Поиск авторов по алфавиту

Автор:Григорий Нисский, святитель

Григорий Нисский, свт. Слово о жизни святого Григория Чудотворца

Цель нашего слова и настоящего вашего собрания одна: ибо как для вас причиною собрания, так для меня предметом собеседования служит Григорий великий. Но я ду­маю, что одинаковая требуется сила, – дея­тельно подвизаться в добродетели и достойным образом изложить подвиги доброде­тели словом. Посему нам должно призвать ту помощь, с которою он в жизни совершал дела добродетели: а сия помощь, по моему мнению, есть благодать Духа, которая, как в жизни, так и в слове, подкрепляет ревнующих о той и о другом. Итак, поскольку оная славная и чудная жизнь свер­шилась силою святого Духа: то нужна молит­ва, чтобы сему слову снизошла такая же по­мощь, какою пользовался он во время жиз­ни, дабы похвала сия не оказалась ниже до­стоинства самых совершенств; но чтобы

126

 

 

оный муж чрез воспоминание о его добродетелях явился присутствующим таким же, каким он сам был для видевших дела его, современников. Если бы воспоминание о людях, более прочих совершенных в добродетели, было бесполезно и слушающим не приносило никакого содействия к добру; тогда, быть может, было бы излишне и со­вершенно бесполезно произносить похвальное слово, которое без всякой цели повествова­ло бы о нем и напрасно обременяло слух. Поскольку же этот благодатный предмет слова, если надлежащим образом воспользоваться им, принесет общую пользу для слушающих, как для плывущих на море маяк, направляя к себе во мраке блуждающих по морю; то думаю я, нам обоим равное нуж­но приложить старание: вам к слышанию, а мне к составлению слова; поскольку ясно, что добродетельная жизнь его, на подобие све­тильника, чрез воспоминание, светя душам нашим, указывает путь к добру как опи­сывающему его жизнь, так и слушающим; ибо мы, как люди, по природе своей, имеем стремление ко всему похвальному и чест­ному и желаем достигать оного. Таков пред­мет этот речи! Впрочем, я совершенно без­опасно осмеливаюсь приступить к такому предмету, в состоянии ли будет мое слово возвыситься до величия предмета, или нет;

127

 

 

потому что в том и другом случае слава прославляемого останется одинаковою. Если слово мое будет соответствовать чудным делам (его), то непременно изумит слух изображением совершенств; если же ока­жется ниже величия дел, то и тогда слава прославляемого воссияет; ибо оказаться вы­ше способности хвалящих есть самая лучшая похвала для человека.

Впрочем никто из наученных божествен­ною мудростью не должен стараться по обычаю язычников искусственными приема­ми похвальных речей восхвалять восхваляемого духовно; ибо у нас и у прочих суж­дение о прекрасном не одинаково, – и никто не найдет одинаковых понятий о тех же предметах у живущих по обычаю мира и ставших превыше мира. Для тех великим и достойным внимания и заботы представ­ляется богатство, род, слава, мирское на­чальствование, мифы об основателях родного города и, отвратительные для имеющих ум, повествования, трофеи, сражения и бед­ствия, от войн приходящие; по нашему же суждению, одно отечество чтится рай, – пер­вое жилище человеческого рода, один город – небесный, построенный из живых камней, коего художник и строитель Бог (Евр. 11, 10.); одна достопочтенность рода – сродство с Богом, не случайно кому-либо до-

128

 

 

­стающееся, по подобию благородства мирского, которое, последовательно и само собою передаваясь, часто переходит и к людям негодным; но которого не иначе можно до­стигнуть, как разве свободным изволением: ибо тем, которые приняли Его, говорит божествен­ный глас, дал власть быть чадами Божиими (Ин. 1, 12.). Что может быть достопочтеннее такого благородства? С именем отечества для всех прочих соединены басни, вымыслы и смешанные с басно­словными сказаниями, демонские прельщения: наше же отечество не нуждается в повествователях. Ибо, кто взглянет на небо и его красоты и оком души рассмотрит всё творение, тот столько найдет в нем по­вествования о нашем отечестве, сколько в состояния будет объять своим умом чудес сего (творения); – да притом еще не о самом отечестве, а о месте пришествия, о настоящем мире, который мы получили в удел, удалившись от горней жизни. Но если таково место пришествия, то, что долж­но подумать о том, каков главный город, от которого зависит это преселение, какая в нем красота, какие царские дворцы, ка­ково блаженство тех, коим довелось оби­тать в оном городе! Ибо если видимое в творении таково, что превыше похвал, то, что подумать о том, чего нельзя ни оком

129

 

 

объять, ни слухом воспринять, ни умом от­гадать? Этою духовною похвалою, божествен­ный закон хвалебных слов отстраняет от похваляемых земные глупости, считая постыдным, известных такими достоин­ствами прославлять тем, что в чести на земле. Пусть мирской человек, обращающий внимание на вещественные блага, собирает себе от них похвалу у людей; пусть хва­лится, что его родина богата скотом; или что близ лежащее море изобилует предмета­ми (лакомыми) для обжор, или что камни, друг на друга наложенные, украшают строения. Но кто имеет в виду высшую жизнь, для кого красота есть чистота души, богат­ство – нищета, отечество – добродетель, город – самые царственный обители Божии; тот земную славу будет считать позором. Итак, и мы, отказавшись от такого рода похвал, не будем в похвалу великому Григорию ставить отечество, не будем брать на помощь нашему похвальному слову его предков, зная, что никакая похвала не истинна, которая не составляет собственности похваляемых; собственною же похвалою мы называем ту, которая пребывает всецело не­отъемлемою от нас навсегда.

Итак, поскольку мы, за отстранением все­го: богатства, знатности, славы, чести, на­слаждения, удовольствий, родственников, дру-

130

 

 

зей, – нераздельно остаемся с одним только расположением к злу, или добру; то одно­го только добродетельного человека и почитаем блаженным. Никто впрочем пусть не думает, что я, не имея сказать ничего почетного об отечестве и предках сего му­жа, под видом кажущегося пренебрежения к сему, скрадываю что-нибудь служащее не к чести его. Кто не знает о прозвании Понта, всеми по преимуществу присвояемом стране, которым указывается на известную добродетель первоначальных обитателей этой страны? Ибо один на всей земле и море Понт этот именуется Евксинским (гостеприимным), потому ли, что имя это свидетель­ствует о приветливости их к посещающим их чужестранцам, или потому вме­сте, что эта страна не только местным жителям и туземцам, но и отовсюду стекаю­щимся в оную (иноземцам) в изобилии до­ставляет средства к жизни; ибо такова при­рода этот страны, что она производит все необходимое для жизни, и не лишена произ­ведений других стран, потому что море де­лает ее собственностью привозимое отовсю­ду. Но хотя весь народ этот таков, что ка­кую бы часть его ни взять, подумаешь, что она превосходнее всех других; тем не менее, по общему суду народа, как бы не­которою главою всех других окрестных

131

 

 

городов есть (отечественный) город великого Григория, который один знаменитый царь, державший власть у Римлян, по имени Кесарь, пленившись этою местностью и полюбив ее, признал достойным город ее назвать, по своему имени, Неокесариею. Но это нисколько не относится к нашему пред­мету, и я не думаю искать славы оного великого во святых в том, что страна его изобилует плодами, или что город украшен строениями, или что соседнем морем со всех стран в изобилии привозятся то­вары; не упомяну я также в своем слове и о родителях его, виновниках его плотского рожденья; не буду говорить об их богат­стве, чести и морской знатности. Ибо гроб­ницы, памятники, надписи, мертвые повествования, что могут прибавить к похвале того, кто вознес себя выше всего мера? Впрочем, невозможно и допустить, чтобы разделяли с ним славу те, коих родство, разумею родство духовное, он сам отверг; ибо они осуетились лестью идольскою, а он, обратившись к истине, чрез веру стал членом горнего родства.

Посему, как, от кого он произошел, в каком сначала жил городе, – все это, как нисколько не ведущее нас к предпо­ложенной цели, мы опускаем; а началом для похвалы его возьмем то время, как он

132

 

 

начал добродетельную жизнь. В самом юном возрасте оставленный без естественного присмотра, по кончине своих родите­лей, когда ум у большей части людей, по не совершенству возраста, погрешает в суждении о добре, он тотчас с самого начала показал, каков он будет в совершенном возрасте. И как благородные растения, когда с первого роста идут в прямой ствол, настоящею своею красотою указывают земледельцам на красоту будущую; таким же образом и он, в то время когда у прочих от неведения душа бывает неустой­чива, ибо юношество большею частью весьма легко увлекается предметами суетными и бесполезными, первым избранием образа жизни показал на себе истину слов Давида, что праведник цветет, как пальма (Пс. 91, 13.). Подлинно одно это дерево (финиковая пальма) вы­ходит прямо из земли с совершенно пол­ною по густоте листьев вершиною, и тогда как рост его прибывает в длину, время ничего не прибавляет к широте его. Так и он расцвел с первого появления ростка, избранием образа жизни тотчас же являясь совершенным с высокою вершиною. Ибо, отложив все, чем увлекается юношеский возраст, – верховую езду, охоту, украшения, одежду, игры, удовольствия, он тотчас весь устремился к стяжанию добродетели, приоб-­

133

 

 

ретая одно за другим то, что всегда прили­чно его настоящему возрасту. Первою добро­детелью, которую стяжать пожелал, является у него любовь к мудрости; за нею, как никое сопряженное с нею жребя *), последо­вало целомудрие; обоим помогало воздержание; а негорделивость и незлобие последовали за презрением денег; ибо нет другого ис­точника для тщеславия и гордости, если любостяжание не вводит за собою сии страсти. О патриархе Аврааме повествуют, что он, изучив философию Халдеев, когда уразумел стройное и правильное положение и движение звезд, знанием о сих предметах восполь­зовался как ступенью к созерцанию высо­чайшего блага, рассудив, что если тако­во подлежащее чувству, то каково должно быть то, что превыше чувства; и таким образом достиг искомого, как бы став на ступень внешней мудрости и ею на­столько возвысившись, что чрез нее при­близился некоторым образом к предметам непостижимым. Так и этот великий муж, изучив прилежно внешнюю философию, тем самым, что для многих служит опорою язычества, был приведен к уразумению христианства, и оставив ложную религию отцов, взыскал истины сущего, из самых трудов внешней философии познав несос­тоятельность языческого учения. Ибо заме-­

*) Жребя – всякое молодое животное, жеребенок, молодой конь.  Дьяченко Г. Полный церковнославянский словарь. (ред.)

