Отдел учительный

Церковные проповеди и так называемые речи, пастырские послания. Митр. Даниил. Учительные послания, принадлежащие непастырям (представителям монашества). Домострой.

Церковных проповедников, от которых сохранились до настоящего времени самые проповеди или слова, как мы сказали выше, известен и всего один. Он есть Владимирский епископ XIII века Серапион. Вместе с этим одним проповедником несомненным мы

146 

должны сказать о другом одном проповеднике проблематическом, от которого мы не имеем слов, но о котором имеем свидетельства, как будто бы выдающие его именно за проповедника. Этот второй проповедник есть Ростовский епископ того же XIII века Кирилл.

Старший по времени есть Кирилл, занимавший кафедру с 1231 по 1262 г. Под первым из двух годов читается в Лаврентьевской летописи довольно пространная похвальная запись о нем, в которой между прочим говорится, что в соборную Ростовскую церковь Богородицы собирались не только жители самого Ростова, но и приходящие из окрестных городов,—отчасти чтобы посмотреть на ее украшения, которыми она была обязана нашему епископу, отчасти же, чтобы послушать «ученья его, еже от святых книг». Выражение записи: «ученье еже от святых книг» может быть понимаемо двояко: или так, что Кирилл слагал свои собственные слова, пользуясь для сего творениями отеческими, или что он просто произносил (читал) в церкви отеческие слова. Гораздо вероятнее как будто первое, потому что во втором не было бы ничего замечательного; однако не невозможно, что—и второе и что замечательным при сем в глазах автора записи, принадлежащего к числу панегиристов и следовательно--наклонного творить замечательное, было или усердие, с которым епископ занимался произношением отеческих слов, или умение, с которым он их произносил 1).    ,

Епископ Владимирский Серапион был поставлен на свою кафедру митрополитом Кириллом III из архимандритов Киево-печерского монастыря в конце 1273 г., перед тем знаменитым собором, деяния которого сохранились до настоящего времени и присутствовавшие на котором епископы были непосредственным образом созваны митрополитом именно для его поставления (Деяния собора надписываются: «Правило Кюрила, митрополита руського (и) съшьдъшихся епископ: Далмата Ноугородьского... на поставление епископа Серапиона Владимирскаго»). После весьма недолговременного пребывания на кафедре он скончался 12 Июня 1275 г. В настоящее время известны пять церковных слов, которые усвояются Серапиону самыми их надписаниями и которые должны быть усвояемы ему с несомненностью, и два слова, которые, не быв усвояемы ему надписаниями, могут быть признаваемы за его слова с большею или меньшею вероятностью. Если положительным образом усвоят Серапиону и два последние слова и считать всех слов семь, то все-таки это будет немного; между тем он не один раз свидетельствуется перед слушателями (в несомненно принадлежащих ему словах), что многажды глаголал и глаголет им и что всегда сеет

1) Слово о небесных силах, представляющее собою не церковное слово, а статью, не принадлежит епископу Кириллу; не принадлежит ему и другое, усвояемое ему Филаретом [архиеп. Черниговским]в Обзоре [русской духовной литературы, 3 изд. 1884 г., стр. 57].

147

в ниву их сердец слово божественное. Из сего следует, что до нас сохранились или пока открыты не все слова Серапиона, а только некоторая их часть. Соображая предполагаемую многочисленность его слов с весьма кратковременным пребыванием его на кафедре епископской, нужно представлять себе дело так, что тотчас по занятии кафедры он предался делу учительства посредством церковной проповеди со всем усердием и что вел его с возможною неупустительностью. В начертании Правила или деяний Владимирского собора 1273 г. митр. Кирилл выразил свое желание и стремление очистить русскую церковную жизнь от разных бывших присущими ей недостатков, причиною которых между прочим были неустроение пастушское и обычай неразумия, т. е. небрежение высших пастырей-епископов и ненаученость пасомых. Можно поэтому думать, что избирая кандидата на праздную Владимирскую кафедру одновременно с тем, как созывать собор с указанною целью, митрополит позаботился выбрать такого кандидата, который подавал надежду явить образ истинного пастыря,— что он взял е последнего нарочитое торжественное обещание в сем смысле и что Серапион, заботясь достойным образом исполнить обещание и оправдать возлагавшиеся на него надежды, между прочим и предался со всею ревностью делу учения паствы посредством церковной проповеди (Многократные напоминания Серапиона слушателям о тяжком гневе Божием, постигшем отечество в лице Татар, как бы имеют своею темою слова митр. Кирилла, читаемые в деяниях Владимирского собора: «Какую прибыль, получили мы» и пр.,—см. выше первую половину сего тома стр. 66).

Все семь слов Серапиона, т. е. как несомненно ему принадлежащие, так и усвояемые только с вероятностью, представляют из себя по своим размерам и по своему характеру краткие поучения. Так как слова или поучения представляют большое однообразие в отношении к общему своему содержанию, то это последнее может быть обозначено, именно: в пяти словах (трех первых по счету несомненных и обоих вероятных) содержится так сказать суммарное (общее) обличение слушателей в греховности и призыв их к пробуждению от сна греховного, к покаянию и исправлению; в двух словах (четвертом и пятом по счету несомненных) содержится частное обличение некоторых, господствовавших в народе, суеверий, которые приводили его к убийству живых людей и к наруганию над телами людей умерших. Чистейшим образом содержание слов есть следующее. В первом слове, которое, как дается в нем знать, не есть первое в действительности и которое—неизвестно—есть ли первое по отношению в прочим открытым (ибо сих последних мы знаем только порядок, в каком они читаются в рукописях, но не действительный, который из них самих не виден), проповедник говорит, что, по словам Господа в евангелии, в последние лета будут знамения в солнце, в луне и в звездах, трусы но местам и глады,—что сказанное Господом

148 

сбылось ныне при последних людях, ибо много раз видели мы (проповедник и слушатели) погибель (т. е. затмение) солнца и луны и пременение звезд и даже увидели своими очами и землетрясение (которое было во всей Руси в 1230 г.)1), но что от всего этого мы нисколько не покаялись,—что наконец по попущению Божию пришел на нас язык немилостивый, который землю нашу опустошил, города пленил, церкви святые разорил и пр.; «ныне же, братье,—обращается проповедник к слушателям,—се ведуще (видяще?), убоимся прещения сего страшнаго», и увещевает их покаяться, отступить от скверных и немилостивых судов, от кровавого резоимания (ростовщичества), от всякого грабления, татьбы, разбоя и нечистого прелюбодейства, от сквернословия, лжи, клеветы, клятвы (лживой) и поклепов и от иных дел сатаниных: при этом проповедник укоряет слушателей за то, что много говорил им и мало видит плодов от своих обличительных речей. Во втором слове проповедник высказывает слушателям свое горькое сетование на то, что много раз говорил им, желая исправить их, и не видит в них никакой перемены,—что всегда (непрестанно) сеет на ниву их сердец слово божественное, и вовсе не видит, чтобы семя принялось и принесло плод: «молю (же) вы, братье и сынове,— взывает он к слушателям, — пременитеся на лучшее, обновитеся добрым обновлением, престаните злая творяще»; вот уже к сорока годам приближаются томление и мука (монгольские) и не прекращаются дани тяжкия на нас, голода и моры, так что не можем есть в сласть хлеба и скорби иссушили наши кости: а кто навел это на нас, как не наше беззаконие и грехи, наше непослушание и наше непокаяние? Древний великий город Ниневию, полный беззакония, Бог хотел истребить как Содом и Гоморру, и он покаялся по гласу пророка Ионы и избавился от погибели: мы же что будем на это говорит (т. е. говорить в оправдание своей нераскаянности),—чего мы не видели, чего с нами не случилось, чем не наказывает нас Господь Бог наш, желая избавить нас от наших беззаконий? В третьем слове проповедник говорит, что Господь по своему человеколюбию призывал нас к себе всякими казнями, но мы оставались глухи, и что тогда, подвигнутый яростью своею, Он послал на нас страшный бич свой,—язык немилостивый и лютый, который опустошил страну нашу страшным образом (проповедник рисует картину опустошения, произведенного Монголами в нашей стране при их первом нашествии); но поелику и от сего последнего мы не обратились к покаянию, продолжая оставаться тем, чем были, то Господь продолжает казнить нас всякими казнями.

