Оглянитесь кругом, присмотритесь, задумайтесь, и вы убедитесь,—новая Женщина—она есть, она существует. Вы ее уже знаете, вы уже привыкли встречаться с нею в жизни на всех ступенях социальной лестницы, от работницы до служительницы науки, от скромной конторщицы до яркой представительницы свободного искусства. И что всего поразительнее: вы гораздо чаще наталкиваетесь на новую женщину в жизни и только за последние годы начинаете все чаще и чаще узнавать ее облик в героинях изящной литературы. Жизнь десятилетиями тяжелым молотом жизненной необходимости выковала женщину с новым психологическим складом, с новыми запросами, с новыми эмоциями, а литература все еще рисовала женщину былого, воспроизводила отживающий, ускользающий в прошлое тип. Какие яркие образы нарождающейся женщины - человека давала русская действительность в 70—80-х годах! Но писатели шли мимо них, они их не чувствовали, не слышали, не схватывали, не отличали... Своей мягкой кистью чуть коснулся их Тургенев, но и у него эти образы тусклее, беднее действительности. Только в своей поэме, стихотворении в прозе, посвященной русской девушке, обнажил Тургенев голову перед трогательным образом той, которая посмела переступить заветный порог...

За подвижницами, имена которых запечатлены на страницах истории, следовала длинная вереница «безымянных»... Она гибли, как пчелы в потревоженном улье... Их трупами усеяна скалистая дорога в заветное, желанное, жданное будущее... Число их росло, умножалось с каждым годом. Но беллетристы, писатели продолжали шагать мимо них, с тугой повязкой на глазах. Как-будто изощренный на привычных женских образах, взор писателя не в силах был вобрать, усвоить и запечатлеть это новое. Беллетристика, совершенствовавшаяся, развивавшаяся, искавшая новых путей, новых красок и слов, про-

должала упорно выводить обманутых, покинутых, страдающих слабых созданий, мстительных жен, очаровательных хищниц, безвольных «непонятных натур», чистых, бесцветных, милых девушек...

Флобер писал «Madame Bovary» в то время, когда рядом с ним. в плоти и крови, жила, страдала и утверждала свое человеческое и женское «я» такая яркая провозвестница нового женского типа, какой являлась Жорж-Санд ¹).

Толстой разбирался в эмоциональной, суженной вековым порабощением женщины психике Анны Карениной, любовался милой, безвредной Китти. играл темпераментной натурой самочки Наташи Ростовой в то время, когда безжалостная действительность туго скручивала руки все растущему, все увеличивающемуся числу женщин-людей... Даже самые крупные таланты девятнадцатого века не ощутили надобности заменить чарующую женственность своих героинь свойствами, отмечавшими грядущую новую женщину. И только литература последних десяти—пятнадцати лет, только новейшие писатели, и особенно писательницы, уже не могли обойти нарождающийся, выявляющийся тип. Не могла не запечатлеть их на страницах новых творений.

Теперь этот тип становится уже не сенсационной новинкой, теперь вы встретите его не только в «передовом» романе a these. разрешающем одну из современных многосложных проблем, но и в скромном, беспретенциозном бытовом рассказе.

Само собой разумеется, что тип «новой женщины» варьирует от страны к стране, что принадлежность к тому или нему социальному слою кладет на него свой особый отпечаток. что психологический облик героини, ее устремления, жизненные задачи могут значительно разниться между собою. Не как ни разнообразны эти новые героини, мы узнаем в них что-то общее, «видовое», что сейчас же позволяет нам отмежевать их от женщины прошлого. Те по-иному воспринимали мир, те по-иному реагировали, отзывались на жизнь. Не надо обладать ни особыми историческими, ни литературными познаниями, чтобы распознать лицо новой женщины в густой толпе обступивших ее женщин прошлого. В чем это

_____________________________

1) В свое время Катерина Крестовского (псевдоним) считалась типом прогрессивным: но когда мы теперь перелистываем «Большую Медведицу». то убеждаемся, что бунт Катерины - это не столько борьба за свое право, сколько протест самобытной, непокорной натуры. Нет уверенности, что при благоприятном исходе романа Катерина все-таки пойдет „учить народ”: для нее служение народу не непреоборимая внутренняя потребность, а скорее «искупительная жертва» пробудившейся дворянской совести. Отец ушел в монастырь, дочь пошла в народ.

Что касается Верочки Чернышевского в „Что делать?"— это схематичность, надуманность этого образа не позволяли видеть в нем литературный, а тем более, жизненный тип. Верочка—не „сущее". а лишь «должное».

новое, в чем разница, мы не всегда отдаем себе отчет. Ясно одно: где-то в подсознательной области у нас уже создался свой критерий, с помощью которого мы классифицируем, определяем женские типы.

Кто же такие эти новые женщины? Эго не «чистые», милые девушки, роман которых обрывался с благополучным замужеством, это и не жены, страдающие от измены мужа или сами повинные в адюльтере, это и не старые девы, оплакивающие неудачную любовь своей юности, это и не «жрицы любви», жертвы печальных условий жизни или собственной «порочной» натуры. Нет, это какой-то новый, «пятый» тип героинь, незнакомый ранее, героинь с самостоятельными запросами на жизнь, героинь, утверждающих свою личность, героинь, протестующих против всестороннего порабощения женщины в государстве. в семье, в обществе, героинь, борющихся за свои права, как представительницы пола. «Холостые женщины» - так все чаще и чаще определяют этот тип. «Die junggesellinen»…

Основным женским типом близкого прошлого была «жена», женщина-резонатор, придаток мужчины, его дополнение. Холостая женщина менее всего «резонатор», она перестала быть простым отражением мужчины. Холостая женщина обладает самоценным внутренним миром, живет интересами общечеловека, она внешне независима и внутренне самостоятельна. Двадцать лет тому назад такое определение ничего бы не говорило ни уму ни сердцу. Девица, мать, просто «синий чулок», любовница или светская львица в роде Элен Куракин — все это были - понятия ясные, ходкие; но холостая женщина, — ей не было места ни в литературе, ни в жизни. Когда в истории попадалась женщины с чертами, напоминающими современную героиню, эти случайные отклонения от нормы рассматривались как психологический феномен.

Но жизнь не стоит на месте, а колесо истории, вращающееся во все ускоряющемся темпе, заставляет уже людей одного и того же поколения вмещать новые понятия, обогащать свой лексикон новыми определениями. Новая, холостая женщина, о которой наши бабушки и даже наши матушки не имели представления, — она существует, она реальное, жизненное явление.

Новые, холостые женщины — это миллионы закутанных в серые одежды фигур, что нескончаемой вереницей тянутся из рабочих кварталов на заводы и фабрики, к станциям круговых дорог и трамваев в тот предрассветный час, когда утренние зори еще борются с ночною тьмою.... Холостые женщины — это те десятки тысяч молодых или уже увядающих девушек, что в больших городах ютятся в своих одиноких комнатах- клетушках увеличивая собою статистику «односемейных» хозяйств. Это те самые девушки, женщины, что ведут непрерыв-

ную глухую борьбу за жизнь, что просиживают дни за конторским столом, что стучат на телеграфных аппаратах, что стоят за магазинным прилавком. Холостые женщины—это девушки со свежей душой и головой, полной смелых мечтаний и планов, что стучатся в храмы наук и искусства, что деловитой, мужской походкой обивают тротуары в поисках грошового урока, случайной переписки... Холостую женщину вы увидите сидящую за письменным столом, заканчивающею опыт в лаборатории, роющеюся в архивных материалах, спешащею на больничную практику, готовящею речь для политического выступления.

Как не похожи эти образы на героинь недавнего прошлого, на обаятельных, трогательных женщин Тургенева, Чехова, на героинь Зола, Мапассанна, на безлично-добродетельные женские типы литературы немецкой и английской даже 80-х и начала 90-х годов! Жизнь творит новых женщин, — литература их отражает.

Длинной пестрой лентой разворачивается перед нами недавно начавшееся шествие героинь нового женского облика. Впереди, расчищая густые, колючие заросли терновника современной действительности, идет своей спокойной, гордой, решительной поступью работница Матильда ¹)... Терновник жизни до крови ранит руки, ноги ее, терзает ей грудь... Но не дрогнет уже это окаменевшее, закалявшееся в горе и муках лицо, лишь глубже врезаются горькие складки у рта, лишь холоднее блеск ее непреклонно - гордого взора. Новое горе, искра радости — редкая залетная гостья в рабочей среде—проходят мимо, не задевая ее... Матильда стоит на горе, гордая, непоколебимая, непреклонная, закутанная в серую шаль... Статуя печали. Но глаза ее устремлены в неведомое, — она видит «будущее», она верит в него... Закаленная в ранних схватках с жизнью, пришла Матильда в город. Свежесть, юность, здоровье били в ней ключом! Достучалась у фабричных ворот и вошла в мастерскую. Кирпичное чудовище поглотило еще одну жертву. Но Матильда не боится жизни. Уверенно и гордо переступает она через капканы, что, издеваясь над одиноко бредущей девушкой, ставит ей судьба. Житейская грязь и пошлость не прилипают к ее опрятным одеждам. Матильда непоколебимо, в наивном неведении, несет через жизнь свое ясное, чистое человеческое «я». Она только «одинокая, бедная фабричная девушка», но она горда тем, что она такая, как она «есть», она горда своей внутренней силой, тем, что она сама по себе. Первая нежная, ясная, как сама молодость, привязанность, первая радость материнства... Первое ощущение любовной зависимости, робкий «бунт» за былую свободу... Потом волна новой, горячей, как лето, страсти... Страдания, муки любви,

_____________________

1) Роман Карла Гауптмана «Матильда».

томление, боль, разочарование, и слова материнство, и снова одиночество... Но не покинутая, «погибшая» девушка, не жалкое, придавленное создание стоит перед нами, — нет, гордая, одинокая, замкнувшаяся в себе мать - человек. Растет, крепнет личность Матильды, и каждая новая боль, каждая новая страница жизни лишь отчетливее выявляют в ней ее сильное, непоколебимое «я».

