В идее богочеловечества сплетаются во едино все нити мысля Соловьева. Она составляет центр всего его. учения — философского и религиозного, основное содержание всей его проповеди, всего того, что он учил о жизненном пути человека и человечества. В последующем изложении мы начнем с метафизики богочеловечества не потому, чтобы метафизика выражала собою важнейшую сторону этой идеи, а потому что именно с этой стороны она, как непосредственное продолжение, примыкает к изложенному только что учению' Соловьева об Абсолютном. Богочеловечество в его глазах есть прежде: всего воплощение Абсолютного и адекватное его выражение в нашей становящейся вселенной. —

Мы видели, что Абсолютное по Соловьеву есть необходимое предположение всей нашей сознательной, разумной жизни.' Идеальная необходимость божественного мира ясна для разума: загадку для него составляет не безусловное, а как раз наоборот —относительное, условное, конечное бытие. Как возможно бытие несовершенное, обусловленное, изменчивое рядом с недвижимой, вечной полнотой Абсолютного? Наша природа, действительный мир, фактически нам данный, — вот что требует объяснения.

Мы должны связать этот мир с абсолютной идеей, вывести его из нея. Это выведение было бы задачей неисполнимой,

325

если бы между двумя противоположными терминами, из коих один должен быть выведен из другого, не было третьего посредствующего и связующего начала. Это связующее звено между божественным и природным миром есть человек. Он принадлежит к тому и другому, объединяет в себе мировые противоположности безусловного и условного, абсолютного и преходящего явления. Человек есть вместе божество я ничтожество 1).

По отношению к низшему, природному бытию человек выражает собою его идеальный смысл, его безусловное назначение: ибо только через человека безусловное может осуществиться в здешнем, земном.

В мире внечеловеческом, собственно природном, абсолютный божественный элемент мировой души. — всеединство — существует только потенциально в слепом бессознательном стремлении; в человеке он впервые получает собственную идеальную действительность, находить себя, сознает себя. В природном бытии частное преобладает над всеобщим; каждое отдельное существо есть только одно из многих, частное; т.-е. не все: его абсолютность или всеединство, пребывая в сфере нераздельного божественного бытия, в нем самом выражается только в слепом ненасытном стремлении к существованию. Стремление является безусловным и всезахватывающим: в стремлении своем каждое живое существо для себя есть все; действительное же его существование вопреки этому стремлению всегда есть частное и случайное.

В человеке впервые всеединство получает действительную, хотя еще и идеальную форму, — именно в его сознании. «В человеческой форме каждое существо идеально есть все, поскольку оно может все заключать в своем сознании, поскольку все имеет для него действительное, положительное, хотя я идеальное бытие, как норма всех его деятельностей». В человеке мировая душа находит себя саму, осуществляется как синтез всеобщего и частного.

Каждое существо может достигать вечности только во всеобщем и безусловном: все частное, условное и ограниченное

_______________________

1) Чтение о богочеловечестве, 110—111.

326

преходяще; этой преходящности заключается печать всякого природного бытия: оно безусловно и вечно не в самом себе, а только в Боге: ибо во всеединстве Божественного мира каждое отдельное существо существенно связано со всем, составляет необходимую часть всего. Человек же, в отличие от низшей твари, есть все не только в Боге, — в вечной своей сущности, но и для себя, в собственном своем сознании: поэтому он безусловен или вечен не только в Боге, но и в себе, в своем индивидуальном сознании, не только как сущий, но и как этот сознающий. —

Исключительное. положение человека среди твари обусловливается тем, что сознание его есть образ всеединства: именно потому он есть высшее выражение мировой души. Наше «я» не исчерпывается каким-либо определенным конкретным содержанием: оно по существу универсально, т.-е. обладает возможностью или потенцией всякого действительного содержания, ничего из себя не исключает, а потому не может быть ничем ограничено.

По самой своей форме наше человеческое сознание и самосознание должно быть вместилищем содержание всеобщего и безусловного. Оно не исчерпывается и не наполняется никакими частными формами бытия, вообще никаким бытием: ибо в возможности, по форме своей оно есть все. —•

«Всякое бытие изменчиво, условно, преходяще; но «я есмь» выражает не бытие, а сущего. «Я есмь» — это не относится ни к какому бытию; «я есмь» и в том и в другом. Я есмь в ощущении, но я не ощущение, а ощущающий и не ограничиваюсь никаким ощущением, ибо я могу ощущать многое; но я и не ощущающий только, ибо я есмь. не в одних ощущениях, но и в мысли, и в воле; но я не Мысль и не воля, а мыслящий и волящий, и я не определяюсь никакой Мыслью и волею, ибо я могу мыслить и хотеть всевозможных предметов, оставаясь тем же я»1).

Иными словами, в сознании «я есмь», я отрешаюсь от всех частных форм бытия, от всяких частных отношений; я утверждаю себя как единое во всем. При этом всеобщее

__________________________

1) Критика отвлеч. начал, 303—304.

327

в данном случае не противоположно индивидуальному: наше я универсально именно потому, что оно в идее — безусловно особенное и единичное, незаменимая часть всеединого божественного мира.

Совершенный выразитель «второго абсолютного» или души мира, человек сочетает в себе те мировые противоположности, которые составляют отличие последней. По форме своего сознание он — всеобщее; как носитель определенной, особенной идеи он — частное. В качестве безусловно сущего, как самостоятельное начало своих действий он — одинаково субъект как божественных, так и внебожественных своих состояний. Он безусловно свободен и в Боге, потому что его идее есть часть божественной действительности и против Бога, потому что иначе он не был бы самостоятельным субъектом. В действительности он —конечное, ограниченное существо; в идее он — едино со всеми другими существами, носитель всеединства. О та двойственность определений и делает человека посредником между двумя мирами: она сообщает ему центральное значение в этом мире, в котором частное, многое, случайное постепенно становится единым и всем 1).

«В человеке природа переростает саму себя и переходить (в сознании) в область бытие абсолютного». По своему фактическому происхождению и существованию человек неразрывно связан с природой. По форме своего сознание он один способен воспринимать божественную идею и осуществлять ее, в мире: благодаря этому он и является проводником всеединого божественного начала в стихийную множественность — устроителем и организатором вселенной. Изначала эта роль принадлежит мировой душе, но в человеке она впервые получает возможность фактического осуществление в порядке природы: на этом основании Соловьев называет человечество «центром мира» и «окружностью Божества». Самая мировая душа для него — не более и не менее, как «вечное человечество».

Такое единственное в своем роде, исключительное значение человека в строе вселенной доказывается сопоставлением его с другими ступенями, творения. — «Все остальные существа, по

__________________________

1) Критика отвлеч. начал, 305

328

рожденные космическим процессом, имеют в себе actu лишь одно начало, природное, материальное, божественная же идее в действии Логоса есть для них лишь внешний закон, внешняя форма бытия, которой они подлежать по естественной необходимости, но которую они не сознают как свою; здесь между частным, конечным бытием и универсальною сущностью нет внутреннего примирения: «все» есть лишь внешний закон для «этого»; только один человек изо всего творения, находя себя фактически как «это», сознает себя в идее как «все». В своем идеальном сознании человек имеет образ Божий; формальная беспредельность человеческого я, присущая ему свобода самоопределение есть подобие Божие 1)

Всем этим объясняется, почему в мировом процессе история отношений Бога к человеку занимает центральное место. Становящийся мир не имеет права на отдельное от Бога существование. Бог как Безусловное должен наполнить все Собою. Мировой процесс может иметь смысл лишь постольку, поскольку он осуществляет или воплощает Божественное во всем. Но мир не. может прийти к Богу помимо единственного посредника: между здешним и безусловным. Только человек — образ Божий — может уготовить в нем среду для боговоплощения.

Тут может возникнут вопрос, — чем обусловливается эта вера в единственность этой посреднической роли человека? Где ручательство, что он не будет когда-либо превзойден какой-либо высшей формой существования? Соловьев устраняет этот, аргумент указанием, — что никакое дальнейшее усовершенствование не может вывести нас за пределы человеческого мира. Человек обладает способностью определяться в своей деятельности разумом истины. «Сообразуя свои действие с этим высшим сознанием, он может бесконечно совершенствовать свою жизнь, не выходя из пределов человеческой формы». «Какое разумное основание можно придумать для создание новых, по существу более совершенных форм, когда есть уже. форма, способная к бесконечному самоусовершенствованию, могущая Вместить вею полноту абсолютного содер-

__________________________

1) Чтение о богочеловечестве, 138, 139; ср. 112.

329

жания? С. появлением такой формы дальнейший процесс может состоять только в новых ступенях ее собственного развития, а не в смене ее какими-нибудь созданиями другого рода, другими небывалыми формами бытия» 1).

Раз таким образом человек —единственный в мире посредник между Богом и тварью, — боговоплощение должно явиться, прежде всего, как вочеловеченье Бога. Тайна вселенной, ее смысл и разум есть Богочеловечество, т.-е. совершенное соединение Божества с человеком, а через него и со всею тварью.

Богочеловечество, по Соловьеву, есть действительность Абсолютного. — Всеединство не может существовать без частного бытия, которое оно в себе объединяет. «Но, так как частное, не все, может существовать, только в процессе, как становящееся все, то, следовательно, собственное существование принадлежит двум неразрывно между собою связанным и друг друга обусловливающим абсолютным: абсолютному Сущему (Богу) и абсолютному становящемуся (человеку), и полная истина может быть выражена еловом «Богочеловечество», ибо только в человеке второе абсолютное—мировая душа—находит свое действительное осуществление в обоих своих началах» 2).