134

 

 

тив, что философия как эллинская, так равно и иноземная, в учении о Боге разде­ляется на различный мнения, и что предста­вители сих мнений между собою не сходятся, а каждый усиливается при помощи изысканных доказательств дать перевес своему мнению, – он их, как в междоусобной войне, взаимно друг друга ниспровергающих, оставил. Воспринимает же твердое слово веры, подкрепляемое не какими-либо утонченными умозаключениями и искусствен­ными словоизвитиями, но простыми словами всем равно возвещаемое, которого досто­верность заключается в том самом, что превышает вероятие. Ибо если бы учение, о котором говорим мы, было таково, что можно объять его силою человеческой мысли; то оно ничем не различалось бы от Эллинской мудрости, поскольку и Эллины, что в со­стоянии понять, того и существование признают; но так как уразумение высочайшего естества недоступно мысли человеческой, то посему, место мышления заступает вера, досягающая до того, что превышает ум и ра­зумение. Посему, как о Моисее писание говорит, что он научен был всей премуд­рости египетской (Деян. 7, 22.): так и этот великий муж, прошедши все учение Эллинов и опытом познавши слабость и несостоя­тельность их положений, делается учеником

135

 

 

Евангелия. Впрочем, прежде, нежели введена был (в церковь) чрез таинственное и духов­ное рождение, он достиг такого совершенства в жизни, что не внес в купель (крещения) ни какой греховной скверны. Когда же он жил в Египте, в большом городе Александрии, куда отовсюду стекалось юношество учиться философии и врачебной науке; то этот юноша украшенный целомудрием свыше своего воз­раста, был неприятным зрелищем для сво­их сверстников; потому что похвала чисто­ты его служила укоризною для ведущих жизнь нечистую. Итак, чтобы сколько-нибудь оправ­дать себя тем, что не одни только они ка­жутся таковыми, развратники придумали не­который коварный замысел, чтобы нанести какое-нибудь пятно на жизнь великого. Для оклеветания его они употребляют распутную женщину из непотребного дома, известную бесчестным поведением; вот, когда он, по своему обычаю, в избранном обществе с важным видом рассуждал и беседовал с ним о каком то философском предмете, подступает женщина с притворною ласкою и нежностями, всеми своими словами и действиями показывая вид, будто она имеет с ним связь; далее говорит, что она об­манута в условной плате, присовокупляя по бесстыдству и поводы, которые были причи­ною лишения этот платы. Когда знавшие его

136

 

 

чистую жизнь вознегодовали и воспылали гневом на сию женщину, он нисколько не возмутился вместе с теми, которые из за него рассердились и, будучи оклеветан, не высказал ничего такого, что свойственно негодующему; не призывал свидетелей своей жизни, не отрицал порока клятвою, не обличал злобы тех, которые устроили про­тив него этот замысел; но обратившись к одному из своих товарищей, спокойным и равнодушным голосом сказал: такой-то! Отдай ей деньги, чтоб она более не до­кучала и не мешала нашему предположенно­му занятно и разговору. Когда получивший такое приказание, узнав от блудницы, сколько она просила с него денег, тотчас же все ей отдал, и когда навет развратников против целомудренного достиг цели и плата находилась уже в руках бесчестной женщины: тогда от Бога является свиде­тельство о целомудрии юноши и обличение клеветы товарищей. Ибо тотчас же, как только приняла в руку деньги, поверженная лукавым духом и с диким скрежетом испуская нечеловеческий вопль, она падает ниц посреди собрания, внезапно представив собою присутствующим ужасное и страшное зрелище: распущенные волоса, терзаемые ее руками, глаза навыкате, рот, испускающий пену. И не прежде перестал душить ее де-

137

 

 

­мон, как оный великий муж воззвал к Богу и умилостивил Его за нее.

Таковы повествования о юности сего великого мужа, начало по истине достойное его после дующей жизни. Но и это чудо таково, что, если бы нечего было еще другого ска­зать кроме сего, то и тогда за это одно, ни пред кем из прославившихся добродете­ли, он не должен занимать второго места в похвалах. Богатый, юноша, живущий на чужбине и поселившийся в многолюдном городе, в котором, потому что юноши сво­бодно предаются удовольствиям, чистота жиз­ни целомудренных служила укоризною неразумным, – когда ни мать не следила строго за его поведением, ни отец не руководил его в ежедневной жизни, бесстрастием воз­высился до такой степени добродетели, что соделал свидетелем своей жизни Всевидя­щего, который жестоким ударом обличил клевету женщины! Можно ли что-нибудь еще больше сего придумать для похвалы его? можно ли достойно надивиться ему? Умом, преодолев природу и, как некое ручное животное, подведши юность под ярмо раз­ума, он стал выше волнения всех естественных страстей; возбудив к себе за­висть, которая сопровождает все прекрасное, стал выше и ее, когда не захотел мстить друзьям за их коварство, и ту, которая слу-

138

 

 

­жила для них орудием, чтоб обесславить его, облагодетельствовал, избавив ее от демонского мучения молитвою. Таков, как знаем мы из истории, был Иосиф; на его волю также представлялся случай совершить беззаконие с женою господина, когда она безумно увлеклась красотою юноши; свидетелем его дерзости не было бы никого из людей: однако он, взирая на (всевидящее) око Божие, предпочел лучше показаться порочным, чем быть таковым, лучше под­вергнуться наказанию злодеев, нежели само­му быть злодеем. Но можно, пожалуй, ска­зать в похвалу его больше того, что пове­ствуется об Иосифе; ибо не одинаково воз­буждает отвращение к осквернению: безза­коние прелюбодеяния и тот порок, который, по-видимому, имеет меньшую степень грехов­ности. Итак, кто в таком случае, где не угрожало никакой опасности со стороны за­конов, самое удовольствие, от греха проис­ходящее, почел страшнее наказания, тот или превзошел Иосифа величием дивного по­ступка, или никак не может быть постав­лен ниже его.

Таково начало его жизни: какова же самая жизнь? Когда по окончании полного обучения внешней мудрости, он встретился с Фирмилианом, одним из благородных юношей Каппадокийских, подобным ему по нравам,

139

 

 

как то показал этот последующею своею жизнью, сделавшись украшением Каппадокийской церкви; то, открыв сему другу образ своих мыслей и своей жизни, как бы это было пред самим Богом и, узнав, что и этот имеет такое же желание и стремление, оставляет все занятия внешнею философией и приходит вместе с ним к главному в то время руководителю в Христианской фи­лософии, – то был Ориген, весьма славивший­ся своими сочинениями, –  показывая этим самым не только любовь к учению и прилежание, но также сдержанность нрава и смирение духа; ибо будучи сам исполнен такой мудрости, не счел для себя унижением при­бегнуть к другому учителю в науках божественных. Проживши у сего учителя пот­ребное для изучения их время, он, не смотря на то, что многие просили и удерживали его в чужой земле и убеждали остаться у них, предпочетши всему землю его родившую, возвращается опять в свое отечество, при­нося с собою богатство многоразличной муд­рости и знания, которое подобно купцу нажил чрез обращение со всеми, получившими известность во внешних науках, мужами.

Для умеющего правильно судить о вещах, не совсем маловажным для похвалы его покажется, конечно, и то, что он пренебрег такой общей просьбою города, не обратил

140

 

 

внимания на старание всех лучших в нем людей оставить его здесь, и на подобное же­лание пребывающих там знатных людей; ибо у всех у них была цель, чтоб остался при них такой великий муж и направляя к добродетели был законодателем их жизни. Но он везде, избегая поводов к гордости, так как знал, что порок над­менности большею частью служит началом худой жизни, как в некую пристань, пере­селяется в тихую жизнь своего отечества. Здесь, когда весь народ обратил на него внимание, и все ожидали, что он обнаружит свою ученость всенародно в общих собраниях, дабы в похвалах и известности по­лучить какой-нибудь плод долговременных трудов своих; этот великий муж, зная, с чего должны начать проповедовать истинную Философию тщательно усвоившие оную, дабы не уязвить души своей страстью любочестия, (ибо похвала слушателей сильна настроить душу к некоторого рода гордости и надмить ее честолюбием) – выказывает свою мудрость молчанием, делом, а не словами показывая находящееся в нем сокровище; удалившись от шума площадей и от всей вообще го­родской жизни в уединении пребывал сам с собою и чрез себя с Богом, мало за­ботясь о всем мире и делах его, не любо­пытствуя о делах государственных, не рас-

141

 

 

спрашивая о начальниках, не слушая рассказов, как идут какие-либо общественный дела; но заботясь о том, как довести до совершенства душу путем добродетели, к этому направил все попечения в своей жиз­ни, и распростившись со всем в мире, он сделался вторым Моисеем в наше время, по истине соревнующимся ему в чудесах. Оба устранились от этой мятущейся и шум­ной жизни: Моисей и Григорий, и жили каж­дый в свое время отдельно, сами по себе, доколе божественное явление не открыло это­му и другому пользу чистой жизни; но за Моисеем вместе с любомудрием следовала и жена, Григорий же избрал сожительницею себе одну добродетель. И так, когда они оба стремились к одинаковой цели, (ибо ко­нечно причиною удаления каждого из них от многолюдства было то, чтобы чистым душевным оком созерцать божественные тайны); то умеющему хорошо оценивать сте­пени добродетели можно судить, у кого из них жизнь была более бесстрастною: у того ли, кто снисходил к законному и дозволен­ному участию в удовольствиях, или у того, кто возвысился над сим и не давал ника­кого доступа к себе плотскому пристра­стию. Когда, же Федим, который был в то время предстоятелем церкви Амассийской, и имел свыше от Святого Духа силу прозре-

142

 

 

ния в будущее, употреблял все старание, завладевши великим Григорием, дать ему начальствование в церкви, чтоб он такую добрую жизнь не проводил праздно и бес­полезно; то он, узнав о намерении святи­теля, задумал скрыться, переходя из одной пустыни в другую. Славный оный Федим испытывал все средства, употреблял все искусство и старание, но не мог привести к священству сего мужа, принимавшего все предосторожности, чтобы не быть как-нибудь взятым рукою святителя; и тот и дру­гой препирались в своих усилиях, один желая поймать, другой избежать преследую­щего, ибо один знал, что принесет Богу священный дар, а другой боялся, чтобы при­соединенный к жизни заботы священства, как некоторое бремя, не послужили ему препятствием в любомудрии. После сего Федим, объятый некоторым божественным порывом к предположенной цели, ни сколь­ко не обращая внимания на расстояние, отде­лявшее его от Григория, (ибо он находился от него на расстоянии трех дней пути), – но воззрев к Богу и сказавши, что Бог в час этот равно видит и его самого и то­го, вместо руки налагает на Григория слово, посвятив его Богу, хотя он не присутствовал телом, назначает ему оный город, который до того времени был одержим

143

 

 

идольским заблуждением, так что из бесчисленного множества жителей, населяющих самый город и его окрестности, находилось не более семнадцати человек, принявших слово веры.

