Кареев Р. И. Философия, история и теория прогресса

Разбивка страниц сделана по: Очерки русской философии. Антология. Москва, 1996

Н. И. Кареев

Философия, история и теория прогресса

II

Весьма часто приходится встречаться с мнением, будто история не есть наука. Рассматривая аргументы, которые обыкновенно приводятся в пользу такого положения, можно придти к тому заключению, что в основе их лежит условный и односторонний взгляд на науку: под последней разумеют в таких случаях, собственно говоря, только известный вид науки, а не науку в широком смысле этого слова. Мы видели, что характерный признак науки вообще есть подчинение знания своему объекту, и с этой стороны против научности истории сказать ничего нельзя. Во-первых, история только воспроизводит факты, данные в действительности, и их только обобщает; во-вторых, она построяет свое знание, следуя действительной связи между отдельными фактами и их группами; в — третьих, свои общие положения она выводит из фактов же, а если прибегает к догадкам, то проверяет их опять-таки на материале, данном в действительности. И для исторической науки точность знания представляет собою высшую цель, а точность есть именно соответствие знания с действительностью, которое достигается его подчинением объекту изучения. Отрицающие научность истории только одно доказывают, что история занимается самими явлениями, взятыми каждое в отдельности или обобщенными, а не их законами, т.е. что история есть наука феноменологическая. В силу особого значения исторических явлений мы изучаем прилежнее отдельные, конкретные факты из этой области, нежели такие же одиночные явления из других областей, ценим знание их индивидуальной, неповторяющейся стороны. И историческая наука, как и всякая другая, может так обрабатывать свой материал, чтобы все ближе и ближе подходить к философии. Этого она достигает, во-первых, посредством обобщения отдельных фактов, во-вторых, через внесение некоторой стройности в изображение их связи, в-третьих, соединяя всю их область в одно целое.

Первые явления, на которые обратила внимание и которыми стала заниматься история, были выдающиеся “деяния”, res gestae,

219 

потом вообще деятельность людей, и такое направление исторической науки можно назвать прагматическим. Позднее обращено было внимание науки на явления другой категории, на “быт” людей, на то, что называется культурой, и в этом смысле возникло другое направление исторической науки — культурное. В интересах научной специализации возможно отдельное существование прагматического и культурного направления, истории “деяний” и истории “быта”, но каждое в отдельности взятое не даст полного исторического знания и может существовать только как ступень к нему. Полнота исторического знания достигается только объединением обоих направлений, но не в смысле механического соединения прагматического рассказа с культурным описанием, а в смысле стремления узнать значение “деяний” для “быта” и “быта” для “деяний”. С этой точки зрения мы в деятельности людей видим ряд актов, которые имели влияние на культуру, а в культуре другой ряд фактов, которые обусловливали людскую деятельность. Иными словами, задачей науки ставится изображение взаимодействия между “деяниями” и “бытом”, в котором и состоит исторический процесс: здесь историк не имеет уже права строго отделять прагматический рассказ от культурного описания; он должен изображать жизнь общества во всей ее полноте, исходя из того взгляда, что эта жизнь состоит в деятельности его членов, результатом которой являются перемены в его культуре и в изменении этой самой культуры, отражающемся на характере деятельности членов общества. Не прагматические или культурные явления делаются тут предметом науки, а явления общественные с их прагматически-культурным содержанием. Человеческое общество есть совокупность индивидуумов, объединенных в целое активными взаимодействиями и общими культурными формами: общественные явления, лишь разные стороны которых представляют из себя поступки людей, и культурные формы народов — и составляют предмет исторической науки в ее высшем направлении, примиряющем односторонности прагматизма и описания быта, в направлении, которое можно назвать культурно—прагматическим. Им только и достигается полнота исторического знания посредством обобщения двух бросающихся в глаза категорий исторических явлений под одной более общей категорией явлений социальных.

