Флоровский Г., прот. A. Koyrе. La philosophiе еt lе problèmе national еn Russiе au début du XIX sièclе. Журнал "Путь" №30

А. Коуrе. La philosophiееt lе problèmе nationalееn Russiе au dеbut du ΧΙΧ-е sièclе. — Paris, 19129, p. 213.

        В книге Койрэ мало нового. Все значение книги в том, что в ней с большой полностью собран и сопоставлен давно известный, но разбросанный материал. Всего слабее в книге исторический синтез. Автору очень мешает его публицистическая тенденциозность. Слишком часто он не может отделаться от поверхностных противопоставлений, обскурантизма и прогресса. С этим связаны и досадные пробелы в его эрудиции. Напрасно он совсем оставил в стороне Александровский мистицизм, — он упоминает об издании мистических книг, но не говорит об их чтении; и кн. Голицын для него как будто только...«противник философии»...

____________________

        *) В русской литературе есть блестящая статья на тему о трансцендентализме в этике, написанная очень давно С.Л.Франком («О трансцендентальном идеализме»).

91

Между тем, история русского романтизма понятна только тогда, если принять во внимание ту сентиментально-пиетическую и мистическую подготовку, которая совершалась именно в Александровское время. «Масонская» струя в романтизме была очень сильна. Позднейший интерес к темам романтической психологии, влияние западных теософских систем, в частности Баадера, — все это непонятно, если не вспомнить об опыте Александровского мистицизма... Койре слишком покорно последовал за прежними историками русской интеллигенции, для которых «мистицизм» был равнозначен с обскурантизмом, и ранняя история русской философии сводилась к борьбе с цензурою за свободу мысли... И с этим связано другое упущение Койре. Он вовсе не говорит об изучении философии в русской духовной школе. Однако именно здесь впервые началось изучение и усвоение немецкого идеализма; и не случайно один из первых деятелей русского романтизма, Н.И. Надеждин, был воспитанником духовной школы. Одновременно с «любомудрами» 20-х годов увлекались немецкой философией и в Московской духовной академии, где в это время уже преподавал философию прот. Ф.Α. Голубинский, большой знаток и почитатель немецкого любомудрия, немецкой мистики и немецкой поэзии. О Голубинском необходимо вспомнить, чтобы объяснить позднейшее влияние Баадера и Якоби на русскую мысль. Во всяком случае, академическая философия оказала сильная влияние на славянофильство сороковых годов. Умалчивать о ней в истории подготовки русского идеализма вряд ли целесообразно... Можно отметить и еще ряд пробелов в собранном Койре материале. В частности, следовало бы остановиться на истории распространения католических идей в русском обществе, в особенности на Де Местре. Это сделало бы более ясным образ Чаадаева, и вообще осветило бы некоторые мотивы русских размышлений об исторических судьбах. Вместе с тем Чаадаев был типическим мечтателем — «мистиком» Александровской эпохи. Глава о Чаадаеве в общем удалась Койре, срв. еще его статью: Chaadaеv and thе slavophilеs, в Slavonia Rеviеw 1927 года. Но слишком многое и здесь он упустил из виду... Было бы полезно сказать о других мечтателях Александровского времени, напр. о Батенкове, который был близок к Киреевским, о кн. А.И. Одоевском, о Кюхельбекере... В книге Койре всего важнее его верные, но все же слишком краткие замечания о связи и зависимости русской и западной мысли, его указания на параллели и заимствования. Интересны его наблюдения над сложением первых схем русской историософии... Он здесь напоминает и объясняет иные забытые факты и тексты... К сожалению, книга оканчивается довольно

92

случайно... Процесс не останавливается и даже не прерывается там, где автор прерывает свой анализ... Поэтому читатель оставляет книгу с чувством неудовлетворенности. Он не видит, куда ведут те сильные линии, которые пред ним обнажились... Во всяком случае, книга Койре надолго останется полезным пособием для историка русской мысли.

1931.8.8.

Георгий В. Флоровский.