Рядом с Матильдою, мягко ступая своими загорелыми, потрескавшимися от жары и непогоды босыми ногами, бредет рязанская уроженка Татьяна («Записки прохожего», М. Горький), Ходит с такими же бесприютными, как она сама, бездомными... «Кусок меди в куче обломков старого, изведенного ржавчиной железа»... Сегодня занята в Майкопе, в период косовицы, завтра бредет на Дон с партией случайных товарищей... Где почуют заработок, туда и тянутся люди.

С ними и Татьяна. Свободная, как ветер, одинокая, как ковыль степной. Никому не дорогая. Некому постоять за нее. С глазу на глаз, грудь с грудью ведет она непрерывную, неустанную борьбу с судьбою... Треплет, не жалеет ее судьба, не ласкова она, сурова к холостым женщинам, подобным Татьяне или Матильде... Но не гнется Татьяна под ударами бича жизни, долго не гнется, носит в душе своей мечту затаенную, снится ей земляное, незатейливо - ясное, как безветренный летний день, будущее... Ходит по свету и ищет своего счастья... А оно, точно издеваясь над Татьяной, уплывает все дальше и дальше... И только крохи мимолетных земных радостей подбирает жадная до жизни, вся настороженная, вдумчиво-ласковая Татьяна-Рязанская.

Растрогал душу ее проходящий, заплакала, загорелась и отдалась ему просто, правдиво, как отдаются, вырывая у жизни свои маленькие земные радости, одинокие, «холостые» поневоле женщины, кочевницы - работницы. Но жизни своей с проходящим связать не захотела: «Не годится это мне... не согласна! Кабы ты крестьянин был, а так, что толку? Одним часом жизни не меряют, а годами»...

И ушла, тихо улыбнувшись ему на прощанье, ушла искать своего задуманного счастья-мечту, ушла, унося с собою думу свою, будто одна она на земле и будто все надобно ей одной устроить по-новому...

Идут Матильда и Татьяна, раздирают терновники жизни, прочищают руками и грудью своею новую дорогу к желанному будущему... А за ними толпятся, спешат вступить на новой проложенный путь новые женщины других социальных слоев. И их цепляют, ранят оставшиеся ветки колючего терновника, и их ноги, непривычные к хождению по острым камням, покрыты запекшимися ранами и по их следам бегут красные струйки крови... Но остановиться нельзя: тесной непрерывной вереницей прибывают все новые и новые на пролежен-

ный путь и все шире становится дорога... Горе ослабевшей!.. Горе обессилевшей!.. Горе оглянувшейся назад, в уходящую даль прошлого!.. Ее столкнут с дороги тесные ряды спешащих вперед... И с поникшей головою, в сторонке от новой дорога побредет ослабевшая, оглянувшаяся на серый замок прошлого рабства... В густой толпе идущих по новому пути женских образов мы узнаем героинь всех национальностей, всех общественных слоев. Впереди вырисовывается красочная фигура артистки Магды ¹). Этой гордой своим искусством, своим достижением девушки-женщины, с ея дерзновенным для женщины девизом: «Я—это я, и только через себя я стала такая, какая я есть». Магда переступила через традиции бюргерского дома провинциального городка, она бросила перчатку в лицо буржуазной морали. Но гордо стоит она, «согрешившая», в доме родительском, у себя на «родине». Магда знает цену своей личности и непреклонно защищает свое право быть такой, как она есть. «Перерасти свой грех—это ценнее той чистота, что вы здесь проповедуете».

Решительно выступает на новую дорогу смелая, умная, яркая девушка Ольга ²). Она вырвалась из старозаветной еврейской семьи и, преодолев ряд жизненных препятствий, попала в водоворот жизни большого европейского города. Ее приобщают к избранному кружку интеллектуальных «сливок общества», пестро разворачивается перед ней жизнь культур некапиталистического центра. Борьба за жизнь, борьба с интеллигентской безработицей, борьба за утверждение себя, как человека и как женщины. Ольга живет так, как живут тысячи девушек - интеллигенток в большом культурном городе,—одинокой, трудовой жизнью. Ольга не боится жизни и смело требует у судьбы своей доли личного счастья. Тот, кого любит Ольга, — и близок и далек ей. Их жизненные пути временно скрещиваются. Основать общую жизнь—это не в интересах обоих. Любовь—лишь полоса в их богатой переживаниями жизни. Страсть тухнет, гаснет,—отмирает и любовь. Они расходятся. И опять перед нами не слабая, жалкая, покинутая девушка, но человек, испивший из чаши, в которой вино было смешано с оцтом. Ольга сильнее своего избранника. В минуту несчастья, даже любовного горя, он бежит к Ольге, как к единственно верному другу... В сложной, богатой переживаниями и борьбой жизни Ольги любовный роман—лишь привходящий «эпизод»...

В толпе новых женщин, величаво подняв свою красивую голову, уверенно ступает женщина-врач Лансовело ³), типичная холостая женщина'. Ее жизнь—наука и врачебная практи-

________________________

1)Зудерман— «Родина».

2) Грета Майзель Хесс- «Интеллегенция »

3) Коллет Ивер – «Принцесса наук»

свое сердце, посвятить весь ум и все силы на то, чтобы ему; одному было хорошо, сделать эго с полным сознанием, с радостью,—тогда женщина может быть счастлива. Но почему это именно одному?.. Если надо забыть себя, так я это сделаю скорее не для того, чтобы у него одного был хороший обед и спокойный сон, а для десятков других, несчастных»... И когда Мятлев делает попытки посягать на свободу Агнессы, когда он ставит свою любовь между нею и ее делом, ее писанием,—Агнесса считает их договор нарушенным и союз расторгнутым...

Не спеша, с оттенком неуверенности, следует за Агнессой менее законченный образ холостой женщины—Веры Никодимовны ¹). Вера Никодимовна—-курсистка последнего поколения, с налетом модернизма. У нее есть «прошлое», и это прошлое, кончившееся «ужасной, ужасной пошлостью», оставило темный след на душе. Не одна «физиология» толкнула рассудочную и скорее холодную Веру в объятия мужчины... «Никто не знает, как мало виновата в этом чувственность, как далеко это от распущенности», признается она своей молоденькой приятельнице. Что-то другое стояло за этим. Что именно? Жажда материнства? Быть - может, искание близкой, понятливой души этой- опасной удочки, на которую попадаются даже трезво - рассудочные холостые женщины... С тех пор Вера Никодимовна окружена ищущими ее мужчинами. Но, сторонясь сближения с ними, она, по атавистической привычке, унаследованной от бабушек, дразнит их надеждами; быть «обворожительной» стало ее специальностью. Но, в противоположность бабушкам, за свободу свою она держится крепко, и за пределами гостинного флирта Вера Никодимовна—работающая, думающая женщина-человек...

С грустной улыбкой проплывает мягкий образ чахоточной Мери ²), за ней, постукивая своими поношенными башмаками, спешит на заработки маленькая, смелая подвижница Таня ³). Им вслед несется гаденький смех духовно-больной, пошлой Аннет ⁴), своего рода пародии на холостую женщину. Наивно грубовато пробивается по новому пути героиня Санжар—Анна ⁵). Взявшись за руки, идут «районщицы»: Мирра, Лидия, Нелли ⁶). У каждой есть что-то свое, святое, не женское только. Даже у будто бы пустенькой Лидии—ее тщеславие, ее карьеризм... Но когда налетает любовь, когда женское естество предъявляет свои права, тогда все эти девушки без былого сентиментального ужаса перед собою переступают запретный для девушки порог... А там опять закручивает их многострунная жизнь, в которой любовь—лишь привходящая мелодия…

___________________________

1) Потапенко – «В тумане» («Современный мир» 1912 г.)

2) Винниченко – «На весах жизни».

3) Тоже

4) Тоже

5) Н. Санжар – «Записки Анны»

6) Р. Григорьев – «На ущербе»

Лаская глаз своим душевным изяществом, будто вся сотканная из мягких, акварельных тонов, скользит, набегая острых камней, артистка театра варьете—Рене ¹). С разбитыми иллюзиями, с израненным сердцем ушла она от мужа, бросила перчатку свету, к которому принадлежала когда-то. Ее жизнь теперь—в искусстве, в творимых ею мимических танцах и сценках без слов. Кочующая, утомительная, трудовая жизнь... Она не ищет, а бежит от приключений: слишком изранено, исколото сердце. Свобода, независимость и одиночество—венец ее личных желаний. Но когда Рене после долгого трудового дня садится к камину в своей одинокой квартире, она ощущает, как безглазая тоска одиночества вползает в комнату и становится за ее креслом.

«Я привыкла жать одна,—заносит она в свой дневник,— но сегодня я себя чувствую такой одинокой...»—«Разве я не самостоятельная, не свободная?.. И... ужасно,—одинокая»... Не звучит ли в этой жалобе женщина прошлого, привыкшая слышать вокруг себя знакомые, любимые голоса, ощущать чью-то привычную ласку?

И Рене, когда встречает на пути своем настойчивую любовь- привязанность, позволяет налетевшей волне и ее подхватить. Но страсть не ослепляет, не туманит привычного к анализу мозга.

— «Ce ne sont que mes sens qui sont attaques («Задеты лишь струны чувственности»), - констатирует она с грустным сожалением,—«point d’autres delires que celui de mes sens» («Лишь чувственность опьяняет,—ничто другое»). Рене трезвеет. Новая любовь не дает того, что искала Рене. В об'ятиях любимого— она по-прежнему одинока. И «La Vagabonde» («Бродяжка») бежит, бежит от своей любви, бежит потому, что эта любовь так далека от ее утонченных запросов любви.

Прощальное письмо Рене к покидаемому другу—эго, документ современной, требовательной, взыскательной к жизни женской души...

За ней проходит героиня Бенетта ²), писательница, девушка- женщина. Порыв экстаза, преклонения бросил ее в об’ятпя большого музыканта, но пережитое только помогает ей найти я утвердить себя, выявить свой талант писательницы и трезвее, вдумчивее, сознательнее отнестись к жизни.. Когда же налетает новая любовь, она уже не бежит от нее в ужасе, как бы делали героини былых английских романов, считая себя недостойными—падшими, но с улыбкой идет ей навстречу., Стремительно рвется вперед беспокойная, темпераментная Мая ³), с ее иронической складкой ума. Все события ее жизни— лишь этапы для отыскания самой себя, для утверждения себя—

_________________________________

1) Копетт Вили – «Бродяжка»

2) Беннет – «Святая Любовь»

3) Г. Мейлель Хесс – «Голос»

личносги: борьба с семьей за самостоятельность, разрыв с первым мужем. кратковременный роман ориентальным героем, вторичный брак, полный изощренных психологических сложностей, внутренней борьбы в душе самой Маи между «старой» и «новой» женщиной, живущей в ней; опять разрыв, опять искание, пока Мая не встречает, наконец, человека, который умеет отнестись с уважением к ее «голосу»—этому символу личности, признать его ценность и образовать тот внутренне - свободный любовный союз, о котором Мая всю жизнь томится.

