Лекция шестая. Существует коренное различие между физическим и психическим

ЛЕКЦИЯ ШЕСТАЯ.

СУЩЕСТВУЕТ КОРЕННОЕ РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ ФИЗИЧЕСКИМ
И ПСИХИЧЕСКИМ.

Понятие протяженности. — К психическому не приложимы категории пространственной протяженности.—Взгляды выдающихся писателей по этому вопросу.— Понятие доказательства и непосредственной очевидности.

В прошлой лекции мы рассмотрели вопрос о так наз. методе самонаблюдения в психологии. Мы видели, что все познаваемое нами делится на две крайне отличных группы, на мир явлений физических и на мир явлений психических. Мы видели, что существует два различных способа познания этих явлений, и это указывает на то, что и самые явления коренным образом отличаются друг от друга. Если для познания явлений физических существует прием внешнего наблюдения, то для явлений психических существует прием самонаблюдения, или внутреннего опыта. Эта разница в приемах происходит оттого, что и между самими явлениями есть коренное различие.

Вопрос о коренном различии между явлениями физическими и явлениями психическими есть один из очень существенных вопросов философии. Для того, кто не постигнет этой разницы между физическими и психическими явлениями, знакомство с философскими учениями о том, что такое душа, существует ли духовная субстанция, существует ли взаимодействие между духом и материей, окажется невозможным; тот, кто не постиг этой разницы, не может приступать к изучению философии вообще; для того закрыт доступ к философии. Вот почему я решил посвятить целую лекцию рассмотрению этого, хотя и скучного, но очень важного вопроса. Я должен предупредить, что я не имею в виду говорить в' сегодняшней лекции о том, что такое душа, духовная субстанция, все это относится в область метафизики, я буду говорить только о психических явлениях и об их отличии от явлений физических. Я хотел бы оставаться на почве чисто эмпирического исследования, и это вполне возможно до тех пор, пока я буду говорить о психических явлениях и не буду

99

касаться вопроса, о духовной субстанции 1). Если различие между «психическим» и «физическим» сделается ясным, то и несостоятельность первого основного положения материализма, что мысль или все психическое есть движение вещества, тоже будет ясна.

Многие предполагают, что это положение материалистов есть своего рода догма, или результат длинного ряда научных доказательств, что это есть незыблемое положение, обоснованное строго научными данными; но это ошибочный взгляд. Это положение есть только результат неправильного употребления слов. Те, которые употребляют выражение: «мысль есть движение вещества», произнося слово «мысль», думают обыкновенно не о «мысли», а о чем-то совсем другом, а потому и получается такая странная формула, на которой строится вся материалистическая доктрина. Для того, чтобы доказать вам, что здесь имеет место только неправильное употребление слова, я должен разъяснить значение и применение слова «протяженность». Я, разумеется, убежден, что все присутствующие станут удивляться тому, что я буду говорить о значении и применении слова протяженность. Но дело в том, что в философии чрезвычайно важно правильное употребление терминов, а это вовсе не так легко, как это может казаться на первый взгляд.

Мне приходится очень часто слышать такого рода замечания: «отчего философия пользуется иностранными, малопонятными терминами, как, напр., субстанция, субстрат, монизм, дуализм, как будто на русском языке нет соответствующих им терминов; ведь эта терминология делает философию мало доступной для понимания, а потому-то философия и является достоянием лишь немногих». На это я замечу, что, если бы мы заменили эти философские термины словами чисто русского происхождения, то мы все-таки не были бы гарантированы от неправильного понимания и употребления их, как это происходит, напр., с понятием «протяженность». Ведь употребляют же такое выражение, как «мысль есть движение вещества», и употребляют не только те, которые стоят вдали от философии, люди, не занимающиеся наукой, но и многие ученые. Вообще нужно сказать, что философская терминология вещь крайне запутанная; в философские термины вкладываются значения, которые становятся доступными только тогда, когда мы обратимся к самой философии.

Итак, перейдем к тому, что следует понимать под сло-

1) Существование души есть предмет гипотезы, существование духовных явлении есть предмет непосредственного восприятия.

100

вом «пространственная протяженность» или протяженный. Для выяснения этого понятия возьмем ряд примеров. Вот вещь; мы говорим, что она протяженна. Что мы хотим этим сказать? То, что она имеет длину, ширину, толщину, вышину и т. д. Говоря, что вещь протяженна, мы разумеем, что она занимает известное положение или место в пространстве, находится вправо, влево, впереди, позади от меня или от какого-нибудь другого предмета. Говоря, что вещь протяженна, мы имеем в виду сказать, что она имеет форму, что она или кругла, или четырехугольна, или квадратна, что она кубична или шарообразна, или, наконец, не имеет определенной формы. О вещи, которая имеет протяженность, мы говорим, что она может переменять свое положение в пространстве, или, как обыкновенно говорят, что она может двигаться. Вещь, которая была только что вправо от меня, теперь находится влево и т. п.