Историческая наука стремится внести и известную стройность в свое знание. На первых порах прагматическое направление не шло далее простой хронологической связи между “деяниями” и только с течением времени выработало и развило в себе привычку

220

к изображению последовательности фактов, как длинной цепи причин и следствий: nihil sine causa sufficiente, ничто без достаточного основания — таков девиз исторического прагматизма, рассматривающего каждый факт, как следствие одного и причину другого. С другой стороны, и культурное направление свои явления рассматривало только в хронологическом порядке, пока не стало доискиваться связи между двумя последовательными совокупностями культурных форм, как возникающими одна из другой: natura non facit saltus, природа скачков не делает — это изречение было распространено и на историю, и культурное направление нашей науки стало на точку зрения постепенного трансформизма всего того, что мы называем культурой, исключая всякую мысль о новом, которое не было бы преобразованием старого или не имело бы в нем корней. Последовательность фактов, основанная на причинной связи, последовательность явлений, основанная на постепенном трансформизме, — вот те две формы, которыми пользуются два направления исторической науки, чтобы расположить элементы своего знания в более или менее стройном порядке. Но в пределах самой науки дело на этом остановиться не может.

Изображение причинной связи последовательных человеческих действий необходимо предполагает и описание изменения тех условий, среди которых совершается эта деятельность, условиями же этими являются культурные формы общества: значит, чистый прагматизм не принимает в расчет, что причинная последовательность в разные моменты обусловлена различно, что каждый факт нужно брать не только в связи с его причиной и следствием, но и с условиями, среди которых он совершается. Притом каждое “деяние” имеет своим следствием не одно—другое “деяние”, но и какую-либо перемену в культурной обстановке последующих “деяний”. С другой стороны, изобразить последовательность культурных явлений, как их трансформацию, невозможно, не указав на те деятельности, которые участвуют в этой трансформации: не сами же собою изменяются культурные формы, а действиями людей, и потому понять изменение форм можно, только обратившись к рассказу о тех “деяниях”, которые производили перемены. Чисто культурное направление, так сказать, должно игнорировать, что культурный трансформизм имеет корень в изменяющейся деятельности людей, что каждую культурную форму нужно брать не только в связи с той, из которой она возникла, и с той, в которую превратилась, но и в связи с теми причинами, без участия которых не могло бы быть изменения, а последние суть человеческие деятель-

221

ности. Притом каждая культурная форма не только перерабатывается в новую, но и обусловливает человеческие деяния. С этой точки зрения исторический процесс представляется нам не как причинная последовательность действий и постепенный трансформизм культуры, взятые в отдельности или рядом друг с другом существующие, но как взаимодействие двух процессов: процесса деятельности людей, подчиненного причинности, и процесса изменения культуры, совершающегося постепенно. Эта последовательность общественных явлений с их прагматическим и культурным содержанием, подчинена одновременно самым общим законам всех явлений в мире, закону причинности (nihil sine causa sufficiente) и закону постепенности всяких изменений (natura non facit saltus), a оба они обобщаются в понятии эволюции, развития: историческая наука вносит стройность в свое знание, изображая жизнь общества, как его эволюцию, состоящую во взаимодействии деятельности его членов с существующими в нем культурными формами. Если полнота знания в исторической науке достигается соединением знания о “деяниях” членов общества с знанием его “быта”, то стройность получается только при изображении развития общества, как результата взаимодействия между этими “деяниями” и “бытом”.

Историческая наука может делать своим предметом эволюцию каждого общества, взятого в отдельности, но вследствие этого получаются только частные истории тех или других народов. Знание истории только тогда сделается цельным, когда оно обратится ко всем когда-либо существовавшим обществам и соединит частные истории в общую историю, поставив ей задачу изобразить эволюцию всех человеческих обществ, дать полное, стройное и целостное знание всех исторических явлений, более конкретное или более абстрактное. Чем абстрактнее будет это изображение всемирной истории, тем легче будет достигнуть полноты, стройности и целостности знания, и вот почему. Во-первых, понятие “жизнь общества” абстрактнее, чем понятия “деяний” и понятия “быта”, но оно полнее, ибо объединяет оба последних; во-вторых, при более абстрактном изображении эволюции мы упрощаем это изображение, сводя, так сказать, перепутывающиеся и хаотические нити истории к немногим более простым господствующим и менее из стороны в сторону колеблющимися, а потому более правильным линиям; в-третьих, знание наше делается более целостным, как скоро мы соединяем совокупность конкретных, но разрозненных народов, как части одного абстрактного целого — человечества.