1) Польские летописи у Пертца [Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum ex Monumentis Germaniae historicis recudi fecit G. H. Ferte. Annales Poloniae (Annales Poloniae ex recensione Arndtii et Roepellii in usum scholarum ex Monumentis Germaniae historicis recudi fecit G. E. Perte). Hannoverae, 1866], говорят, pp. 25, 41 fin., 95 fin., о землетрясениях в 1257 и 1259 гг.

149

«Что же подобает нам творити,—спрашивает проповедник,—да злая престанут, яже томят ны»? И отвечает, что большая заповедь самого Владыки состоит в том, чтобы мы побили друг друга, чтобы мы любили ближнего своего, как самого себя, чтобы тело свое соблюдали чисто, а не оскверняли блудом, чтобы не высокомыслили и не воздавали злом за зло. В четвертом и пятом словах, как мы сказали, содержится частное обличение слушателям за их суеверие, которое приводило их к убийству живых людей и к наруганию над телами людей умерших. Пребывание Серапиона на кафедре Владимирской совпало с трехлетним или более продолжительным неродом хлеба в России; его пасомые, как и все тогдашние Русские, суеверно принимали, что «обильем и скудостью жита владеют колдуны и что урожаи и голода бывают от их волхвования,—а также верили они, что производит голод надлежащее погребение в земле удавленников и утопленников; вследствие этого они предавали смерти, посредством сожжения огнем, тех людей, которых принимали за колдунов, и повыбрасывали из земли тела не задолго перед тем случившихся удавленников и утопленников: обличению слушателей за это суеверное убийство живых людей и за это суеверное наругание над телами людей умерших и посвящены наши два слова. В четвертом слове Серапион обличает слушателей за убийство волхвов, при чем уверяет их, что чародеи и чародейцы при помощи бесов могут действовать, по попущению Божию, только на тех людей, которые веруют им и боятся их, но что на тех, кто держит твердую веру к Богу, они действовать не могут и что казни, как учит нас слово Божие, посылаются на людей от Бога. В пятом слове, которое имеет свое нарочитое надписание: «о маловерьи», обличив слушателей за убийство волхвов и за выгребание из земли тел утопленников и удавленников и сказав, что казни посылаются на людей от Бога, Серапион увещевает слушателей отвращать от себя гнев Божий покаянием и оставлением своих злых дел, в которых за тем укоряет их, сравнивая их с погаными (под которыми, вероятно, должно разуметь Татар) и находя, что последние лучше их. В шестом слове (первом из вероятных), которое надписывается: «Слово о кончине мира» проповедник говорить о признаках приближения кончины мира, и находите, что писанная вся конец приимают и реченная знамения сбываются, а посему увещевает слушателей к покаянию; затем укоряете их за нераскаянность, не смотря на постигающие их казни Божии, и снова увещевает к тому же покаянию. В седьмом слове, которое надписывается: «Слово о мятежи жития сего», проповедник говорите о суете, ненадежности и изменчивости земной жизни и обличительно изображает господство в людях всякие неправды и всякого греха.

В литературном отношении поучения Серапиона очень хорошо составлены; насколько хорошо, что, будучи переведены на русский язык, они могут быть признаны за современные хорошие поучения. Недостат-

150

ком их может быт признано разве только то, что не соблюдается в них строго последовательный порядок в изложении отдельных мыслей. Но если поучения хороши как поучения, то не следует, однако и преувеличивать их достоинства и выдавать за образцы духовного красноречия. Краткие поучения, как бы они ни были хороши сами по себе, не могут быть таковыми образцами. Задача церковного красноречия, как и всякого другого, состоит не в том, чтобы говорить людям, что они не должны делать того-то и того-то: это они очень хорошо знают и без всякого оказывания, а в том, чтобы убеждать и убедить их не делать; но при помощи краткого поучения цель эта не достижима, ибо невозможно убеждать и убедить в двух-трёх словах, хотя бы слова были и очень сильны. Представим себе, что какой-нибудь политический или судебный оратор мечтал бы убедить своих слушателей в чем-нибудь при помощи такой речи, как наши краткие церковные поучения, и мы найдем это смешным. Как вид церковной проповеди, краткие поучения и обязаны своим происхождением именно людям, которые, имея усердие учить, не находили в себе полной к тому способности и которые хотели по крайней мере напоминать, если не могли настоящим образом убеждать. Не будучи настоящим убеждением, конечно, и напоминание не бесполезно; но не должно одному усвоят достоинство другого. Серапион писал краткие поучения и не написал пространных слов, нет сомнения, потому, что чувствовал себя способным делать одно и не чувствовал себя способным делать другого; находя его поучения хорошими, каковы они действительно, неправильно и несправедливо было бы отождествлять их с настоящими хорошими словами. В литературном отношении поучения Серапиона отрицательным образом весьма замечательны тем, что нет в них церковно-проповедной риторики в худом смысле этого слова.

Способность слагать и хорошие только поучения, а не настоящие слова, для человека просто грамотного очень замечательна. В разъяснение этого недоумения Серапион дает в своих поучениях некоторое основание подозревать, что он был человек не просто грамотный, но в виде исключения между нашими книжными людьми получивший где-то и от кого-то по крайней мере некоторое настоящее образование 1).

(Почему не ставим в числе проповедников митр. Феодосия, хотя и остались от него проповеди, см. выше первую половину сего тома стр. 524).

Кроме поучений, принадлежащих известному лицу, каков епископ Владимирский Серапион, встречаем в рукописях поучения безыменные, которые, судя по языку, относятся к нашему времени (а не древнейшему) и которые по признакам содержания должны быть признаваемы

1) Учился у латинских учителей в Галиции, в которой были эти учители? (Заметку о поучениях еписк. Серапиона—Н. Я. Аристова см., в 2-м томе Трудов 3-ьего археологич. съезда в Киеве, Киев 1878 г., стр. 41—48. Слово Серапиона в ркп. В. М. Ундольского см. в очерке А. Е. Викторова, стр. 40).

151

за Русские. Сколько встречали мы этих поучений, в литературном отношении весьма и крайне мало удовлетворительных, это—не поучения в собственном смысле, поизносившиеся в церкви, а келейные сложения монахов, которым только придана форма или дано название поучений. Одни из монахов наших одушевлялись искренним желанием учить, а другие одушевлялись честолюбивым стремлением делать тоже; но по своей малограмотности ни одни ни другие не в состоянии были писать обширных нравоучительных трактатов: и вот одни и другие и слагали маленькие и крошечные трактатцы, которым давали форму и название поучений.