Жизнь Маи полна психологических сложностей, переживаний: но то, что давно бы сломило женщину прошлого (измена любимого человека, разрыв с двумя мужьями), то служит лишь «уроком для Маи, позволяя ей полнее осмыслить себя. Она следует бессознательно совету Гете — каждый день начинать жизнь сначала, как-будто только сегодня она началась... «Моя сильная, смелая воля, которую ничто не могло сломать, спасала меня. Моя бессознательная воля—сохранить самое себя. Как рука ангела-хранителя, вела она меня через жизнь», — говорит сама Мая.

И все-таки в Мае еще очень много пережитков прошлого. Новая, самостоятельная, внутренне свободная женщина постоянно борется с атавистической склонностью, стать «тенью мужа», его резонатором. Гак знакомо ее наивное, добросовестное старание «подделываться» даже внутренне под вкус того мужчины, которого она любит, «исправить» себя соответственно идеалу, который рисует себе ее избранник. Будто сама по себе она ценности не имеет, будто ее личность измеряется лишь отношением к ней мужчины. Это, ___стическая в женщинах черта, которая заставляла даже такую великолепную, такую яркую, такую обаятельную индивидуальность, как Жорж-Санд, то вместе с пылким Мюссе отрекаться от земли, то в угоду трезвого политика Мишеля из Буржа кутаться в политическую тогу и пытаться отречься от витания в надзвездном мире художественного творчества.. Но сильная индивидуальность женственной Жорж-Санд сама ставила границы таким экспериментам. Наступал момент, когда Жорж-Санд ощущал, что начинает терять себя, что в приспособлении своем женщина, Аврора Дюдеван, погубит, съест, затопчет смелого, мятежного, стремительного мечтателя, поэта Жоржа-Санд. Тогда она неожиданно выпрямлялась во весь рост своей яркой личности, и чуждые ей душевные порывы спадали сами собою. В таких случаях Жорж-Санд рвала прежнюю связь беспощадно. И если такое решение назревало в ее душе, ничто уже не могло ее удержать, никакая власть, даже собственная страсть не могла сломить волю этого большого человеку с чарующей, чутко-отзывчивой женской душой... Когда Аврора Дюдеван темной осенью скачет из своего имения Ногана на мимолетное, прощальное свидание с Мишелем из Буржа, хотя решение уже созрело и при ___то—порвать с ним, не

боитесь за Ж.-Санд, вы чувствуете, что это свидание не в силах изменить его решения, что это лишь последняя дань гаснущей страсти, которую Жорж-Санд кидает плачущей Авроре... Этап перейден, переживанию поставлена точка.

Мая Мейзель-Хесс, разумеется, мельче, слабее Жорж-Саид, но и для нее есть предел приспособления к возлюбленному, к ее атавистическая склонность отказаться от себя, стушеваться, раствориться в любви наталкивается на уже развитую, определившуюся в ней человеческую личность. И Мая в нужную минуту тоже выпрямляется и уходит, спасая себя, «свой голос»...

Как трудно современной женщине сбрасывать с себя эту воспитанную веками, сотнями веков способность в женщине ассимилироваться с человеком, которого судьба выбрала ей в властелины, как трудно ей убедиться, что и для женщины грехом должно считаться отречение от самой себя, даже в угоду любимого, даже в силу любви...

Возле Маи твердо ступает холодно - рассудочная, честолюбивая Ута ¹). Ута—артистка: вся ее жизнь—это сплошное выявление и украшение своего «я», которое она сама ценит превыше всего в мире. Как-будто самое искусство дорого ей лишь как способ полнее и всестороннее развить и проявить свою сильную индивидуальность. Это—естественная реакция против векового самоунижения женщины, ее покорного отречения от права быть самоценной личностью.

Сильное, яркое честолюбие, холодный ум, громадный эгоизм и яркий сценический талант перевешивают и загоняют в темный угол Уту-женщину. Равнодушно проходит она мимо личного счастья, мимо беспредельной привязанности Клодта. Его любовью она дорожит, любуясь в ней на свое отражение, как в зеркале. Когда Клодт на ее глазах, толкаемый отчаянием, измученный холодным равнодушием Уты, изменяет ей, Ута плачет, но в ней оскорблена не женщина, а артистка, стоящая у всех на виду, поклонник которой посмел уйти к ее сопернице к ненавистной Фрончини. Рыдает в ней не любовь оскорбленная, а задетое самолюбие. Ута до конца романа остается верной себе,—она несет через жизнь свой душевный холод и преклонение пред собственным ля»... Но не потому ли, что в Уте отсутствует тот «священный огонь», который и из маловышколенных артистов делает «великих», может, легкомысленная, темпераментная самочка Фрончини побеждает умную, тонкую, даже «великую» в своем разработанном искусстве, безтемпераментную Уту?

В толпе мелькает балованная жизнью художница Таня ²) Таня—замужняя женщина, и тем не менее ее нельзя не отнести в типу «холостых» женщин, как нельзя не отвести сюда и

___________________________

1) Генрих Манн – «В погоне за любовью»

2) Нагродская – «гнев Диониса»

Маю, три раза заключавшую формальный брак. Таков их внутренний облик. Разве, даже живя под одной кровлей со своим гражданским мужем «Зигфридом», Таня не остается по-прежнему свободной, самостоятельной, человеком—«сама со себе»? Она морщится, когда ее муж, представляя ее друзьям, как жену, не называет ее по собственному имени. Каждый из них живет в своем мире; она—искусством, он—своей профессурой, наукой. Это пара хороших друзей—товарищей, связанных крепкими душевными узами, но, как добрые друзья, не стесняющих свободу друг друга.

В эту ясную атмосферу врывается слепая физиологическая страсть Тани к красивому самцу Старку. В Старке Таня любит, разумеется, не его духовный облик, не его «душу», а das ewig Mannliche («вечно мужское»), что потянула ее к нему с первой встречи. Мимо его духовного облика она скользит так, как до сих пор мужчины скользили мимо души даже страстно - любимой женщины и беспомощно разводили руками, когда «обожаемая» Аня, Маня или Лиза в слезах бросали им привычный упрек: «Но душу-то, душу-то ты не даешь свою»... Отношение Тани к Старку вообще носит на себе печать чего - то мужского. Чувствуется, что как личность она и ярче, и сильнее, и богаче его. Таня слишком человек, слишком мало самка, чтобы голая страсть могла удовлетворить ее; она сама сознает, что страсть к Старку не обогащает, а беднит ее душу, сушит ее. Характерно, что Таня меньше страдает от сознания своей измены мужу, нежели в минуты отрезвления от любовных чар мучится несовместимостью такой любви с планомерной, усидчивой работой, составляющей суть жизни Тани. Страсть съедает силы, время Та, мешает свободной работе творчества... Таня начинает терять себя и то, что для нее самое ценное в жизни. И Таня уходит, Таня возвращается к мужу, но не потому, что так велит «долг», и не из жалости к нему, а из любви к самой себе, спасая себя, свою личность ¹). Со Старком она может потерять себя. Она уходит, унося под сердцем ребенка Старка... Уходит, когда страсть еще не угасла... Где героини романов доброго старого времени, которые бы имели мужество, смелость поступить, как Таня?

Таня делает тот выбор, какой в свое время сделала одна из первых новых по психологии женщин Ибсена—Эллида. Когда человек с моря требует, чтобы Эллида последовала за ним. а муж предоставляет ей полную свободу выбора,—Эллида остается с мужем. Она осталась, сознавая, что этим она со

_________________________

1) На этой месте, собственно, следовало автору поставить точку. Весь дальнейший роман со Старком «придуман», и в покорившейся обстоятельствам Тане. В Тане, отрекшейся от своего искусства и обратившейся в орудие наслаждения для чуждого ей Старка, мы не узнаем былой смелой, цельной личности. Тани—человека. Жалко, что автор так оклеветал свою Таню.

храняет свою внутреннюю свободу, тогда как уйдя с человеком из-за моря, сна ее утратит. Эллида осознала, что ей угрожает самый страшный для женщины плен—плен страсти, власть того, кто держит ее женское сердце в своих руках...

Скромно пробирается душевно-стойкая, духовно - сильная Йозефа ¹), своими руками помогая обламывать торчащие еще по краям дороги колючие кусты житейского терновника. Она утаптывает дорогу к экономической самостоятельности женщин буржуазной среды, она указывает путь к свободным профессиям. Неуверенной стопой нащупывает путь чуткая, настороженная Криста Руланд ²), этот чарующий духовный облик просыпающейся женщины, большими, широко раскрытыми глазами вопрошающей мир, ищущей «новой правды», женщины, впервые научающейся познавать самое себя. Ее девиз: «Я—это я, ты—это ты, единое мы только в любви».

Затаив трагедию своей души, свою, ей самой непонятную, жуткую, непривычную «мировую скорбь», пробирается робко, по краешку дорога, с еще закрытыми для «новой правды» глазами героиня Юшкевича—Елена ³). Она—не холостая и даже не вполне новая женщина: в сложный узел сплелись в ее психологии черточки нового и старого типа. Вечно - женское в ней ярко и сильно, но дух ее—ее человеческое «я»—полон сурового вопроса, мягкая, женская душа, податливая, любящая, полна женских противоречий и даже рабской лжи, а мятежный, непримиримо ищущий, вопрошающий дух делает из Елены образ нового склада. В мягких тонах описал ее Юшкевич и так бережно, так любовно касался этого образа, будто боялся словом одним разбить эту хрупкую женскую душу, погибшую от трагедии духа.

