Ильин И.А. Церковь и жизнь

152. ЦЕРКОВЬ И ЖИЗНЬ.

I.

Казалось бы, что может быть для верующего человека естественнее и бесспорнее, чем приобщение человеческой жизни к церковности и введение Благодати, несущей и строящей Церковь, в самые недра жизни? Казалось бы, можно ставить не вопрос о желательности и драгоценности этого сближения, а лишь о формах и способах его осуществления… И тем не менее эта проблема гораздо труднее и сложнее, чем это кажется. Мало того, неверное разрешение ее таит в себе великие опасности и для Церкви и для жизни, и люди, не продумавшие этих трудностей и сложностей, могут все исказить и навредить.

Прежде всего понятие «жизни» включает в себя необъятное множество людей (ныне жителей на земле считается около двух с половиной миллиардов), из коих множество принадлежит к различным церковным союзом, а другое множество, формально пребывающее в той или иной церкви («зарегистрированное»…), утратило всякую веру, а следовательно, и церковную принадлежность. Как же возможно осуществить «оцерковление жизни» с такими людьми? Далее, кто желает «оцерковления», тот, наверное, имеет в виду единый процесс и единую «Церковь» и вряд ли будет склонен сочувствовать и содействовать подчинению всей жизни всех людей тем

398

другим церковным обществам, которые отвергают его собственную «церковь» как ложную, еретическую и погибельную. Можно, конечно, закрыть себе глаза на это множество церковных обществ и объявить все иные «церкви» мнимыми, в сущности, не существующими, вредной или даже гибельной фальсификацией, но такое намеренное неведение, такое отрицание нисколько не разрешит проблему и не укажет никаких путей, ведущих к сближению церкви и жизни.

Статистические данные конца тридцатых годов (1937) исчисляют, что католиков имеется на свете около 400 млн., протестантов (всех толков) 208 млн., греко-православных 165 млн., других христиан 14 млн., иудеев (до второй мировой войны) около 15 млн., магометан 310 млн., буддистов 227 млн., конфуцианцев и «предкопоклонников» 300 млн., таоистов 30 млн., шинтоистов 20 млн., индуистов (Сикки и Джайны) около 280 млн., примитивных культов около 100 млн. и, наконец, свободомыслящих, атеистов и безрелигиозных людей (внецерковных, внеисповедных, «безбожников») по самому скромному подсчету около 60 млн. О каком же едином «оцерковлении» может идти речь? Кто будет сочувствовать и содействовать ему? И ради чего? А в эту статистику включены далеко не все религии! Что же, все «иные» религии и церкви следует упразднить и ввести одну-единую? Которую? Скажем прямо, что те, кто ставят вопрос так, просто не знают истории человечества и не понимают самой глубокой сущности религии и религиозности… И так же наивно думать, что католики способны поставить идею «оцерковления вообще» выше идеи католичества… или что протестанты будут содействовать оцерковлению жизни у магометан, православных и огнепоклонников… или что шинтоисты захотят православного оцерковления всей жизни…

Итак, при первом же соприкосновении с жизнью идея единого оцерковления оказывается иллюзией, а соответствующая ей программа – заблуждением. Не следует ставить этот вопрос в едином мировом масштабе. Многообразие религиозного опыта, догматических учений и церковной организации таково, что эта проблема оказывается мнимою и неразрешимою: сами верующие не позволяют друг другу ни поставить, ни разрешить ее, ибо начнется всемирная религиозная резня.

Следовательно, говорить об «оцерковлении жизни» возможно только в пределах отдельных религий и исповеданий. Отдельное, своеобразное «оцерковление» может оказаться осуществимым (или неосуществимым) в пределах джайнизма, отдельное – в пределах лютеранства, особое – в пределах шинтоизма, своеобразное – в магометанстве, иное – в католичестве, иное – в православии. И поэтому нам, православным, следует оставить в стороне иные религии – и исповедания и спросить себя о возможности и желательности оцерковления жизни у православных народов.

И вот, первое, что необходимо установить: при неверном понимании вопроса – и Православной Церкви, и жизни православных народов может грозить опасность церковного тоталитаризма.

В самом деле, когда мы говорим об оцерковлении жизни, то мы должны иметь в виду два пути: 1. Жизнь свободно воспримет

399

благодатный дух Церкви. 2. Церковь воспримет все по существу своему нецерковные задачи жизни и вложится в их разрешение.

