Просвещение

127

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

ПРОСВЕЩЕНИЕ.

Наше просвещение—книжная начитанность.

В период домонгольский мы не заимствовали настоящего просвещения от Греков и не создали его себе сами; подобным образом и в рассматриваемое нами время мы не сделали ни того ни другого: как тогда, так и теперь единственное наше просвещение составляла, после приобретения искусства чтения, собственная книжная начитанность каждого желавшего, т. е. собственная, большая или меньшая, начитанность в церковно-учительных и других книгах, переведенных с греческого языка и вообще составлявших наличность нашей чтомой письменности.

Пока способом распространения книг оставалось рукописание, а не стало печатание, как это имело место у нас во все наше время, возможность книжной начитанности в отношении к количеству лиц, которые бы находились в обладании ею, долженствовала быть до последней степени ограниченною. Из частных людей могли бы составлять библиотеки четиих книг только люди очень богатые, принадлежавшие в знатнейшим боярам; но эти люди не считали книжной начитанности и забот о ней своим делом. А если кто-нибудь из них и заводил для себя небольшую библиотеку книг, то библиотека эта не шла в род, с тем, чтобы постепенно приумножаться и чтобы, став доступною для всех желающих, представлять из себя в большем или меньшем смысле публичную библиотеку, а обыкновенно исчезала вместе с лицом, которое ее заводило и которое перед смертью отказывало книги по церквам и монастырям. Возможность книжной начитанности почти единственно и исключительно ограничивалась казенными библиотеками книг, которые постепенно заводились и составлялись при епископских кафедрах и в монастырях.

Но и в весьма узких пределах, в которых существовала возможность книжной начитанности, по причине того, что центр исторической

128

жизни нашей не оставался постоянно на одном месте, а быв сначала на юге, переместился потом на север, мы должны были два раза создать себе эту возможность. В продолжение периода домонгольского составились библиотеки четиих книг при епископских кафедрах и в монастырях; но наибольшая часть епископских кафедр была на юге, а под монастырями, в которых составились библиотеки книг, почти исключительно должно разуметь монастыри южные. Насколько Монголы при своем нашествии успели истребить библиотеки Южной Руси, мы не знаем; но истребили их они совсем или только в незначительной степени, для Руси Северной это было безразлично: библиотеки Южной Руси и были для ней, а для Руси Северной могли иметь значение только свои собственные библиотеки.

Вовсе или почти что вовсе не имея библиотек монастырских, Северная—Московская Русь начала свою историческую жизнь с одними библиотеками епископских кафедр, которых при том было крайне ограниченное число. К Северной Руси принадлежали епархии: Смоленская, Новгородская, Ростовская, Владимирская и Рязанская. Из пяти кафедральных библиотек этих епархий о двух—Рязанской и Владимирской со всею вероятностью нужно думать, что они истреблены были Монголами сполна, а о третьей—Ростовской, что она была истреблена ими по крайней мере отчасти, так что остается и всего две с половиной библиотеки. Таким образом, две с половиной библиотеки, которые можно предполагать с уверенностью, представляли собою почти что всю возможность книжной начитанности, с которою начала свою историческую жизнь Северная—Московская Русь после нашествия Монголов! После этой возможности так сказать совершенно гомеопатической настала возможность сколько-нибудь действительная чрезвычайно не скоро. Первыми монастырями, которые начали заботиться о заведении настоящих библиотек четиих книг, были монастыри преп. Сергия Радонежского и преп. Кирилла Белозерского, а это было уже только в конце XIV—начале XV века.

Со времени препп. Сергия и Кирилла, которые были вместе и истинными насадителями монашества в Северной—Московской Руси, дело заведения библиотек в монастырях наконец пошло. Лучшие монастыри, которые основывались после них руками их учеников или не их учеников, взирали на пример их монастырей; а равным образом начали взирать на их пример и те лучшие монастыри, которые были основаны прежде них. Вошло в обычай между отдельными состоятельными монахами, как это было в период домонгольский, приобретать книги в частную собственность с тем, чтобы оставлять их после себя монастырям, как приличнейшее наследие, что весьма много (и может быть, даже более, чем прямые заботы монастырских властей) содействовало увеличению монастырских библиотек.