В толпе новых женщин мы различаем Ренату Фукс ⁴), эту «бунтующую душу», сумевшую сохранить свою душевную чистоту, пройдя через стыд и грязь. На лице ее застыло величавое спокойствие, на девичьих руках ее лежит младенец, будущий «новый человек»... Рядом с ней гордо ведет за руку свою дочь героиня Грэнт Аллэна ⁵), дитя любви, дитя «демонстративно» неоформленного союза... Деловито размахивая руками, бежит в свою лабораторию химичка Мария ⁶) с ясной улыбкой и найденной в жизни гармонией... Высоко над головой несет среди облепляющей ее житейской грязи проститутка Милада ⁷) свою «священную миссию»... Надев на себя" личину. ;«кокетливой самочки», сознательно переступает через собственную

____________________________

1) Ильза Фраппан – «Труд»

2) Гедвиг Дом – «Криста Руланд»

3) Юшкевич – «Вышла из круга»

4) Вассерман – «рената Фукс»

5) Грэнт Аллэн – «Женщина, которая посмела»

6) Винниченко – «На весах жизни»

7) Е. Иерузалем – «Священный жук».

страсть эс-еровка Анна Семеновна... ¹) Иронизируя над предрассудками света, легкой походкой, не задевая своими воздушными одеждами ил терниев жизни, скользит эмансипировавшая английская студентка Фанни...²) Мелькает знакомое лицо другой студентки далекого севера—Анны Мар...³) Пытаются вступить на новый путь отдельные героини Бьернсена, Ионаса Ли («Дочери Коменданта), Яковсена, Лефлер. Тревожно останавливаясь, будто прислушиваясь к голосу женщины прошлого у себя в душе, нехотя вступает на новый путь Иенни ⁴), норвежской писательницы Ундзет. Как и Таня Нагродской, она убегает от отца своего будущего ребенка, чтобы материнство не скрепило еще сильнее уз, начавших ее тяготить. Все смелее вдет она теперь по новому пути; но голос прежней женщины напоминает о прошлом, будит забытые эмоции, понятия, представления... Иенни останавливается, Иенни оглядывается назад и падает мертвая...

А мимо проплывают все новые и новые образы женщин, просыпающихся, «бунтующих», ищущих...

Мягкий, чарующий силуэт Франсуазы Удон ⁵)с ее любовью- дружбой к Кристофу, с ее страстью к другому, с ее огненным темпераментом, ненасытным честолюбием артистки, железной волей и чуткой, деликатной душой... Рядом с нею неприкрашенный, жизненный тип работящей, уравновешенной Сесиль ⁶), не сознающей, что в ее покойном «достижении» сокрыта «новая правда»… Суффражистка. Юлия Франс ⁷) беглянка из России Мари Антин ⁸), еврейская девушка, пробившая себе путь к американскому гражданству, в обеспеченному положению, отдельные героини Рикарды Хук ⁹), Гавриель Рейчер, С-ары Гранд, Гемфи Уорд, Крандиевской, симптоматического Боборыкина, салонного Марселя Прево...¹⁰).

_______________________________

1) О. Рунова – «Борьба».

2) Бернард Шоу – «Раний дебют».

3) Г. Гауптман – «Одинокие».

4) С. Ундзет – «Иенни».

5) Р. Ролан – «Жан Кристоф».

6) Тоже.

7) Г. Атертон – «Юлия Франс и ее эпоха».

8) Мари Антин – «Обетованная земля».

9) Напр. Роза из «Vita somnium Breve»

10) Большинство из перечисленных авторов—женщины: многие из их произведений не представляют настоящей художественной ценности, но для намеченной цели эти, даже мало-талантливые сами по себе веши дают несравненно больше, чем цельные художественные творения беллетристов-мужчин. Большинство романов и повестей, написанных женщинами, заключают в себе не малые доли автобиографизму что для нас имеет наибольший интерес. Чем безыскусственнее отражена неприкрашенная правда жизни, чем полнее и правдивее изображена психология современней женщины, ее боли, искания, запросы, противоречия, сложности и устремления,— тем богаче материал, который служит для изучения слагающегося духовного образа новой женщины.

С тех пор, как писательницы перестают слепо подражать мужским образам, не боясь вскрывать тайники женской души, бывшие до сих пор сокрытыми даже для величайших художников слова, с тех пор, как писательницы заговорили „своим языком", о своем, «женском», их произведения, даже если в них и отсутствует порою внешняя красота художественного творчества, имеют свою особую ценность и свое особое значение. Они помогают нам, наконец, познать «женщину», и именно женщину нового, складывающегося формирующегося типа.

Много их, не перечислить всех в атом беглом очерке Но именно то, что этих новых женщин так много, что с каждым днем прибывают все новые и новые, что эти образы уже в опошленном виде попадаются даже в лубочных писаниях Вербицкой,—это показатель, что жизнь неустанно творит и созидает новый женский тип.

Что-то чужое, порой отталкивающее нас своею непривычностью, несет с собою новая женщина. Мы приглядываемся к ней, ищем знакомых, милых черт, какими обладали наши матери, бабушки. Но перед нами встает, заслоняя прошлое, целый мир новых эмоций, переживаний, запросов. Мы недоумеваем, мы почти разочарованы... Где былая милая женская покорность и мягкость? Где привычное уменье женщин «приспособиться» в браке, стушеваться даже перед ничтожным мужчиной, уступить ему первенство в жизни?

Перед нами женщина - личностъ, перед нами самоценный человек, со своим собственным внутренним миром, перед нами индивидуальность, утверждающая себя, женщина, срывающая ржавые оковы своего пола...

Каковы, однако, те свойства характера, те новые эмоции, те черточки в психологии женщин, которые позволяют нам отнести их по внутреннему облику к разряду новых женщин, холостых?

Эмоциональность была одним из типичных свойств женщины прошлого, эмоциональность служила одновременно и украшением и недостатком женщины.. Современная действительность, вовлекая женщину в активную борьбу за существование, требует от нее уменья побеждать свои эмоции, умения переступать не только через многочисленные препятствия социального характера, но и волею укрощать свой немощный, легко, по- женски, ослабевающий дух. Чтобы отстоять у жизни свои новозавоевываемые права, женщине приходится совершать над собой самою гораздо большую воспитательную работу, чем мужчине. Черные думы, заботы гнетут Йозефу в романе И. Фраппан— :«Труд», слабые плечи ее гнутся под непривычной ношей жизни. Ей хочется разрыдаться, разжалобиться над собою, как это делали прежние женщины, отдаться своему горю. Но работа,— установленная, размеренная по часам работа в клинике не

_________________

для величайших художников слова, с тех пор, как писательницы заговорили „своим языком", о своем, „женском", их произведения, даже если в них и отсутствует порою внешняя красота художественного творчества, имееют свою особую ценность и свое особое значение. Они помогают нам, наконец, познать „женщину", и именно женщину нового, складывающегося формирующегося типа.

ждет. Ее нельзя по произволению отсрочить, отодвинуть, подобно уборке дома или штопанью детского платья... Йозефе приходится сделать привычное для мужчины и незнакомое женщине прошлого усилие над собою, запрятать под замок свое личное, и в урочный час—она в клинике...

У Матильды умирает ребенок—ее радость, все, что осталось ей от ее знойной, как лето, любви... Но станок крепко приковывает Матильду к фабричной мастерской, и ее привычные пальцы работают, не обрывая ниток...

Современная действительность беспощадно требует от каждой женщины, имеющей промысел, профессию, работу вне дома, той доли внутренней самодисциплины, того уменья волей побороть эмоции, какая лишь в виде исключения встречалась у женщины прошлого.

Ревность, подозрительность, нелепая «бабья» месть,—разве же это не типичные свойства женщины прошлого? Ревность— эмоция, которая лежала в основе почти всех трагедий женской души. Разумеется, ревность является трагедией и мужской души, но для своего Отелло Шекспир избрал не самодисциплинированного культурного англичанина, не интеллектуально-утонченного венецианца, а эмоционального мавра...

Эмоциональность женщины заставляла ее доводить свою ненависть соперницы до уродливейших форм, заставляла выступать на поверхность самые жалкие, «рабьи» свойства женщины. Если героиня и не всегда обливала серной кислотой свою соперницу, то уже наверное обжигала ее ядом своей клеветы.

Новые женщины—не собственницы в своих переживаниях. Требуя уважения свободы чувства для себя, они научаются допускать эту свободу и для другого. Характерно повторяющееся в целом ряде современных романов отношения героинь к своим соперницам. Вместо серной кислоты и клеветнических нападок мы встречаем бережно - чуткое отношение к другой женщине, сопернице. Мая и первая жена ее избранника, в «Голосе», не только не ненавидят одна другую, но находят общий язык и во многом оказываются ближе друг к другу, чем тот, кто владеет сердцами обоих. Мая плачет над теми оскорблениями, которые «он» наносит душе ее соперницы. И будто личную обиду испытывает она, узнав, как страдала ее соперница. когда их общий «он» брал ее, как «законную», ему принадлежащую вещь, без согревающей ласки, без призывных поцелуев... Мая оскорблена за «женщину», Мая умеет чувствовать не узко индивидуально, в Мае уже появляется незнакомая былым женщинам эмоция,—эмоция коллективности, товарищества...

А разве не характерно отношение той же Маи к ненужной, нелепой измене ее второго мужа? Она застает своего супруга en flagrant délit, но Мая не падает без чувств и не поднимает скандала. Она убегает, и убегает к кроваткам детей его

первой жены. Эти спящие детские головки омывают ее скорбь от грязи. Она возвращается в свою одинокую квартиру.

Ее знобит. Мая разводит огонь, кутается в шаль и заставляет себя взяться за чтение интересующей ее книги. Так она скорее уйдет от себя самой, так она найдет нужное равновесие...

Ирина в романе Кредо («В тумане жизни») не только мирится с былой привязанностью Виктора, она требует от него бережного отношения к душе ее соперницы... Зато Виктор, узнав о прошлом Ирины, вопрошает тоном оскорбленного самца: «Который я по счету? Я хочу знать... Много их было?..» Виктор—передовой человек, писатель, но и в нем «зверь» сильнее, чем в пустенькой Ирине, весь облик которой представляет интерес только потому, что и она протягивает руки к новой правде жизни.

В новой женщине «ревнивую самку» все чаще и чаще побеждает «женщина - человек».

