Киреевский И.В. Несколько слов о слоге Вильменя

(1832).

Предыдущая статья об Императоре Иулиане *) принадлежит к тем немногим произведениям Вильменя, где благородная простота слога не изукрашена кудреватою изысканностью выражений и оборотов. Ибо, говоря вообще, язык Вильменя не столько отличается красотою правильною, строгою и классически спокойною, сколько живою, прихотливою грациозностью, щеголеватою своеобразностью и часто изученною небрежностью. Это особенно заметно в его импровизированных лекциях, где литератор не имеет времени быть сочинителем и перерабатывать свои невольные внушения по законам отчетливого вкуса, и где, следовательно, природный талант является со всеми особенностями своих красот и недостатков, как разбуженная красавица в утреннем неприборе. По той же причине, по которой Гизо на лекциях говорит больше дела и меньше фраз, чем в сочинениях обделанных на досуге, по той же причине в импровизациях Вильменя больше фраз и меньше дела, чем в его творениях кабинетных. За то фразы его, как удачный стих, как счастливая тема, остаются в памяти даже и тогда, когда они не выражают мысли новой или необыкновенной, хотя общая система мыслей Вильменя и нова и необыкновенна для Франции. Я говорю система, ибо не могу согласиться с теми, которые не находят

*) Тот же литератор, которому мы обязаны переводом этой статьи, столько же правильно, изящно и близко передал на Русский язык сочинение того же автора о Христианском Красноречии IV века. Сочинение это будет напечатано вместо предисловия к новому переводу Избранных мест из Св. Иоанна Златоуста, издаваемому г. Оболенским (переводчиком Платона и Геродиана) в пользу вдов и сирот духовного звания. См. 13 N. Телескопа.

62

ее во мнениях Вильменя. Да, не смотря на наружный беспорядок его мыслей, не смотря на небрежность его изложения, не смотря на кажущуюся легкость и случайность его положений, Вильмень имеет свою систему, и систему зрело обдуманную, ибо утверждения его нигде не противоречат одно другому; систему глубокую, ибо его мысли наравне с веком; систему твердо понятую и строго связанную, именно потому, что он может выражать ее так легко, так удопонятно и, по видимому, так поверхностно: ясность есть последняя степень обдуманности.

На слог Вильменя более других Французских писателей походит слог Бальзака, сочинителя Последнего Шуана, Картин из частной жизни и пр. и пр. Бальзак, также как Вильмень, любит удивлять неожиданностью оборотов, необыкновенностью выражений и небывалым сцеплением разнозначительных эпитетов; он, также как Вильмень, большую часть сравнений своих заимствует из жизни действительной и настоящей; он также позволяет себе иногда неправильность и нововведение для того, чтобы нарисовать мысль в ее живом цвете, с ее нежнейшими оттенками; — но не смотря на это сходство манеры, слог Бальзака, по моему мнению, отличается от слога Вильменя тем, что последний всегда почти верен чувству изящного приличия, между тем как первый, не смотря на весь талант свой, часто переступает за пределы грациозности в область неестественности. Вильмень скажет иногда фразу мишурную, но кстати; Бальзак повторит ту же фразу и часто не к месту. Вильмень иногда неправилен как литератор, но в самых неправильностях его вы видите человека со вкусом тонким и воспитанным посреди отборного общества; говоря мысль новую, для которой еще нет выражения, он скорее выберет оборот капризно разговорный, чем тяжело ученый, по такому же чувству приличия, по какому наши дамы, не находя Русских слов, скорее решаются на галлицизм, чем на выражение Славянское. Бальзак неправилен не меньше Вильменя; но неправильность его часто ни чем не оправдывается, и его изысканность иногда оскорбляет не только вкус литератора, но и хороший вкус вообще, как слишком высокий прыжок танцующего не на театре.

Особенно примечательно в Вильмене то, что, не зная по-Немецки, он в своих основных мыслях и особенно в

63

их литературных применениях, почти всегда сходится с мыслями господствующими в Германии. По моему мнению, это одно могло бы доказать нам, что познание Немецкой литературы значительно распространено между образованными Французами; что результаты Немецкого мышления обращаются там как монета, более или мене знакомая каждому, хотя еще новая и не всеми принимаемая, подобно нашим деньгам из платины.

64