Почти год отделяет выход двенадцатого номера «Нового Града» от его предшественника. Мы еще существуем. Европа не взорвалась, не погибла в пожаре новой войны. Это уже огромное достижение. Его значительность подчеркивается тем — конечно, скорее психологическим, — фактом, что сейчас военная опасность кажется более отдаленной, чем год тому назад. Как объяснить это новое оптимистическое настроение? Никакого замирения Европы не произошло. Лига Наций потеряла последние остатки своего престижа. Почти все страны лихорадочно вооружаются. Но среди этих вооружающихся стран с недавнего времени первое место заняла Англия. И это сразу изменило соотношение сил. До сих пор вооружались агрессоры — народы мечтающие о новом разделе мира, пароды, лелеющие войну как высший принцип жизни. Против них стояла, хотя и вооруженная, но недостаточно сильная Франция. Англия умывала руки, стараясь сохранить нейтральное положение в континентальном конфликте. Германия крепла и становилась все более вызывающей. Когда весной 1936 года она заняла своими войсками демилитаризированную Рейнскую зону, при молчании или даже сочувствии Англии, это нанесло престижу Франции непоправимый ущерб. Франция сразу потеряла, если не симпатии, то верность своих союзников в Центральной и Восточной Европе. Это падение французского престижа напрасно было бы приписывать политике Народного Фронта. Занятие Рейнской зоны произошло при «правом» кабинете Фландена. Внешняя политика Франции — как и Англии — мало зависит от смены политических настроений внутри страны. Но падение французского престижа за последний год — факт печальный и несомненный. В числе

¹) Изложенный в настоящей статье мысли более подробно развиты в статье «Год борьбы», напечатанной в первой книжке «Русских Записок», выходящих в Шанхае.

первых реагировала Бельгия, разорвав союзный отношения, связывавшие ее с Францией и Англией, и заняв позицию стороннего зрителя. Одним из последствий нового соотношения сил было ослабление системы союзов, созданных Францией в Восточной Европе для поддержания statusquo. Малая Антанта переживает кризис. Отдельные члены ее Югославия, Румыния ищут перестраховки, тянутся к сильным, угрожающим соседям. Италия и Германия, терроризируя хаотический мир народов центральной и восточной Европы, объявляют Рим — Берлин осью европейской политики. Несчастная Испания первая почувствовала в своем теле острие новой европейской силы.

Сейчас не подлежит сомнению, что восстание испанских генералов летом прошлого года было подготовлено Германией, которая поддержала его после немедленного провала и до сих пор, вместе с Италией, не перестает заливать кровью страну. Силы восстания с самого начала оказались ничтожными. Солдаты не только не пошли за своими командирами, но расправились с ними, где только могли. Мятеж был бы подавлен немедленно, если бы Германия не пришла на помощь самолетами, танками, а позже вместе с Италией — и регулярными частями. Роль Италии в этой лицемерной интервенции постепенно росла, и сейчас является, пожалуй, более значительной, чем Германии. Сравнительно с ними участие советской России было гораздо скромнее, хотя не подлежит сомнению, что русская авиация в критический момент спасла Мадрид. Каковы бы ни были политическая страсти и классовый противоречия, которые развязали испанскую трагедию, сейчас все внутренняя проблемы отошли на задний план. Фашистская интервенция является слабо прикрытым колониальным завоеванием. Италия ищет опорных пунктов своей империи в западном бассейне Средиземного моря. Германия, прежде всего — железных рудников и, может быть, испанского Марокко, которое должно быть началом ее колониальной экспансии. С этой точки зрения, испанская оккупация является актом, подобным захвату Абиссинии. Бессилие Англии и Лиги Наций помешать разбойничьему

предприятию Муссолини поощрило на большее. Следующим действием пиратов явился захват европейской и культурной страны. Европа, бессильная помешать насилию, стремится лишь локализировать войну. Организация невмешательства, как она проводится Лондоном и Парижем, фактически предоставляет Испанию Гитлеру и Муссолини. Лишь отчаянное сопротивление народной Испании, неожиданная героическая защита Мадрида спутала карты и испортила завоевателям удовольствие этой колониальной экспедиции.

