Отец Павел Флоренский, в примечании к изданным им в 1917 году письмам к казанским друзьям архимандрита Феодора, пишет: «Говорит о важности понимания этой высокой и благородной личности едва ли требуется; но изучающему духовные течения XIX века не может, кроме того, не навязываться та мысль, что архимандрит Феодор — одно из наиболее важных бродильных начал этого века в Русской культуре. Однако, он — более того, он — явление прогностическое. Мое убеждение, что будущему еще предстоит открыть архимандрита Феодора Бухарева и, за мало привлекательной оболочкой его сочинений, увидать нечто, насквозь современное, — быть может упережающее и нашу современность. Полагаю, что мы еще не вполне понимаем архимандрита Феодора, и что нет ни оценки, ни надлежащей критики его воззрений. Но, когда около имени его вспыхнет подготовляюшийся уже горячий идейный спор и когда откроется борьба двух, а может быть — и большего числа определившихся направлений церковной жизни,

тогда печатаемые нами письма окажутся полными значительности».

Творения Бухарева — не стройная богословская система, рожденная в «безстрастии ума», а неустанный призыв к человечеству осознать тайну Божиего домостроительства, тайну безконечной любви Христа-Агнца, понесшего на Себе грехи миpa и открывшего грядущую жизнь из мертвых, призыв стяжать эту всепобеждающую любовь тем наследитъ в вся и Богу быть в Сына.

Бухарев именно тот человек, который по его словам (см. Три письма к Гоголю) «...вкусив Христовой любви... готов упасть к ногам своих братьев, умоляя всех — и их благом и своею любовью... хоть бы один раз они дали бы приблизиться к своему сердцу Небесной любви».. Розанов сказал про него: «среди огромных, подкапывающихся друг под друга авторитетов, он вышел в сиянии, как священник из алтаря, с верой наивной и твердой, и заговорил о Боге, о Христе, о его искупительной за грехи миpa жертве».

Если и возможно из писаний Бухарева возсоздать своего рода богословскую систему, то нужно оговорить, что система эта, в его понимании, имеет лишь служебное значение. Он, прежде всего, — проповедник нравственного возрождения человечества и в этом смысле «священнодействуюший благовествованием», реформатор, неустанно борющийся с духом иудейским и языческим в христианстве, мученик своего убеждения, во имя исповедуемой им истины решающийся; пожертвовать своим священством и идти «на позор расстрижения».

Его время не признало его; его можно назвать, как он сам назвал Гоголя, «мучеником нравственного одиночества», которым, в последний период его жизни, многие даже соблазняются и

которого не хотят уже знать, кроме немногих «истинных присных», как он их называл, людей простых, к которым он обращается непосредственно, любовно вникая во все мелочи их будничной жизни.

Умирая, он сказал своей жене: «если после моей смерти будут хвалить меня, то, пожалуйста, не слушай этой лести, помни, как забывали меня — живого; если же мое дело поймут в его истинном значении, тогда можешь порадоваться».

Бухарев родился в 1824 году в Тверской епархии. Отец его был диакон. Свое образованиe он начал в Тверской семинарии, по окончании которой он, как один из лучших ее учеников, был отправлен в Московскую Духовную Академию. Здесь он учился с таким же успехом и, окончив курс в 1846 году, третьим магистром, был оставлен при Академии бакалавром по кафедре Священного Писания.

О годах пребывания его в Московской Академии известно весьма мало; то немногое, что известно об этом периоде, сообщено было самим Бухаревым, свидетельства же о нем его современников весьма скудны; не сохранилось также и его студенческих сочинений. Поэтому трудно уследить его развитие за этот ранний период его жизни, в которой как раз и обозначился его духовный облик.

Незадолго до окончания курса Бухарев принял монашество с именем Феодора.

Он решился на постриг не без влияния тогдашнего инспектора академии (потом ее ректора), Евгения. Академическое начальство имело обыкновение перед каждым выпуском вступать в

частные переговоры с лучшими воспитанниками, чтобы выяснить их дальнейшие намерения и склонить колеблющихся к принятию монашества: выпуск с несколькими монахами хорошо аттестовал академию и, вообще, ученые монахи ценились высоко — их предпочитали светским и, тем более, женатым профессорам, им обезпечивалась при академиях ученая карьера и открывался путь к высшим иepaрхическим постам.

Но Бухарев долго колебался. Он боялся, как он говорил впоследствии, «попасть в ложное направление», т. к. путь монашеский представлялся ему путем отречения от миpa — кийждо спасая да спасет свою душу (Иep. LI, 6), исключительной заботы о своем личном спасении, несовместимой с деятельностью на благо миpa в миpe: целью же своей жизни он полагал деятельное служениe страждущему миpy и готов был жертвовать собой ради него.

Возможно, что это стремление его служить миpy возникло под влиянием настроения, господствовавшего тогда среди студентов; представителем его был как раз один из ближайших друзей Бухарева, тогда студент, Мих. Вас. Тихонравов, по словам самого Бухарева, имевший влияние на всю его жизнь. О. Феодор после говорил о нем: «у нас с покойным Михаилом было такое дело: я твердо отстаивал благодатное, — Христово; а он страдальчески или с самоотвержением любви отстаивал во Христе и обыкновенное, — земное; таким образом мы, сами того не зная отчетливо, учились уже приводить Христову благодать и истину и в земное, никак не изменяя чему-либо истинно Христову». Бухарев избрал путь иноческий, когда понял, что «приводит Христову благодать и истину в земное» он сможет лучше всего будучи монахом —

«не рядовым воином, а офицером на передовом посту, идя к самому средоточию общей опасности», что в иepapxии земной «Сам небесный Apхиерей и Иерей во век, поистине, всех и вся приводит Св. Духом к Отцу»...