Таким образом, принужденный взять на себя иго это, по совершении над ним после сего всех узаконенных (священнодействий), испросив у назначившего ему священство малое время для уразумения в точности таин­ства (веры) более не нашел нужным обра­щаться, как говорит Апостол (Гал. 1, 16), к плоти и крови, но свыше просил себе откровения тайн, и не прежде осмелился проповедовать слово, как некоторым явлением открыта была ему истина. Однажды когда он целую ночь размышлял о предмете веры и волнуем был различными помыслами, (ибо были и в то время некоторые люди, кото­рые искажали благочестивое учение и веро­подобными умствованиями часто представляли истину сомнительною, даже для разумных); – в это время, когда он озабоченный исканием этот истины проводил ночь без сна, является наяву некоторый муж в человеческом образе, по виду старец, святолепный по устроению одежды, как приятностью лица, так и стройностью вида, обнаружива­ющий признаки великой добродетели. Когда же он устрашенный видением боялся встать

144

 

 

с постели и спросить, кто он такой и зачем пришел; этот, кротким голосом успокоив его душевное смущение, сказал, что он явился ему, по божественному повелению, для разрешения его недоумений, чтоб от­крыть истину благочестивой веры. При этих словах мужество возвратилось к нему и он смотрел на него с некоторою радостью и изумлением. Потом, когда тот протянул прямо руку и прямо направленными перстами как бы указывал стоящее в стороне явление: он, обратив свой взор по направ­лению его руки, увидел против лица явившегося другое видение в женском образе превосходнейшем человеческого, – и опять устрашился до того, что склонил лице свое, приведенный в замешательство видением, и не в состоянии будучи вынести сего явления очами; необычайность сего видения со­стояла особенно в том, что в самую глу­бокую ночь, такой свет окружал явившихся ему, как будто зажжена была некая светлая лампада. И так когда он не в состоянии был выносить сего явления глазами, услышал некий разговор между явившимися ему ли­цами, которые вели речь друг с другом о предмете его изысканий. Чрез этот раз­говор он не только научился истинному познанию веры, но и узнал явившихся по именам; потому что каждый из них назы-

145

 

 

вал другого собственным его именем. Так, говорит, он услышал, что явившаяся в женском виде просила Евангелиста Иоанна открыть юному (епископу) тайну благочестия, а тот сказал, что готов и в этом сде­лать приятное матери Господа, поскольку это ей угодно. Таким образом, в стройных и кратких словах изрекши (сию тайну), опять скрылись с глаз. Григорий же и божествен­ное оное откровение тотчас заключил в письмена, по оному после проповедовал слово Божие в церкви и оставил это богодарованное ученее, как некое наследие потомкам; сим учением даже до ныне тайноводствуется народ оного города, пребыв неприкосновенным от всякой еретической злобы. Слова же сего тайноводственного учения таковы: «Один Бог Отец Слова живого, премудрости ипостасной, и силы и обра­за присносущаго; совершенный, родитель совершенного, Отец Сына единородного. Один Господь, единый от единого, Бог от Бо­га, образ и изображение Божества, Слово действенное, мудрость, объемлющая состав всего, и творческая сила всей твари, истин­ный Сын истинного Отца, невидимый невидимого, нетленный нетленного, бессмертный бессмертного, присносущий присносущаго. И один Дух Святый, от Бога имеющий бытие (ὕπαρξιν) и чрез Сына явившийся, то есть,

146

 

 

человекам; образ Сына, совершенного со­вершенный, жизнь, – вина живущих, источник святой, святость, податель освящения; в котором является Бог Отец, иже над всеми и во всех, и Бог Сын, иже чрез всех. Троица совершенная, славою, вечно­сти и царством не разделяемая и не отчуж­даемая». И так нет в Троице чего-либо сотворенного, или служебного; нет чего-либо привнесенного, как бы прежде не бывшего, а впоследствии привзошедшего. И так, ни в чем у Сына не было недостатка перед Отцом, и у Святого Духа перед Сыном: но непременна и неизменна есть всегда та же Троица. Кто желает убедиться в этом, пусть послушает церковь, в которой он проповедовал это учение: еще и доныне хранятся там самые начертания блаженной оной руки. Не равняются ли они величием благодати тем богоустроенным скрижалям? Я говорю о тех скрижалях, на которых было начертано законодательство боже­ственной воли. Ибо как о Моисее говорит слово Божие, что он, будучи вне видимого и поставленный душою внутрь невидимого, недоступного, (ибо на это указываем мрак Исх. 20, 21.), познал божественные тайны, и от себя научил богопознанию весь народ; так тоже самое домостроительство можно видеть и о сем великом муже. Для

147

 

 

него горою было не что-либо чувственное, не земная возвышенность, но высота стрем­ления к истинным догматам; мраком, – не­доступное для прочих видение; доской, – ду­ша; написанными на досках письменами, – голос явившегося: чрез все это ему и тайноводствуемым от него совершилось открове­ние тайн.

И так, получив чрез оное откровение некоторое дерзновение и смелость, как какой-нибудь боец, приобретши чрез (уроки сво­его) учителя достаточную силу и опытность в борьбе, смело снимает с себя одежду на арене и вступает в борьбу с противником; таким же образом и он, собственным упражнением и помощью явившейся ему благодати достаточно приготовив душу, выступает на подвиги: ибо не иным чем, как подвигами и борьбой должно назвать всю его жизнь в священстве, во время ко­торой он верою, подвизался против всех сил противника. Тотчас, оставив пусты­ню, он стремится в город, в котором должен был устроить Богу церковь. Когда узнал, что вся страна сия одержима лестью бесовскою, что нигде не устроено храма истинному Богу, но весь город и соседние поселения наполнены жертвенниками, капища­ми и кумирами (поскольку весь народ старал­ся об украшении храмов и капищ идоль-

148

 

 

ских и об утверждении между людьми безумного идолослужения, поддерживая его тор­жествами и обрядами и нечистыми жертвоприношениями); то, подобно какому-нибудь доблестному воину, который сразившись с военачальником, чрез него обращает в бегство и подчиненное ему войско, и этот ве­ликий муж начинает подвиг брани с самих бесов. Каким же образом? Идя из пустыни в город, поскольку наступил вечер и пошел сильный дождь, он по пути заходит с своими спутниками в один храм. Храм этот был из числа знаменитых; в нем открыто сообщались жрецам внушения чтимых там демонов, посредством издаваемых ими волшебных предсказаний. Вошедши со спутниками своими в этот храм, он тотчас же привел в ужас бесов призванием имени Христова, и знамением креста очистив оскверненный жертвенным дымом воздух, провел, по обы­чаю своему, всю ночь бодрствуя в молитвах и песнопениях, так что оскверненное жертвенною нечистотой и кумирами место это обратилось в дом молитвы. Таким образом, проведши ночь, поутру опять продолжал свой путь далее. Когда же жрец утром начал совершать обычное служение демонам, говорят, что явившиеся ему демоны сказали, что храм этот недоступен для

149

 

 

них по причине пребывавшего в нем. Сколько потом ни употреблял он некоторых очистительных омовений и жертв, что­бы водворить чрез то опять в сем храме демонов; несмотря на все попытки, его старание было напрасно; демоны никогда, по прежнему обычаю, не повиновались его при­зыванию. Тогда жрец, пылая гневом и яро­стью, настигает оного великого мужа, грозя ему всеми страшными угрозами, – что он и донесет на него начальникам и употребит против него силу, и доведет до сведения царя о его дерзости, что он, будучи христианином и врагом богов осмелился вой­ти в храм, что от входа его сила, дей­ствующая в святилище, удалилась и обычных пророческих вещаний демонов в сих местах более уже не бывает. Когда же Григорий сию дерзкую в грубую ярость жре­ца укротил великодушием и всем угрозам противопоставлял помощь Божию и говорил, что он столько уверен в могуществе Поборающего ему, что по произволу может прогонять демонов, откуда ни захочет и поселять в такие места, какие ему угодно, обещаясь представить на все сказанное тот­час же доказательства: то жрец, удивившись и изумившись величию власти, просил пока­зать его власть над этими самими демонами и поселить их опять в храме. Выслушав

150

 

 

это, великий муж оторвал небольшой клочок из книги и дал оный жрецу, написав на нем некоторое повелительное изре­чение демонам, самые же слова, написанные на нем, были таковы: – Григорий сатане: войди. – Жрец, взявши эту записку, положил на жертвенник; потом, когда совершил обычные жертвоприношения и мерзости, опять увидел то самое, что видел прежде чем демоны вышли из кумирни. После се­го происшествия, он убедился, что Григо­рий владеет некоторою божественною силою, при помощи коей является сильнее демонов, и снова с поспешностью догнав его, пока еще не ушел в город, просил открыть ему тайну, – и кто этот Бог, имеющий власть над природою демонскою. Когда же этот великий муж в кратких словах изложил тай­ну благочестия, со жрецом сим случилось нечто такое, что обыкновенно бывает с людьми еще непосвященными в божественные таинства: он веру в явление Божества людям во плоти почел унижением понятия о Боге. Когда тот сказал ему, что вера в это таинство утверждается не словами, но действительность его удостоверена чудесами, жрец пожелал видеть от него еще чудо, чтобы таким образом он мог прийти к убеждению в вере. Тогда, говорят, оный великий муж совершил самое невероятное

151

 

 

великое чудо. Жрец требовал, чтобы ка­кой-нибудь из великих, пред глазами у него лежащих камней, без помощи челове­ческой руки, одною силою веры, по прика­занию Григория, двинулся и перешел на дру­гое место; – и великий оный, нисколько не медля, тотчас приказал сему камню, как бы одушевленному существу тотчас же пе­редвинуться в доказанное жрецом место. После сего чуда, этот человек тотчас уверовал слову (Григория), и, оставив род, дом, жену, детей, друзей, жречество, дом, имущество, вместо всех принадлежащих ему благ, предпочел сообщество с оным великим мужем и соучастие в трудах его и в божественном оном любомудрии и уче­нии. Да умолкнет при этом всякая искус­ственная изобретательность дееписателей, красноречием преувеличивающая размеры дивных деяний; ибо не таково вышесказан­ное чудо, чтобы сила красноречия повеству­ющего о нем сделала его большим или меньшим, нежели каково оно есть. Кто, ска­завши что-нибудь сверх сказанного, увели­чит это чудо? Возможно ли кому-нибудь уменьшить в слушателях удивление к со­вершившемуся? Камень отторгается от кам­ней служащих камням; камень делается проповедником божественной веры и путеводителем неверных к спасению, не ка­-

152

 

 

ким-либо голосом или словом пропо­ведуя божественную силу, но тем, что сделал, показывая, что возвещаемый Григорием есть Бог, которому одинаково подчи­нена и повинуется вся тварь, – не только од­на чувствующая, живая и одушевленная, но и кроме этой, всякая другая так раболепно служит Ему, как будто не лишена была чувств. Есть ли какой слух у камня? Есть ли какое ощущение власти повелевающего? Ка­кая в нем способность к передвижению? Есть ли какое строение членов и органов? Но все это и подобное сему заменяет сила повелевающего, узрев которую оный жрец тот час уразумел направленную на обольщение человеческой природы демонскую лесть, возгнушался оною и обратился к истинному Богу, от соделанного рабом заключив о неизреченном могуществе Владыки. Ибо если такова сила у раба, что он словом движет неподвижное, дает приказание вещам бесчувственным, повелевает неоду­шевленному: то можно уразуметь, какое обилие силы у Владыки всего, воля которого была как бы неким веществом и устроением, и силою самого мера и всего находя­щегося как в нем, так и превыше его!