Соловьев показывает, что с метафизической точки зрение такое соединение двух начал в Богочеловечестве необходимо вытекает из самого понятие Бога, как Абсолютного.

Если смотреть на Бога только как на отдельное Существо, пребывающее где-то вне мира, и человека, то Боговоплощение, а, следовательно, и вочеловечение Божества, представляется нарушением закона тождества и, следовательно, — немыслимо. Так же невозможно Боговоплощение и е пантеистической точки зрения, для которой Бог —только всеобщая субстанция явлений. С этой точки зрение воплощением Бога служит весь мир, и, следовательно, Бог не может воплотиться только в одном явлении в отличие, от прочих.

Но истинное понимание Бога как Абсолютного одинаково да-

______________________

1) Смысл любви, VI, 373.

2) Критика отвлеч. начал, 306.

330

лево как от дуалистической, так и от пантеистической точки зрения. Абсолютное — то же, что совершенное и всецелое; отсюда следует, что Бог как Абсолютное существенно Связан со всем. Поэтому и мир, будучи в своем несовершенстве и ограниченности вне Бога, вместе с тем существенно связан с Ним своею внутреннею жизнью или душою. Связь эта выражается в том, что «каждое существо в этом мире, утверждая себя в своей границе, как это, вне Бога, вместе с тем не удовлетворяется этою границею, стремится быть и всем, т.-е. стремится к внутреннему единству с Богом».

Бог в одно и то же время и трансцендентен и имманентен миру: Его внутренняя жизнь по отношению к миру есть отрешенное, запредельное; но вместе с тем Он является в мире как действующая творческая сила, которая сообщает мировой душе полноту бытия, соединяется с нею и рождает из нее живой образ Божества.

Соединение земного с Божественным есть конечная цель всего мирового процесса. Им определяется космический процесс в природе материальной, который оканчивается рождением натурального человека, — и следующий за ним исторический процесс, подготовляющий рождение человека духовного. Воплощение Божества таким образом не есть нечто чудесное в собственном смысле, т.-е. чуждое общему порядку бытия, а, напротив, существенно связано со всею историей мира и человечества, есть нечто подготовляемое и логически следующее из этой истории. «Воплощается в Иисусе не трансцендентный Бог, не абсолютная в себе замкнутая полнота бытие (что было бы невозможно), а воплощается Бог Слово, т.-е. проявляющееся во вне, действующее на периферии бытие начало; и его личное воплощение в индивидуальном человеке есть лишь последнее звено длинного ряда других воплощений физических и исторических,— это явление Бога во плоти человеческой есть лишь более полная, совершенная теофания в ряду других неполных подготовительных и преобразовательных теофаний». С этой точки зрение появление Богочеловека-Христа не более непонятно, чем появление первого — натурального человека. То и другое в одинаковой мере чудесно, но и в одинаковой мере естественно: ибо то и другое представляет собой логически необходимое

331

завершение всего предшествовавшего хода развития. Как человек по отношению к низшей природе', так и Богочеловек по отношению к человечеству есть нечто безусловно новое, небывалое; но это новое есть именно то, к чему стремилась и чего желала, вся предшествовавшая жизнь: «к человеку стремилась и тяготела вся природа, к Богочеловеку направлялась вся история человечества».

Словом, с точки зрения, метафизики всеединства, Боговоплощение не только возможно, но и существенно входит в общий план мироздания 1). Теперь нам предстоит выяснить связь этой метафизики Соловьева с религией Богочеловечества, — с историческим христианством.

II. Религия богочеловечества.

Соловьев показывает, что, будучи высшим выражением метафизического умозрения, идее Богочеловечества, вместе с тем содержит в себе все то, что от начала веков служило предметом религиозного искания. Религиозное сознание заключает в себе два необходимых элемента — веру в Бога и веру в человека Основное содержание всякой религии есть вера в смысл жизни. Ясно, что эта вера не может иметь своим предметом только Бога: чтобы жизнь получила смысл для человека, он должен кроме того уверовать в собственное свое безусловное достоинство, поверить в самого себя как возможного участника вечной Божественной жизни. Вера, в Бога может иметь для человека безусловную ценность лишь при том условии, если Бог может соединиться с человеком, не подавляя и не поглощая его в себе. Это и есть то самбе, что выражается в идее Богочеловечества. Идея эта, как видно отсюда, не есть только одна из возможных форм религиозного сознания: она — совершеннейшее, высшее выражение, религиозного сознание вообще, — то самое, чего с большим или меньшим успехом искали и ищут все религии.

Говоря словами Соловьева, «старая традиционная форма ре-

______________________

1) Чтение о богочеловечестве, 152—153.

332

литии исходит из веры в Бога, но не проводить этой веры до конца. Современная внерелигиозная цивилизация исходить из веры в человека, но и она остается непоследовательною, — не проводит своей веры до конца; последовательно же проведенные и до конца осуществленные обе эти веры — вера в Бога и вера в человека — сходятся в единой, полной и всецелой истине Богочеловечества» 1).

Богочеловечество — тот универсальный принцип, который объединяет. в органическом синтезе положительное содержание всех религий. Мы уже знаем, что по Соловьеву религиозная тенденция Востока заключается в утверждении Божества как безличного единства, в котором исчезает, тонет все человеческое. Такая религия не может быть совершенною и полною, ибо она страдает внутренним противоречием. Божество, которое исключает из себя человечество, а с ним вместе и весь мир, коего человек — наиболее совершенное выражение, — уже не есть всецелое, всеединое и, следовательно, не есть Божество. Такой же неполнотой отличаются по Соловьеву и антропоморфные, человекобожеские религии Запада, которые в конце концов переходят в утверждение безбожного человека, т.-е. в атеизм. Вера в человека, как высшее, безусловное начало не имеет смысла: ибо нелепо верить в безусловность того, что обречено смерти. Вера в человека имеет смысл только в том предположении, что человек — возможный обладатель бессмертие — вечной и полной жизни. Но такой полнотой вечной жизни человек может обладать не в своей отдельности, а только в единении с безусловным и всецелым; т.-е. с Богом, как началом всякой жизни. Ясно, что идее Богочеловечества выражает в себе всю правду религиозного искание как Востока, так и Запада, — то безусловное содержание религиозного, сознания, без коего религия превращается в бессмыслицу.

«Открывшаяся во Христе тайна Богочеловечества — личное соединение совершенного Божества с совершенным человечеством —не составляет только величайшую богословскую и философскую истину, — это есть узел всемирной истории». Такое зна-

_____________________________

1) Чтение о богочеловечестве, 23.

333

чение христианства по Соловьеву обусловливается тем, что оно есть откровение совершенного Бога в совершенном человеке.

Совершенный Бог в совершенном человеке есть, то самое, к чему тяготела вся предшествовавшая рождению Христа история, все то, чего человечество раньше искало, но не находило.

Подчинение человека Богу было свойственно всему Востоку; но то было подчинение только страдательное, ибо человеческое начало не имело свободы и энергии. В этом религиозном отношении был совершенный Бог, но не было совершенного человека. — «И стада бессловесных животных подчиняются воле. Божией, но это не возвышает их достоинства». С другой стороны, на Западе человеческое начало развило на свободе всю свою силу и энергию. Но Запад не нашел в себе Бога и мог поклоняться только «Богу неведомому». Один только народ в древнем мире — народ еврейский совмещал в себе оба элемента истинной религии — повышенное богосознание, живую, напряженную веру в Бога с высокой энергией человеческого начала. Тем самым в еврействе открывалась возможность личного взаимодействие между Богом и человеком; поэтому не случайно Бог вочеловечился в Иудее: вся ветхозаветная история иудеев есть некоторого рода богочеловеческий процесс, история постоянного личного общение между Богом и человеком: «эта история естественно завершается личным соединением живого Бога со всем существом человека — с разумной душой и материальным телом».

Соловьев показывает, что в явлении Христа находят свою полноту и удовлетворение как исторический Восток, так и исторический Запад. «Воплощенная Истина говорит Востоку: совершенное Божество, которого ты ищешь, ты можешь найти только в соединении с настоящим человечеством, и цари- волхвы с Востока приходят поклониться рожденному Богочеловеку. Христос говорит Западу: человек, которого ты ищешь, не. может быть только человеком, совершенный человек есть лишь явление совершенного Бога, — й владыка Запада Рим, в лице Понтийского Пилата, торжественно утверждает эту истину и указывает на Христа: се человек» 1).

_________________________

1) Великий снор и христианская политика, 26—27.

334

Религия Богочеловечества есть вместе с тем религия воскресенья. То и другое необходимою внутреннею связью связано вместе. Завершение царствие Божие есть совершенная победа духа над телом и, следовательно, —победа над смертью. Смерть есть высшее торжество враждебной духу материи, т.-е. «освобождение хаотической жизни материальных частей с разрушением их разумной целесообразной связи. Смерть есть явная победа бессмыслия над смыслом, хаоса над космосом. Это становится особенно ясным, когда жертвою смерти оказывается существо высшего порядка — человек: тут уничтожается организм, достигший высокой степени совершенства — целесообразная форма и орудие высшей духовной жизни. Тем самым изобличается бессилие духовного начала в человеке; но это бессилие есть печать существование внебожественного: оно возможно лишь как последствие взаимного отчуждение между Богом и человеком. Как только с человеком соединяется Бог, — т.-е. полнота всякой мощи — этому бессилию — конец. И первое, на чем должна проявиться сила Божия, есть победа над смертью, т.-е. не только прекращение смерти, но и воскресение умерших.