То обстоятельство, что о вещах материальных мы можем употреблять такие выражения, что они занимают известное положение, что они имеют известную форму, что они переменяют место вт, пространстве, на техническом философском языке можно так выразить: «к вещам материальным мы можем прилагать те или другие категории пространственной протяженности», т.е. одна категория протяженности относится к форме вещей, другая к нахождению их в пространстве, третья к движению, совершающемуся в пространстве, и т. д. Вот первое положение, на которое я обращаю ваше внимание, а именно, что ко всему материальному мы можем прилагать категории протяженности. Что это справедливо, нам очень легко в этом убедиться. Стоит только взять несколько примеров и посмотреть, в каком смысле понимается, что категории протяженности применимы к миру физическому.

В мире физическом мы познаем с одной стороны, вещи, с другой стороны, явления, процессы. Дерево, напр., это—вещь, а горение это—явление. Разница между вещами и явлениями понятна. Вещь это нечто постоянное, а явление—процесс, нечто изменяющееся.

Теперь посмотрим, как прилагаются категории протяженности к вещам и явлениям физического мира. Вот кусок дерева; к нему, разумеется, применимы категории протяженности вполне; о нем можно сказать, что оно тонко или толсто, кругло или имеет неправильную форму и т. и. Вот жидкость в каком-либо сосуде. В каком смысле применима категория протяженности к жидкости? Раз она находится в известном сосуде, то, следовательно, она имеет форму, определенный раз-

101

мер, может двигаться, переменять место в пространстве и т. д. То же самое можно сказать и относительно газов. Теперь спросим, в каком смысле прилагаются категории протяженности по отношению к явлениям? Возьмем для примера кипение. Кипение ведь явление, процесс. Но может ли процесс быть назван протяженным? Нет, не может. Но зато о нем можно сказать, что он совершается в пространстве. Кипение совершается в воде, вода занимает известное пространство, следовательно, и самый процесс совершается в пространстве. Если мы возьмем горение, то точно таким же образом мы увидим, что и процесс горения может происходить на большем или на меньшем пространстве, следовательно, и горение есть такой процесс, к которому вполне может быть применена категория протяженности. Я, конечно, не имею в виду, говоря, что к процессу горения применима категория протяженности, сказать, что горение может быть толстое, круглое, четырехугольное и т. д., что к нему применимы все указанные категории протяженности, но одна категория протяженности, «совершение его в пространстве», применима и к нему.

Есть одно явление в физическом мире, которое всех неопытных в философском мышлении в состоянии поставить в большое затруднение. Я имею в виду такое явление, как электричество, магнетизм. Многие не понимают, как это к электричеству и магнетизму применимы категории протяженности. Мне часто приходилось слышать возражение: «ведь не скажете же вы, что электричество толстое, круглое, четыреугольное, широкое: следовательно, нельзя сказать, что категории протяженности применимы к подобным явлениям». Это затруднение решается следующим образом. Какие явления мы называем явлениями магнетизма? Мы имеем магнит и кусок железа, и между ними находится маленькое промежуточное пространство. Когда это промежуточное пространство сделается еще меньше, то железо начинает двигаться. Вот это движение в пространстве до соединения с магнитом мы и называем явлением магнетизма. Явление магнетизма, как это легко видеть, есть явление, совершающееся в пространстве. Многие, употребляя термин «магнетизм», думают о причине, производящей движение куска железа, и думают, что к этой причине, которую они называют силой, нельзя применять категорий протяженности. Но их ошибка заключается в следующем. Если бы с вопросом, почему магнит притягивает железо, мы обратились к какому-нибудь средневековому философу, то он, вероятно, сказал бы, что там, внутри куска магнита, есть особая сила, скрытая от наших взо-

102

ров, таинственное существо, которое невидимыми лапами или щупальцами притягивает к себе кусок железа. Современная наука не скажет, что причина притяжения железа объясняется существованием скрытых сил в магните. Самое большое, что она может сказать, это, что в процессе притягивания магнита железом происходит какое-то неизвестное нам перемещение частиц вещества магнита, железа и окружающей среды. А если так, то легко понять, что к явлениям магнетизма применимы категории протяженности, совершенно так же, как и к остальным явлениям природы.

Резюмировать все, мною сказанное, можно следующим образом: нет ни одной материальной вещи, ни одного материального процесса, к которым так или иначе не применялись бы категории протяженности, т.е. все материальное или имеет известную толщину, высоту, длину, или имеет определенную форму, или совершается в пространстве, или занимает место в пространстве. Вот характерная особенность материальных вещей и материальных явлений.

Если это ясно по отношению к явлениям и вещам материального мира, то покинем его и перейдем к миру психических явлений и прежде всего зададим себе вопрос, применимы ли категории протяженности к явлениям психическим или нет. Для решения поставленного таким образом вопроса возьмем психическую жизнь и будем рассматривать, что в ней заключается. Мы увидим, что в эту область включены три класса различных явлений: наши мысли, т.е. познавательные процессы, наши чувства и наши волевые процессы. Чтобы решить поставленный вопрос, мы поступим так, как мы поступили с явлениями физическими, т.е. мы рассмотрим последовательно, применимы ли категории протяженности к нашим чувствам, к нашим мыслям, к нашим волевым процессам.