Таким образом, настоящая возможность книжной начитанности настала в Московской Руси только уже в более или менее близкому концу рассматриваемого нами времени. Мы вовсе не обладаем никакими

129

положительными сведениями о монастырских библиотеках за сейчас указанный конец нашего времени; но с значительною уверенностью можно утверждать, что наибольшая часть монастырей, претендовавших на некоторую «степенность» в чиновной монастырской «лестнице»,—а таких монастырей было весьма не мало,—обладали большими или меньшими библиотеками книг. Когда пробудилась у монахов Московской Руси ревность к составлению библиотек, и самое дело этого составления стало значительно легче и дешевле: в качестве материала для книг со второй половины XIV века дорогой пергамин начал быть заменяем менее дорогою бумагою; одновременно с тем (или несколько ранее того) медленный способ писания книг—устав начал сменяться более скорым способом—полууставом, к которому присоединился потом и совсем скорый способ, получивший, как таковой, именно название скорописи 1).

1) [Слово бумага—родственное с близкими к нему по звукам поздними греческими словами βόμβαξ,           βόμβυξ, βάμβαξ хлопок, турецкими—pambuk, раmuk, персидским pambah, армянским bambak, грузинским bamba хлопок, происходит вместе с ними от какого-то слова неизвестного, вероятно, тюркского языка Средней Азии. Бумага первоначально появилась в Азии и оттуда перешла в Южную и Западную Европу. В Азии она изготовлялась из шелка (Китай), из конопли и из волокон разных растений, похожих на хлопок, и хлопка; в Европе же ее стали делать из тряпья или льна. Здесь первоначально бумага выходила толстой и рыхлой с мохнатой и волокнистой поверхностью; такую бумагу называют бомбициною (до появления трудов Брике, Карабачека и Виснера в 1884—1889 гг. ее считали сделанной из хлопка). С течением времени, с усовершенствованием выделки, бумагу в Западной Европе стали изготовлять тонкой и гладкой. Для сложенного бумажного листа с XV века появляется название десть.—По отношению к письму различают: устав, полуустав и скоропись; первый, просуществовав у Славян несколько столетий, превратился в полуустав, перешедший в свою очередь ь скоропись. «Буквы в уставе отличаются наибольшею простотой очертаний. В них мы обыкновенно видим прямые линии, более или менее Правильные углы, части круга, овалы. Каждая буква отделена от другой. Каждая буква имеет постоянно одну и ту же в общем форму; иначе говоря, разница к начертаниях одной и той же буквы у одного и того же писца незначительна.—Буквы в полууставе уже утрачивают простоту очертаний. Место прямых линий занимают ломаные; правильность углов, кругов, овалов уменьшается или теряется. Каждая буква отделена одна от другой. Каждая буква имеет по нескольку форм; иначе говоря, один и тот же писец пишет одну и ту же букву двумя, тремя, четырьмя способами.—Буквы в скорописи отличаются еще большею сложностью очертаний и еще большим количеством форм. Они могут писаться отдельно одна от другой, но также могут соединяться друг с другом тем или другим способом. Само собою разумеется, существует такое письмо, которое представляет нечто среднее между уставом и полууставом; его можно называть уставом, переходящим в полуустав. Точно также существует письмо среднее между полууставом и скорописью. Это

130 

Итак, в отношении к возможности книжной начитанности, представлявшей из себя средство нашего древнего и старого просвещения, Московская Русь не пошла далее от того, на чем остановилась Русь Киевская, но снова повторила историю этой последней: начала почти с ничего и только весьма нескоро создала себе возможность. Иначе сказать: это обстоятельство, что центр умственной жизни Руси сначала был на одном месте, а потом перенесен был на другое, по отношению к нашей возможности имело своим следствием то, что мы должны были дважды сделать одно и тоже.

Библиотеки епископских кафедр и монастырей представляли единственное средство настоящей, большей или меньшей, начитанности; следовательно, эта настоящая начитанность и была возможна только для монахов и для тех, кто имел доступ в епископские и монастырские библиотеки. Но с настоящим все-таки не должно совсем забывать и про ненастоящее, как все-таки имеющее свое некоторое значение. А, следовательно, не должно вовсе забывать и про те библиотечки, которые могли составлять себе частные богатые люди и которые могли служить как им самим, так и желающим из круга их знакомых 1). В то время, как создана была и явилась на Москве, возможность начитанности настоящей, явилась возможность некоторой начитанности для людей даже и небогатых. С заменого пергамина бумагой 2) и уставного письма полууставным и скорописным книги значительно подешевели, и, хотя небогатые люди не стали еще в состоянии приобретать себе целых библиотечек книг, но они стали в состоянии приобретать себе отдельные книги, и для удовлетворения их стремлению к начитанности явились такие отдельные книги, которые до некоторой степени заменяли собой целые библиотечки, это—сборники, составлявшиеся из разрозненных, разнообразных выписок из книг 3).

