Душа поселяется в теле на короткое время. Она знает, что это лишь переход к вечному путешествию и что она должна приготовиться к нему в короткий срок человеческой жизни. Естественные потребности отнимают у нее большую часть этого времени, так что на ее собственную долю остается его очень мало. Но и этот краткий досуг почему-то так сильно ее тяготит и затрудняет, что как будто она только о том и заботится, как бы от него избавиться. Для нее невыносимо тяжко жить с собой и думать о себе. Она стремится только к самозабвению, старается провести это столь короткое и столь драгоценное время без размышления, в занятиях, способных отвлечь всякую мысль об ожидающей ее вечности.

Вот источник всех суетных занятий, всякого так называемого развлечения, или препровождения времени. Единственная цель этого — проводить время, не чувствуя его, или, скорее, не чувствуя самого себя, — избегать, потерею этой части жизни, горечи и внутреннего недовольства,

100

которые бы необходимо возникли в душе человека, если б это убиваемое время было употреблено им на размышление о самом себе. Душа не находит в себе никакого удовлетворения. Всякий взгляд внутрь себя приносит ей огорчение. Это принуждает ее искать утешение вне себя, привязываться к предметам внешним, чтобы всячески изгладить мысль о своем действительном положении. Радость ее в этом самозабвении, и, чтобы сделаться несчастной, достаточно ей очутиться наедине с собой.

¹⁴³ На людей с детства возлагается обязанность заботиться о своей чести и имуществе, а также об имуществе и чести их друзей. Их обременяют делами, обучают языкам и наукам, внушая при этом, что счастье их заключается в здоровье, чести, богатстве как их самих, так и друзей и что недостаток одного из этих благ влечет за собой потерю счастья. Таким образом, им дают дела и занятия, которые потом мучают их всю жизнь. Вот, скажете вы, странный способ приносить людям счастье; не вернейшее ли это средство сделать их несчастными? Вы хотите знать, как можно достичь этого? Стоило бы только отнять у них все эти заботы, тогда бы они увидали себя, стали думать, что они такое, откуда и куда идут. Но трудно привлечь их к этим занятиям и отвлечь от иных. Потому-то, надавав столько дел, советуют им всякую свободную минуту употреблять на развлечение, игру и занимать себя всецело.

Сколь пусто сердце человеческое и сколь, вместе с тем, преисполнено оно грязи.

¹³⁹ Стараясь иногда объяснить себе, из-за чего люди подвергают себя трудам и опасностям при дворе, на войне, откуда происходит столько споров, страстей, смелых и

101

нередко дурных предприятий, я часто приходил к тому заключению, что все несчастье людей происходит только от того, что они не умеют спокойно сидеть в своей комнате.

Человек, имеющий средства к жизни, если бы находил удовольствие сидеть дома, не захотел бы пуститься путешествовать по морю или участвовать в осаде крепости. Он только тогда решился бы платить за место в армии, когда ему стало бы невыносимо оставаться в городе. Бесед и развлечений ищут только потому, что не находят никакого удовольствия сидеть дома.

Но, присмотревшись ближе и найдя причину всех наших несчастий, я захотел открыть, в чем она коренится в свою очередь. Оказалось, что начало ее заключается в естественном злополучии нашей слабой и смертной природы. Это состояние настолько жалкое, что решительно нет средств утешить себя, коль скоро о том подумаешь.

Какое положение себе ни представишь, собрания каких богатств ни вообразишь себе — все же положение государя кажется лучшим на свете. Но, думается мне, если бы и ему, которому предоставлено всевозможное довольство, пришлось остаться без развлечений и углубиться в самого себя, в свое положение и значение, — эта полнота земных благ оказалась бы не в силах поддержать его. Ему невольно придут на ум мысли о возможности восстания, наконец, о неизбежных болезнях и смерти, так что, едва он очутится без так называемого развлечения, как становится несчастным, и даже более несчастным, чем любой из его играющих и забавляющихся подданных.