Итак, на целые триста слишком лет между епископами нашими и всего только один церковный проповедник 1)! Впрочем, как выше говорили выше, нет в этом ничего слишком удивительного. Мы приняли христианство от Греков, когда у них уже давно перестало считаться обязательным для епископов делом учить народ посредством церковной проповеди и когда у них епископы уже чрезвычайно мало упражнялись в сем проповедывании. Но если в Греции епископы давно освобождены были или сами себя освободили от обязанности учить народ посредством церковной проповеди: то тем более епископы имели быть освобождены от нее или сами себя освободить у нас в России, где при отсутствии настоящего просвещения исполнение этой обязанности было бы до чрезвычайности трудно. С самого начала пошло у нас за обычное, чтобы епископы не писали и не сказывали церковных проповедей; а как пошло, так и продолжалось целые многие века, ибо было бы нечто совершенно не естественное, чтобы когда-нибудь потом епископы, переменяя установившийся обычай, сами захотели создать себе весьма тяжкий труд: а поэтому мы и находим у нас между ними проповедников только в виде самых весьма немногих исключений. Если за рассматриваемое нами время таких исключительных епископов мы находим и всего только одного, то, конечно, это уже слишком немного; но исключения суть именно исключения и могло бы их не быть даже и совсем ни одного. На это совершенное отсутствие у нас церковной проповеди не должно смотреть как на обстоятельство, достойное великого сожаления. Необразованные епископы наши могли бы составлять проповеди только крайне неудовлетворительные, а, следовательно, и собственное их проповедование имело, бы весьма мало смысла и значения; между тем в их распоряжении находилась в славянском переводе весьма обширная проповедная литература отеческая. Для епископов церковная проповедь составляет обязательный способ учения народа истинам веры и правилам нравственности христианской; но, как говорили мы выше (и как будем говорить еще) главный способ учения составляет не она, а школьное обучение детей, о чем должны бы были заботиться епископы. Достойно всякого сожаления, что не было школ для обучения христианству

1) Поучение Симеона Новгородского,—см. Синод. ркп. № 321, стр. 626.

152 

(как весьма немного их и теперь); но если вместе с школами не было и церковной проповеди, то об этом последнем—сожаление только уже не особенно большое...

Пастырям церкви, которые, по заповеди апостола, должны учить благовременно и безвременно, могут представляться частные нарочитые случаи, когда поучительное слово с их стороны является как нечто совершенно уместное и вместе желательное. Но так как слагать слова и поучения на частные случаи нисколько не легче, чем слова и поучения общие: то из этого само собою понятно, что в сем роде» проповедничества, уже по самому своему происхождению не обязательного, а только желательного, и которое без проповедничества общего и представляло бы из себя странную аномалию, наши епископы упражнялись не более того, чем в проповедничестве общем, т. е. не упражнялись ровно и совершенно нисколько. Впрочем, и здесь знаем все-таки одно исключение, это—митр. Макария, который, не ознаменовав себя трудами проповедничества общего, оставил после себя два памятника нашего проповедничества частного в двух поучениях или двух речах, сказанных вел. кн. Ивану Васильевичу при его венчании царским венцом и при его брачном венчании с Анастасией Романовной.

Венчанию Ивана Васильевича царским венцом надлежало совершиться с возможною торжественностью; поучение святительское или так называемая речь требовалась этою торжественностью: и митр. Макарий сложил поучение или речь, чтобы приветствовать нововенчанного царя. Брак Ивана Васильевича с Анастасией Романовной был уже не брак великого князя, а боговенчанного царя; поучение святительское должно было возвысить его торжественность: и митр. Макарий придал ему эту желаемую торжественность чрез свое поучение или свою речь к высоким новобрачным.

Содержание поучений или речей мы уже указывали выше (см. первую половину сего тома стр. 850), именно—в нервом или первой из них говорится об обязанностях царских, а во втором или во второй—об обязанностях христианских, царских и супружеских. В отношении к литературному достоинству поучения не представляют ничего выдающегося и ничего особенно замечательного; но они достаточно складны для того, чтобы могли быть названы совершенно приличными.

Есть еще третья речь митр. Макария, которая не совсем сюда идет, но которая оказалась бы на своем месте только в том случае, если бы была поставлена единственной представительницей особого класса речей панегиристическо-политических. Это—речь, сказанная митрополитом царю при победоносном возвращении последнего из-под взятой Казани. О содержания речи мы говорили выше (стр. 850 первой половины сего тома); об ее литературном достоинстве должно быть сказано то же самое, что о достоинстве двух предшествующих речей.

Пастырские учительные послания наших митрополитов разделяются на три класса: одни адресованы окружным образом (энциклически) ко

153

всему подведомому духовенству и ко всем мирянам; другие—к духовенствам и мирянам известных мест; третьи—к известным собраниям людей. Первого класса послания сохранились от митрополитов: свв. Петра и Алексея и от Даниила; второго класса—от св. Ионы (на Вятку, в Новгород и Псков), Геронтия (на Вятку) и Симона (в Великую Пермь)1); третьего класса—от митр. Макария (к царскому войску в Свияжске).

Обо всех посланиях ми говорили выше, в первой половине сего тома 2).

Кроме учительных посланий, принадлежащих митрополитам, известно одно таковое послание, принадлежащее епископу, и именно адресованное последним окружно ко всем священникам своей епархии. В надписании послания по некоторым его спискам 3) оно усвояется епископу Кириллу, и со всею вероятностью нужно думать, что оно принадлежит тому Ростовскому епископу Кириллу, о котором мы говорили немного выше (стр. 146 здесь) и который занимал кафедру с 1230 по 1262 г. Пока после нашествия Монголов не явился в Суздальской Руси митр. Кирилл III, епископ Ростовский был здесь представителем Русской церкви. Это именно временное церковное главенство и могло послужить для Кирилла особенным побуждением к тому, чтобы он адресовал к подчиненным ему священникам свое учительное послание, т. е. что он хотел показать себя временным главою, достойным своего положения.

В весьма необширном по объему послании епископ говорит священникам о божественной высоте и великой ответственности их звания и увещевает их быть в своей жизни и поведении достойным сего последнего, а отчасти преподает им наставления, как учить и духовно наказывать своих детей духовных.

Трудно предполагать, чтобы обращение епископа Кирилла с окружным посланием к подчиненным ему священникам было его собственным нововведением и гораздо вероятнее думать, что как временный заместитель митрополита в Суздальской Руси он хотел в сем случае подражать примеру прежних митрополитов. А из этого следует, что обращаться к духовенству или к духовенству и мирянам с окружными посланиями имели обычай уже митрополиты периода домонгольского

1) Грамоты в Новгород митрр. Феодосия и Филиппа [о коих см. в первой половине сего тома стрр. 524—526 и 532—538] деловые.

2) (В одном сборнике библиотеки Ундольского есть «поучение всеросс. митр. Феогноста»,—№ 1411, л. 259, у Викторова в Очерке собрания рукописей Ундольского стр. 54. Напечатано H. К. Никольским в 1-й книге VIII тома (1903 г.) Известий отдел. русск. языка и словесности Акад. Н. Поучения митр. Макария Лаврск. ркп. № 739, л. 615 (стр. 131); против разговаривающих в церкви,—Жмакин приложж. стр. 84). [Ср. 1-ой половины сего тома стр. 851 примеч.].

3) Оно напечатано в Прибавлл. к Творр. свв. Отцев, кн. 1.

154 

и что св. Петр не должен быть считаем в сем отношении инициатором 1).

Пастырские учительные послания митрополитов и епископов политического характера нам известны следующие: митр. Кирилла Новгородцам по поводу их ссоры с велик. кн. Ярославом Ярославичем, всего собора епископов и всего духовенства крамолившему против вел. кн. Василия Васильевича его двоюродному брату Дмитрию Юрьевичу Шемяке (писанное в небытность на Москве митрополита, перед поставлением в митрополиты св. Ионы), соборное послание вел. кн. Ивану Васильевичу III на Угру митр. Геронтия и особое послание ему же туда же архиепископа Ростовского Вассиана, два послания митр. Макария Ивану Васильевичу IV во время его похода на Казань.

О посланиях Кирилла (не сохранившемся сполна и в подлинном виде), Геронтия и Макария мы говорили выше, в первой половине сего тома, и здесь скажем только о посланиях соборно-епископском Шемяке и Вассиановом Ивану Васильевичу.