Победа над смертью — необходимое, естественное последствие внутреннего духовного совершенства; «то лицо, в котором духовное начало забрало силу решительно и окончательно надо всем низшим, не может быть покорено смертью; духовная сила, достигнув полноты своего совершенства, неизбежно переливается, так сказать, через край субъективно-психической жизни, захватывает и телесную жизнь, преображает ее, а затем окончательно одухотворяет, неразрывно связывает с собой».

Эта полнота по Соловьеву есть та цель, к которой из ступени в ступень стремится все существующее. Смерть обнаруживает недостаточность силы духовного начала в здешнем мире. Но ведь эта сила возрастает. Борьба с хаосом и смертью есть сущность мирового процесса; в этой борьбе светлая, духовная сторона, хотя медленно и постепенно, но все таки одолевает. В человеке животное существование становится осмысленным, разумным, а в Боге это разумное существо — человек — должен стать бессмертным: Для человечества бессмертие — то же, что для царства животного — разум — его иде-

335

ал и его смысл. Ряд побед над. смбртыо п безсмыслицей, который составляет содержание мирового процесса, необходимо должен завершиться совершенной и окончательной победой, т.-е. воскресением. В общем ходе вещей воскресенье — факт естественный, необходимый: в этом смысле он не есть чудо, если йод чудом разуметь явление, противоречащее общему ходу вещей.

Богочеловечество и воскресение мертвых таким образом служат предметом веры для Соловьева, как необходимые предположение всей жизни вообще и жизни разумной в особенности; в качестве таковых они суть необходимые требование (постулаты) религиозного сознания. Спрашивается, на каком основании осуществление этих требований связывается с определенным историческим лицом — Иисусом Христом? Что заставляет нас видеть именно в Нем воскресшего Богочеловека? На это Соловьев дает следующий ответ. — «Именно образ полного духовного совершенства, я нахожу в евангельском Христе». «Если же этот духовно совершенный человек действительно существовал, то он тем самым был первенец из мертвых и другого такого ждать нечего».

Другое основание той же веры выражается следующим сравнением. «Когда астроном Леверье посредством известных вычислений убедился, что за орбитой Урана должна находиться еще другая планета, а затем увидал ее в телескоп именно так, как она должна была быть по его вычислениям, то едва ли он имел какой-нибудь разумный повод думать, что эта видимая им планета не есть та, которую он вычислил, что она. не настоящая, а настоящая еще, может быт, откроется впоследствии. Подобным образом когда, основываясь на общем смысле мирового и исторического процесса и на последовательности его стадий, мы находим, что после проявление духовного начала в. идейной форме — с одной стороны в философии и в художестве эллинов, а с другой стороны в этическо-религиозном идеале пророков еврейских (понятие Царствие Божия) — дальнейший высший момент этого откровение должен был представит явление того же духовного начала личное и реальное, его воплощение в живом лице, которое не в мыслях только и в художественных образах, а на

336

деле должно было показать силу и победу духа над враждебным дурным началом с его крайним выражением — смертью, т.-е. должно было действительно воскресить свое материальное тело в духовное и когда вместе с тем у свидетелей-очевидцев, неграмотных евреев, не имеющих никакого понятие о мировом процессе, его стадиях и моментах, мы находим описание именно такого человека, лично и реально воплощающего в себе духовное начало, при чем они с изумлением, как о событии для них неожиданном и невероятном, рассказывают, что этот человек воскрес, т.-е. представляют чисто эмпирически, как последовательность фактов то, что для нас имеет внутреннюю логическую связь,—видя такое совпадение, мы решительно не в праве обвинять этих свидетелей в том, что они выдумали факт, все значение которого для них самих было неясно. Это — почти то же, как если бы мы предположили, что рабочие, строившие телескоп парижской обсерватории, хотя ничего не знали о вычислениях Леверье, однако нарочно устроили так, чтобы он увидал в этот телескоп призрак несуществующего Нептуна».

Или мир не имеет смысла, или Христос воскрес, так ставится и разрешается вопрос о воскресенье мертвых у Соловьева 1).

III. Богочеловечество и антропоцентризм.

Во всей этой попытке Соловьева оправдать центральную идею христианского откровение оставлено без внимания возражение, которое многими противниками христианства признается решающим, именно, — упрек в антропоцентризме, или, что то же, — геоцентризме. В согласии с христианским вероучением Соловьев признает человечество «центром мира» и «окружностью Божества». Вочеловеченье Бога в его глазах — центральное событие не только истории нашей планеты, но и всего

______________________

1) Все эти рассуждение находятся в замечательном письме к Л. Н. Толстому, помещенном в № 79 «Вопросов философии и психологии» (сентябрь—октябрь 1905). См. письма, III, 40—41.

337

мирового процесса. Ходячее возражение против подобных мыслей заключается в том, что они будто бы опровергнуты уже открытием Коперника и совершенно не вяжутся с современной астрономией, которая удостоверяет существование бесчисленных миров. Спрашивается, могут ли иметь для этих миров определяющее значение событие нашей земной истории? Может ли спасение всего мира, — в том числе и других, быть может, также населенных миров, — зависеть от нашей планеты?

В этих возражениях есть крупное недоразумение. Христианство не может быть ни опровергнуто, ни доказано астрономией по той простой причине, что христианство не провозглашает каких-либо астрономических положений. Христианское вероучение и астрономия не могут столкнуться между собою, потому что они вращаются в разных плоскостях. Если бы христианство утверждало, что земля есть астрономический центр вселенной, что она — тот физический центр, вокруг которого вращаются солнце, планеты п звезды, то такое утверждение действительно могло бы быть опровергнуто указанием на бесчисленные миры, ни в какой физической зависимости от земли не состоящие. Учение о том, что Богочеловек-Христос есть Спаситель мира есть чисто метафизическое утверждение, которое, как таковое, безусловно выходит за пределы естествознание и, следовательно, никакими естественно научными данными опровергнуто быть не может.

Противники христианского учения, часто сами того не замечая, вводят в свою аргументацию соображения телеологические. Указание на «бесчисленные миры» нередко получает тот смысл, что земля, как физически ничтожная часть вселенной, не может быть ее метафизическим центром —целью всего мирового процесса. Очевидно, что подобного рода возражение в свою очередь выходят за пределы положительной науки и стоят на чисто метафизической почве: вопросы о цели мироздания, о смысле мирового процесса, о возможном отношении к этому смыслу жителей Марса и других планет, если они вообще населены, — никакою положительною наукой не решаются и входят целиком в исключительную сферу ведение метафизики.

Если мы подойдем к ним с метафизической точки зре-

338

ния, то мы без труда убедимся, что «нелепость» есть не в христианском вероучении, а в утверждениях его противников. Допустим, что для христианства наша земля как планета есть действительно метафизический центр мироздания. Может ли это верование быть опровергнуто указанием на физическое ничтожество земли? Должно ли метафизически цепное быть непременно огромным физически: должно ли метафизически высшее превосходить низшее своей величиной, своими размерами в пространстве? Если бы так, то даже в пределах земной планеты высшим существом был бы не человек, а слон. Если же метафизическое значение каждого данного существа не имеет ничего общего с его величиной в пространстве, то и метафизическое значение земли, очевидно, не должно измеряться пространственным масштабом. Метафизический центр вообще не есть пространственная величина. Поэтому метафизически значительное и даже безусловно ценное может или вовсе отсутствовать в пространстве, или быть физически ничтожным; также и наоборот, великое физически может оказаться метафизически ничтожным. Метафизический центр вселенной может во временном явлении замкнуться в тесные физические границы: он может раскрыть свое духовное значение в самой глубине физической немощи: с этой точки зрение нет никакого противоречие в допущении, что метафизически центральное событие мирового процесса совершилось в пределах планеты, которая с точки зрение космографической представляет собою ничтожную пылинку. Точно так же нет никакого противоречие или нелепости в допущении, что по своему метафизическому значению могут оказаться очень небольшими величинами бесчисленные планеты, звезды, созвездие и целые солнечные системы.

Аргументы, заимствованные из космографии, в особенности поражают своим бессилием по отношению к христианству: в них выражается полное непонимание самой его сущности. — Христианство сознательно проповедует Христа, пришедшего в немощи, принявшего «зрак раба». Чем ничтожнее здесь земное физическое явление Божества в человеке, тем ярче обнаруживается Его духовное величие. Всякая строка Евангелие говорит о том, что в здешнем несовершенном и грешном

339

мире великое не обитает в пространстве, духовное и святое временно бессильно, а «князь мира сего» временно властвует в беспредельном пространстве; он будет изгнан оттуда, — только в конце веков. Смешно опровергать такое учение указанием на космографическое ничтожество земли. Христианству нетрудно признать его и обратить в свою пользу простым ответом. — «Да слабое, ничтожное, немощное мира сего избрал Бог, дабы посрамить сильное».

Таким образом упрек в геоцентризме не есть возражение даже в том случае, если христианство в самом деле признает землю метафизическим центром вселенной. Но, спрашивается, действительно ли связан этот метафизический геоцентризм с самой сущностью христианства? Существенно ли для христианского вероучение утверждение, что «Слово стало плотью» только в пределах земной планеты? Обязан ли верующий христианин признавать, что среди бесчисленных миров не было никаких других боговоплощении?