Другой типичной чертой современной женщины является ее повышенная требовательность к мужчине,—черта, на которую часто указывает в своих писаниях и Эллен Кей. Женщина прошлого была веками приучена к небрежному отношению к себе, к ее маленькому бедному духовному миру, со стороны ее властелина и бога. Она мирилась и со снисходительными улыбками мужчины над ее женскими слабостями и горестями, с невниманием к тому, что она думает, что переживает. Разве не удивляются и теперь мужчине, когда узнают, что лишь редкие из них умеют прислушаться к женщине даже в минуты интимнейших переживаний?.. Такое поверхностно-небрежное отношение к женскому «я» бывало и раньше причиной семейных трагедий.

Опытные дон-жуаны умели взять не только тело женщины, но и завладевали ее душею, зачастую лицемерно разыгрывая с нею комедию «понимания», бережно-любовного отношения к ее незначительному «я», мимо которого более искрений муж проходил небрежно, равнодушно. Но дон-жуаны приходили и уходили, а законный властелин оставался, и женщина, веками приспособляясь к жизни, умеряла свои собственные запросы и требования, сводила свое понятие о счастье на удовлетворение внешнего, вещественно-осязаемого...

«Он» дарил кольца и серьги, «он» носил цветы и конфекты. Значит—любил!..

А если бывал деспотичен и груб, если налагал ряд запретов и требований,—на то было его право, право властителя сердца!..

Современная женщина становится требовательной, она желает и ищет бережного отношения к своей личности, к своей душе. Она требует уважения к своему «я». Деспотизма она не выносит. Когда ориентальный возлюбленный Маи запреща-

ет ей петь в концертах, а узнав о нарушении этого запрета решается «в наказание» не писать ей целых две недели, он убивает в ней чувство к себе. «Наказывать» ее, свободно отдавшую ему свое сердце?

В этом отстаивании своей внутренней свободы есть что-то напоминающее женщин древних саг, женщин эпохи родового быта. «Твоя воля исполнена, но во мне ты потерял жену»—бросает мужу-королю Розамунда, когда он заставляет ее выпить из черепа ее убитого им отца. И в устах Розамунды—это не пустая угроза: она убивает мужа, которого до того страстно любила.

Современная женщина может простить многое из того, с чем всего труднее помирилась бы женщина прошлого: неумение мужчины доставить ей материальное обеспечение, небрежность внешнюю к себе, даже измену, но никогда не забудет, не примирится она с небрежным отношением к ее духовному «я», к ее душе. Если ее друг «не слышит» ее, отношения теряют для новой женщины половину ценности.

Когда возлюбленный Кристы Руланд на ее вопрос: как он смотрит на женщину, сначала отшучивается, а затем высказывает банально-ходячие взгляды, Криста чувствует невольное отчуждение. Как мог он, тот, кто купил ее душу своим внимательным отношением к ней, к ее духовному «я», оказаться «настолько глух», чтобы не понять, как важно было ей услышать от него другое? Не прощает .Франку Криста, как не прощает этого и всякая новая женщина, той перемены, какая совершается в психологии мужчины, добившегося обладания: ту самую женщину, которую мужчина полюбил за ее смелый полет, за ее самобытность духа—он стремится закрепить за собою, потушить в ней «священный огонь» искания, дорожа ею, низводить ее на степень предмета его радости, его наслаждения. С удивлением замечает Криста Руланд, как тот самый Франк, который пытался втянуть ее в сферу своих духовных интересов, который мечтал о совместной агитационной поездке, начинает жить отдельно от нее, своим особым интеллектуальным миром. О совместной поездке, разумеется, больше нет и речи. Но даже и в те минуты, когда Криста жадно следит за работою его мысли, он, Франк, ощущает в ней лишь женщину, тем более пленительную, чем тоньше и духовнее весь ее облик. Будто своей духовностью, своим уменьем витать с ним в надземных сферах мысли Криста только обостряет его чувственный порыв к ней. Точно «обокраденная», отходит Криста от него. Новая женщина простит обиду, нанесенную «самке», но не забудет даже простого невнимания к себе, как к личности... Это та же требовательность к духовному облику избранника, о которой говорит и Вера Никодимовна. У женщин, по мнению Веры, ум, даже «доброкачественный», играет второстепенную роль. «Главное же в ней нравственное на-

чало. И вот, когда мы учимся и читаем, то оно и развивается, это нравственное начало, изощряется, утончается. И мы становимся необыкновенно чутки нравственно и требовательны. А у мужчин это нравственное начало застаивается и слабо движется вперед. Вот мы и несчастны... Мужчины часто недоумевают, что нас отталкивает от них?»

Потребность женщины, чтобы мужчина любил в ней не столько ее безлично-женское, сколько ценил бы в ней то, что составляет духовное содержание ее индивидуального «я; естественно выросла на почве познания себя, как личности. «Я проклинаю мое тело женщины, из-за него вы не замечаете, что у меня есть и другое, более ценное»,—всей своей книгой выкрикивает Надежда Санжар («Записки Анны»). И этот протест в той или иной форме повторяют героини всех национальностей. Даже несложная душа горьковской Татьяны уже протестует против отношения к себе как к простому орудию наслаждения.

— «Он бы одолел... А я не хочу, я не могу так, без сердца, словно кошка... Экие вы все «какие... несуразные...»

Чем ярче личность женщины, чем отчетливее чувствует она себя «человеком», тем острее воспринимает она обиду со стороны мужчины который, своей веками притупленной психологией не умеет разглядеть за желанной женщиной—пробуждающегося человека, личность.

Эта повышенная требовательность к мужчине заставляет многих героинь современных романов переходить от увлечения к увлечению, от любви к любви, в томительных поисках своего недостижимого идеала: гармонии страсти и душевной близости, совмещения любви со свободой, соединения товарищества с обоюдной независимостью.

—«Ничто так страстно не желаю я—восклицает беспокойная, ищущая Мая—как найти человека, от которого я не пожелала бы уйти, от которого я не захотела бы уехать»! А «Бродяжка» порывает со своим другом только потому, что в ней живет неутолимый идеал более полного и совершенного любовного общения. Современная действительность обманывает всех этих наивных искательниц гармонической, полной любви. Они беспощадно рвут любовные узы, они уходят, чтобы найти мечту свою... И забывают при этом, что то, чего они сейчас ищут, осуществимо только разве в далеком будущем, для людей с обновленным строем души, людей, органически усвоивших представление о том, что и в любовном союзе—товариществу и свободе должно быть отведено первое место.

Прежняя женщина совершенно не умела ценить личной самостоятельности. Да и что могла она с ней начать? Что может быть более жалкого, беспомощного, чем брошенная жена или любовница, если это женщина прежнего типа? С уходом или смертью мужчины женщина теряла не только ма-

теркальное обеспечение, но и рушилась ее единственная моральная опора. Неприспособленная стоять одна лицом к лицу с жизнью, женщина прошлого боялась одиночества и готова была при первой возможности отречься от ненужной, постылой самостоятельности.

Современная, новая женщина не только не боится самостоятельности, но и научается ею дорожить по мере того, как интересы ее все шире и шире выходят за пределы семьи, дома, любви. Для Веры Никодимовны ничего не может быть ужаснее материальной зависимости от мужчины: «Вот, если б я зависела от мужчины и должна была бы выбрать из них такого, который был бы моим мужем и содержал бы меня, я была бы несчастна»...—говорит она подруге. Иметь «мужа», собственника и властелина ее души,—эта мысль страшит Веру, как только тюрьма может страшить узника, вырвавшегося наконец на свободу... «На это рабство я никогда не пошла бы... Однажды было нечто подобное»...

«Разве вы замужем» ?

«Нет, не замужем... Но был роман и страсть...»

Современная женщина ощущает в браке свою скованность даже тогда, когда отсутствуют внешние, формальные скрепы. Психология «старого» человека, живущая в нас, создает узы— моральные, которые по крепости своей не уступят и внешним цепям...

Но тем упорнее бегут новые героини от всего, что и внешне закрепляет их за властелинами сердца. Материальная зависимость от мужчины, полная беспомощность в мире без надежной опоры мужской руки заставляла женщин прошлого типа заботиться прежде всего о конкретизировании своих отношений с мужчиной, о закреплении любовных уз. Только тогда она чувствовала себя в безопасности. "Современная женщина, принужденная самостоятельно нести материальную тяготу жизни, относится к форме либо отрицательно, либо равнодушно. Она даже не спешит давать определения своим любовным отношениям. На вопрос подруги, каково отношение Рене («Бродяжка») к ее возлюбленному, что это: гражданский ли брак, любовная ли преходящая связь?—Рене только плечами пожимает:

«Мы... мы просто изучаем друг друга»,—бросает Рене подруге.—«А будущее? О, Марго! Я не люблю будущего!» Матильда вовсе не спешит закрепить за собою Залека, несмотря на то, что имеет от него ребенка, как не спешит она скрепить и оформить своей связи с писцом, с Домиником. И если бы Эрнест не уехал, Матильда, несмотря на всю знойность своего чувства к нему, вероятно удовольствовалась бы свободной их связью и не стала бы бороться за права формального обладания Эрнестом. Брак с Симонейтом подсказало ей, стареющей женщине, благоразумие, как подсказывает оно женитьбу стареющему холостяку. Не спешит связать свою судьбу и горьковская

Татьяна: подходящего мужа, ищет по свету, свой идеал. Но права на себя не дает даже тем, кому дарит свои добровольные ласки. «Одним часом жизнь не меряют, а годами»...

Самостоятельность и личная свобода нужна женщине, которая служит призванию, любимому делу, идее. Роза в «Vita Somnium Breve» не посягает на свободу своего возлюбленного Михаила: она оставляет его семье, законной жене, она годами мирится с краткими, солнечными встречами со своим другом-избранником... Но не потому ли живет в ней это «трогательное самоотречение», что содержание жизни Розы составляет не любовь ее, а ее искусство, ее картины? «Я одна,—думает Роза,—и все же я не одна со своими картинами, мыслями, творчеством».

До сих пор основное содержание жизни большинства героинь сводилось к любовным переживаниям. Любовь окрашивала собою даже жизнь, изобилующую материальными лишениями, и наоборот, отсутствие любви делало жизнь женщины бескрасочной, бессодержательной, бедной; ни внешние блага, ни почет, ни даже радости материнства не могли заменить для героини утрату любовного счастья ¹).

