Нам не нужно доказывать истину, о которой многие из почтивших настоящее собрание своим присутствием знают по опыту,—что для успешного воздействия на общество, в смысле религиозно-нравственного влияния, необходимо изучить и близко знать это общество, как хорошие, так и дурные его стороны, и что степень напряжения, интенсивность просветительной деятельности, количество и качество требуемых на этом поприще трудов находятся в прямом соответствии с большей или меньшей деморализацией общества, с количеством и качеством господствующих в обществе пороков. Доказывать эту истину, повторяем, нет нужды, но она предносилась пред нами, и в нашем убеждении служила оправданием при выборе предмета для речи, которую предлагаем благосклонному вниманию высокопросвещенного собрания.

Таким предметом избран вопрос о нравах византийского общества в средние века, и именно начиная с конца X века, с того времени, когда волею Провидения Русь стала учиться у Византии вере и благочестию, когда весь строй господствовавшей в Византии жизни, не одной религиозной, но и семейной, и общественной, и государственной, представился нашим предкам, как материал не только для изучения, но частью, и для подра-

544

545 —

жания. Даже при беглом взгляде на византийскую семью того времена, быть может, припомнятся аналогичные, хорошо нам известные порядки в древнерусской семье; при взгляде же на общественную нравственность того времени, быть может, уяснятся и некоторые особенности в том мнении о характере греков, какое составлено было нашими предками. Правда, анализ общественной нравственности иногда обязывает всматриваться и в такие вещи, которые гораздо приятнее игнорировать. Но ведь для пастырей церкви настоящих или будущих,—которые обязаны не закрывать глаза пред общественными недостатками той среды, где течет их деятельность, для них, привыкших видеть и наблюдать как хорошее, так и дурное, подобный анализ в области времен давно минувших не может представить неожиданности. А главное, чтобы оценить труды и заслуги пастырей церкви, действовавших в те давно минувшие времена, необходимо рассматривать их деятельность в связи с состоянием пасомых, ясно представлять себе те задачи, которые налагала на них жизнь семейная и общественная.

Лицом, на котором держался весь семейный порядок в Византии и которое всего более несло тяготы домашней жизни, была хозяйка дома. Муж был главою семьи и дома, все почтительно ему повиновались, по преданный служебным обязанностям или заботам о снискании средств к жизни, он не имел досуга, дай не принято было, чтобы он, кроме верховного наблюдения, обременял себя заботами о доме и детях. Эти заботы входили в обязанность его жены, которая вся предавалась этому делу тем с большим рвением и самоотверженностью, что все пути к общественной деятельности были для нее закрыты. Византийский идеал женской скромности и стыдливости требовал от женщины безвыходного пребывания в тереме; если ей позволялось выйти, напр., во время религ. процессий, хождений с иконами ¹) и пр., то не иначе,

¹) Пахимер, рус,, 228. Цитаты на историков, переведенных на русский язык при спб. дух. акад., для удобства читателей будем приводить по русскому переводу.

— 546

как под покрывалом. Случаи, когда женщины без этой предосторожности выходили из дома, не закрывая лица от взоров мужчин, были чрезвычайно редки, вызывались какими-нибудь исключительными обстоятельствами и каждый раз отмечались, как события из ряда вон выходящие. До какой степени случаи появления женщин без покрывала на улицах столицы целыми массами были редки, можно судить по тому, что в течении всего XI в. повторились всего трижды: первый раз во время возмущения против Михаила Калафата, когда женщины представляли собою невиданное дотоле для многих зрелище, выбежали из теремов, били себя в грудь и кричали, возбуждая ярость толпы против Калафата ¹); второй раз при осаде Византии Львом Торником в 1047 г., когда в смятении, вызванном этою осадой, приняли участие женщины ²); третий раз наконец во время землетрясения 23 сентября 1063 г., когда женщины под впечатлением страха забыли стыд, выбежали из теремов под открытое небо и голосили, призывая Бога на помощь ³). Исключая этих и им подобных массовых нарушений приличия, появление в публике какой-нибудь женщины без покрывала служило внешним признаком принадлежности ее к разряду этер *), женщина же, доро-

¹) Psell., edit. Sathas, IV, 91.

²) Attal., edit. Bonn., 26.

³) Attal., 88.

⁴) Psell., V, 27. Этеры не только не стеснялись публично появляться без покрывала, но охотно принимали участие в любом уличном скандале. При взятии Византии Андроником Палеологом Мл., 19 мая 1328 г., невольной жертвой подобного скандала сделался патриарх Исаия. Этот патриарх был заключен Андроником Ст. в Манганский монастырь под стражу. Андроник Младший постановил возвратить его на кафедру и распорядился сделать это торжественно. Исаия был посажен на одну из церковных колесниц с пурпурными украшениями, и процессия двинулась. В этой процессии никто из епископов, ни из священников не шел ни впереди, ни позади колесницы; шли же с веселыми песнями флейтисты и флейтистки, танцоры и танцовщицы. Одна из флейтисток, выдававшаяся между другими красивой наружностью, сев на коня в мужской одежде, ехала то впереди воинов, то впереди патриарха, причем бесстыдными и пошлыми шутками возбуждала нескромный смех как в патриархе, так и в других. Григора, рус., 418.

— 547

жившая репутацией, могла это сделать только в страстном порыве, доводившем до забвения действительности ¹). Если, таким образом, византийский этикет и приличия не дозволяли женщине показаться на глаза постороннему мужчине, заключали ее в тереме, где кроме мужа и самых близких родственников она из мужчин могла видеть только приставленных к ней евнухов, то тем более этот же этикет и эти приличия делали несообразным всякое вмешательство женщины в сферу политической и общественной деятельности. Оттого всякий раз, как оказывалась на престоле женщина, с такою силою и смелостью начинали говорить о необходимости ее замужества. Оттого кроме женщин императриц, деятельниц невольных, не встречаем других женщин-деятельниц на поприщах политическом и общественном, если же в виде редких исключений ²) из этого правила и встречаем женщин-деятельниц на названных поприщах, то их деятельность носит особый характер: они во-первых обыкновенно выступают в действующей роли по смерти своих мужей и во-вторых имеют взрослых сыновей, поступающих по их советам и указаниям,

¹) Мать Пселла впервые предстала перед взорами мужчин с непокрытым лицом, когда, находясь при гробе умершей дочери, получила известие, что ее сын Михаил, бывший в отсутствии и только что возвратившийся в столицу, неожиданно узнав о смерти сестры, упал в обморок, свалился с лошади и лежит на улице; мать его прибежала к нему, забыв опустить покрывало. Psell. V, 30. Императрица Зоя, когда ее второй муж Михаил Пафлагон постригся в монахи, до того была этим потрясена, что пешком отправилась к нему в монастырь Бессребренников, рискуя попасться на глаза мужчинам (из чего можно предположительно заключить, что она была без покрывала, хотя историк об этом умалчивает). Psell., IV. 76 (Zon., ed. Dind., 148—149). Относительно императрицы Феодоры историком отмечено, в виде особенно важного факта, что она, вступив в управление, смело показывалась на глаза мужчинам и без покрывала отправляла свои царские функции. Psell., IV, 200..

²) В течение всего XI в. было только два исключения: мать Алексея Комнина Анна, игравшая некоторую роль среди партии, приверженной Роману Диогену, а потом пользовавшаяся влиянием через посредство своего сына, и жена Вататцы, имевшая большой авторитет в городе Редесто, успешно агитировавшая между жителями в пользу Вриенния, бравшая с них клятву верности и т. д. Attal, 244—245 (Scyl., ed. Bonn., 729).

— 548 —

так что скорее они могут служить примером высокого уважения, каким пользовалась мать в семье, уважения на прекращавшегося и по достижении детьми совершеннолетия. Прочное основание уважения детей к матери закладывалось с юных лет и обусловливалось тем положением, какое обыкновенно занимала женщина в семье, не только как жена, но как мат и хозяйка дома.

По отношению к мужу, главе семейства, жена его, согласно с древним обычаем (πρὸς τὴν ἀρχαίαν διάταξιν), должна была быть не только ближайшей помощницей и советницей, во и покорной слугой. Муж иногда был нрава кроткого и доброго, прост и негневлив, жена суровая и строгая,—тем не менее обычай требовал чтобы она смирила себя в обращении с мужем, чтобы она хотя бы и превосходила его, относилась однако ж как низшая к высшему ¹). Дети вполне находились на попечении матери и место их было на женской половине. Не только в нежном возрасте, когда для них требовались еще мамки и няньки ²), но и когда начинали подрастать, они не выходили из-под надзора матери. Прежде чем мальчик поступал в школу или прежде чем он дома окружаем был гувернерами (педагоги) и учителями (дидаскалы) ³), на обязанности матери лежало, познакомить его с началами грамоты, да и на первых порах школьного учения она репетировала сына, пока изучаемые им науки не превышали запаса ее знаний ⁴). Что же касается дочерей, то они до самого выхода замуж всецело находились на попечении матери, все их воспитание зависело от нее, всеми познаниями ей были обязаны. Богобоязненная мать должна бала воспитывать детей в страхе Божием, тешить их детское воображение не сказками, но библейскими сказаниями ⁵), прямо с азбуки переходить на псалтирь ⁶). Образцоваямать,

¹) Psell., V, 19—20.

²) Psell., V, 409—411.

³) Migne, CXX, 1053.

⁴) Psell., V, 11. 21.

⁵) Psell., V. 17.

⁶) Psell., V, 66.

— 549

кормя свою семью пищей телесною, не забывала и о духовной. Анна Комнина с удовольствием вспоминала, как мать ее бывало, когда подадут обед, приносила в руках книгу и читала святоотеч. творения, преимущественно философа и мученика Максима ¹). Честь матери требовала, чтобы дочь ее по вечерам, зажегши свечу и взяв в руки псалтирь, распевала псалмы, а ранним утром отправлялась бы в церковь и, ставши на хорах пела вместе с другими ²). Еще более требовалось от матери обучить дочь свою искусству прясть, ткать и разного рода рукодельям, без которых немыслимо было ни одно благоустроенное хозяйство.

Прялка, веретено, станок были необходимыми принадлежностями терема, уменье прясть, ткать полотна, выделывать на тканях разные узоры и фигуры шелковыми нитями было первой рекомендацией женщины. И все без исключения этим занимались. Жены и дочери императоров уравнивались в этом отношении с остальными смертными ³); как скоро девушка приходила в возраст достаточный для того, чтобы работать, ей приобретаем был особый станок, все необходимые для женских работ орудия, и она принималась за дело наравне со всеми остальными обитательницами гинекея ⁴). Исчисленные женские занятия были возведены в апофеоз, покровительницей их почиталась св. Агафия, и праздник этой святой соединен был с некоторыми характерными особенностями. Это был праздник исключительно женский; в известном здании, достаточно обширном, выставлялись картины, на которых изображены были принадлежности пряжи и тканья, равно и женщины прядущие и ткущие; на картинах представлялось, как одни из женщин делают дело искусно, другие неумело подбирают нитки на станке, не соблюдают ровно-

1) Авва, рус., 251.

²) Psell., V, 67 , 74.

³) Psell., IV, 131—2, 180. Зоя уклонялась от обычных женщинам занятий и историк считает нужным отметить эту черту.

⁴) Psell. V, 7, 66.

550 —

сти в ткани и т. д. и за это подвергаются наказанию, — их кладут на землю и жестоко секут, а надсмотрщицы за работами стоять над истязуемыми и наблюдают, чтобы сечение совершалось должным образом. Разодетые женщины приходили в это здание и составляли вокруг картин хороводы, пели рифмованные песни и плясали под такт песни. Песня соответствовала сюжету картины, около картины, изображавшей наказание неискусной работницы, пелась песня печальная, участницы торжества внешним видом, голосом и напевом показывали, что они плачут, как будто их самих наказывают, с переходом к картине с веселым сюжетом менялся напев, печаль уступала место веселью, танцы делались резвее и энергичнее ¹).

Руками женщин изготовлялся дома материал для одежд и самые одежды. Только в богатых семействах верхнее платье для мужа, главы семейства, покупалось, а не изготовлялось домашними средствами, исключая впрочем головных уборов, которые по самому своему свойству были произведением женских рук. Это был род тюрбанов, куски продолговатой ткани, которою обертывалась голова в несколько кругов. Эти тюрбаны, заимствованные греками с востока и рано вошедшие у них в употребление ²), в конце X и в начале XI ст. делались из разноцветных кусков материи и казались чем-то необычайным для западно-европейцев, которые называли их митрами. Так напр. норманны, прибывшие на Гаргав для поклонения архангелу Михаилу, встретив Мела, одетого по греческой моде (more graeco vestitum), дивились его наряду, особенно интересовались пестрой митрой, украшавшей его голову ³). В первой половине XI в. вошли в употребление одноцветные тюрбаны. Престарелый Стратиотик, восстановляя обычай своей юности, издал приказ, чтобы граждане покрывали свои головы узорча-

¹) Psell., V, 530-531.