Мне кажется, что, наоборот, с точки зрение христианского вероучение геоцентрическая гипотеза должна быть допущена не как необходимая и обязательная, а только как одна из возможных. Если боговоплощение признается в Евангелии единым и единственным событием в нашей земной истории, то этим нисколько не исключается возможность того же единственного событие и вне земли в тесном космографическом значении этого слова. Если Бог, оставаясь Богом, мог принять зрак раба и воплотиться на земле, то почему же Он не мог сделать того же самого и даже в то же время и на Марсе и на любой другой планете нашей или иной солнечной системы? Сущность христианства выражается в вере в Богочеловечество, как узел мирового процесса, центральный факт, от которого зависит спасение всего мира. Но эта вера в универсальное значение Богочеловечества нисколько не колеблется допущением, что оно могло явиться всюду, не только в пределах нашей, планеты, но и в других населенных мирах 1).

______________________

1) Если Христос единожды умер и воскрес, то этим, очевидно, не исключается возможность, что эти единая Христова смерть и воскресение — явились всюду.

340

Опять-таки и здесь мы имеем лишь одну из возможных гипотез. Христианство вообще не заключает в себе какой-либо обязательной для своих сторонников космографии. Оно одинаково мирится и с предположением иных миров, заселенных человекообразными существами и с допущением, что вершина творение достигнута в человеке только в пределах нашей земной планеты. С христианской точки зрение вселенная во всяком случае должна быть единым храмом Божиим: такова безусловная цель мирового процесса. Но этот храм, как готический собор, может, в пределах здешнего существования, заостряться или в едином шпице или во множестве вершин.

Явилось ли Богочеловечество в других мирах в своем высшем выражении, или же — развитие этих миров остановилось на промежуточных ступенях, — во всяком случае эти ступени тяготеют к Нему как смыслу всего существующего. Если Бог есть действительно Безусловное, то никакая планета, никакое светило и созвездие в мире не может иметь иной цели, кроме воплощения в себе этого Безусловного; вся цель, вся задача эволюции этих солнечных систем, сводится к тому, чтобы уготовить среду для Боговоплощения, родить из себя существо, достойное принять Бога, способное соединиться с Ним нераздельно и неслиянно. Цель эта может быть достигнута как при геоцентрической, так и при противоположной гипотезе — существование существ, сотворенных по образу и подобию Божию — за пределами нашей планеты. Если они сходны с человеком в этом отношении, — вопрос об ином, физическом сходстве — теряет всякий интерес. Существование живых носителей образа Божия, хотя бы на всех планетах, разумеется, ни в чем не противоречит христианскому учению об универсальном значении этого образа в Богочеловечестве. Но точно так же не противоречит этой вере в живой смысл мира и геоцентрическая гипотеза.

С христианской точки зрение не Может быть бессмысленного существования; следовательно, с этой точки зрение выражение «космическая пыль» по отношению к светилам должно быть понимаемо только в физическом, но отнюдь не в метафизическом значении этого слова. Метафизически все, что не враждебно Богу, существует для жизни вечной, безусловной;

341

с этой точки зрение всякая пылинка должна ожить в царствии Божием; не только души, но тела—земные и небесные должны участвовать в грядущем всеобщем одухотворении. Воскресенье всего мира должно быть благой вестью и радостью не только для земли, но и для звезд. Но с этой точки зрение вопрос о смысле созвездий не должен больше нас смущать и тревожить. — Они во всяком случае оживут, в вечной жизни, все равно будут ли они в здешнем своем существовании полными жизнью существами или только пылью. Смысл всех и каждого отдельного существа окончательно раскрывается в конце мирового процесса, когда упразднится время и расстояние, когда все станет жилищем Богочеловека. Если мы до тех пор видим камни, еще не нашедшие себе места в здании, то это обусловливается тем, что строение еще не окончено. Если наше слабое зрение теперь поражается множеством существований, в которых мы не находим смысла, то это обусловливается тем, что мы не знаем во всей его полноте архитектурного плана вселенной. Кто верит в этот единый план и его центральную идею, тот не может волноваться сомнениями о существовании лишних камней и лишних миров. Ибо он знает, что бессмыслица есть факт только временный и исчезающий. В единой вечной и подлинной действительности нет ничего бессмысленного или лишнего. Она есть царство телеологической необходимости.

Христианское вероучение есть в его собственных глазах неполная — земная, и, следовательно, — несовершенная форма откровения. Совершенное откровение станет нам доступным лишь в грядущем вечном царствии, когда мы увидим истину лицом к лицу; теперь же мы видим ее «зерцалом в гадании»; поэтому мы не должны смущаться пробелами нашего ведение относительно того, что лежит за пределами земли как в широком, так и в тесном (планетном) значении этого слова. Относительно значение светил в мировом плане христианское откровение просто-напросто хранить молчание. Ясно, что мы не имеем права превращать этих умолчаний в утверждения, навязывать христианству геоцентрическую или иную гипотезу, относительно которой оно совершенно не высказывается. Если у Христа есть овцы с другого двора, которых тоже надлежит

342

привести ко спасению (Иоанн, X, 16), то на земле Он проповедовал не о них, а о земных своих овцах, о их обязанностях и жребии; но это не дает нам права замыкать вселенское пастырство в тесные земные границы. Быть может оно простирается и на «воинство небесное», — характерное название, которым в св. Писании нередко обозначаются звезды 1).

Оценивая с этой точки зрение учение Соловьева о богочеловечестве, мы найдем в нем некоторые недостатки, впрочем, скорее формальные, нежели существенные. Именно потому, что он не принимает во внимание «астрономических» доводов противников христианства, его изложение облекается в чересчур геоцентрическую форму. Его утверждения, что человечество — центр мира, окружность Божества, высшее выражение мировой души и т. п., по-видимому, относятся к земному человеку в тесном смысле этого слова и в этом виде — слишком догматичны. Они не находят себе, как мы видели, оправдание ни с точки зрение христианского откровения, ни тем более, — с точки зрение положительного знания: с научной точки зрение предположение, что существа разумные, обладающие в своем сознании формой всеединства, населяют только нашу планету, очевидно, совершенно произвольно.

Основные мысли учение Соловьева, однако, этим нисколько не подрываются. Освобождая учение о богочеловечестве от всякого предвзятого геоцентризма, мы тем самым только подчеркиваем его всеобщее, универсальное значение, а вместе с тем и тем, самым доводим до конца основную мысль учение Соловьева.

Центральное место в учении Соловьева, занимает то самое, что служит центром всего христианского вероучения. В его глазах вся умственная жизнь, а, следовательно, и философия, должна быть прежде всего жизнью во Христе.

В чем заключается собственное содержание христианства? Соловьев замечает, что оно не отрицает предшествовавших ему исторически фазисов религиозного сознания, а напротив, включает их в себя. Раньше христианства явилась аскети-

____________________

1) В приведенном евангельском тексте слова — «и будет одно стадо и один пастырь» относятся и к овцам «не сего двора».

343

ческая проповедь в связи с пессимистическим миросозерцанием —отрицательное отношение к природе и к жизни, с чрезвычайной последовательностью развитое в буддизме. Это аскетическое начало вошло в состав христианского учения: «оно исходит из признания, выраженного апостолом Иоанном, что весь мир во зле лежит». Дальнейшей стадией развитие дохристианского религиозного сознание Соловьев считает идеализм, достигший полной ясности в мистических умозрениях Платона: последний признал, что подлинная действительность и истинная жизнь лежит за пределами нашего видимого мира. Это учение точно так же было воспринято христианством: признание иного, идеального космоса, признание царствие небесного за пределами мира земного составляет необходимый элемент учение Христова. Наконец, христианским учением была усвоена и высшая стадии дохристианского религиозного сознания — монотеизм, достигший классического выражение в вере иудеев: этот монотеизм признает за пределами видимой действительности не только мир идей, но Безусловное как личное начало, как положительный субъект или я. Уже до христианства этот монотеизм определился как вера в триединство в александрийской философии. Христианство, как известно, существенно монотеистично и исповедует триединство как один из основных своих религиозных догматов.

Все эти фазисы входят в состав христианства как его части, но ни одам из них не определяет собою его специфического содержания. Если бы христианство было только сочетанием этих элементов, то оно не представляло бы собою новой мировой силы, а было бы только одной из тех эклектических систем, которые встречаются в школах, но в жизни не действуют и мировых переворотов не совершают.

«Христианство имеет свое собственное содержание, независимое от всех этих элементов, в него входящих, и это собственное содержание есть единственно и исключительно Христос. В христианстве как таком мы находим Христа и только Христа—вот истина, много раз высказанная, но очень мало усвоенная».

Соловьев показывает, что воззрение, которое видит сущность христианства в учении Христа, а не в Его Личности,

344

основано на недоразумении, ибо вся суть этого учение сводится к утверждению Христа как богочеловеческой личности.

Особенность христианства выражается, очевидно, не в его нравственном учении, не в правиле — «люби ближнего, как самого себя»: гораздо раньше христианства браманизм и буддизм проповедовали любовь и милосердие не только к людям, но и ко всему живущему. Также не может быть признано характерной особенностью христианства учение Христа о Боге как Отце, о Боге, как существе по преимуществу любящем: название отца всегда придавалось верховным богам всех религий, а в религии персидской мы находим представление о верховном Боге не только как отце, но и как отце всеблагом, любящем. Во всей проповеди Евангелие единственно новым, специфически отличным от всех прочих религий является учение Христа о Себе самом, указание на Себя самого, как на живую воплощенную истину. «Я есмь пут, Истина и жизнь: верующий в меня имеет жизнь вечную».