¹⁴² Монаршее достоинство само по себе разве не настолько велико, чтобы осчастливить просящего его? Нужно ли еще развлекать его этой мыслью, как обыкновенных людей? Я хорошо понимаю взгляд, что можно принести счастье человеку, отвлекая его внимание от домашних невзгод и стараясь наполнить все его помыслы заботой,

102

как бы выучиться хорошо танцевать, но пригодно ли это для государя и будет ли он счастливее, развлекаясь, чем созерцая свое величие? Какой более достойный предмет может занимать его мысли? Не значило ли бы лишать его радостей, занимая его ум помышлением о том, как лучше выступать под звуки музыки или как ловчее кидать шар, вместо того, чтобы предоставить ему спокойно созерцать окружающее его величие славы. Пусть испытают: оставят короля совершенно одного, без всякого удовлетворения его чувств, вне всякой умственной заботы, без общества, чтобы он на свободе мог подумать о себе. И вы увидите, что король без развлечения вполне жалкий человек. Поэтому-то тщательно этого избегают, и в королевской свите всегда находится множество людей, на обязанности которых лежит доставлять государям после всякого дела забавы, так что незанятого времени у них никогда не остается. Другими словами, короли окружены людьми, несущими достохвальные заботы зорко следить за тем, чтобы король не оставался наедине и не имел повода размышлять о себе, хорошо зная, что, при всем его королевском достоинстве, он станет жалок, как только начнет думать о себе.

(Людей, занимающих высокие, обыкновенно столь трудные должности, поддерживает главным образом то, что они беспрестанно отвлечены от мысли о себе). Все вышесказанное ничего не говорит о христианских королях как о христианах, но характеризует их лишь как королей.

¹³⁹ Обратите внимание на положение министра, канцлера, председателя суда: с утра до вечера их отовсюду осаждает множество людей, не оставляя им и одного часа в течение целого дня, когда бы они могли подумать о себе. Когда же они впадают в немилость и принуждены удалиться в свои поместья, где у них нет недостатка ни в богатствах, ни в служителях, готовых удовлетворить каждое их требование, они сейчас же начинают чувствовать свое

103

ничтожество, ибо никто уже не мешает им предаваться размышлениям о самих себе.

По той же причине мы ищем игр, женского общества, идем на войну, стремимся к высоким должностям: не потому, что в них действительно заключается счастье, и мы не воображаем себе, будто истинное благополучие в деньгах, которые можно выиграть в карты, или в зайце, которого гоним. Мы отказались бы принять такое счастье, если бы оно было предложено само по себе. Мы ищем не этого вялого и покойного пользования, при котором мы не освобождались бы от мыслей о нашем бедственном положении; нас привлекают не опасности войны, не трудности, сопряженные с высокими должностями; нам нужна суета, которая развлекала бы нас и не давала места столь неприятным мыслям.

По этой же причине мы так любим шум и передвижение: оттого так страшно тюремное заключение; оттого непостижимо для нас, как могут люди находить удовольствие в уединении. Участь монархов завидна во мнении людей, потому что приближенные их заботятся о доставлении им беспрестанно всевозможных удовольствий и развлечений.

Вот все, что могли изобрести люди, чтобы сделать себя счастливыми. Умничающие на эту тему и порицающие людей за то, что они по целым дням охотятся на зайца и не хотят попросту добыть его покупкой, плохо знают человеческую природу. Этот заяц не избавил бы нас от вида смерти и бедствий, но предохраняет от того охота. Поэтому, если бы они на упрек в суетности искомого ими с таким усердием, как следует подумав, ответили, что в этом они ищут усиленного и бурного занятия, которое бы отвлекло их от мысли о себе, и что рады этого они стремятся к предмету, могущему прель-

104

стить и привлечь их к себе всецело, то противники их не нашлись бы что возразить им. Но они не отвечают подобным образом, ибо не знают самих себя; не знают, что не добыча, а самая охота предмет их стремлений. Танец: следует хорошо подумать, куда поставить ногу¹. — Люди благородного происхождения совершенно искренне верят, что охота есть величайшее, поистине королевское удовольствие. Но доезжачему-то так не кажется.

Они воображают, что, получив такую-то должность, могли бы насладиться покоем, и не чувствуют всей ненасытности своей природы. Они уверены, что искренне стремятся к покою, а на деле ищут только забот.

В них есть тайный инстинкт, заставляющий их искать развлечения и внешних занятий и вызываемый постоянным ощущением своего безотрадного положения. Есть в них и другой тайный инстинкт, остаток величия нашей первобытной природы, внушающий им, что действительно счастье заключается только в покое, а не в суете. Эта два противоположные инстинкта сливаются в них в одно смутное предчувствие, скрывающееся от их взоров в глубине души, побуждающее их стремиться к покою через возбуждение и как бы всегда говорящее им, что удовлетворение, которого они лишены, наступит, если, поборов некоторые представляющиеся им трудности, они сумеют открыть себе тем путь к успокоению.

