В соборе ев. Владимира в Киеве есть знаменитая фреска Васнецова — «радость праведных о Господе». Мы видим перед собою несметную толпу ищущих Бога. Бога не видать, но Он угадывается как общая цель, к которой со всех сторон устремлены пламенные взоры: Он чувствуется во всеобщем стремительном движении, полете человеческих душ, как невидимый для них самих источник вдохновения. Невидимо то самое, в чем все и все едино. У самого преддверие рая три строгих ангельских лика отделяют верующих от мира Божественного: они обозначают собою грань двух миров, отделяющую посюстороннее, здешнее от предмета человеческого искания: за ними в сиянии радужного неба предчувствуется потустороннее, запредельное.

В этом видении художника воплотилось то самое переживание, которое составляет жизненный нерв всего творчества Соловьева. Так же точно перед его умственным взором проходили вереницы ищущих, вопрошающих. Так же ясно он видел перед ними предел, положенный всему относительному, временному, конечному. И так же глубоко он чувствовал и угадывал запредельный, бесконечный смысл всего этого полета человеческой мысли, воли и чувства, — смысл для ищущих невидимый и многим из них — неведомый.

С такими чувствами изучал Соловьев историю человеческой мысли, историю религий, искусства и вообще человеческую историю. В многообразии человеческих верований, мыслей и дел, в столкновении противоположных воззрений и стремлений он чувствовал и находил единство', обусловленное общностью самого предмета искания, общностью конечной деля стремления. «Все философские направления», говорит он, «где бы они ни искали сущей истины, как бы ее ни определяли, — одинаково признают, что она должна представлять характер всеобщности и неизменности, отличающий ее от преходящей раздробленной действительности явлений» 1). Истина, которой ищет философия, обладает характером безусловности. Но так же точно правда безусловная и всеобщая есть искомое всех религий; так же точно безусловное, как красота, есть то, чего ищет человеческое искусство; безусловное, как добро, есть то, что предполагается всеми человеческими делами, как конечная цель всякого стремление и деятельности. Добро, истина, красота, — все это различные аспекты чего-то безусловного, чего ищут все. Всеми нашими делами и мыслями мы предполагаем и утверждаем что-то безусловное, в чем все объединяются.

Основное понятие всей философии Соловьева есть понятие Безусловного или Всеединого (ибо Безусловное есть то, в чем все и все — едино). Понятие это у него не есть произвольное предположение: оно оправдывается путем исследование человеческой мысли и воли и в результате этого исследование оказывается неустранимым, следовательно, необходимым предположением как мысли нашей, так и жизни.

Прежде всего, он пытается доказать, что предположение это—трансцендентальное условие всякой логики, — так что отвергнуть абсолютное—значит отказаться от разума, — отрицать возможность логической мысли. По Соловьеву, абсолютное предполагается всякой данностью, которая служит предметом мысли. — «В самом деле», говорит он, «раз дано бытие, необходимо есть сущее, раз дано явление, необходимо есть являющееся,

_________________

1) Философские начала цельного знания, 268.

раз дано относительное и производное, необходимо есть абсолютное и первоначальное.

Конечное, относительное существует несомненно—в этом мы имеем непосредственную уверенность; но в самом понятии относительности и конечности заключается предположение абсолютного и бесконечнаго, от которого получают свою действительность конечные и относительные вещи; следовательно, если мы признаем действительность этих последних, то с логической необходимостью должны признавать и действительность их абсолютного начала самого по себе» 1). Высказанное здесь Соловьевым могло бы быть выражено точнее и проще: предположение абсолютного содержится в каждом экзистенциальном суждении: ибо утверждать, что что-либо есть вообще (всеобщим или необходимым образом), значит, предполагать, что нечто существует в чем-то безусловном или безосновном. Или вообще ничего не существует или есть нечто безусловное, через которое есть все то, что есть.

Было бы глубоко ошибочно думать, что в приведенной аргументации Соловьева заключается что-либо в роде онтологического и космологического доказательства реальности абсолютного. Онтологическое доказательство от присущей человеческому уму идеи заключает к реальности соответствующего этой идее существа; космологическое доказательство от реальности данного мира заключает к существованию его первопричины. Совсем другое мы видим у Соловьева. Он отдает себе ясный отчет в недоказуемости того, что предполагается всяким доказательством.

«Разумеется», говорит он, «это заключение (т.-е. заключение от относительного к абсолютному) имеет силу только в том случае, если мы убеждены в достоверности логики или разумного мышления, которое заставляет нас от относительного бытие по самому понятию его заключать к сущему, как абсолютному первоначалу. Но на каком основании можем мы быть убеждены в истинности разумного мышления? Очевидно, логические аргументы неприменимы там, где дело идет о достоверности самой логики, следовательно, основанием здесь

_____________________

1) Там же, 310.

может быть только непосредственная уверенность. Таким образом, убеждение в действительности абсолютного первоначала самого по себе основывается вообще на двух актах непосредственной уверенности: во-первых, уверенность в действительности конечного эмпирически данного бытия, а, во-вторых, уверенность в истине логического мышление или разума» 1).