Из трех классов психических явлений, куда относятся наши мысли, наши чувства, волевые процессы, мы возьмем прежде всего наши чувства. Возьмем, напр., чувство эстетическое, то тихое чувство удовольствия, которое мы испытываем, когда смотрим на художественно выполненную картину, любуемся живописным пейзажем, или слушаем прекрасную мелодию, и спросим, применима ли хотя бы одна из категорий протяженности к этому чувству. Может ли, напр., эстетическое чувство быть толстым или широким, или узким, может ли оно находиться вправо или влево, позади или впереди, т.е. занимать известное положение; может ли эстетическое чувство быть круглым, шарообразным, кубическим, четыреугольным, или, наконец, совер-

103

шается ли оно в пространстве. Само собою разумеется, что такие предположения по отношению к эстетическому чувству в высшей степени нелепы: ни одна из категорий протяженности здесь применима быть не может. Но возьмем волевые процессы. Возьмем для примера мое «решение изучить фотографическое искусство или астрономию». Протяженно ли оно, применима ли к нему хотя одна из тех категорий протяженности, которые, как мы видели, приложимы к процессам физическим? Если мы спросим, есть ли у моего «решения» ширина, толщина, высота, то сама постановка вопроса покажется нелепой; к волевым процессам и все остальные категории протяженности точно так же не применимы. Теперь возьмем третий класс психических явлений—это наши мысли. Напр., моя «мысль» об английском парламенте. Можно ли к ней применить хоть одну из категорий протяженности? Такой вопрос звучит странно. Думать, что мысль может иметь объем, занимать известное пространство, совершаться в пространстве, двигаться в пространстве, это какая-то очевидная несообразность. После того как мы рассмотрели наши мысли, чувства, волевые процессы, нам остается только обобщить и сказать, что ни к одному из явлений психического мира ни одна из категорий пространственной протяженности 1) применена быть не может, в то время как к явлениям и вещам материальным категории протяженности применяются. Вот коренное различие между психическими явлениями и физическими, между тем, что мы называем психическим, и тем, что мы называем физическим 2).

Теперь я прежде, чем идти дальше, хочу ответить на одно возражение, которое, как я предвижу, мне могут сделать. Мне

1) Я обращаю особенное внимание на термин «пространственная» протяженность и на то, что психические явления не подлежат измерению посредством пространственной протяженности, потому что многие, желая доказать, что психические явления могут быть измерили и что в этом смысле могут быть поставлены на ряду с явлениями физическими, ссылаются именно на то, что психические явления могут быть измерены посредством временной протяженности. Вот почему необходимо помнить, что, когда мы в данном случае говорим о протяженности, то мы имеем в виду пространственную протяженность. Что психические явления совершаются во времени, в этом едва ли кто-нибудь станет сомневаться, а что они совершаются в пространстве, это я оспариваю, как вещь вполне абсурдную.

2) Здесь я привожу только, так сказать, внешний признак, посредством которого можно психическое отличать от физического. Различие между «внутренним» и «внешним», между психическим и физическим сделается вполне отчетливым, когда я буду говорить о несостоятельности материализма с точки зрения теории познания.

104

кто-нибудь может сказать: возьму иголку и стану колоть палец, я буду допытывать чувство боли. Боль—это чувство. Вы говорите, что чувство не занимает пространства, а я ведь чувствую боль в кончике пальца. Стало быть, боль занимает известное место и, следовательно, утверждать, что категория протяженности к чувствам не применима, что чувства непротяженны, было бы ошибочно. Но в этом рассуждении кроется вот какая ошибка. Когда мы говорим, что то или иное «чувство» (напр., боли) имеет определенное место, что оно локализуется в известном пространстве, то мы это говорим потому, что с таким «чувством» у нас ассоциируется или связывается зрительная протяженность поверхности кожи, т.е., когда мы переживаем какое-либо «чувство» (напр., боли), то мы переживаем его вместе с пространственным представлением, и потому нам кажется, что будто чувство боли само по себе находится в определенном месте; в действительности же чувство само по себе никакого места не занимает. Это, между прочим, можно иллюстрировать еще следующим примером. У больного ампутируют руку. Спустя 12 лет ему кажется, что он испытывает боль в кончиках пальцев, хотя уже 12 лет, как их у него нет. Кажется странным, что боль находится в таком месте, которого вовсе нет. Но эта иллюзия объясняется тем, что у больного сохранилось пространственное представление о кончиках пальцев, и когда он теперь переживает чувство боли 1), то он переживает его вместе с этим пространственным представлением; оттого и самое чувство кажется ему занимающим известное место.

Еще раз формулирую то, что было мною сказано. Ко всем психическим явлениям, ко всему тому, что мы называем «психическим», ни одна из категорий протяженности не применима, η в этом именно смысле можно сказать, что между психическим и физическим есть коренное различие.