Послание к Шемяке, очень обширное по объему, заключает в себе немного собственно пастырски-учительнаго. Епископы излагают крамольному князю историю тщетной борьбы с Василием Васильевичем его отца Юрия и его старшего брата Василия (Косого), дабы показать ему, что кому Бог не назначил царства, тот напрасно усиливается получить его; затем, делают выписку из его докончальных грамот с Василием Васильевичем и укоряют его, что он ничего не исполнил по своему докончанию с последним; сделав ему увещание, чтобы он искренно смирился пред великим князем и во всем исправился к нему по своим грамотам, епископы в заключение обращаются к нему и с настоящим пастырски-учительным увещанием или поучением. Но приведши из истории три (не совершенно удачные,—не совсем идущие к делу) примера того, как Бога наказывает царей за гордость, они оканчивают свое поучение оговоркой: «имели быхом, господине, еще и много тобе писати от божественного Писания, но сам, господине, как ти дал Бог разум, потонку разумеешь божественное Писание». Очень может быть, что Шемяка и действительно потонку разумел божественное Писание; но если бы епископы чувствовали себя в состоянии предложить ему пространное поучение, то едва ли бы они остановились этим, и более чем вероятно, что на благовидный предлог не распространять поучение они ссылаются потому, что недостаточно чувствуют в себе искусства предложить его. Нам приходилось встречать отзывы о нашем послании, в которых оно признается за образец убе-

1) (Поучение, усвояемое Кириллу, епископу или митрополиту, есть соборное поучение в неделю православия. Павлов А. С.Памятн[ики канонич. права], col. 111. NB. А если оно поучение в неделю православия, то учительные послания св. Петр первый начал писать). [Ср. 1-ую половину II-го тома стр. 120].

155

дительного духовного красноречия; с подобными отзывами крайне трудно согласиться (епископы начинают послание высокою и далекою речью о падении первого человека Адама; но эта высоко-далекая речь даже и в высокопарном роде неудачна, а внезапный переход от нее к тому, что было в наши времена,—к истории Юрия Дмитриевича может и совсем развеселить читателя).

Епископом Вассианом писано послание Ивану Васильевичу по случаю нашествия на Россию хана золотоордынского Ахмата. Великий князь чем-то возбудил против себя гнев хана (но не тем, что явно замышлял свергнуть иго татарское), и последний, решив наказать строптивого подручника, двинулся с войском на Россию к верховьям Дона, отсюда, чрез нынешние губернии Тульскую и Калужскую, поворотил на северо-запад и расположился станом на берегу реки Угры, впадающей с левой стороны в Оку в 15 верстах выше Калуги. Патриотическая часть русского общества горячо воодушевилась мыслью и надеждой, что дать Татарам битву, подобную Куликовской, и позорное иго будет наконец свергнуто; но Иван Васильевич был не Дмитрий Иванович Донской. Он выслал войско против Татар и сам отправился к войску, но не думал вступать с врагами в битву; по некотором времени, под благовидными предлогами, он даже возвратился от войска назад в Москву. В столице вместе с ее жителями сидел в осаде наш архиепископ Ростовский Вассиан, который был весьма близок к государю, как его (бывший?) духовник и который стоял во главе патриотов. Архиепископ встретил великого князя жестокими укоризнами, в лицо называя бегуном и говоря ему: «дай мне войско в руки и посмотри, буду ли я, старик, скрываться от Татар»; общественное мнение так громко и небоязненно вопияло против поведения государя, что он наконец нашелся вынужденным снова возвратиться к своим полкам. Но он по-прежнему не помышлял о том, чтобы дать Татарам битву, а, уступая малодушию своему собственному и своих советников, начал попытки уладить дело с ними миром и отправил к хану послов с унизительными мирными предложениями. Когда об этих постыдных стараниях великого князя дошли слухи до Москвы, Вассиан и написал ему свое увещательное послание. Сказав государю, что в свой приезд в Москву, повинуясь молению и доброй думе митрополита, своей матери, князей и бояр, он дал было слово крепко стоять за православное христианство и за свое отечество против безбожного бесерменства и что, по доходящим до Москвы слухам, он смиряется перед ханом и молит его о мире и снова слушает своих прежних развратников, которые шепчут ему в уши не противиться врагам и предать им христианство, архиепископ простирает затем к государю свои увещания: он показывает ему, какое бесчестие и какой великий позор хотят привлечь на него его льстивые и трусливые советники; возбуждая его к мужеству, он свидетельствуется ему, что по словам даже языческого философа Демокрита, князь прежде всего должен иметь кре-

156 

пость, мужество и храбрость, напоминает ему примеры древних русских князей—Игоря, Святослава я св. Владимира, которые брали дань на греческих царях, Владимира Мономаха и других, которые столько много и так крепко бились с Половцами за русскую землю, и особенно пример Дмитрия Ивановича Донского, который поразил Мамая; не помянув прежних грехов Димитрия, милостивый Бог даровал ему славную победу над Мамаем за его решимость биться за веру, за церковь и за православное христианство до самой смерти: архиепископ одушевляет государя уверенностью, что если и он с чистым покаянием о своих грехах и с такою же решимостью дерзнет на стоящего перед ним христоненавистного супостата, то Бог не только дарует ему победу, чтобы избавить нового Израиля от нового Фараона, но и поработит врагов под нашу власть. Не совершенно обработанное и не совершенно небезукоризненное со стороны внешнего ораторства, послание тем не менее, поелику представляет собою не соплетение риторских фраз, а излияние искреннего патриотического одушевления, исполнено великой силы убедительности, и как подвиг гражданского мужества со стороны архиепископа Ростовского представляет нечто такое, чем по справедливости может гордиться наше духовенство. По словам летописи, великий князь не послушал убеждений Вассиановых и продолжал хлопотать о том, чтобы купить у хана мир. Но по крайней мере то главным образом должно быт объясняемо влиянием послания, что великий князь снова не оставил войска, а остальное докончил милосердый к нам Господь: пришла зима, настали страшные морозы, не смотря на бегство нашего войска Татары бежали, и это их бегство было концом их владычества над нами....

Митр. Даниил, как, говорили мы много выше (в первой половине сего тома), представляет из себя человека двойственного: по своим общественным нравам он нисколько не был пастырем—учителем, ибо отличался такой угодливостью пред государем, что не только дозволял последнему, но и сам ради него вероломным образом нарушал торжественные клятвы, и такою беспощадной и непримиримой ненавистью к своим врагам, какую только возможно себе представить; но в тоже время для исполнения пастырской обязанности учить словом он сделал столько, сколько никто из митрополитов, так что в сем последнем отношении он решительно выдается из ряда прочих митрополитов.

По искренней ли любви к книжности или из честолюбивого желания прослыть человеком ученым, что облегчало бы путь к архиерейству, Даниил постарался приобрести исключительным образом обширную книжную начитанность. Посредством этой начитанности поставив себя в возможность быть человеком учительным, он действительно хотел и старался, после того как занял кафедру митрополита, опять по неизвестным нам—тем или другим побуждениям, сделать из этой возможности такое употребление, которое в отношении к учительности

157

приобретало бы ему право на выдающееся место в ряду других митрополитов. Подлежавшие, он составил обширный сборник учительных трактатов; во-вторых, он с великим усердием занимался делом учительства в виде частных посланий к людям, искавшим у него слова учительного, так что написал этих, частных по форме, но нарочито учительных по содержанию посланий, сравнительно очень большое количество.