В приведенных словах Соловьева приходится отметить некоторую неточность: не относительное обусловливает собою достоверность безусловного, а наоборот: признавать и утверждать бытие относительное, конечное, «эмпирически данное» — значит связывать его с чем-то безусловно достоверным, что́ составляет логический prius всякой мысли и всякого сознания. Мышление или разум становится для нас достоверным не само по себе, а через безусловное. Само по себе Мышление Может быть истинным или ложным; разум может ошибаться. Верить в разум, или мышление, значит быть убежденным, что мысль может познавать безусловно достоверное; это значит утверждать разум как возможное вместилище безусловной истины. Предположение безусловного в нас — столь же необходимо, сколько и непосредственно. Абсолютное — условие не только экзистенциального, но и всякого нашего суждения: в нем и чрез него мы судим все то, что мы вообще судим: всякое суждение предполагает критерий истины, а таковым может быть только безусловное: судить—значит сопоставлять предмет суждение с чем-то безусловным, что предполагается как Истина. Так, по-видимому, понимает значение абсолютного в познании и Соловьев; если он говорит о достоверности абсолютного, как о чем-то обусловленном, опосредствованном достоверностью конечного, то мы имеем здесь скорее словесное недоразумение, нежели неточность мысли.

В действительности для Соловьева абсолютное — основание всякой достоверности: только при этом условии становится понятным, что он называет абсолютное, или сверхсущее, «безусловно первым принципом» всей своей философии 2).

Замечательно, что это решительное утверждение абсолютного,

_________________

1) Там же, 310.

2) Там же, 309.

100

как основы всякой логики и всякого познание у Соловьева связывается в неразрывное логическое целое с категорическим признанием относительности человеческого познания: относительное предполагает безусловное, так что, утверждал первое, мы тем самым утверждаем и второе: «если область нашего данного познание относительна, то-есть предполагает за собою некоторый абсолютный принцип, то из этого только принципа она и может быть объяснена, с него и должно начинать». Именно в силу своей относительности, условности и производности сознание наше не может быть объяснено само из себя: оно не заключает в себе самом своего начала. «Оставаясь на периферии нашего актуального бытие и познания, мы, очевидно, не в состоянии понять и объяснить чего бы то ни было, ибо сама эта периферия требует объяснения; мы должны, следовательно, или отказаться от истинного познание или перенести свой умственный центр в ту трансцендентную сферу, где собственным светом сияет истинно-сущее, ибо для истинности познания, очевидно, необходимо, чтобы центр познающего так или иначе совпадал с центром познаваемаго» 1).

Для господствующих антиметафизических течений современной мысли, в особенности же для современного кантианства будет камнем преткновение этот переход от логического анализа, процесса мысли к утверждению реального Абсолютного. А между тем, именно к этому выводу должен привести последовательный, до конца доведенный трансцендентальный метод. Ибо он, прежде всего, требует от нас, чтобы мы приняли необходимые, неустранимые гипотезы всякой мысли.

Но первая и основная гипотеза мысли, без коей обращаются в ничто все ее суждение и высказывания, есть реальное Безусловное. Судит о чем-либо иначе как в форме всеобщности и безусловности мы не можем; но ведь это и значить, что Безусловное есть логический prius, т.-е. априорное условие всякой мысли. Если нам скажут на это, что то безусловное, которое предполагается мыслью, есть только «методическое по-

_________________________

1) Там же, 311.

101

нятие», то это будет не только величайшим недоразумением, но и величайшим самообманом со стороны тех, кто это скажет. Ибо — одно из двух: или это понятие, будучи лишено реального значения, — обусловливает собою не возможность реального познания, а только движение мысли в пустоте; но в таком случае оно вовсе не есть «методическое» понятие: ибо под «методическим» можно разуметь только то, что приводит к действительному, реальному познанию. Или же этому понятию принадлежит значение реальное, т.-е. мы управомочены прилагать его к действительно существующему, высказывать о реальном мире суждения, имеющие безусловное и всеобщее значение. Но это возможно только в том предположении, что Безусловное есть реальное условие и реальная основа всего существующего, — то Сущее, которое все в себе содержит. Что в качестве нашего понятие Безусловное, есть в самом деле понятие методическое, в этом можно совершенно согласиться с кантианцами: мышление и в самом деле есть не что иное, как связывание всякого данного предмета с чем-то безусловным, что служит основанием всякой достоверности. Но все оправдание этого «метода», который составляет самую сущность мысли, — заключается в том, что понятию нашему соответствует реальное Безусловное, которое действительно есть как всеединое и всеобъемлющее.

Правильное приложение трансцендентального метода приводит таким образом к открытию необходимого онтологического предположения мысли — того самого предположение Абсолютного или Всеединого, из которого исходит философия Соловьева.

Против этого, конечно, будут возражать, что мысль не может основываться на предположении чего-либо трансцендентного мысли, — что мысль сама в себе, а не в чем-либо другом, ей потустороннем или внешнем, должна заключать свое безусловное обоснование.

Но и это возражение всецело покоится на недоразумении. В нем упущено из вида, что противоположность трансцендентного и имманентного — противоположность относительная, а не безусловная. Если бы Безусловное было трансцендентно всякой мысли как такой, это, попросту говоря, значило бы, что оно по самому существу своему и понятию исключает мысль;

102

тогда, разумеется, оно не могло бы быть основанием и условием мыслительного процесса. Но такое понимание безусловного было бы просто-напросто логическим абсурдом; ибо безусловное есть именно то, что все собою обусловливает и обосновывает, что́ содержит в себе возможность или мощь всего, а стало быть и мысли.