Ответить на вопрос о возможности книжной начитанности не значит вместе с тем ответить и на другой вопрос: насколько в дей-

полуустав переходящий в скоропись». См. А. И. Соболевский Славяно-Русская Палеография, курс первый, Спб. 1901 г., стрр. 28, 29 и 35; ср. H. II. Лихачева Палеографическое значение бумажных водяных знаков, ч. I, Спб. 1899 г., стрр. VII—XXIX].

1) (Кн. Галицкий Владимир заплатил за молитвенник 8 гривен кун:  это по счету Срезневскjго—80 рублей. Руководство для сельск. пастырей 1873, Ц, стр. 17).

2) (Бумагу начали употреблять у нас при Симеоне Гордом,—Карамзин IV, 172 fin.).

3) (Сборник Василька Даниловича см. Ипатскую летопись, стр. 608 fin. Другой сборник великий ib. 609 [Ср. И. Р. Ц. т. I, 1 пол., стр. 755/921]. В нашествие Тохтамыша на Москву сгорело в Москве великое множество книг. Собр. лета. т. IV, 87 fin.; VI, 101 fin.; VIII, 46 нач.; у Карамзина т. V, прим. 96. Многие книги греческие сгорели в пожар 21 июня 1547 г.,— Степ. Кн. II, 247. Никон. лет. VII, 56: иконы, а не книги).

131

ствительности распространена была эта начитанность в среде тех наших грамотных людей, для которых она была возможна. На последний вопрос отвечать весьма нелегко, ибо мы не имеем твердых данных, на основании которых мы были бы в состоянии дать тот или другой положительный ответ. Среду грамотных людей, для которых была доступна начитанность, составляли почти исключительно монахи: на том, как кажется, основании, что монахи должны бы быть усердными читателями книг, у нас составилось представление, что они и на самом деле были таковыми читателями: насколько однако это справедливо? Из того обстоятельства, что в монастырях заведены были библиотеки книг, нисколько не следует, что все монахи были и усердными их читателями: о заведении библиотек заботились игумены монастырей отчасти по действительному сознанию нужды в них, отчасти же вовсе без этого сознания по простому соревнованию другим; заведению библиотек весьма содействовали отдельные книжные монахи своими посмертными вкладами. Но о большинстве монахов это совершенно ничего не говорит. Мы с своей стороны того решительного мнения, что стремление к книжной начитанности не было ни всеобщим, ни слишком обширным или распространенным между нашими монахами и что ею занимались и ей предавались только сравнительно очень немногие между ними. Стремление к начитанности могло бы быть водворено в среде монашеской, если бы было водворено между монахами сознание, что начитанность составляет их обязательное дело и непременный их долг. Но до такого сознания вовсе не возвышались у нас и те, кто заботился о создании монахам возможности быт начитанными: в начитанности, которая нисколько не вменялась у нас всем монахам в обязанность и к которой все они не были способны и по той простой причине, что между ними должен быть предполагаем весьма значительный процента совершенно безграмотных, о чем скажем ниже—в главе о монашестве, у нас было видено не более, как душеполезное и святое дело, только желаемое от совершеннейших и избранных между монахами. И должно со всею вероятностью думать, что процент этих совершеннейших и избранных между монахами, стремившихся к книжной начитанности, был так же не велик, как вообще бывает не велик процента совершеннейших и избранных. Добровольное, весьма несильное стремление монахов к книжной начитанности в большей или меньшей степени должны были поддерживать сторонние побуждения. В настоящее время далеко не все ищут просвещения ради самого просвещения; до некоторой степени подобное этому было и в старой Руси. Когда в монастырях наших, т. е. монастырях Северной—Московской Руси, начала водворяться книжная начитанность, то начали желать и искать ее от кандидатов в игумены и епископы. А для людей честолюбивых, помышлявших об игуменских и епископских местах, это и должно было стать побуждением к тому, чтобы они заботились о приобретении книжной начитанности и о создании себе славы людей начитанных.