О сборнике Данииловом, содержание входящих в состав которого трактатов не только нравоучительное, но еще отчасти просто догматическое, отчасти догматико-полемическое, мы скажем ниже, в отделе полемическом (см. стрр. 221—224). Своеобразною по условиям нашей книжности особенностью сборника должно быть признано то, что он представляет из себя большую, настоящую, книгу. А так как настоящих книг, относящихся к области богословия, нашими книжными людьми произведено было и всего три: наш сборник и две полемические, и так как сборник отчасти имеет общее с последними содержание, отчасти находится с ними в прямой связи (именно с Просветителем преп. Иосифа Волоколамского): то и представляется нам удобнейшим, чтобы речь обо всех трех больших книгах богословского содержания была ведена в одном месте.

Имеем основания думать, что дошли до нас не все и, может быть, даже значительно не все частные послания митр. Даниила нравоучительного содержания 1). Во всяком случае и количество дошедших до нас сравнительным образом очень значительно, а именно—двенадцать. Если бы судить по настоящему времени, то, конечно, это было бы не Бог знает как много; но при суждении о книжных произведениях и письменной производительности того времени, о котором говорим, совсем нужно забыть о мерке настоящего времени. Для книжных людей того времени слагание письменных произведений представляло собою такой величайший труд, что даже автор и одного произведения, подобного посланиям Данииловым, приобретал уже все право на, титул писателя. А таким образом и двенадцать посланий составляют для того времени не немногое, а очень многое. А если предполагать, что мы имеем не все, написанное Даниилом в нашем роде, то получим, что он трудился в деле учительства путем частных посланий чрезвычайно усердно.

Из 12-ти посланий Даниила девять обращены к мирянам и три к монахам. Послания, обращенные к мирянам, писаны на следующие нравоучительные темы; 1) «яко житие сие прелестное яко сон мимо грядет^ (у Жмакина указ. соч. IV), 2) о страхе Божием, внедрение которого в себе есть начало спасения (у Жмакина IX), 3) о страшном суде, памятование о котором удерживает человека от грехов (у Жмакина VIII), 4) о духовном внимании и трезвении и брежении (именно—

1) См. Жмакина В. Митрополит Даниил и его сочинения. М. 1881 г., стр. 274.

158 

о непрестанном наблюдении человека над самим собою в отношении к нравственному состоянию, у Жмакина XIV), 5) о том, что святые апостолы и богоносные отцы человеческое житие на две жизни уставили— на иноческую и на супружескую и что приходящие к законному браку должны сохранять неоскверняемым ложе супружеское (у Жмакина VI), 6) о целомудрии и чистоте (у Жмакина XI), 7) о тех же целомудрии и чистоте и смешанно о многом другом, объемлющем почти все христианское нравоучение (у Жмакина XIII), 8) о вреде обхождения и бесед с женами и с мужами женовидными (у Жмакина X), 9) о блудных помыслах (у Жмакина XVIII) 1).

Если бы вместе с митрополитами и епископами мы не имели в числе писателей нашего нравоучительного отдела ни одного священника, то не было бы в этом совершенно ничего удивительного. У епископов вовсе не вошло в обычай сказывать церковные проповеди и таких проповедников оказывается между ними в виде исключения и всего на всего один: естественно, что не вошло в обычай сказывать проповеди у священников и неудивительно, что между ними мы не находим даже и ни одного исключения. Писать учительные послания к своим паствам священники, как это ясно, не имели нужды и побуждений. Остается третий вид учительства: писание частных учительных посланий. Видя между епископами представителем этого рода учительства не более, как только одного (сейчас помянутого митр. Даниила) и здесь мы не имели бы оснований удивляться, если бы не видели ни одного священника. Однако здесь в виде случайного исключения находим одного.

1) [В посланиях митр. Даниила нет таких резких внешних знаков и названий, которые полагали бы собою границы различным частям послания, как-то напротив строго соблюдается в словах Соборника. В посланиях самому читателю приходится отмечать отдельные его части, которых в большинстве случаев можно насчитывать также три. В первой части обыкновенно развивается мысль оглавления послания, затем следует отдел, всегда сравнительно обширный со всеми другими частями послания, представляющий из себя выписки из святоотеческих и других творений, за которым следует обыкновенно третья часть, состоящая из разных нравственных наставлений, иногда вовсе не связанных с общим предметом послания. В форме посланий м. Даниила находится немало спутанности, неопределенности, неупорядоченности и в литературном отношении они ниже посланий преп. Иосифа Волоцкого. Как в «словах» м. Даниил при изложении свидетельств является списывателем их, простым копиистом, мысль которого во время труда остается совершенно бесследной для дела, так и в посланиях замечается тоже отсутствие самодеятельности автора в пользовании святоотеческими свидетельствами, которые у него почти никогда не получают собственного, лично принадлежащего автору, освещения. Жмакин В. Митрополит Даниил и его сочинения. М. 1881 г., стр. 290— 292.—О побуждениях митр. Даниила к учительству, которые могут быть предполагаемы, см. в первой половине сего тома стрр. 737—738].

159

Этот один есть знаменитый временный любимец царя Ивана Васильевича священник Сильвестр, известный двумя нашего рода учительными посланиями, из коих одно, впрочем, не несомненно принадлежит ему, а только усвояется с вероятностью.

Одно послание, несомненное, написано Сильвестром к Казанскому наместнику и воеводе князю Александру Борисовичу Шуйскому-Горбатому (назначенному на свое место после взятия царем Казани, что было 2 Октября 1552 г.); другое, вероятное, к неизвестному лицу, подпавшему царской опале, под которым разумеют того же князя Шуйского (подпавшего опале в следующем 1553 г.). В первом послании Сильвестр, в ответ на желание князя получить от него учительное писание, поучает его добрым нравам христианским, обязанностям хорошего правителя и судии; приглашая, князя возвещати священническому чину новозавоеванного и новохристианского края, чтобы у них—священников церковное благочиние было по уставу и чтобы собственное их жительство было по святительскому наказанию и по преданию, подробно распространяется об обязанностях священнического чина. Во втором послании, в ответ на просьбу неизвестного лица ходатайствовать о нем, признавая себя бессильным ходатайствовать, преподает духовное наставление, что скорби посылаются на нас Промыслом Божиим для нашего исправления и что должно переносить их безропотно и с упованием на Бога 1). Оба послания по своему объему значительно обширные, и особенно первое из них, обширнейшее, написаны с старательным витийством, но с тем казенно-холодным по своему характеру витийством, когда фразы набираются помимо чувства, и с теми приемами, обычными этому последнему витийству в старое время, что расширение речи достигается посредством отступлений, не идущих к делу 2).

Подражая и соревнуя книжным представителям монашества греческого таковые же представители нашего русского монашества должны были бы с большим или меньшим усердием упражняться в слагании тех обширных и нарочитых списаний (трактатов и книг) нравоучительного и нравоучительно-аскетического характера, которых так много

1) Послания в Чтен. Общ. Ист. и Древн. 1874 г., кн. 1, стр. 88 sqq. Шуйский-Горбатов действительно ли подпадал опале несколько раз, как в послании?

2) (В Трудах 8-го археологич. съезда в Москве в 1890 г., т. II, М. 1895 г., стрр.           175—182, напечатана статья Д. П. Лебедева «Неизвестный Московский проповедник половины XVI в.» Автор предполагает, что слово, сказанное вел. кн. Ивану Васильевичу в 1541 г. по случаю победы над Крымским ханом, принадлежит Сильвестру, вызов которого в Москву относят к 1541 г. (Соловьев т. VI, изд. 3, стр. 51). Слово принадлежит Максиму греку—Лаврск. ркп. № 200, л. 15S об.; № 201, л. 377 об. Начни.: «Кто взглаголет силы Господня слышани сътворит хвалы его», у Лебедева стр. 177).

160 

было произведено в Греции. Но подобные обширные и нарочитые списания были вовсе недоступны или неподсильны для книжных представителей нашего монашества; они могли проявлять свою учительную способность только в списаниях более или менее кратких, в каковых действительно ее и проявили.