Когда Бухарев колебался перед принятием решения, Евгений наказал ему усиленно молиться и вопрошать Господа словами псалма: скажи ми, Господи, путь в онъ же пойду, доколе сущность монашеского пути ему не открылась в мистическом озарении.

О. Феодор профессорствовал в Московской академии около восьми лет, по кафедре Свящ. Писания. Один из тогдашних студентов, впоследствии протоиерей Казанского собора в Петербурге, А. А. Лебедев, автор некролога о Бухареве, писал, что о. Феодор лекции свои импровизировал с необыкновенным воодушевлением, стараясь выразить сущность содержания излагаемой им священной книги и самый духовный облик ее автора.

В этот период начинается и писательская деятельность о. Феодора, связанная с его лекциями; он печатает свои статьи по Свящ. Писанию Ветхого и Нового Завета в журнале «Прибавления к творениям Св. Отцов», издававшимся при академии. Некоторые из этих статей вошли и в позднейшие сборники (Православие в отношении к современности). Тогда же он начал писать и «труд своей жизни» — Толкованиe на Апокалипсис. Он рассказывал впоследствии, что долгое время при чтении Апокалипсиса он не мог преодолеть мучительный «дух хулы» — лишь через подвиг веры в непреложность Христовой истины он обрел разрешение тайны — он понял Апокалипсис как откровение о Церкви невидимой и видимой, — исторической, — свидетельствующее, что доколе не прийдет небо и зем-

ля ни одна йота или не одна ерта не перейдет из закона пока не исполнится все (Mф. V,18). Митрополит Филарет Московский сочувственно отнесся к первым опытам толкования о. Феодора — «видишь мерцание света», сказал он ему.

Но иное было отношение Преосвященного к сочинению о. Феодора, начатому в 1848 году (изданному лишь в 1860 г.) под заглавием «Три письма к Гоголю». Оно было первым обращением о. Феодора к миpy, утверждением братьев (Лук. XXII, 32), духовным направлением их в духе кротости (Гал. VI, I) — Митрополит Филарет был весьма надоволен тем, что о. Феодор вмешивается в дела светские, считая это недопустимым для ученого монаха и «Письма» запретил печатать (Нужно отметить, что полемика, поднятая «Перепиской» Гоголя до того взволновала цензуру, что одно время она вообще запретила печатать что-либо касающееся Гоголя). Запрещение Филарета крайне огорчило о. Феодора; он имел с ним длинное объяснение, безуспешное, и до того его расстроившее, что он три недели пролежал в больнице.

Также не встретило сочувствия Филарета, всегда заботившегося о строгости выражения и другое писание о. Феодора: «Несколько статей об Ап. Павле» . Филарет находил, что он выражает свои мысли «безтолково» и его изложение учения Ап. Павла может показаться не строго-православным, протестантствующим.

Вообще же Владыка весьма любил Бухарева, особенно за его искренность, хотя и считал нужным сдерживать его порывы — Когда о. Феодор был переведен в Казань на столь ответственные предметы, как богословие догматическое и нравственное, Филарет ставил в заслугу Московской Академии, что старшая сестра уступает младшей такого профессора. — Он не перестал

заботиться о нем и помогать ему даже тогда, когда он вышел из монашества.

В 1854 году о. Феодор переводится в Казанскую Духовную Академию, где пребывает по 1858 год.

Начало просветительного значения Казани восходит до великих казанских Чудотворцев XVI века. Она была как бы главным аванпостом православия среди народов восточного края, Поволжья и Сибири. Казанская семинария, еще раньше всяких правительственных распоряжений, в XVIII веке сделалась местом высшего богословского образования и рассадником учителей для других ближайших семинарий. В 1798 году, в царствование Павла 1-го, сверх бывших тогда двух академий — московской и киевской, — были учреждены две новых академии — в Петербурге и Казани: казанская семинария была возведена в степень академии и в ее ведомство вошли все семинарии восточного духовно-учебного округа. Но уже в царствование Александра 1-го, в 1818 году, в порядке проведения реформ духовно-учебных заведений, казанская академия, не имевшая, строго говоря, характера высшего учебного заведения, а лишь семинарии с расширенным курсом, была превращена в преобразованную по новому уставу семинарию и вошла в зависимость московского учебного округа, который простерся до Камчатки. Таковое расширение московского округа было сопряжено с большими неудобствами, и весной 1842 года, при обер-прокуроре Св. Синода графе Протасове, решено было вновь учредить Казанскую Академию, с академической программой и с административными прерогативами. Дело это было поручено казанскому

Преосвященному Владимиру, который и открыл академию осенью того же 1842 года, преодолев многочисленные трудности, усугубленные случившимся незадолго пожаром, который разрушил большую часть города. Программа новой академии была та же, что и других академий, но в связи с духовно-просветительною ролью Казани особое внимание было обращено на отделы : противораскольнический и инородческий.

