Лекция девятая. О несостоятельности наивного реализма

ЛЕКЦИЯ ДЕВЯТАЯ.

О НЕСОСТОЯТЕЛЬНОСТИ НАИВНОГО РЕАЛИЗМА.

Задачи теории познания. — Понятие наивного реализма. — Звук с точки зрения психологической, физической и физиологической.—Отношение между ощущением звука и порождающими его физическими условиями.—О субъективности ощущения звука.

Теперь мне остается разобрать вопрос о материализме с точки зрения теории познания или гносеологии. Если я отвожу отдельное место рассмотрению несостоятельности материализма с точки зрения теории познания, то это потому, что среди философов господствует мнение, по которому гносеологический аргумент против материализма является самым сильным аргументом. По мнению очень многих, со времени Канта и Шопенгауэра, которые пользовались именно этим аргументом, популярный материализм, или, как в Германии его называют, materialismus vulgaris, должен считаться доктриной, окончательно опровергнутой.

Теория познания представляет одну из самых главных частей современной философии. Нет возможности строить философскую систему, если не определить заранее, что может наш ум познать и от познания чего он должен отказаться навсегда, если не определить заранее пределов человеческого познания.

Что такое теория познания и какой ее предмет, довольно трудно сделать понятным. В самых общих чертах о ней можно сказать, что она имеет своею целью определить отношение, существующее между «бытием» и «мышлением», между субъектом и объектом. Разница между бытием и мышлением очевидна для всякого. Я вижу пред собою дерево: это есть определенная «вещь». Но в то время, когда я созерцаю дерево, у меня является представление дерева. Это есть «мысль». Между деревом, как «мысль», и деревом, как «вещь», есть несомненно огромное различие; и вот возникает вопрос, какое существует отношение между представлением и между вещью,

147

что мы познаем, мы познаем при посредстве нашего духа. Спрашивается, таковы ли суть вещи, как их познает наш дух, или они, может быть, в действительности отличны от того, какими наш дух их представляет; может быть, наш дух, или субъект, в познание вещей привносит от себя нечто. Теория познания должна определить, что в нашем познании принадлежит субъекту и что—объекту.

Аргументация материализма с точки зрения теории познания сводится к утверждению, что «в действительности существует только материя, что всякое существование имеет только материальный характер, что существование материи, несомненно, между тем как всякий другой вид существования подвергается сомнению». Против этого аргумента материалистов многие философы и ученые, как мы увидим впоследствии, возражали в том смысле, что дело обстоит как раз наоборот: если можно, вообще, подвергать сомнению, какое бы то ни было существование, то, прежде всего, кажется сомнительным именно существование материи; что сознание существует—это непосредственно очевидно, а что материя существует, это нужно доказать.

Что касается меня лично, то я надеюсь впоследствии показать, что утверждение материалистов, будто бы в мире существует только материя, неправильно, потому что, как только мы допускаем существование материи, мы вместе с тем допускаем существование и сознания. Признание существования материи равносильно признанию существования сознания.

Чтобы это сделалось понятным, мы рассмотрим основное положение так называемого наивного реализма. Возьмем для этого следующий пример. Положим, перед нами апельсин. Он имеет известный цвет, известную величину, форму; если мы его разрежем, то ощутим известный запах и т. д. Если бы мы спросили человека, не имевшего случая заниматься философией, существуют ли указанные свойства: вкуса, запаха, цвета и т. д., объективно, то надо думать, что и самый вопрос показался бы ему странным. «Конечно, сказал бы он, все эти свойства существуют объективно реально, и наши представления суть не что иное, как только лишь копии этих свойств, существующих объективно. Вообще, ведь все наши представления суть копии вещей, существующих объективно». Учение, признающее объективную реальность за указанными свойствами, называется наивным реализмом. По этому воззрению, наш ум есть как бы зеркало, в котором отражаются вещи и события.

Но этот взгляд давным-давно опровергнут философами,

148

Декартом п Локком 1), которые находили, что если бы не было ушей, не было глаз, то звука, цвета, вкуса, запаха и пр. вовсе не существовало бы, что эти свойства имеют только субъективное существование, что они суть только лишь содержание сознания; и этот взгляд в новейшее время поддерживали такие выдающиеся физиологи, как Гельмгольц 2), Фикк и др.