Так протекает вся жизнь. Ищут покоя в борьбе с некоторыми препятствиями. Коль скоро последние побеждены, покой делается невыносимым, так как приходится думать или о бедствиях, уже существующих или угрожающих в будущем. Если бы даже казалось, что отовсюду мы ограждены от невзгод, то скука, пользуясь своей особой властью, не замедлила бы подняться из глубины сердца, где она глубоко укоренилась от природы, и наполнила бы ум своим ядом.

105

Трудно было исполнить совет успокоиться, данный Пирру², который искал покоя в утомлении себя беспрерывными подвигами.

Человек так несчастлив, что просто в силу своего природного свойства ему не избавиться от скуки даже тогда, когда, по-видимому, для нее нет никакой непосредственной причины. В то же время человек столь суетен, что, даже будь у него тысяча серьезных причин для тоски, ему достаточно такого пустяка, как бильярд или игра в мяч, чтобы развлечься.

«Но, — скажете вы, — какую он во всем этом преследует цель?» Да такую, что завтра он сможет похвалиться перед друзьями, дескать играет лучше того-то и того-то. По той же причине одни лезут из кожи вон в своих кабинетах, дабы показать ученым решение какой-либо алгебраической задачи, которую до сих пор никто не мог решить, другие подвергают себя крайнему риску, дабы похвалиться победой, которую одержали, — сие, на мой взгляд, столь же глупо. Наконец, третьи не щадят себя в запоминании всего этого, и не с целью стать более мудрыми, но только чтобы продемонстрировать свою осведомленность. И уж эти-то суть наиглупейшие из всей братии, ибо глупы и при знаниях, тогда как об остальных еще можно предположить, что, будь у них знание, они бы поумнели.

Иной человек, ежедневно играя по маленькой, живет без печали. Однако попробуйте ему каждое утро давать столько денег, сколько он мог бы выиграть за день, при том условии, что играть нельзя, и вы сделаете его несчастным. Возможно, мне скажут, что он стремится развлечь себя игрой, а не выиграть. Что ж, заставьте его играть не на деньги — он не удовольствуется этим и снова затоскует. Значит, неверно, будто развлечение —

106

основная цель его исканий, ибо развлечение вялое и бесстрастное ввергает в тоску. Он должен распалиться и обмануть самого себя, вообразив, что станет счастливым от выигрыша того, чего без игры никогда бы не захотел.

И все это — дабы превратиться в средоточие страстей, испытать алчность, гнев, страх от предмета, им самим созданного, дабы уподобиться детям, пугающимся рожи, которую собственноручно намалевали.³

Как случилось, что этот человек, меньше месяца назад потерявший своего единственного сына, подавленный судебным процессом и с самого утра терзаемый дрязгами, теперь о том и не помышляет? Не удивляйтесь: он всецело занят одним — увидеть, куда направится вепрь, которого собаки преследуют столь яростно уже шесть часов. А нужно нечто большее? Если вам удастся придумать забаву, то любого, даже самого опечаленного человека, можно сделать счастливым на все время, пока она продолжается.

И при всевозможном счастье, если он не поглощен какой-либо страстью или забавой, мешающей скуке овладеть им, он скоро впадает в грусть и становится несчастным. Без забавы нет радости, как за забавой нет печали. Таким-то путем составляется благополучие лиц высшего общества, окруженных множеством людей, развлекающих их и тем поддерживающих их благополучие.

III

¹⁶⁶ Легче умереть, не думая о смерти, чем перенести мысль о смерти, не подвергаясь опасности.

¹⁷⁰ Если бы человек вообще был счастлив, он чувствовал бы себя тем счастливее, чем менее бы его развлекали. Но такое счастье ведомо только Богу и святым.

107

Да, но разве не значит быть счастливым, находя удовольствие в забаве? Нет, ибо это счастье внешнее и зависит от множества случайностей, которые могут быть причиной неизбежных огорчений.

¹⁷¹ Единственным средством, утешающим нас в наших горестях, служит развлечение, но в то же время в нем и величайшая беда наша, потому что оно-то, главным образом, мешает нам думать о себе. Не будь его, мы бы жили в скуке, а эта скука побудила бы нас искать более верные средства от нее избавиться. Но развлечение услаждает нас, и с ним мы нечувствительно доживаем до смерти.