Таким образом, этот великий муж, начав счастливую брань с демонов, и, как некий победоносный трофей, ведя с собою жреца,

153

 

 

приведши сначала в изумление народ молвой о себе, теперь с уверенностью и дерзновением входит в город, величаясь не колесницами, конями и мулами, не множеством спутников, но со славою окружаемый добродетелями. Все жители города всенарод­но вышли посмотреть (на него) как бы на какое новое зрелище, увидеть, кто это такой Григорий, который, будучи человеком, как какой-нибудь царь, имеет власть над теми, кого они почитали за богов, действует приказаниями, и демонов, как рабов, по своему усмотрению поселяя куда хочет и, из­гоняя откуда пожелает, – и который, поработив их какою-то властью, ведет с собою и служителя их, презревшего ту честь, в которой был прежде, и все блага свои про­менявшего на жизнь вместе с ним.

Когда с такими мыслями все ожидали его пред городом и, видя его приближающим­ся, пристально смотрели на него, он проходит между людьми, как между бездушными деревьями; ни к кому из встречающихся не обращается, идет прямо в город, чем самым приводит их еще в большее изумление, и кажется зрителям еще выше молвы о нем. Входя в первый раз в великий город при необыкновенной для него обста­новке, он не изумился такому множеству на­рода, собравшемуся ради его, но идя как бы

154

 

 

в пустыне, смотрел только на себя и на дорогу, не обращаясь ни к кому из со­бравшихся около; это самое показалось людям выше чуда, произведенного над камнем. По этой причине, хотя и мало было, как мы сказали прежде, принявших веру до управления его, – он входил в город, так отовсюду теснимый сопровождающими, как будто весь город уже почтил его святительство. Но так как он тотчас же вме­сте с тем, как посвятил себя любомудрию, освободил себя от всего, как от какого бремени, так что не было у него ничего из необходимых для жизни вещей: ни поля, ни места, ни дома, но всем был он для себя сам, или лучше сказать вера и добродетель были для него и отечеством, и домом, и богатством; то, когда он вошел в город, а дома ему для успо­коения нигде не было, ни церковного, ни соб­ственного, его спутники пришли в смуще­ние и беспокойство, где им пристать и у кого найти себе кров. Учитель говорить им: что это вы, как будто находящиеся вне покрова Божия, беспокоитесь, где можно вам успокоить ваши тела? Ужели для вас малым домом кажется Бог, хотя о Нем мы и живем, и движемся и есмы? Или тесен для вас кров небесный, что вы ищете, кро­ме сего, другого жилища? Да будет забота

155

 

 

у вас о том лишь одном доме, который есть собственность каждого, который сози­дается добродетелями и воздвигается в вы­соту; о нем одном вы должны заботиться, чтобы такое жилище не было не устроено у вас; а окружать себя земными стенами не приносит пользы ведущим жизнь добро­детельную. О построении стен, как о деле нужном, особенно заботятся, как и должно быть, люди, преданные пороку, потому что дом часто скрывает тайные их беззакония; но ведущие жизнь добродетельную не имеют ничего такого, что укрывать стенам. Ког­да это он говорил к своим спутникам, находившийся при этом один знаменитый муж, по роду, богатству и всему прочему, чем обладал, считающейся в числе первых, (имя мужу сему Мусоний), видя, что у многих одно и тоже желание и забота, как бы принять сего мужа в свои дома, пред­упреждая прочих, предвосхищает благо­дать, прося великого мужа остановиться у него и почтить своим входом его дом, чтобы быть ему почетнее и известнее и по смерти, так как время передает память о таковой чести и потомкам. Поскольку же и многие другие собравшиеся просили Григория о том же, то он, считая справедливым от­дать честь начавшему просить, прежде, поблагодарив прочих в ласковых и почти­-

156

 

 

тельных выражениях, идет к первому. Если описание дел его есть одно только про­стое и без искусственное повествование, так как слово наше с намерением оставляет искусственную изобретательность в преувеличении деяний: то пусть и оно для тех, кои правильно судят о сих делах, будет не маловажным свидетельством того, что упо­миная о дивных делах его не станем при­бегать к вымыслам, а достаточно нам бу­дет для совершеннейшей похвалы одного воспоминания о его делах; так природная кра­сота на лице цветет нисколько не нуждаясь в содействии искусственных прикрас.

Слушавших слово его сперва было малое число; но прежде, нежели окончился день и зашло солнце, столько присоединилось их к первому собранию, что множество уверовавших достаточно было, чтобы составить народ. Утром опять появляется народ у дверей, вместе с ними и жены, и дети, и преклонные летами и страждущие от демо­нов или другого какого-нибудь недуга. И он, стоя в средине, уделял силою Святого Духа каждому из собравшихся то, что со­ответствовало его нуждам: проповедовал, рассуждал, увещевал, учил, исцелял. И тем особенно привлекал он многих к своей проповеди, что одинаково действовал и на зрение, и на слух, и чрез то и другое

157

 

 

являл в себе ясные признаки присутствия божественной силы: ибо слух поражало сло­во, а зрение, – чудеса, совершаемые над боль­ными. Плачущий получал утешение; юноша вразумление; старик наставляем приличными речами; рабы, – чтобы повиновались господам своим, владельцы, чтобы человеколюби­во обращались с подчиненными; бедного учил он, что единственное богатство есть добродетель, что это имущество может приобрести каждый, кто ни захочет; напротив того обладающего богатством вразумлял и учил, что он только распорядитель своего имения, а не господин. Женам, подавая пристойные, детям – соответственные воз­расту, отцам – приличные правила и, будучи всем вся, он, при содействии Духа, столько вдруг привлек к себе народа, что тотчас приступил к построению храма, потому что все деньгами и трудами содействовали этому предприятию. Этот храм есть тот самый, начало строения коего он сам положил, а достойно украсил его один из его преемников. Храм этот видим доныне. Тотчас же приступив (к построению его), оный великий муж заложил его на самом видном месте города, полагая как бы некоторое основание своего святительства, и совершил это дело при помощи некоторой божествен­ной силы, как свидетельствует последую-

158

 

 

щее время. Ибо во время случившегося од­нажды в наши времена в городе сильнейшего землетрясения, когда почти всё до осно­вания погибло, когда все здания, как частные, так и общественные разрушились и обратились в развалины, – один этот храм остался целым и невредимым, так что и из сего открывается, с помощью какой си­лы великий оный муж приступал к делам своим. Но этим божественная сила показа­ла и засвидетельствовала веру сего великого мужа для отдаленных потомков. А в то время, так как все жители, как города, так и окрестностей его поражены были его апостольскими чудесами и верили, что все, что он ни говорит и делает, делает и говорит силою божественною: то и в спорных житейских делах никакого другого судилища не знали выше его, но всякий спор и все неудоборазрешимые и запутанные де­ла разрешались его советами. Отсюда чрез его благодатное влияние водворились в горо­де законная справедливость и мир как для всех вообще, так и для каждого в част­ности; много прибыло добра, как в част­ности, так и вообще, потому что никакое зло не нарушало взаимного согласия.

Здесь не излишне, может быть, упомянуть об одном суде его, так как, но посло­вице, вся ткань узнается нами по образцу.

159

 

 

И божественное Писание, хотя Соломон мно­го чинил судов между своими подданными, сочло достаточным, в одном представить всю мудрость сего мужа. Будучи судьей между двумя матерями, он, так как преступления невозможно было изобличить, по­тому что каждая одинаково отказывалась от мертвого младенца и удерживала с собою оставшегося в живых, хитростью сумел выпытать сокровенную истину. Так как пре­ступление совершено было без свидетелей и подозрений как в истине, так и во лжи могло одинаково падать как на ту, так и на другую: то он призвал к себе на помощь, для засвидетельствования истины, природу, вымышленною угрозою скрывши цель своего намерения. Притворно приказав тело, как мертвого, так и живого младенца рассечь поровну мечем, и раздать ровный половины детей матерям, предоставил природе ре­шить спор об истине дела. Одна из них охотно приняла это приказание и торопила палача, другая же, тронутая материнскою жа­лостью, решилась уступить, прося пощадить дитя, (она считала милостью и то, если он хоть как-нибудь спасется): тогда царь, нашедши здесь средство для узнания истины, дарует уступившей добровольно оправда­тельный приговор, рассудив, что не, жале­ющая о смерти дитяти природою обличается

160

 

 

в том, что она не мать того, коего смерти желает. О каком же суде великого Григория рассказать и нам? Два брата, юные по возрасту, недавно разделив между собою от­цовское наследство, присвоили себе каждый озеро, стараясь каждый завладеть им всем и, не допуская друг друга, пользоваться этим владением вместе. Судьей в решении сего спора становится учитель. Пришедши в на­значенное место, он сперва употребил в дело свои собственные законы посредниче­ства, склоняя их к примирению и убеждая юношей сойтись между собою дружелюбно и пользу мира предпочесть выгоде от дохода; ибо мир во веки пребывает и с живыми и с умершими, а пользование доходами временно, осуждение же за обиду вечно; это и прочее, что находил приличным, говорил он для укрощения юношеской беспорядочности. Но когда увещание это оказалось недействительным, и юноши горячились, и воз­буждаемые надеждою прибыли, воспламеня­лись более и более гневом; когда уже готовилось с обеих сторон войско из подвластных им, множество рук под предводительством гнева и юности жаждало кро­ви и назначено было время битвы: (тогда) накануне имеющего произойти с обеих сторон боя, человек Божий, остававшийся на берегу сего озера и проведшей ночь в