За Абиссинией, Испанией, кто будет третьей жертвой? Общий голос — и прежде всего кампания германской печати — называет Чехословакию. Занятие Чехословакии мыслится при этом как первый прыжок в Россию. Реальна ли, близка ли эта опасность? Здесь то и выступает на сцену новый, упомянутый выше фактор: вооружение Англии. Полное осуществление английской программы относится к будущему. Но неожиданная решимость, проявленная миролюбивейшей из демократий, защищать себя и все, что уцелело от «Европы», как друга солидарных в защите культуры народов, произвела уже охлаждающее действие на авантюристов. Германия сбавила тон, — видимо, потеряла интерес к испанской кампании, и стоит на переломе своей политики. Ее молчаливость и сдержанность допускают различные интерпретации. Но возможен и пересмотр всей германской политики: новая ориентация на Англию,или, шире, на Запад, с обеспечением себе каких-то (еще не ясных) колониальных компенсаций.

Как печальна судьба мира в нашей Европе, если друзья его должны возлагать последние надежды на вооружения. Мы знаем, по горькому опыту, лживость принципа: si vis pacem, para bellum, приведшего Европу к 1914 году. Знаем, что вооружения сами по себеявляются достаточной причиной войн. Если вооружения Англии заставили нас вздохнуть свободно, то лишь потому, что они дают передышку. Как Европа воспользуется ею, зависит от нее самой.

Истекший год не принес значительных изменений в баланс фашистско-демократических сил. Восточная и Средняя Европа остаются черным кругом, сжимающим чехословацкую республику. Режим диктатуры сделал успехи в Польше, угрожает Румынии, за то отступает в Венгрии и в Югославии.

Фашизм в Германии, конечно, все еще крепок. Интеллигенция, широкие массы еще не утратили безумной веры в путь насилия, как выход для национальных сил Германии. Международные успехи Гитлера поддерживали до сих пор крепость режима. Но важно отметить, что признаки охлаждения и недовольства уже накопляются. Тяжелые жертвы, который приносит страна, сама себя превратившая в военный лагерь и отрезавшая себя от хозяйственного общения с миром, не могут не вызывать недовольства. Население не доедает, отказываясь «от масла ради пушек». Правительство не доверяет рабочим, где социалистические традиции оказались неистребимы: выборы в фабрично-заводские комитеты не состоялись. Растут случаи демонстрации и протестов против режима, вчера еще всемогущего И в это самое время Гитлер имеет бестактность — или идеологический фанатизм — вступить в конфликт с католической церковью. Мы должны были бы сказать — с христианством, если бы раскол в протестантской церкви и конформизм значительной части ее членов не затушевывал внутреннего смысла борьбы: религия государства и расы против религии Христа. Торжественное осуждение папой национал-социализма, в одной линии с коммунизмом, имеет громадное моральное значение. Этот акт Пия XI освобождает совесть миллионов христиан от бремени сомнений, хотя и указывает для немецких католиков тернистый путь исповедничества.

Менее остр и публичен конфликт между Гитлером и военными кругами, назревающей в последнее время. Армия, конечно, не возражает против деспотизма, но у нее есть собственные взгляды на задачи национальной обороны. Это расхождение сказалось в испанском предприятии и, по-видимому, оно вынудило Гитлера несколько свернуть

военный операции. Пока одержимый пророк национал-социализма сохраняет достаточно ума, чтобы повиноваться сабле (примиряясь с враждебным ему Людендорфом), его власть спасена. Но тогда она все более превращается в идеологическое прикрытие военной диктатуры. Так уже проясняется один из путей (по-видимому, наиболее вероятный для Германии) ликвидации расистской революции. Увы, этот путь не совпадает ни с надеждами демократии, ни с интересами мира. Но, подводя итоги германской «революции», несправедливо было бы отрицать ее социальные достижения. Мы говорим здесь не только о государственном плане народного хозяйства, но и о перерождении классовой структуры общества. Социальный демократизм сделал в Германии большие успехи. Интеллигенция приблизилась к народу. Имущественное неравенство смягчилось. Государство сделало шаг навстречу трудовому идеалу, и социальное обеспечение низших классов не является там пустым звуком, как в коммунистической России.