Если Соловьев утверждает, что условием истинного познание является перенесение нашего умственного центра «в трансцендентную сферу», — он этим, очевидно, и не думает утверждать, что Абсолютное трансцендентно всякой мысли как такой. Оно трансцендентно нашей несовершенной жизни и нашей несовершенной мысли, поскольку она сосредоточивается и утверждается в области относительного. Но как только мы перенесем наш умственный центр в «область трансцендентную», она тем самым из трансцендентной станет имманентной нашей мысли. Абсолютное должно стать средоточием мыслительного процесса именно потому, что само в себе оно содержит высшее основание и высшую потенцию мысли как такой.

Верить в нашу способность познание вообще можно только в предположении Абсолютного как объективного разума и смысла, всего. Или нет никаких частных истин, т.-е. никакого вообще познавания, или же есть Абсолютное как истина единая, всеобщая, или вселенская. Не только как истина, но и как разум всего, Абсолютное составляет необходимое трансцендентальное условие нашего познания. В предыдущей главе мы уже видели, что отчаяние в объективном разуме вселенной влечет за собой, как неизбежное последствие, отчаяние в субъективном человеческом разуме, т.-е. абсолютный скептицизм. И в самом деле, приходится допустить одно из двух: или объективное познание возможно, но в таком случае бытие укладывается в форму мысли, а, стало быть, мысль лежит в основе бытие и составляет предикат абсолютно сущего; или же Мысль безусловно чужда сущему, и в таком случае— ничто не познаваемо, ни сущее ни явление.

Я повторяю, что доказательства в точном смысле мы тут не имеем: предположение всякой мысли, а, стало быть, и всякого доказательства, — не доказуется, а вскрываются путем логического анализа и постулируются. Этим и измеряется значе-

103

ние аргументации Соловьева.— Она ставит нас перед неотразимой дилеммой: или мм должны отнести всякое познание и самую мысль к области иллюзий, или же мы должны признать абсолютное Сущее как разум, или логос мироздания. Им мы живем и движемся и есмы. Такова сущность ответа Соловьева на философское отчаяние мыслителей XIX века. Он ясно видел тот предел человеческой мысли, где кончаются доказательства. Но столь же ясно за этим пределом он видел общий предмет всякого философского искание и вместе— необходимый конец всякого жизненного стремления,—то запредельное, что служит основанием и утверждением всякой мысли.

«Всякое познание», с этой точки зрения, «держится непознаваемым, всякие слова относятся к несказанному»; и всякая действительность сводится к безусловной действительности 1).

II. План философии Соловьева и его жизненная программа.

Здесь мы достигли той центральной точки, в которой объединяется все миросозерцание Соловьева. Перед нами сразу открываются все задачи его мысли, — весь план его философии и его дела, ради которого он жил.

Абсолютное не есть только основание познания, но и основание всего, что есть; вместе с тем оно — и искомый смысл как мыслительного процесса, так и вообще всего процесса жизни. В одно и то же время оно есть и сущее и быть долженствующее, и идеал познание и истинное содержание — норма всякой деятельности.

Тог идеал, который дается этим нашей мысли, есть «цельное знание». В учении Соловьева это значить, что высшая задача мысли — понять все как одно целое в Абсолютном, — мир как всеединство. Но, раз всеединство — не только основание всего, но и цель, — то «цельное знание», которое должно видеть все в одном, не может иметь исключительно теоретического характера. — По Соловьеву, оно «должно удовлетворять

___________________

1) Критика отвлеч. начал, 292.

104

всем потребностям человеческого духа, должно удовлетворять в своей определенной сфере всем высшим стремлениям человека». Абсолютно-сущее «требуется не только нашим разумом как логически необходимое предположение всякой частной истины (то есть, всякого ясного и точного понятия, всякого верного суждение и всякого правильного умозаключения)—оно также требуется волей как необходимое предположение всякой нравственной деятельности, как абсолютная цель или благо; наконец оно требуется также и чувством как необходимое предположение всякого полного наслаждения, как та абсолютная и вечная красота, которая одна только может покрыть собою видимую дисгармонию чувственных явлений и разрешить торжественным аккордом их голосов мучительный разлад» 1).

В основном своем предположении и в конечной цели совпадают все способности человеческого духа, так что самое разграничение их становится условным. С одной стороны разум, в самой основной своей функции,—искании истины неотделим от воли, ибо без хотение истины, без желание ею обладать было бы совершенно невозможно ее искать; с другой стороны и воля неотделима от разума, ибо она требует прежде всего осмысленного существования; искание разума и хотение воли неразрывно связано с чувством недостающей нам полноты безусловного; наконец, только в жизни, проникнутой безусловным содержанием и смыслом, наше чувство может найти себе полное удовлетворение. Не один только человеческий разум не заключает в себе самом своего высшего начала; все существо человека связано с предположением трансцендентного. Безусловное для нас — все: стало быть, оно — не только истина, но и жизнь и красота.