Эти краткие нравоучительные списания были слагаемы представителями нашего книжного монашества по двум побуждениям: или без всякого внешнего вызова, по собственной ревности простереть к целому обществу, какой-нибудь части общества и к отдельным лицам свое учительное слово, или же в ответ на обращенные к ним просьбы о преподании этого учительного слова.

Писания, слагавшиеся в ответ на вызовы, по своей внешней форме, как это само собою явствует, суть послания, адресованные к известным лицам. Что касается до писаний, слагавшихся по собственной ревности, то они суть или слова безлично и вообще обращенные к целому обществу или те же послания, обращенные к известным лицам.

Так как безличных учительных слов, авторы которых нам были бы положительно известны, сохранилось чрезвычайно немного, то мы скажем сначала о посланиях.

Послания, быв писаны, как мы сейчас дали знать, или по собственной инициативе писавших или вследствие обращенных к ним вызовов, разделяются на два класса по характеру содержащегося в них учения: одни обращены к лицам правительственным и поучают их как таковые; другие обращены или к частным лицам с целью их частного научения или же хотя и к лицам правительственным, но с целью их поучения не как правителей, а как частных людей.

Послания первого класса сохранились до настоящего времени: от преп. Кирилла Белозерского, от игумена Псковского Елизарова или Евфросинова монастыря Памфила, от преп. Иосифа Волоколамского, от старца того же Елизарова монастыря Филофея и от одного неизвестного монаха.

От преп. Кирилла сохранились два послания: к вел. кн. Василию Дмитриевичу и к его брату, князю Можайско-Белозерскому, Андрею Дмитриевичу.

Вел. кн. Василий Дмитриевич, почитавший преп. Кирилла, как строгого подвижника, посылал ему с его братией свою милостыню, при чем, прося его молитв, искал себе от него учительного слова. Воздавая князю посредством послания свое благодарение за один из присылов милостыни, преп. Кирилл и простирает к нему некоторое поучение. После общего напоминания о великой ответственности государей, поставленных от Господа пастырями над людьми (подразумевается—телесными) и после общего увещания не уклоняться на путь, ведущий в пагубу, преподобный поучает в частности великого князя возненавидеть властолюбие и гордость и братоненавидение, противное наибольшей заповеди Христовой о любви к ближним, я молит его показать милость и

161

жалованье к князьям Суздальским, которые были согнаны им с своего удела 1).

К князю Андрею Дмитриевичу, удельному князю Белозерской области, преп. Кирилл писал по такому же поводу, что и к его брату— великому князю. Простирая к нему свое поучение, он увещевает его смотреть, чтобы поставленные от него судьи судили праведно, чтобы не было в его вотчине корчмы, которая есть великая пагуба душам, и мытов, которые суть куны неправедные,—чтобы не было разбоев и татьбы,— увещевает унимать находящихся под ним людей от скверных слов и от лаяния, не лениться о том, чтобы самому давать управу христианам, как самому усердно посещать церковь и стоять в ней с подобающим благоговением, так и других относительно стояния в церкви учить тому же 2).

От игумена Памфила сохранилось послание, написанное в 1505 г. к Псковскому наместнику великого князя, и содержащее в себе увещание к последнему прекратить своею властью совершавшееся во Пскове в ночь под праздник рождества Иоанна Предтечи или под так называемый Иванов день «идольское, кумирское, по выражению игумена, празднование», состоявшее в известных, общих всей России, увеселениях, которые действительно представляли собою остаток язычества, и в собирании (что делалось в самый день рождества Предтечи) трав и кореньев для приготовления отравных зелейных питий и для волхвования 3).

Между посланиями преп. Иосифа находятся два послания, относящиеся к нашему классу,—оба к брату вел. кн. Василия Ивановича, Дмитровскому удельному князю Юрию (Георгию) Ивановичу.

Одно послание писано к князю в следствие его просьбы о письменном поучении, другое—по случаю голода, бывшего в Дмитровской области. В первом послании преп. Иосиф поучает Юрия Ивановича: обязанности к подданным—быть милостивым к ним и заботливым о них; обязанности к великому князю—оставаться верным ему и обязанности в отношении к самому себе—хранить чистоту телесную 4). Во втором послании Иосиф представляет и доказывает князю, что на нем лежит долг заботиться о пропитании его подданных 5).

От старца Филофея сохранились два послания нашего класса: одно к великому князю Василию Ивановичу, другое к Псковскому дьяку великого князя Мисюрю-Мунехину.

1) Соловьев, История России т. IV, стр. 6.

2) Оба послания в Истории Иерархии т. IV, стрр. 403, 413.

3) Послание в Дополн. к Акт. Ист. I, № 22 и в Псковск. 1-й лет.,— Собр. летт. IV, 278 (под 1505 г., к наместнику).

4) У Хрущ[ова в исследовании о сочинениях Иосифа Санина, стр.] 95. (В Волокол. ркп. № 535, л. 64 послание к Георгию Ивановичу—оно?).

5) Ibid., стр. 96.

162 

После взятия Константинополя Турками, как я не один раз говорил выше, предки наши накали смотреть на свое Московское государство как на третье православное Римское царство. Из этих представлений их о высокой роли, ставшей жребием Москвы, следовало то, чтобы она сама в свою очередь нарочито позаботилась стать достойною высокой роли. Одушевляемый сейчас указанными представлениями о Москве и вместе с тем опираясь на них, старец Филофей и обращается к великому князю с своими увещаниями озаботиться некоторыми исправлениями самого себя, церковной администрации и церковно-нравственной жизни общества. «Старого Рима церковь, говорит Филофей, пала неверием Аполлинариевой ереси, а двери втораго Рима, Константинова града, рассекли секирами и оскордами агарянские внуки, и ныне соборная и апостольская церковь третьяго новаго Рима, твоего державнаго царства, во (все) концы вселенныя в православной христианской вере светится паче солнца, и да знает твоя держава, благочестивый царю, что все царства православныя христианския веры сошлись в едино твое царство,— един ты во всей поднебесной царь христианам: подобает тебе, царю, держать это со страхом Божиим, убойся Бога, давшаго тебе это». Последние слова значат: надлежит тебе, государь, позаботиться, чтобы самому стать достойным имени царя и чтобы государству твоему стать достойным имени царства. Самого великого князя Филофей увещевает: во-первых, не уповать на злато и богатство и славу, пременить скупость на щедроты, а немилосердие на милость и утешить плачущих и вопиющих день и ночь, избавить обидимых из руки обидящих; во-вторых— не обидеть святых Божиих церквей и честных монастырей,—(не отнимать у них) данное Богови в наследие вечных благ, на намять последнему роду. В словах об уповании великого князя на богатство, и об утешении плачущих старец разумеет то, что после совершенного отнятия Василием Ивановичем в 1510 г. воли или прежней вольности у Пскова, в городе этом с его областью, по свидетельству Псковских летописей, настало правление совершенно грабительское, при чем грабительство отчасти было помимо великого князя, как злоупотребление со стороны его наместников и дьяков, отчасти же и не помимо его, ибо, по словам летописей, от существовавшей системы управления «нача казна великого князя множитися во Пскове» 1). Что именно разуметь в словах о необидении церквей и монастырей, остается неизвестным; может быть, тот замысл обобрать церкви и монастыри Новгородской епархии, который приведен был в исполнение после смерти великого князя в 1536 г. и о котором см. выше, стр. 735 первой половины сего тома. Дальнейшие увещания старца Филофея к великому князю состоят в следующем. Подлежавшие, что не возлагают человецы на себе право знамения честного креста и чтобы он позаботился о сем. Относительно этого мы будем говорить ниже в главе о богослужении. Во-вторых, чтобы он—

1) Псковск. 1-я лет. в Собр. лета. IV, 297 fin., еще ibid. 282, 288, 304.