Если сердце было пусто—и жизнь оказывалась пустой... Этим женщины прошлого резко отличались от мужчины. У мужчины рядом с жизнью сердца всегда шла своя деловая жизнь, и в то время, как героиня томилась в ожидании «его», «он», мужчина, где-то в неведомом, непонятном ей мире вел свою борьбу с судьбою. Сколько психологических драм возникало на той почве, что страстно - ожидаемый «он», вернувшись после деловой отлучки, со службы, с работы, вместо того, чтобы заняться всецело «ею», вытаскивал бумаги из портфеля, спешил проглотить обед, чтобы бежать на собрание, в комиссию или, наконец, просто жадно хватался за интересующее его чтение... Женщина глядела на него полная недоумения, с упреком в душе. Могла же она отложить свою недошитую блузу, могла же она ради него бросить неприбранной кухню, сумела же она «уложить детей», чтобы только остаться, наконец, вдвоем, забыть о делах, о работе, политике, службе... Женщины всех слоев населения страдали от этого непонимания мужчины с его интересами, лежащими в чужом им мире, далеко за пределами домашнего гнезда. Это непонимание мужской психологии встречалось и у женщины профессора, и у чиновницы, и у жены рабочего или приказчика...

________________

¹) Характерно, что материнство почти всегда рассматривалось, как суррогат счастья для женщины: не повезло в браке, отрекалась от любовной связи на стороне, овдовела,—остается последнее „прибежище"—материнские заботы и радости. Материнство редко рассматривалось, как самоцель, а только уж под старость у женщины просыпались атавистические чувства „рода" и „честь семьи", обращаясь для нее в смысл жизни, в „идола", которому она покланялась сама, деспотически требуя того же и от остальных членов семьи.

Обиженный возглас жены: «ты опять уходишь на свое противное заседание!»—нередко провожает еще и сейчас мужа, будь он рабочий или биржевой делец...

Но по мере того, как женщина все чаще и чаще вовлекается в круговорот социальной жизни, как и она является действующей пружинкой в механизме народного хозяйства, горизонт ее раздвигается, стенки ее дома, заменявшего для нее мир, падают, и она сама бессознательно впитывает, усваивает ранее совершенно чуждые и непонятные ей интересы..

Любовь перестает составлять содержание ее жизни, любви начинает отводиться то подчиненное место, какое она играет у большинства мужчин. Разумеется, и у новой женщины бывают полосы в жизни, когда любовь, когда страсть заполняют ее душу, ум, сердце и волю, когда все остальные жизненные интересы меркнут и отступают на задний план. В такие минуты современная женщина может переживать острые драмы, может радоваться или страдать не меньше женщин прошлого. Но влюбление, страсть, любовь,—это лишь полосы жизни. Истинное содержание ее составляет то «святое», чему служит новая женщина: социальная идея, наука, призвание, творчество... И это свое дело, своя цель—для нее, для новой женщины, зачастую важнее, драгоценнее, священнее всех радостей сердца, всех наслаждений страсти...

Отсюда и то новое отношение к работе, которого не встретишь у героинь доброго старого времени. Героиня Бенетта только что пережила первое радостно-страстное объяснение с любимым ею человеком. Но когда он предлагает придти к ней завтра, с утра, она, влюбленная, счастливая, все же почти испуганно его останавливает:

«Не приходите раньше завтрака»...

«Не раньше завтрака? Отчего же?»

Он. был удивлен. Но в течение пяти лет я привыкла быть сама себе госпожей. У меня сложились мои вкусы, привычки, наладился мой особый порядок жизни. Раньше завтрака я никогда никого не принимаю. А завтра, именно завтра, мне предстоит так много работы. Неужели этот человек явится как завоеватель и расстроит мое утро? Во мне начало подниматься глухое опасение за мою свободу, за мою самостоятельность... Разве же это не новая черточка в психологии влюбленной женщины?. Женщина, добровольно отодвигающая желанное свидание, сулящее ей радость, только потому, что по утрам она привыкла писать, только потому, что ей жалко этих потерянных, украденных у работы часов... Часы, любви, отданные возлюбленному, разве они могли быть потерянными для женщины прошлого?..—Таня, в романе Нагродской, переживающая медовый месяц со Старком, томится сознанием своей праздности. Полотна с недоконченными картинами с укором глядят на нее...

«Сегодня выговорила себе день и упрошу Старка не приходить»,—решает она. Но Старк (в прежних романах эта роль выпала бы на долю героини) возмущается и протестует:

—«Целый день без тебя.—капризно-детским тоном говорит он.—Я, ведь, не мешаю тебе, я сижу смирно... Я начинаю ненавидеть твое искусство,—говорит он дальше,—это слишком сильный соперник». На этот раз Таня опять сдается, но ее грызет сознание о запущенной работе, об ожидающих ее натурщиках, о профессоре, к которому ей надо идти... Нет полноты и безмятежности в ее любовных радостях, когда из-за них страдает работа...

«Сегодня я работаю,—записывает Таня торжествующе,—Работаю запоем!» «Работаю с наслаждением, почти не отрываюсь, с раннего утра». Запись этого дня ведется в ясном, приподнятом тоне. Вы ощущаете, что человек сбросил на время чары туманящей страсти и нашел самого себя. За работой, с палитрой в руке, Таня очнулась от дремы и вдруг увидела, что вне ее и Старка, вне их прямой атмосферы доходящей до экстаза страсти, существует еще целый мир, полный красок, радостей, красот и страданий.... Она вдруг вспомнила о своем друге Вебере, увидала всю его заброшенность... Так чувствует человек, вернувшийся «домой» после долгого странствия... Найдите героиню былого типа, которая, несколько по-мужски, вздыхала бы с облегчением, уходя от угара страсти, возвращаясь к заброшенному делу, ощущая снова ценность своего самостоятельного бытия, как личности?

Агнесса Петровна («Одна из них») путешествует с избранником своего сердца Мятлевым по Италии, качается в гондолах на мягких волнах венецианских лагун. Звезды, ночь, гондолы, любовь... И вдруг неожиданный вопрос Агнессы: «Ты долго мог бы так жить?.’.»

—«Вечность!..- ответил он.

Она вздрогнула. Перед ней встала вся жизнь, полная только поцелуев, шопота волн и гармонии звезд... и ей стало жутко»...

—«К чему же тогда жить?.. Ведь я такая же женщина, как и все,—продолжает размышлять про себя Агнесса.—Я молода, я даже недурна,—отчего же я никак не могу примениться к той мысли, что любовь—все для женщины?.. Но одна мысль о том, чтобы отдать вечность вот такому времяпровождению, меня с ума сводит».

И та же Агнесса, по возвращении в Петербург, ревниво оберегает свою работу, свое писание, от тирании любви. Вечер, они вдвоем. И вдруг Агнесса оживляется, встает, «глаза ее разгораются и особенно нежно она обняла его, вся прильнула к нему по-детски, кошечкой, как бывало»... Разумеется, Мятлев готов растаять... Но Агнесса, наклонясь к его уху, шепчет совсем нежданное признание:

«Милый, дорогой! Ступай домой, я должна сесть писать, а то мысли уйдут»... Сияние глаз относилось, очевидно, не к нему, а к тем мыслям, что родились в хорошенькой головке Агнессы Петровны...

Для женщины прошлого высшим горем являлась измена или потеря любимого человека; для современной героини—потеря самой себя, отказ от своего «я», в угоду любимому, ради сохранения любовного счастия. Новая женщина восстает уже не только против внешних цепей, она протестует против самого «плена любовного», она боится тех оков, которые любовь, при нашей современной искалеченной психологии, налагает на любящих. Привыкшая растворяться вся, без остатка, в волнах любви, женщина, даже новая, всегда трусливо встречает любовь, опасаясь, как бы сила чувства не разбудила в ней дремлющие атавистические наклонности «резонатора» мужчины, не заставила отречься от себя самой, отойти от «дела», отказаться от призвания, жизненной задачи.

Если тебя баловала судьба,

Если тебе ее ласки приелись,

Если обиды тебе захотелось,

Ты—полюби.

Если не мил тебе гордый покой,

Если тебе незнакомы страдания,—

Острые, жгучие дети лобзания,

Ты—полюби.

Если свободой пресытилась ты,

Если тебе опостылели крылья,

Если ты хочешь цепей и насилья

Ты—полюби.

Это борьба уже не за право «любви», это протест против «морального плена» даже внешне-свободного чувства. Это «бунт» женщин современной переходной эпохи, еще не научившихся совмещать внутреннюю свободу и независимость с всепоглощающей властью любви.

Если женщина прошлого, отходя от любви, погружалась в беспросветную серость своего серенького, бедного содержанием существования, то новая женщина, избавляясь от плена любовного, удивленно и радостно выпрямляется. «Плен мысли кончен»,—ликует героиня Кредо, убедившись, что хмель страсти миновал,—нет больше страданий, нет волнения, нет страха:

_______________

¹) Бунт является одним из типичных свойств героинь новой литературы, бунт против социально-экономической деятельности, бунт за утверждение своего «я», бунт против предписаний сексуальной морали, бунт против плена любовного. Бунт играет такую крупную роль в психологии новой женщины, что к нему придется вернуться в специальной статье.

она свободна, и сердце ее не страдает, так как Виктор, тот, которого она любила, исчез как-то внезапно из ее души»... И Ирина радуется, что «ощутила в себе силы и энергию, которые умалялись у нее всегда, когда она стремилась черпать капитал из недр чужой души; такая подавленность собственных сил втайне всегда унижала ее и потому момент пробуждения этих сил давал ей радость»....

Освободиться от плена чужой мысли, освободиться от боли, от страданий, этих «острых и жгучих детей лобзанья», быть снова «самой собой»,—найти себя!.. Какое ликование для женщины-личности и какая непонятная, незнакомая эмоция радости для героинь прошлого!.