Чтобы сделать этот вопрос понятным, рассмотрим «звук» с трех различных точек зрения, с точки зрения физической, физиологической и психологической. Совместное рассмотрение этих трех точек зрения представляет для нас важность, между прочим и потому, что еще раз укажет нам на коренное различие, существующее между психическими и физическими явлениями.

Рассмотрим звук сначала с точки зрения психологической.

Если какое-нибудь твердое тело падает на пол, то оно вызывает в нас то ощущение, которое мы называем стуком. Трение листьев друг о друга вызывает звуковое ощущение шелеста. Подобного рода звуковых ощущений чрезвычайно много; сюда относятся: шуршание платья, жужжание насекомых, журчание ручейка и т. п. Они настолько различны, что подвести их в одну группу не представляется никакой возможности. Для этого рода ощущений даже часто трудно подобрать определенное название. Но среди звуковых ощущений выделяется одна группа, которая носит название музыкальных тонов. Это именно те звуки, которые употребляются в музыке. Музыкальные тоны мы отличаем друг от друга по их высоте. Одни тоны высоки, например, дискантовые, другие низки, напр., басовые. Само собою, разумеется, что среди басовых одни выше, другие ниже. Один и тот же тон может иметь еще одно свойство, которое отличает его от других тонов той же высоты.

Если мы произведем тон do₂на фортепиано, на скрипке, на флейте, то хотя эти три тона будут одинаковой высоты, но они будут отличаться друг от друга характерными особенностями, и это различие их называется различием тембра.

Если мы заставим действовать на наше ухо два тона вместе, и один из них будет do₁а другой do₂,то эти два тона дадут как бы одно ощущение, которое называется созвучием или интервалом октавы. Если мы возьмем три тона, напри-

1) См. Descartes. «Princ. Phil.», II, § 4. Locke s. «Essay concerning human Understanding». B. II. Ch. 8, § 7 и д.

2)См. его «Vorträge und Reden», В. II. На русском языке: «Популярные речи». Сию. 1898. Выg. I.

149

мер, do₃, mi₃, sol₃,то мы получим аккорд, состоящий из трех музыкальных тонов, в котором более или менее развитое ухо в состоянии с большей или меньшей отчетливостью различать существование трех указанных тонов. Эта способность различать в сложном сочетании музыкальных тонов отдельные топы может быть названа способностью анализировать тоны. Вот психологические факты.

Теперь рассмотрим те физические факты, которые порождают звуковое явление.

Я беру в руки камертон и при помощи удара заставляю его звучать. Камертон приходит в колебательное движение. Так как он довольно велик, то можно даже непосредственно видеть его колебательные движения, можно ощутить при помощи руки, что ножки камертона совершают колебательные движения. Но следует заметить, что, если бы между камертоном и моим ухом не было никакой упругой среды, то я не был бы в состоянии ощущать звук. Звук я ощущаю потому, что между моим ухом и между камертоном находится особая среда, именно воздух, в котором совершаются определенные изменения. Физики говорят, что, вследствие дрожания камертона, в воздухе происходит периодическое разрежение и сгущение, быстро следующие друг за другом. Это разрежение и сгущение они вследствие причин, которых мы ближе рассмотреть не можем, называют волной, находя аналогию между периодическими сгущениями и разрежениями воздуха и очертанием водяных волн. Воздушные волны могут иметь различную длину, и в этом отношении между ними и водяными волнами можно усмотреть полную аналогию. Если на спокойную поверхность озера падают капли дождя, то образуются волны, но волны ѳти очень малы. Волны на океане так велики, что могут покрыть целый фрегат. Такое же различие в величине установлено физиками и в воздушных волнах: так, напр., они нашли, что длина волны, которая созидается doконтр-октавы, равняется 35 футам, а длина волны, которая созидается самой высокой нотой рояля, равняется 3 дюймам. Следовательно, воздушные волны отличаются одна от другой своей длиной. Но для нас представляет интерес еще и то количество колебаний или волн, которое приходится на одну секунду.