В Казанской духовной академии о. Феодору было разновременно поручаемо чтение Основного Богословия (т. е. философско-историческое введение в богословские науки), Богословие догматическое, нравственное, полемическое (т. е. обозрение и опровержение неправославных и нехристианских учений), и, даже, руководство по введению борьбы с расколом.

Сведения о нем за этот период собраны в «Воспоминаниях об архимандрите Феодоре (А. М. Бухареве)» протоиерея В. Лаврского, бывшего тогда студентом Казанской академии, «Воспоминания» эти составлены из писем, которые Лаврский, в бытность свою студентом, писал своим родителям; письма эти, изо дня в день, отражали непосредственное впечатление, производимое о. Феодором на студентов (на некоторых из них, в частности на Лаврского, он приобретает огромное влияние).

Появление о. Феодора в академии не произвело особого впечатления: «о. Феодоръ маленький, белокурый, с робкими приемами — точно последний иеромонашишка какой-нибудь пустыни» пишет Лаврский в первом письме.

Зато первые лекции его сразу заставили студентов обратить на него внимание. Лекции свои он не читал, а импровизировал. К тому времени учение его было уже настолько выработано, что он не затруднялся тем, что сказать о данном пред-

мете, а лишь тем, как убедительнее для слушателей «вести его ко Христу». Он не старался подделывать свою речь под книжный язык. Речь его была прерывиста, иногда с продолжительными паузами, во время которых видно было, как он мучался, не находя выражения соответствующего созерцаемой им мысли; голос его был надорванный, скрипучий, срывавшийся. Но говорил он с необыкновенным воодушевлением, глаза его блестели, движения были порывисты; когда он говорил, он никогда не садился, а ходил, то ускоряя шаг, то останавливаясь. Домашняя беседа его мало чем отличалась от лекции и о чем бы он ни говорил, он всегда говорил «по поводу», он везде и во всем был неустанным проповедником истины Христовой.

Письма Лаврского изобилуют сведениями о нем:

«О. Феодор после каждого класса возбуждает о себе большие толки. Вот что я выбрал общего из разных отзывов о нем: он поэт, чувство у него преобладает над рассудком; и потому студенты очень много из его слов не могут принять за истину; но он говорит с таким жаром, с таким глубоким внутренним убеждением, что, пока он говорит, с ним нельзя не согласиться; притом, он — прекрасный диалектик, но самый способ его посылок и заключений совершенно своеобразен; на все у него свой, чисто субъективный взгляд... Вот его слова «батюшка вы мой»! да уж вы не сомневайтесь! Уж Бог- то есть безконечная любовь; уж то самое, что Он показывает, что Он есть любовь. Иначе, прежде троичен сотворения миpa, чем бы обнаружилась Его то любовь, и вот Он, так сказать, разделился, чтобы любовь-то эта обнаружилась».

Через год после появления архимандрита Фео-

дора въ Казанской академии на него возлагают, сверх его профессорских обязанностей, обязанности инспектора.

В то время ректором академии был архимандрит Агафангел (в миру Алексей Соловьев), бывший воспитанник Московской академии (впоследствии ее профессор), человек властный и энергичный. По учебной части, ректорство его ознаменовалось открытием миссионерских отделений и им же был основан периодический журнал при академии — Православный Собеседник. Агафангел не был настоящим ученым, но науку любил и умел распоряжаться трудами ученых сил, какими располагала академия; кроме того, он был ревностным собирателем книг, преимущественно касающихся раскола. — В деле воспитания он не входил в детали, но зорко следил за внешней презентабельностью академии — любил видеть опрятных студентов. В его ректорство студенчество значительно изменилось не только внешне, но и внутренне — почти вовсе устранились грубые наклонности старого бурсачества. В деле воспитания немало было достигнуто и предшественником о. Феодора по инспекции, архимандритом Серафимом, человеком умным и чутким. Не делая уступок в обычных требованиях дисцицлины, он умел доказать студентам практическое, жизненное значение этих требований дисциплины. В oтличие от прежних инспекторов, опиравшихся не на разумные доводы, а на принципы послушания начальнической власти, он вступал с провинившимся в длинное объяснение, метко анализировал его поступок и ясно вскрывал самую сущность вины перед совестью виновного. Благодаря этому методу, он пользовался у студентов огромным уважением и ослабил существовавший разлад между воспитанниками и начальниками, хотя и не иско-

ренил совершенно того духа формального послушания, который архимандрит Феодор называл духом фарисейским и законническим.

Bсе усилия о. Феодора обратились на искорениe этого невыносимого для него духа и на замену его духом сыновнего послушания. О. Феодор всегда стремился видеть в человеке живую икону Христа; он понимал послушание как восхождение во Христа к Отцу Небесному!». По его образу мыслей, пишет Лаврский, всякое послушание должно быть оказываемо не человеку, но непосредственно Отцу Небесному, Который Сам поставляет нас в то или другое положение и воля Которого выражается во всяком приказывании начальства, хотя бы иногда очевидным казалось при этом действии вляние страстей и человеческого произвола».