«Таким образом», говорит Соловьев, «если искать характеристического содержание христианства в учении Христа, то и тут мы должны признал, что это содержание сводится к самому Христу».

Спрашивается, что же мы имеем во Христе, что представляется нашему разуму под именем Христа, как жизни и Истины ?

Бог как совершенное и всецелое осуществляется в единстве всего, в победе над множественностью, в сведении ее. к единству. Эта победа выражается в ток, что множественность существующего связуется во единый, живой организм. «Бог как сущее, осуществившее свое содержание, как единое, заключающее в себе всю множественность, есть живой организм».

Само собою разумеется, что здесь речь идет не об организме вещественном, а об организме духовном. Соловьев говорит об организме божественном в том же смысле, в каком говорят, например, об организме народном или об организме человечества. Во избежание недоразумений он тут же дает определение организма: «мы называем организмом все то, что состоит из множества элементов не безразличных

345

к целому и друг к другу, а безусловно необходимых как для целого, так и друг для друга, поскольку каждый представляет свое определенное содержание и, следовательно, имеет свое особенное значение по отношению ко всем другим» 1).

Организм божественный заключает в себе все элементы бытия, т.-е. полноту бытия; следовательно, это — организм универсальный. Но этим нисколько не исключается индивидуальность того же организма, которая, напротив, безусловно необходима.

Именно потому, что он — универсален, организм божественный заключает в себе необозримое множество качественно разнородных элементов, которые вступают между собою в бесконечное разнообразие сочетаний. Но, чем больше в организме элементов и их сочетаний, тем больше он имеет особенности, оригинальности, тем более он отличен от других организмов. Чем большая множественность элементов сводится к единству в данном организме, тем, стало быть, он индивидуальнее. Таким образом снова подтверждается положение, что универсальность существа находится в прямом отношении к его индивидуальности: чем оно универсальнее, тем оно индивидуальное, а потому существо безусловно универсальное есть существо' безусловно индивидуальное. «Итак, организм универсальный, выражающий безусловное содержание божественного начала, есть по преимуществу особенное индивидуальное существо. Это индивидуальное существо, или осуществленное выражение безусловно-сущего Бога, и есть Христос».

Во всяком живом организме необходимо различать два единства, — единство действующего начала, сводящего множественность элементов к себе как единому и с другой стороны множественность как сведенную к единству. Мы имеем един-

______________________

*) Нетрудно убедиться, что мы имеем здесь определение слишком широкое, так как под него подойдет не только организм, но и любая машина. В часах, напр., отдельные части—стрелки, колеса и т. п. безусловно необходимы для целого и друг для друга. В определении Соловьева недостает признака внутренней цели (энтелехии), связывающей части целого. Она и составляет отличие организма от механизма, коего части как и само целое подчинены цели внешней целому механизму.

346

ство производящее и единство произведенное, — единство как начало (в себе) и единство в явлении. В божественном организме Христа единящее, организующее начало есть само божественное Слово или Логос.

«Единство второго рода, единство произведенное в христианской теософии носит название Софии». Логос по Соловьеву есть прямое выражение Абсолютного как безусловно-сущего; напротив, София по отношению к Абсолютному есть его вечное другое, или что то же — его выраженная, осуществленная идея. «И как Сущий, различаясь от своей идеи, вместе с тем есть одно с нею, также и Логос, различаясь от Софии, внутренне соединен с нею. София есть тело Божие, материя Божества, проникнутая началом божественного единства. Осуществляющий в себе или носящий это единство Христос, как цельный божественный организм — универсальный и индивидуальный вместе — есть и Логос и София».

Представление Бога как универсального организма, включающего в себе множественность существенных элементов может навлечь на себя подозрение в пантеизме. Однако, в данном случае подозрение это будет несправедливо в виду простого и ясного ответа Соловьева: «именно для того, чтобы Бог различался безусловно от нашего мира, от нашей природы, от этой видимой действительности, необходимо признать в Нем свою особенную вечную природу, свой особенный вечный мир. В противном случае наша идее Божества будет скуднее, отвлеченнее, нежели наше представление видимого мира».

Обычный путь безрелигиозного сознание заключается в том, что Божество мало-по-малу очищается от всякого содержания, превращается в абстракцию; после этого оно легко перестает быть предметом веры. Такой переход к атеизму вполне логичен. — Если не признавать в Божестве полноту действительности, а, следовательно, — и Множественности, то положительное значение неизбежно переходит к множественности и действительности этого мира. Последняя тем самым становится единственной или безусловной действительностью. Понятие Божества или сливается с природою или отвергается как пустая абстракция; но в обоих случаях оно одинаково утрачивается 1).

________________________

1) Чтение о богочеловечестве, 102—107.

347

IV. Вечное человечество и София — Премудрость Божия.

Человечество есть тот мировой узел, в котором завязывается нерасторжимая, вечная связь между Богом и его творением; отсюда следует вывод Соловьева, что совершенный человек есть высшее выражение Софии—премудрости Божией. Мы видели, что, по Соловьеву, София есть осуществленное всеединство, т.-е. единство вечного Божественного космоса. Такое же место принадлежит человеку в становящемся мире: в нем и чрез него все созданное должно прийти к единству с Божеством: ясно, что человек, достигший совершенства, тем самым становится адекватным выражением Софии.

Но мы уже знаем, что совершенный человек явился во Христе; отсюда следует, что во Христе раскрылось совершенное сочетание Логоса и Софии. — «Если в божественном существе — во Христе первое или производящее единство есть собственно Божество — Бог, как действующая сила или Логос, и, если таким образом в этом первом единстве мы имеем Христа, как собственное божественное существо, то второе, произведенное единство, которому мы дали мистическое имя Софии, есть начало человечества, есть идеальный или нормальный человек. И Христос, в этом единстве причастный человеческому началу, есть человек, или, по выражению священного Писания, второй Адам. Итак София есть идеальное, совершенное человечество, вечно заключающееся в дельном божественном существе или Христе».

Бог не растет, не умаляется и не развивается во времени. Во времени Он раскрывает только то содержание, которое заключается в Нем в вечности. Но если так, то Бог от века заключает в себе человека как предмет своего1 действия. Чтобы Бог вечно существовал как Логос или как действующий Бог, необходимо предположить вечное существование реальных элементов, воспринимающих божественное действие, должно предположить существование мира, который дает в себе место божественному единству. Ясно, что, если человек во времени является центром мира, то такое же значение принадлежит ему от века. «Действительность Бога, основанная на дей-

348

ствии Божием, предполагает субъекта, воспринимающего это действие, предполагает человека, и притом вечно, так как действие Божие есть вечное». Если Логос от века действует, то Он от века является в адекватной себе форме—Богочеловечества.

Говоря о вечности человека, Соловьев разумеет не человека природного, не человека как явление, что противоречило бы геологии. Он имеет в виду человека как умопостигаемое существо, которое неизбежно предполагается человеком эмпирическим. Этот существенный и вечный человек с другой стороны не есть ни родовое понятие «человек», ни человечество, как имя собирательное. Он есть иная действительность за пределами нашей земной действительности. Такая точка зрение должна вызвать резкий протест со стороны эмпирического реализма, который нашу природную действительность принимает за единственную реальность. Для этого миросозерцание реален только отдельный индивидуальный человек как определенное явление во времени: вне этого для эмпириков человек есть только абстракт и человечество—только собирательное имя. Но Соловьев доказывает, что эмпирический реализм, доведенный до конца, сам себя разрушает.

В эмпирической области мы в сущности не находим человека, как индивида: как физический организм человек сам в свою очередь—собрание Многих живых клеточек, «аггрегат множества органических элементов, группа в пространстве». Единство физического организма в опыте является только как связь, как отношение, а не как реальная единица. С эмпирической точки зрение индивидом или неделимым можно назвать с большим основанием клеточку, нежели человека. Но и на этом нельзя остановиться: клеточка—тоже существо физически сложное. Вещество' вообще делимо до бесконечности, и самый атом есть только условный термин деление и ничего более.

Так же невозможно найти человека, как индивида и в его явлении внутреннем, психическом. С эмпирической точки зрение душевная жизнь распадается на ряд сменяющих друг друга состояний—мыслей, желаний и чувств; самое отнесение этих чувств к единому центру или «я», есть в свою очередь

349

одно из психических явлений рядом с другими. Далее, как в физической так п в психической жизни нашей все течет, все непрестанно обновляется: физический организм ни на минуту не сохраняет одного и того же состава атомов; так же и психическое явление нашего я ни на секунду не сохраняет одного и того же состава состояний душевных: в беспрерывной смене явлений, стало быть, нельзя найти единого пребывающего субъекта ни в жизни физической, ни в жизни психической. «Если таким образом в качестве явление индивидуальный человек представляет, с физической стороны, только пространственную группу элементов, а с психической—временный ряд отдельных состояний или событий, то, следовательно, с этой точки зрение не только человек вообще или человечество, но даже и отдельная человеческая особь есть только абстракция, а не реальная единица; вообще с этой точки зрение никакой реальной единицы найти нельзя. Результат эмпиризма, доведенного до конца, есть совершенное отрицание всякой реальности, что доказывает наглядно полную его несостоятельность.