Возьмем картонную пластинку. Если мы станем ударять ее чем-нибудь, то она будет издавать особенный характерный звук. Представим теперь себе колесо, снабженное большим количеством одинаковых зубцов, расположенных на равном расстоянии друг от друга. Представим себе далее, что ка-

150

ждый зубец, при вращении колеса, ударяется о картонную пластинку и производит указанный стук. Само собою разумеется, что колесо может вращаться с большей или меньшей скоростью. Если скорость вращения колеса будет незначительна, то мы услышим только последовательные удары зубцов о пластинку, если же вращение будет ускоряться, то мы отдельных стуков уже больше не услышим, а услышим музыкальный тон. Чем скорее будет вращаться колесо, чем большее количество ударов будет приходиться на одну секунду, тем тон будет выше. Наступит момент, когда тон сделается настолько высоким, что перестанет быть слышным. Чем больше количество ударов или периодических сгущений и разрежений воздуха приходится на одну единицу времени, тем короче должны быть воздушные волны, и наоборот. Следовательно, тоны низкие порождаются волнами длинными, количество которых на единицу времени невелико. Чем выше тон, тем волны короче, и на одну секунду их приходится большее число. Таковы физические причины психологически различных между собою высоких и низких тонов.

Физики, пользуясь схемой волны, показывают, как звуковые 'волны одной величины могут складываться с волнами другой величины. В каждой звуковой волне они различают возвышение и углубление. Сложение происходит таким образом, что, если возвышение одной волны совпадает с возвышением другой, то получается производная волна более высокая, чем первая. Если же, напротив, возвышению одной волны соответствует углубление другой волны, то происходит уменьшение высоты волн. Возьмем пример, чтобы показать, каким образом происходит сложение волн. Если мы предположим, что будет звучать камертон, издающий do₁—66 колебаний и рядом с ним камертон, издающий тон do₂—132 колебания, то получится созвучие, которое называется октавой. Воздушные волны, которые создаются колебательными движениями первого камертона, в два раза длинней, чем воздушные волны, создаваемые вторым камертоном, и сложение их дает волну новой формы, изображение которой можно видеть на рис. 1 А. На этом рисунке пунктирными линиями изображается два рода волн, из которых один соответствует тону do₁,а другой—do₂; один род волн в два раза длиннее, чем другой. Сложение их дает одну производную, изображаемую непрерывной линией.

На рис. В мы имеем изображение формы производной волны для сочетания дуодецимы, в котором количество колебаний одного рода волн относится к количеству колебаний другого рода,

151

как 1 к 3, и в котором, следовательно, одна волна длиннее другой в три раза.

Таким образом, по мнению физиков, если звучат два, три, четыре, и т. д. камертона, производящих различные колебания, то происходит то, что вместо ряда волн получается одна сложная волна, являющаяся результатом сложения этого ряда волн.

Но вот какое обстоятельство представляет для нас особенный интерес. Если в одно время действуют несколько тонов, напр., какой-нибудь аккорд, то, несмотря на то, что физически эти волны составляют одну результирующую волну, мы, при известных условиях, можем различать эти три тона, мы можем разложить сложный звук на его составные элементы. Спрашивается, каким образом мы можем раздельно воспри-

нимать указанные тоны, другими словами, как объяснить анализ музыкальных звуков?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны были бы перейти в область физиологии, но я упомяну еще об одном физическом явлении, которое называется созвучанием (по-нем. Mittönen) и которое нам может помочь ориентироваться в этом вопросе. Представимте себе какой-нибудь струнный инструмент в роде арфы. Пусть струны ее сделаны из одного и того же материала одинаковой толщины, но различной длины. Легко понять, что струны длинные будут издавать тоны низкие, а струны короткие—тоны высокие. Предположим, что струны настроены таким образом, что отвечают тонам do, re, mi, fa, sol, la, si,какой-нибудь октавы. Предположим теперь, что мы начинаем петь, стоя перед этой арфой, тон si;тогда окажется, что в этой арфе начинает звучать та струна, которая сама способна издавать указанный тон si,между тем как все другие струны будут находиться в состоянии покоя. Если мы будем петь тон fa,то из всех струн будет звучать

152

только лишь та струна, которая сама обладает способностью издавать тон fa.Следовательно, только те струны будут «созвучать», которые сами издают соответствующий тон. Это явление созвучания может нам объяснить нашу способность анализировать звук.

