Ильин И.А. Горек хлеб на чужбине

89.

ГОРЕК ХЛЕБ НА ЧУЖБИНЕ.

В нашу эпоху для каждого русского изгнанника начинается долгое время всяческого «сиротства» и унижения. Он чувствует себя извергнутым своею родною страною, – пусть безвинно, пусть за правое дело, пусть даже в виде некой «почетной ссылки», но жизнь его фактически как бы ломается пополам и утрачивает свой органический и главный смысл. Нельзя больше жить среди своих, единым национальным дыханием, строительством и служением; нельзя больше чувствовать, думать и говорить «мы русские здесь сообща», ибо наш народ остался там, а здесь мы с чужими, которые «по-нашему» не понимают, а нас самих еле терпят и вечно в чем-то подозревают.

Эмиграция есть что-то вроде преждевременной «отставки» – твоя работа больше не нужна; что-то вроде незаслуженного «разжалованья» – вся служба твоя как бы забыта, все заслуги твои больше не весят, все права, признававшиеся за тобою, угасли. Ты – социально «гол»; в публично-правовом отношении, ты почти нуль. Ты – ненужный, забеглый иностранец, не допускаемый к своей обычной работе, в которой ты, может быть, настоящий и заслуженный мастер; ты – существо нежелательное, которому в любой момент могут отказать «в праве пребывания», с тем чтобы выслать тебя или выдать (на муку и смерть); ты – «ничей гражданин», беззащитный и почти бесправный. По новейшей терминологии международного оборота, ты – «безместная» и «неуместная» «особь» (дисплэсед перс), которую, конечно, надо куда-нибудь «прибрать» и как-нибудь «использовать», предварительно подвергнуть унизительно-всестороннему (телесному и душевному) обследованию; но до полноправной человеческой личности тебе далеко…

Все это отнюдь не преувеличение. Все это жестокая, горькая, незабываемая правда. И иностранцы могут быть уверены, что все это есть достояние истории – и русской, и всемирной.

Кто поверит теперь, что до первой мировой войны русский человек, путешествуя из страны в страну, имел паспорт, но не нуж-

214

дался ни в нем, ни в визах? Люди свободно «перемещались», не становясь ни «безместными», ни «неуместными»… А теперь? Паспорт есть для русского одно из главных жизненных затруднений, вечная опасность, сущая беда и серьезная статья «в бюджете».

Как не вспомнить, что в те времена революционеры, родом из России, – гнездились, где хотели, стряпали заговоры и покушения, устраивали не спросясь съезды, пользовались правом на работу и свободно готовили революционное порабощение и неслыханные в истории унижения всей Европе. А ныне на тех домах, где они готовили своим хозяевам злейшее предательство, прибиты почетно-памятные доски…

Итак, сказанное нами о нашем нынешнем бесправии отнюдь не преувеличение. Возьмем доказательства из жизни квалифицированной эмиграции, подчас с мировым именем.

Вот всемирно известный русский композитор и пианист лишен права концентрировать в том государстве, где он проводит лето в собственном имении.

Вот русский профессор-хирург в течение двадцати лет не имеет права практики в той стране, где его «нелегальные» операции и запрещенные диагнозы вызывают сенсации и преклонение – и в университетах, и в судебных разбирательствах. Иностранцы лечатся у него, оперируются, вылечиваются – и не разрешают ему работать…

Вот русский гуманитарный ученый, приехав в страну, где его имя общеизвестно, и желая прочесть несколько публичных лекций, подает прошение и неделями ждет ответа: оказывается, его решение передано на усмотрение трех факультетов со ссылкой на то, что-де «может быть ученые прочтут не хуже его»; а факультеты саботируют этот запрос насмерть…

Вот другой ученый живет в другой стране десять лет без права на труд и на какой бы то ни было заработок – и кормится «негритянской», дисквалифицирующей и жалко оплачиваемой работой, но подоходный налог с него не забывают взыскивать…

Мы знаем сотни случаев, что русские офицеры и полные генералы работают шоферами; их джентльменская корректность славится среди публики и в муниципальном правлении; их ставят в пример «своим» грубиянам – и не находят лучшего применения для их драгоценных сил…

Другие русские офицеры ткут шарфы, набивают папиросы, моют автомобили, сапожничают, шьют дамские сумки, берут полулегально места ночных портье, создают мастерские, работают разносчиками, – вечно неуверенные, не потянут ли их завтра к допросу и расспросу и не наложат ли «запрет»…

И если таково положение квалифицированных эмигрантов, то что сказать о русских людях, не успевших получить никакого особого «звания» или «умения»? Каково их правовое положение, какие у них возможности, какое у них прибежище, какая у них судьба?!..

Сколько раз у нас сжималось сердце и кровь бросалась в голову, когда мы слушали рассказы русских «невозвращенцев» об их жизни в послевоенных лагерях Германии; об этих кро-

215

вавых выдачах, принудительных погрузках и массовых самоубийствах! А эти анкеты и допросы… Эти каверзные подходы, пытающиеся навязать допрашиваемому что-нибудь «компрометирующее» его в прошлом!.. И кто они сами, эти «допрашивающие» сыщики?.. А эти сцены в очередях перед контрольными бюро!… А этот возрастный и мускульный отбор «наемников», подобного которому человечество не запомнит с самых невольнических рынков Рима и Африки!..

Горек хлеб на чужбине. Горек и унизителен. Для всех ли? О нет, не для всех; для русских в особенности. Почему? Не потому ли, что подозревают нас в тайном большевизме или нацизме? Нет, совсем не потому. Ибо и то, и другое – легко скрыть и погасить посредством обманного приспособления ко вкусам и интересам контролирующих, чему имеются сотни примеров; и еще – не потому, ибо визовым и трудовым унижениям подвергаются и заведомые анти-большевики и анти-гитлеровцы. Здесь причины более глубокие и более духовные; и мы можем быть уверены, что свободный и беспристрастный историк раскроет их однажды до конца (см. «Наши Задачи», №№ 30, 66, 82).

И не будем вспоминать о том, как Императорская Россия в свое время принимала иностранцев, – беглецов и иммигрантов, – устраивая их у себя и открывая перед ними все поле труда и весь рынок русской торговли. Ибо Россия другим странам «пример не в подражание». Россия имела «особую стать». О ней писал когда-то русский путешественник, тверской купец Афанасий Никитин, посетивший в 1460 годах Персию и Индию и оставивший свой дневник: «Написание Офонаса тферитина купца, что был в Индии четыре года, а ходил, сказывают, с Васильем Паниным». Он писал тогда: «А русскую землю Бог да сохранит. Боже сохрани! На этом свете нет страны подобной ей»…

Горек хлеб на чужбине! Но мы твердо знаем, ради чего приемлем и терпим эту горечь. Мы помним наше призвание и продолжаем борьбу за нашу Родину.