Но чтобы лица предубежденные не подумали, что мысль об абсолютной противоположности между психическим и физическим принадлежит только мне, я должен сказать, что она есть общее достояние всей философии. Есть вещи в философии, которые признаются далеко не всеми философами, но зато есть одна вещь, которая признается всеми философами, как безусловно верная—это именно та, что между психическим и физическим существует коренное различие, и это различие кроется именно в

1) Напр., вследствие прикосновения к остающейся части руки.

105

том, что все психическое непротяженно, а все физическое протяженно, и потому сравнивать одно с другим нельзя.

Декарт, которого справедливо считают основателем новейшей философии, был первым, ясно формулировавшим это различие 1). То же самое мы находим, напр., у Лейбница, о взглядах которого я скажу в следующей лекции. Он в очень отчетливой форме высказал немыслимом перехода от физического к психическому 2). Юм, который жил в середине восемнадцатого столетия и который считается истинным основателем позитивной философии, высказался совершенно определенно, что к психическим явлениям категории протяженности применимы быть не могут. «Может ли кто-нибудь, говорит он, постигнуть чувство, обладающее ярдом длины, футом ширины и дюймом толщины? Поэтому мысль и протяженность суть качества, друг с другом несовместимыя» 3). Всех философов, которые являются сторонниками этого взгляда, я, конечно, перечислить не в состоянии; укажу еще на одного известного английского психолога эмпирической школы, Вэна. «Область объекта, или внешнего мира, по его мнению, специфически характеризуется свойством протяженности. Область субъективного мира чужда этого свойства. Дерево, река, очевидно, имеют протяженность. Удовольствие не имеет ни длины, ни ширины, ни тол-

1) Descartes. «Méditations» (VII), «Principes de la philosophie» I, 53.

2) Лейбниц. «Opera» изд. Erdmann’a, стр. 185, 200 и д. 347, 376, 706, 17 и в др. м.

3) Вот это место полностью («Treatise of human nature». Vol. I. Part. IV. Sect. V. Изд. Selby-Bigge, стр. 234—235):

«Существует аргумент, вообще употребляемый для доказательства нематериальности души, который мне кажется достойным внимания. Все, что протяженно, состоит из частей, делимо, если не в действительности, то, но крайней мере, в воображении. Но невозможно, чтобы какая-нибудь вещь делимая могла входить в соединение с мыслью или с восприятием, которое есть бытие совершенно неотделимое или неделимое, потому что, если предположить возможным такое соединение, то можно было бы спросить, находится ли неразделимая мысль на левой или на правой стороне протяженного делимого тела, на поверхности или же в середине, спереди или сзади. Если оно соединяется с протяженностью, то оно должно было бы существовать в какой-нибудь особенной части, и тогда эта особенная часть неделима и представление соединяется только с нею, а не с протяженностью. Или если мысль существует в каждой части, то она должна была бы быть протяженна, отделима и делима так же, как и тело, что совершенно абсурдно и противоречиво. Ибо может ли кто-нибудь представить себе чувство, имеющее один ярд длины, фут ширины и дюйм толщины? Поэтому мышление и протяженность суть свойства, друг другом несовместимые».

106

щины—свойств, которые мы усматриваем в каждом предмете, имеющем протяженность» 1).

Точно таким же образом выражается Герберт Спенсер, который очень многими и у нас в России признается за выдающегося мыслителя. Я процитирую одно место из его сочинений: «Различие между субъектом и объектом представляет собою сознание различия, превосходящего все другие различия... Что единица чувствования (сознания) не имеет ничего общего с единицей движения, становится более, чем очевидным, как только мы поставим эти единицы рядом друг с другом» 2).

Как видите, Спенсер находит, что между тем, что называется мыслью, и тем, что называется движением в пространстве, ничего общего не существует. Этот ряд цитат я закончу еще одной цитатой из книги английского физика Тэта, который прямо говорит, что «сознание и воля лежат вне физической области» 3).

Итак, вы видите, что все названные философы видят непроходимое различие между психическим и физическим, и что это положение нужно считать общепризнанным.

Но если это так, если это положение считается установленным, то спрашивается, почему же такая простая мысль была неизвестна защитникам материализма. Чтобы объяснить, почему

1) «Мысль или идея могут относиться к протяженным величинам, но нельзя говорить о протяжении их самих. Никто не скажет, что акты воли, желания, веры измеряются пространственно. Поэтому обо всем, что входит в область субъекта, говорят вообще, как о непротяженном. Таким образом, если дух, как это обыкновенно делается, принять за целую сумму внутренних субъективных состояний, то мы можем определит его отрицательным путем, как отсутствие протяженности». «Mental and Moral Science» или на русск. яз. «Психология». Спб. 1887 г., Введете. Гл. 1-я. (Ср. его же «The Senses and the Intellect». 1894 г., 4-е, стр. 1—2; «Logic» I, стр. 265 и д. «Душа и тело», гл. IV).