Фашистская Италия не проявила подобного социального напряжения. Ее хозяйственная структура почти не отличается от капиталистических стран (буде таковые еще существуют). Корпоративное государство построено на бумага. Поэтому язвы умирающего капитализма чувствуются и в Италии — в той же мере, как и повсюду. Вся энергия Муссолини поглощена наваждением империи. Провозгласив себя Империей, Италия вступила на путь завоеваний. Ее успехи, опьянение славой окружают режим известным ореолом. Однако, это и подрывает его прочность. Война, даже счастливая, требует огромного напряжения денежных и человеческих средств — быть может, превышающих возможности итальянского народа. Абиссиния далеко еще не покорена, война в Африке вступила в хронический фазис, и когда еще новая Империя станет рентабельной? Достаточно серьезной внешней неудачи, чтобы режим дал трещину. Империя Муссолини, гораздо менее современная, чем «Рейх» Гитлера, очень напоминает империю Наполеона III. Тот же конец угрожает и ей, хотя сейчас ее вождь еще идет от успеха к успеху.

В лагере демократии мы имеем основания смотреть с удовлетворением на истекший год. Год борьбы и усилий, настоящего и притом бескровного строительства. Уже никто не имеет сейчас права на позорное уравнение: демократия — капитализм. Из демократии Запада лишь Англия медлит или собирается с силами. Однако, есть признаки, говорящие о приближении Англии, со всей серьезностью, к постановке социальной проблемы, В трех странах социальные «опыты» стоят в центра мирового внимания. (О других опытах, как, например, в Швеции или в Швейцарии говорят мало). Америка по-прежнему идет впереди, и от результатов ее работы в значительной мере зависят судьбы мира. Рузвельт с непредвиденным и небывалым триумфом вышел из национального испытания выборов. Можно было опасаться, что его собственная удача, преодоление кризиса, смягчение безработицы, вызванный им дух prosperity — приведут к капиталистической реакции. «Мавр сделал свое дело». Прикоснувшись к священным в Америке интересам капитала, затронув в принципе свободу хозяйства, Рузвельт вооружил против себя слишком могущественных врагов. И вот нация огромным большинством своим дала ему мандат на продолжение опыта. Верховный Суд, опора социальной реакции, склонился перед волей народа.

Франклин Рузвельт не доктринер. В этом, бесспорно, его сила. Он проводит свой опыт, не проверяя предвзятую идею, а нащупывая новое, неизвестное. Он прав, ибо все готовые экономические идеи провалились. Но в этом эмпиризме есть и элемент слабости. Действуя с разных концов, президент вывел страну из хозяйственного кризиса. Однако вся структура старого общества осталась непоколебленной. Капитализм еще существует, биржа еще хозяйничает, и даже способна гангстерскими приемами спекулятивной игры снова поставить народ на край гибели. Рузвельт видит это и не обольщается новым подъемом. Он признает его спекулятивный характер. Что он предпримет для конструктивного преодоления капитализма, мы не знаем. Знает ли он сам? Пока, главным дости-

жением первого периода опыта остается победа над экономическим индивидуализмом. В Америке это гигантская сила. Она была еще недавно душей национальной жизни. Теперь она убита.

Новое явление американской жизни — это возросшая активность рабочего класса. Непрекращающаяся волна забастовок об этом свидетельствует. Движение нашло себе вождя в лице Джона Льюиса, уведшего часть рабочих союзов из-под консервативного руководства старой Федерации. Вдали от событий, мы не можем еще оценить по достоинству новую силу. Она не хочет быть революционной. Льюис ведет борьбу с коммунизмом. Рост сил рабочего класса в Америке есть факт, бесспорно, положительный. До сих пор капиталистический мир был много сильнее рабочего. Именно он оказывал главное противодействие социальным реформам. Стачечное движение шло в русле Рузвельтовской политики, для которой повышение рабочего standardoflife и индустриальная демократия являются необходимыми звеньями. Однако, методы борьбы, выходящие из рамок легальности, вызывают сомнения. Если сила сделается в Америке решающим фактором, и руководство движением выпадет из рук правительства, стране не миновать гражданской войны. С другой стороны, сепаратные выступления рабочего класса могут разбить единство интересов в лагере демократии. Если фермеры выступят против рабочих (признаки чего уже налицо), все дело Рузвельта погибнет. Классовая борьба в Америке — как и в Германии, как и всюду — оказывается сильнейшим врагом конструктивного социализма.