²) См. визант. рисунки приложенные в 3-й кн. Прокопия, боннского изд.

³) Guil. Apul, Pertz., SS., IX, 241.

— 551 —

тыми платами из висонного пурпура. Впрочем к XII в. опять утвердилась прежняя простота ¹), которая лишь изредка нарушалась тем, что тот или другой щеголь облекался в модные заграничные платья, в роде напр. известного своей превратной судьбой и трагической смертью Андроника Комнина, который страстно любил иностранные одежды, особенно те, которые «опускаются до чресл, здесь раздвояются и так плотно обнимают тело, что как будто пристают к нему». Эту одежду, ныне хорошо всем известную (панталоны в обтяжку), Андроник первый ввел в употребление ²). Были ли тюрбаны одноцветные, или узорчатые, они с одинаковым удобством могли быть изготовляемы на женской половине. Лишь когда утвердилась мода на иностранные материи ³), положение вещей изменилось. Что касается женских нарядов, то лишь украшения не могли быть изготовлены дома, как-то: ожерелья, серьги, браслеты, броши, кольца, а также косметики для натираний и подкрашиваний, к которым и тогда византийские красавицы были неравнодушны ¹); платья же могли быть изготовлены и действительно изготовлялись домашним способом, тем более, что они были довольно примитивны—ниж-

¹) Cede., ed. Bonn., 604: μὴ δι’ ἀγραμμάτων, ὡς νῦν, ἀλλὰ διὰ μεγαλογράμμων ὀθονίων ἐκ βυσαοῦ πορφύρας ἐξυφασμένων. Словом γράμματα назывались разные изображения, в роде звезд, растений и т. п.

²) Хониат, рус., 178.

³) Мода на иностранные материи завоевала себе прочное место в XIV в. при Андронике Палеол. Мл.. Головные уборы с Андроника Мл. стали носить все—и юноши, и старики—из разнородных иностранных преимущественно шелковых материй по собственному выбору, так что встречались материи и латинские, и трибаляские, и сирийские, и финикийские. В это же время стали брать перевес иностранные моды и на другие одежды, так что приверженцы старины пришли в ужас, видя в этих нововведениях дурной знак, начало падения государства с его обычаями и учреждениями. Григора, рус., 563.

⁴) Изысканности дамского туалета были не всегда излишни даже на взгляд мужчин. О жене Мануила Комнина рассказывается, что она заботилась не столько о красоте телесной, сколько о внутренней—душевной. Отказавшись от притираний порошками, от подкрашивания глаз, от щегольства, от искусственного румянца, она занималась добродетелями... Поэтому и царь мало ее любил. Хониат, рус., 69.

— 552

нее платье из тонкого полотна, плотно охватывавшее шею, грудь, плечи, стянутое у талии поясом и спускавшееся по ногам до пяток, верхнее платье-хитон из более ценного материала, иногда затканный золотом и драгоценными камнями,—он свободно накинут был на плечи, драпировался по фигуре изящными складками и при ходьбе раздувался и поднимался от ветра ¹). На хозяйке дома лежала нелегкая задача одеть и обуть мужа, себя, детей, прислугу, а если она была сердобольная женщина, то отыскивались неимущие родственники и родственницы и вообще бедняки, которые умели воспользоваться ее добротой и выпросить себе платьев ²). Из всего этого нетрудно заключить, что если кто был занят и не знал праздности, так это византийская женщина в Средние века. Не говорим уже о том, что и для прокормления семьи с ее стороны требовались труд, время и изобретательность, потому что хотя кушанья не отличались изысканностью, однако же изготовление их и сервировка стола должны были приспособляться к некоторым требованиям комфорта, о котором тогда на западе Европы не имели понятия и с которыми успели сжиться византийцы. Западные историки ³) с негодованием, например, говорят, что жена венецианского дожа Доминика Сильви, сосватанная ему в Византии императором Михаилом Парапинаком, так была изнеженна, что не только мылась в особой разведенной с чем-то воде, не только пропитывала духами свою постель, но даже не брала пищу пальцами, а подносила ее к своему рту золотыми двузубцами; это богопротивное в глазах тогдашнего Запада дело, употребление за столом вилок, за которое виновница была поражена гневом Божиим и заживо стала разлагаться, в Византии не только не считалось преступным, но, напротив, признавалось первым условием опрятности за столом.

¹) Psell., V, 73, 76; 27; ΙV, 177.

²) Psell., V, 10.

³) Петр Дамиани, а с его слов Дандоло: Muratori. Scr. rer. it., XII, 277—248.

553

Едва дети успевали выйти изо младенческого возраста, для матери прибавлялась новая забота, — необходимо было устроить их будущую судьбу, подготовить брачный союз. Устройство браков было по преимуществу делом матерей и бабушек, всего менее тех, судьба которых в данном случае решалась: прямым результатом такого порядка были браки по политическим и экономическим расчетам и лишь в виде исключений—по любви. Матери и бабушки всего чаще фигурируют в брачных вопросах ¹) Жених и невеста находятся в стороне. Это обстоятельство объясняется весьма естественно тем, что в то время, когда начиналась брачная процедура, жених и невеста были еще неразумные дети. Было в обычае заблаговременно обручать будущих жениха и невесту. 12-летний возраст не считался для мальчика ранним, обручаемы были и 9-летние мальчики ²). Закон разрешал эти акты, полагая лишь ограничения на счет лет обручаемых, особенно же на счет степеней родства; сравнительное обилие синодальных определении относительно степеней родства показывает, что по этому пункту часты были казусы правонарушений ³). Обручение сопровождалось формальным договором (τά

¹) Когда Алексея Комнина хотели женить на Ирине, он сослался на волю своей матери; Анна, мать Вриенниев, устроила брак своего внука с Еленой Тарханиотиной. Подобные примеры — на каждом шагу.

²) Migne, СХХ, 1053. Zachar., I, 232. Невесте в этом (занесенном в Πεῖρα) случае было 7 лет. Но случалось и так, что невесте было 5 ½ л., Migne, CXIX, 844, даже 2 лет, вопреки закону, полагавшему крайним сроком (минимум) для обручения невесты 7 лет, а для выдачи ее замуж 12 лет. Как на пример обручения 5-летнего ребенка — девочки, можно указать на дочь Андроника Палеолога, Симониду. 40-летний сербский князь Святослав, желая четвертый раз вступить в брак, просил руки Евдокии, сестры императора Андроника, но та не согласилась. Тогда Андроник предложил свою 5-летнюю дочь Симониду, которая была отправлена в Фессалонику и здесь обручена. До брачного совершеннолетия она должна была жить у жениха. Святослав ждал лишь три года и сошелся с Симонидой, когда она достигла 8-и лет, результатом чего было всегдашнее ее бесплодие. Григора, рус., 187, 236.

³) Определения патриархов Алексея (Migne, СXIХ, 744. 748, 844-849), Михаила Керуллария (744—756, 849 —852; Иоанна Ксифилина: 756—760, 856—860,

554

γραμματεῖα τῆς μνηστείας, в котором определялось количество приданого, жених или его родители обязывались взять невесту замуж, а невеста—выйти за жениха ¹). Договор мог быть нарушен только в случае невыполнения определенных в нем условий ²). Если жених или его родители без достаточных оснований отказывались от обрученной невесты, то суд присуждал или к вступлению в брак, или к уплате пени, доходившей иногда до весьма почтенной цифры ³). Равным образом если и со стороны невесты и ее родных нарушался договор без основательных причин, то решение суда было такое же ⁴).

постановления императоров Дуки (Zach., III, 331) и Вотаниата (III, 338—340), подтверждавшие определение Ксифилина, и пр.

¹) Так сын Комнина, 18 лет, дал расписку протоспафарю Илье в том, что возьмет замуж его дочь (Zachar., I, 59), патрикия Мария Касторисса заключила договор с протоспафарем Насилием Стратигом, что сын ее возьмет его дочь (I, 64) и т. д.

²) Например, одна патрикия нарушила обручальный договор своего сына на том основании, что невеста оказалась несостоятельною; по иску родителей невесты судья присудил патрикию к уплате проторей и постановил решение о дозволении невесте выйти замуж за другого, но патрикия обратилась с апелляцией в высшую инстанцию и выиграла дело. Zachar., I, 232.

³) Напр. сын Соломона протоспафарь Имерий, отказавшийся от брака с дочерью протоспафаря Тихиота, на которой он обещал жениться, был присужден к уплате пени 5 литр, из которых за нарушение договора зачтено собственно 150 номисм, а 210 номисм наложено за растление девушки. Zachar., I, 223—224. Это дело рассматривалось на суде ипподрома, замечательно по разногласию мнений судей и по тому, что в числе судей был Роман Аргир, впоследствии император.

⁴) Пселл обручил свою усыновленную дочь, не достигшую еще возраста, требуемого для брака, некоему Елпидию, сыну протоспафария Иоанна Кенхри, и заключил договор, в котором обещал дать приданого за невестой 50 литр, из них 30 литр деньгами, а вместо 20 литр чин протоспафария, приносивший ежегодную ругу 72 номисмы (до тех пор Елпиднй имел чин спафария, оплачивавшийся 12 номисмами). Елпидий не удовлетворил ожиданиям Пселла, не стал заниматься науками, как тот желал, предался увеселениям, стал вести себя легкомысленно и сделался невнимателен к невесте. После неудачных опытов исправить молодого человека Пселл подал прошение о расторжении обручального договора. Судьи, выслушав доводы Пселла, нашли их в формальном отношении недостаточными и постановили решение о расторжении договора со взысканием с Пселла пени

— 555 —

В большинстве случаев заблаговременное обручение увенчивалось браком. Вместо обручального условия составлялся брачный контракт и справлялась свадьба. В контракте (ἐν τοῖς συμφώνοις τῆς γυναικός) в точности обозначалось количество приданого, и это делалось не столько в видах взаимной гарантии интересов брачующихся, сколько в видах защиты от притязаний фиска. Жена имела по закону право имущественного предпочтения (προτίμησις) пред фиском и если у мужа отписывалось имущество за долг казне или конфисковалось за политическое преступление, то женило приданое все же оставалось неприкосновенно ¹). Брачное торжество соединено было с известными обрядами, освященными народным обычаем; новобрачным предносились свадебные факелы, выпивались свадебные чаши, пелись свадебные песни, играла музыка на цитре и на трубах, у входных дверей помещались женщины с запасом яблок, а над дверью—с запасом розовых цветов, на каждого приходившего на пиршество гостя сыпался с боков входных дверей град яблок, а сверху розы. Разумеется некоторые играли свадьбу без этих обрядов, без музыки, песен и без всего остального, но даже люди серьезные, профессиональные философы и монахи восставали против такого уклонения от народного обычая, отнятия у свадьбы лучшего ее украшения, ее поэзии ²). И прочие семейные торжества соединены были с теми или другими обрядами и обычаями. Как на свадьбе фигурировали яблоки и розы, так на родинах—масличные ветви, с которыми являлись почетные гости, приглашенные на пиршество ³).

15 литр. Пени, однако же, Пселл не заплатил, потому что за нее зачтен был протоспафарат, выхлопотанный Пселлом Елпидию и стоивший 20 литр. Psell., V, 204—212.

¹) Император Константин Дука своей новеллой гарантировал лишь интересы казны от злоупотреблений правом предпочтения, когда и имущество мужа выдаваемо было за женино приданое; он постановил, что голословное заявление не должно иметь силы и что только то имущество, которое поименовано в брачном контракте, считается приданым. Zachar., III, 326.

²) Psell., V, 319—323, 219-222.

³) Хониат, рус., 217.