Первое время о. Феодор оставляет себе лишь воспитательную часть и вовсе отказывается от наблюдения за формальной дисциплиной, поручив это неблагодарное занятие своему помощнику, о. Вениамину, но между инспектором и его помощником скоро образовался разлад, т. к.о. Феодор делал всяческие послабления, наперекор о. Вениамину. О. Вениамин не выдержал и через год ушел. Тогда архимандрит Феодор вынужден был заняться и формальной частью, но по-прежнему не обращал на нее особого внимания, полагаясь на добросовестность студентов. Зато он неустанно занят их нравственным перевоспитанием. Им, например, вменялось в обязанность произносить во время поста проповеди; характерен и выбор тем и их трактовка: так темой берется текст — «Бог рекий из тьмы свету воссияти, иже воссия в сердцах наших к просвещению разума славы Божия о Лице Иисус Христова», или, еще, о каждом из семи таинств. Лаврскому из

этих проповедей досталась проповедь о таинстве Причащения. Архимандрит Феодор настаивал, «чтобы проповедник поставил себя в такое расположение духа, чтобы проповедь служила назиданием не только для других, но и для него самого»; что касается «назидания других», о. Феодор «показывал особые нужды нашего времени, к которым должны быть направляемы речи проповедника». Проповеди эти писались при деятельном участии самого о. Феодора, который терпеливо и настойчиво внушал студентам свои мысли, им не сразу доступные. В результате первого опыта с Лаврским, этот пишет: «о. Феодор остался очень доволен моей проповедью; по крайней мере он видел в ней покорность ума — искреннее желание усвоить его идеи, а ему только этого и нужно, он это именно и желает. Потому что, замечая во мне готовность к принятию его направления, он каждый раз почти оканчивает свою беседу общими увещаниями — «вникать в дух и силу всего, все основывать на Христе и все приводить к Нему», показывает необходимость этого в наше время».

Лаврский верно понял гармоничный духовный облик о. Феодора — «жизнь и наука, учение Христово, вера христианская, которую все мы себе приписываем и — поведение, поступки в тех или других обстоятельствах, — составляют для него одно, — связаны неразрывно. Оттого, у него не может наука, преподавание идти своим порядком по программе учебника, — так, чтобы мысли и чувства, занимающие его душу, не претворялись, не восходили в те отделы науки, которыми он занимается в классе, как вообще у него нет дел маловажных, но всякое дело он делает, как дело Божие — так в особенности дела по инспекции имеют

для него самый живой, сердечный интерес». В ином письме Лаврский так формулирует свою мысль: «кажется, и для учения, и для всей жизни о. Феодора можно выбрать эпиграфом живу не к тому же аз, но живет во мне Христос — он все видит во Христе, объясняение через Христа, — все относит ко Христу —и в мире и в действиях христианина».

По характеристике Лаврского, архимандрит Феодор — человек движимый огромным религиозным вдохновением, всецело проникающим его миросозерцание. Его учение — учение о жизни во Христе, а жизнь — неустанная проповедь учения и неустанное искание в мире Христовой истины. Ему органически чужд идеализм, который он именует «грехом горделивого презрения к воспринятой Господом нас ради человеческой телесности». Он как бы ощущает живое присутствие Христа в мире и всюду ищет сознательное или безсознательное воплощение «идеи Христовой», так как «и у веры и у знания источник один — Свет Христов»; христиане должны сознавать это, — иначе они обрекают себя на блуждание во тьме. Лаврский передает интересное автобиографическое свидетельство арх. Феодора: «Я вам скажу собственный опыт, говорил он, когда я слушал науки, я все — как то по инстинкту, — прилагал ко Христу; ну и пока еще слушаешь, так это — так неясно, темно; а как уж всю то науку узнаешь, так тут и увидишь, что нужно принять, что — откинуть; так она и перейдет на это новое основание, — на Христа». Он старается показать, что единственное подлинное основание и науки, и жизни — Христос; многие не сознают этого, хотя они и не против Христа, и блуждают во тьме, враги же Христовы — те, которые полагают иные начала жизни, кроме

Христа, они — идолопоклонники, — язычники, дух языческий силен в современности; с ним то с безсознательностью человеческой борется о. Феодор; сам ощущая живое присутствие Христовой благодати в мире, он хочет, чтобы и все люди ощутили ее и непрестанно, во всех мелочах житейских, всею жизнью своею были на службе Божией. «Он не разрывает, пишет Лаврский, жизни духовной с жизнью миpa и света, но в самых житейских делах указывает возможность постоянно быть на службе Божией, как перед Богом, так что принимать какого-нибудь скучного гостя, или припасать для других — испить и покушать — выходит одно и то же, что молиться или заниматься богомыслием. По его мысли, все, даже до последнего приличия, до обычного безсмысленного вопроса о здоровье, должно быть основано на Христе».

Он приобретает огромное влияние на тех, кому он умеет сообщить свое духовное гopeниe, — кто верой своей приобщается того же источника, что и он: «Слово его живо и действенно, пишет Лаврский, великая милость Божия, что я попал подъ его руководство; я именно смотрю на него, как на своего авву, который умеет разъяснить «помыслы», который иногда разоблачит для тебя такие сокровенненные тайны твоей души, которых ты и не подозревал в себе»... Но Лаврский принадлежит к немногим избранным. Если о. Феодору и удалось на всю жизнь повлиять на некоторых — Лаврского, Павлова и других, переродить все их миросозерцание, то в общем его воспитательный опыт в Казанской академии был неудачным: большинство студентов не понимает его и лишь пользуется тем, что он ослабил дисциплину, стремясь заменить ее сыновним послушанием. Архимандрит Феодор

мучался, сознавая «безчувствие» большинства: он переживал всякий проступок как удар, наносимый Христовой истине, до того болезненно, что буквально заболевал и вынужден был лежать в постели. За те четыре года, что он провел в Казанской академии, он неоднократно просил об увольнении, но правление академии его неизменно оставляло. Наконец, в 1858 году, у него возникают трения с ректором Иоанном, сменившим перемещенного Агафангела. Иоанн был воспитанником Московской академии, специалист каноники; человек замкнутый, недоступный, действовавший деспотически, — типичный представитель духа законнического. Архимандрита Феодора он считал чуть ли не юродивым, глумился над ним, отменял его распоряжения. О. Феодор вновь подал прошение об увольнении и на этот раз был удовлетворен: его назначают в комитет духовной цензуры в Петербург.