Бельгийский опыт продолжается, хотя естественно привлекает к себе меньше внимания. Общенародная коалиция трех партий — католиков, социалистов и либералов, составленная для проведения социальной реформы, — не распалась. Ван-Зеланд вышел победителем из испытанной. Что касается реформы, то закончена до сих пор лишь финансовая ее часть. Государство стало руководителем всей системы кредита. Остаются задачи гораздо большей важности: организация хозяйственной жизни. В какой ме-

ре план Де-Мана, вдохновлявшей первые шаги реформаторов, воплотится в жизнь, неизвестно. Реформа в Бельгии проводится с большой постепенностью, — можно сказать, медлительностью. Не нам судить работников, в добрую волю которых мы верим. Но эта медлительность, несомненно, привела Бельгию на край очень опасного кризиса, из которого она до сих пор выходит благополучно. С одной стороны, стачки углекопов указывают на недовольство масс. С другой, быстро растущее фашистское движение рексистов эксплуатирует, как это недовольство, так и страх буржуазии перед коммунизмом. В Бельгии мы присутствуем при единоборстве двух сил, притязающих на руководство общественной реформой: фашизма и демократии. Дегрель обладает всеми качествами, которые делают вождя популярным для масс: энергией, верой в себя, бесстрашием в обличении социальных язв, К сожалению, Ван-Зеланд, человек науки, а не трибуны, не обладает темпераментом бойца и демагога. Он едва не выпустил из рук руля. К счастью, здравый смысл народа сделал свой выбор. Дегрель потерпел жестокое разочарование на Брюссельских выборах. Но и демократия должна вынести из пережитого кризиса урок для себя: она не может работать в кабинетах, без постоянной связи с массами; ощущение пульса народной жизни, народного волнения должно передаваться ей и определять темп ее работы.

После опытов Рузвельта и Ван-Зеланда — опыт Блюма. Но можно ли говорить об опыте Блюма в том же, социальном смысле? Признаюсь, на исходе первого года, мы в этом сомневаемся. Блюм произвел много реформ — социальных, демократических, справедливых: положение рабочего класса серьезно улучшилось, — в рамках капитализма. Сокращение трудового дня и трудовой недели, двухнедельные каникулы, ограничение власти патрона на заводе властью синдиката, — все это давно назревшие реформы, но большей частью осуществленные в передовых странах капитализма еще в XIX столетии. Из органических реформ можно назвать, пожалуй, нормировку сельского хозяйства — его продукции и его цен. Ставит ли перед со-

бою Блюм задачу социального переустройства общества? Много раз он отрицал это. Он подчеркивает незыблемость собственности и прав предпринимательства. Он отрицает свое намерение вести социалистическую политику. Блюм пришел к власти как вождь Народного Фронта, участие радикалов в котором полагает границы социальному новаторству. Официальною целью Народного Фронта была борьба с фашизмом. Социальные реформы явились лишь побочным вознаграждением одного из участников общей победы. Но нет сомнения, что жизнь увела Народный Фронт гораздо дальше поставленных им целей. Жизнь — это прежде всего давление рабочего класса, упоенного сознанием своих сил, идущего от победы к победе и, конечно, не желающем помириться на меньшем, чем на уничтожении предпринимательской власти.

Здесь одна из опасностей, подстерегающих Блюма. С приходом к власти его кабинета и по настоящий день не прекращаются забастовки, часто стихийные, во всяком случае не руководимые никакими ответственными организациями рабочего движения. Ни С.Ж.Т. (профсоюзы) ни коммунистическая партия не руководят массами. Забастовки не отличаются характером насильственного (правда, нигде правительственные силы не выступают против них), но они и не пытаются держаться в рамках закона. В политической жизни Франции давление масс сказывается гораздо грубее. Им удалось почти уничтожить свободу собраний для правых партий. В уличных столкновениях, не всегда бескровных, народ поддерживает свое право на своеволие. Правительство проявляет почти полное бессилие, вызывая тревожный опасения на счет возможности революционной диктатуры.

Если в политике власть уступает пролетариату, то в вопросах финансовых капитал диктует свою волю. В этом главный парадокс французской жизни. Блюм, нуждаясь в огромных средствах для своих социальных реформ, равно как и для национальной обороны, вынужден прибегать к займам. И здесь буржуазия ставит ему свои условия. Коммунисты, или рабочие массы, не понимают этой необходи-

мости. Им кажется, что богатые — 200 семейств — должны платить за все. Но распределение богатств во Франции делает иллюзорными надежды на экспроприацию капиталов путем налогового обложения. Франция — страна мелких собственников, мелких рантье. Во Франции бедняки живут процентом с капитала и не допустят экспроприации. В этой социальной структуре Франции положен предел социальной реформе. Франция не может быть ведущей страной социальных опытов. Правительство Блюма мы назвали бы правительством не опыта, а перемирия.