2) «Основания психологии» § 62. Ср. с этим другое место «Основания психологии», т. I, стр. 146 (§ 56): «Психология есть наука совершенно единственная в своем роде, независимая от всех каких бы то ни было других наук и даже антитетически противоположная им. Мысли и чувствования, которые составляют собою сознание, представляют собою такое существование, которое не имеет себе места между теми существованиями, су, которыми имеют дело остальные науки...Дух продолжает оставаться для нас чем-то, не имеющим ничего общего с другими предметами; а потому наука, открывающая законы этого нечто, при помощи сознания, заглядывающего внутрь самого себя, не представляет никакого перехода, состоящего из незаметных степеней, к наукам, которые открывают законы этих других предметов».

3)        «Свойства материи», Спб. 1887 г., стр. 2. Ср. его же «Новейшие успехи физических знаний», Спб. 1877 г., стр. 23.

107

такие писатели, как Бюхнер, Молешотт и очень многие другие, отождествляли явления психические с физическими в мозгу, я процитирую одно место из книги психиатра Ковалевского «Основы механизма душевной деятельности». «Нам нужно, говорит он, указать пути, по которым ощущения проникают в область мозговой корки», и затем далее: «из предыдущего мы знаем, что ощущения из субкортикальных узлов, проникая к мозговой корке, центру сознания, превращаются там в представления». В высшей степени характерны выражения: ощущения двигаются, ощущения проникают, как будто ощущения могут двигаться; ведь, как мы видели, к ним категории протяженности, а в том числе и категория движения применимы быть не могут. Говорить о том, что ощущения «двигаются» и «проникают», нельзя. И не один г. Ковалевский, а и многие другие физиологи допускают такую неправильность, и это происходит оттого, что, говоря о мысли, о сознании, они в сущности думают о мозговых процессах; произнося слово мысль, они в то же время думают не о мысли, а о процессах, совершающихся в мозгу. Г. Ковалевский вместо того, чтобы говорить о движении нервного возбуждения, что, конечно, в виду материального характера последнего, должно происходить, говорит о движении ощущения, т.е. чего-то психического, а потому впадает в ошибку.

Защитники материализма, говоря о психических процессах, на самом деле всегда думают о физиологических, которые несомненно занимают место в пределах нашего организма. Говоря, например, о том, что чувство голода занимает определенное место в пределах нашего организма, они в действительности думают о физиологических процессах, сопровождающих чувство голода. Но можно ли считать эти два процесса тождественными? Можно ли между чувством голода и физиологическими процессами, сопровождающими его, поставить знак равенства? Что между ними есть различие, на это указывает и то обстоятельство, что мы употребляем два различных слова для обозначения этих двух процессов. Если хотите, я могу привести еще и другое соображение в пользу того, что физиологические процессы и чувство голода не одно и то же. Ребенок, дикарь, который физиологии никогда не учился и о физиологических процессах не имеет никакого понятия, о чувстве голода имеет очень ясное представление. Бездомный бродяга знает это «чувство» даже лучше, чем физиолог, хорошо знакомый с физиологическими процессами, а чувство голода испытывающий разве только за полчаса до обеда. Знание этих процессов и самое чувство голода две различных вещи. Физиологические процессы

108

только сопровождают это чувство, но что они и есть самое чувство голода, этого никак утверждать нельзя.

Итак, к явлениям психическим категории протяженности применимы быть не могут. Всякий, кто хочет изучить философию, должен ясно себе это усвоить и твердо помнить.

Мне могут сказать, какой интерес в том, что к психическим явлениям не применимы категории протяженности; это только отрицательное утверждение, из которого собственно ничего не следует. «Мы с вами согласны, скажут они, что к явлениям психическим категории протяженности неприменимы, но что же из этого следует?» Я на это мог бы ответить, что из этого следует только то, чтобы во всех тех случаях, когда вы говорите о психических явлениях, вы не применяли бы к ним категорий протяженности, не говорили бы, например, что явления психические совершаются в пространстве, находятся в пространстве. Мой собеседник, который только что соглашался со мною, спрашивает меня: «вы говорите, что психические явления в пространстве не находятся, а где же они находятся?» Мне, конечно, остается ему ответить: «вы сами же согласились, что категории протяженности к психическим явлениям не применимы, а задавая вопрос, где они находятся, вы, следовательно, хотите применять их» 1).

Как только вы признаете, что мысль непротяженна, вы отрешитесь от массы предрассудков. Чтобы показать, до какой степени в обществе распространен предрассудок, что мысль протяженна, я приведу два примера. Не так давно во многих газетах в отделе «смесь» сообщалось следующее. Один физиолог исследовал мозг какого-то египтолога, который очень много в своей жизни проработал над чтением египетских иероглифов. Когда физиолог положил под микроскоп частицу его мозга, то он увидел в ней изображение иероглифов, которые отпечатались в мозгу египтолога, вследствие постоянных занятий ими. Но тот, кто со мною согласился, что мысль о иероглифах не то же самое, что физиологические процессы, которые совершаются в мозгу в процессе мышления о иероглифах, тот, разумеется, поймет, что мысль, представление о иероглифах не может отпечататься в мозгу, в форме иероглифов, что это невозможная вещь, что если в мозгу и остаются какие-нибудь . следы представлений, то эти материальные следы совсем не похожи на представления. Так что если даже и допустить, что физио-

1) Просто не имеет смысла говорить о пространственном положении психических процессов.