222 

На этой ступени своего объединения историческое знание может с наибольшим удобством сделаться предметом обработки философской, целью которой должны быть еще большая целостность, стройность и полнота знания. Вполне целостного исторического знания наука, как таковая, дать не в состоянии: мы научно можем знать только историю прошедшего, историю настоящего, но не историю будущего, потому что науке дается не вся история от ее начала до ее конца. Будущее есть область вненаучная, и с этой-то именно стороны историческая наука не дает вполне целостного знания. Она не может дать и совершенной его стройности, если не представить себе естественного предела того взаимодействия между человеческой деятельностью и ее культурными условиями, которое лежит в основе всякого исторического процесса, а такой естественный предел мыслим лишь под условием цели, достижение которой мы можем приравнять наступлению такого момента, когда культурные формы вполне будут соответствовать основным мотивам человеческой деятельности. Наконец, наука, изучая действительные общественные явления, как они есть, не имеет целью исследовать, какими они должны быть, достигши высшей степени своего развития. Таким образом историческая наука на последней ступени объединения своего знания приводит нас к философии, которой мы в данном случае имеем право дать название историософии, на том же основании, на каком философию природы называют натурфилософией. Здесь начинается область творчества. Первый его момент — творчество идеала общественных явлений, возводящее научное понятие общества, как оно есть, на степень идеи общества, как оно должно быть. Этот идеал, в построении коего должны участвовать наши субъективные принципы и наше знание законов общественных явлений, представление о том, чем общество должно быть, и знание о том, чем оно быть может и чем не может, мы рассматриваем как цель нашей разумной общественной деятельности и всех желательных культурных изменений. На этой почве у нас возникает идея прогрессивных деятельностей и изменений культуры, как ведущих нас к этой цели. Второй момент упомянутого творчества заключается в построении того общего порядка, в котором может осуществляться прогресс, в создании формулы прогресса; идеал общества может быть осуществлен только историческим процессом, и мы для получения формулы прогресса начинаем смотреть на идеал как на цель исторического процесса, а в законах последнего искать те средства, которые делают возможным его осуществление, создавая таким образом представ-

223

ление об идеально-прогрессивном историческом процессе. Третий момент указанного творчества заключается в таком объединении исторической науки, чтобы на действительный ход истории можно было взглянуть с точки зрения формулы прогресса, т.е. подойти к реальной истории с предположением для нее известной идеальной цели, достигающейся известным образом, и, исследовав насколько эмпирический ход истории не соответствует формуле прогресса, произвести суд над доселе совершившимися историческими явлениями, сделать оценку всего хода истории, как его нам изображает наука, понять общий смысл всех уже известных нам перемен в судьбах человечества. Такое субъективное отношение к научному изображению эволюции всех человеческих обществ и создает философию истории. Философия истории есть изображение истории с точки зрения гипотезы, что у жизни человечества должны быть только одна разумная цель, одна разумная последовательность в ее достижении, одна общая всем людям основа этой последовательности. К такой задаче можно отнестись научно и ненаучно: ненаучное отношение заключается в идеализации истории, т.е. в представлении действительного ее хода, как совершенно разумного, в идеологии, стремящейся умозрением построить самый ход истории, в метафизике, которая под покровом реальной истории желает открыть какой-то идеальный процесс развития самой сущности вещей. Научная философия истории не идеализирует действительности, но судит ее с точки зрения идеала; научная философия истории не построяет ее хода, а берет его таким, каким нам дает его наука, и только оценивает его с точки зрения некоторой умозрительной формулы; научная философия истории ищет смысл истории, но не как ее сверхчувственную сущность, а как значение ее перемен для человечества. Чтобы философия истории была научной, необходимо соблюдение двух условий: во-первых, материал ее (факты, их последовательность, их соединение) должен быть ей доставлен наукой; во-вторых, та формула прогресса, с точки зрения которой она объединяет историческое знание, должна играть роль только мерки, которую мы прикидываем к действительной истории, а не плана, по которому она происходит, и сама мерка эта должна соответствовать измеряемому предмету, т.е. не заключать в себе такого идеала, чтобы его не могла осуществить история, не указывать к нему путей, не находящих себе места среди условий исторического процесса вообще, не искать основы движения к этому идеалу вне мира явлений человеческой жизни. Ненаучная философия истории не только произвольно распоряжается с данными

224

исторической науки, но пользуется и ненаучной историософией, создавая фантастический идеал, построяя научно невозможный путь его осуществления, принимая чисто фиктивную основу исторического движения.