С этой точки зрения, Блюм до сих пор блестяще справлялся со своей трудной задачей. Его кабинет — один из самых твердых в истории III республики. Огромное парламентское большинство ему до сих пор не изменяет. Много ума, такта, гибкости и доброй воли проявил вождь социалистов в тяжелой роли примирителя. Эта роль подчас становилась трагической — как в кровавую ночь Клиши, Едва ли Блюм обманывает себя большими надеждами. Но Франция оценила его добрую волю. Блюм внушает уважение и своим врагам. До сих пор средние классы, несмотря на то, что они одни несут тяжелые жертвы, поддерживают Народный Фронт, конечно, потому, что за крушением его предвидят взрыв гражданской войны. Дороговизна жизни, все возрастающая со времени девальвации (до 30%) всего тяжелее давит интеллигенцию, чиновничество, мелкого труженика. В этом новая опасность для режима. Ведь, из этого источника, из разорения средних классов — фашизм черпает везде свои силы. Во Франции сейчас фашизма, как политической силы, почти не существует. Но он неизбежно воскреснет, если отчаяние овладеет средними классами. В такой обстановке, при такой социальной структуре, не приходится думать, что Блюм создаст новую, трудовую Францию. Его роль — продержаться, выиграть время, спасти нацию от гражданской войны — в ожидании лучших времен: когда контуры нового социального строя, выработанного в какой-либо другой стране, приобретут достаточную определенность, чтобы распро-

страниться путем рецепции, подобно старому парламентскому режиму.

Гражданский мир, сохраненный во Франции, давно нарушен в Испании. Уже год, как эта прекрасная страна сделалась ареной одной из самых жестоких гражданских войн,какие знала история. Зверства, совершаемые противниками обоих лагерей, делают почти невозможным безраздельное сочувствие какой-либо из сторон. Конечно, обнажившей меч несет и полную ответственность. Просто непонятно, каким образом в широких кругах испанская смута может пониматься, как революция коммунистическая или анархическая. Восстание было с самого начала фашистским. Коммунисты и анархисты защищали законный, демократически порядок. Справедливость требует, однако, признать, что этот порядок вырождался уже в беспорядок, и фашистская революция была, в какой-то мере, самообороной имущих классов. Иностранное вмешательство (которое, впрочем, и подготовило восстание) спутало карты. Сейчас выбор позиции для демократического наблюдателя диктуется уже целым рядом обстоятельств. Его сочувствие с испанским народом, отстаивающим свою независимость от интервентов, с народом — против привилегированных собственников, с демократией против фашизма. И, однако, как мы сказали, это сочувствие не может быть безраздельным. И не одни жестокости, совершаемые защитниками республики, тому причиной. Другой источник нашей сдержанности — сомнение в смысле и цели борьбы, в результате возможной победы. Невозможно, чтобы победивший народ вернулся к старому режиму, к буржуазной демократии. Он неизбежно потребует полного удовлетворения своих социальных чаяний, — и здесь страну ждет новая чаша испытаний. Достаточно сказать, что анархисты в Испании составляют главную силу Народного Фронта. Восстание, недавно поднятое ими в Барселоне, показывает, чего республиканская власть может ждать от этих своих союзников. Между социалистами, коммунистами, анархистами и небольшими группами буржуазной демократии неизбежна борьба. Едва

преодолев одну гражданскую войну, Испания рискует быть ввергнута в другую. По примитивности своего социального строя, а также по индивидуализму своего национального характера (здесь отличие от России) Испания — страна совершенно непригодная для социальных опытов. К сожалению, народы, социально менее всего созревшие для социализма, политически всего восприимчивее к зовам революции.

В событиях испанской «революции», также как и в борьбе Народного Фронта во Франции чрезвычайно интересна роль коммунистов. И здесь и там они потеряли свою позицию крайней левой и превратились в защитников демократической коалиции. Их революционная роль кончилась. Они стремятся вернуться в лоно социализма, из которого они вышли в 1920 году. Их наследие принимают во Франции «троцкисты» под самыми различными наименованиями, в Испании, кроме того, анархисты. Объяснения нужно искать, конечно, в Москве. Москва играет очень крупную роль в европейской политике, и сейчас эта роль уже перестала быть революционной. Причин много: здесь имеют место и соображения о безопасности СССР, система союзов с западными демократиями, которая несовместима с подрывом тыла своих союзников. Но главное, другое. Коммунизм утратил свою революционную вирулентность в самой России, превратившись в парню российского национал-социализма, в партию Сталина.