Очевидно, реальных единиц нельзя найти, пока, мы остаемся в пределах явлений. Отсюда Соловьев считает себя в праве заключить, что эти реальные единицы, без коих ничто не может существовать, имеют собственную независимую сущность за пределами данных явлений, которые суть только обнаружение этих подлинных сущностей, а не они сами.

Мы знаем, что, с точки зрение Соловьева, эти подлинные сущности суть идеи, из коих каждая есть необходимая составная часть вечного божественного космоса. Соответственно с этим для него и подлинная сущность человека есть его идея. Эта идее человека неизмеримо более существенна и реальна, чем видимое его проявление в здешнем мире. «В нас самих заключается бесконечное богатство сил и содержания, — скрытых за порогом нашего теперешнего сознания, через который переступает постепенно лишь определенная часть этих сил и содержания, никогда не исчерпывающая целого. В нас, как говорит древний поэт, в нас, а не в звездах небесных и не в глубоком тартаре обитают вечные силы всего мироздания».

350

Этот идеальный человек —первообраз человека эмпирического—вместе с тем существенно отличается от последнего. В нем нет того разлада, раздора и разделения, нет той розни и взаимной ненависти отдельных особей, которая составляет печать всего здешнего. В человеке совершенном, идеальном, все приведено к всеединству. Он есть единое и вместе многое; в нем идее каждого отдельного человеческого индивида не существует отдельно от прочих. Вечный, абсолютный человек есть универсальное и вместе индивидуальное существо, в котором каждый из нас существенно коренится и действительно участвует.

Божественные силы образуют в своем множестве единый вечный и универсальный организм Логоса; совершенно так же и силы человеческие образуют единый организм универсальный и вместе индивидуальный — всечеловеческий организм. как вечное вместилище Божества, — его тело и вечную душу мира. Каждая отдельная идея — идее индивидуального человека, как входящая в состав этого богочеловеческого целого, должна быть признана вечною в абсолютном порядке. Без вечности каждой отдельной человеческой особи самое человечество было бы пустым призраком.

Только при этом признании человека составною частью вечного божественного мира Соловьев считает возможным разумно допустить свободу и бессмертие. Если человек разрешается в ряд состояний, то он целиком отдан во власть смерти, а потому самому не свободен от здешнего мира. «Совершенно очевидно, что, если признать человека лишь за существо, происшедшее во времени, сотворенное в определенный момент, прежде своего физического рождение не существовавшее, то это в сущности равносильно сведению человека к его феноменальной видимости, к его обнаруженному бытию, которое действительно начинается лишь с физического рождения. Но оно ведь и кончается с физической смертью. То, что только во времени явилось, во времени же и должно исчезнуть; бесконечное существование поели смерти никак не вяжется логически с ничтожеством до рождения». Человек не умирает только в том случае, если он не исчерпывается временным явлением и обладает сверхвременной сущностью. Но сверхвременное — то же, что вечное.

351

По мысли Соловьева, если бы человек не обладал этой сверх-временной сущностью, он не был бы и свободен. Если он только создан из ничего во времени, то для Бога он случаен: Бог может существовать и без человека; но, если так, то человек всецело определяется божественным произволом; он совершенно пассивен по отношению к Богу и в таком случае для свободы его не остается места 1).

Мы уже видели выше, почему Соловьев отводит человеку царственное место среди земных созданий. Здесь мы видим, что человек является и по сравнению с ангелами преимущественным носителем Божественной мудрости. Основание такого предпочтение у Соловьева сводятся к следующему. —

Только в человеке тварь соединяется с Богом совершенным образом, т.-е. свободно и взаимно, потому что, благодаря двойственной своей природе, человек один может сохранять свою свободу и оставаться постоянно нравственным восполнением Бога, соединяясь с ним все более и более тесно через ряд сознательных усилий и преднамеренных действий. Бесплотные духи не могут привести к единству Божественной жизни область земную, потому что сами они от нее оторваны. Наоборот, человек — сын земли: от нее он получает низшую жизнь; но именно отсюда возникает его посредническая задача, его обязанность возвратить земле эту жизнь преображенною в свет и в дух животворящий. Если чрез него — через его разум — земля поднялась до небес, то чрез него же, через его действие небеса должны сойти на землю и наполнить ее. Через него весь внебожественный мир должен стать единым живым телом, всецелым воплощением божественной мудрости. Смысл жизни человека прежде всего — внутреннее и идеальное объединение земного могущества и божественного действия, свободное осуществление этого единение во всем внебожественном мире в его целости. Соответственно с этим в человеке, как сложном существе, есть центр и периферия: есть человеческая личность и человеческий мир, — человек индивидуальный и человек социальный или коллективный. Субъективно — человеческий индивид есть соединение Божественного

___________________

1) Чтение о богочеловечестве, 110—118.

352

Слова и земной природы; его задача—в том, чтобы осуществлять это единение объективно, во внешнем мире. Для этого человек должен раздвоиться внешним образом. Контраст и единство деятельного мужественного начала — Слова и начала восприимчивого, пассивного, женственного — земной природы—должен был найти себе образное выражение в различии и соединении мужского и женского пола в человечестве. Сущность человеческой природы достигает своего совершенного выражение в индивидуальном человеке, разделенном на два пола. Но для внешнего обнаружение всех сил, таящихся в состоянии возможности в человеке, безусловно необходимо — как восполнение индивидуальной жизни — состояние социальное. Только через общество человек может достигнуть своей окончательной цели — всемирной интеграции всякого внебожественного существования. Натуральное человечество (мужчина, женщина и общество) заключает в себе лишь зародыш такой интеграции. Разум и совесть мужа, сердце и инстинкт жены, наконец, солидарность или альтруизм, образующий основу всякого общества, — все это только зародыш и прообраз истинного богочеловеческого соединения. Последнее в своем совершенстве представляет собою завершение всемирной истории. Его троякое явление есть совершенная жена или обожествленная природа, совершенный человек или Богочеловек и совершенное общество — общение Бога и человеков, окончательное воплощение вечной Мудрости.

По мысли Соловьева, все три элемента человеческого существа составляют одно целое. Жена есть восполнение мужа, а общество — его распространение вовне, его полное проявление; в сущности же все это вместе составляет единое человеческое существо. И соединение человека с Богом, хотя оно необходимо тройственно, — тем не менее образует единое человеческое существо, воплощенную Софию. «Центральное и совершенно личное проявление Софии есть Иисус Христос; ее женственное восполнение есть Пресвятая Дева, и ее универсальное распространение есть церковь».

Человечество, соединенное с Богом в св. Деве, во Христе и в церкви есть осуществление сущей Премудрости или абсолютной субстанции Бога, сотворенная форма последней, ее воплоще-

353

ние. Одно и то же «семя жены» (т.-е. Премудрости) воспроизводится в этих трех явлениях —последовательных и вместе пребывающих, отличных друг от друга и вместе нераздельных. В женственной своей личности оно именуется Марией, в мужественной Личности Иисусом. Собственным же именем Премудрости или Софии обозначается ее всецелое и универсальное явление в совершенной церкви будущего — невесте божественного Слова1).

VI. Интуиция и рефлексия в учении о «Софии».

Для правильной оценки изложенного здесь учение необходимо различать в нем содержание и форму; мы имеем здесь с одной стороны религиозно-мистический опыт, частью коллективный, частью индивидуальный, а с другой стороны — рефлексию на этот опыт, попытку облечь его в рациональную, логическую форму. Задача имманентной критики заключается прежде всего в том, чтобы выяснить, — в какой мере здесь форма выражает свое содержание.

Я уже имел случай говорить, что в своем учении о «Софии» Соловьев продолжает весьма древнюю традицию христианской мистики как восточной, так и западной. По Соловьеву наши предки приняли эту. идею не от греков, так как у греков, в Византии, по всем имеющимся свидетельствам, Премудрость Божие ἡ Σοφία τοῦ Θεοῦ, разумелась или как общий отвлеченный атгрибут Божества или же принималась как синоним вечного Слова Божия — Логоса» 2). У греческих отцов церкви, напр., у Оригена, мы действительно не видим ясно выраженного различие между «Софией» и «Логосом»; но с другой стороны у них мы уже несомненно находим, хотя, и в несовершенной, наивной форме, то сочетание библейского понятие «Премудрости» с Платоновым учением о «мире идей» первообразов, которое впоследствии перешло к Соловьеву 3). А из

_____________________

1) La Russie et l’Eglise, 258—262.

2) Идее человечества у А. Конта, 240.

3) Ср. В. Болотов, Учение Оригена о св. Троице, 220—221 (С.-Петербург, 1879).

354

латинских отцов у Августина то же платоническое понимание «Премудрости Божией», также отождествленной с Логосом, выражается в значительно усовершенствованном виде 1). Наконец, у немецких мистиков «София» совершенно ясно определяется как «вечная женственность Божия». Величайший из них — Бёме — называет ее «девою божественной Премудрости» (Jungfrau der Weisheit Gottes), «идеей», «великой тайной бытие Божия» и Божиим разумом. Она — «наглядность Божия» (göttliche Beschaulichkeit), в которой открывается единство всего. Она — истинный хаос Божий, в котором все заключается, «божественное воображение, в котором от века видимы идеи ангелов и душ во образе Божием, не в качестве тварей, а в отображении, подобно тому как человек видит себя в зеркале» 2). Наконец, у Баадера, который возрождает миросозерцание Бёме в XIX веке, «София» определяется как «идея» как мир первообразов, как истинное и вечное человечество 3). Без сомнения, Соловьев имел основание сказать, что учение немецких мистиков выражает собой тот же религиозный опыт, который содержится и в его представлении о «Софии» 4).