Переселившись в Петербург, он продолжает интересоваться жизнью академии: «как приятно мне узнать, пишет он Лаврскому, что у вас между начальниками и наставниками, по доброте и благоразумии вашего о. Ректора — водворяется доброе братство. Берегите его в Господе. Ничего, кажется, нет благоразумнее этого для учебных заведений. Есть ли для детей приличные, но не стеснительные, гимнастические упражнения и игры»? Он завязывает также переписку с друзьями, которых приобрел в бытность свою в Казани, справляется у них о многочисленных своих знакомых, входит во все мелочи их жизни.

Среди казанского общества было несколько семей, у которых о. Феодор был особенно чтим; в их мирном кругу он любил проводить долгие часы, проповедуя, наставляя, по

обыкновению своему, — неустанно «священнодействуя благовествование». Среди казанцев, как и среди студентов, ему удалось найти нескольких «истинных присных» — В. В. Любимову, сестру ее — Загорскую, гувернантку в доме ее —А. И. Дубровину и других, — кружок, который он называет «нашим монастырем». Лаврский дает интересную характеристику Загорской «... она целые десятки лет до глубокой старости, провела жизнь, почти не вставая со своего кожаного кресла у окна. Летописи казанского бомонда не сохранили в памяти современников, что за крушение духа привело к такому своебразному отречению от миpa эту молодую, здоровую, красивую, богатую наследницу отцовского имения и капитала; известен только факт: как однажды она надела черное платье, закрутила свои роскошные черные волосы в один кок — вместо плетения кос, уселась в кресло, и просидела всю жизнь — созерцательницей и критиком жизни, не принимая в ней лично активного участия; она жила для своих крестьян, для своей многочисленной дворни, для своих приживальщиц, для своих пансионеров, получавших ежемесячные выдачи и по праздникам имеющих, каждый и каждая, свое место за обеденным столом своей патронессы. В среде этой дворни никогда не переводились дети; они вырастали, воспитывались, обучались более или менее, выдавались замуж и давали новые поколения детей».

В письмах своим казанским друзьям архимандрит Феодор продолжает «священодействовать благовестование», наставляя в жизни во Христе «Унывать не от чего, пишет он например, Любимовой, привлекайте к вашей подруге благодать Христову, верою в Него, приявшего наши недуги, и благодатною к Не-

му за это любовью; и влияние благодати усладить и облегчить больную».

В порядке назидания, он высказывает ряд основных мыслей своего учения. Кроме того, письма эти, обрываюшиеся лишь со смертью его, являются драгоценным биографическим материалом, позволяющим уяснить себе внутреннюю логику внешне катастрофического жизненного пути Бухарева.

Петербургский комитет духовной цензуры, куда назначается о. Феодор в 1858 году, было учреждение, подведомственное Св. Синоду и состоящее исключительно из духовных лиц, цензуровавших «все сочинения, относящиеся к основаниям христианской веры или религии вообще» — к которым относятся и сочинения философские и исторические — обязанного запрещать сочинения, погрешающие «недостатками в основательности мыслей, чистоте христианских чувств, доброте слога, ясности и правильности изложения» (Устав 1828 года).

Петербург нравится о. Феодору. В нем он видит сочетание востока и запада, православия и западной культуры. Слабое здоровье его улучшается — работа, чисто кабинетная, его не утомляет. Он завязывает знакомства. «Есть места и люди, пишет он Любимовой, куда я могу и выехать к полному утешению и успокоению моего духа. Разумеется, что таких избранных людей и мест не много у меня и здесь, — но они есть и между светскими и жежду духовными: все это точно так же, как было со мною и в Казани». Но избранных не много — и в письмах начинают преобладать жалобы на «безотрадное состояние внутреннего сиротского одиночества и недоверия решительно ко всем». «Люди рады бывают, пишет он Лаврскому, когда вашею верою возбуждаются в них живые дви-

жения дарованное им через таинства — Божьей благодати, а не знают того, какое напряжение веры и любви требуется иногда для такого воззрения на таинственно вселившегося в них Христа, чтобы на это Сам Он, в этих же людях, ответил вам Своим благодатным воззрением: при всем том попробуйте потребовать от них некоторой жертвы, не самоотвержения, а только прочного и сознательного соответствия, — так сейчас же покажут вам кулак или оборотятся к вам спиной»...