109

лог видел какие-нибудь следы в мозгу египтолога, но эти следы ничего похожего на египетские иероглифы иметь не могут 1). Совершенно в такой же степени невозможна и та вещь, о которой возвестило недавно одно иллюстрированное издание. Я говорю о «фотографировании мысли»—изобретении Эдиссона. Был изображен фотографический аппарат, перед которым сидит субъект и думает о долларе, и эта «мысль» о долларе отпечатывается на пластинке аппарата. Возможность такого рода известий показывает, что до сих пор для многих «мысль» представляется в виде пространственной формы, но мысль пространственной формы не имеет и иметь не может; мысль есть только мысль и ничего больше. На вновь изобретенном Эдиссоновском аппарате все может фотографироваться, только не «мысль».

Но на этом в сегодняшней лекции я считаю невозможным остановиться. Мне могут сделать одно очень серьезное возражение. Мне могут сказать: «вы тучно не доказали своего положения Вы взяли мысль, взяли чувство и волевые процессы, пробовали применить к ним категории протяженности. Оказалось, что они не приложимы, и, основываясь на этом, вы утверждаете, что к явлениям психическим вообще не приложимы категории пространства; нет, вы докажите научно, иначе это только простое утверждение». На это возражение я могу сказать следующее: «Вы просите у меня научных доказательств того, что все психическое протяженностью не обладает; хорошо, я вам дам их, но только под условием, чтобы вы, в свою очередь, пред-

1) Многие смешивают изображения, которые получаются на сетчатке, с теми следами, которые могут быть в мозгу, и думают, что такие же изображения или что-нибудь на них похожее получается и в мозгу в процессе мышления. Поэтому для тех, которые говорят, что «мысль есть движение частиц мозга», кажется, что именно такие изображения и есть то, что мы называем мыслью. Но это совершенно неправильно. В мозгу, конечно, совершаются те или другие движения, которые должны соответствовать тем или другим процессам мысли, но сходства между этими движениями; и процессами мысли не должно быть. Такого рода отождествление между изображениями предметов и следами в мозгу происходит оттого, что берутся в пример зрительные представления, но стоит взять в пример слуховые представления для того, чтобы увидеть полную нелепость такого отождествления. Ведь если бы в самом деле было какое-нибудь сходство между внешними предметами и мозговыми процессами, сопровождающими мысли об этих предметах, то мы для последовательности должны были бы предположить, что если бы какой-нибудь физиолог вскрыл мозг Бетховена или другого знаменитого композитора и приложил к нему микрофон, то должен был бы услышать звуки, следы которых остались у него в мозгу, подобно тому, как тот физиолог увидел знаки иероглифов.

110

ставили мне научное доказательство того, что «материя протяженна». На это мое требование всякий, конечно, ответить: «нельзя научно доказать, что материя протяженна; всякий, кто понимает такие слова, как «материальное тело» и «протяженность», тот сейчас же признает, что материальные тела протяженны; к этому положению вовсе не должно применяться научное доказательство. Оно очевидно». Я на это могу сказать: «если вы отказываетесь от научного доказательства того, что материя протяженна, то я отказываюсь от научного доказательства того, что мысль непротяжениа; я нахожусь совершенно в таком же положении, как и вы; и на том же самом основании, на каком вы утверждаете, что материальные вещи протяженны, я утверждаю, что психическое протяженностью де обладает».

Если это рассуждение вам покажется неубедительным, то я принужден сделать маленькую экскурсию в область логики. Прежде всего я должен сказать, что в науке не все доказывается. Если бы мы требовали от науки только доказательств, тогда и сама наука перестала бы существовать. Положим, у меня есть какое-нибудь положение А, которое я утверждаю; вы выражаете сомнение в верности этого положения и требуете доказательств. Тогда я беру какой-нибудь принцип, на основании которого доказываю справедливость положения А. Положим, я беру принцип В. Как только я доказал справедливость положения А на основании принципа В, вы сейчас же спрашиваете, а принцип В доказан? Я беру принцип С и на основании его доказываю справедливость принципа В; но вы сомневаетесь также и в принципе С; я и его доказываю на основании принципа D и т. д. Но должен же быть в конце концов предел этим доказательствам, должны же быть в науке положения, которые непосредственно очевидны, иначе наука должна была бы прекратить свое существование.

И, в самом деле, всякая наука имеет в своей основе те или иные непосредственно очевидные положения. Положения всякой науки бывают двух родов: одни из них мы можем доказывать, другие не можем, так как они сами по себе очевидны. Возьму пример из математики. Мы говорим относительно треугольника, что сумма его углов равняется двум прямым. Это положение нужно доказать.