— 556

Свадебные и иные обычаи переносят нас к вопросу об общественных увеселениях. Самыми обыкновенными развлечениями византийского общества были конские ристалища в ипподроме, в котором иногда вслед за конским бегом выступали на сцену акробаты, канатные плясуны и производилась травля зайцев охотничьими собаками ¹). Кроме цирковых игр давались еще представления (ποιητικαὶ θέαι) в театре и производились разные гимнастические состязания, особенно игра в мяч, так называемый цукан, для которого отведено было особое место, называвшееся цуканистирием. Ипподром, театр, цуканистирий—были неизбежными общественными учреждениями, которыми считал долгом украсить себя каждый более или менее значительный город, не говоря уже о столице. Этими играми живо интересовалось все общество, и хотя византийские женщины не доходили до такой свободы, как в мусульманском мире, где напр. случалось, что дочь халифа (Гишама) принимала личное участие в ристалищах ²), однако ж они охотно были зрительницами, сидя в ложах под приличным прикрытием. Можно даже сказать, что зрелища были одним из средств сближения полов, для которого стены теремов служили преградой. Во время театральных представлений сходились вместе члены семейства и родственники, мужчины менялись мыслями с женщинами ³). Мужчины в огромной массе тоже

¹) Хониат, рус., 369. Кроме доморощенных искусников, жадные до зрелищ византийцы временами имели удовольствие видеть и заезжих. Особенно тщательно описывается у историка случай при Андронике Палеологе Старшем. В это время пришли в Византию 20 человек акробатов, выходцев из Египта, и показали чудеса ловкости: исполняли разнообразные упражнения на туго натянутом канате на несущейся вскачь лошади, выделывали всевозможные фокусы. Как смелы и рискованны были их экзерсисы, видно из того, что из Египта вышло этих фокусников 40 человек, из них половина расшиблись до смерти в разных местах по дороге, где они показывали свое искусство; из 20 прибывших в Византию не все кончили благополучно, — некоторые оборвались с каната и на глазах византийской публики расшиблись до смерти. Григора, рус., 343—5.

²) Cremer, Culturgeschichte des Orients unter den Chalifen, I, 142.

³) Так на одном из представлений Феодора и Евпрепия (свояченица

— 557

были зрителями, потому что для личного участия даже в гимнастических упражнениях недостаточно было доброй воли и желания, нужно было сверх того подходить к условиям, доступным лишь для людей состоятельных. Для того, чтобы участвовать в персидской ¹) игре в мяч, в цукане, необходимо было иметь специально для этого дрессированную лошадь, так как вся игра в том и состояла, что две партии играющих устанавливались друг против друга верхом на лошадях, с короткими палками в руках и, применительно к известным правилам игры, оспаривали мяч размерами в небольшое яблоко ²). Игра была не безопасная, некоторые падали с лошади, получали увечья и разбивались до смерти ³). Тем не менее считалось признаком хорошего топа участвовать в ней и все, кто мог, участвовали, а лошадью, дрессированною для мяча (πρὸς τὴν σφαῖραν), весьма дорожили ⁴). На представлениях присутствовали императоры с семейством, некоторые из них принимали личное участие в играх ⁵). Между прочим цукан был средством общения им-

и сестра императора Константина Мономаха) высказали неудовольствие по поводу пощады императором злоумышленника, посягавшего на его жизнь, и тот после того был отправлен в ссылку. Psell., IV, 176.

¹) Эта игра, как и ристалища, была очень любима при дворе Оммайядов в Дамаске и называлась saulagan. Goeje. Fragmenta historicorum arabicorum, I, 114; Cremer, I, 142.

²) Ducange. Histoire de St. Louis par Joinville, diss. 8: de l’exercice de la Chicane et du jeu de paume a Cheval.—Glossar. med. et inf. graec. sub. v. Tchukanisterion.

³) Известно, что Мануил I едва не был убит при падении с лошади во время цукана, а в XIII в. Иоанн I Акзух (Трапезунтский) умер от ушиба, полученного при падении.

⁴) Когда у одною из любимцев Константина Мономаха такая лошадь, пропавшая было, нашлась, он в порыве радости не постеснялся ночью, разбудить императора, чтобы сообщить ему приятное известие. Psell, IV, 171.

⁵) Константин VIII все готов был оставить, только бы не опустить представления, несмотря на слабость ног (последствие излишеств) участвовал в состязаниях. Psell., IV, 27—28. То же Константин Мономах, — Ibid., 163. Даже Михаил Парапинак, несмотря на свой мирный характер и пристрастие к кабинетным занятиям, любил цукан и не без ловкости гонял мяч. См.: Ibid., 291.

558 —

ператоров с подданными: когда император забавлялся в мяч, желающие могли подать ему прошение, а злые люди пользовались случаем, чтобы приводить в исполнение свои замыслы. Однажды, когда Алексей I Комнин играл в мяч, один варвар, происходивший от армян и турок, под предлогом подать прошение, хотел извлечь мечь и убить его. Но струсил, рука отказалась повиноваться, и был изобличен ¹). К числу общественных увеселений можно также отнести заимствованные от западноевропейских народов, со времени крестовых походов, турниры. Первый турнир, сколько известно, был устроен императором Мануилом Комнином в Антиохии между латинянами и византийцами. Сам Мануил принимал в нем участие и удачным ударом ниспроверг сразу двух латинян ²). Кроме указанных увеселений, имевших общественный характер, были и другие характера частного, как-то: охота на зверей и птиц, бывшая обычным средством развлечения для императоров, государственных людей и властелей ³) При императорском дворе были еще в ходу развлечения в эстетическом и юмористическом направлении, как-то органная и духовая музыка, пение, танцы с пением и без пения, наконец проделки шутов и скоморохов. В XI в. особенное пристрастие к шутам питал Константин Мономах. Любимейшим его шутом был этериарх Боила, забавлявший императора сколько своими шутовскими выходками, столько же недостатками выговора и неправильностями речи,

¹) Анна, рус., 424.

²) Хониат, рус., 137—138,

³) Константин VIII был большой любитель охоты. Psell., IV, 14, 27. Исаак Комнин тока был страстный охотник, не только травил собаками зайцев, охотился на журавлей, но ходил на медведей, кабанов и, охотясь на кабанов, схватил простуду, имевшую для него трагические последствия. Psell.. IV, 250. Кесарь Иоанн Дука предан был охоте в различных ее видах, и на птиц, и на оленей, и на медведей, и на других зверей. Psell., IV. 296; V, 407—409. Сыновья его брата, императора Дуки, Михаил, Андроник, Константин тоже были охотники, из них первый предпочитал охоту мирного свойства. Psell., IV, 291, 294, 295.

— 559 —

зависевшими от физического уродства и, вероятно, от его иностранного происхождения. Он всегда имел беспрепятственный вход к императору и принят был даже на женской половине, где старухи императрицы с наслаждением выслушивали его сальные шуточки ¹). В XII в. напоминал Константина Мономаха любовью к шутам Исаак Ангел: карлики, скоморохи, мимисты, певцы, музыканты—находили радушный прием при его дворе ²).

К разряду общественных развлечений могут быть также отнесены официальные празднества и церемонии, которые так были любимы византийцами. Каждый внешний императорский выход представлял для византийца занятное зрелище, каждый триумф как почетный, так и позорный ³) был для него любопытным событием; а въезд в столицу новоизбранного императора был источником неописанного удовольствия, так как он представлял собою из триумфов триумф: тут делались приготовления на широкую ногу и император въезжал в столицу в сопровождении целой армии факельщиков, при всеобщих восклицаниях, звуках труб и других инструментов,—на пути шествия рассыпаемы были цветы и воскуряем фимиам ⁴). Не только радост-

¹) О характере его шутовства можно судить по представленному историком примеру. Приходя к императрицам, он клятвенно уверял, что родился от старшей (Зои) и родил младшую (Феодору); особенно распространялся на счет этого последнего пункта, в подробностях рассказывая, как он забеременел Феодорой, как произвел ее на свет, кормил своею грудью и т. д. Psell., IV, 170—173 (Zonar., IV, 177).

²) Nic. Chon., ed. Bonn., 580.

³) С особенною тщательностью историк описывает позорный триумф, данный при Михаиле Палеологе побежденным и взятым в плен италийцам. Они были возимы по городу по одному в ряд, каждый сидел на коне, опустив обе ноги на одну сторону, каждому дано было копье из папируса или иного хрупкого вещества, головы их были Острижены. Константинопольская червь отпускала на их счет шуточки, посвистывала и глумилась. Пахимер, рус., 478—9.

⁴) При такой обстановке въехали в столицу Константин Мономах, Исаак Комнин, Никифор Вотаниат и др. Psell., IV, 113, 230, 232 — 233. Attal., 59, 273. Cedr., II, 542. Все эти церемонии, выходы, триумфы обязательно имели религиозный колорит, многие составлены были по образцу цер-

— 560

ные события служили для византийцев источником развлечений, но и печальные, как-то торжественный вынос и погребение умершего императора. Особенно же их привлекала публичная казнь политических и иных преступников. Обстановка казни рассчитана была отчасти на то, чтобы доставить потеху праздной византийской черни. Преступников, приговоренных к телесному наказанию, конфискации имущества, ссылке, истязали кроме того нравственно, отдавая на посмеяние толпы, а для этого возили на ослах по улицам и площадям столицы ¹), или же, одев в женское платье, выводили на площадь, либо на арену цирка, во время общественных игр ²). До какой черствости и загрубелости чувства доведен был греческий народ этой системой делать

ковных чинопоследований, украшались священными предметами и изображениями, совершались в предношении св. креста. Хониат, рус., 150.

¹) Attall., 293, Cedr., II, 445—S. 488, 506.

²) Так было сделано с Феофилом Эротиком при Мономахе, с Критоплом при Иоанне Комнине и др. Cedr., II, 550; Киннам, рус,, 11; Пахимер, рус., 219. Этот обычай, по-видимому, перешел к византийцам с Востока, от персов, у которых позорным наказанием для воина было облачение в женское платье. Cedr., II, 569. Грек был очень чувствителен к перспективе быть одетым в женское платье и обнаруживал боязнь перед этим убранством даже в критические минуты; характерный и вместе забавный случай был при Мануиле Комнине с его двоюродным братом Андроником (впоследствии занимавшем престол). Этот Андроник, большой руки ловелас, вступил в любовную связь со своей двоюродной племянницей Евдокией. Раз ночью, когда он находился в палатке Евдокии, родственники последней, узнав об этом, окружили палатку с намерением убить обольстителя. Евдокия́ со свойственной женщинам проницательностью, раньше своего любовника почуяла опасность и предложила остроумный план: любовник ее наденет женское платье, она громким голосом, чтобы это слышали окружавшие палатку, кликнет по имени прислужницу и велит ей принести светильник, Андроник же под видом прислужницы выйдет из палатки и скроется. Андроник отверг этот план, боясь срама быть пойманным в женском платье. Он предпочел исполнить необыкновенный salto mortale, который был возможен только для человека такого исполинского роста и геркулесовой силы, какими отличался Андроник: косым ударом меча он рассек палатку, выскочил вон и одним огромным прыжком перескочил и плетень, случайно примыкавший к палатке, и все пространство, которое занимали колья и веревки. Сторожившие только разинули рты от удивления. Хониат, рус., 132—3.

561

из несчастья ближнего предмет увеселения, можно напр. судить по тому бессердечному злорадству, с каким византийская червь потешалась над несчастным императором Михаилом Калафатом. Когда Калафат бежал вместе с своим дядей из дворца в Студийский монастырь, площадная толпа немедленно отпраздновала это событие импровизированным театральным представлением,—составлены были хороводы под нарочито на этот случай сложенные песни, и перипетии судьбы изверженного императора изображены были в действиях; затем когда Калафат извлечен был из храма, толпа сопровождала его смехом и оскорбительными шутками, пока наконец не была вполне удовлетворена зрелищем ослепления Калафата и его дяди ¹). Интересен еще эпизод с одним сарацином, послуживший для византийцев источником бесконечных шуток. При Мануиле Комнине посетил Византию турецкий султан. Император позаботился, чтобы гость не скучал, тешил его играми в цирке и другими увеселениями. Турки захотели показать, что и они мастера на счет фокусов. Один, как называет его историк, «потомок Агари» взялся перелететь все пространство цирка, бросившись для этого с высокой башни, устроенной над тем местом, откуда выпускались лошади для бега. Он надел широкий хитон, перетянутый обручами, который по его расчету должен был надуться, как парус, и поддерживать его на воздухе. Сарацин взобрался на вершину башни и стал выжидать, пока подует благоприятный для него ветер. Уже это выжидание вызвало смех в зрителях: лети, лети, сарацин; доколе ты будешь томить души наши, взвешивая ветер с башни?» кричали ему снизу. Когда наконец подул благоприятный ветер, сарацин соскочил с башни, по вместо того, чтобы лететь по воздуху, грузно упал на землю и испустил дух. Этот полет сделался для городских жителей предметом постоянных насмешек над турками,

¹) Psell., IV, 98, 102 (Zon., IV, 154).