И в Петербурге, как и в Казани, он понят только теми, кому доступен глагол веры в общении благодати Христовой. Большинство же отказывается его понимать; мало того, проповедь его возбуждает враждебные толки, кажется соблазнительным новшеством. «Меня же ныне уже печатно трактуют как человека, почти враждебного православным, пишет он вскоре. Грустно мне собственно нравственное одиночество, в котором мне почти никто не хочет подать руки искреннего или отчетливого сочувствия. Начальство, сколько мне известно, стоит за моих противников, а не за меня»... По его словам дух недоверия к людям и дух строптивости начинает мучить его. В этом же письме (к Лаврскому), он сообщает о начатии печатания своего труда об Апокалипсисе и просит Лаврского, чтобы тот попросил своего отца, священника, помолиться, при служении Литургии, о благословении Божием на это печатание. В это время архимандрит Феодор сталкивается с направлением, резко противоположным его учению.

Русская общественная мысль эпохи реформ Александра П-го была охвачена пафосом «переоценки ценностей», критерием которой, в большинстве случаев, являлась западная идея про-

гресса. Русское православие, привыкшее держать себя в стороне от светской науки — да не возглаголют уста проповедника ни дел, ни пустых мнений человеческих — было застигнуто врасплох наплывом новых отрицательных учений. Представители православной иepapхии не стремились дать разрешение антиномии двух градов и либерально-западническая часть общественного мнения приучиласъ смотреть на православие, как на явление миpy враждебное. Другая часть, к которой принадлежали и славянофилы, стала, напротив, наперекор консерватизму, искать решения поставленных современностью вопросов именно в православии. Это направление было представлено и в ряде духовных журналов, большинство которых начало издаваться с 1860 года: Православное Обозрениe, Странник, Душеполезное Чтение, Дух Христианина, Духовный Вестник. Столкновение произошло на православной почве, между духом консервативным и направлением, стремящимся связать современность с православием.

В 1861 году обер-прокурор Синода, гр. А. П. Толстой, в письмах к Митрополиту Филарету, выражает недовольствие, что «в новых духовных журналах проявляется излишняя уступчивость и как бы угодливая снисходительность в отношении к философским воззрениям и требованиям мирa» и что цензурные комитеты действуют слишком слабо.

Консервативное направление получило свое выражение в «Домашней Беседе», основанной в 1858 году В. И.Аскоченским, бывшим профессором Киевской Духовной Академии по кафедре патрологии, автором истории Киева и Киевской Академии. Розанов назвал его диким ослом, топтавшимся в ограде церковной. Тон его полемики был крайне безцеремонным — он

не останавливался ни перед недобросовестным искажением слов противника, ни перед преувеличениями, софизмами, даже клеветой; его ругательства, обидные выходки и балаганные насмешки переплетались с благочестивыми сетованиями и цитатами из Св. Писания. Со всей своей резкостью он обрушился на «изгар» — космополитизм, материализм, нигилизм, блудные черты модной женской эмансипации, безнравственность искусства и литературы, причем досталось и Пирогову за его педагогические идеи, и Буслаеву с Костамаровым за их непониманиe православия и доблестей древней Руси, наконец, Пушкину, Григоровичу и Тургеневу за отсутствие у них народности, религиозности и порнографические замашки. Особенно же досталось Белинскому и современным журнальным деятелям — Чернышевскому и Добролюбову.

Задетая пресса ополчилась на Аскоченского с негодованием, как на ретрограда и лицемера, но этим только сильнее раззадорила его. Его поддерживали те, кто видел в «Домашней Беседе» единственный духовный журнал, смело выступивший против разрушительных модных влияний материализма и нигилизма. Благоволили ему и митрополиты Исидор и Григорий.

После светских писателей Аскоченский добрался и до духовной литературы «либерального» направления и первым обрушился на о. Феодора, тогда выпустившего свою книгу «Православиe в отношении к современности». Аскоченский был знаком о. Феодору —«Домашняя Беседа» постоянно печаталась под цензурой последнего. Религиозный формализм и злорадная безпощадность ко всему мирскому без разбора Аскоченского, столь противоположный миросозерцанию о. Феодора заставили последнего сперва поправлять статьи «Беседы», а иногда и запрещать

их вовсе. Рассерженный этим Аскоченский подал протест в Конференцию Петербургской Академии до того оскорбительный для о. Феодора, что конференция послала о. Феодору копию с этого протеста, дабы он мог начать иск за оскорбление чести — но он, как следовало ожидать от него, оставил дело без внимания; мало того, по выходе в свет своей книги о Православии, счел нужным подарить один ее экземпляр Аскоченскому и давал читать ему корректурный текст печатавшихся Трех писем Гоголю и несколько глав своей рукописи толкования на Апокалипсис.

Полемика по поводу книги «Православие в отношении к современности» началась с отповеди Аскоченского автору рецензии книги, А. И. Хитрово; Аскоченский сравнивал о. Феодора (впрочем, не называя его) с христианом, который среди аплодирующих язычников возлагает огонь на алтарь богу чужому, и утверждал, что, вообще, «человек ратующий за православие и протягивающий руку современной цивилизации — трус, ренегат и изменник». О. Феодор возмутился, отобрал у Аскаченского все свои рукописи и корректуры и написал две ответных статьи в «Сыне Отечества.» Но он не умел полемизировать; своим выступлением он вызвал только бурные выпады противника, который, немедленно исказив его основную мысль, стал обвинять его в стремлении подладить православие к современности.