161

 

 

бодрствовании, сделал над водою некоторым образом Моисево чудо, не ударом жезла разделив воду на две части, но мо­литвою всю ее внезапно иссушив, к утру сделал озеро землею, сухою и безводною; так что и в углублениях его нисколько не оставалось воды, тогда как до молитвы сего мужа оно было подобно морю. Решив так этот спор божественною силою, он опять удалился к себе, а решение, высказанное са­мыми делами, прекратило препирательство между юношами; ибо с уничтожением пред­мета, из за которого готовилась у них меж­ду собою ссора, мир заступил место гнева и природа опять дала себя знать в братьях. И ныне можно видеть явные следы этого божественного решения; ибо вокруг тогда бывшего озера еще и до ныне сохраняются не­которые следы разлива воды, но, что тогда было погружено в воде и находилось в са­мой глубине, все это теперь обратилось в лес, жилище, луга и пашни. Мне кажется, что сам знаменитый Соломон не будет оспаривать превосходства такого суда. Ибо что более важно в рассуждении добродетели: спасти ли грудного младенца, которого присваивали себе две матери и которому для здо­ровья было совершенно равно, родившая его, или другая женщина станет заботиться о его воспитании, – или даровать спасение двум

162

 

 

юношам, которые, только что вступив в общественную жизнь, подстрекаемые гневом ко взаимному убийству, спустя несколько вре­мени должны были подняв вооруженные ру­ки друг на друга, представить зрелище, скорбное для современников, – юношам, которым предстояла опасность, или обоим быть умерщвленными друг другом, или од­ному совершенно опозорить себя братоубийством? Не говорю о тех, кои были собраны для боя тем и другим, и возбуждены одинаковым гневом, у которых цель взаимного стремления друг против друга была смерть противников. И так, кто молитвою отвратил определенный по вражде лукавого смертный приговор против них и восстановил природные чувства, стремлению к убийству изменив в мирное расположение: тот, по справедливости, во сколько раз больше достоин удивления в деле суда, в сравнении с тем, кто открыл коварство блудницы? А о чуде над водою, – как вдруг судоходное место изменилось в твер­дую землю, озеро сделалось углубленною рав­ниною, и что прежде как бы заменяло собою море, то теперь пригодно для принесения плодов, – об этом чуде, я думаю, лучше молчать, чем распространяться словом, по­тому что рассказ не может по достоинству сравняться с величием самого предмета.

163

 

 

Ибо, какое знаем мы из упоминаемых в писании чудес, которое могло бы быть, но сравнении, равным сему чуду? Иисус Навин остановил воды реки Иордана, но только до тех пор, пока стоял в воде ковчег за­вета; когда же перешел народ и перене­сен был ковчег, он опять возвратил реке обычное течение. Открывается дно вод­ной глубины в Чермном море, когда ве­тер разогнал море на обе стороны; но вре­мя чуда сего продолжалось дотоле, пока со­вершился переход воинства по глубине морской сухим путем. После же того яв­ляется опять одна поверхность воды, и раз­доившееся на малое время опять соединилось вместе: а здесь случившееся однажды так и осталось, как было, так что время не лишает достоверности сего чуда, о котором постоянно свидетельствует видимость. Тако­го рода было чудо его над озером, о ко­тором рассказывают и следы которого по­казывают.

Указывают также и сохраняют в памяти чудо, совершенное им после сего, иного рода. По стране Понтийской протекает одна река, самым именем указывающая на бы­строту и неукротимость течения, ибо, по вре­ду, причиняемому ею, жителями именуется волк. С такою силою несется она от истоков своих из Армении, потому

164

 

 

что высокие горы этот страны доставляют ей обильную воду. Но будучи глубока во всех местах, протекая по подошвам гор, особенно переполняется зимними потоками, принимая в себя все стекающие с гор воды. В низменностях же той страны, чрез которую протекает, стесняемая с обеих сторон берегами, в некоторых местах часто выходит из русла по обе стороны, затопляя водою все, что выше ее ложа, так что жители этих мест постоян­но подвергаются неожиданным опасностям, потому что река часто в ненастную ночь, а нередко и днем наводняет поля. Посему не только растения, посевы и животные погибают от такого стремления воды; но даже и сами жители подвергаются опасности, неожи­данно испытывая от сего наводнения как бы кораблекрушение в домах своих.

Итак, когда слух о совершенных оным великим мужем чудесах распространился повсеместно, то все жившие близ этой части реки: мужи, жены, дети, всенародно поднявшись, идут к нему с прошением, умоляя его даровать им какое-нибудь облегчение от неожиданно постигающих бед. Ибо он говорил, что чрез него Бог может сде­лать все, что недоступно искусству и уму человеческому; они же со своей стороны не упускали ничего, что зависело от воли и

165

 

 

сил человеческих, бросали камни, создавали насыпи, делали и все прочее, что, обык­новенно, придумывается для избегания сих зол, но не могли остановить наносимых водою бед. И чтоб еще более возбудить в нем сострадание, просили, чтобы он сам лично посмотрел на это несчастье и убедился, что им даже невозможно перенести сво­их жилищ, и что во всякое время им грозит смерть от напора воды. И так он пришел на (означенное) место, потому что леность никогда не служила ему препятствием в заботах о добре, и он не нуждался ни в колеснице, ни в конях, ни в другом чем либо для своего, проезда, но опираясь на один жезл, совершил весь путь, любомудрствуя со своими спутниками о чаемой горней жизни, чем всегда по преимуществу зани­маясь, прочие дела считал посторонними в сравнении с сим превосходнейшим занятием. И когда путеводители показали ему уклонение реки, и самые следы бедствия были явны, потому что это место от разлива вод было изрыто и представляло глубокие ямы, то он так сказал собравшимся: не челове­ческое дело, братия, изменять направление те­чения воды; одна только божественная сила может сделать это и заключить стремление вод в известные пределы; ибо так гово­рит пророк к Богу: положил предел,

166

 

 

которого не перейдут (Пс. 103, 9); одному вла­дыке твари–Христу подвластна природа стихий, неизменно пребывай в тех местах, в которых поставлена. И так, поскольку есть Бог, законополагающий пределы водам, то Он один своею силою и может удержать беспорядочное течение этой реки. Сказал, – и как бы вдохновенный божественною мыс­лью, великим гласом молитвенно призвав Христа прийти к нему на помощь в предстоящем деле, водружает жезл, который имел в руке, в испорченное водою место берега. Так как земля в этом месте была влажна и илиста, то удобно вдавливалась в глубь, уступая тяжести жезла и руке втыка­ющего. Потом, помолившись Богу, чтоб это было как бы некоторым запором и преградою беспорядочному стремлению вод, опять возвратился назад, показав самым делом, что все им производимое совершает­ся божественною силою; ибо немного времени спустя, жезл этот, пустив корень в берег реки, возрос в дерево. Для реки это дерево послужило пределом течения, а для жителей того места оно служить зрелищем и предметом исторического рассказа; ибо когда оная река, переполняясь от дождей и ручьев, несется с быстрым стремлением и страшным шумом, то ударяясь поверхно­стью волн о ствол сего дерева, опять под-

167

 

 

­нимается вверх и направляет стремление вод к средине (русла), и как бы боясь коснуться сего дерева, косвенным течением обходить это место. Такова сила великого Григория, лучше же, – совершающего им чу­деса Бога! Ибо природа стихий, как бы ка­кая-нибудь невольница, является изменяю­щеюся как угодно, соответственно приказаниям, так что озеро переменяется в су­хую страну, и затопляемое водою место заселяется, потому что жезл сделал его безопасным для жителей. Имя этому дереву да­же доныне – жезл, и оно во все время сохраняется местными жителями на память бла­годати и силы Григория. Какое из пророческих чудес можно поставить в сравнение с этими чудесами? Укажу ли на разделение Иордана, которое ударом милоти совершил Илия пред восшествием на небо, а после его Елисей, наследник его милоти и духа? Но тогда поскольку вода разделялась на время, какое было потребно для одних пророков, то Иордан сделался проходимым, оставив проход между своими волнами, только на то время пока ноги пророков прошли посуху чрез дно его; в последующее же время и для прочих людей он остался таким же, каким был и прежде. Река же Ликос, пос­ле того как однажды была удержана в своем беспорядочном стремлении, делает чудо

168

 

 

Григория постоянными во все последующее время, оставаясь такою, какою сделала ее вера великого мужа во время чудотворения. И цель того, что было совершено, было не возбуждение удивления зрителей, но спасение жи­вущих около этот реки, так что хотя чудо и одинаково, (поскольку естество воды одина­ково повинуется как пророкам, так и под­ражателю пророков): но, если можно сказать с дерзновением, чудо совершенное Григорием по отношению к человеколюбию, преимуществует пред теми (чудесами); потому что чрез оное сделалась безопасною жизнь жителей; так как вода однажды направлен­ная в своем течении, осталась неизменною и на последующее время.

Когда слух о таких чудесах распростра­нился по всей стране и все уверовали, что они производятся силою веры во Христа: тогда все пожелали быть общниками этот ве­ры, свидетельствуемой такими чудесами; по­всюду распространялась проповедь, было в действии таинство (крещения и усиливалось стремление к добродетели; повсюду учреж­далось священство), дабы чрез то увели­чивалась и возрастала вера. Посему посы­лается к нему посольство из одного соседнего города, чтоб он пришел к ним и находящуюся у них церковь утвердил священством. Имя сему городу Ко-­

169

 

 

мана; все жители этого города как мило­сти просили, чтобы этот великий муж удостоил посетить их. И так он пришел к ним и в течение нескольких дней сво­его пребывания у них словами своими и де­лами воспламеняет в них еще больше желание таинства. Когда же пришло время вы­полнить цель посольства и назначить кого-либо из них в епископы устроенной у них церкви: тогда умы всех главных лиц в городе обращены были на тех, которые, по-видимому, превосходили прочих красноречием, знатностью рода и прочими внешними достоинствами. Они думали, что, так как и великий Григорий обладал всем этим, то и имеющей получить оную благодать не должен быть лишен этих преимуществ. Ког­да же мнения их сильно разделялись и одни предпочитали того, другие, – другого, великий ожидал себе на предстоящее дело какого-либо указания свыше. И как упоминается о Самуиле, что он, избирая на царство, не увле­кался красотою и величием тела, но искал царской души, хотя бы она обрелась и в презренном теле: так и этот. Не обращая внимания на мнения о каждом из избираемых лиц, на то одно смотрел, не проявлял ли кто и прежде сего избрания, строгостью жиз­ни и добродетели, в своей нравственности священства. Когда те представляли избран-