Глубочайшие корни cоловьевского представление о «Софии» заключаются, впрочем, — не в каком-либо предшествующем «учении», а в той коллективной религиозной жизни, которая в церкви как западной, так и восточной преемственно передается от поколения к поколению. Соловьев не даром отмечает свою близость с древне-русским благочестием. Его учение о «Софии Премудрости Божией», — в едином «образе Божием» объединяющей образы всего сотворенного, живо переносит нас в религиозное настроение древних православных храмов. Характерная черта последних заключается в необыкновенно ярком изображении человечности божественного. В

_____________________

1) Ср. мое соч. Миросозерцание бл. Августина, 64—66 (Москва, 1892 г.).

2) J. Böhme’s sämmtl. Werke, Vom dreifachen Leben des Menschen, т. IV, 71—72; Tafeln von drei Principien göttlicher Offenbarung, Schlüssel, 7. VI, 665.

3) См., напр., т. III, 395—396, 421, т. IV, 177, 200, 352, 354.

4) Письма, II, 200.

355

них молящийся входит в соприкосновение не с мертвым, пустым и абстрактным Абсолютным. Этот Божественный мир преисполнен бесчисленных сил и возможностей; он густо населен образами. Со всех сторон он смотрит на человека мириадами человеческих очей. И среди этого Богочеловеческого мира София — Премудрость не может не занимать центрального места. Совершенно естественно она определяет самую сущность истинного религиозного настроения. Ибо для религиозного чувства не может быть ничего важнее и ценнее веры в человечность Божественной Премудрости.

Вечная Мудрость Божия, нашедшая себе окончательное, безусловное выражение в человеке и в человеческом образе сидящая на престоле, царящая над горним и земным, — такова основная идее религиозной архитектуры и живописи, вдохновившей Соловьева; идее эта коренится в самом существе религиозного отношения. Ибо для последнего недостаточно одной веры в Бога: нужна надежда, нужно твердое упование, что в Боге есть для человека не только обитель, но и царственный венец.

Соловьев не только размышлял об этом царственном образе: он его переживал и видел; и в его видениях было неизмеримо больше, чем в его рефлексии. Вот почему в нем поэт «Софии» на каждом шагу опровергает мыслителя. Последний мыслит отношение вечной Премудрости Божией к нашей становящейся действительности как отношение сущности и явления. Но для глубоко мистических созерцаний поэта эта рассудочная схема оказывается прокрустовым ложем: она решительно не вмещает того богатства содержания, о котором говорят художественные образы соловьевских стихотворений. Если «София» есть в самом деле сущность здешнего, то почему же поэт видит ее «с цветком нездешних стран» в руке? Если мир —действительно ее явление, — он должен носить на себе печаль подлинного, достоверного и истинного; и однако поэт считает его обманом и ложью.

Не веруя обманчивому миру,

Под грубою корою вещества

Я осязал нетленную порфиру

И узнавал сиянье божества.

356

Явление должно быть откровением, раскрытием своей сущности; тут мы видим как раз обратное отношение: сияние божества закрыто явлениями нашей действительности: не очевидно ли, что эта действительность, заслоняющая Божественное в самом существе своем есть другое по отношению к Нему? Если бы здешнее было откровением Божественной Премудрости, последняя была бы тем самым осязаема, доступна нашим телесным очам: ибо сущность видима в своем явлении. И однако, все, что есть в Соловьеве мистического и художественного чувства, восстает против такого грубо материалистического понимание «Софии». Правда, он, по слову апостола возвышается до ее созерцания «через рассматриванье творений»; но тут как раз и обнаруживается непригодность нашей эмпирической чувственности для этой цели. «Духовная телесность» вечной божественной действительности всем существом своим от лична от здешней, эмпирической телесности: она открывается иной чувственности, чем наша, второму зрению, тому, которое видит за пределами здешнего, «под грубою корой вещества».

И оттого то подлинное видение «Софии» здесь на земле так редко. Соловьева оно посещало всего только три раза в течении всей его жизни:

Не трижды ль ты далась живому взгляду

Не мысленным движением, о нет! —

В предвестие, иль в помощь, иль в награду

На зов души твой образ был ответ.

Но и этих трех видений оказалось достаточным, чтобы наполнить содержанием все существование нашего мыслителя.

В противоположность лживым явлениям «обманчивого мира», которые обладают характером длящимся и беспрерывно заполняют все наше поле зрения, действительные явление «Софию) продолжаются всего один лишь краткий Миг: эта черта отмечается во всех трех встречах. В первый раз:

Кивнула мне, и скрылася в туман.

Во второй раз:

И то мгновенье долгим счастьем стало.

357

И, наконец, — в третий:

Один лишь миг! Видение сокрылось,

II солнца шар всходил на небосклон,

В пустыне тишина. Душа молилась,

И не смолкал в ней благовестный звон.

Каждый раз это мимолетное явление изобличает во лжи всю нашу жизнь и упраздняет земной эрос.

И детская любовь чужой мне стала;

Душа моя — к житейскому слепа.

Также и при второй встрече:

К земным делам опять душа слепа,

И если речь «серьезный» слух встречала,

Она была невнятна и глупа.

И, наконец, последнее, третье виденье окончательно овладевает душой, разоблачая перед нею совершенное ничтожество всей обыденной линии жизни.

О, лучезарная, тобой я не обманут!

Я всю тебя в пустыне увидал,

В моей душе те розы не завянут,

Куда бы ни умчал житейский вал.

С житейской точки зрения, наоборот, вся эта потусторонняя мудрость есть безумие («со стороны все было очень глупо») и генерал Фаддеев в праве изречь ей свой уничтожающий приговор. Со всех сторон и со всякой точки зрение оказывается, что мир не вмещает в себе Мудрости. Не ясно ли, что по отношению к ней он — иное метафизическое начало! Совершенно очевидно, что «София», как ее видит и чувствует Соловьев, не может быть источником мирской суеты Ц хаоса. В ее сверхвременном созерцании все едино и все недвижно. —

Что есть, что было, что грядет вовеки

Все обнял тут один недвижный взор...

Синеют предо мной моря и реки,

И дальний лес и выси снежных гор.

Все видел я и все одно лишь было, —

Один лишь образ женской красоты...

Безмерное в его размер входило

Передо мной, во мне — одна лишь ты.

358

Если в здешней действительности, наоборот, все разрозненно, все раздроблено и все взаимно враждует, -то неужели этот внутренний разлад мирской жизни должен быть понимаем как внутреннее распадение самой Софии? Возможно, что в рефлексии Соловьева найдутся кое-какие точки опоры и для этого рассудочного толкования; но оно во всяком случае идет в разрез с глубочайшими внутренними переживаниями Соловьева-поэта и мистика. Для последнего — «София» — не сущность нашей природы, а вечная божественная природа, в которую должен пресуществиться наш мир и это — тем более, что «София» видений Соловьева есть прежде всего вечная женственность Божия, та «Богоматерия», которая служит Божеству совершенным, адекватным воплощением. Это — не наша двойственная природа, одинаково способная родить и доброе и худое и прекрасное и безобразное, а от века осуществленное всеединство, — в котором до начала времен зло и безобразие побеждены в самой своей возможности. По отношению к нашей действительности это — конец, а не начало.

Философские формулы учение Соловьева о «Софии» далеко не во всех отношениях стоять на высоте его мистических созерцаний. В них приходится отметить противоречивое сочетание глубочайших религиозных истин с заблуждениями пантеистической гностики. С одной стороны он безусловно прав, поскольку он утверждает «Софию» как идею — смысл всего существующего, как первообраз всего сотворенного, в частности же—как первообраз человека и человечества. Или в самом деле у человечества и у каждого человека есть своя особая идея в вечной божественной Премудрости Божией, или суетно все наше существование, тщетна самая наша вера в жизнь. Но, если «София» для нас есть первообраз, идеал, который мы можем осуществить или не осуществить, то по тому самому она не может быть нашей сущностью. Ошибка Соловьева заключается именно в том, что он отождествляет вечную идею человека и человечества с сущностью того и другого.

По Соловьеву вечная идее человека и сам человек в существе своем — одно и то же. С этой точки зрения, если сверхвременна идея, то вечно существует и самый человек: каждый из нас от века есть в «Софии» до своего рождения

359

во времени. Если так, то все, что мы совершаем и переживаем во времени, — есть воспроизведение того, что было и есть в Боге.

Не трудно убедиться, что мы имеем здесь полнейшее слияние временного с вечным. В результате временная становящаяся вселенная, а, следовательно, и весь наш здешний человеческий мир утрачивает свою самостоятельность по отношению к Божеству. Тем самым он в одно и то же время и возвеличивается и умаляется, сводится на нет.

Если человек уже здесь и теперь есть явление вечной идеи, то какого ему еще желать совершенства: он уже теперь — часть божественного мира, необходимая и незаменимая и должен оставаться носителем Божества, что бы он ни делал. Если бы Соловьев довел этот ряд мыслей до конца, он должен был бы или отрицать самую возможность греха, падения, или же признать самый грех явлением Божественной сущности. Раз в явлении не может быть ничего, чего бы не было в сущности, все наши грехи д пороки суть грехи самой божественной идеи, пороки вечной Премудрости-.