«Еслибы», говорит Соловьев, «на вечный вопрос, что есть истина, кто-нибудь ответил: истина есть то, что сумма углов треугольника равняется двум прямым, или что соединение водорода с кислородом образует воду—не было ли бы это плохою шуткой? Теоретический вопрос об истине относится, очевидно, не к частным формам и отношениям явлений, а к всеобщему безусловному смыслу или разуму (λόγος) существую-

____________________

1) Там, же, 316, 317.

105

щего, и потому частные науки и познание имеют значение истины не сами по себе, а лишь в своем отношении к этому логосу, то есть как органические части единой цельной истины» 1). В истинном познании нам должен открываться смысл или разум вещей: мы должны познавать каждый предмет в его отношении ко всему, то есть мы должны знать место, которое данный предмет занимает в общем порядке или плане всего существующего 2).

Как видно отсюда, из самого понятие абсолютного как всеединого следует, что высший идеал познание есть великий синтез, т.-е. объединение всех частных познаний в одном цельном знании. Но не для одного только познания, а для всей вообще жизни всеединство должно послужить идеалом и нормой. Если Безусловное есть действительно все, то всякая жизнь, которая отделяет себя от него, есть жизнь ложная и призрачная; никакое существо не должно утверждать себя отдельно от него: в нем все и все должны объединяться. В этом и заключается идеал целостной жизни: практическое осуществление всеединства, которое служит содержанием этого идеала, есть мир, собранный воедино, ставший цельным в Абсолютном. Наконец, то же объединение, то же взаимное проникновение Абсолютного и относительного, единого и многого, — иначе говоря, — тот же великий синтез должен составить задачу цельного творчества, или свободной теургии. В нем единство безусловного содержание существующего должно явиться как красота 3).

Все эти подразделение основной жизненной задачи великого синтеза рассматриваются Соловьевым в тех трех отделах, на которые распадается его философия; задачу цельного знание у него пытается разрешит философия теоретическая; идеал цельной жизни составляет основную тему его этики; и, наконец, учение о цельном творчестве составляет главное содержание задуманной им эстетики. В течении всей жизни Соловьева остается неизменным принцип всеединства, лежащий в осно-

________________________

1) Там же, 316.

2) Еретика отвлеченных начал, II, 263.

3) Философск. нач. цельн. знания, 260—262.

106

ве его философии, а соответственно с этим сохраняются и намеченные уже в ранних его произведениях основные черты изложенного здесь плана. При этом, от начала до конца философской деятельности Соловьева практический интерес действительного осуществление всеединства в жизни стоит для него на первом месте; соответственно с этим в его философии этика составляет центр тяжести и потому излагается им, вопреки общепринятому порядку, не после, а до теоретической философии.

Первенствующее значение этики у Соловьева тесно связано с религиозным по существу характером всего его миросозерцания. «Абсолютное» или «Всеединое», лежащее в основе всего и служащее всему целью, есть идее по существу религиозная; мы имеем в ней философское выражение идеи Бога. То самое, что у Соловьева называется на философском языке «осуществлением всеединства» — на языке религиозном у него именуется «осуществлением царствие Божия». Как связуется в его учении религиозное и философское, — будет показано в последующем изложении. Здесь же мы можем только в самых общих чертах наметить ту жизненную программу, которой он оставался верен с юных лет и до конца жизни. В этой программе религия есть все, так что от нее получает свою задачу и самая философия. От соединение истинной религии, истинной философии и истинной общественности философ ждет осуществление настоящего ἓν καὶ πᾶν 1) т.-е. всеединства на земле. Ниже мы увидим, как и почему этот идеал всеединства для него совпадает с осуществлением совершенного Богочеловечества. Теперь нам предстоит рассмотреть, как осуществлялся, развивался и видоизменялся этот жизненный план Соловьева в различные периоды его творчества.

III. Понятие Абсолютного и источник философских заблуждений в суждениях о нем.

Нам предстоит здесь выяснить в общих чертах понятие Абсолютного или всеединого, как оно формулируется в

_______________________

1) Филоcофск. нач. цельн. знания, 309.

107

юношеских произведениях Соловьева. Подробное исследование его будет дано ниже, при изучении теоретической философии нашего мыслителя. Здесь же представляется необходимым лишь то предварительное с ним ознакомление, без коего понимание первого, подготовительного периода мышление Соловьева представляется невозможным.

Понятие, о котором идет речь, у Соловьева определяется двумя признаками. «По смыслу слова, абсолютное (absolutum от absolvere), значит, во 1-х, отрешенное от чего-нибудь, освобожденное, а во-вторых — завершенное, законченное, полное, всецелое». Здесь мы имеем отрицательное и положительное определение. Абсолютное, как отрешенное, тем самым противополагается всему частному, конечному, множественному, как от всего этого отличное, отдельное и свободное. Этим отрицательным определением отношение абсолютного ко всему, однако, не исчерпывается. По самому понятию своему абсолютное ничего из себя не исключает: если бы вне его было бы какое- либо другое, безусловно от него самостоятельное существо,— абсолютное тем самым было бы ограничено этим другим и, стало быть, — не было бы абсолютным. Оно есть по существу завершенное и всецелое, иначе говоря — единство всего. Абсолютное есть всеединое — ἓν καὶ πᾶν Оба отмеченные его признака в этом определении не только совмещаются, но дополняют друг друга, составляют неразрывное целое. «В самом деле, для того, чтобы быть от всего свободным, дли отрешенным, нужно преодолеть все, нужно иметь над всем силу, то-есть обладать всем в положительной потенции или силой всего; с другой стороны, обладать всем можно только, не будучи ничем исключительно, то-есть, будучи от всего свободным или отрешенным» 1).