170

 

 

ных ими с похвалами, превознося каждый своего, он приказал обратить внимание и на тех, которые по внешнему образу жизни беднее других: ибо и между таковыми может найтись человек, который по богат­ству душевному выше обладающих внешни­ми достоинствами жизни. Один из принимавших главное участие в избрании почел за оскорбление и обиду то мнение великого, что если никто из прочих, отличающихся красноречием, достоинством и в пользу которых свидетельствует внешняя жизнь, не будет допущен к святительству, то быть может найдутся и из простого народа некоторые более достойные для такой благода­ти; вместе с тем подошедши к нему с насмешкою сказал: если ты велишь, чтобы такие и столь известные, из всего города избранные люди, были обойдены, а чтобы в предстоятели священства был избран кто-либо из черни: то тебе остается при­звать к святительству угольщика Александра; если угодно, мы целым городом перейдем на его сторону и единогласно изберем его. Он говорил это в укор суждению Григо­рия, и чтобы сим насмешливым выбором высказать порицание его строгости в отно­шении к лучшим людям. У великого же от сих слов является в душе мысль, что не без воли Божией Александр пришел на

171

 

 

память избирателям и о нем заговорили. «Кто это такой Александр, спросил он, о котором вы упомянули»? Потому, когда один из присутствующих со смехом вывел на средину упомянутого, одетого в худое ру­бище и то не на всем теле, и вместе всею внешностью, – руками, лицом и всем телом, запачканным от делания углей, указываю­щего на свое ремесло, то в таком виде стоящий на средине Александр был предметом смеха для прочих. Но для прозорливого оного ока настоящее зрелище было предметом великого изумления: муж в край­ней бедности и в презренном виде обращает внимание только на себя и как бы радуется этой наружности, которая для неопытных глаз служила предметом смеха. Дело было вот в чем: не по нужде и бедности этот муж избрал такой образ жизни, но был некоторого рода философом, как показала последующая его жизнь, и был выше прочих, так что сподобился даже мученичества, окончив жизнь свою огнем; но вознамерился, или лучше старался скрыть это, потому что низко ценил то благополу­чие, о котором заботятся многие   и за ничто считал сию жизнь, стремясь к высшей и истинной жизни. И чтобы лучше успеть в стремлении к добродетели, он старался ис­кусно скрыть свои достоинства под самым

172

 

 

низким родом занятий, прикрываясь ими как бы какою безобразною личиною. Кро­ме того, находясь в цветущей юности, считал опасным для достижения целомудрия, обнаруживать красоту своего тела, и как бы гордиться счастливым даром природы; ибо знал, что этот дар бывает для многих поводом к тяжким падениям. И так, для того, чтобы с ним не случилось чего-либо им не желаемого, ни самому не послужить для чужих очей предметом страсти, он как бы некоторую безобразную личину, добровольно берет на себя ремесло уголь­щика. При таком роде занятия тело упраж­нялось в трудах для добродетели, красота покрывалась угольною нечистотой и вместе с тем добываемые этими трудами деньги употреблялись в пособие к исполнению заповедей. Григорий, после того как, выведши его из собрания, тщательно расспросил его обо всем до него касающемся, поручает его прибывшим с ним, приказав испол­нить, что было нужно; а сам возвратившись опять в собрание, из настоящего случая берет предмет для поучения народа, пред­лагая ему беседу о священстве и изображая в ней добродетельную жизнь. Такого рода беседу продолжал он, удерживая собрание до тех пор, пока служащее ему, исполнив его повеление, возвратились с Александром,

173

 

 

уже омытым от нечистоты сажи в бане и одетым в (собственные) одежды великого; ибо это им приказано было сделать. Когда же все обратили взоры на Александра и ди­вились такому явлению: нет ничего необык­новенного, сказал им учитель, в том, что зрение обмануло вас, когда вы одному чувству дозволили судить о красоте; чувство, заграждая (нам) вход в глубину разумения, есть неверное средство для суждения об истине вещей; да притом же и самому вра­гу благочестия, – демону, было в вполне приятно, чтоб избранный сосуд пребывал в бездействии, скрываясь в неизвестности, и чтобы не выставлялся на вид муж, имею­щий быть истребителем его владычества. Сказав это, посвящает Богу сего мужа, законным образом низведши на него благо­дать священства. Когда все обратились взо­рами к новопоставленному святителю и про­сили сказать некоторое слово к церкви, то Александр тотчас же, при самом вступлении в этот сан доказал, что суд о нем великого Григория не ложен: ибо слово его было исполнено ума, хотя и мало украшалось цветами красноречия. По этому поводу один дерзкий юноша из Аттики, проживавший у них, посмеялся над недостатками его речи, (сказав) что она не украшена аттическим искусством, но был, говорят, вразумлен

174

 

 

божественным видением; он увидел стадо голубей, сияющих некою неописанной кра­сотою, и услышал, как кто-то говорил, что это те самые голуби Александра, над кото­рыми он посмеялся. Какому из сих чудес более удивляться? Тому ли, что этот муж не посмотрел, как судили о достоинствах другие и не увлекся свидетельством людей знатных? Или более удивляться сокровенно­му в углях сокровищу, правильное суждение о котором (Григория) тотчас засвидетельствовано Богом чрез последовавшее ритору видение? Мне кажется, что то и другое чудо само по себе такого рода, что мо­жет соперничествовать одно с другим, а пред всеми прежде упомянутыми чудесами оба едва ли не преимуществуют. Ибо про­тиворечить желанию сильных было ясней­шим признаком духа твердого и возвышенного, который одинаково смотрит на все явления в мире, к величию ли и славе отно­сятся они, или к унижению и презрению; но так как он отдавал предпочтение одной добродетели и одну порочную жизнь считал презренною, то в ничто вменял все, что в жизни считается достойным какого-ни­будь уважения или презрения. Так действи­тельно он и поступил тогда; ибо, стараясь найти человека Богу угодного и достойного, он не думал почитать достоверным дока-

175

 

 

­зательством сего ни богатства, ни достоин­ства, ни мирской знатности, так как ни того, ни другого слово Божие не включает в число благ. И так не то одно достойно похвалы и удивления, что он не согласился с желаниями начальников, но и то, что он превзошел сам себя в том, что последо­вало далее: если б он только отстранил не­достойный выбор, но не представил бы, что еще требовалось затем, то конечно воспрепятствовал бы злу, но добра еще не совершил. Но он, кроме того, что не дал согласия на худое, нашел даже лучшее; таким образом тем и другим действием совершил благое дело, – и не дав доступа злу, и приведя в действие добро; так что в том и другом отношении Григорий великий явился благодетелем городу,–предохранив их от погрешности неведения и обнаружив сокровенное у них благо.

Поскольку же при содействии святого Духа все совершилось успешно по желанно сего великого мужа; то не будет не благовременно, всем рассказать здесь и об одном обстоятельстве, случившемся с ним на пути, дабы во всем видна была соприсущая сему мужу благодать. Так как всем было из­вестно, что муж этот преимущественно забо­тился о том, чтобы всегда подавать утеше­ние нуждающимся: то два Еврея, имея ли

176

 

 

в виду прибыль, или вознамерившись по­смеяться над сим мужем, что его лег­ко можно обмануть, стерегут его на возвратном пути; один из них, притворившись мертвым, лежал на краю дороги, рас­тянувшись навзничь, другой же, будто бы в самом деле, оплакивая умершего, подражал воплю рыдающих и звал мимоидущего ве­ликого, говоря, что этот несчастный, поражен­ный внезапно смертью, лежит нагой и без приготовления к погребению. И так просил сего великого мужа не пренебречь усопшего, но сжалившись хоть сколько-нибудь над бед­ностью, подать, сколько возможно на прикры­тие тела; этими и подобными словами упрашивал он. Этот ни мало не медля, бывшую на нем верхнюю одежду возложив на умерше­го, отправился в дальнейший путь. Когда, по удалении его, так дерзко наругавшиеся наг ним остались одни, обманщик, переменив притворный плач на смех, заставлял ле­жащего встать, хохоча и радуясь той прибыли которую доставил им обман. Но тот оставался в одинаковом положении, ни сколь­ко не слушая его слов. Когда он стал звать его более громким голосом и вместе с тем толкать его ногою, лежащий тем не менее ни голоса не слыхал, ни удара не чувствовал, но лежал протянувшись в оди­наковом положении; потому что тотчас же,

177

 

 

как была возложена на него одежда, в самом деле сделался мертв за то, что при­творился им, чтоб обмануть оного великого, так что этот человек Божий не был обманут, но для какого употребления дал одеж­ду, для того она и оказалась пригодною взявшим ее. Если такое дело веры и силы сего великого мужа кажется жестоким, то никто не должен удивляться сему, имея в виду великого Петра. Ибо и он не одними только благодеяниями выказывал присущую ему силу, хромого от рождения являя народу бегающим и скачущим, или страдания больных исцеляя тенью своего тела, которую наводи­ло на них солнце, отбрасывая оную, когда проходил Апостол, на противоположную (его телу) сторону; но и Ананию, за то, что он пренебрежительно относился к обитаю­щей в Апостоле силе, наказывает смертно для того, думаю, чтобы страшная казнь его сделала всех, кто пренебрегал им в на­роде, благоразумнее, научив их сим страшным примером воздерживаться от подобных поступков. И так справедливо подра­жатель Петра, показав величию силы многи­ми благодетельными чудесами, и покушавше­гося употребить обман против Духа заставил высказать о себе истину. Ибо истре­бителю лжи, думаю я, должно было даже ложь обманщика переменить на истину, дабы

178

 

 

всем было явно, что все, что ни говорил сам оный великий, было истинно, и что от других принимал, как истину, то не было ложно. И так сии иудеи, сказанным образом посмеявшиеся, как казалось им, над силою великого, послужили в наставление для прочих, чтобы не покушаться обманывать тех, за которых сам Бог является обличителем дерзости.

После сего, когда было некоторое собрание под открытым небом в одном из мест этой страны, и все удивлялись его поучениям, один мальчик взывал к собравшимся, что учитель не от себя говорит это, но другой, стоящий близ него произно­сит слова. Когда, по распущении собрания, привели к нему мальчика, говорят, что великий сказал присутствующим, что отрок не свободен от (насилия) демона, и тотчас же снявши с плеч своих омофор и приложив к дыханию своих уст, возлагает, таким образом, на юношу. Когда это было сделано, юноша начал биться, кричать, бро­саться на землю, метаться туда и сюда, сло­вом, – испытывать все, чем страдают одер­жимые демонами. Когда потом святой возложил руку и прекратил его припадки, демон оставил юношу и он, пришедши в прежнее состояние, уже не говорил более, что видит кого-то близ святого, говоряще-

179

 

 

го вместе с ним. И это также принадлежит к великим чудесам Григория, потому что совершает чудеса исцелений не каким либо изысканным способом искусством, но для изгнания бесов и исцеления телесных болезней достаточно было дыхания уст его, прилагаемого к больному чрез обла­чение.