В каждой философии истории необходимо соединены два элемента — научный и философский, элемент подчинения объекту знания и элемент чистого творчества. Философия истории в том научном смысле, о котором мы говорим, не должна вносить в историю ничего, чего не дала бы сама наука, кроме точки зрения, руководящей идеи, объединяющего принципа; это та же историческая наука только с философским элементом суда над историческими явлениями, оценки их последовательности, искания смысла в их совокупности, с известным освещением фактов. Эту руководящую идею дает историо-софическая формула прогресса, т.е. есть гипотетическое построение его законов, основанное на внесении в научное исследование духовной и общественной эволюции — объединяющего принципа разумной цели, к которой должна стремиться эта эволюция: существенное содержание историософии то же, что и в номологических науках, изучающих законы развития духовной и общественной жизни, т.е. в психологии и социологии, только построенное с особенной точки зрения идеала, который должен осуществлять это развитие. Самый идеал этот есть не что иное, как особый вид отношения к явлениям духовной и общественной жизни, не описание их или рассказ о них, не исследование их законов, а построение идеальной жизни с точки зрения известных принципов, или принципа. Эти принципы и представляют исходный пункт философствования: они лежат в основе идеалов личного и общественного бытия, создаваемых индивидуальной и социальной этикой; последние лежат в основе той формулы прогресса, которую вырабатывает историософия; эта формула, наконец, лежит в основе философского отношения к истории, дающего начало философии истории. Выше мы разделили науки на феноменологические и номологические, отнесши к первым историю, ко вторым психологию и социологию: философия истории есть философская феноменология, историософическая формула прогресса — философская номология, и в обоих случаях философский характер историческим или психологическим и социологическим занятиям сообщается деонтологическим элементом, понимая под деонтологией знание должного в отличие от онтологии не в старом метафизическом смысле, а в смысле знания о действительном, будет ли это знание явлений (феноменология) или знание их законов (номология).

225 

Деонтология, исследование вещи, как она должна быть с точки зрения того, что мы от вещи требуем, может быть только продуктом нашего творчества: здесь творчество со стороны науки ограничено только, так сказать, отрицательно указаниями на то, чем данная вещь по самой своей природе не может быть, иначе идеалы наши будут невероятны, фантастичны. Уже слабее творчество в философской номологии, в формуле прогресса: здесь оно получает новое ограничение со стороны науки, указывающей на те дознанные ею законы, действие которых в состоянии вести к осуществлению идеала, иначе наша формула прогресса будет произвольна, неправдоподобна. Еще более ограничивается роль творчества в философии истории: явления, о которых она говорит, их последовательность, которую она изображает, их совокупность, которою она занимается, даны нам самим опытом, и только точка зрения на эти явления, руководящая идея в рассмотрении их последовательности, объединяющий принцип в обозрении их совокупности суть продукты нашего творчества, а самих явлений, их последовательности и совокупности мы не придумываем, ибо иначе история будет совершенно фиктивная, никогда на самом деле несуществовавшая. Узнать a priori реальные факты истории, ее настоящий ход, все ее действительное содержание — невозможно, но вполне возможно отнестись ко всему этому с априорной точки зрения, подойти ко всему этому с априорной руководящей идеей, внести в знание всего этого априорный объединяющий принцип. Точно также a priri, одним идеологическим умозрением нельзя узнать законов развития духа и общества, не изучая действительных психических и социальных явлений: a priori можно только поставить этому развитию цель и исследовать, как это развитие могло бы осуществлять указанную цель, нисколько не предрешая того, что вообще на самом деле производит это развитие. Вполне априорны только те принципы, которые мы кладем в основу наших идеалов, они одни — продукты наиболее чистого творчества: идеалы личной и общественной жизни находятся в постоянном противоречии с действительностью, и с их точки зрения ту действительность мы судим и стремимся преобразовать прогрессивною деятельностью; действительный ход истории также не совпадает с нашим требованием, чтобы он был всегда прогрессивен, и в идее прогресса мы имеем руководящую идею при оценке действительного хода истории и при предъявлении требований наших к имеющей еще совершаться истории; вся совокупность действительной истории не укладывается в рамки целостного процесса, имеющего одну только