163

князь исполнил святые соборные церкви епископами, да не вдовствует при его царствии святая Божия церковь. Здесь старец разумеет то, что великий князь очень долго оставлял незамещенною Новгородскую епископскую кафедру после низведения Серапионова. В-третьих, чтобы он искоренил горький плевел—содомскую мерзость, которая умножилась не только в мирских, но и в прочих, «о нихже—говорит старец— помолчю, чтый же да разумеет», т. е. среди высшего монашествующего духовенства 1).

В послании к дьяку Мисюрю-Мунехину старец Филофей восстает против мер, которые приняты были правительством по случаю свирепствования во Пскове моровой язвы и которые состояли в том, что на дорогах устроены были кордоны, что дома опустевшие запечатывались, что священникам запрещаемо было ходить к больным и что тела умерших не были погребаемы на кладбищах при церквах, а были вывозимы далеко за город. Порицая принятые меры и в особенности запрещение ходит священникам к больным для их предсмертного напутствования святыми тайнами, старец поучает дьяка, что моровая язва есть обнаружение гнева Божия, которому не должно и напрасно сопротивляться человеческими мерами 2).

Остающийся неизвестным по имени монах адресовал царю Ивану Васильевичу, между 1547 и 1551 годами, послание, в котором увещевает государя искоренить между высшими боярами и в монашествующем духовенстве злое беззаконие—содомский грех и в котором напоминает ему, что нет у Русских истинного крестного знамения но существу 3).

Послания второго, указанного выше, класса или частного характера сохранились до настоящего времени: от преп. Кирилла Белозерского, от преп. Нила Сорского и от преп. Иосифа Волоколамского 4).

1) Послание в Правосл. Собеседн. 1863 г. кн. I, стр. 343 fin.

2) Послание в Дополн. к Акт. Ист. т. I № 23.

3) [Ср. 1-й половины II тома стр. 770, примечание fin.]. Послание в Чтен. Общ. Ист. и Древн. 1874 г. кн. I, стр. 69. Что оно писано после 1547 г., видно из того, что государь—боговенчанный царь; что до 1551 г.,—нет узаконения о крестном знамении. Оно не принадлежит Сильвестру, ибо с какой стати сей стал бы писать послание к царю, когда был с ним лицом к лицу? И склад не Сильвестров. А мнение, что послание есть та речь, которою Сильвестр подвиг царя к исправлению (ibid).—нелепость: в послании не об исправлении самого царя, а об исправлении им одного порока в обществе. Сильвестр внес его в свой сборник потому, что считал за образец красноречия. (В «Сборнике Археологич. Института», кн. 4-ая, отделение 1-ое, стрр. 90—130, помещена статья проф. И. Барсова: «К вопросу об авторе послания к царю Ивану Васильевичу». Автор не признает слово Сильвестровым и считает вероятным усвоят его Вассиану Топоркову).

4) «Посланейце утешително к старице Александре» (Строев, Словарь, стр. 288) старца Волоколамского Фотия нравоучительное ли?

164 

От преп. Кирилла сохранилось нашего класса послание к брату вел. кн. Василия Дмитриевича, удельному князю Звенигородско-Галичскому Юрию Дмитриевичу. У князя лежала в тяжкой болезни супруга и он послал прен. Кириллу милостыню, прося молиться за больную. В благодарственном послании за милостыню, преп. Кирилл поучает князя смотреть на постигшее его несчастие, как на проявление Божия к нему милосердия и человеколюбия, которое призывает его к покаянию во грехах. Увещевая князя сделать это последнее, преподобный говорит, что кто творит милостыню и велит молить за себя Бога, а сам не отстает от своих неподобных дел, тому нет никакой пользы от его милостыни и Господь не благоволит на приношения такого человека. Выражая свое твердое упование, что Бог воздвигнет княгиню от одра болезни в случае усердного и покаянного обращения к Нему его—князя, преподобный увещевает последнего не скорбеть и тогда, если бы Бог позвал его супругу к Себе, ибо—говорит он—это должно понимать так, что ради ее добродетели Господь хочет упокоить ее от этой маловременной и болезненной жизни в оном нестареющем блаженстве. (Значительная часть нашего послания посвящена решительному отговору князя от предполагавшегося им путешествия к нему—Кириллу, ибо посещение князя, как прямо он изъясняет последнему, доставило бы ему похвалу человеческую, а последней по причине ее крайней опасности для монаха, он хотел—как тоже прямо говорит—всемерно бежать. К этой части послания мы возвратимся, когда будем характеризовать преп. Кирилла как представителя монашества)1).

От преп. Нила Сорского сохранилось 8 иди 9 учительных посланий. Все они писаны к монахам. Но в двух из них содержится нравоучение, столько же относящееся к мирянам, как и к монахам. Эти два послания суть: к иноку Кассиану, в мире Константину князю Мавнукскому или Манкупскому и к Вассиану Косому.

Кассиан, иноземец в России, представляющий из себя пока загадочную личность, до прибытия к нам и после прибытия претерпел многие скорби и, беды. В своем послании к нему, написанном именно по поводу этих претерпенных им скорбей и бед, преп. Нил поучает его о необходимости страданий и бедствий для человека в здешней жизни, как представляющих собою единственный путь к вечному блаженству в будущей жизни 2).

В послании к Вассиану Косому, написанном вскоре после его невольного пострижения, преп. Нил, утешая человека, внезапно подвергшегося жестокой. превратности судьбы и из самого знатного боярина, вдруг ставшего смиренным иноком, простирает поучение

1) Послание в Истории Иерархии, IV, 408 fin.

2) У Архангельского [А. С.Нил Сорский и Вассиан Патрикеев. Их литературные труды и идеи в древней Руси, ч. I, Спб. 1882 г.,] стр. 77.

165

о ничтожности этой жизни, о тленности и непрочности всего земного 1).

Между посланиями преп. Иосифа Волоколамского есть два, относящиеся к нашему отделу послании. Это именно—послание к неизвестному вельможе о миловании рабов 2) и послание к другому, также неизвестному, вельможе о рабе его, постригшемся в чернцы.

В обеих посланиях,—в первом нарочито, а во втором ненарочито, преп. Иосиф поучает должному обращению господ с рабами и должной о них попечительности в отношении телесном и душевном. Он указывает господам на то, что рабы суть равные с ними в очах Божиих, как крещенные одним с ним крещением и как искупленные одною с ними кровью Христовою,—что после кратковременной этой жизни настанет вечная, в которой не будет ни господ ни рабов и в которой первые будут призваны к ответу за последних 5).

И само по себе вероятно думать и положительным образом, из прямых свидетельств, мы знаем, что сохранившиеся до нас учительные послания представителей нашего монашества не составляют всего, что действительно было написано ими в нашем роде. Но как думать о количестве не дошедшего до нас, полагать ли его очень большим или не особенно большим, это—такой вопрос, на который трудно отвечать так или иначе. Что лучшие представители нашего монашества имели бы ревность учить, в этом нельзя сомневаться: но насколько вместе с ревностью они богаты были (обладали) уменьем это делать? Мы с своей стороны считаем более вероятным то, чтобы предполагать скудость, а не избыток или хотя бы даже достаток уменья; а поэтому и о количестве несохранившегося до нас считаем более вероятным думать то, что оно—не особенно велико. Много выше мы говорили об учительных монахах в наших монастырях, которые нарочитым своим трудом и подвигом избирали дело учения мирян посредством келейных нравоучительных к ним бесед. Должно думать, что лучшие между этими нарочито учительными монахами и занимались по преимуществу слаганием учительных писаний,—в виде ли слов или в виде наших посланий. О несохранившихся до нас или пока остающихся неизвестными нам посланиях одного подобного учительного монаха мы читаем запись в летописи. Именно—в Никоновской летописи под 1885 годом записано: «Тогоже лета преставися блаженный старець Павел, живый житием иноческим дивным; и книжен бысть велми и философ велий, и мол-

1) У Архангельского, ibid., стр. 88.

