Бердяев Н.А. Garrigou-Lagrange. La Providence. Журнал "Путь" №35

Garrigou-Langrange, О. P. La Providence et la confiance en Dieu. Desclée de Brouwer.

Гарригу-Лагранж, доминиканец и профессор теологического факультета имени св. Фомы Аквината в Риме, считается главным теологом и философом современного томизма. Книги его пользуются большим авторитетом. Его новая книга о Провидении произвела на меня очень сильное впечатление, на время ее чтения я стал атеистом и даже воинствующим атеистом. Впрочем, должен сказать, что большая часть теодицей производит на меня такое впечатление и по моему убеждению является одним из источников атеистического сознания. Такова прежде всего теодицея Лейбница. И напрасно упрекают Лейбница в рационализме, предполагая, что традиционные теологические системы от этого рационализма свободны. Теодицея Бл. Августина нисколько не лучше, в ней живая человеческая личность также падает жертвой отвлеченной идеи гармонии целого, в которой зло и страдание нужны, как тень света. Построители теодицей обыкновенно очень напоминают утешителей Иова и в этом их осуждение. Философия Гарригу-Легранжа по своему нестерпимому оптимизму очень в конце концов схожа с философией Панглосса, зло и справедливо осмеянной Вольтером. Томизму вообще в слабой степени свойственно ощущение зла и страдания. Это совсем не трагическое миросозерцание, и его рационалистический оптимизм определяется телеологической философией. Из всех рациональных доказательств бытия Божьего, вообще не много стоящих, бесспорно самое слабое доказательство телеологическое. Когда

97

на первый план выдвигается вопрос о целесообразности всего происходящего в мире, то атеизм делается нисколько не менее правдоподобным, чем теизм. Вера в Бога, в Смысл возможна лишь вопреки бессмыслицы мировой жизни. Вся концепция Гарригу-Лагранжа — пассивно-созерцательная, скорее греческая, чем христианская, совершенно чуждая трагизма креста. Но красота греческого созерцания в этой концепции совершенно исчезает и заменяется несносной нравоучительной рационализацией. В своем учении о Провидении Гарригу-Лагранж проходит мимо единственной возможной теодицеи — теодицеи христологической, через Крест и Распятие самого Бога. Теодицея, т.е. оправдание Бога, возможность веры в Провидение перед лицом страданий и зла мира, может быть лишь во Христе, в страдании и жертве самого Бога. Но Гарригу-Лагранж школьный, книжный человек, он живет под стеклянным колпаком, он не знает людей, не знает мира, не знает мук и агонии мира. После Достоевского, после Ницше, после Киркегарда нельзя так писать, как пишет Гарригу-Лагранж и нельзя его читать. Это есть суд над всей школьной, внежизненной теологией с ее рационалистической и оптимистической теодицией. В конце концов на путях Гарригу-Лагранжа приходится оправдать существование зла в мире (Бог все предвидел и дозволил), оправдать всякую несправедливость и неправду и вместе с тем осудить «злых» на вечные муки, запретить любовь к осужденным. Вероятно, оправдание зла и достигается укреплением ада. Ад необходим для мирового порядка, для мировой гармонии, ад есть благо, добро, справедливость. Таким образом, зло не нарушает замысла Провидения. Гарригу-Лагранж, конечно, по установившейся традиции смертельно боится пантеизма. Отвержение всякого пантеизма считается главным подвигом Фомы Аквината, он его достигает своим классическим радикальным разделением естественного и сверхъестественного. Но это приводит к тому, что Первый Двигатель оказывается всегда внешним по отношению к миру и человеку, что эти отношения начинают уподобляться механическому толчку. Бог любит больше всего самого себя и создает для себя, для своего прославления мир и человека, которые ему не нужны, которые в божественной жизни ничтожная случайность и прихоть. Панический страх пантеизма ведет к пантеизму в новой форме, не в форме обожествления мира и человека, а в форме признания их окончательного ничтожества, их совершенной несамостоятельности. В этой смертельно враждебной пантеизму концепции отрицается всякая творческая активность человека, всякая свободная его инициатива. Это есть разительное противоречие

98

в критике пантеизма всякой рациональной теологии. И связано это, думается, с тем, что всякая катафатическая теология неизбежно должна перейти в апофатическую теологию и всякое мышление о Боге в положительных понятиях должно перейти в мышление отрицательное, прибегающее к символам вместо понятий. Катафатическое мышление о Боге приводит к неразрешимым противоречиям и дает пищу для атеизма. Ибо из всех имен, которые даются Богу, есть лишь одно имя, которое никогда не может вызвать атеистического восстания, имя это есть Тайна. А когда мы начинаем говорить антропоморфным языком, то лучшие имена — Любовь, Жертва, Страдание. Томизм, как и вся почти рациональная теология, не в силах установить правильного соотношения между положительным и отрицательным богопознанием, он слишком далеко заходит в рационализации и запрещает дальше двигаться, когда затруднение делается невыносимым. Невыносимо в книге Гаррагу-Лагранжа еще свойственное всем томистам убеждение, что человек всегда естественно стремится к счастью и благу, этот эвдемонизм. Современная психология никак не может этого принять, она оправдывает Достоевского и Ницше, а не Аристотеля и Фому Аквината. Гарригу-Лагранж явно искажает Евангелие и умаляет необычайность христианского откровения, когда он устанавливает градацию любви по родственности. Родственников полагается любить больше, чем не родственников, людей своей национальности больше, чем людей чужой национальности и т.д. Непонятно для какого рода душ написана книга Гаррагу-Лагранжа, она принадлежит к типу благочестивой литературы, которая становится все более и более невыносимой для душ более сложных и утонченных, которых мучит Бог. Известная книга Гарригу-Лагранжа «Le sens commun» стояла на гораздо более высоком уровне.

Николай Бердяев.

99