226 

основу, но с объединяющим принципом мы вносим в историческое знание целостность, стремясь узнать общий смысл всей совокупности исторических фактов, имеющих столь разнообразные основы. С эмпирической точки зрения история должна представляться необозримым множеством отдельных фактов, и высшее единство в эту совокупность разрозненных элементов возможно внести только двумя путями: либо предположив некоторое объективное единство в их основе, как поступала метафизика, стремившаяся вывести всю историю из одного начала, что приводило ее в конце концов к фиктивным пантеистическим концепциям, либо ставя себе задачу создать субъективное единство рассмотрения истории, определяя ее смысл для человека. С эмпирической точки зрения ход истории должен представляться нам крайне хаотическим, и стройности исторического знания можно достигнуть, лишь предположив, что хаос этот — одна видимость, но что в основе его лежит гармоничный план, как это и делала метафизика, думавшая найти этот план своей идеологией и потом искавшая действительный ход истории, чтобы подогнать его к своим измышлениям, или же требуемой стройности знания можно достигнуть, оценивая действительный ход истории с точки зрения некоторой воображаемой, а потому чисто субъективной гармонии прогрессивного процесса. С эмпирической точки зрения явления истории не заключают в себе всей полноты знания о судьбах человека; полноту эту метафизика думала найти, идеализируя действительность, т.е. приписывая каждому явлению воплощение идеала на той или другой ступени его развития, но научная философия не перекрашивает действительности в цвета оптимистической фантазии, а достигает полноты знания, беря явления такими, каковы они суть на самом деле, чтобы судить их с точки зрения того, чем они должны быть: она не отождествляет необходимого, как имеющего достаточные основания для своего существования, с должным, как имеющим достаточные основания, чтобы быть желательным.

Всем этим и определяется взаимное отношение научного и философского элементов в философии истории: наука дает знание исторической действительности как совокупности множества явлений, их хаотической последовательности и необходимости этой последовательности в зависимости от разных случайностей, стремясь объединить многое, насколько это возможно, найти в хаосе относительные порядки, свести случайности к условным необходимостям; в изображение обработанного таким образом материала философия вносит искание субъективного смысла в том единстве, к

227 

которому наука сводит многое, — стремление оценить те относительные порядки, которые наука находит в хаосе своего материала, с точки зрения порядка идеального, — желание произвести свой суд над условными необходимостями, к которым наука сводит все случайное, с точки зрения безусловно должного. Таким образом, если высшая задача исторической науки состоит в том, чтобы представить объективно эволюцию всех человеческих обществ, то философия истории есть не что иное, как субъективное отношение к этой эволюции, рассмотрение ее с точки зрения прогресса в жизни единого по своей природе человечества.

Историческая наука есть объективная феноменология жизни человечества: философия истории есть та же феноменология с субъективным элементом суда, оценки, критики явлений. Только в феноменологии духовной и общественной жизни человечества в ее развитии может существовать такое субъективное отношение без всякой метафизики. Философия истории природы (не сама философия природы, объединяющая наши физические знания при помощи общих гипотез) в таком смысле невозможна, по крайней мере, на научной почве. Если провести черту между миром природы и миром истории и между соответственными науками, то и в философии можно создать две особые области, философию мира природы, или натурфилософию, и философию мира истории, или историософию: обе они, как философские теории природы и истории, будут преследовать одни и те же цели, внося полноту, стройность и целостность в свое знание, но есть и коренное различие между ними, состоящее в том, что натурфилософия имеет дело с одним действительно существующим, тогда как историософия, сверх того, занята вопросом и о должном, т.е. первая имеет характер чисто онтологический, а во второй есть и деонтологический элемент. Поэтому историю природы (а не вообще ее мир) нельзя делать предметом философской обработки в том смысле, в каком мы философски обрабатываем не только мир истории в историософии, но и самое историю в философии истории. Человеческой деятельности и изменениям культурных форм, составляющих исторический процесс, мы можем поставить идеальную цель, не выходя за ее пределы мира явлений; действию слепых сил природы и изменениям в ее существах, составляющих процесс природы, мы не можем поставить цели, не выходя за пределы мира явлений, т.е. не становясь на ненаучную точку зрения метафизики. Человеческая история изучает деятельность людей и их результаты, но человеческая деятельность ставит себе вообще цели, между которыми мы можем найти цели