562 —

бывшими в свите султана. Турки не могли пройти по площади без того, чтобы не быть осмеянными. Когда дошло это до сведения царя, он хотя «знал, как уличная толпа любит острить и шутить», однако ж, в угоду султану, которого эти выходки уязвляли в самое сердце, счел нужным принять меры к обузданию вольных острот толпы ¹). Вообще нужно сказать, что грек был неудержим на счет шутки и чувствителен к насмешке: удачное предприятие заставляло его слагать поощрительную песенку ²), неудача вызывала насмешливое присловье ³). В особенности было в обычае у враждующих сторон сопровождать неприязненные действия насмешками и оскорблениями по адресу друг друга. Известна история со свиньей, которою жители Манцикерта угостили султана Тогрульбега, возбудив этим в нем неописанную ярость: они взяли свинью, поместили ее в баллисту и бросили в неприятельский лагерь с криком: султан, возьми эту свинью в жены, а мы дадим тебе Манцикерт в приданое ⁴). Известно также, что при осаде города Бари Робертом Гискардом осажденные явились на городских стенах и под аккомпанемент музыкальных инструментов пели в честь Гискарда насмешливые песни ⁵). В обоих случаях греки издеваются над иностранцами, турками и норманнами. При столкновении греков с греками начиналось в этом отношении настоящее соперничество. Когда приверженцы Торника подошли к столице и осадили ее, они сначала сделали опыт склонить граждан, охранявших стены, к добровольной сдаче и признанию императором Торника. Приверженцы Мономаха отвечали на это

¹) Хониат, pус., 150—152.

²) Напр. относительно Алексея Комнина за его решимость и быстроту: «τὸ σάββατον τῆς τορικῆς, χαρεῖς Ἀλέξιε ἐνόησές τὸ, καὶ τὴν δεύτεραν τὸ πρωῖ εἴπα καλῶς γεράκιν μου». Anna, ed. Bonn., 98.

³) Напр. о Феодосие Мономахе: «ὁ μωρὸς ὁ Μονομάχος, εἴ τι ἐφράνει, ἐποίησε.. Zonar., ΙV, 184.

⁴) Matth. d’Ed., Chronique, par Dalaurier, 102.

⁵) Malaterra, Muratori, Ser. rer. ital., V, 571—572.

— 563 —

градом оскорблений по адресу Торника и его македонян. Тогда и македоняне не остались в долгу,—обращаясь к Мономаху, который на беду вышел на дворцовый балкон, откуда все мог видеть и слышать, стали называть его блудливым, сластолюбцем, пагубой города, растлителем народа и тому подобными лестными эпитетами, а многие из македонян, сойдя с коней, составили хоровод и сыграли пред императором даровую комедию, под звуки рифмованной песни притопывая логами и выплясывая. Мономах, видя и слыша все это, не знал, что делать от стыда ¹). Подобных примеров можно было бы подобрать массу ²). Игривость проявлялась у греков не только тогда, когда они хотели уязвить кого, но и когда желали почтить. Из множества примеров укажем на пример Андроника Комнина. Когда он провозглашен был царем (вместе с Алексеем), два почтенные сенатора, один занимавший должность президента в комиссии прошений, другой протонотарий, желая польстить новоизбранному, «прилетели, как выражается историк, к его дому, сбросили с себя сенаторские головные покровы, распустили на подобие шаров висевшие на спине белольняные плащи, составили из простонародья хоровод и, приняв над ним начальство, стали петь на приятный и мерный напев, прыгали, сводили руки как бы для рукоплесканий, подвигались вперед и кружились по средине, сопровождая пляску пением, кликами и притопыванием ног» ³).

Теперь взглянем на нравственный облик визант. общества,

¹) Psell., IV, 155—156 (Ζοn., IV, 165). Attal., 24.

²) Вот некоторые. Когда приверженцы Вриенния приблизились к стенам Византии, они услышали от граждан насмешки, Attal., 251; та же участь постигла приверженцев Алексея Комнина, в частности кесаря Иоанна Дуку, при осаде ими столицы. Anna, 119. При осаде Андроником (Комниным) Никеи осажденные осыпали со стен Андроника ругательствами, называя его мясником, кровожадным псом, гнилым старикашкой, бессмертным злом», людскою фуриею, развратником и др. постыдными именами, Ховиат, р., 360.

³) Ховиат, рус., 346—347.

564

и прежде всего посмотрим, в чем заключались его слабости, его пороки. Характеристической) чертою греков была лживость. Это качество, снискавшее им нелестную известность между иностранцами, составляло не только правило государственной мудрости, руководившее их международными сношениями, но и было принадлежностью взаимных отношений друг к другу самих греков, применялось в сфере общественной и из сферы общественной переносилось на политическую, захватывая собою даже чувства верноподданнические Правдивость никак не может быть поставлена в число национальных свойств греческого народа, грек был, по справедливому замечанию нашего летописца, «льстив», и так как каждый грек, сам склонный к лживости, был убежден, что и собрат ничем от него не отличается, то отсюда происходило взаимное недоверие, желание гарантировать себя от обмана со стороны ближнего. Внешним знаком согласия и дружбы было общение чаши; лицо, желавшее показать свое расположение к другому лицу, разделяло с этим последним трапезу и пило вместе вино; по дух недоверия и подозрительности носился над этой братской трапезой, и было в обычае, что лицо, угощавшее давало угощаемому гарантию безопасности, отведывая вина из поднесенной гостю чаши для доказательства, что к ниму ничего не подмешано ²). Общение чаши, как знак приязни, было наследием времен патриархальных, свято соблюдалось народами ближе греков стоявшими к патриархальному быту, имело когда-то большое значение и у греков,

¹) Любопытную характеристику лживости греков в этом последнем отношении сделал Михаил Палеолог в одной своей речи: «верность большей части подданных, сказал он между прочим, окоченела на маске, и притом, пока царь благоденствует; а как скоро он унижен, подданные необходимо становятся дерзки и нападают». Пахимер, рус., 232.

²) Так, когда между Василием II и Склиром произошло свидание и заключен договор, император удостоил Склира общей чаши, поднесши к собственным устам чашу предложенную Склиру, отпил из нее и затем опять передал ему, устраняя этим подозрения и показывая святость договора, Psell.. IV, 17.

565 —

во в средние века это уже была пустая формальность, надлежащую цену которой звали греки ¹). Словом, общение чаши не было выведено из употребления, но никого уже не обольщало и никто этому обряду не верил. Только народы, приходившие с греками в столкновения и более греков простосердечные, принимали обряд за чистую монету, зато и делались иногда жертвою своего простодушия ²). Самой надежной гарантией против обмана, более важной, чем общение чаши, считалось клятвенное и письменное удостоверение. Клятва давалась на св. евхаристии, кресте,

¹) Так послы, явившиеся от Стратиотика к Комнину были им удостоены общей чаша (κρατῆρος καινωνήσας, τραπέζης αὐτῷ κοινωνήβαλτες, Psell.. IV, 220, 227), тем не менее трепетали за свою участь. После того, как Роман Диоген, принужденный уступать силе своих соперников, приверженцев Парапинака, сдался и был приведен к Андронику Дуке, греческий полководец подал ему правую руку, ввел в свою палатку и разделил трапезу, Psell., IV, 287: τραπέζης λαμπρᾶς κοινωνεῖ. Тем не менее это не помешало ослеплению Диогена.

²) Известен эпизод из истории сирийского похода Романа Аргира. После поражения Романа и бегства его в Антиохию 8000 арабов явились к городу Телуху и обратились к стратигу Георгию Маниаку с предложением сдать город, так как император взят будто бы в плен, все войско греческое погибло и сам стратиг вместе с гарнизоном несомненно погибнет, если не последует приглашению. Маниак показал вид, что покоряется, обещал на следующее утро удалиться из города и в доказательство мирного своего настроения выслал арабам в изобильном количестве пищи и напитков. Те до такой степени были обольщены обещанием и поступком Маниака (τοῖς τε λόγοις καὶ τοῖς ἔργοις φενακισθένες), что предались беззаботному отдыху и попойке. Между тем ночью, когда они напившись уснули, греческий стратиг с своим гарнизоном сделал нападение, всех перебил, захватал 280 верблюдов и, отрезав у павших арабов носы и уши, препроводил в виде трофея императору. Cedr., II, 494. Кстати о трофеях. В других случаях трофеями служили цельные головы убитых неприятелей, Так при Константине Мономахе патриций Иоанн Философ, разбив печенегов, нагрузил головы их на деревенские телеги и отправил к императ. (Cedr., Il, 603), при Константине Дуке Роман Диоген тоже послал императору головы убитых им в сражении печенегов (Scyl., 663). Обычай этот, как и многое другое, заимствовав у восточных народов, у которых отрезыванье голов доведено было до совершенства и существовало даже (напр. у турок) искусство сохранять отрезанные неприятельские головы от гниения.

— 566

евангелии, иконах, мощах и других священных предметах ¹), и грек, величайший в мире формалист, заботился о том, чтобы священных предметов собрано было побольше, крест был бы пообъемистее и т. д. Но и эта гарантия не всегда могла устоять против греческой лживости. К клятвенным и письменным удостоверениям обращались сплошь и рядом, но сплошь и рядом мы видим нарушение договоров и клятв, вероломство и клятвопреступничество. Примеров тому много, но мы укажем лишь несколько, и именно те, где рельефнее всего выступает формализм греков, где обилие и величина священных предметов обусловливали степень доверия. После вступления на престол Михаила Пафлагона (в первой пол. XI в.), брат царя и его первый министр Иоанн Орфанотроф, желая завлечь в свои сети патриция Константина Далассина, казавшегося небезопасным, отправил к нему искусного евнуха Ергодота, с тем чтобы евнух, дав Далассину клятвенное заверение (ὅρκους δοῦναι) в безопасности, склонил его явиться в столицу. Далассин не поверил клятве Ергодота и через одного доверенного человека заявил, что требует более крепких клятв (ὅρκους μείζονας). Тогда послан был к Далассину один приближенный царю евнух, его земляк (пафлагонянин), по имени Константина Фагитца; он принес с собой Честное Древо (Животворящего Креста), святой плат, собственноручное письмо Христа Спасителя к Абгару, которое в предшествующее царствование (при Романе Аргире) было найдено Георгием Маниаком в Эдессе и прислано в Византию, и икону Пресвятой Богородицы. Клятве, данной Фагитцой на этих священных предметах, Далассин поверил, прибыл в Византию и сначала был принят с честью, но спустя короткое время был отправлен в ссылку на остров Плату, — клятва

¹) Эта предметы религиозного почитания считались достаточным ручательством и в глазах неверных. Во время переговоров Романа Диогена с турецким Султанин в 1071 г. послам султана дан был крест, как ручательство безопасности, и это ах вполне удовлетворило. Attal., 159 (Seyl., 696).

— 567 —

была нарушена. Справедливость требует заметить, что на этот раз нашлись люди громко и открыто осуждавшие клятвопреступническое деяние правительства ¹). В царствование Никифора Вотаниата (вторая пол. XI в.) Анна Далассинская, мать Комниных, после того как сыновья подняли бунт искавшая вместе с невесткой убежища в храме чудотв. Николая, на требование явиться к царю во дворец отвечала, ухватившись за ступеньки амвона: «разве отсечете руки, а то не выйду из храма, пока не получу от императора в залог безопасности крест». Когда Стравороман, посланец Вотаниата, сняв свой нагрудный крест, предложил Анне, она не взяла его. заметив: «не от вас, (т. е. Страворомана и Евфимиана), я требую ручательства, но от самого царя, и не маленький крестик я желаю получить, но крест достодолжной величины». Требуемый крест был прислан, Анна с невесткой отдались в руки правительства, но были отправлены в петрейский женский монастырь ²). Применение формаль-

¹) Cedr., Il, 501, 507—508, 511.