Вскоре полемика перешла и на духовные журналы, враждебные духу Аскоченского. Вышел даже инцидент, так как «Домашняя Беседа» обвинила в неправославии прот.Сергиевского, редактора «Православного Обозрения», за его проповедь, которая оказалась простым распространением слова Св. КириллаИерусалимского. Обез-

покоилась высшая церковная иepapxия. Но виновником всего сказался о. Феодор и Филарет Московский пишет обер-прокурору Синода, гр. Толстому, что Петербургская духовная цензура не должна была пропускать книги о. Феодора, хотя «он (Феодор) говорит неправославно не потому; что думает еретически, а потому, что думает и говорит безтолково». В письме же Митрополиту Исидору Петербургскому он указывает на недопустимость тона «Домашней Беседы» и на то, что петербургская цензура пропускает клевету на архимандрита Феодора, «о котором не может не знать, что нравственность его не подвергалась ни малейшему сомнению». Но большинство иерархии было на стороне не о. Феодора, а Аскоченского. Последний опасался лишь отношения к себе Митрополита Филарета, но тот, в бытность Аскоченского в Москве, принял его весьма ласково, подарил икону и 100 рублей.

Претерпел болee всего архимандрит Феодор, который в начале 1861 года вынужден был оставить свою должность цензора. Он уезжает в Переславский Никитский монастырь и поступает в число его братии. Он очень любил этот монастырь, расположенный у Переславского озера, среди синеющей дали лесов и неоднократно гостил там, еще в бытность свою в Московской академии, удаляясь туда для своих работ. Духовные журналы отказались печатать его статьи, так что ему пришлось издавать отдельные книги и брошюры. Лишь в 1862 году ему удалось пристроиться к «Духовному Вестнику», где он напечатал несколько исследований о книгах Ветхого Завета.

В начале 1862 года друг о. Феодора, А. А. Лебедев, выпустил книгу с защитой его учения против критики Аскоченского. В книге

этой вопрос был впервые поставлен по существу, на почве догматической. «Господь Спаситель, писал Лебедев, для того между прочим и приходил на землю, чтобы поставить нас в должное отношение к миpy, возвести нас в прежнее владычественное отношение к миpy и с самого миpa снять осуждение для будущего преобразования его в жилище чад славы». В связи с этим он доказывал оправданность отношения архимандрита Феодора к культуре и ставил вопрос, «можно ли устроить культуру на основах христианских». Книга Лебедева не получила большого распространения, но все же встретила сочувственные отзывы некоторых журналов. Аскоченский на нее по существу не ответил, а старался отделаться обычными выходками и софизмами. Сам о. Феодор перестал обращать внимание на статьи Беседы и писал Лебедеву об Аскоченском: «Если я еще что-нибудь значу для Вас, покорнейше прошу Вас не обращать на его наглости внимания ни малейшего, а для этого и вовсе не читать его. Довольно уже для него сделано. Если еще есть у него какая-нибудь любовь к истине и правде, то, по крайней мере, он ожесточенно считает ложное воззрение за святую истину. Под ложным воззрением я разумею, конечно, только то, что есть у него лживого, не касаясь всего прочего. Это ведь слепота духа; слепому ведь не растолкуете вы ни одного цвета или вида света».

Но Аскоченский не считал нужным оставить о. Феодора в покое. Еще в 1861 году архимандрит Феодор предпринял издание своего многолетнего и обширного труда по толкованию Апокалипсиса, который он начал еще в Московской академии и о котором в свое время благосклонно отозвался Митрополит Фила-

рет, хотя и не благословил на печатание. В Петербурге о. Феодору удалось провести свое сочинение через духовную цензуру и запродать его для издания. Несколько листов уже было отпечатано, когда об этом узнал Аскоченский и поспешил донести митрополиту Исидору, сильно предубежденному против о. Феодора. По предложению Митрополита, Св. Синод затребовал себе на рассмотрение рукопись и уже напечатанные листы. По прошествии нескольких месяцев, в феврале 1862 года, Синод сочинение запретил и приказал сдать его на хранение в Синодский архив.

Это сильно поразило архимандрита Феодора и, когда он убедился, что дело непоправимо, он решается подать просьбу о расстрижении. Об этом он кратко пишет А. И. Дубровиной: «мой труд многих лет — истолкование Апокалипсиса — уже одобренный цензурой, запрещен Синодом. И это повело меня к решимости выйти из монашеских моих отношений к начальству: я подал просьбу о расстрижении. Больше мне нечем, по моим воззрениям, выразить ревности моей за слово Божие. Пусть и меня бросают, коли дело Божией истины бросили. Но это я говорю не в смысле вражды». Его друзья встревожились, узнав об его намерении снять сан. В Москве помнили, что он и раньше высказывал такое намерение, после выговора, сделанного ему митрополитом Филаретом за письма к Гоголю; бывший его сослуживец по Московской Академии, А. В. Горский, написал ему увещание. Сам Митрополит Филарет поручил своему викарию, Леониду, убедить его, что надобно с благодушием переносить испытание и дорожить дарованной ему благодатью священства, что толкование Апокалипсиса равно не может быть напечатано и в свет-

ском издании. Наконец, о. Лебедев указывал ему на лишения и бедствия, предстояшие ему в новом безправном положении.