* * *

В России тревожно. Россия вышла из ледяной неподвижности своего «полярного» социализма. Внутренние процессы, разлагавшие долго коммунистически ледяной дом, прорвались наружу в стремительных обвалах старой идеологии, в крушении стольких революционных карьер. Последний год был, бесспорно, самым критическим в России со времени гражданской войны.

Правда, за всеми переменами, реформами, процессами, происходящими в России, остается неизменным одно:

самодержавие Сталина, тот личный режим, которым завершилась, совершенно логически, партийная диктатура. Чем дальше, тем больше власть Сталина становится непререкаемой, неограниченной. Если раньше он правил от имени партии, то теперь он правит от имени народа. В этом, в расширении базы его личной диктатуры, заключался для него первоначальный смысл национализации Октября. Начавшись некогда с ограничения революционных задач «построением социализма в одной стране», за последние годы национализация революции сделала огромные успехи. Реабилитация родины, патриотизма, русской истории, русской культуры — вот положительные итоги духовной контрреволюции Сталина. С особой силой громы диктатора обрушиваются на запоздалые голоса анти-национальной марксистской традиции: на живого Демьяна, осмелившегося глумиться над русскими богатырями и крещением Руси, на мертвого Покровского вытравлявшего все положительное содержание в русской истории. Оправдывая подвиг св. Владимира, Димитрия Донского, Петра Великого Сталин чувствует себя продолжателем их исторического дела. Кажется, что он предпочел бы быть русским царем, чем вождем мирового пролетариата.

Одновременно с национализацией идеологии происходит общее гонение на классический марксизм-ленинизм во всех отдельных его приложениях: в философии, естествознании, экономике, праве, истории, художественной культуре. Совершается это под флагом борьбы с троцкизмом, но истребляется то, что всегда составляло самую сущность русского марксизма в его ленинской транскрипции. От Маркса и Ленина остается лишь имя, священная символика, которая пока нерушима, потому что с ней связана память об Октябре, о славе гражданской войны, о самом происхождении нового строя. Для послушных Сталинских перьев поставлена нелегкая — точнее, неразрешимая — задача: оправдать новую национал-социалистическую идеологию от имени убиваемого марксизма. Это сообщает особо отвратительный отпечаток лжи всему тому, что пишется по части идеологии на страницах официоз-

ной прессы, и эта ложь морально обесценивает радость освобождения от пут мертвой доктрины.

До сих пор эволюция сталинизма протекала довольно прямолинейно, хотя и более бурно в последние месяцы. Ни социальные основы государственного капитализма, ни политический характер власти (единодержавие Сталина) этой эволюцией не затронуты. Но последний год принес целый ряд явлений, совершенно новых, еще не выяснившихся в своем значении, еще не укладывающихся в простую эволюционную схему. Создается впечатление, что диктатура мечется в судорожной борьбе со своими — для нас невидимыми — врагами, и что она делает опасные эксперименты для удержания своей, казалось бы, весьма прочной власти.

В первую очередь, новая серия политических процессов, жертвами которых становятся один за другим все ученики и соратники Ленина. Сталин не довольствуется тихим политическим убийством своих бывших товарищей: он ставит их к стенке в подвалах Че-Ка. Десятки официальных казней сопровождаются тысячами арестов и ссылок. Кажется издали, что вся гигантская машина Че-Ка работает теперь не для истребления остатков буржуазных классов (открыто реабилитируемых Сталиным), а для истребления большевиков.

Вне всякого сомнения, Сталинские постановочные процессы представляют чудовищное нагромождение лжи, где почти немыслимо добраться до крупицы истины. Эта крупица, однако, существует. Иначе ярость Сталина была бы необъяснимой. Очевидно, старая гвардия Ленина не хочет молча сходить на нет. Оппозицию ли только уничтожает Сталин, или серьезную опасность заговора против своей власти — мы не знаем. Во всяком случае, мы понимаем, что эта оппозиция — слева, и что, добивая ленинцев и громя свою бывшую партию, Сталин может лишь содействовать своей популярности в стране.