¹²⁷ Состояние человека: непостоянство, скука, беспокойство.

VII

¹⁶⁴ Суетен тот, кто не замечает суетности света. А кто не видит ее, кроме молодежи, всецело поглощенной шумом, забавами и мыслью о будущем? Но отнимите у нее развлечение, и вы увидите, как она станет пропадать от скуки. Она инстинктивно почувствует тогда свое ничтожество, ибо, действительно, великое несчастье испытывать невыносимую скуку, когда поневоле приходится сосредоточивать свои мысли на самом себе, за неимением чем развлечься.

VIII

¹⁶⁵ Если бы наше положение было действительно счастливое, то и не требовалось бы отвлекать нас от мысли о нем, чтобы сделать нас счастливыми.

108

¹³⁶ Немного нужно для нашего утешения, потому что немногого достаточно, чтобы нас опечалить¹.

¹³¹ Всего невыносимее для человека — это полный покой, без страсти, без дела, без развлечения. Он чувствует тогда свое ничтожество, свое несовершенство, свою зависимость, немощь, пустоту. Немедленно из глубины души поднимается скука, мрак, горесть, печаль, досада, отчаяние.

¹³⁰ Когда солдат или работник жалуется на свой труд, оставьте их без всякого дела.

XI. Философы

⁵⁰⁹ Прекрасное дело кричать человеку, который сам себя не знает, чтобы он шел сам по себе к Богу! Не хуже того и говорить это человеку, который знает себя*.

XII. Искание истинного блага

⁴⁶² Люди обыкновенного уровня полагают свое благо в богатстве, вообще в предметах внешних или, по меньшей мере, в развлечении. Философы указали на суетность всего этого, и всякий из них объяснял благо по-своему.

_____________________

* Э. Авэ следующими словами комментирует это место: «Если он не знает себя, то как знать ему Бога? Зная же себя, он понимает, насколько он слаб и несовершенен, а потому и не может сам по себе обратиться к Богу без помощи благодати. Поэтому только религия, уж никак не философия, может привести нас к Богу».

109

⁷⁴ У философов можно насчитать 280¹ высших благ*.

³⁶¹ Спор о высшем благе. Ut sis temelipso, et ex te nascenlibus bonis². В этих словах противоречие, ибо они (философы, стоики) советуют, наконец, самоубийство. О, как счастлива должна быть жизнь, от которой бегут, как от чумы!

XIII

¹⁰⁹ Так как природа во всяком положении делает нас несчастными, то недостающее нам счастье мы стараемся вообразить себе, присоединяя к состоянию, в котором находимся, удовольствия, присущие состоянию, в котором не находимся. Достигнув же этих удовольствий, мы бы не нашли в них счастья, так как возымели бы другие желания, согласные с этим новым состоянием.

XIV

¹⁶⁸ Люди, не будучи в силах избегнуть смерти, бедствий и неведения, вознамерились ради счастья совсем о них не думать; вот все, что они могли изобрести для облегчения себя от стольких зол. Но это утешение очень жалкое, ибо ведет не к исцелению зла, а только к временному сокрытию его; а скрывая зло, мы удаляем мысль о его действительном исцелении. Таким образом, благодаря странному извращению природы человека, выходит, что скука, самое чувствительное для него зло, как будто становится до некоторой степени его величайшим благом, будучи в состоянии более всего остального заставить человека подумать об истинном врачевании. По такой же иронии развлечение, которое он считает своим величайшим благом, в действительности есть его величайшее зло, ибо более прочего отвлекает его от искания

_____________________

* По словам Варрона, приводимым Бл. Августином (De Civ. Dei. XIX, 2), в отношении понятия о высшем человеческом благе, можно было насчитать двести восемьдесят восемь сект. — Прим. Э. Авэ.

110

средства против его зол. То и другое служит замечательным доказательством жалкого и поврежденного состояния человека и в то же время его величия. Человек скучает от всего и ищет такого множества занятий потому только, что имеет представление о потерянном им счастье; но, не находя в себе этого счастья, он тщетно ищет его в вещах внешних, ибо счастье это не в нас, не в тварях, а только в одном Боге.

¹⁷⁴ Соломон¹ и Иов лучше всех знали и лучше всех говорили о бедствиях человека — один, будучи самым счастливым, а другой — самым несчастным человеком; один, опытом познавший суетность удовольствий, другой — действительность зол.

111

Страница сгенерирована за 0.27 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com