²) Anna, I, 102—103, рус. пер. 94—99. Вот еще несколько примеров, когда обращались к клятвенным и письменным удостоверениям и клятву большею частью нарушали. С Михаила Пафлагона ванта была Романом III клятва на священных предметах (ὅρκος καθ’ ἱερῶν) в том, что он не состоит в любовной связи с Зоей и не имеет против ее мужа злого умысла. Михаил поклялся, несмотря на то, что в то время был любовником Зои, а впоследствии навлек на себя подозрение в злоумышлении против Романа. К чести общественной совести византийцев (или до крайней мере их руководителей, духовенства и монашества) нужно сказать, что это клятвопреступничество вызвало против себя осуждение, выразившееся в убеждении, что болезнь постигшая Пафлагона была Божиим наказанием за грех, Psell., IV, 43. Zon., 1V, 135 (Ephr., 132). Брат Михаила Пафлагова Никита, назначенный дукой в Антиохию и не допускаемый в город антиохийцами, которые боялись наказания за умерщвление сборщика Саливы, дал гражданам клятвенное заверение (ὅρκοις πιστωσάμενος), что им будет дана полная амнистия, но когда затем он был впущен в Антиохию, забыл клятву, возбудил против жителей преследование и многих казнил, Cedr., II, 510. Михаил Калафат клялся Зое, которою был усыновлен и с согласия которой вступил на престол, страшною клятвой (ὅρκοις φρικωδεοτάτοις) на крови Христовой и на руке Иоанна Крестителя (Attal., 11), однако ж забыл клятву и сослал Зою на остров Принца. Народное порицание этого

— 568

ного взгляда к вопросам из области нравственной делало под час грека очень изворотливым там, где требовалось оправдать

поступка слышится в крике, которым открылся бунт: «Не хотим иметь царем Калафата ставропата». Cedr., II, 537. Когда Калафат с Константином новеллисимом искали убежища в Студийском монастыре, эпарх Кампанар, посланный, чтобы их взять, и не желавший сначала нарушить право церковного убежища, дал клятву на священных предметах (καθ’ ἱερῶν ὀμνύς), что им не будет причинено зло. Когда те, не доверяя клятве, не хотели добровольно сдаться и были силой извлечены из храма, с нарушением права убежища, монахи все-таки взяли с эпарха клятву (τοῖς ὅρκοις πιστεύσαντες) в том, что над личностью Калафата и новелиссима не будет учинено никакого насилия (Psell., IV, 100—101); однако же это не спасло их обоих от ослепления. Смягчающим обстоятельством в деле этого клятвопреступничества может служить то, что не эпарх выполнил приказ об ослеплении (вопреки свидетельству Скилицы, Cedr., II, 540), но другие лица, встретившие уже эпарха и арестованных им на дороге из Студийского монастыря, и что, следовательно, давая клятву, он мог и не знать об участи, готовившейся Калафату и его дяде. Константин Мономах, по вступлении на престол, стал убеждать Зою допустить Склирену к сожитию с собой. Зоей была издана грамота дружбы, одобренная сенатом, заключен договор, даны клятвы (συγγραφάς φιλίας ποιεῖται, ἡ σπονδὴ ἐγεγόνει καὶ ἀπετελέσθη τὰ ὅρκια), и тогда Склирена поселилась во дворце. Psell., IV, 129 (Zon.. IV, 159). Приверженцы Торника, восставшего против Константина Мономаха, дали ему присягу на верность и поклялись на священных предметах (πολλὰ ὁμωμοκότες καὶ καθ᾿ ἱερῶν τὰ πίστα δόντες) умереть на его глазах, однако же с прибытием на помощь императору восточных войск многие оставили Торника и перебежали к Мономаху. Лишь один из соратников, Иоанн Ватаца, остался верен клятве. Когда дело было окончательно проиграно, он вместе с Торником искал убежища в храме в Булгарофиге. Получив клятвенное заверение (δι᾿ ὅρκων τὸ πηστὸν εἰληφότες) личной безопасности, они вышли оттуда и отдались в руки врагов, но клятва была забыта, и они, по приказанию Мономаха, ослеплены (Psell., IV, 161—162; Attal., 29—30; Cedr., II, 566 (Zon., IV, 167)), потому что, как замечает армянский писатель (Matth. d’Ed., 83), у греков в обычае губить магнатов, злоупотребляя ложными клятвами. В сношениях с иноземцами Мономах не стеснялся Договорами. Когда во время борьбы с Какигом, царем Ания, для греческого императора полезен был союз Абулсевара, сарацинского эмира в Тевии, с ним был заключен договор и договорные пункты изложены в хрисовуле, но когда борьба была окончена и союз оказывался излишним, тогда договор был нарушен, были предъявлены требования, противоречившие пунктам хрисовула, и это повлекло к войне с Абулсеваром. Cedr., II, 558—559. Излишне останавливаться на том, как во время внутренних волнений, восстания претендентов и борьбы политических партий

— 569 —

факт клятвопреступничества или вероломства. Напр. известно, что император Михаил Палеолог, так бесчеловечно поправший клятву, данную малолетнему Иоанну Ласкарису, которого он ослепил ¹), был большой мастер по части софистических изворотов и отцы иезуиты должны бы относиться к нему с величайшим уважением, как к провозвестнику их доктрины. Вот один случай. Сын его Андроник, посланный с войском против сербов, склонил сербского вождя Котаницу сдаться, яри чем дал клятвенные обещания, что он не потерпит от царя ничего дурного. Михаил Палеолог, однако ж задумал ослепить его: «ведь не я клялся, рассуждал он, а мой сын без моего соизволения». Узнав о намерении отца, Андроник явился с ходатайством за злополучного Котавицу. Отец в ответ на ходатайство сына и на приведенный им аргумент; что если Котаница будет ослеплен, то чрез это он, Андроник, сделается клятвопреступником, стал ему доказывать, что никакого клятвопреступничества не будет, потому что ведь он то, Андроник, сохранит клятву, а царь, как свободный от клятвы, данной без сношения с ним, может поступать так, как того требует безопасность. К чести Андроника нужно заметить, что он не убедился доводами отца, счел нужным предупредить Котаницу, который и принял меры, чтобы избежать несчастья ¹).

Самым действительным средством склонить грека к измене, нарушению верности и клятвы были деньги. Корыстолюбие было пороком, довольно распространенным в визант. обществе; про-

верноподданническая присяга и клятва делались игрушкой. Вспомним однако ж, что Стратиотику не помогли против Комнина присяга и подпаска, взятые с сенаторов, «что Диоген должен был сдаться вследствие измены гарнизона и ему не принесло пользы клятвенное поручительство греческих архиереев. См. «Византийское государство и церковь» соч. Скабалановича, гл. I и II.

¹) Пахимер, рус., 86—87, 153, 175. Григора, рус., 74—76.

²) Пахимер, рус., 459—460.

³) Христ, Чтен.», № 3—4, 1886 г.

— 570

тив него вооружалась церковная власть в своих постановлениях ‘), поднимали голос проповедники на церковных кафедрах ²), но все средства нравственного воздействия были бессильна. Приобретение денег ставилось высшею целью жизни, удачное обогащение возбуждало завистливое удивление и уважение; никто не спрашивал, каким способом приобретены деньги, правильно хи и законно нажито состояние. Деньги целились, как сказано в одном синодальном акте, выше души ³). Неудивительно поэтому, что для снискания денег грек готов был на всякое преступление и легко был доступен подкупу. Все можно было купить и всех подкупить: можно было купить почет и влияние, приобретя у правительства за деньги чин и государственную должность, а у так назыв. харистикария настоятельство в монастыре, можно было подкупить правосудие, представив судье вместо всякого судебного доказательства известную сумму ⁴), можно было заручиться благоволением любого чиновника, давши ему взятку, можно было с помощью денег побудить врача

¹) Напр. 1027 г. Migne, СХХ, 840.

²) Наgр. большая часть слов патриарха Иоанна Ксифилина изобличает корыстолюбие, Migne, СХХ, 1203—1292.

³) Migne, СХІХ, 840: ποιοῦμεν τὰ χρήματα τῆς ἑαυτῶν ψυχῆς προτιμότερα.

⁴) Были судьи, которые на свою профессию смотрели не иначе, как на способ торговать голосами. Хониат, рус., 334. Продажность до такой степени велась в правосудие, что об нее разбивались все попытки судебных реформ. Андроник Палеолог пришел было к мысли, нельзя ли поправить дело, сделав судьями иерархов, поставив суд в ближайшее отношение к церкви. Он назначил в храме четырех «вселенских судей», в том числе одного епископа, и взял с них клятву, что будут творить суд неподкупный. Но это ни к чему не повело. Судьи оказались такими же продажными душами, как и заурядные визавт. чиновники (Григора, рус., 432), о продажности которых не раз открыто свидетельствовала с высоты трона сами визант. государи. (Любопытно в этом отношении наставление, сказанное в 1447 г. деспотом Морей и Пелопоннеса. Константином Палеологом Георгию Франци при назначении его правителем в Спарту, Наставление это, самим же Франци записанное в его хронику (ed. Bonn. 200—2021, предостерегало, между прочим, и от подарков, которые вредят правосудию и до такой степени ослепляют, что заставляют поступать беззаконно и несправедливо).

571 —

угостить своего пациента вместо лекарства ядом ¹), можно было наконец купить верноподданическую преданность,—претенденты умели золотом и обещаниями составлять себе партию приверженцев и отклонять подданных от повиновения законному государю. Умели также и латиняне, и турки пользоваться этою слабостью греков, деньгами и обещанием материальных выгод вербовала среди их изменников в свои ряды, отыскивали опытных проводников и пр. ²).

Если грек способен был за деньги продать свою душу, то тем более он не затруднялся продавать и покупать тело. В Византии было обилие публичных домов и большой наплыв легкого поведения женщин ³). Это был элемент населения, недоступный никаким моральным внушениям и против которого правительство отказывалось прибегать к мерам насилия. Правда, делались (например, при Михаиле Пафлагоне) попытки уменьшить, если не остановить развитие зла: устраивались магдалинские убежища, для которых нарочито сооружались великолепные монастыри, блистательно украшенные и снабженные всем необходимым, во всеобщее сведение объявлялось, что женщины, оставившие предосудительную жизнь и надевшие монашескую схиму, найдут себе тихое пристанище. И что же? разумеется, являлось много охотниц поедать даровые хлеба, монастыри населялись, но в конце концов паллиатив ни к чему не вел и не неко-

¹) Cedr., II, 519.

²) Феодор Палеолог, деспот пелопоннесский, в 1392 г., после одного сражения, взял в плен немало греков, сражавшихся за его врага-латинянина. Турки, вознамерившись при Иоанне Палеологе, в 1432 г., взять Константинополь и имея надобность в проводниках, подкупили для этого греков рыбаков. В 1452 г., когда Магомет проходил по Карамении, он был осаждаем греками изменниками, которые предлагали свои услуги против имп. Константина. Подробнее об этом читай Lebeau, Hist. du bas-empire 1836, t. XXI, p. 9, 133, 223.

³) Византийские публичные женщины отчасти Напоминают современных цыганок: они были и флейтщицы и танцовщицы и, сверх того, имели обыкновение гадать своим любезным, давать им разные «ребяческие и глупые предсказания.. Григора, рус., 442.

572 —

ренял разврата ¹). Разврат, несмотря на заключение женщин в теремах, свил себе гнездо и в семейной жизни. Один из тогдашних историков с чувством глубокой грусти описывает нам ветренников, которые не прочь были внести дисгармонию в семейный союз и людей почтенных шокировали тем, что «завивали себе волосы, намащались благовониями, подобно женщинам украшались ожерельями из дорогих камней, и смотрели на свой предмет во все глаза» с нехорошею целью ²). Немало было мужей, жены которых находились в чужих объятиях и которые не только не возмущались таким поведением своих жен, но еще сватали их другим, находя в этом доходную статью. Для таких мужей существовало особое техническое название, которое в буквальном переводе значит «рогоносец» (χερατᾶ). Один ученый, блиставший в XI в. своими энциклопедическими познаниями, взялся объяснить, почему такое название присвояется известного сорта мужьям, и представил не лишенное остроумия соображение, что называются они в общежитии «рогоносцами» потому, что животные безрогие бывают сердиты и ревнивы к своим самкам, а рогатые относятся легко к неверности своих подруг и практикуют Платонову систему общения браков ³). Однажды Андроник I Комнин зло посмеялся над обилием рогоносцев в виз. обществе: он приказал развесить на портиках площади большие оленьи рога, мотивируя свое распоряжение желанием показать народу величину пойманных зверей. Во византийцы поняли истинный смысл и обиделись на царя, зачем он ругается над гражданами, осмеивая распутство их жен ⁴). Распутство практиковалось у греков в гнусных формах, при чем не без влияния оказывалось соседство с востоком ⁵).

¹) Psell., IV, 67.

²) Хониат, рус., 289.

³) Psell., V, 525—527,

⁴) Хониат, рус., 407.