С другой стороны, эта точка зрения, доведенная до конца, превращает все временное в призрак или в бессмыслицу. Мои действие во времени как и все вообще временное не в состоянии прибавить ничего существенного к тому, что дано в вечности. Если так, то зачем же нужна наша жизнь во времени? Если мировая эволюция ничего не создает, не производит никаких новых ценностей, а только воспроизводит во времени то, что было и есть в вечности, то ни о каком действительном усовершенствовании говорить не приходится: в таком случае прогресс как и все временное превращается в пустую видимость.

В чем заключается для нас смысл временного нашего существования? В осуществлении свободы? В том, чтобы человек стал свободным сотрудником Божества, свободным участником Божественного дела? Таков действительно ответь Соловьева. Но тут есть внутреннее противоречие. Свобода человека во времени совершенно не вяжется с теми представлениями о вечной действительности и в частности—о вечном человеке, которое мы находим у Соловьева. Свобода есть или способность

360

к творчеству или она — ничто; она невозможна, если здесь во времени человек есть только явление вечной Божественной идеи — сущности. Свобода человека возможна лишь при том условии, если самая идея-первообраз, положенная в основу его существа, есть для нее не сущность, а идеал.

Только в этом предположении свободы временный, становящийся мир имеет смысл. Смысл временной действительности заключается, очевидно, не в простом повторении вечной божественной идеи, а в том, чтобы воспроизвести ее в свободе. Задача человека, — в том, чтобы он стал для себя и от себя тем, что он есть от века в Божественном плане. Это признается и Соловьевым, но к сожалению, он упустил из вида, что для этого человек должен быть свободен не только в Боге, но и от Бога.

Если человеческая свобода есть нечто новое, зачавшееся во времени, чего не было в вечности, то новым является и сам человек как существо, как свободный источник своих действий. Соответственно с этим должно быть отвергнуто учение Соловьева о предвечном существовании человека. Если до своего рождение во времени человек не существовал в свободе, то он не существовал вовсе. Ибо свобода есть существенное определение человека. Мой вечный первообраз не есть мое «я». Идее человека, — пока она есть только часть Божественной сущности, объективация вечной Божественной Премудрости, всецело определяемая Божеством и лишенная возможности самостоятельного самоопределения, еще не есть сам человек. Моя «самость» есть прежде всего возможность самостоятельного самоопределения; но по тому самому она необходимо есть нечто отдельное по отношению к вечному Божественному космосу. Сущность Божества ни в каком случае не есть сущность человека ни в целом, ни в части. Только при этом условии отношение Бога и человека может быть мыслимо как взаимно свободное. С одной стороны, человек в своей сущности свободен от Божественного совершенства; но с другой стороны и потому самому Бог свободен от наших грехов и немощей. Наконец, только при этом условии соединение человека с Богом есть действительное освобождение от этих грехов и немощей и в этом смысле — нечто в самом деле новое.

361

Временная действительность может быть оправдана только при том условии, если она имеет смысл не только для нас, но смысл безусловный, следовательно, — для самого Бога. Есть известное изречение, что «время есть приостановка вечности». Но спрашивается, какой может быт смысл в этой приостановке, если во времени не создается никакой новой ценности, если во времени не творит Бог? Очевидно, время нужно для нового, еще не бывшего в вечности дела Божества. Но если такое дело есть, и если человек призван в нем участвовать, то отношение его к вечной Божественной Премудрости ни в каком случае не может быть отношением явление к сущности. Отношение человека к Мудрости может и должно быть философией, т.-е. любовью к мудрости; но это возможно именно потому, что для человека Мудрость есть другое. Для человека она есть должное именно потому, что она не есть его сущее. Она заключает в себе вечную идею человека; но она. ни в каком случае не есть ни вечный человек, ни вечное человечество.

В основе аргументации Соловьева лежит дилемма: или человек есть явление Софии, или его бытие только феноменально: он — или теофания, или пустой призрак. Нетрудно убедиться, что эта дилемма, покоится на пантеистическом предположении. — Только Бог есть сущее: поэтому все, что существует действительно, реально, так или иначе есть явление Божества. В таком понимании отношение Бога к миру ясно сказываются следы учение Спинозы об отношении единой и вечной субстанции к ее модусам: недаром Соловьев признает, что его мировоззрение в молодые его годы складывалось под влиянием спинозизма 1).

Ошибка Соловьева — в том, что он видит в человеке порождение вечной Божественной природы естественное и необходимое. По его воззрению Бог не может существовать без человека 2). Если так, то основой отношений Бога к человеку должен быть признан фатум, а не свобода; но тем самым Бог становится виновником всего зла нашей действи-

__________________

1) Понятие о Боге, т. VIII, 26.

2) Чтение о богочеловечестве, 118.

362

тельности. Вывод этот становится неизбежным, как только мы вместе с Соловьевым признаем человека частью вечной божественной действительности.

На самом деле, однако, последнее предположение для нас вовсе не необходимо: отрицать вечность человека, допускать возникновение его во времени, вовсе не значит признавать, что бытие его только феноменально и должно исчезнуть во времени. Чтобы убедиться в этом, необходимо принять ту единственную точку зрения, которая согласуется с идеей Бога как Безусловного: тем самым мы освободимся от последних остатков пантеистического воззрения. —

Как Абсолютное, Бог безусловно свободен от всякого становящегося, несовершенного бытия, — свободен от мира и над миром. Ставши на эту точку зрения, мы должны будем признать, что основа отношений Бога к человеку, как и ко всему сотворенному не есть необходимость. Человек, как и все конечное, не есть ни эманация, ни проявление божественной природы. Он — дитя божественной свободы.

Но если так, то очевидно, что бытие человека—не только феноменально. Божественная свобода, вот умопостигаемый, сверхвременный источник как нашего человеческого, так и всякого другого становящегося, несовершенного существования, — источник всей внебожественной действительности. То, что зачато в этой свободе, — следовательно, вне божественной сущности не должно быть на этом основании рассматриваемо, как только временное, призрачное явление, предназначенное к исчезновению. Ибо это значило бы признавал, что Бог в своей свободе не может создать ничего безусловно ценного, ничего пребывающего.

Допустить безусловную свободу Божества (а противоположное допущение не мирится с понятием Абсолютного), значит признать, что вне божественной природы и действительности Божественное сознание и Божественная мысль таит в себе бесконечный мир возможностей. Это значит, что творческим актом возможность может быть превращена в действительность, что Бог может назвал не сущее, как сущее, дать место раньше не бывшему. Иначе говоря, свобода Божества таит в себе возможность нового бытия, следовательно, возможность

363

возникновение во времени. Рождение такого нового бытие не противоречит понятию Бога как Абсолютного. Ибо, во-первых, это бытие полагается Богом в Его свободе к, следовательно, не ограничивает этой свободы. Во-вторых, оно полагается вне Божественной природы, утверждается как внебожественная действительность: поэтому оно не нарушает совершенства последней; движение, изменение, совершенствование, равно как и несовершенство, и зло остаются определениями внебожественного мира. В своей собственной действительности Бог остается от них свободным.

Такое отношение Бога к человеку и миру вопреки Соловьеву не есть произвол: ибо Божественная свобода не есть бессмыслица. Все ее действие определяются Богом как абсолютным смыслом и разумом всего. Под произволом принято разуметь свободу, не связанную какой-либо нормой. С этой точки зрение ясно, что божественная свобода не есть произвол: ибо ее творчество определяется прежде всего образом Божиим, который служит нормой для создаваемого; для всего необозримого мира внебожественных возможностей, которые составляют сферу действие божественной свободы, есть первообразы в вечной божественной действительности. «Создание из ничего» есть не что иное, как изображение этих первообразов в другом, в бытии, которое полагается Божеством в Его свободе. С этой точки зрение можно говорить не о вечности человека, а только о вечности его идеи. Вечное в человеке — не его сущность, а его индивидуальная норма — идея, не сущее в нем, а сущее в Боге, для него же — до совершения времен должное, точнее говоря — тот образ Божий, который должен в нем изобразиться. Но и этого достаточно, чтобы признать в человеке существо не призрачное, не феноменальное только. Ибо в Божественной свободе, — в творческом акте последней, — человек идеально связан с этим сверхвременным первообразом.

Связь эта — обоюдо свободная. Если сам человек во времени не есть необходимое проявление божественной идеи то, стало быть, последняя от него свободна; но по этому самому и человек свободен от своей идеи, т.-е. он может и не осуществить ее в своей деятельности. Но в последнем

364

случае он не достигнет единой истинной и подлинной божественной действительности, а расплывется в бесконечном мире пустых внебожественных возможностей.

Сущее в человеке — ничто вне божественной действительности: только поставленное в определенное отношение к божественной идее оно превращается в нечто. Только в Боге человек окончательно найдет свое «я» — свою безусловно совершенную индивидуальность. Но эта безусловно совершенная индивидуальность человека не есть нечто ему от века данное, — а только заданное, не источник его деятельности, а только цель, положенная его жизненному стремлению.

В Боге София — от века реальная Сущность; но для здешнего человечества она есть норма: пока человек не достиг своей норма, между ним и ею нельзя проводить знака равенства. Если же говорить о равенстве ожидаемом, о том равенстве, которое должно наступить в конце мирового процесса, как его завершения, то и тут следует присоединить существенную оговорку. София есть первообраз не только для земного человечества, но и для всех овец Божиих, хотя бы и не этого, земного двора. Образом Божиим является всякое существо, которое в своем сознании и в своей жизни способно стать проводником всеединства в мир. И, где бы ни жили носители этого образа, всюду они должны составить единое стадо единого Пастыря.

365

Страница сгенерирована за 0.25 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com