Для этого мы в треугольнике АВС сначала продолжаем сторону АС, а затем через точку С проводим линию СМ, параллельную AB. Тогда мы найдем, что угол b, равен углу d, как внутренний накрест лежащий, а угол с равен углу е, как соответственный, а отсюда, заменяя в равенстве c+d+e=2d

111

(на том основании, что сумма углов возле точки по одну сторону прямой—двум прямым) углы d и е равными им b и с, найдем, что углы a+d+c=двум прямым или сумма внутренних углов в треугольнике равняется двум прямым. Мы основываем наше доказательство, между прочим, на положении, что сумма углов возле точки по одну сторону от прямой равна двум прямым. Мы должны доказать и это положение. Мы его доказываем, основываясь на том положении, что все прямые углы равны; а стараясь доказать это положение, мы приходим, в конце концов, к таким положениям, как, например, что если две величины порознь равны третьей, то они равны между собой. Это положение и подобные ему не могут быть доказываемы, они считаются непосредственно очевидными.

Но, пожалуй, пример из математики не будет убедителен, а потому я приведу еще один пример из естествознания и постараюсь показать, каким образом сложное научное положение приводится к непосредственной очевидности. Положим, физик говорить своему собеседнику, не знакомому с физикой: «известно ли вам, что на солнце есть железо и натрий, и что это доказывается при помощи так наз. спектрального анализа». Не учившийся физике даже возможности этого положения не может допустить и просит доказательств. Физик в доказательство приводит тот принцип, что каждый элемент при горении дает своеобразный спектр. Для не физика это непонятно, и он просит ближайших разъяснений и доказательств. Тогда физик говорит приблизительно следующее: «есть особый прибор, называемый спектроскопом, состоящий из трехгранной призмы. Луч света, проходя через призму, разлагается на отдельные цвета п образует то, что мы называем спектром. Если бы перед скептроскопом мы поместили раскаленную известь и

112

лучи ее пропустили через призму, то получился бы спектр, состоящий из так называемых цветов радуги; но если бы далее, вместо раскаленной извести, мы взяли горящий натрий и пропустили его лучи через призму, то спектр получился бы другой, а именно мы получили бы только одну желтую полоску в определенном месте. Если теперь между источником света, получающимся от раскаленной извести, и спектроскопом находится горящий натрий, то в спектре раскаленной извести в том месте, где натрий дает желтую полоску, получается полоска темного цвета. Поэтому, если мы вообще имеем спектр с темной полоской в известном месте, то это значит, что мы имеем дело со светом натрия. Если от света солнца мы получим спектр, содержащий в себе указанную черную полоску, то мы имеем право заключить, что и на солнце есть натрий». Положим, не физик, выслушав это доказательство, скажет: «я со всеми вашими доказательствами вполне согласен, но хотел бы, чтобы вы мне доказали, Что вот эта полоска, которую вы называете желтой, действительно желтая, а не синяя?» Физик был бы поставлен этим вопросом в большое затруднение. Впрочем, если бы физик нашелся своевременно, оп должен был бы ответить так: «глаза нормального человека так устроены, что, когда ему показывают желтый цвет, он видит желтый, а когда ему показывают черный, он видит черный, а если у вас ненормальные глаза, то вам физикой заниматься не следует и о желтом цвете с вами говорить нельзя. Кто имеет нормальные глаза, тот сейчас видит, что это желтый цвет, а тому, кто имеет ненормальные глаза, сколько ни доказывай, все будет бесполезно, он все равно не поймет, что имеет дело с желтым цветом».

Разве можно, например, доказать, что вода жидка? У кого осязательный орган в порядке, кто знает значение таких слов, как «вода» и «жидкий», тот без всяких доказательств тотчас согласится с тем положением, что вода жидка. Но если ваш осязательный орган изменится и будет очень сильно реагировать на малейшее сопротивление, то при прикосновении к воде вы будете думать, что имеете дело с твердым веществом. Тогда пусть сколько угодно вам доказывают, что вода жидка, вы не поверите. Все такие положения, которые очевидны без всяких доказательств, мы назовем непосредственно очевидными; сюда относятся такие положения, как «тело имеет тяжесть», «лед холоден», «камень тверд» и т. п. Задача натуралиста заключается в том, чтобы сложные научные положения привести к элементарным, непосредственно очевидным. Когда физик утверждал, что на солнце есть на-

113

трий, он должен был доказать, приведя свое утверждение к непосредственно очевидным положениям, и всякий ученый должен поступать так, как в данном случае поступил натуралист, но если бы завтра человечество стало сомневаться в этих непосредственно очевидных данных, то наука о природе тотчас должна была бы прекратить свое существование.

Наука содержит в себе два рода положений: одни непосредственно очевидные, другие, требующие доказательств. Если бы все положения науки были таковы, что все их нужно было бы доказать, то наука перестала бы быть наукой. Этот взгляд принадлежит не исключительно мне, а принят всеми. Я могу сослаться на Дж. Cm. Милля, который говорит: «все, что мы способны познавать, должно принадлежать к одному классу или к другому классу, должно быть или в числе первоначальных данных, или в числе заключений, которые могут быть выведены из них 1).