Впрочем, излагать по порядку все чудеса его, потребовало бы длинного описания и слова, выходящего за пределы настоящего досуга; посему упомянув еще об одном или двух чудесах, которые рассказывают о нем, ими закончу свое слово. Когда боже­ственная проповедь распространилась повсю­ду и все жители, как города, так и окрест­ностей его, были обращены к благочести­вому учению веры, жертвенники, капища и кумиры в них были разрушены; когда жизнь человеческая уже очистилась от идольских скверн, и угасло нечистое курение жертв, жертвенная кровь и нечистоты от заклания животных были смыты; когда все на всяком месте заботливо воздвигали молитвен­ные храмы во имя Христа: гнев и зависть пробуждаются в представителе Римской вла­сти в здешнем месте, за то, что ложные отеческие обряды его презрены, а христианское таинственное учение умножается, и цер­ковь повсюду во вселенной распространяется,

180

 

 

возрастая и увеличиваясь постоянно присоединяющимися к сему учению. И так, возмечтав, что можно божественной силе про­тивопоставить свою жестокость, остановить проповедь таинства, разрушить устроенные церкви и обратившихся к сему учению воз­вратить к служению идолам, – посылает к начальникам народов указ, угрожая страш­ными наказаниями, если они всякого рода истязаниями не станут мучить поклоняющихся имени Христову и страхом и силою сих истязаний (не станут) опять приводить их к отеческому служению демонам. Как ско­ро объявлен был этот страшный и без­божный указ начальникам, поставленные для этого самого дела жестокими тиранами повсюду в государстве разошлись по своим местам. Над жителями той провинции правителем был поставлен такой человек, ко­торый для исполнения злого намерения ни­сколько не нуждался в высочайшем повелении, будучи сам собою от природы крово­жаден, жесток и ненавидя уверовавших Слову (Божию). И так, он объявляет все­народно строгое приказание, что должны или отречься от веры, или подвергнуться вся­кого рода мучениям и смерти. И имеющие в руках своих дела общественные никакого другого дела ни общественного, ни частного не производили и ни о чем не заботились,

181

 

 

как о том только, чтоб преследовать и мучить твердо держащихся веры. Страшили не одни только угрозы на словах, но вместе с тем наводили всякого рода ужас различные орудия мучений, поражая людей страхом еще прежде самой казни: мечи, огонь, звери, ямы, орудия для вывертывания членов, раскаленные железные седалища, деревянные ды­бы, на которых тела стоящих, растянутые, строгались страшными когтями, и другие бесчисленные орудия для многоразличных видов мучений были изобретаемы и придумы­ваемы ими; и одно было стремление у всех, получивших такую власть, – никому в чрезмерной жестокости не оказаться снисходи­тельнее другого. И одни доносили, другие доказывали, иные отыскивали укрывающихся, некоторые преследовали бегущих, а иные, обращая взоры на имения верных, чтобы завладеть их имуществом, под видом благочестия, изгоняли держащихся веры. Все­общее было смятение в народе и большое замешательство; потому что все подозритель­но смотрели друг на друга; отцы не дове­ряли расположению детей при опасностях; дети не полагались на верность отеческого попечения, залогом которого служила приро­да; члены семейства, разделенного религиозными верованиями, враждовали друг против друга: сын язычник делался предателем

182

 

 

верных родителей; отец, остающейся в не­верии, был доносчиком на уверовавшего сына; брат по той же причине вооружался против природы, считая делом благочести­вым предавать казни единокровного, если он держался благочестия. От этого пустыни наполнились преследуемыми; дома опустели, лишившись жителей; многие общественные здания были назначены для заключения узников, потому что темницы не могли вместить в себе множества мучимых за веру; все пло­щади и собрания, как общественные, так и частные, вместо обычного веселия разделяли таковые же бедствия; потому что и здесь одних тащили, других уводили; прочее же при этом зрелище или смеялись, или плакали. Не было ни сострадания к младенцам, ни почтения к сединам, а уважение к добро­детели и в ум не приходило враждовавшим против нее, но как во время пленения всякий возраст был выдаваем врагам веры; не делалось снисхождения к естественной слабости женского пола, чтобы изъять оный от таких мучений; один был закон же­стокости для всех, подвергающий равному наказанию всякого, чуждающегося идолов, не различая, пола и возраста. Тогда оный великий муж, видя слабость человеческой природы, что многие не могут подвизаться за благочестие до смерти, советует (сынам) церкви на

183

 

 

некоторое время удалиться от этой страшной напасти, считая для них за лучшее бегством спасти свою душу, чем стоя в ряду сражения оказаться беглецами веры. И что­бы сильнее убедить людей, что нет никакой опасности для души, спасать веру бегством, собственным примером подает совет к удалению, сам прежде других удалившись от грозящей опасности. Между тем у начальников особенною целью было и то, что­бы чрез него, как плененного вождя, разрушить весь строй веры, и по этой причине враги старались захватить его в свои руки.

И так он занял один уединенный холм, имея при себе того жреца, которого он вна­чале обратил к вере и который был облечен уже благодатью диаконства. Когда же гонители последовали по следам их в великом множестве, и некто указал им мес­то, где они скрывались, то одни из них, окружив со всех сторон подошву горы, стерегли, чтобы ему не удалось куда-нибудь убежать, если бы решился на это, а другие, взошедши на гору, разыскивали его по всем местам, и уже были в виду у великого, на­правляя свой путь прямо к нему. Но он, приказав своему спутнику стоять с твердым и непоколебимым упованием на Бога и Ему вверить свое спасение, воздев руки на мо­литву, и если бы даже гонители были вбли-

184

 

 

­зи, не сокрушать своей веры страхом, сам себя поставил диакону в пример (исполне­ния) сего увещания, с неподвижным взором, распростертыми руками и в прямом положении взирая на небо. В таком положении они находились; прибежавшие же к ним, осмотрев со всех сторон место, обойдя всякий куст на дороге, расследовав со всею тщательностью все возвышения скал и все углубления ущелья, опять устремляются к по­дошве горы, полагая, что он, в страхе пред обыскивающими гору, обратившись в бегство, попался в руки тех, кои окружали подошву горы. И так у этих не оказалось его, ни у тех его не было; и хотя подсмотревший место пребывания великого описал оное ясными признаками, но искавшие его ут­верждали, что никого там не видели, кроме двух деревьев на недалеком расстоянии друг от друга. Когда искавшие его удали­лись, то оный доносчик, оставшись и найдя великого со спутником стоящими на молитве и уразумев божественное охранение, по которому они гонителям показались древами, припадает к нему и верует Слову (Божию); таким образом, тот, кто за несколько вре­мени до сего был гонителем, делается одним из гонимых. В пустыне они пребы­вали долгое время; потому что брань против веры усиливалась; начальник сильно ожесто-

185

 

 

чался против приверженных учению благо­честия, и все обратились в бегство. Поскольку гонители потеряли надежду, чтобы великий когда-нибудь попался им в руки, то, обратив неистовое зверство против остальных, везде во всех частях провинции отыскива­ли всех, для кого было досточтимо имя Хри­стово, – мужей, жен и детей, влекли их в город и наполняли ими темницы, вместо ка­кого либо другого преступления, поставляя им в вину благочестие, так что судилища тогда не занимались никакими обыкновенны­ми делами, но только о том одном заботи­лись власти, чтобы измышляя всякого рода муки и пытки употреблять их против стоявших за веру. Тогда еще более стало ясно для всех, что оный великий (муж) ничего не предпринимает без воли Божией; потому что бегством сохранив себя для народа, он был общею помощью для всех подвизающихся за веру. Ибо как мы слышим о Моисее, что, находясь вдали от ратного строя Амаликитян, он своею молитвою подавал единоплеменникам силу на врагов; так точ­но и он, как бы наблюдая духовным оком совершающееся, призывал божественную по­мощь на подвизающихся за исповедание веры. Так однажды, по обычаю молясь Богу вме­сте с бывшими при нем, он внезапно ис­полнился томления и страха; присутствующим

186

 

 

ясно было, что он как бы приходит в ужас и трепещет пред (каким то) видением, прислушивается, как будто до него доносится какой-то шум; прошло не мало времени; он во все это время оставался неподвижным и в том же положении; потом, когда представлявшееся ему зрелище как будто кончилось благополучно, опять пришел в обыкновенное состояние и восхвалил Бо­га радостным голосом, возгласив побед­ную и благодарственную песнь, которую мы многократно встречаем в книге псалмов Давида: Благословен Господь, Который не дал нас в добычу зубам их (Пс. 123, 6). Когда же окружавшие его пришли в изумление и пожелали узнать, какое видение представлялось очам его, он, говорят, сказал, что видел в это время великое падение, – (видел) поражение диавола некоторым юношей, в борьбе за благочестие; и когда они еще не понимали, что бы значило сказанное им, он яснее рассказал, что в этот час один юноша из благородных, приведенный па­лачами к начальнику, при высшей помощи, крепко подвизался за веру, присовокупил он и имя его, назвав его Троадием, а также и то, что после многих мучений, доблестно перенесенных им, он увенчался венцем мученическим. Диакон, изумленный слышанным, но не смея не верить сказанному, а

187

 

 

вместе помыслив и то, что превосходит че­ловеческую природу, находясь вдали от го­рода и ни от кого не получая известий от­туда, говорит окружающим его о совер­шающихся там делах, как бы присутствуя при них, умоляет учителя позволить ему посмотреть своими глазами и узнать о произошедшем и не запрещать ему побывать на том самом месте, где совершилось это дивное дело. А когда. Григорий говорил, что опасно идти в среду убийц и что он не раз может подвергнуться тому, чего не желает, от насилия противника, диакон сказал, что смело решается, надеясь на помощь его молитв, обратившись к нему с такими словами: ты поручи меня Богу и никакой страх врагов не коснется меня; и когда Григорий своею молитвою ниспослал ему, как бы какого спутника, помощь Божию, он с уверенностью совершил путь, не укры­ваясь ни от кого из встречавшихся. Вечером пришедши в город и утомленный путешествием, он почел необходимым об­легчить свое изнурение омовением в бане. В этом месте властвовал какой-то умерщвлявший людей демон, пагубная сила кото­рого действовала на приближающихся сюда во время (ночной) темноты, отчего в эту баню не ходили и не пользовались ею после захождения солнца. Диакон остановившись