В двойном качестве отрешенного и всецелого абсолютное в одно и то же время непознаваемо и познаваемо. Само в себе, как от всего свободное и отдельное, оно никогда не может стать материалом нашего познания; с другой стороны, в качестве всецелого абсолютное есть все во всем: всякое бытие есть его предикат. Постольку оно есть исключительный,

____________________

1) Филооофск. начала, 318; Критика отвлеч. начал, 293.

108

единственный предмет познания. Калюй бы частный предмет мы ни познавали, познание наше всегда так или иначе относится к безусловно сущему, как первоначалу всякого бытия: «мы познаем истинно сущее во всем, что познаем» 1).

С первого взгляда изложенное здесь определение абсолютного может показаться скудным и малосодержательным. И, однако, нетрудно убедиться, что в этих двух выражениях — «отрешенное» и «всецелое» немощное человеческое слово закрепляет и передает необычайное богатство и полноту переживаний.

Прежде всего, в этой краткой формуле мы имеем буквально в двух словах резюме всего хода мыслей, навеянного современной Соловьеву западно-европейской философией, — ее осуждение и оправдание. «Отрешенное и всецелое» — то самое, что составляет разгадку всех ее исканий. Материалисты и пессимисты искали смысла в здешнем мире, не нашли и его и пришли в отчаяние: в этом они глубоко правы, потому что по сю сторону его нет, потому что логос мироздание есть потустороннее, отрешенное. Так же глубоко правы и позитивисты в своем утверждении относительности знания. Эта относительность нашего знания, как и всего человечества, находит себе подтверждение в понятии абсолютного, как недоказуемого, непознаваемого, неизреченного.

Понятие абсолютного как отрешенного — то самое, на что навел Соловьева весь ход предшествовавшей ему европейской философской мысли; но этим же понятием изобличается односторонность и постольку ложность всего конкретного множества предшествовавших философских систем. Одни философы утверждали, что сущее есть мысль, другие, что оно есть материя, третьи, что оно есть воля; и вот оказывается, что оно выше и больше всего этого: сущее не есть ни то, ни другое, ни третье, ибо в своей недосягаемой высоте оно есть «отрешенное». Но именно потому, что оно отрешенное, оно есть всецелое и совершенное: именно потому, что оно не есть какое- либо бытие в отдельности, оно может быть всем в совокупности, началом единства всего.

В качестве всецелого абсолютное есть то, что дано во

_______________________

1) Философские начала цельн. знания, 308.

109

всем, единство необозримой множественности конкретного бытия. Вместе с тем оно—корень нашего существа, который реально воспринимается и переживается нами как во всем, что мы переживаем, так и отдельно от этого многообразие конкретных фактов опыта. Таким образом, в понятии абсолютного умозрение сочетается с данными опыта интимного, внутреннего и внешнего. Но ни умозрение, ни опыт сами по себе не в состоянии удостоверить для нас безусловного: опыт ограничен пределами относительного и конечного, а умозрение не имеет само в себе своего безусловного основание и опоры. По Соловьеву, оно зиждется на вере и только в ней приходит к сознанию основного своего предположения. Таким образом, уже в основном понятии абсолютного у Соловьева мы имеем начатки синтеза веры, умозрение и опыта.

С точки зрения изложенного здесь понимание абсолютного Соловьев судит предшествовавшую ему мысль. Односторонность существовавших доселе учений как религиозных, так и философских, изобличается у него понятием сущего, как всеединого, (ἓν καὶ πᾶν) «Те, кто хотят знать его только как исключительно единого, знают только оторванную, мертвую част его, и религия их как в теории, так и на практике остается несовершенной, исключительной, скудной и мертвенной, что мы и видим на Востоке. Постоянное стремление Запада, напротив — жертвовать абсолютным единством множественности форм и индивидуальных характеров». Понимание абсолютного как «всеединого», соответственно с этим, должно стать принципом новой вселенской культуры, объединяющей Восток и Запад 1).

Оставляя пока в стороне собственно культурные, практические задачи, вытекающие отсюда, мы вернемся к связанному с идеей абсолютного идеалу познание Соловьева; с точки зрение этого идеала он оценивает разнообразные философские учение настоящего и прошлого; при этом, в полемике против чужих учений его собственное понимание безусловного и истинно-сущего обогащается новыми определениями. —

_____________________

1) Философские начала, 309.

110

Мы видели, что абсолютное первоначало у него, во-первых, свободно от всякого бытия, а во-вторых, заключает в себе положительную возможность или силу всякого бытия. С этой точки зрение Соловьев определяет абсолютное как положительное ничто: оно есть ничто в том смысле, что не совпадает ни с каким отдельным бытием, ни с каким частным определением; оно есть ничто положительное в том смысле, что оно заключает в себе возможность всяких определений, бесконечную полноту содержания. Иными словами, «абсолютное есть ничто и все — ничто поскольку оно не .есть что-нибудь и все поскольку оно не может быть лишено чего- нибудь» 1).