228

разумные, как истинные принципы, долженствующие руководить поведением людей, и применение которых создает благо; история природы изучает действие слепых ее сил и результаты этого действия — действие, целей себе не ставящее и, так сказать, равнодушное к добру и злу, которое может происходить для кого бы то ни было от его результатов. Человеческая история следит за изменениями духовной культуры и социальной организации, но и та, и другая существуют не сами для себя, а создаются людьми для удовлетворения их потребностей, а потому мы имеем право оценивать действительные культурные и социальные формы с точки зрения идеальных форм, вполне удовлетворяющих человека, их бессознательно или сознательно творящего. И история природы может следить за изменением форм ее бытия, форм механических и органических, но так как мы не знаем, для кого объективно они существуют, то в рассказе, например, о том, как одни животные виды сменялись другими, мы не можем делать оценки этих изменений с точки зрения целей, коим эти формы служат. Только и возможен тут научно один взгляд: взгляд на историю природы, как на подготовление мира истории, и тогда только история природы может быть рассмотрена с субъективной точки зрения; но это точка зрения не натурфилософии, а историософии, вынесение исторических идей за пределы мира истории в мир природы, раз мы видим в последнем лишь подготовление истории, процесс, приводящий к моменту, когда возникают некоторые существа, способные создавать себе идеалы и стремиться к их осуществлению. Историософия естественно становится на антропоцентрическую точку зрения, ибо и на самом деле человек — центр мира истории, через которого и для которого происходит все совершающееся в истории. Антропоцентрическая точка зрения в натурфилософии, наоборот, есть только фикция, законная лишь в субъективном смысле: объективно природа существует не только не через человека, но и не для человека.

Занимаясь науками, изучающими какую бы то ни было категорию предметов, мы имеем в виду не одно удовлетворение нашей любознательности, но и добывание знаний, необходимых в практической жизни. Такие знания имеют характер правил, которыми должен руководиться человек в том или другом деле, и совокупность известных правил представляет из себя теорию того или другого искусства, т.е. той или другой деятельности, направленной на приспособление природы или человека к тем или иным целям. Таких теорий столько же, сколько разных родов деятельности: они исследуют средства, ведущие к тем или другим целям, но цели су-

229

ществуют так или иначе уже раньше, нежели возникают соответствующие теории. И опытом истории или вообще духовной и общественной жизни пользуется человек во всех своих деятельностях, во всех своих теориях: не даром говорится, что история есть наставница жизни. И в областях, где искусство не состоит в прямом воздействии на природу, возникают такие теории: теория воспитания людей, теория управления ими, теория занятия науками и т.п. Сами по себе, однако, они не заключают в себе разработки вопроса о целях воспитания, управления, занятия науками и т.п., ибо эти цели они принимают как нечто извне данное, готовое: разработкой самих целей деятельности занимается особое направление критической и творческой мысли, исследующее вопросы о должном, — деонтология. Нам недостаточно знать, какими средствами должен пользоваться воспитатель или правитель для достижения своих целей, необходимо еще подвергнуть рассмотрению вопрос, какие цели воспитания или управления нужно считать целями разумными и хорошими. Применяя все сказанное к историческому процессу, как деятельности человечества, мы создаем, так сказать, теорию жизни ввиду разумных целей истории, теорию, которая есть лишь совокупность правил, какие только можно извлечь из формулы прогресса и подкрепить примерами из философии истории. Во всех теориях искусств, имеющих предметом человеческие отношения, все зависит от основного принципа, во имя которого ставится та или другая цель, которым определяется то или другое правило, которым указывается, что подлежит переработке нашею деятельностью: мы различаем между целями хорошими и дурными, оцениваем правила не только со стороны их целесообразности, но и со стороны их нравственного значения, рассматриваем предметы не только, как удобные для воздействия нашего, но и как его достойные и его требующие. Другими словами, в известного рода деятельностях мы находим принципиальную сторону, исследуя основной принцип поставленных нами себе целей, основной принцип правила, которым хотим руководствоваться, основной принцип вещи, подлежащей нашему преобразованию, т е. принцип вещи, в развитии которого должно состоять ее преобразование. Эта принципиальная сторона существует только в деятельностях, направленных на мир человеческих отношений: наши цели при воздействии на природу могут быть только достижимыми или недостижимыми, вроде, например, жизненного элексира или философского камня, дающих бессмертие и превращающих все в золото, но не имеют значения дурных или хороших, если только через воздействие на природу мы так или