Но действительно ли он пользуется популярностью? Не является ли он скорее предметом ненависти для масс, и не диктуются ли его последние действия стремлением от-

вести от своей головы эту ненависть на головы своих сотрудников, старых партийцев и даже верных исполнителей?

Об этой ненависти к «отцу народов» и к его режиму вообще все больше говорят за последнее время наблюдатели России, иностранцы и русские беглецы. С тех пор как Сталин поставил свою ставку на сильных, на новую «знать», расстояние между классами в России начало резко возрастать. Материальное положение рабочих ухудшилось вместе с ростом предъявляемых к ним требований. Колхозное крестьянство вообще не могло примириться с его новым крепостным положением. Вот почему так двоятся — или двоились — за последние годы голоса из России. «Строители», инженеры, стахановцы, командиры армии, интеллигенция имеют основание быть довольными общим направлением политики. Писатели, засыпанные фигуральным золотом, может быть, не за страх, а за совесть воспевали вождя. Наверху культурные достижения были несомненны и исполняли искренних работников культуры бодрым чувством оптимизма. Но в то же самое время в низах, — в колхозах, на заводах, не говоря уже о миллионах лагерных каторжан — зрело недовольство. Бессильное, разочарованное двадцатилетним опытом революции, недовольство это не могло принять открытых форм протеста. Но оно ушло внутрь, затаилось и отравляло все корни социальной жизни. Сталинская Россия строится на зыбкой, предательской почве. Наблюдатели говорят о пораженческих настроениях. Сталин лучше нас видит эту опасность. Приняло ли недовольство масс в последнее время более активные формы? Мы не знаем. Но целый ряд фактов свидетельствует о попытках успокоить это недовольство низов — или обмануть его.

Сюда относятся прежде всего толки о партийном и беспартийном демократизме, толки, переходящее и в политические действия. Перевыборы снизу парторгов и секретарей коммунистических ячеек были первым опытом. Опыт этот не носит комедийного характера. Массам рядовых коммунистов — вряд ли сильно отличающимся по

своим настроениям от народной среды, — предоставлено было расправиться с давившими их партийными держимордами. Попутно были вычищены «троцкисты», конечно, но, главное, был дан выход народному гневу — правда, в самом благонадежном, партийном секторе. Обещанная и прокламированная Сталиным конституция предполагает провести этот опыт в более широком всенародном масштабе. Сталин обещает дать массам право забаллотировывать партийных кандидатов. При отсутствии всякой свободы и организованности масс это право не представляет большой опасности для диктатора. Но отдушиной недовольства оно может явиться. Может ли оно стать первой ступенью к настоящей, хотя бы и своеобразной, советской демократии, — в этом и заключается основной, неразрешимый для нас вопрос русской жизни. Вопрос о том, способен ли Сталин осуществить, или хотя бы начать необходимое раскрепощение русской жизни, который в свою очередь распадается на два вопроса: понимает ли он неотложность этой задачи и способен ли он лично разрешить ее?

На второй вопрос легче дать отрицательный ответ. Личность Сталина столь отягощена грузом преступлений, его имя столь связано с закрепощением крестьянства, его вредительская роль, или ответственность за все срывы и неудачи строительства, особенно явные в текущем году, столь несомненна, что едва ли ему может удаться спуск на тормозах. Судорожные, кажущаяся почти безумными, действия его намекают: на то, что вопрос для него идет о собственной голове. Расправа с Ягодой и бывшим ГПУ, посягательство на маршалов Красной Армии как будто свидетельствуют о том, что в ближайшем кругу его сотрудников зреют заговорщицкие планы.

Но что бы ни случилось, и в чьих руках ни оказалась бы завтра власть, наша установка, русских патриотов и демократов, ясна. Мы не можем ставить на катастрофу, на разгром России, на раздел ее в условиях серьезной иностранной угрозы, хотя бы под флагом так называемой «национальной» революции. Наша ставка не на разрушительные, а на созидательные и охранительные силы: прежде всего на новую русскую интеллигенцию «строителей» России, на ее политический разум, не потерявшей окончательно связи с породившим ее народом, В единении народа со своей интеллигенцией — залог раскрепощения народного труда и освобождения русской культуры.

Страница сгенерирована за 0.02 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com