1. Первый путь кажется естественным и самоочевидным, чем больше религиозной благодати в жизни, тем жизнь будет качественно выше, тем ближе к совершению и осуществлению будет второе прошение молитвы Господней: «да прийдет царствие Твое». Условием же этого пути является лишь одно: сама церковь должна блюсти Дух свой и обретаться на высоте. Нет этого – и останется одна церковная видимость, иллюзия, сущий соблазн и разложение. Люди будут называть «Церковью» то, что этого названия не заслуживает, и ожидать Благодати как бы из пустого сосуда. Утрата чистоты сердца и молитвенного горения, искажение христианского духа, порочность духовенства, всяческая продажность и интрига «святокупство», явное или тайное торжество лжи и все другое соответственное – все это может лишить церковную организацию Света, Силы и Благодати и помешать всякому «оцерковлению» человеческой жизни. Всемирная история знает целые эпохи такого упадка, и последствия его были уже не раз вскрыты и описаны.

Таков в основных чертах первый путь.

152. ЦЕРКОВЬ И ЖИЗНЬ.

ΙI.

2. Но есть еще второй путь «оцерковления жизни». Он состоит в том, что церковь вступает в жизнь, как властное и всеобъемлющее начало и начинает осуществлять своего рода церковный тоталитаризм. История знает тому живые примеры (вспомним хотя бы Савонаролу во Флоренции и Кальвина в Женеве), но вряд ли удастся найти такой пример, который оправдал бы это посягание.

Начнем с того, что при строе церковного тоталитаризма все нецерковные и иноцерковные люди оказываются в положении жизненных «изгоев». Полноправными членами общества и государства являются только люди определенного исповедания и церковной приверженности. Вся власть в делах жизни принадлежит церкви; а церковь дает полноправие только одним своим членам и притом покорным членам. Церковно-верующие получают своего рода привилегию или даже монополию бытия, «церковность» – дает им жизненную «премию». Отсюда в истории человечества возникало стремление неверующих симулировать веру, чтобы не «остаться за бортом», готовность притворяться ради жизненной «премии», в результате возникало что-то вроде церковного «фашизма». Люди определенного исповедания образовывали как бы центральное и исключительное ядро общества и государства, клерикальную «аристократию», всемогущую и всеуправляющую «знать», быть может, наполовину из лжецов и симулянтов. Путь вел через религиозную ложь к власти, и церковное разложение становилось неминуемым.

400

В то же самое время церковь становилась как бы «всем во всем»: она распространяла свою власть на всю жизнь человека и пыталась нести совершенно неудобоносимое для нее бремя государственности. Понятно, что тот, кто за что-нибудь борется, тот за то и отвечает, – за успех и неуспех, за порядок и за хаос, за расцвет народного хозяйства и за его упадок, за подъем национальной духовности и за ее разложение. Тоталитарная церковь остается подчиненной этому закону ответственности. Вытесняя и заменяя своею властью государство, она берет на себя все его функции и всю его ответственность. Она должна не только вникать в вопросы политики и хозяйства, но разрешать их, отвечая за все и всякие последствия. Тоталитарная церковь должна содержать армию и полицию (внешнюю, уголовную и политическую), оружейные заводы, «разведку» и «контрразведку». Она должна организовать суд, строить тюрьмы и совершать казни (вспомним Инквизицию и казнь Сервета у Кальвина), она должна вести войны и заключать мир, она должна усмирять беспорядки, собирать налоги, созидать флот, изощряться на всех кривых путях дипломатии, она должна прокладывать каналы и железные дороги, организовать биржу, регулировать проституцию, мало того, ей придется подчинить себе науку (вспомним историю Галилея!), искусство во всех его отраслях – от литературы до живописи (вспомним картины Боттичели, сожженные Савонаролою), от комедии до балета. Иными словами, тоталитарная церковь должна будет окунуться с головой в тот поток мирских соблазнов и мирской грязи, в которых плывет человеческая жизнь. Само собою разумеется, что она должна будет добиваться успеха в этих соблазнах и в этой грязи… Ибо всякий политический, хозяйственный и военный неуспех будет ударом по тоталитарной церкви, компрометирующим ее, в сущности, все еще Церковное дело…

И в результате всего этого – ее благодатное служение (служение Благодати и служение Благодатью) отойдет на дальний план, сократится или прекратится совсем.

Тоталитарная церковь есть нечто духовно-неверное и в высшем смысле противоестественное. Ибо дело церкви – есть дело любви и свободы, а не принуждения. Она призвана религиозно воспитывать людей в свободе и к свободе, умилять сердца, очищать их, радовать их добровольным и радостным обращением, а не побуждать людей к симулированию не испытываемой ими веры. Она должна быть верна великому религиозному закону «синэргии», т. е. свободного «сотворчества» Духа Божия и духа человеческого в жизни людей. Это неверно – заменять человеческую, лично духовную жажду Божественного – «премиями» и принуждениями тоталитарной церковной власти. Это противоестественно – строить религию и религиозную жизнь людей не на любви, а на страхе и расчете.