230

иначе не задеваем человека; равным образом и технические правила переработки природы бывают целесообразными или нецелесообразными, не имея никакого отношения к нравственности, как соответствующие или несоответствующие ее требованиям; наконец, преобразование предметов природы состоит в изменении тех или других их признаков, которым мы не приписываем принципиального значения. По отношению к природе все наши цели одинаково хороши, все наши правила одинаково нравственны, все предметы в природе для нас имеют одинаковое внутреннее достоинство, ибо к природе у нас нет нравственного отношения. Вот почему в теориях искусств, имеющих целью прямое воздействие на природу, не возникает вопроса о достоинстве целей, которые мы преследуем: медицина принимает здоровье как свою цель, без дальнейших рассуждений и создает ввиду этой цели научную теорию своих правил. Иное дело с искусствами другого рода: тут недостаточно знать, что необходимо соблюдать такие-то правила, дабы достигнуть такой-то цели, нужно еще исследовать, какие же цели из всех ставившихся, например, государству или праву следует принять как разумные, истинные, нравственные. Ведь в понимании, положим, государства человечество колебалось между диаметрально противоположными воззрениями на его сущность, а потому и на тот идеал, осуществлению которого следует содействовать. Одна научная теория правил поведения, имеющих целью осуществление идеала, нас удовлетворить не может: мы противополагаем такой научной теории политического искусства философскую теорию политического идеала.

Это, я думаю, объясняет, почему отношение философии к миру духовной и общественной жизни, а, следовательно, и к миру истории, должно быть иным, чем к миру материального бытия, к миру природы. Этим же объясняется и значение философии в историческом знании.

Во-первых, занятие историей, как и всякая искусственная деятельность, должно иметь свою теорию, дающую известные правила, коими должен руководствоваться историк. Совокупность этих правил мы называем историкой, а к ней можно отнестись просто научно или философски, когда мы начертываем при помощи философских идей идеал исторического знания: тогда историка превращается в историософию.

Во-вторых, теория исторической науки немыслима без теории тех явлений, которыми наука эта занимается, т.е. без знания законов психологии и социологии; равным образом и историософия не-

231

мыслима без исследования того, что выше было названо формулой прогресса. Историософию создает таким образом внесение философского элемента в историку, как теорию исторического знания, и в психологию с социологией, как теории исторических явлений.

В-третьих, на историческую науку мы смотрим как на наставницу жизни, но в научных пределах она может давать только чисто эмпирические указания; наставницей жизни должна быть и философия, которая ставит жизни цели и создает формулу прогресса, как план жизни ввиду идеальной цели истории.

В-четвертых, историческое знание только тогда может быть полно, стройно и целостно, когда мы пользуемся материалом науки не ради удовлетворения одной любознательности чисто объективной, но и для удовлетворения потребности нашей судить явления как дурные и хорошие, оценивать их смену как переход к худшему или лучшему, находить во всей совокупности известных нам актов тот или другой общий смысл, поддержку бессознательного пессимизма или оптимизма, с которыми мы относимся к жизни человечества.

Во всех этих случаях вопрос о прогрессе занимает центральное место. Истории, как науке, ставится задача изображения эволюции, но что такое эта эволюция, если ей не поставить идеальной цели? Не все ли равно она, что смена фигур калейдоскопа? Как можно внести в историческую науку философский элемент, который позволил бы смотреть на эволюцию как на прогресс? Что, далее, в эволюции заключается такого, что позволяет ей быть прогрессивной и какие отсюда могут быть выведены правила для нашего поведения как исторических деятелей? Наконец, если стать на эту точку зрения, какой смысл имеет для человечества все, что доселе осуществлено историей, какую оценку можно сделать ее ходу в прошлом, какой приговор произнесет суд над исторической действительностью с точки зрения прогресса? Есть ли вместе с тем в прошлом доказательство того, чтобы прогресс в нем сколько-нибудь осуществился, малейшее ручательство того, что наши попытки располагать свою деятельность по формуле прогресса подвинут нас хоть немного вперед?

Но что такое прогресс сам в себе, в своей идее, т.е. как исторический процесс с определенной основой, формой и целью, безотносительно к тому, что в действительной истории можно назвать прогрессивным? Этот вопрос есть исходный пункт философии прогресса, которой мы просим не смешивать ни с научной теорией развития, ни с философией истории: от первой она отличается

232

своим философским характером, сохраняя ее номологическое направление, от второй — своим номологическим направлением, сохраняя ее философский характер. Взгляд свой на сущность и задачу философии истории и научные основы теории прогресса мы изложили в другом месте: считаем исчерпанным вопрос об отношении философии к истории в философии истории и достаточно уясненными те научные данные, которыми мы уже имеем право пользоваться в теории прогресса, и идем далее.

1898 г.

233