Чижевский Д.И. Пушкин мистик, Сергея фон Штейна. Журнал "Путь" №32

Сергей фон-Штейн: Пушкин мистик. Историко-литературный очерк. Рига 1931. Стр. 117.

Вопрос о религиозности Пушкина представляет незаурядный интерес. Для истории русской литературы является очень характерным, что этот вопрос до сих пор не выяснен, да даже и не поставлен серьезно. Ведь даже о Гоголе, писателе насквозь религиозном, исследователи ухитрялись писать большие книги, в которых упоминалось об отношении Гоголя к религии скорее в качестве биографического курьеза, чем заслуживающей внимания темы... «Переписка с друзьями» была исключена из первого изданного Госиздатом «Полного Собрания Сочинений» Гоголя. Но далеко ли от этого ушло преподавание истории литературы в дореволюционной средней школе? «Переписка» была для преподавателей и авторов учебников только биографическим анекдотом, в лучшем случае — трагическим уклоном и срывом на пути Гоголя-художника!

Неудивительно, что историки литературы останавливались на «афеизме» и кощунствах ранних лет Пушкина и не интересовались внутренними основами того несомненного перелома в отношении к религии, который пережил Пушкин в зрелые годы жизни. А как-никак — отношение Пушкина, одного из величайших представителей русского духа к религии представляет незаурядный интерес для «духовной истории» России. Поэтому берешь с огромным интересом в

105

руки книгу под заманчивым заглавием «Пушкин мистик», хотя и сомневаешься наперед, чтобы тезис, возвещенный этим заглавием, можно бы было убедительно доказать.

Чтение книги С. фон Штейна вызывает, однако, в читателе горчайшее разочарование. Скажем больше, если эта книга заслуживает какого-либо упоминания (в частности рецензии на страницах «Пути»), то только потому, что она является показателем того глубочайшего невежества в религиозных вопросах, которое все еще продолжает господствовать в известных кругах русской интеллигенции, более того — даже среди историков и историков литературы. Книга С. фон Штейна представляет, правда, и с этой точки зрения явление не совсем обычное. Автор ее — не начинающий писатель, а исследователь, имеющий за собою около пятнадцати лет научной работы, автор нескольких (довольно слабых) историко-литературных трудов. Начитанность автора в литературе о Пушкине, да и вообще в литературе истории русской словесности довольно значительна. Тем более потрясающе действует на читателя тот факт, что автору не понятны и не интересны простейшие явления религиозной жизни. И если для ознакомления с внешними фактами биографии Пушкина г. фон Штейн считал своим долгом ознакомиться с обширнейшей литературой, то проблеме религиозной жизни русского общества пушкинского времени автор и не изучал и не собирается изучать, решая все встречающиеся ему вопросы «с кондачка».

Ограничимся несколькими примерами, характеризующими самый «стиль» книги. «Возможно... что и негритянская (абиссинская) наследственность сыграла некоторую роль в предрасположении Пушкина к мистике — «Потомок негров безобразный», как называл себя сам поэт, с живым интересом относится к Востоку. Он мечтал

«Среди полуденных зыбей,

под небом Африки своей,

вздыхать о сумрачной России».

Он считал себе родными восточные страны — колыбель загадочной для нас мистической мудрости»... Автор по-видимому очень нетверд в географии, — отнесение «мистической мудрости востока» к Африке и Абиссинии в частности — один из перлов, какими полна вся книга. В том же роде — обозначение Я. Беме, как «романтического мистика того (пушкинского. Д. Ч.) времени» (стр. 36).

Наиболее примечательно, что автор пишет о «мистике», но значение этого слова остается ему совершенно непонятным! К «мистике» он относит Сведенборга и Экарстгаузена, масонов

106

и «розенкрейцеров» — при чтении первой главы кажется, что автор влиянием мистики на Пушкина и будет заниматься (данные о влиянии мистики в России в Пушкинское время можно было бы, однако, еще значительно дополнить). Но в следующих главах понятие мистики расплывается — в нее попадают отнюдь не мистические элементы Корана, вера в вещие сны, вера в приметы (испуг Пушкина, пролившего на скатерть масло), в предчувствия, в «магическую силу вещей», интерес его к сказкам (106), и даже к вопросу об обитателях луны (к слову сказать — тема типично «просвещенская»!). Все рекорды безграмотности и безвкусия побивает, однако, отнесение к сфере «мистики» интереса Пушкина к чревовещателю, «вентрилоку» Ваттемару! В той же самой плоскости — и сближение увлечения Пушкина азартными играми с его «мистицизмом»!

Нечего и говорить, что с таким багажом представлений о сущности религиозной жизни подходить к изучению религиозности — то ли Пушкина, то ли кого иного — совершенно невозможно. Вся книга С. фон Штейна есть нагромождение нелепостей и безвкусиц. И вот такая книга печатается, выходит в свет, а рецензенты нескольких больших русских газет восхваляют автора за «интересный труд», — который — по собственному признанию рецензентов — не дает, впрочем, никаких положительных результатов... «Все это было бы смешно...»

Дм. Чижевский.