188

 

 

около бани просил приставника отворить ему дверь, позволить войти и не отказать ему по­пользоваться омовением в бане. Приставник уверял его, что никто из осмелившихся мыться в этот час не выходил на сво­их ногах, но что после вечера здесь всеми овладевает демон, и что многие по незна­нию уже подверглись неизлечимым болезням, что вместо ожидаемого облегчения они возвращались с плачем и воплем. Когда приставник рассказывал это и подобное се­му, то диакон не только не оставил своего желания, но еще более настаивал, всеми спо­собами понуждая его позволить ему войти внутрь. Приставник, полагая, что ему вы­годнее будет не подвергаться опасности вме­сте с незнающим чужестранцем, отдавши ему ключ, отходит сам на далекое расстояние от бани. Когда же диакон раздевшись вошел в баню, демон употреблял против него различные страхи и ужасы: показывал ему всевозможные призраки, представлявшее нечто из огня и дыма состоящее; они явля­лись его глазам в образе зверей и людей, оглашали его слух, приближались дыханием, охватывали со всех сторон его тело. Но диакон, защищая себя (крестным) знамением и призывая имя Христово, без вреда для себя прошел первое отделение бани. Когда же вошел во внутреннюю часть, то

189

 

 

был окружен еще более ужасными видениями, так как демон принял вид еще бо­лее страшный; ему вместе представлялось, что от землетрясения пошатнулась баня, сквозь треснувший пол видится подземное пламя, из воды выходят горящие искры; опять тем же оружием, – знамением (креста), именем Христовым и помощью молитв своего наставника, он рассевает и кажущиеся и действительные страхи. Наконец уже в то время, когда вышел из воды и спешил к выходу, он был снова задержан демоном, который ухватился за дверь; но и это препятствие он опять устранил сам собою помощью той же силы, потому что зна­мением (креста) дверь была отворена. После же, того, как все совершилось по его желанию, демон, говорят, закричал к нему человеческим голосом, чтобы он не считал своею ту силу, которою избавился от гибе­ли; ибо сохранил его невредимым глас того, кто вверил его охранению (Божию). И так, спасшись сказанным способом, он привел в изумление приставников той ба­ни, так как ни разу не случалось, чтоб кто-нибудь из осмелившихся входить в та­кую пору в воду, оставался в живых. После сего он рассказал им обо всем, что с ним случилось, узнал, что доблестные подвиги мучеников, в городе, совершились

190

 

 

точно таким образом, как предвозвестил о том живущий в пустыне великий муж, и приложив к повествованиям о нем и чудесах его то, в чем видел, слышал и собственным опытом узнал силу веры великого Григория, о которой засвидетельствовал и демон, – опять возвращается к наставнику, оставив для людей как своего времени, так и последующего, общее охра­нительное средство, состоящее в том, что­бы каждый поручал себя при посредстве священников Богу. И ныне, как во всей церкви, так преимущественно у них, употребляемые эти слова служат памятником поданной тогда Григорием сему мужу по­мощи.

Когда же при помощи Божией время тиран­ства прекратилось и снова водворился между людьми мир, при котором невозбранным и свободным стало для всех служение Богу, тогда, возвратившись опять в город и обошедши всю окрестную страну, Григорий по­всюду учредил некое прибавление в богослужении, узаконив (совершать) торжествен­ные праздники в честь пострадавших за веру. Останки мучеников были распределе­ны по различным местам и народ, соби­раясь ежегодно в определенные времена, ве­селился, празднуя в честь мучеников. Ибо и то служит доказательством его великой

191

 

 

мудрости, что он вдруг переводя к новой жизни современное себе поколение и как бы некий возница, приставленный к (человеческому) естеству, твердо держа их уздою веры и богопознания, послушным попускал несколько и поиграть веселеем под игом веры. Заметив, что неразумное и невеже­ственное большинство народа держится заблуждения идолопоклонства вследствие (соединенных с ним) плотских увеселений, чтобы достигнуть по отношению к ним ус­пеха преимущественно в главном, то есть, чтобы они вместо суетных предметов сво­его благоговения, обратили взоры к Богу, он позволил им веселиться в дни памяти святых мучеников, предаваться радости и ликованию, дабы с течением времени сами собою перешли они к жизни более святой и строгой под руководством веры, и это совершилось со многими уже; у них всякое удовольствие, утратив (характер) телесного увеселения, приняло вид духовной радости.

Совершая таким образом свое служение Церкви и заботливо желая видеть прежде сво­его отшествия из этот жизни всех обращен­ными от идолов к спасительной вере и уже предузнав свою кончину, он тщатель­но расследовал по всей окрестности, желая знать, не остался ли еще кто либо чуждым веры. И когда узнал,  что оставшихся в

192

 

 

старом заблуждении не более семнадцати, возведши взоры к Богу, сказал, что хотя и прискорбно то, что недостает нечто для пол­ноты спасаемых, однако достойно великой благодарности и то, что он оставляешь сво­ему преемнику по управлению Церковью столь­ко же идолопоклонников, сколько сам принял христиан. Заповедав уверовавшим уже преуспевать в совершенстве, а не веровавшим обратиться, отходит таким об­разом от жизни человеческой к Богу, завещав приближенным к нему не покупать особенного места для его погребения. Ибо, если при жизни он не хотел называться господином какого-нибудь места, но проводил жизнь в чужих домах, то и по смер­ти конечно ему не будет стыдно лежать в чужом владении; но пусть, говорит, и в последующие века рассказывают, что Григорий, как при жизни не носил прозвания по какому либо месту, так и после смерти остался пришельцем среди чужих могил, потомку что, отказавшись от всякого приобретения на земле, он не допустил даже и погребсти себя на собственной земле; ибо он считал для себя драгоценным одно только стяжание, которое не допускает до себя даже и следа любостяжания.

Что же касается до быстрого обращения целого народа от эллинской суетности к поз-

193

 

 

нанию истины, то пусть подивится тому каж­дый из читателей рассказа об этом, но никто да не усомнится и этом, имея в ви­ду пути Промысла, которыми совершилась та­кая перемена в обратившихся ото лжи к истине. Для сего, возвращаясь назад, я расскажу теперь о происшествии, случившемся в первое время его епископства, о котором не упомянуло наше слово, спеша к описанию прочих его чудес. Был в городе неко­торый всенародный праздник, совершавший­ся по древнему обычаю в честь одного местного божества, на этот праздник стекался почти весь народ, так как сельские жители праздновали вместе с городом. Театр был переполнен собравшимися; вновь прибываю­щее отовсюду теснились за самыми седалища­ми, так как все стремились ближе к сце­не, желая лучше видеть и слышать, то в театре поднялся сильный шум и представление для фокусников стало невозможным, по­тому что смятение по случаю давки не только препятствовало наслаждаться музыкою, но и фокусникам даже не давало возможности по­казать свое искусство. В это время у всего народа исторгается общий вопль, – все взывают к божеству, в честь которого празд­новали и просят, чтобы оно дало им простор. Так как при общем вопле голоса их разносились далеко, и казалось, будто весь

194

 

 

город говорит как бы одними устами, воз­нося к демону такую молитву: «Зевс, дай нам место»; то великий Григорий, услышав голоса по имени призывающих демона, от которого они требовали простора городу, сказал им, пославши одного из находившихся при нем, что скоро будет дан им простор даже более того, о каком они молят­ся. Эти слова его оказались как бы печальным приговором ; в след за этим всенародным празднеством распространяется яз­ва; тотчас с веселыми песнями смешивает­ся плачь, так что веселье для них превра­тилось в горе и несчастье, а вместо звуков труб и рукоплесканий, город оглашается непрерывным рядом плачевных песней. Болезнь, зараз появившись между людьми, распространялась быстрее, чем можно было ожидать, опустошая дома подобно огню, так что храмы наполнились зараженными язвою, бежавшими туда в надежде исцеления; около источников, ключей и колодцев толпились томимые жаждою в беспомощной болезни; но и вода была бессильна угасить болезненный жар, потому что однажды пораженные болезнью оставались в одинаковом положении, пили ли они воду, или нет. А многие сами уходили на кладбища, так как оставшихся в живых недостаточно было для того, что­бы погребать умерших. И это бедствие по-

195

 

 

ражало людей не неожиданно; но как будто какой призрак приближался (сначала) к до­му, где имела появиться зараза; а затем следовала гибель. Итак, после того как для всех стала ясною причина болезни, (именно) –что призванный ими демон злобно испол­нил просьбу сих неразумных, доставив городу, посредством болезни, этот злосча­стный простор, все они обратились с моль­бою к великому (Григорию), умоляя его остановить распространение болезни силою признаваемого и проповедуемого им Бога, коего одного они исповедуют истинным Богом, имеющим власть над всем. Ибо как ско­ро являлся оный призрак, предвещая появление язвы в доме, и тотчас порождал отчаяние в жизни, у подвергшихся такому бедствию оставалось одно средство спасения, что­бы вошел в оный дом великий Григорий и молитвою отразил проникшую в дом бо­лезнь. Когда же молва об этом от тех, которые в числе первых спаслись от язвы таким образом, очень скоро распространи­лась между всеми, то было оставлено все, к чему прежде прибегали по своему неразумию: оракулы, очищения, пребывание в капищах идольских, так как все обратили взоры свои к великому святителю и каждый старал­ся привлечь его к себе для спасения всего семейства. Наградою же для него от спас­-

196

 

 

шихся было спасение душ; ибо, когда благо­честие оного иерея было засвидетельствовано таким опытом, то для познавших на самом деле силу веры не было причины медлить принятием таинства (крещения). Таким образом, болезнь для тех людей была могу­щественнее здоровья; потому что, в какой мере во время здоровья они недуговали сво­ими помыслами относительно восприятия таин­ства, в такой мере телесною болезнью укре­пились касательно веры. Когда таким обра­зом обличено было заблуждение идолопоклон­ства, все обратились к имени Христову, одни, будучи приведены к истине приключившеюся им болезнью, другие, прибегши к ве­ре во Христа как к предохранительному врачевству против язвы.

Есть и иные чудеса великого Григория, со­хранившиеся в памяти даже до ныне, которых мы не присовокупляем к описанным нами, щадя слух недоверчивых и чтобы не повредить тем, которые, по великости рассказываемых событий, готовы самую истину признать ложью. Христу же, совершающему чрез рабов своих таковые чудеса, подобает слава, честь и поклонение, ныне и прис­но и во веки веков. Аминь.

197

 

 


Страница сгенерирована за 0.07 секунд !
Map Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Правообладателям
Контактный e-mail: odinblag@gmail.com

© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.