⁵) Между прочим у них, как и у грузин, был обычай, что враги

— 573 —

Показателем развращенности византийского общества служит двор византийских императоров. Если исключить некоторых императоров в роде Исаака Комнина, о целомудрии которого составился даже анекдотический рассказ то в общем получится картина двора, не уступающего по развращенности французскому двору позднейшего времени. Разврат при дворе византийских императоров особенно развился в первой половине XI в., совершался открыто, доходил до цинических проявлений, причем заботились о соблюдении только официального приличия ¹). Особен-

из личной мести оскверняли друг другу ложе. Так, напр., Роман Склир, сосед Георгия Маниака по имениям в феме Анатолик, находился в постоянной с ним вражде и, пользуясь своей силой при дворе и отсутствием Маниака, удалившегося в Италию для борьбы с норманнами, осквернил его ложе (εἰς τὴν τούτου χοίτην ἀνέδην ἐξύβριπεν, Cedr., II, 548; Zon., IV, 160). Что этот обычай был свойственен и грузинам, видно из примера Баграта и Липарита. Баграт, правитель Иверии, осквернил ложе Липарита. В отместку Липарит, прогнав Баграта на Кавказ, вглубь Абасгии, и овладев его дворцом, опозорил его мать. Cedr., II, 572—573.

¹) Рассказ передает — Cedr., II, 648—649 (Glyc., 603), — что когда с Исааком Комнином, в бытность его стратопедархом, случилась почечная, опасная для жизни болезнь, и когда врачи, испытав безуспешность всех средств, посоветовали иметь сношения с женщинами, Комнин не согласился, и на замечание врачей, что в противном случае придется сделать операцию, которая повлечет за собой бездетность и мучительную боль, отвечал: «Достаточно с меня Мануила и Марии, по Божией милости мне данных детей; без них можно достичь Царства Небесного, а без целомудрия никто не узрит Господа».

³) Достаточно вспомнить Константина VIII, который от эротических излишеств лишился употребления ног (Psell., IV, 27), особенно же подвиги на этом поприще Зои или Константина Мономаха, чтобы иметь настоящее представление о деле. Зоя, последовательно сменившая трех законных мужей, была верна из них разве последнему, и то по преклонности лет, а не по нравственному принципу. При жизни же первых двух мужей не один придворный мог похвастать близостью к императрице. Знакомство ее с Михаилом Пафлагоном историки (Psell., IV, 41 —43; Zon., 134) изображают красками, которые делают не совсем удобными выдержки из их показаний. При Константине Мономахе, с допущением ко двору Склирены, в силу дружественной грамоты Зои, разврат пустил при дворе как бы легальные корни, законная супруга и любовница императора мирно проживали и появлялись перед публикой бок о бок одна с другой, к любовнице, как

574 —

но выдавался император Константин Мономах, действия которого имеют такой вид, будто он бравирует развратом, считая его как бы некоторым достоинством, а не делом постыдным. Впоследствии двор сделался приличнее, но полною безупречностью никогда не отличался: если не со стороны мужа, то со стороны жены совершались нарушения супружеской верности; незаконнорожденные императорские дети не перестают фигурировать на страницах истории, незаконные связи иногда оканчиваются трагически, поражая и виновных, и невинных ¹).

С нравственною развращенностью у византийцев соединялись грубость и жестокосердие. Люди высокопоставленные, занимавшие почетные места на гражданской и военной службе, позволяли себе браниться в таких выражениях, которые неприличными кажутся и для простонародья и от ругани переходить к

и к императрице, придворные обращались со словами δεσπότις, βασιλίς (госпожа, царица). Зоя нисколько не считала себя обиженной, по-приятельски встречалась со Склиреной и в присутствии императора беседовали с ней о предметах, интересных для женщин. Мономах искусно балансировал между ими обеими и во дворце одной отвел помещение с одной стороны, другой — с другой, а сам поселился посередине, так что с одинаковым удобством могли приходить к нему и жена, и любовница, хотя в действительности этим удобством они пользовались не с одинаковым правом — Склирене вход всегда был открыт, а Зоя была обязана, прежде чем войти, осведомиться — у себя ли император, и нет ли у него севасты (официальный чин Склирены). По смерти Склирены у Мономаха оказалась новая страсть в лице одной аланской Принцессы, проживавшей заложницей в Византии, взявшей в сердце императора Перевес над сонмом других любовниц. Psell., IV, 129, 131 (Zon., IV, 160); 177—179; Cedr., И, 609.

¹) Печальный случай невольного братоубийства раз вызвав был подобною связью при Андронике Палеологе Старшем. Любимый внук императора Андроник Мл. ночью отправился и знатной женщине легкого поведения, и так как у не я был любовник, то около дома расставил стрелков и меченосцев, приказав бить его, если появится. Брат Андроника Младш. Мануил случайно проезжал мимо и стрелки, не распознав его и приняв за любовника, пустили дождь стрел. Мануал был ранен, упал с лошади и в скором времени умер. Григора, рус., 275—276.

²) Некто Лев, по чину протоспафарь, по должности протонотарий министра государственных Финансов (τοῦ γενιχοδ) позволил себе в присутственном месте обозвать чиновника (кавдидата) χερατὰν κούρβας υἱὸν, слу-

576 —

кулачной расправе. Итератор Василий Болгаробойца попросту распорядился с доместиком западных школ Контостефаном за ложный донос на Льва Мелиссинского, а именно, соскочив с царского трона, схватил Контостефана за волосы и за бороду и повалил на землю ¹). Если так поступал император, то от подданных нельзя было и требовать деликатного обхождения. Читая визант. историков, постоянно наталкиваемся на случаи, когда лица высокопоставленные вступают между собою и драку ²). В соответствии с такою грубостью находилась жестокость, проявлявшаяся в отношениях как к своим, так и к чужим, как в частных и официальных сношениях, так в судебной и военной практике. На войне не было пощады неприятелю и неприятельской стране, пленные без сожаления умерщвлялись, если только не желали обратить их в рабство или продать за выкуп. Маниак, например, отомстил жителям Матеры и Монополи, умерщвляя их целыми сотнями ³). Никифор Карантин, чай, разумеется, не единственный, но единственно известный, потому что он занесен в Πείρα , Zachar., 1, 26».

¹) Cedr., II, 438.

²) Там, главнокомандующий греческих войск Георгий Павиан после одного дела с сарацинами в Сицилия в 1040, хотя удавшегося, но по вине командующего флотом Степана Калафата не имевшего того блистательного успеха, какого ожидал Маниак, стал бранить Стефана, называя его зевакой, трусом и изменником, а когда Степан ответил ему строптиво, извлек сиромасту и стад наносить удары по голове. Так как Стефан был царский родственник, то расправа с ним стоили Маниаку лишения места и тюремного заключения. Cedr., II, 523. Zon., 1V, 141. Когда в 1057 г. войсковой казначей, патриций Иоанн Опсара, при раздаче жалованья каппадокийцам, не послушался стратига Вриенния и не хотел давать свыше нормы указанной царем, тогда Вриенний дал ему пощечину, схватив за волосы и за бороду, повалил на землю и, заключив его в узы, стал сам раздавать щедрою рукою. Вриенний поплатился за свой поступок дороже, чем Маниак за избиение Степана. Опсара при помощи другого стратига завладел Вриеннием и выколол ему глаза. Cedr., II, 621—622. Иоанн Кантакузен жестоко избил кулаками какого-то скопца Циту, вышиб ему зубы и разбил губы в кровь. Хониат, рус., 332.

³) Ann. Bar., Pertz, SS., V, 56. Anon., Bar., ed. Pratilli, 326. Lup., Pertz, V, 58, Guil. Ap., Pertz, SS IX, 251.

— 576 —

управлявший городом Бриндизи в Италии и принужденный ретироваться, ознаменовал свое отступление следующим образом: вошел с норманнами в секретное соглашение, обещал сдать город и предложил для этого войти в город тайком по лестнице; норманны по одиночке стали взбираться на городскую стену, а Карантин каждого принимал, отрезывал голову и, отрезавши таким образом до ста голов, переплыл с ними из Брипдизи в Диррахий ¹). Сарацин Сицилии, Африки и Сирии, попадавшихся в плен, треки предпочитали топить, сажать на кол и т. д., немногих оставляли в живых ²). Подобным же образом поступали и с пленными турками. Во время похода 1068 г. император Диоген, рассеяв турок на возвышенностях Тефрики (неподалеку от Севастии), всех попавшихся в плен перебил ³); после победы близь Лариссы в 1069 г. пленные турки прожили одну лишь ночь в греческом лагере, на утро Диоген произвел им смотр и отдал приказ всех перебить, в том числе и турецкого предводителя, богато одетого и напрасно предлагавшего за себя ценный выкуп деньгами и пленными греками ⁴). Вообще Диоген, тип идеального греческого генерала прекрасно охарактеризовал свой взгляд на способ обращения с пленными врагами в ответе данном султану Альп-Арслану. На вопрос султана: «что ты сделал бы со мною, если бы я попался тебе в плен?», пленный Диоген чистосердечно отвечал: «я бы сумел истощить твое тело множеством ударов».—«А я, заметил султан, не стану подражать тебе в суровости и жестокости»,—и заключив дружественный договор, с честью отпустил греческого императора на свободу ⁵). На суде жестокость греков обнаруживалась в таких наказаниях, как членовредительство,

¹) Scyl., 723.

²) Cedr., II, 513, 514, 521.

³) Altal., 127 (Scyl., 671).

⁴) Attal., 106 (Scyl., 681).

⁵) Attal., 165—166.

— 577

включая сюда и оскопление, заимствованное греками у персов, и ослепление, происходившее из того же источника ¹),—наказание, по преимуществу любимое греками и часто у них применявшееся, особенно к политическим преступникам, — обнаруживалась в той виртуозности, с какою казни выполнялись ²), обнаруживалась она и в обычном у греков применении к судебному процессу пыток, которые иногда превращались в смертную казнь медленную и мучительную ³), иногда свидетельствовали о достойной лучшего назначения изобретательности ⁴). Обращение с рабами тоже было неласковое, малейшая с их стороны провинность сопровождалась сечением розгами, кнутом и плетьми, хотя представители церкви и христианской нравственности старались внушать снисходительность к рабам, освещая нравственно-религиозным светом самое происхождение и существование рабства, доказывая, что рабство есть следствие порока и любостяжания, что творец рабства—не Бог, но дьявол, что рабство — не христианское дело, потому что Христос освободил, дабы свободны были ⁵).

К числу нравственных особенностей греков нужно еще отнести крайнее легковерие, преданность всевозможного рода суевериям и предрассудкам ⁶). Народ верил в какую-то Гиллу, отвратительную старуху, с огненными глазами, железными руками, с головы до пяток покрытую шерстью на подобие шерсти верблюда, старуху, которая губит новорожденных детей, все-

¹) Journal asiatique, 1866, Febr. Mart.

²) Напр. выкалывался правый глаз и отрубалась левая руна, — левый глаз и правая рука и т. д. Хониат, рус., 367.

³) Так поступлено напр. с Войтехом в 1073 г., и Никифорушкой 1078 г. Scyl., 718, 744 (Zon., IV, 232).

⁴) Напр. патриций Георгий Таронит зашит был великим доместиком Константином (братом Михаила Пафлагова) в бычачью шнуру и в таком виде препровожден из Месанакт в Византию. Cedr, II, 531.

⁵) Таков между прочим взгляд Симеона Нов. Богосл., Migne, СХХ, 362-366.

⁶) См. статью «Византийская наука и школы в XI в., «Христ. Чтение» за 1884 г., май—июнь.

578 —

ляясь в них и поглощая высасываемое ими молоко, истребляет также скот, отравляя воду источников, из которых скот пьет и т. д. Верил далее народ в каких-то бабуцикариев, ночных демонов, которые являются людям в ночь на Рождество Христово и Крещение. Верил он в действительность и непогрешимость разных примет: были приметы, предуказывавшие зачатие и рождение ребенка ¹), равно и его судьбу, были общепризнанные приметы насчет удачного или неудачного исхода того или другого предприятия, находили и во внешнем облике человека приметы, свидетельствовавшие о его внутренних качествах, Если напр., греку, запрягавшему лошадей, попадался на глаза монах, то это всегда было дурной приметой, и все знали, что тут остается одно средство спасения—распрячь лошадей и остаться дома ²). Если у кого была длинная, раздвояющаяся, остроконечная борода, то это было плохой рекомендацией нравственных качеств, и раз был даже случай, что почтенный старец (Иоанн Дука), выступивший претендентом на престол, не был избран народом потому, что он имел несчастие обладать «длинной бородой, разделяющейся на две половины и оканчивающейся острием» ³). Было бы ошибкой предполагать, что лишь простой темный народ верил всему этому. Нет, и высший класс, и люди по тому времени образованные разделяли если не все, то многие предубеждения черни. И образованный человек, подобно необразованному, всюду искал примет и, разумеется, везде их находил, так что вследствие этого приметы разнообразились до бесконечности: не только случаи и обстоятельства действительной жизни, но даже продукты воображения серьезнейшим образом принимались за приметы. Однажды в царствование Андроника

¹) Если напр. роженица трудно рожала, то это было приметой, что в числе присутствующих при родах женщин есть беременная, и потому было правилом не допускать беременных прислуживать рождающей женщине. Psell., V, 28.