Должен был совершиться значительный переворот в душевном облике женщины, сильно должна была усложниться ее умственная жизнь, в ее душе должен был накопиться богатый капитал самостоятельных ценностей, чтобы позволить женщине не обанкротиться в ту минуту, когда мужчина отнимал у нее вносимую им долю. Но именно потому, что жизнь современной, новой женщины не исчерпывается любовью, что в ее душе живет запас запросов и интересов, делающих из нее «человека», приучаемся мы применять при оценке моральной личности женщины новый критерий. Много веков достоинства героинь измерялись не их общечеловеческими качествами, не их умственным складом, не их душевными свойствами, а исключительно тем запасом женских добродетелей, каких требовала от них буржуазно-собственническая мораль. «Сексуальная чистота», половая добродетель—определяла моральный облик женщины. Женщине, погрешившей против кодекса половой нравственности, не было пощады. И ромаинсты тщательно оберегали своих любимых героинь от падения, а нелюбимым позволяли «грешить», как грешили герои-мужчины, не утрачивавшие, однако, от этого своей моральной ценности.

Героини современных романов, новые «холостые» женщины, переступают зачастую через запреты ходячего кодекса половой добродетели, и, однако, ни автор, ни читатель не рассматривают этих героинь как «порочные типы». Мы любуемся на смелую Магду Зудермана, несмотря на то, что эта девушка совершила ряд «грехопадений». Нас трогает человеческий образ гауптмановской Матильды, хотя перед нами проходит ряд ее незаконных связей и хотя она рожает детей от разных избранников сердца ¹). Даже Винниченковская Дара ²) не теряет ценности, как человек, от ее ненужного поступка с «покупной любовью».

_______________

¹) Любовные переживания Матильды ничуть не мешают нам уважать эту чистую, цельную личность. Но вместе с самой Матильдою мы проникаемся брезгливой жалостью к ее сестре Марте, работнице, как и она, приносящей домой деньги, после любовного свидания. Целая пропасть отделяет свободу Матильды от продажности Марты.

²) Винниченко—«Честность с собою».

Разве не поступают так же большинство мужчин, которых мы, однако, продолжаем «уважать»?

Незаметно для нас самих в нашей психологии уже совершился сдвиг в сторону новой, формирующейся морали, и то, что являлось бы непоправимым «клеймом» для девушки или женщины 50 лет тому назад, то мы рассматриваем теперь, как явление, не нуждающееся даже в оправдании и прощении. В свое время Жорж-Санд приходилось ломать копья за право женщины уйти от законного мужа к свободно избранному любовнику. В фарисейской Англии Грэнт Аллену еще недавно пришлось брать под свою защиту девушку-мать. Но по мере того, так женщина становится на свои ноги, как она перестает зависеть от отца или мужа, как она бок-о-бок с мужчиной участвует в социальной борьбе, старый критерий становится непригодным.

Постепенное накопление в женщине общечеловеческих моральных свойств и переживаний приучает нас ценить в ней не представительницу пола, а человека, личность, и былая оценка женщины, как самки, гарантирующей супругу законный приплод, сама собою отмирает.

Сначала жизнь приучала нас применять эту мерку только к «великим душам», прощая «свободным художницам», талантам, артисткам, писательницам их проступки против общепринятого кодекса половой морали.

«Но почему такие требования могут выставлять только «великие души»?—спрашивает вполне справедливо Бебель.—Почему того же не могут требовать для себя и другие, «невеликие души»?.

Если Гете и Жорж-Санд,—возьмем только их, хотя многие поступают так же, как они,—смели жить, следуя влечению сердца, если любовные переживания Гете заполняют собою целые темы, с благоговейным восторгом проглатываемые его Почитателями и почитательницами, то почему же осуждать в других то, что у Гете или Жорж-Санд вызывает в нас лишь восторг и восхищение?» ¹).

Мы уже сами теперь готовы смеяться над лицемерами, которые не пожелали бы пожать руку Сары Бернар за ее «безнравственность» или, возмущенные Магдой, покинули бы спектакль. А когда дело идет о «невеликих душах», мы часто колеблемся в выборе критерия личности и не знаем порою, как отнестись к героиням типа свободной, холостой женщины? Но если бы мы в самом деле вздумали применить к этим героиням моральную мерку былых годов, нам пришлось бы отвернуться от наиболее красивых, человечных женских образов современной литературы.

В то время, как женщины прошлого, воспитанные в почитании непорочности мадонны, всячески блюли свою чистоту

______________

1) «Женщина и социализм»—А. Бебель.

и скрывали, прятали свои эмоции, выдававшие их естественные потребности плоти, характерной чертой новой женщины является утверждение себя не только как личности, но и как представительницы пола. Бунт женщины против однобокости сексуальной морали—одна из наиболее ярких черт современной героини.

Это и понятно. Именно у женщины, носительницы будущего, матери, физиология, в противоположность лицемерно навязываемым ей взглядам, играет несравненно большую роль в жизни, чем у мужчины. Свобода чувства, свобода выбора возлюбленного, возможного отца «ее» ребенка, борьба с фетишем «двойной морали»,—такова программа, которую молчаливо проводят в жизнь современные героиня—от Ренаты Фукс до Матильды Гауптмана. Типичной чертой женщины прошлого было отречение от власти плоти, ношение «маски непорочности» даже в супружестве. Новая женщина не отрекается от своего «женского естества», она не бежит от жизни и не отстраняет от себя те «земные» радости, какие дарит скупая на улыбки действительность. Современные героини становятся матерями, не будучи замужем, уходят от мужа, любовника, их жизнь может быть богатою любовными перипетиями, и все-таки ни они сами, ни автор, ни современный читатель не сочтут их за «погибшие создания»! В свободных, нелицемерных любовных переживаниях Матильды, Ольги, Маи сокрыта своя этика, быть-может более совершенная, чем пассивная добродетель пушкинской Татьяны, чем трусливая мораль тургеневской Лизы...

Такова новая женщина. Самодисциплина вместо эмоциональности, уменье дорожить своей свободой и независимостью вместо покорности и безличности; утверждение своей индивидуальности вместо наивного старания вобрать и отразить чужой облик «любимого», предъявление своих прав на «земные» радости вместо лицемерного ношения маски непорочности, наконец, отведение любовным переживаниям подчиненного места в жизни. Перед нами не самка и тень мужчины, перед нами— личность, «Человек - Женщина».

III

Но кто же такие эти холостые новые женщины? Как создала их жизнь?

Холостая новая женщина—дитя крупно - капиталистической системы хозяйства. Холостая женщина, не как редкое, случайное явление, а как явление массовое, будничное, закономерно повторяющееся, родилась вместе с адским грохотом фабричных машин и призывным гудком заводских мастерских. Та колоссальная ломка в условиях народо-хозяйственной деятель-

ности, какая совершается даже на нашей памяти под влиянием новых и новых побед крупно - капиталистического производства, заставляет и женщин в борьбе за существование приспособляться к условиям окружающей действительности. Основной тип женщин находится в тесной зависимости от той исторической ступени развития хозяйства, которую переживает человечество. С изменением условий хозяйства, с эволюцией производственных отношений изменяется и внутренний облик женщины. Новая женщина могла появиться, как тип, только с ростом числа наемных женских трудовых сил.

Полстолетия тому назад на участие женщины в народно-хозяйственной жизни смотрели, как на уклонение от нормы, как на нарушение естественного порядка вещей. Даже радикально настроенные умы, даже социалисты искали способов, чтобы вернуть женщину в дом... Сейчас одни лишь заскорузлые в предрассудках и тупом невежестве реакционеры еще повторяют эти давно превзойденные и отброшенные положения.

Полстолетия тому назад культурные страны насчитывали в рядах своего самодеятельного населения всего десятки, самое большее сотни тысяч женщин. В настоящее время прирост самодеятельного женского населения опережает рост мужского. Не сотнями тысяч, а миллионами женских трудовых сил располагают сейчас культурные народы. Миллионы женщин наравне с мужчинами толкутся на рабочем рынке, тысячи женщин ведут торговые дела, сотни тысяч имеют профессию, служат науке, искусству. В Европе и Северной Америке до 60 миллионов женщин относятся статистикой к числу самодеятельных. Грандиозное шествие женской самостоятельной армии, какого еще не видала история!.. И в этой армии более 50% незамужних, т.-е. таких, которые в борьбе за существование вполне предоставлены своим собственным силам, которые не могут по старой привычке женщин прятаться за спину «кормильца»...

Производственные отношения, - в течение долгих веков закрепощавшие женщину за домом, за мужчиной - кормильцем, неожиданно срывают с нее ржавые оковы и, толкая ее, слабую, неподготовленную, на открытый тернистый путь, затягивают в новую петлю—экономической зависимости от капитала. Под угрозой бесприютности, лишений, голода принуждена женщина научиться стоять одна, без поддержки отца или мужа. Женщине приходится наскоро приспособляться к изменившимся условиям своего существования, наспех производить переоценку моральных и житейских «истин», какими снабдили ее бабушки доброго старого времени. С удивлением познает она всю непригодность того морального багажа, какой дали ей на жизненный путь. Веками воспитанные в ней женские добродетели—пассивность, покорность, податливость, мягкость —оказываются совершенно лишними, непригодными, вредными. Суровая действи-

тельность требует от самодеятельных женщин иных свойств: активности, стойкости, решительности, суровости, т.-е. тех «добродетелей», которые до сих пор считались принадлежностью только мужчины. Лишенная привычной опеки семьи, выброшенная из родного гнезда на поле житейской и классовой битвы, женщина принуждена на ходу, среди обступивших ее непонятно-суровых требований г-жи Жизни, перевооружаться, бронировать себя теми психическими свойствами, какими обладает ее лучше вооруженный для жизненной битвы товарищ—мужчина. В этом спешном приспособлении к новым условиям существования женщина зачастую без критики схватывает и заимствует мужские «правды», которые при ближайшем рассмотрении оказываются «правдами» только буржуазного класса ¹).

Современная капиталистическая действительность вообще как бы стремится выковать из женщины тип, по своему духовному складу стоящий несравненно ближе к мужчине, чем женщина прошлого. Это сближение является естественным и неизбежным следствием вовлечения женщин в круговорот народного хозяйства и общественной жизни. Капиталистический мир щадит лишь тех женщин, которые успевают сбросить с себя женские добродетели и усвоить философию борца за существование, присущую мужчинам. «Неприспособленным», т. -е. женщинам прежнего типа, нет места в рядах самодеятельных. Потому-то и наблюдается своего рода «естественный отбор» среди женщин различных слоев населения: в разряд «самодеятельных» все еще попадают более сильные, более стойкие и самодисциплинированные натуры. Слабые, внутренне - пассивные жмутся к семейному очагу, а если необеспеченность вырывает их из недр семьи, чтобы бросить в водоворот жизни, они безвольно отдаются мутной волне «легальной» или «нелегальной» проституции—вступают в брак по расчету или идут на улицу... Самодеятельные—это передовой отряд женщин, в котором встречаются представительницы различных социальных слоев. Но громадное большинство в этом отраде составляют не гордые своею независимостью Веры Никодимовны, а миллионы закутанных в серые шали Матильд, миллионы босоногих Татьян-рязанских, гонимых нуждою на новую тернистую тропу.