Когда знаменитому физиологу Гельмгольцу нужно было объяснить процесс слухового ощущения, то он исходил из признания необходимости существования в нашем слуховом аппарате именно такого органа, который, в роде указанной только что арфы, обладал бы способностью созвучания. Исходя из этого предположения, он хотел доказать анатомически существование такого органа. Такой орган действительно оказался.

Чтобы понять, в чем он состоит, для пас совершенно достаточно самого общего ознакомления с устройством уха. В нашем слуховом аппарате мы различаем следующих три части: наружное ухо, среднее ухо и лабиринт. В лабиринте находится та часть, которая называется улиткой.

В улитке при микроскопическом ее рассматривании можно видеть так называемый Кортиев орган, который представляет из себя длинный свод, тянущийся от основания к вершине улитки. Он состоит из отдельных дуг, из которых каждая находится в соединении с нервными волокнами слухового нерва (см. рис. 2) 1). Таких дуг насчитывается около трех тысяч. Гельмгольц предположил, что это именно и есть тот искомый орган, который обладает способностью анализировать звуки, но впоследствии физиолог Гассе нашел, что этот орган, т.е. Кортиевы дуги, отсутствует у птиц. Так как птицы обладают во многих случаях музыкальным ухом, то нельзя было допустить, чтобы Кортиевы дуги были именно тем органом, благодаря которому мы анализируем звуки. Физиолог Гензен указал на существование другого органа, которому может быть присуща указанная функция; именно, под Кортиевыми дугами есть так называемая основная перепонка, снабженная волокнами, при чем эти волокна такого рода, что при одинаковой толщине они обладают различной длиной, и именно у основания улитки они короче, у вершины улитки они длинней, так

1) Кортиев орган состоит из столбиков. На рис. А изображается пара столбиков, отделенная от других. Различают два рода столбиков: внутренний i и наружный е, которые вместе образуют одну дугу.

На рис. В. изображается часть основной перепонки bс несколькими столбиками, образующими крытый проход.

На след. рис. изображается Кортиева дуга ade (видимая с боку) с примыкающими к ней клетками.

153

что, если бы мы эту перепонку извлекли из улитки и развернули па плоскости, то у нас получился бы орган, напоминающий по своему устройству вышеприведенную арфу.

По мнению Гензена, этому органу и присуща функция разложения звуков. Это мнение подтверждается и тем обстоятельством, что количество струн на указанной перепонке соответствует приблизительно количеству воспринимаемых нами тонов. По вычислению физиолога Э. Г. Вебера, количество воспринимаемых нами тонов приблизительно равняется шести тысячам. Количество струн на перепонке оказалось тоже около 6.000, так что это обстоятельство делает вероятным, что приблизительно одному тону соответствует по одному волокну.

Из этого понятно, что струны нижней части улитки возбуждаются в том случае, когда действуют высокие тоны, а струны верхней части улитки возбуждаются в том случае, когда действуют низкие тоны.

Что у нас в ухе существует аппарат, отдельные части которого предназначены для восприятия тонов той или другой высоты, было доказано также и экспериментально. Немецкий физиолог Мунк вырезал у собаки нижнюю часть улитки. Собака, проболев некоторое время, оправилась, но затем оказалась глухой, и именно на высокие тоны. Она хорошо слышала низкие тоны; об этом можно было заключать потому, что она реагировала на них; высоких же тонов она не слышала, потому, очевидно, что разрушена была та часть улитки, которая

154

была снабжена струнами, отвечающими на возбуждения от высоких тонов.

То обстоятельство, что у нас существует аппарат, способный разлагать звуковые волны, доказывается также еще н патологическими данными, именно явлениями так называемой частной глухоты. Напр., известный композитор, Роберт Франц, однажды стоял возле локомотива, который неожиданно для него издал пронзительный свист. Это разрушило те части его слухового органа, благодаря которым воспринимаются высокие тоны. Следствием этого было то, что у него явилась глухота на высокие тоны, т.е. все низкие тоны он слышал очень хорошо, высоких же тонов он не слышал совсем 1).

Существование такого звуко-анализирующего аппарата объясняет нам вполне хорошо причины, отчего мы в аккорде можем различать отдельные тоны: и именно оттого, что при действии того или другого тона возбуждаются определенные струны слухового аппарата.