Поэтому тоталитарное тяготение совсем не должно иметь места в сердцах духовенства и в делах церкви. Ибо цельность веры и религии, – эта высшая драгоценность духа, – должна распускаться как цветок в душе человека, а не навязываться ему в качестве авторитарных велений, сопровождаемых угрозами и страхом: религиозная цельность не может быть предписана и навязана, она может

401

быть только свободно выношена человеком под влиянием свободно воспринятой Благодати. Она подобно пению, и именно поэтому пение имеет такое большое значение и применение в церковном богослужении. Пение сердца невынудимо. И это необходимо всегда помнить.

Именно поэтому невынудимо и самое «оцерковление» жизни. Оно может расцвести только свободно и будет искажено и погублено всякими тоталитарными замыслами и попытками. Естественно, что церкви есть до всего дело в жизни людей, но это «дело» не есть дело принудительной власти, все равно – открыто выступающей с угрозами и казнями или прикровенно организуемой интригами и закулисным нажимом. Церковь призвана молиться, совершать таинства, очищать души, беречь откровение и возжигать сердца. Но она отнюдь не призвана отнимать у людей свободу самостоятельного созерцания, выбора, решения и творчества.

Мало того, она призвана отпускать людей в мир для мирского и мирового труда, излучать живую религиозность в этот труд, осмысливать его перед лицом Божиим и предоставляя людям свободу вдохновения, наполнять это вдохновение духом христианской Благодати (см. об этом в ном 114 «Наших Задач», «Опасности и задания русского национализма». II).

И невольно вспоминается мне беседа моя с Архиепископом Латвии Иоанном Поммером, впоследствии священномучеником, человеком высокой мудрости и духовной силы. Он рассказывал мне как один католический прелат публично вопросил его, «почему это Православная Церковь не занимается благотворительностью, завещанною на всем в Евангелии?». И как он ответил ему: «дело Православной Церкви есть не дело стяжания и перераспределения земных благ, что ведет к ложному накоплению и ложному миссионерству, но дело пробуждения живых человеческих сердец к любви, милосердию и благотворительности… В России благотворительность цвела, как редко где, но исходила из личной живой доброты, пробужденной духом Православия»… ― Ибо Церковь призвана излучать благодать в сердца верующих, а не участвовать в земных расчетах земной толкотни…

Именно в этом обнаруживается, что «оцерковление жизни» имеет более глубокий и таинственный смысл, чем это многие думают. «Оцерковление» не сводимо к «ритуализации». Оно есть больше всего и прежде всего христианское одухотворение человеческого сердца, а потом уже – все остальное. Церковь, как носительница и хранительница Христова откровения, есть живое огнилище, а не властное водительство, она есть источник любви и благодатного совета, а не педантический нажим на человеческую жизнь, она есть зов, а не приказ. Она не призвана отвращать людей от мира, как в буддизме, но, напротив, отпускать их в мир, как носителей преподанного им Духа, для того, чтобы не мир «обмиршал» их, а чтобы они его одухотворяли.

И в этом главное.

Таков был путь Православия в России за последние два века. Так, в особенности XIX век дал России дивный расцвет духовной культуры. И расцвет этот был создан людьми, «окормленными»

402

духом Православия, но творившими совершенно свободно, «отпущенными» в мир для свободного созерцания и труда. Они уносили дарованный им дух в своих сердцах, но не ведали ни церковного тоталитаризма, ни даже непосредственного клерикального руководства, ибо поучения и советы русских старцев (хотя бы Оптиной Пустыни) очищали, углубляли и умудряли человеческие души, но никогда не претендовали на авторитарное руководство русским творческим талантом. И если мы пройдем мыслью от Пушкина, к Лермонтову, Гоголю, Тютчеву, Л. Н. Толстому, А. К. Толстому, Достоевскому, Тургеневу, Лескову, Чехову, – то мы увидим гениальное цветение русского духа из корней Православия, но не под руководством церкви. И то же самое увидим мы в других ответвлениях русского искусства, в русской науке, в русском правотворчестве, в русской медицине, в русской педагогике и во всем. Православная церковь молилась, учила и благодатствовала, а в прочем оставляла русским людям инициативу труда и созерцания.

Думаем и надеемся, что так будет и впредь.