Жестоко ошибаются те, кто верит еще, будто новая холостая женщина есть плод героических усилий сильных, осознавших себя индивидуальностей. Не индивидуальная воля, не при-

______________

¹) Взять хотя бы упрощенную нравственность мужчины в отношении между полами, которая в основу своего мировоззрения кладет проституцию, как явление естественное, неустранимое. Передовая, внутренне свободная героиня романа Винниченко «Честность с собою», - Дора без критики наивно заимствует эту буржуазную мужскую «правду». Во имя «высшей цели», желая проверить глубину, духовность, отрешенность от простого волнения крови ее чувства к Мирону, Дора покупает себе мужчину... Ошибочная мужская классовая «правда» принимается здесь освобождающейся женщиной за высшую истину.

мер смелой Магды или решительной Ренаты создали новую женщину. Перевоспитание психики женщины, ее внутреннего, душевного и духовного строя совершается прежде всего и главным образом в социальных низах, там, где под бичом голода идет приспособление рабочей женщины к резко изменившимся условиям ее существования. Они, эти Матильды и Татьяны, не решают никаких проблем, они всеми силами цепляются за прошлое и, только склонясь перед велением бога истории— производительными силами, нехотя вступают на новую дорогу. Бредут с тоскою, с проклятиями, лелея мечту о доме, о приветливо пылающем очаге, о тихих, незатейливых семейных радостях... Кабы свернуть с дороги, кабы вернуться в прошлое!.. Но плотно сомкнулись ряды товарок, и все дальше от прошлого уносит их женский поток... Приходится приспособиться к душной тесноте, вооружиться для борьбы за свое место, за свое право в жизни. Под властью кирпичного чудовища зарождается и крепнет в женщине рабочего класса сознание своей самостоятельной личности, растет вера в свои силы. Постепенно, неотвратимо и стихийно идет процесс накопления новых моральных и духовных свойств в рабочей женщине, необходимых ей, как представительнице определенного класса. И, что самое существенное, этот процесс перевоспитания внутреннего облика женщины задевает не единицы только, а массы, широкие, необозримые круги. Единичная воля тонет, исчезает в коллективном усилии миллионов женщин рабочего класса приспособиться к новым условиям жизни. Капитализм и здесь работает на широкую ногу: отрывая сотни тысяч женщин от дома, от люльки, он превращает покорных, пассивных семьянинок, послушных слуг мужа и домашнего скарба в целую внушительную армию борцов за свои и общие права, за свои и общие интересы; он будит протест, он воспитывает волю... Личность женщины закаляется, растет...

Но горе той работнице, которая поверит в непобедимую силу одиноко стоящей личности! Колесница капитала равнодушно раздавит ее. Заставить эту колесницу свернуть с дороги могут только плотно сомкнутые ряды восставших... И рядом с сознанием своей личности, своего права, зарождается и прививается новой рабочей женщине чувство коллективности, чувство товарищества. Эмоция, которая лишь слабо развивается у новой женщины других социальных слоев. Это та основная эмоция, та сфера чувств и мыслей, которая проводит резкую грань между самодеятельными, между холостыми женщинами двух основных общественных классов. Несмотря на то, что качественное отличие от женщин прошлого роднит женщин различных социальных слоев, несмотря на то, что вступление в кадры самодеятельных перевоспитывает в одном и том же направлении внутренний облик женщины (развивая ее самостоятельность, укрепляя личность, расширяя душевный мир

ее), сфера мыслей и чувств, вытекающая из классового мироощущения и миропонимания, все дальше и дальше уводит друг от друга новых женщин различных социальных ступеней. Среди самодеятельных классовый антагонизм ощущается несравненно отчетливее, чем среди женщин прежнего типа, лишь по наслышке знавших о неотвратимости социальной борьбы. Для самодеятельной, переступившей за порог своего дома, испытавшей на себе всю силу социальных противоречий, принужденной участвовать активно в борьбе классов, ясная, отчетливая классовая идеология приобретает значение оружия в борьбе за существование. Капиталистическая действительность проводит резкую разграничительную линию между Татьяной Горького и Татьяной Нагродской, она заставляетт хозяйку мастерской по своей идеологии стоять значительно дальше от работницы, чем жену - «хозяйку» от «доброй соседки»—жены рабочего, она обостряет ощущение социального антагонизма между самодеятельными... Общим между этой категорией женщин—новых по типу— остается лишь одно: их качественное отличие от женщины прошлого, те специфические свойства, которые характеризуют самостоятельную, холостую женщину. И те и другие переживают период «бунта», и те и другие борются за утверждение своей личности, одни сознательно, «по принципу», другие— стихийно, коллективно, под гнетом неизбежности.

Но в то время, как у женщины рабочего класса борьба за утверждение своего права, отстаивание своей личности совпадает с интересами класса, женщины других социальных слоев наталкиваются на неожиданное препятствие: идеологию своего класса, враждебную перевоспитанию типа женщины. В буржуазной среде «женский бунт» носит гораздо более острый характер, выливается в более рельефную форму и самые душевные драмы новой женщины здесь ярче, красочнее, сложнее ¹). В рабочей среде нет и не может быть остроты коллизии между складывающейся психологией новой женщины и идеологией класса: и то и другое находится в процессе своего формирования, im Werden. Новый тип женщины, внутренне - самостоятельной, независимой, свободной, отвечает той морали, какую вырабатывает, в интересах своего класса, рабочая среда. Рабочему классу для выполнения своей социальной миссии нужна не слуга мужа, не безличная семьянинка, обладающая пассивными женскими добродетелями, а восставшая против всякого порабощения «бунтующая» личность, активный, сознательный и равноправный член коллектива, класса...

____________

¹) Может-быть, этим объясняется, что современные романисты выбирают для своих новых героинь почти всегда представительницу буржуазной среды. Героинь рабочего класса крайне мало. А, между тем, какой благодарный материал могли бы найти беллетристы, если бы решились спуститься в те слои, где современная суровая действительность творит не единицами, а массами тип женшин с новым душевным складом, новыми запросами, новыми переживаниями.

Психология новой, самостоятельной, холостой по типу женщины отражается на облике ее отсталой современницы; черты, вырабатываемые жизнью у женщин кадра самодеятельных, становятся постепенно достоянием и остальных. Что из того, что «самодеятельные» все еще в меньшинстве, что на каждую из них приходится две, даже три женщины былого типа? Самодеятельные женщины дают тон жизни, определяют характерный для данной эпохи образ женщины.

Своей переоценкой моральных и половых норм новые женщины колеблют незыблемость устоев в душе и тех женщин, что еще не вступили на новый, тернистый путь. Догматы, державшие женщину в плену у собственного мировоззрения, теряют свою власть над ее душою. Анельки Сенкевича тают на наших глазах.

Влияние самодеятельных женщин распространяется далеко за пределы их собственного существования. Они отравляют своей критикой умы современниц, они разбивают старые идолы, они поднимают знамя восстания против тех «правд», какими поколениями жили женщины. Освобождая себя, новые, самодеятельные холостые женщины выпускают на свободу и веками закованный дух своих пассивно - отсталых сестер-совремеяниц.

Новая женщина вошла в литературу, но еще далеко не вытеснила героинь прежнего душевного склада, как не вытеснила женщина - человек прежнюю женщину-жену, резонатор. Тем не менее мы замечаем, что у героинь прежнего типа все чаще и чаще встречаются свойства и психологические черточки, которые вносит в жизнь новая, холостая женщина. Художники слова, вовсе не собираясь давать нам «новый тип», невольно снабжают своих героинь эмоциями и чертами, какие совершенно не свойственны были героиням предыдущего литературного периода ¹).

Всего богаче современная литература образами женщин переходного типа, героинями с чертами одновременно и старой и новой женщины. Впрочем, и у сложившихся уже женщин холостого типа идет еще трудный процесс претворения новых начал, глушимых традициями и эмоциями прошлого. Власть веков еще сильна над душою даже новой, даже холостой женщины. Атавистические чувства перебивают и ослабля-

______________

¹) Отдельные психологические черточки, присущие новой женщине, всего чаще встречаются среди русских писателей у героинь Горького. Его чуткая, раскрытая для грядущей правды душа художника легче других схватывает явления, ускользающие от взоров писателей, крепче связанных с капиталистической действительностью. Для Андреева женщина все еще остается „Женой Человека", его „оруженосцем", и только „Катерина Ивановна" является попыткою дать нечто новое. Женщины Сологуба—носительницы „темного", плотского начала и даже его духовная Лиллит („Заложники Жизни") не личность сама по себе, а лишь духовное начало мужчины, его вдохновение, творчество. Что касается Арцыбашева с его радикализмом в области половой морали, то и он дает нам женские образы, проникнутые психологией прошлого.

ют новые переживания, отжившие понятия держат в цепких когтях своих рвущийся на свободу дух женщины. Старое и новое находится в душе женщины в постоянной вражде. Современным героиням приходится поэтому вести борьбу на два фронта: с внешним миром и с глубоко сидящими в них самих склонностями их прародительниц.

«Новые мысли уже родились в нас,—говорит Гедвиг Дом,— а старые еще не отмерли, в нас еще крепко сидят пережитки прошлых поколений, хотя мы и обладаем уже интеллектом новой женщины, ее волевыми стремлениями».

Перевоспитание психики женщины применительно к новым условиям ее экономического и социального существования дается не без глубокой, драматической ломки. Каждый шаг в этом направлении порождает коллизии, совершенно незнакомые героиням прошлого. И эти-то конфликты, разыгрывающиеся в душе женщины, начинают постепенно привлекать к себе взор беллетристов, начинают являться источником художественного вдохновения. Женщина из объекта трагедии мужской души превращается постепенно в субъект самостоятельной трагедии...

____________________

Страница сгенерирована за 0.13 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com