²) Psell., V, 174.

³) Хониат, рус., 435.

579

Палеолога Ст., в глубокую полночь, когда царская лейб-гвардия хотела уже идти спать, раздалось около дворца сильное лошадиное ржанье, всех заинтересовавшее, потому что ни одной лошади ни во дворце, ни около ворот в это время не было, Между тем ржание повторилось сильнее прежнего, дошло до ушей царя, и тот приказал узнать, откуда оно происходит в такую позднюю пору. Один придворный послан был разузнать дело и скоро возвратился с докладом, что ржание издает лошадь, нарисованная на одной из дворцовых стен. На стене, которая приходилась насупротив церкви пресв. Богородицы Одигитрии, один живописец, по имени Павел, нарисовал Георгия победоносца, как всегда его рисуют, т. е. верхом на лошади. И вот посланному показалось, что эта самая лошадь издает ржанье. Но интерес не в том, что ему показалось, а в том, что его сообщение всеми принято было в серьез, и разногласие возникло только по вопросу о значении необычайного явления,— один министр (логофет) сказал: «поздравляю тебя, царь, с будущими трофеями. Я думаю, что ржание означает не другое что, как твой царственный поход против агарян, опустошающих нашу Азию». А царь заметил: «видно, что ты не понимаешь дела; я тебе дам настоящее объяснение. Эта лошадь, как передали вам наши отцы, ржала также точно и прежде, когда мой отец царь задумывал отнять у Балдуина, правителя латинян, этот пышный город. И он однажды был встревожен этим странным звуком. Он нашел себе в нем дурное предзнаменование, а потом спустя немного и самым делом убедился, что предзнаменование было на его голову, когда увидал, что этот пышный город опустошают ромеи» ¹). Свойственное человеку стремление приподнять завесу будущего было чрезвычайно развито у византийских греков, благодаря тому, что судьба каждого гражданина вследствие особенностей политического строя, представляла широкое поле всевозможным случайностям и каждый с

¹) Григора, рус., 295—296.

580 —

одинаковою правдоподобностью мот рисовать себе в отдаленной перспективе и царский престол и эшафот. Сарос, понятно, вызвал предложение к в византийской империи были профессиональные предсказатели, гадальщики, которые желающему могли рассказать все, что произойдет. Довольно популярным способом предугадывания будущего было снотолкование, которое было разработано в целую науку, изложено в особых посвященных этому предмету книгах. Другим способом, который еще более, чем снотолкование, был систематизирован, служила астрология, гадание о судьбе человеческой по положению светил небесных. Третий способ.—гадание по книгам, заключавшим изречения о византийских императорах. Эти своего рода сибилиновы византийские книги имели соотношение с таинственными письменами, начертанными на цоколе некоторых колонн и статуй в Константинополе, в которых заключались списки будущих византийских императоров и указания на судьбу Византии. При туманности этих книг и записанных в них изречений, для каждого императора можно было найти подходящий афоризм ¹). Был наконец четвертый способ гаданий, к которому могли обращаться и обращались не одни императоры ²), но и простые смертные,—гадание на воду: специалист этого дела, налив мутной воды в таз или лохань, и совершив над ней известные ему обряды, читал потом на ней ответы на предлагаемые вопросы. По общему убеждению ответы начертывал на воде (обыкновенными человеческими буквами) злой дух, вызываемый кудесником. Этот последний способ гаданий находился уже в связи

¹) См. примеры афоризмов отнесенных на счет Никифора Вотаниата (Scyl., 726, 736. Zon., IV, 224, Glyc., 615, Алексея I Комнина (Zon., IV, 254—2551, Иоанна Комнина (Хониат, рус., 53), Мануила Комнина (Хониат, рус., 186, 217, 286), Михаила Палеолога (Пахимер, рус., 21, 136), Андроников Палеологов Старшего и Младшего (Григора, рус., 458, 435) и пр.

²) Что к этому способу обращались и императоры, показывает пример Андроника Комнина: он спрашивал кудесника Сифа, кто будет после него царствовать (ответ, прочитанный на воде: «Исаак.) и когда преемник воцарится (ответ: «во дни Воздвижения креста»). Хониат, рус., 427—428.

— 581 —

с магией и волшебством. Среди византийского общества волшебники играли большую роль. Это были лица, окружавшие себя разными мистическими и кабалистическими аксессуарами, в роде изображения черепахи, вмещавшей в себе человеческую фигуру, у которой (фигуры) обе ноги в кандалах, а грудь насквозь пронзена гвоздем; у них была в распоряжении книга Соломонова, которой не только чтение, но даже простое перелистывание обладает, как полагали, способностью вызывать и собирать легионы демонов, являющихся с тем, чтобы получить известное поручение и усердно его исполнить; они, эти волшебники, могли, по народному убеждению, совершать чудеса, могли напр. приворожить девушку и свести ее с ума от любви, могли напустить туман самому зрячему человеку, так что тому казались несообразные вещи ¹), могли погубить чарами намеченного недруга ²), могли нашептываниями и заговорами, привешиванием камешков и разными симпатическими средствами вылечить больного и даже бесплодную женщину сделать плодовитой ³) и т. д. Закон относился строго к этого рода шарлатанам: новелла Льва Мудрого устанавливала смертную казнь для тех, кто предается волшебству и магии (γοητεία, μαγγανεία), и закон не всегда оставался мертвой буквой,—были случаи, когда волшебников всенародно сожигали на костре, наказывали ослеплением, подвергали разным истязаниям ⁴). Тем не менее волшебство процветало, к услугам

¹) Хониат, рус., 187—190.

²) В этом отношении волшебство по понятиям того временя примыкало я врачебной наук, а именно к искусству составления и употребления ядов, вследствие чего о человеке, погибшем от яда, говорили как ὁ γοητείαις κατεργασθέντι. Cedr , II, 535, Ср. Psell., IV, 46.

²) Psell., IV, 31-32. Zon., IV, 133.

⁴) Особенно преследовал волшебников Мануил Комнин. При нем были ослеплены: Аарон за то, между прочим, что занимался чернокнижием, Сиф Склир (тот самый, который впоследствии гадал на воду Андронику Комнину) за то. что приворожил и себе и обольстил девушку и вообще занимался магией, Михаил Сикидат—тоже за занятие магией, выразившееся, между прочим, в том, что раз напустил туман на лодочника, везшего горшки, тому показался огненный змей, извивающийся между горшка-

582 —

волшебников обращались иногда даже императоры (напр., Роман Аргир и супруга его Зоя, Андроник Комнин).

Но довольно об этом. Считаем нужным заметить, что начертанная картина общественной нравственности не должна вводить в заблуждение. Было бы несогласно с истиною представлять себе, что византийское общество во всем составе было развращено, что кроме пороков—лживости, вероломства и клятвопрестунничества, продажности, распутства, грубости и жестокосердия, суеверия и предрассудков,—никаких добрых качеств не проявлялось. Нет, порочность налагала на общество того времени преобладающий, если угодно, колорит, но одновременно с тем пробивались и лучи добродетелей—семейных, гражданских и общехристианских. Идеал нравственного человека, но понятиям того времени, нашедшим себе выражение в сочинениях писателей, отличается по преимуществу церковным характером: на первом месте стоит благочестие, состоящее в соблюдении церковных уставов, в прилежном посещении храмов Божиих, заботах об их благолепии, в почитании священнического и иноческого чина и т. д., словом идеал нравственности для добродетельного мирянина, как он обрисован напр. у Евстафия Фессалоникского, состоит в том, что мирянин должен отличаться теми добродетелями, у совершаться в которых обязан монах, т. е. он должен обладать нелицемерным благочестием,

ни и он веслом перебил всю свою посуду,— другой раз напустил туман на мывшихся вместе с них в бане, тем показалось, что из крана с горячей водой выскакивают черные человечки (Хониат, рус., 187—190). При Андронике Комнине сожжен на костре за волшебство бездомный нищий-калека (косой) (Хон., рус., 328). При Феодоре Ласкарисе опять усилилось преследование волшебников вследствие того, что их козням приписана была постигшая царя падучая болезнь. Стоило только обвинить кого в чародействе, обвиненный подвергался суду Божию (чрез раскаленное железо) и, если его не выдерживал, нес наказание (Пахимер, рус., 25); одну старуху, обвиненную в чародействе, допрашивали таким образом; раздев ее, завязали в мешок и туда же поместили кошек; кошек стали колоть извне шиповником, а те стали царапать когтями старуху и бедная страдалица принуждена была принять на себя вину (Пах., рус., 28),

— 583 —

сыновним послушанием матери своей—святой Церкви, боголюбезным смирением, кротостью, нестяжательностью и пр. Разумеется, в византийском обществе были лица, которые стремились осуществить в жизни нравственный идеал. Не вдаваясь в подробности, припомним только ту ревность, с какою общество охраняло неповрежденность и чистоту православного учения и обрядов, ту стойкость, какую оно обнаружило в этом отношении, несмотря на давление латинян с одной стороны, турок с другой. Оказала ли бы Византия и способна ли была бы оказать эту историческую услугу православному миру, если бы указанный идеал нравственности не пустил в обществе глубоких корней? Можно было бы, на основании даже византийских историков, не говоря уже о памятниках агиографической литературы, составить длинный список лиц, стяжавших себе почетную известность подвигами добродетели и высокими нравственными качествами, и этих представителей положительных сторон морали противопоставить той картине отрицательного свойства, которая нами начертана. Но это не входит в нашу задачу, — нашею целью было наглядно показать не те проявления общественного быта, за которые тогдашним пастырям церкви оставалось только благодарить Господа, а те, которые обусловливали их пастырскую деятельность, их заботы и труды по возвышению нравственного уровня.

Теперь спрашивается, насколько пастыри церкви удовлетворяли этому своему назначению, по крайней мере сознавали ли они всю высоту долга и стремились ли к его выполнению?

Тяжелы были условия, при которых приходилось тогда действовать пастырям церкви. Церковь испытывала на себе все последствия доведенного до крайности союза своего с государством. Представители ее, начиная с патриарха и кончая низшим клиром, находились, можно сказать, в порабощении у агентов государственной власти. На патриарший престол возводились лишь лица угодные императорам, которые по своему характеру, ум-

— 584 —

ственный и нравственным качествам обещали быть послушным орудием императорской воли. Если только патриарх не оправдывал ожиданий императора, он был низлагаем по административному распоряжению, или его заставляли отречься от престола как бы добровольно, а в действительности по принуждению. Как шатко было положение патриархов, видно из того, что из 42 патриархов, занимавших константинопольский престол с конца IX до начала XIII в., почти половина, а именно 19 были «изведены с престола без достаточных причин и помимо законных формальностей, по распоряжению высшей государственной власти. Каково было положение простых епископов по отношению к светской власти, можно судить потому, что они не только императоров, но и государственных сановников должны были приветствовать земными поклонами, сплошь и рядом не имели средств держать слугу, так что двери должны были отпирать и запирать сами, а если перепадал на их долю лишний грош, то должны были закапывать его в землю, так как государство не освобождало их от податей, а царские сборщики не церемонились при взимании денег. О низшем духовенстве и говорить нечего. Нечего также говорить, как незначителен был авторитет выдвигаемых ими религиозно-нравственных начал, если даже коренные церковные законы не могли иногда устоять пред государственным произволом, если открыто, на юридической почве проводился принцип, что «в тех случаях, когда государственный закон оказывается целесообразнее церковного, первый должен быть предпочтен последнему» (7-я новелла Льва Мудрого), государственный же закон в свою очередь должен подчиняться императорской воле, «так как лица, которым вверено от Бога управление миром, стоят выше законов своих подданных» (109-я нов. Льва Мудрого).