2) Напечат. в Дополн. к Акт. Истор. т. I, № 213.

3) У Хрущова [Изследование о сочинениях Иосифа Санина, преп. игумена Волоцкого. Спб. 1868 г., стр.] 90, 93. Еще: Волок. ркп. № 573 (1) к просившему полезного поучения и 2) о хранении заповедей) и № 500 (к некоему христолюбцу). (Послания преп. Иосифа Волоколамского учительные у меня обозрены не все (четыре послания учитт. к вельможам).

166

чание и безмолвие имяше много. Егда же беседы время бываше ему, многоразсудень и полезен зело, и слово его солью божественною разтворено, много же добродетелен и дивен всемь бысть, нарицашежеся по прозванию Павел высокий. Положен же бысть в Печерском монастыре честно в Новегороде в Нижнем, и многи поскорбеша по немь, понеже бяше утешение и прибежище духовное многим приходящим к нему. Не точию же презвитеры и иноцы, но и миряне поскорбеша по нем, но и самый митрополит и епископы, и той Дионисей епископ Суздальский и Городецкий и Новагорода Нижнего опечалишася о нем, зане книжен бе зело и благорастворен обычаем добрым и благопослушлив о Господе и всем сладок и утешен и полезен» 1).

В отношении литературном о приведенных нами посланиях должно быть сказано следующее: послания преп. Кирилла Белозерского весьма просты и нисколько не обработаны; у игумена Памфила и старца Филофея есть ораторские стремления, но в общем дело сводится к тому, что их послания, ораторские по намерению, не являются таковыми в действительности; препп. Нил Сорский и Иосиф Волоколамский, не заботясь нарочито об ораторстве, как о таковом, пишут достаточно хорошо, потому что достаточно обладают способностью писать; наконец, послание неизвестного монаха к царю Ивану Васильевичу, весьма обширное по объему, представляет собою такое ораторское произведение, которое, как это необходимо думать, было признаваемо в свое время за образец самого блестящего красноречия. Оно и действительно было бы очень хорошо, если бы было не так многословно, и если бы течение мыслей было в нем более упорядочено. Автор задается мыслью написать царю по поводу господствовавшего в высшем, светском и духовном, обществе содомитизма, столько же грозное обличительное слово, сколько грозны обличительные речи пророков, и составляя его главным образом посредством выписок из последних, хотя и не всегда и не во всем идущих к делу, действительно успевает составить такое обличительное слово, которое должно было производить очень большое впечатление. Вообще послание представляет собою замечательное ораторское произведение, не смотря на его крупные недостатки.

Мы сказали выше, что кратких учительных слов, которых известны были бы нам составители, имеем мы чрезвычайно немного. Именно—мы знаем таких слов и всего одно; это—старца Волоколамского монастыря половины XVI в. Фотия (слово) «собрано от божественных писаний, зело полезно, еже не сквернословите языком всем православным хрестьяном, паче же иноком, ниже пакы рещи матернее лаяние брату своему: блядин сын, какову любо человеку крестианьския нашеа веры святыя» 2).

1) И. С. Р. Л., т. XI, стр. 83. У архиеп. Филаретав Обзоре, § 72: «писаше же книги учительные многи и к епископом посылаше».

2) Волоколамская ркп. № 564, лл. 249—253.

167

Доказывая греховность для христианина матерной лай пли брани старец Фотий говорит, что мы, крестившиеся в Отца и Сына и Св. Духа, называемся сынами Божиими и братиями о Христе и следовательно— что лающий другого матерно лает того, кто называется сыном Божиим и есть брат наш о Христе,—что если Иисус Христос запрещает называть брата уродом, то тем более запрещена наша матерная брань,— что устами своими, которые мы оскверняем матерною бранию, мы славим Бога и принимаем Тело и Кровь Христовы. Затем старец приводит выписки против сквернословия из отцов: Макария Великого, одного неназываемого по имени отца (кажется, из Патерика), Исаака Сирина, Иоанна Лествичника, Максима Исповедника, Симеона нового богослова hНикона Черногорца 1).

Домострой, представляющий собою учительно-руководительную книгу для мирского человека относительно всей его жизни, с христианским благочестием во главе, или как бы его христиански-житейский Енхиридион, был прежде усвояем известному, помянутому выше, священнику Сильвестру, на том основании, что в некоторых его списках последнюю главу его составляет «Послание и наказание отца к сыну», которое несомненно есть поучение или духовное учительное завещание священника Сильвестра, написанное им своему сыну Анфиму. Но гораздо вероятнее новейшее мнение, что Домострой написан ранее Сильвестра и что ему принадлежит (может быть) только та редакция нашего Енхиридиона, в списках которой читается его послание и наказание. Очень может быть, что Домострой написан был не за один раз и не одним лицом, а в несколько приемов несколькими лицами. Много выше мы упоминали о нраво-житейско-учительной статье, с надписанием: «На поучение всем крестьянок», которая читается в рукописи XIV века и которая с большою вероятностью должна быть относима к периоду домонгольскому (I-го т. 1-я полов. стр. 679 прим. 2-ое/825 прин.). Статья эта представляет собою первообраз Домостроя и как бы его зачаток: от периода домонгольского до XVI века он постепенно, т. е. в несколько приемов, и мог быть создан в том виде, как мы его знаем.

В книге начертывается идеал благочестивого христианина и хорошего во всех отношениях (общественном, семейном и хозяйственном) гражданина, какой имели допетровские предки наши и которому действительные люди должны были по возможности подражать. Разделяясь на 63 главы, Домострой не отличается вполне систематическим изложением, но вообще может быть разделен на три части: сначала излагаются в нем правила относительно веры и благочестия пли относительно «праведного жития», подобающего «людям богобоязливым» (первые 15 глав); потом излагаются правила относительно жизни семейной: «како жити

1) (Василия архиепископа Новгородского слово о правде и неправде,— в Синодал. библиотеке у архим. Саввыстр. 178 fin. Пасхалия его же в Памятнн. канонич. права А. С. Павловаcol., 807 fin., 818 fin.).

168

православным христианок в миру с женами и детьми и с домочадцы и их наказывати и учити» (глл. 16—26), и наконец—правила относительно держания дома и ведения всего хозяйства («о домовом строении»,— остальные главы с 27-й).

К содержанию книги, которая, как произведение литературное, очень удовлетворительна,—написана языком толково-ясным и складным и не страдает недостатком риторического многословия и неделословия (если можно так выразиться), мы возвратимся после, когда будем говорить о нравах наших предков рассматриваемого нами времени.

Читаемое в некоторых списках Домостроя и принадлежащее священнику Сильвестру «Послание и наказание от отца к сыну» представляет из себя до некоторой степени тот же Домострой, только в сокращенном виде. Разделяясь на те же три части, что и большой или настоящий Домострой, послание содержит в себе: подлежавшие, изложение обязанностей в отношении к благочестию общественному и домашнему и к нарочитым служителям благочестия—священникам и монахам; во-вторых, повествование Сильвестра сыну о своей собственной жизни, долженствовавшей служить для последнего примером подражания, и в-третьих преподаяние разных советов житейского благоразумия. В литературном отношении послание Сильвестра, написанное языком простым в смысле приближения к простоте говорной речи, и в то же время весьма складным, живым и выразительным, не только хорошо в достаточной степени, но, можно сказать, хорошо замечательным образом. Читая послание, мы представляем себе человека с убедительным словом, который имел некоторое время столько большое влияние на юного царя Ивана Васильевича.