Изложенное определение как нельзя более ярко освещает природу главнейших ошибок в понимании истины сущего. Соловьев сводит коренные заблуждение школьной философии к «гипостазированию предикатов», т.-е. к отождествлению самого безусловного или сущего с каким-либо одним из его определений с какой-либо одной из его сторон. Положим, я утверждаю: мысль есть, воля есть, бытие есть; такие утверждение в безусловной форме ложны, потому что мысль, бытие и воля суть только предикаты, которые не могут существовать без субъекта: они существуют лишь поскольку есть мыслящий, волящий, сущий. Сущность самых разнообразных заблуждений в философии сводится к тому, что нечто относительное возводится в безусловное, нечто, что может существовать лишь как определение или способность какого- либо субъекта, понимается, как самостоятельный субъект или сущее. Это и есть то, что Соловьев называет гипостазированием предикатов 2). Чтобы избежать этих заблуждений, он видит только один возможный путь: «признать, что настоящий предмет философии, как истинного знания, есть сущее в его предикатах, а никак не эти предикаты, отвлеченно взятые; только тогда наше познание будет соответствовать тому, что есть на самом деле, а не будет пустым мышлением, в котором ничего не мыслится» 3).

___________________________

г) Филооофск. Начала, 320; Критика отвлеч. Начал, 293.

2) Филооофск. начала, 305; Критика отвлеч. начал, 289.

3) Критика отвлеч. начал, 289; Филооофск. Начала, 306.

111

Отвлекая от сущего какой-либо из его предикатов и утверждая последний как нечто безусловное, мы, по Соловьеву, этим вдвойне погрешаем против идеи абсолютного: во-первых, абсолютное тем самым перестает быт для нас отрешенным, ибо оно сливается с одним из частных своих определений; во-вторых, в абсолютное этим вводится ограничение: исчерпываясь одним определением, одной какой-либо стороной бытия, оно тем самым перестает быть всецелым. Вопрос о точности изложенной здесь формулы Соловьева может быть решен только после всестороннего критического исследование его учение о безусловном и относительном: ибо для этого нам нужно знать, правильно ли его понимание всего относительного, как предиката Безусловного.

Однако, уже до решение этого вопроса мы можем признать глубокую правду, которая заключается в его учении о философских заблуждениях. Раз Истина есть Безусловное и Всеединое, корень основных философских заблуждений неизбежно заключается в подмене Безусловного чем-либо другим, в подстановке на его место чего-либо относительного, обусловленного.

IV. Точка зрения «Критики отвлеченных начал».

Изложенная только что точка зрение лежит в основе той попытки органического синтеза результатов предшествующей мысли, которую мы находим в «Критике отвлеченных начал». Книга эта, по словам Соловьева, «есть пересмотр различных начал, еще владеющих сознанием человечества и отражающихся в его жизни». Мы живем в эпоху господства частных идей, односторонних начал. Но, по Соловьёву, частные идеи— не более и не менее, как «особые элементы и стороны всеединой идеи», т.-е. Абсолютного. Односторонние начала в философии с этой точки зрение суть объективные определение истинно-сущего, подлинные его предикаты. В качестве таковых они сохраняют свое положительное, истинное значение лишь в связи с целым: будучи отвлекаемы от него и утверждаемы в своей исключительности, они становятся ложными. Ложь в

112

сфере идей таким образом состоит в исключительном утверждении отвлеченных начал. Первая задача философии заключается в критике, которая должна быть зараз и отрицательной, и положительной.

Говоря словами Соловьева, «Критика отвлеченных начал» должна, во-первых, устранить притязание частных принципов на значение целаго; само собою разумеется, что это невозможно без некоторого понятие о том, что есть подлинно целое или всеединое. Критика отвлеченных начал предполагает идею всеединого, «как некоторый безусловный критерий, без которого невозможна никакая критика». Но с этой точки зрение каждое «отвлеченное начало» получает и положительную оценку: ему указывается его относительное значение 1).

По словам Соловьева, «всеединая премудрость божественная может сказать всем ложным началам, которые суть все ее порождения, но в раздоре своем стали врагами ее, — она может сказать им с уверенностью: идите прямо путями вашими, доколе не увидите пропасть перед собою; тогда отречетесь от раздора своего и все вернетесь обогащенные опытом и сознанием в общее вам отечество, где для каждого из вас есть престол и венец, и места довольно для всех, ибо в дому Отца моего обителей много» 2).

Так понимаемая, «Критика отвлеченных начал» хочет быть шагом в положительном познании: «определяя истинное значение частных начал, как обособившихся элементов Всеединого, она (в результате своем) сообщает этому последнему некоторое содержание, развивает для нас всеединую идею. Таким образом Критика отвлеченных начал представляет собою уже некоторое, хотя еще весьма недостаточное и только предварительное обоснование начал положительных».