Несмотря однако ж на неблагоприятные условия, из среды представителей церкви выступали поборники благочестия, у которых чувство долга и сознание ответственности пред Богом брали

585

перевес над житейским расчетом и страхом пред сильными мира, которые бестрепетно возвышали голос с обличением и вразумлением. Константинопольские патриархи, не все конечно, во лучшие из них, подавали в этом отношении пример подведомому духовенству. Они брали на себя нелегкий труд исправления царских нравов, когда цари предавались невоздержности, нарушали брачные узы, попирали договоры и клятвы. При Константине Мономахе такой труд нес знаменитый патриарх Михаил Керулларий. Невоздержность Мономаха, его легкомысленное отношение к договорам служили предметом частых обличений патриарха; несмотря на недовольство императора, он бывало учащал свои визиты во дворец и заводил речь об одном и том же до тех пор, пока наконец император не сдавался. В 1047 году против Константина Мономаха поднял мятеж его родственник Лев Торник. Когда мятеж был подавлен и все стали покидать Торника, он с одним из сохранивших верность сподвижников Иоанном Вататцей искал спасения в храме. Им от имени царя дано было клятвенное обещание, что на личность их не сделано будет никакого посягательства. Они тогда сдались и были приведены в Византию. При виде их в Мономахе забушевала ненависть и он велел их ослепить, что и было исполнено. Керулларий, получив известие, что император, забыв договор и клятву, отдал такой постыдный приказ, поспешил на помощь обманутым. Торника и Вататцу ему не удалось спасти от ослепления, однако ж его укоры и угрозы подействовали на императора, и многие другие мятежники были пощажены ¹). Так вел себя этот патриарх, доблестный защитник православной истины и христианской нравственности, несмотря на то, что он понимал, к чему его смелость может повести. Впоследствии он сделался жертвою своей отваги и непоколебимости. Когда он выступил с обличением против Исаака Комнина по поводу секуляризации церков-

¹) Psell., IV, 333, 341 —342, 346-347; V, 111. De-Lagarde, 185, 193.

— 586 —

ных и монастырских имуществ, грозил при этом императору даже епитимией то был низвергнут с престола. При Михаиле Палеологе по следам Керулларий пошел патриарх Арсений. Михаил Палеолог, будучи женат на Феодоре, прельстился Анной, дочерью Фридриха, короля сицилийского, и вдовой императора Иоанна Дуки. Так как Анна не поддавалась на его искательства, то Михаил разными софистическими соображениями, в которых фигурировали и стратегические расчеты и государственная польза, убедил себя и желал убедить других в необходимости развестись с Феодорой и жениться на Анне. Царица Феодора, узнав об этом, обратилась к патриарху Арсению с просьбой о защите. Патриарх сделал царю строгое внушение, опроверг его аргументы, укорял за попрание божественных законов и в заключение грозил отлучением от церкви. Это так подействовало на императора, что он отказался от своего намерения и отослал Анну в Сицилию ²). Трагичнее окончилось дело по поводу Иоанна Ласкариса. Когда не внимание к малолетству наследника престола Иоанна Ласкариса был избран соправителем ему Михаил Палеолог, оба царя дали клятвы не замышлять никакого зла друг против друга, и клятвы изложены были в формальном акте. Как бы поручителями ненарушимости этой клятвы явились вельможи, которые в верноподданническую присягу обоим царям включили обещание противодействовать тому из них, который бы вздумал нарушить клятву. Между тем Михаил Палеолог, более или менее упрочившись на престоле, постепенно стал отодвигать Иоанна Ласкариса на последний план и кончил тем, что повелел его ослепить. Уже пренебрежительное, вопреки договору, отношение Михаила Палеолога к Иоанну Ласкарису сильно возмущало патриарха Арсения, так что

¹) Attal., 62, Psell., IV. 245.

²) Пахимер. рус., 166—169.

— 587 —

он пришел даже к решимости отказаться от патриаршества. Когда же относительно малолетнего Иоанна выполнен был последний акт жестокости и вероломства, Арсений отлучил виновника этого преступления от церкви. Много усилий употребил и даже к хитростям прибегал император, чтобы заставить патриарха спять отлучение. Тот оставался непоколебим, требуя, чтобы император прежде раскаялся и на деле загладил свой поступок относительно Иоанна. Арсений был низложен, а все-таки разрешения не дал ¹), за него дали другие (при патриархе Иосифе).

Для противодействия грубости, жестокосердию и несправедливости со стороны светского правительства у патриархов константинопольских было в распоряжении старинное право печалований. Преимущественно оно употреблялось в сфере дел судебных и служило средством проведения в жизнь суда милостивого, проникнутого чувством сострадания и любви к ближнему. Некоторые патриархи известны тем, что очень дорожили правом печалований и постоянно его практиковали. В XI в. в Особенности патриарх Иоанн Ксифилин заботился о том, чтобы это право не оставалось бесплодным. Он постоянно обращался с ходатайствами к правителям и судьям, особенно же к царю: несправедливость, допущенная царем, вызывала с его стороны слово осуждения; если он хлопотал о чем-нибудь у царя, то делал это с настойчивостью и до тех пор не успокаивался, пока не получал удовлетворения ²). В конце XI века (1079 г.) при патриархе Косьме патриаршее право печалования за осужденных и сосланных преступников было оживлено и до известной степени регулировано. Так как возможны были случаи, и действительно бывали, что царь совершенно забывал о некоторых ссыльных и те долгое время влачили жалкую жизнь без надежды на помилование, то император Никифор Вотаниат на будущее время

¹) Пахимер, рус., 87-88, 92, 117—8, 152, 174—6, 185, 187, 192—6, 233—4, 240, 282.

²) Psell., IV, 452.

— 588 —

постановил, чтобы константинопольский патриарх регулярно три раза в год, раз через каждые четыре месяца, напоминал о ссыльных царю, дабы царь, по долгу справедливости и для душевного своего спасения, мог возвратить на родину тех, которые по его убеждению окажутся понесшими достаточное наказание, и оставлял в ссылке лишь тех, которых найдет недостаточно еще наказанными ¹). Это трехкратное патриаршее печалование не исключало для патриарха возможности, сверх того, ходатайствовать по частным случаям, так что из последующего времени мы знаем факты, когда по ходатайству того или другого патриарха отворялись темницы, освобождались из оков многие заключенные, возвращались в отечество сосланные и давалось помилование осужденным ²). Особенное развитие право печалования получило при патриархе Иоанне Векке. Император Михаил Палеолог дал этому патриарху возможность широко применять свое право и Векк чуть не каждодневно являлся с ходатайствами. Он разделил своих клиентов на два класса: на осужденных за действительные проступки, ищущих помилования, и на подвергшихся суду невинно, ищущих справедливости. За тех и других он одинаково ходатайствовал, при чем делал доклады царю изустно и был чрезвычайно настойчив. Однажды он настойчивость свою довел до того, что когда царь не соглашался удовлетворить просьбе, патриарх бросил к его ногам жезл и отправился в монастырь, показывая тем, что в случае неисполнения просьбы он откажется от патриаршества. В другой раз патриарх, после многих неудачных попыток ходатайства за одного осужденного, воспользовался случаем, когда царь в день великомученика Георгия находился в Манганском монастыре за патриаршей службой. Патриарх вышел, после службы, для раздачи антидора, царь подошел и протянул руку. В эту

¹) Zacharie, III, 331—338.

²) Пахимер, рус., 13, 281—282.

— 589 —

минуту патриарх, взяв частицу антидора, прежде чем вручить ее царю, стал печаловаться за того же осужденного, доказывая, что святой хлеб самому царю послужит в осуждение, если он не даст помилования. Царь просил не конфузить его перед народом, дать антидор, по с своей стороны не соглашался на помилование. Патриарх все настаивал —и разгневанный царь повернулся и ушел с пустыми руками, сказав при этом: «мы не праздновали праздника». Этот случай побудил императора ввести некоторые изменения в праве печалований, а именно: патриарху воспрещено было каждый день докучать царю, для «того избран' один день в неделю (вторник); кроме того патриарху предоставлено ходатайствовать в этот день не изустно, но письменно, делая представления императору на бумаге, на которой особый чиновник должен был писать импер. резолюции ¹).

По примеру патриархов, несших труд исправления царских нравов, трудилось на религиозно-нравственном поприще и духовенство греческой церкви, как монашествующее, так и белое. Монашество, в лице лучших, к сожалению, впрочем, немногих, своих представителей, безбоязненно выступало на защиту нравственных начал, попираемых современным ему обществом, при чем и величие царского трона не останавливало благочестивой ревности. Великий постник (иногда в течение 40 дней не вкушавший пищи) Никита Стифат был поборником чистоты но только православного учения, что доказал во время столкновения с Римом, но и христианской нравственности. Он обличал, между прочим, императора Константина Мономаха за его предосудительное поведение ²). При Никифоре Вотаниате один монах, имени которого не знаем и который за добродетельную жизнь носил в народе прозвание «Всесвятой» (Πανάγιος), восстал против намерения императора вступить в брак, неодобрительный с точки

¹) Пахимер, 373—378.

²) Cedr., II, 556.

— 590 —

зрения церковных канонов ¹), и его старания увенчались успехом—брак не состоялся. В царствование второго никейского императора Иоанна Дуки (1222—1254) был характерный случай. После смерти первой жены (Ирины, дочери Феодора Ласкариса) Иоанн Дука женился вторично на Анне, дочери сицилийского короля Фридриха. В свите новой императрицы прибыла, между прочим, одна маркиза, отличавшаяся чрезвычайною красотою и изяществом манер. Она произвела сильное впечатление на императора и стала пользоваться его благосклонностью в большей степени, чем законная супруга. Поборники нравственности—монахи, и во главе их строитель и настоятель одного монастыря Никифор Влеммид, были возмущены этим. Однажды маркиза вздумала посетить храм в монастыре Влеммида и приехала с пышностью. Но едва она взошла на паперть, как но приказанию Влеммида двери храма были заперты и вход загражден. Маркиза жаловалась императору за оскорбление, но на императора так сильно этот факт подействовал, что он раскаялся в своем поведении ²).

Белое духовенство не отставало от монахов. Оно, без сомнения, главным образом вело просветительную деятельность при помощи того могущественного средства, глубокая целесообразность которого хорошо была сознана в византийском государстве. Мы разумеем внебогослужебные собеседования с народом о религиозно-нравственных предметах, которые служили дополнением к собеседованиям богослужебным. Эти внецерковные собеседования происходили в частных домах, куда собирались, с ведома хозяев, соседи. Вели их лица, имевшие священный сан, по-

¹) Scyl., 738 (Zon., IV, 229). Евдокия, которую этот монах отклонил от замужества с Вотаниатом, дважды уже была замужем, так что брак с Вотаниатом, если бы состоялся, был бы по счету третьим, — между тем третий брак в «Томе единения», одобренном соборным постановлением 995—996 г., назван скверной (ῥύπασμα) и допущен лишь с ограничениями (Zachariae, III, 233).

²) Григора, рус., 44—46.

591

очереди. Пока эти собеседования процветали, плоды их были весьма ощутительны, заметно сказываясь на нравах общества. Но по мере того как государство близилось к своему падению, истощалась его политическая сила, ослабевала также и энергия в духовенстве, внебогослужебные собеседования стали приходить в упадок, а вместе с тем стали ухудшаться и общественные нравы. Византийский историк первой половины XIV в. (Григора) пишет по этому поводу следующее: «прежде, с древнейших времен церковь богата была между прочим и учителями (дидаскалами). Они в различные времена и в разных местах Константинополя объясняли кто песни пророка Давида, кто послания апостола Павла, кто евангельские заповеди Спасителя. (Доселе речь о церковных беседах, далее о внецерковных). Все те из них, которые были облечены в сан священства, частным образом и поочередно проповедывали божественное слово по домам, в собрании членов семейства и их соседей. Это располагало к жизни по заповедям Божиим, служило к познанию истинной веры и прямо вело к добру. Или лучше: это было духовное орошение слушателей из великого и божественного источника, орошение, которое их изменяло, преобразовывало и располагало к лучшему. С течением времени все это исчезло, как исчезли и все другие добрые обычаи, которые точно погрузились на дно морское. Этого рода опустошение отсюда простерлось и на другие церкви, и вот души всего христианского мира блуждают и по сие время, точно по какой-нибудь непроходимой и безводной пустыне. Бессовестность дошла до того, что за один овол дают с той и другой стороны страшнейшие клятвы, какие не посмеет даже передать перо писателя. Вместе с тем, как угас животворный луч слова и учения, все слилось в безразличную массу; люди впали в бессмысленное состояние и не стало человека, который мог бы сам решить, что полезно и какими признаками отличается благочестие от нечестия» ¹).

¹) Грегора, рус., 177—178.

— 592 —

Вот знаменательное свидетельство и поучительный опыт! Свидетельство о древности доброго обычая, как называет историк внебогослужебные собеседования, и о его происхождении с православного востока; опыт относительно пользы этого обычая, служившего к познанию истинной веры и ведшего к добру. Невольно при этом взор обращается на современность, к благородным усилиям последнего времени восстановить и в нашем отечестве этот исконно-православный добрый обычай. Хвала труженикам этого дела и да поможет им Бог не ослабевать в трудах своих и не допустить до того, чтобы на святой Руси когда-нибудь не только угас, но даже мало-мало померкнул «животворный луч слова и ученья!»

Страница сгенерирована за 0.22 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com