Этим же объясняются и явления тембра, именно: тембр одного инструмента отличается от тембра другого инструмента тем, что к так называемому основному тону присоединяется целый ряд обертонов. Если, напр., число колебаний основного тона выражается при помощи единицы, то число колебаний обертонов может выражаться при помощи 2, 3, 4 и т. д., причем в одних инструментах количество и характер обертонов отличается от количества и характера других. Наш слуховой аппарат в силу указанных причин разлагает эти обертоны, воспринимает их раздельно, и этим создается характерное различие между тембром одного инструмента и другого.

Таким образом, рассмотрев «звук» с трех точек зрения, мы можем видеть, что в нем мы имеем дело с тремя различными процессами. С точки зрения физической, мы имеем дело с воздушными волнами, с точки зрения физиологической, мы имеем дело с дрожанием струн основной перепонки, с точки зрения психологической, мы имеем дело с чисто психическим процессом ощущения. Уже из этого сопоставления легко видеть, какое огромное различие существует между психологическим процессом и физическим или физиологическим.

Теперь мы можем ответить на вопрос, который мы поставили в начале лекции, именно существует ли звук объективно? Представляет ли он копию чего-либо реально существующего? На этот вопрос мы должны, конечно, ответить отрицательно.

1) См. Stumpf. «Tonpsychologie». В. II, стр. 86 и д.

155

Между слуховым ощущением и между порождающими его звуковыми волнами нет никакого сходства, нет отношения копии к оригиналу. В самом деле, что общего между звуковыми волнами, т.е., сгущением и разрежением воздуха, и ощущением звука?

Если бы между звуковым ощущением и между процессами, совершающимися во внешней природе, было бы такое отношение, какое существует между копией и оригиналом, то никак нельзя было бы объяснить следующих явлений.

Иногда для хирургических целей бывает необходимо перерезать слуховой нерв. В момент перерезки слухового нерва пациент слышит звук. Если слуховой нерв раздражать при помощи электричества, то слышится звук; если просто механически раздражать нерв, то опять-таки слышится звук; мы иногда слышим «звон в ушах». Это весьма характерное звуковое ощущение происходит оттого, что кровь приливает к слуховому нерву в большей, чем обыкновенно, степени; прилив крови производит давление на слуховой нерв, и это давление или механическое раздражение и вызывает ощущение звука.

Эти факты ясно показывают, что ощущение звука не есть копия чего-либо объективно данного: не может же одна и та же копия быть копией для оригиналов, которые между собой ничего общего не имеют.

Эти факты представляют интерес и в том отношении, что они самым ясным образом показывают, что ощущение звука порождается не одними только волнообразными колебаниями воздуха, но что к ним должно присоединиться еще одно условие для того, чтобы мог осуществиться процесс ощущения, это именно особое строение нашего слухового аппарата. Не будь у нас такого слухового аппарата, которым мы в действительности обладаем, то мы, может быть, не были бы в состоянии воспринять звука. Что, может быть, особенность нашего слухового аппарата имеет в данном случае первенствующее значение, а что колебание воздуха для восприятия звука не представляет первостепенной важности, показывает то обстоятельство, что мы можем иметь ощущение звука даже тогда, когда воздушные волны не оказывают никакого действия на наш слуховой аппарат. Следовательно, прямой вывод из всего этого тот, что для возникновения звукового ощущения необходимо два условия: с одной стороны, возбуждение, идущее от объективного мира, т.е. колебание воздуха, с другой стороны, определенное изменение в нашем слуховом аппарате.

Теперь мы можем ответить наивному реалисту, который гово-

156

рил, что для него несомненно, что звуки существуют во внешнем мире так, как он их воспринимает. Мы ему можем прямо сказать, что в объективном мире звуков нет, есть только колебания воздуха. Если же ѳти колебания воздуха воспринимаются нами, как звук, то только потому, что у нас есть специально устроенный слуховой аппарата. Если бы воздушные волны действовали на иначе устроенные органы, то те же воздушные волны, может быть, воспринимались бы не как звук, а как свет, теплота или еще какое-нибудь ощущение. Следовательно, ясно, что нужно ухо для того, чтобы мог существовать звук, ясно также и то, что звук или звуковое ощущение представляет чисто психическое содержание, есть чисто психический процесс, в природе объективно вовсе не существующий.

157