Словом, задача критики отвлеченных начал — одновременно аналитическая и синтетическая: аналитическая, потому что в каждом учении критик должен отделить положительное от отрицательного, отвеять зерно от мякины; синтетическая,

_______________________

1) Критика отвлеч. нач., I—II.

2) Там же, VI.

113

потому что вместе с этой аналитической работой философ должен собрать и связать в одно целое все то, что окажется положительным, истинным в философии настоящего и прошлого.

Сам Соловьев видит в «критике отвлеченных начал» скромный начаток величайшей синтетической задачи его эпохи. Он убежден, что «переживаемая нами критическая эпоха, эпоха исключительности и борьбы между отдельными обособившимися началами, приближается к своему концу». При этих условиях оценка этих начал в высшей степени своевременна: сознание их недостаточности должно подготовить поворот к положительным началам не только в мысли, но и в жизни.

По мысли Соловьева, «хотя тот великий синтез, к кото-. рому идет человечество, — осуществление положительного всеединства в жизни, знании и творчестве — совершится, конечно, не в области философских теорий и не усилиями отдельных умов человеческих, но сознан в своей истине этот синтез должен быть, разумеется, отдельными умами, сознание же наше имеет и способность и обязанность не только следовать за фактами, но и предварять их»1). Прежде, чем перейти к ближайшему изучению этого синтетического построения, необходимо отметить, что в самом понятии «отвлеченного начала» у Соловьева есть некоторая двойственность, которая вносит сбивчивость в его изложение. Во второй главе «Критики» это понятие определяется не совсем так, как в приведенных местах из ее предисловия.

Мы уже видели, что в предисловии под «отвлеченными началами» разумеются частные начала, обособившиеся элементы всеединого. Наоборот, во второй главе за отвлеченные или «отрицательные» начала признаются исключительно принципы, добытые путем разумного исследования в противоположность началам положительным или субстанциальным, воспринимаемым верою 2). В предисловии «отвлеченные» начала противополагаются всеединому; во второй главе они понимаются как противоположность религиозного вообще. В результате

_____________________

1) Критика Отвлеч. Нач., Предисловие, I—II.

2) 12—13.

114

столкновение этих по существу различных определений одного итого же понятие получается в «Критике отвлеченных начал» некоторая путаница. Казалось бы, с точки зрение второй главы, начала религиозные ни в каком случае не могут быть причисляемы к отвлеченным. Между тем, совершенно в духе своего предисловия, Соловьев в дальнейшем изложении относит в отвлеченным началам «отвлеченный клерикализм», коего отвлеченность выражается в отрицании свободного человеческого начала, в утверждении «Бога исключительного и в себе замкнутаго» 1). В том же смысле «отвлеченными» он, как известно, считает восточные религии, также исключительно утверждающие Божественное единство и поглощающие в нем человека.

Отмеченное здесь противоречие не устраняется и оговоркой, которая пытается смягчит чересчур резкую формулу второй главы. Соловьев признает тут же, что «безусловная, никакого общение не допускающая противоположность между положительными и отвлеченными началами существует только в стремлении, а не в действительности»: ибо с одной стороны с религией в богословии, всегда в большей или меньшей степени связываются элементы философские; с другой стороны ни одна философская система, не исключая наиболее отрицательных учений, не может вполне отрешиться от религиозного элемента веры 2).

Ясно, что этим пояснением к мысли второй главы, конфликт ее с предисловием не устраняется: ибо все-таки и здесь, — вопреки предисловию отвлеченное начало понимается не как частное вообще, а как начало рационалистическое в основной своей тенденции.

Ясно, что мы имеем здесь столкновение двух различных и несогласимых между собою стремлений. Это—борьба между самостоятельными влечениями гения Соловьева и литературными преданиями, унаследованными от прошлого. В предисловии, очевидно написанном по окончании всей книги, с полной ясностью сказывается тот широкий его универсализм, который восстает против всякой исключительности, как умственной,

________________________

1) 155.

2) Там же, 15.

117

так и религиозной; напротив, во второй главе еще сохраняются следы старой славянофильской привычки—вести одностороннюю борьбу против «рационализма».

Самая проблема синтеза отвлеченных начал перешла к Соловьеву от Киреевского. По словам последнего, «любовь к образованности европейской, равно как любовь к нашей, обе совпадают в последней точке своего развитие в одну любовь, в одно стремление к живому, полному, всечеловеческому и истинно христианскому просвещению» 1). Это уже—в зародыше идеал «цельности знания», более того, — цельности культуры; но путь к его осуществлению Киреевский видит в том, чтобы очистить европейскую образованность от ее «исключительной рациональности» и приобщить ее к восточному православию. Здесь, очевидно, — корень того несколько суженного понимание противоположности «положительных» (религиозных) и «отвлеченных» начал, которое мы находим во второй главе «Критики». Напротив, в «Предисловии» Соловьев делает значительный шаг вперед от славянофильства 2).

В связи с этим необходимо отметить здесь любопытную черту: славянофильская «борьба с западом» целиком укладывается в рамки данного во второй главе «Критики» противоположение «положительных и отрицательных начал»; между тем для той самостоятельной точки зрение Соловьева, которая выразилась в вышеупомянутом предисловии, та же схема оказывается прокрустовым ложем.

Хомяков упрекал вею западную культуру, в том числе и западные вероисповедание в «рационализме»; сущность же рационализма он видел в отрицании вселенского единства. С этой точки зрение нетрудно свести противоположность запада и востока к противоположности начал отрицательных и положительных. Для славянофилов е их односторонней борьбой против Запада такое противоположение вполне естественно. Но Соловьев вел борьбу на два фронте. Свое понимание все-

______________________

1) Обозр. соврем, сост. литературы, I, 162.

2) Уже в 1880 г. Б. Н. Чичерин замечает, что изображение отвлеченных начал как продуктов рассудочного развитие в связи с противоположением «рассудочного» идеалу цельного человека заимствовано Соловьевым у Киреевского (Мистицизм в науке, стр. 13).

116

ленской правды он противополагал как безбожному человеку Запада, так и бесчеловечному Богу Востока. В его глазах ход всемирной истории, как мы уже видели, определяется борьбой не двух, а трех сил. Из этих трех сил только две помещаются в схему второй главы «Критики отвлеченных начал»; рационалистическая западная культура более или менее соответствует «началам отрицательным»; «положительным началам» соответствует та вселенская, христианская культура, которая олицетворяется Россией; но для религий востока места вовсе не оказывается: ни к положительным ни к отрицательным началам они причислены быть не могут.

Характеристика положительных и отрицательных начал во второй главе «Критики» вообще отвлеченна, не жизненна, а потому слаба. Там, например, Соловьев утверждает, что положительным началам «присуще значение религиозное и жизненное», между тем как начала отвлеченные или отрицательные «имеют, напротив, характер научный и школьный». Положительные начала «по субстанциальности своего содержание и по своей непосредственной силе над сознанием способны овладеть всем человеком и целыми народными массами и, следовательно, воплощаться в жизни». Напротив, отрицательные начала по отвлеченному своему характеру «не могут соответствовать всем жизненным потребностям цельного человеческого духа, а по своему происхождению как общие результаты дискурсивных процессов, как обусловленные продукты рассудочной деятельности самого человека, они не могут иметь действительной силы и верховной власти над его сознанием и волей, и еще менее над субстанциальным чувством и глубокими инстинктами народных масс; а потому эти принципы являются только как бессильные и бесплотные тени живых идей, не могущие воплотиться в действительной жизни и ограниченные стенами ученых кабинетов и школ» 1).

Впрочем, и в этом отношении противоположность между положительными и отвлеченными началами представляется Соловьеву условною: «с одной стороны, и те люди, сознание которых определяется отвлеченными принципами, не могут, од-

______________________

1) Критика отвлеч. начал, 13.

117

нако, вполне устраниться от 'влияний общенародной жизни, а е другой стороны, отвлеченные учения, выработанные в ученых кабинетах и школах, выходят на улицу и площадь, и, овладевая сначала сознанием того смешанного и полуобразованного класса людей, который составляет большинство так называемого «общества» или «публики» и теряя, разумеется, в этом сознании свою научную обосновку, но сохраняя свой отвлеченный, рассудочный характер, оказывают затем постоянное действие и на сознание коренной народной массы» 1).

Нетрудно убедиться, что этими ограничениями вносятся в изложение Соловьева противоречия. Если отрицательные начала «не могут иметь действительной силы и власти над сознанием и волей людей», то они, очевидно, не могут оказывать «постепенное действие на сознание коренной народной массы»; если эти начала «могут выходить на улицу и на площадь», то никак нельзя сказать о них, что они — «бессильные тени, ограниченные стенами ученых кабинетов и школ». В действительности, отвлеченные и отрицательные начала не только проникают в жизнь, но порою приобретают непреодолимую власть над сознанием и волей людей: чисто светские революционные движение отличаются такою же интенсивностью, страстностью и фанатизмом как и движение религиозные. Власть отвлеченных начал велика не только в дни великих кризисов, но и в обыденной, спокойной жизни народов. Соловьев об этом знает; соответственно с этим он определяет задачу «Критики отвлеченных начал» как «пересмотр различных начал еще владеющих сознанием человечества и отражающихся в его жизни» 2).

Если бы отвлеченные начала не пользовались действительной силой и властью, в жизни, то и борьба против них Соловьева не имела бы ни малейшего смысла. Тем более удивительно, что несколькими страницами далее он отрицает эту силу. Источник этого противоречия — тот же, который уже был нами отмечен выше. С одной стороны, в «Критике отвлеченных начал» И чувствуется старо-славянофильская струя —

__________________________

1) Там же, 16.

2) Предисловие, стр. I.

118

наклонность к умалению значение основных принципов западной культуры; с этой точки зрение они превращаются в безжизненные тени; с другой стороны, в духе самого Соловьева те же начала получают гораздо более высокую оценку.

Мы должны были отметить здесь это противоречие с тем, чтобы больше к нему не возвращаться. Для нас важно установить, что в «Критике отвлеченных начал» традиционный, славянофильский элемент несколько задерживает развитие самостоятельной мысли Соловьева; впрочем, и здесь старо-славянофильским формулам принадлежит лишь второстепенное значение. Основная мысль «Критики» выражается не ими, а совершенно оригинальными формулами, данными Соловьевым в предисловии к ней.

119

Страница сгенерирована за 0.28 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com