Если вы в этом со мною согласны, то вы согласитесь со мною и в том, что если натуралист, наука которого основана на незыблемых основаниях, должен исходить из непосредственно очевидных положений, то почему же мне, психологу, не пользоваться теми же логическими приемами и не утверждать, что к психическим явлениям категории протяженности не применяются. Я пользуюсь теми же логическими основаниями, которыми пользуется и натуралист.

Конечно, и это положение, я убежден, не всех удовлетворит. Мне могут сказать: «мы с вами согласны, что наука не может доказать того, что явления психические непротяженны, но

1) См. Милль.«Логика», Введение, § 4. Троицкий.«Учебник логики», М. 1885 г. (Введение; об очевидности, как предмете логики. Стр. 26). Bain.«Logic», 1879 г., ч. 1-я, 32—36. Wundt.«Logik». В. I. Abth. I. Cap. 3. Die logische Evidenz.

Бэн,принадлежащий к такому же направлению, что и Милль,говорит («Logic» Part. 1. 1879—5 г. стр. 32—3): «Существует два рода истин: истины, познаваемые непосредственно,интуитивно, или посредством прямого сознания, и истины, познаваемые чрез посредстводругих истин. Это различие имеет основное и важное значение. Факты наличного сознания, как, напр., то, что «я голоден, я слышу звук, я испытываю удовольствие, я говорю»,—не могут быть сведены ни к каким законам или правилам. Мы не можем избежать их, мы не можем быть более или менее убеждены в них посредством какого-либо метода доказательства. Они суть конечные данные познания каждого человека.

Cp. Wundt.«Logik». В. I, стр. 82 (изд. 1893 г.). Более полное изложение этого вопроса читатель, уже знакомый с логикой, может найти в книге Sigwart’а «Logik». В. I, 1889 г., в главе «об истинности непосредственных суждений» («Die Wahrheit der unmittelbaren Urteile»), стр. 382—400.

114

это ведь временное состояние нашей науки; откуда мы знаем, что спустя 100—200 лет наука не достигнет такого состояния, когда будет доказано, что и психические явления протяженностью обладают, верите же вы в прогресс науки, в эволюцию человечества». На это я могу ответить сравнением. «Если вы верите в возможность того, что настанет время, когда к психическим явлениям будут применяться категории протяженности, то я верю, что настанет время, когда наука будет в состоянии доказать, что вещи материальные протяженностью не обладают,— те самые материальные вещи, которые, как нам кажется, в настоящее время обладают пространственной протяженностью». Но так как это последнее предположение очевидно нелепо, то также и нелепо первое.

Остановимся таким образом на том положении, что разница между физическим и психическим та, что к первому приложимы категории протяженности, а ко второму неприложимы. Если это понятно, вернемся к рассмотрению основного положения материализма, что мысль или все психическое есть движение вещества. Так как движение вещества может совершаться только в пространстве, а так как мысль ничего общего с пространством не имеет, то нельзя сказать, что мысль еще движение вещества.

Если мы говорим: «мысль есть движение вещества», то можно ли сказать и наоборот, что определенное движение вещества есть мысль? Можно сказать: «я был в Лондоне», но можно сказать: «я был в столице Англии», и это будет одно и то же, потому что Лондон есть столица Англии». Но можем ли мы обратить формулу материалистов и сказать: «определенное движение определенного вещества есть данная мысль». Этого сказать мы не можем. Чтобы сделать это ясным, я позволю себе следующий пример. Предположим, что мы обладаем средствами, при помощи которых мы можем непосредственно разглядеть все то, что делается у нас в мозгу в то время, когда мы мыслим. Это, может быть, было бы возможно, если бы у нас был микроскоп, увеличивающий в миллиард раз больше, чем тот, который мы имеем в настоящее время. Положим, у меня есть какая-нибудь мысль, напр., о доме. Положим, что я при помощи указанного фантастического микроскопа усмотрел, что в то время, когда я мыслю о доме, в моем мозгу совершается определенное движение частичек мозга. Могу ли я сказать, что эти движения и моя мысль одно и то же? Нет, это две вещи совершенно различные. Если бы мы хотели правильно выразиться, то мы должны были бы сказать, что в то время, когда мы смо-

115

трим в микроскоп и видим движения в мозгу, в тог самый момент в сознании субъекта есть мысль, представление». Думать, что движение и есть самое представление, невозможно; смотреть на них, как на нечто тождественное, нельзя. Можно сказать только, что, когда есть определенное движение, то есть и соответствующая мысль, и, наоборот, когда есть мысль, то есть и движение, а заменить одно другим нельзя; сказать, что «мысль есть движение вещества» или «движение вещества» есть мысль, мы не можем.

Защитник материализма, выслушав наши аргументы, может быть скажет: «я, пожалуй, готов согласиться с вами, что мысль не есть движение вещества, но, соглашаясь с вами, я вовсе не хочу отказываться от своей точки зрения. Я постараюсь только более правильно формулировать свой взгляд. Я не настаиваю больше на тождества мысли с движением материи, потому что она действительно не есть что-либо материальное, но зато я утверждаю, что она есть свойство материи». Я думаю, что и в этом материалист ошибается, рассмотрению чего и посвящу следующую лекцию.

116