Но о. Феодор стоял на своем. Он считал толкование Апокалипсиса трудом своей жизни, которым он должен был сказать миpy новое слово, долженствующее переродить царство мира в царство Господа нашего и Христа его; и по запрещении своего труда, он им неустанно был занят, его перерабатывал по сохранившимся рукописям и собирался печатать заграницей, даже справлялся о возможности перевести его на французский язык,—словом, придал ему огромное значение в деле «священнодействия благовествования»; запрещение его Св. Синодом в 1862 году было понято о. Феодором, как отрицание тогдашней иерархией правильности всего своего миросозерцания, всецело направленного на служение Богу. Он пишет Лаврскому, что по совести своей не может и не должен оставаться в «фальшивых отношениях ко монашеству», с людьми коих распоряжения дышат невнимательностью к делу слова Божия, которые принадлежат неправильному, «вековому застарелому» направлению, против которого он всю жизнь боролся.

Извещая своих друзей о своем решении уйти из монашества, он одновременно сообщает им о решении жениться — «взять руку жены — помощницы, понимающей его дело».

Жена Бухарева, женщина простая, дочь небогатого помещика, действительно оказалась человеком, понимающим его дело. Чтобы выйти за него замуж, ей пришлось преодолеть сопротивление отца (матери ее не было в живых), решиться вести бедственную и скитальческую жизнь с человеком, извергнутым, которым соблазняются и которого уже не хотят знать.

«Трудно ли мне было?» — отвечает она Розанову,— но мнe кажется, что ко всякому чувству любви, — любви настоящей, вполне приложимы слова Спасителя: «Иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть». Я могу с полной откровенностью сказать, что все трудности проходили как бы мимо меня». Она всю жизнь сохранила благоговейную память о своем покойном муже и по мере сил участвовала в его «священнодействии благовествования»; так, при ее участии, было издано его толкование Апокалипсиса (в 1926 году).

«Мытарства» расстрижения о. Феодора длятся несколько месяцев; сначала его «увещевают» в Переславском Никитском монастыре, потом во Владимире; затем следует консисторская процедура и Синодальное определение о снятии сана монашеского и священнослужительского, при чем его лишают степени доктора богословия. В своих письмах, повествующих о мытарствах расстрижения, он настаивает на том, что ему жалеть нечего: «потому что, пишет он, в существе дела, я ничего не теряю, вступив на новый путь не иначе, как в силу Того самого Агнца Божия, вручившего мне Себя при таких словах рукоположителя моего в священство: «сохрани залог этот, о котором истязан будешь на страшном суде». Мучает его, главным образом, то, что он «в глазах людей марает себе незапятнанные руки», что люди отворачиваются от него, либо «касаются жестокою моралью», — кроме немногих «истинных присных». За мытарством расстрижения следуют мытарства по бракосочетание: отец невесты чинит всяческие препятствия, запрещает венчаться в Нижнем, чем вынуждает венчаться в Переславле, «стоя на открытом пред всеми позорище».

Когда Бухарев наконец возвращается в первобытное гражданское состояние —диаконского сына —и женится, Аскоченский выводит заключение своей богословской полемики. Он извещает читателей, что бывший архимандрит Феодор «завершил дело примирения православия с современностью самым соблазнительным образом» — сделался расстригой — «таковы то, восклицает он, плоды своебразного умничания, гордого самомнения и упорного противления водительству церкви православной. Бог поругаем не бывает». В дальнейших своих писаниях он еще несколько раз задевает Бухарева, сравнивая его с Лютером.

Бухареву оставалось прожить недолго. Живет он в крайней нужде, на скудные гроши, зарабатываемые писанием и на помощь друзей. Однажды Митрополит Филарет прислал ему сто рублей; часто передвигается с места на место — живет то в Ростове, то в Твери, то в Нижнем. Письма его полны скорбных нот: «житейской изворотливости, нужной в отношении к людям, у меня не было и нет, как знаете. Здоровье мое, как знаете, слабо и обстоятельствами последних трех лет особенно истощено; с наружной стороны я — без средств и пособий. Но более всего подсекает меня какая-то связанность, стесняющая у нас доброе — если не болee, то по крайней мере, не менее, чем худое. Последнее еще кое-как умеет изворотиться, а доброе, останавливаемое или сдавленное какой-нибудь неразумной силой, по большей части только терпит и страдает». Одно время он добивается места законоучителя в Варшаве. В последний год его жизни М. П. Погодин старается пристроить его в новооткрытый журнал Кошелева — Беседу, но он не сходится с редакцией по направлению, и она не принимает

его статьи о «Преступлении и Наказании» Достоевского. Разочарованный и больной, он пишет Погодину: «Pyccкиe люди не находят необходимым стать своею мыслью и словом с твердостью под начала православия, в чем наша слава и все надежды. Видите, опасаются испугать или, лучше сказать, сами пугаются известной партии, презирающей веру вообще, а православную в особенности, а это партия по тому самому гордо поднимает голову, сознавая в себе силу только от нашего духовного безсилия и малодушия, действительно жалкого. Говорят, что надо наблюдать постепенность, действовать, исподволь. Нет, не мне тут работать; буду лучше в уединении беседовать с пророками, если Бог даст и если еще проживу сколько-нибудь... Так и быть. Слава Богу за все, сказал, умирая отвергнутый современным обществом, даже сам Златоуст».

Скончался Бухарев 2 апреля 1871 года.

(окончание следует).

А. КАРПОВ.

Страница сгенерирована за 0.17 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино