Предлагаемый труд представляет собою результат всей моей предшествовавшей умственной деятельности. С начала восьмидесятых годов, когда я еще на школьной скамье впервые познакомился с юношескими произведениями Соловьева, и до сего времени я прожил с ним всю мою умственную жизнь; с ним так или иначе связано все то, что я думал до сих пор в области религии, философии и общественной жизни; все мои воззрение сложились в духовном общении с ним. т.-е. частью в связи с его влиянием, частью же в борьбе против этого влияния. При этих условиях, понятное дело, Соловьев не может быть для меня предметом исторического исследования: писать о нем — значит вместе с тем определить и собственное свое миросозерцание в важнейших, существенных его основаниях 1).

К этой цели были направлены главнейшие из предшествовавших моих трудов, которые, соответственно с этим, должны быть рассматриваемы как подготовительные ступени к настоящему.

В восьмидесятых годах разрушительная критика Соловьева заставила меня впервые разочароваться в церковно-политических воззрениях старых славянофилов, которые до тех пор я всецело разделял. Пережив вместе с ним и вслед за ним этот внутренний кризис

_____________________-

*) Такой постановкой задачи объясняется между прочим отсутствие. биографии в моем изложении.

III

славянофильства, я, однако, не мог принять его решение церковного и церковно-политического вопроса. Я никогда не разделял ни его переоценки римского католицизма, ни его резко отрицательных суждений о восточном православии; его идея «вселенской теократии» всегда внушала мне сильные сомнения.

Этими сомнениями были в свое время вызваны оба мои исследование о религиозно-общественном идеале западного христианства — в V-м и в XI веке («Миросозерцание бл. Августина2, Москва, 1892 г. и 2Идее божеского царства в творениях Григория VII-го и публицистов — его современников», Киев, 1897 г.). Историческая задача, которою я задавался в этих трудах (выяснение сущности «теократической идеи» западной Церкви), как может заметить всякий внимательный читатель, — привела меня к результату догматическому, — к определенно отрицательному суждению о средневековой, латинской теократии и к оценке римского католицизма вообще, как односторонней формы христианства законнического.

В этих выводах еще не было полного преодоление утопии Соловьева, мечтавшего о «теократии свободной» в отличие от «насильственной» теократии средних веков; но в качестве подготовительной ступени к этому окончательному результату они имели для меня большое значение. Во-первых, уже в то время во мне назревал ход мыслей, впоследствии приведший к определенно отрицательному выводу, — сомнение в возможности какой-либо иной теократии кроме принудительной, насильственной; во-вторых, сознание односторонности христианства западного заставляло меня внимательнее присматриваться к тем положительным ценностям христианства восточного, которые, благодаря полемическому увлечению, ускользнули от внимания Соловьева 1).

_______________________-

1) Другое мое сочинение, составляющее также подготовительную ступень к настоящему— «Социальная утопия Платона» (Москва, 1908), было мною составлено уже в то время, когда убеждение в несостоятельности теократической идеи Соловьева во мне окончательно со-

Не только в области церковно-политической, но и в области чисто философской, метафизической, я при жизни Соловьева не мог с полной ясностью определить своего к нему отношения. С одной стороны солидарность с основным началом его религиозно-философского учения, как мне казалось в то время, делала невозможным отделение от него. С другой стороны пантеистическая гностика, перешедшая к нему от Шеллинга и Шопенгауэра, смущала меня с юных лет, уже в восьмидесятых годах, когда я впервые познакомился с «Критикой отвлеченных начал» и «Чтениями о богочеловечестве». Помнится, что смущение эти разделялись и покойным моим братом кн. С. Н. Трубецким, который всегда восставал против отождествления «Софии» с сущностью мира и в беседах со мною высказывал точку зрения, очень близкую к той, которая в настоящем исследовании противополагается пантеистическим тенденциям соловьевской метафизики.

Разумеется, на расстоянии тридцати лет трудно с точностью восстановить, в какой мере эти юношеские беседы предвосхитили настоящий мой ход мыслей. Ощущение нашей близости, удержанное памятью, может быть и преувеличенным, так как тожества между нашими воззрениями все таки никогда не было: пересматривая юношеские произведение кн. С. Н. Трубецкого, я, при большом между нами сродстве, нахожу в них и существенные разногласие с моими мыслями: уже в восьмидесятых и девяностых годах этим вызывались оживленные споры между нами.

Ответственность за высказанное здесь, разумеется, целиком падает на меня одного; но чувство справедливости заставляет меня высказать здесь, сколь многим я обязан этому духовному влиянию и совместной работе с покойным братом, безо всякой, впрочем, надежды

_______________________-

зрело. Как видно из предисловия к этому сочинению, в нем социальная утопия Платона интересует меня по связи с социальной утопией Соловьева.

точно определить, где кончаются пределы этого многого и где начинается область моего собственного. Вопрос этот, впрочем, имеет значение второстепенное в виду обязанности каждого философа искать в философии не своего, а истинного.

Вообще разногласие с Соловьевым существовали всегда и у моего брата и у меня; но вместе с тем до весьма недавнего времени я ощущал какое-то могущественное препятствие, которое не дозволяло мне от него отделиться. Благодаря этому в 1901 году, несмотря на настойчивые просьбы кн. С. Н. Трубецкого, я отказался участвовать в том номере-сборнике «Вопросов философии и психологии» (№ 56), где после смерти Соловьева были помещены статьи о нем его друзей и почитателей. В то время я не мог ни противопоставить ему мою собственную точку зрения как что-то другое, ни излагать его миросозерцание как мое собственное; излагать же и воздерживаться от критических суждений, как это было сделано некоторыми другими участниками сборника, я также был не в состоянии, потому что его учение слишком сильно задевало меня за живое всем тем, что вызывало во мне сочувствие к нему или побуждало к противоречию.

Только несколько лет тому назад это психологическое препятствие как-то вдруг и разом рухнуло: я почувствовал возможность отойти на расстояние от Соловьева, ясно отличить его точку зрения от своей и заговорить о ней, как о чем-то в одних отношениях тожественном, а в других — существенно отличном от моего миросозерцания. И не только логический ход мыслей положил эту грань между нами, но в равной мере, если не больше, — исторические переживание новой по существу чуждой Соловьеву эпохи, то новое мироощущение, которое нам пришлось испытать в дни великих бурь и потрясений, разразившихся над Россией: Соловьеву было дано только предчувствовать, предвосхитить его в предсмертных пророческих видениях. Задача философской мысли — дать этому новому мироощущению ясную логическую форму.

Только при свете этих новых исторических пере-

живаний мне стало ясным почему, несмотря на все усилие мысли, несмотря даже на сознанные и притом существенные разногласие между нами, этот сдвиг, отделивший мое миросозерцание от учение Соловьева, был раньше для меня невозможным.

Чтобы попытка отделить в этом учении неумирающее от временного могла увенчаться успехом, нужна была, помимо работы мысли, — работа времени, то огненное испытание истории, в котором временное сгорает и остается только то, над чем бессильно время! Истина учение Соловьева могла отделиться от его заблуждений только при свете новой исторической эпохи.

Всякое философское учение может иметь значение общечеловеческое, лишь поскольку оно выражает собою какой- либо важный момент общечеловеческой жизни. Поэтому, чтобы преодолеть то или другое философское учение, корнями своими связанное с окружающей его духовной средой, недостаточно его до конца продумать: нужно кроме того его еще и пережить, не умом только, а всем существом отделиться от той исторической атмосферы, в которой оно выросло.

Учение Соловьева зародилось в насыщенной утопиями духовной атмосфере второй половины прошлого столетия; но ведь в той же атмосфере родились и некогда жили и мы — его современники: утопия социального реформаторства, утопия национального мессианства, утопия посюстороннего преображения вселенной, — все эти мечты, окрашивавшие в «розовый» цвет первоначальную точку зрение Соловьева, когда-то в той или другой форме владели и нашим воображением. Многие из нас, частью далекие, частью же близкие к Соловьеву, еще недавно увлекались или даже продолжают завлекаться ими до сих пор, — в том числе и те, кто, видя «спицу в глазе брата», при каждом удобном случае громко протестуют против иллюзий «розового христианства». Если теперь повязка начинает спадать с наших глаз и все эти утопии, когда-то, могущественные и преисполненные жизненной силы, мало-по-малу отходят в область пережитого, — в

VII

этом повинна не одна логика нашей мысли, но в гораздо большей степени — лотка жизни, разбившей иллюзии.

Именно в нашу критическую эпоху, когда разразившиеся над нами катастрофы нанесли сокрушительный удар романтическому утопизму во всех видах и формах, настало время понять учение Соловьева и дать ему объективную оценку. Но понять Соловьева — значит вместе с тем и сделать шаг вперед от Соловьева, известное изречение — Kant verstehen heisst über Kant hinausgehen — применимо и к нему, как и ко всякому великому философу, коего мысль еще не утратила своего жизненного значения.

Всякая мысль живая, жизнеспособная, неизбежно переживает мыслителя, впервые ее высказавшего, и продолжает свое развитие после его смерти. Поэтому всякий, кто овладеет ею в полной мере, неизбежно двигает ее вперед. Наоборот, тот «верный» ученик, который слишком ревниво отстаивает неприкосновенность мысли своего учителя, неизбежно остается позади ее, ибо, цепляясь за букву, он утрачивает дух, который движется и развивается. Этим определяется задача всех тех, кто хочет быть продолжателями Соловьева. Если мы верим в жизненную силу его мысли, то мы должны ее развивать; но развивать унаследованную мысль—значит прежде всего отделять в ней живое от мертвого. Замечательно, что те продолжатели мыслей сократовских и кантовских, которые были всего более озабочены сохранением в неприкосновенности исторического Сократа и исторического Канта, впадали в досократовские и докантовские точки зрения. Истинными продолжателями оказывались те ученики, которые, как Платон и Фихте, шире понимали верность учителю. — Они не закапывали в землю унаследованные от него богатства, но растили и приумножали их; а для этого—первое условие—освобождение живой мысли от того исторического балласта, который задерживает этот рост. Не возросла бы из мысли Канта величественная немецкая метафизика XIX столетия, если бы его продолжатели не выбросили за борт того мертвого придатка к ней, который заключается в странных и противоречивых утверждениях учителя о «вещи в себе».

VIII

Высшая дань уважения, какую можно воздать памяти умершего мыслителя — есть применение к его учению той имманентной критики, которая отделяет в нем сверхвременное от временного, растит живое и ради этого беспощадно отбрасывает отжившее 1).

Не только для развития и роста унаследованной мысли, но также ради ее влияния и распространения такая критика представляет необходимое условие. Наглядное тому доказательство-учение Соловьева. О нем теперь часто приходится слышать, что оно «устарело и отжило свой век». Можно было бы преклониться перед истиной такого суждения, если бы оно в самом деле было истиной; и с другой стороны можно было бы равнодушно пройти мимо него, если бы оно было чистой, беспримесной ложью. К сожаленью, однако в нем ко лжи примешана некоторая крупица истины, в нем есть полуправда, вводящая в соблазн; и именно этим исключается возможность равнодушного к нему отношения.

В учении Соловьева и в самом деле есть некоторые мертвые остатки прошлого, следы увлечений и иллюзий другой эпохи, теперь безвозвратно пережитых. — И именно это обстоятельство препятствует влиянию почившего мыслителя на современное поколение, которое, увы, слишком часто принимает скорлупу за зерно.

Если в учении Соловьева нет ничего, кроме шеллингианской гностики его метафизики, его национально-мессианической мечты о третьем Риме, его теократической схемы «Царствие Божия» в рамках церковно-государственной организации и его романтической грезы об осуществлении бессмертие через половую любовь 2), то отрицательные суждение о

_____________________

1) Само собою разумеется, что на расстоянии времени, при свете расширенного знание и жизненного опыта другой эпохи, это выхождение за пределы исторического горизонта того или другого философа доступно мыслителям несравненно меньшей его силы. Кто в наше время не «выходит за пределы» исторического Канта!

2) Что именно к этим мыслям и мечтам Соловьева сводится все его учение, этого, сколько мне известно, не утверждает ни один из его продолжателей.

нем совершенно правильны и уместны: в таком случае оно действительно умерло и не воскреснет, несмотря на все попытки его оживить.

Задача всего настоящего исследования заключается, напротив, в том, чтобы доказать, что оно живо: ибо все эти отжившие ныне мечты «Соловьева исторического» находятся в полном противоречии с той центральной его идеей Богочеловечества, которая составляет бессмертную душу его учения. Именно ею они осуждаются. В этом заключается то глубокое убеждение, к которому привела меня имманентная критика миросозерцание Соловьева.

Это прежде всего должны принять во внимание те последователи почившего мыслителя, которых смутит радикализм моей критики. Жизненный идеал и соответственно с этим — высшая норма всякой критической оценки у меня—одни и те же с Соловьевым. Соответственно с этим самая энергия отрицания и разрушения, которую найдет здесь читатель, обусловливается интенсивностью веры в этот идеал, энергией его утверждения! Единственная задача этой очистительной работы, выбрасывающей исторический мусор, преграждающий доступ к учению Соловьева, заключается в том, чтобы доказать, что в существе своем оно — живо, а не мертво. Чтобы жить, оно должно отделиться от мертвого: в этом — та мысль, которую я хотел выразить эпиграфом к настоящему сочинению.

Вопрос о том, что считать живым и что—мертвым в наследии великого философа, —всегда является спорным среди его продолжателей. Поэтому нечего удивляться, если и настоящая книга вызовет горячие споры среди современных продолжателей Соловьева; возможно даже, что именно в их среде она первоначально подвергнется наиболее решительным нападениям.

Для того общего дела, которому все мы служим, эти споры могут быть только полезны, лишь бы не упускалась из вида эта общность дела, — та единая задача, которая должна нас объединять. Расхождение ветвей всегда бывает признаком развитие и роста дерева: относительно жизни умственной это — столь же верно, как и относи-

тельно жизни растительной. В истории философии глубокие принципиальные расхождение и страстные споры между продолжателями великого мыслителя обыкновенно служили доказательством богатства и жизнеспособности завещанных им идей и вели к дальнейшему их развитию. Нам остается только радоваться, если подобные споры возгорятся вокруг имени Соловьева. В данном случае солидарность между спорящими должна быть им тем более дорога, что они связаны между собою не одним только уважением к памяти отшедшего мыслителя: все их спорные мнения, как бы далеко они ни расходились, представляют собою разветвление того единого ствола русской религиозной мысли, который возрос в Соловьеве, но укоренился гораздо раньше его и не прекратит своего развитие после его смерти. С целью подчеркнуть это единство между спорящими, это единомыслие между людьми, которые во многих отношениях являются литературными противниками, я выпускаю это мое авторское издание при книгоиздательстве «Путь», которое продолжает объединять нас, несмотря на все наши расхождения. Пусть это общее наше литературное дело служит и впредь выражением нашего общего пути, который не исключает индивидуальной самостоятельности каждого из нас.

_________

Хотя, как сказано выше, писать о Соловьеве для меня значило вместе с тем выяснять основы собственного миросозерцания, однако, по самому существу задачи настоящего исследования, центром тяжести в нем является все-таки оценка воззрений самого Соловьева: я мог высказывать собственное мировоззрение лишь в пределах этой темы, вследствие чего читатель, разумеется, не найдет здесь всестороннего его обоснование и исчерпывающего изложения.

В пределах оценки Соловьева я мог только поставить задачи, завещанные им его продолжателям и лишь в общих чертах наметить пути к их решению.

Второй том настоящего исследования, который заключает в себе мои окончательные выводы о Соловьеве, теперь печатается и не замедлит выйти в течение ближайших месяцев.

Москва. 18 февраля 1913 г.

Страница сгенерирована за 0.25 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com