132

Но если должно думать, что между монахами книжная начитанность была распространена весьма нешироко, то необходимо думать, что между мирскими священниками я между мирянами, в пределах крайне ничтожной для них возможности, она была распространена и еще гораздо менее широко. Для священников, как пастырей, начитанность была бы не менее, а еще более обязательна, чем для монахов; но уже с самого начала они явились у нас пастырями не в том смысле, чтобы пасти мирян словом учения; эта обязанность вовсе не сознавалась ими у нас, а между тем семейная жизнь с ее заботами и суетами создала для них признававшееся достаточным оправдание в том, что они оставались совершенно бескнижными. Между мирскими священниками имели возможность приобретать настоящую книжную начитанность священники епархиальных городов чрез пользование кафедральными епископскими библиотеками: и более чем вероятно, что такие священники считались лишь единицами. Священники городов уездных и сельские могли приобретать некоторую начитанность посредством этих своего рода энциклопедий, которые представляли собою сборники: и едва ли не в одинаковой степени вероятно полагать обладателей подобных энциклопедий настолько немногочисленными, чтобы они славились на целые свои округи. Миряне— бояре представляли из себя то сословие, ввести просвещение в котором сделал было попытку Владимир, и нужно думать, что в период домонгольский, не став людьми просвещенными, они были людьми не совсем бескнижными; но в наше время они уже несомненно стали в своем решительном большинстве бесхитростными служилыми людьми (бородатыми и великочеревными предками «не очень хитрых усачей» Пушкина), забывшими про всякую книжность и про всякие книги, давно переставшие считаться барским делом. Летописные известия прямо дают нам знать, что были очень малокнижны великие князья Димитрий Иванович Донской 1) и его внук Василий Васильевич Темный 2): что же думать о боярах?

1) Никон. лет. IV, 186.

2) [В повести Симеона Суздальца «како римский папа Евгений состави 8-й собор» между прочим читаем: «в тоже время князь великий млад бысть, якоже рехом, и некнижен, но умом благоразумен и богобоязнив»... См. Историко-литературный обзор древнерусских полемических сочинений против латинян Андрея Попова.М, 1875 г., стр. 357].

133

2.—Переводная письменность.

Мы говорили выше, что уже домонгольские предки наши имели в своем распоряжении наличность переводной письменности очень небедную. В рассматриваемое нами время наличность нашей письменности увеличилась чрезвычайно значительным образом, так что стала совершенно богатою. Но, к сожалению, об этом богатстве должно быть сказано, что по своему составу или выбору оно было весьма односторонне, главным образом сводясь к христианскому, а преимущественно к монашеско-аскетическому, нравоучению, и что отдел книг, посвященных не только мирскому, но даже и церковному, настоящему, а не фантастически-апокрифическому, знанию, за исключением, впрочем, догматического богословия или христианского вероучения, был до крайности скуден.

Переводами книг периода домонгольского мы были обязаны Болгарам и отчасти Сербам. Переводами книг нашего времени мы обязаны тем и другим и, как кажется, наиболее последним, потому что в позднейшее время, в XIV—XV веке, относительно умственного движения и книжности Сербы взяли некоторый верх над Болгарами. Что касается до нас самих, то, сколько известно, и в настоящее время мы сделали относительно переводов почти так же мало, как и в период домонгольский, и немногое сделанное нами было не столько сделано именно нами самими, сколько по нашим поручениям и наймам. Положительными сведениями о переводчиках и переводах мы обладаем весьма недостаточными. Но должно думать, что последние главнейшим образом принадлежали монахам и что нарочитым местом, где они совершались и откуда они получались и нами, был Афон 1).

Обстоятельное библиографическое обозрение переводной письменности рассматриваемого нами времени мы даем ниже, в особом приложении. А здесь мы сделаем обзор ее только более или менее общий.

Во главе переводной письменности стоят книги Священного Писания или Библия. В отношении к этим книгам заботу должно было

1) [Кроме Афона таким местом был и Константинополь. О работах там и здесь см. у А. Ж. Соболевского Переводная литература Московской Руси XIV—XVII вв. Спб. 1903 г., стрр. 8—14, 24—32].

134

составлять не приумножение, а сохранение, так как в период домонгольский мы имели их все (за исключением, как нужно думать, книг Маккавейских, которые, не быв переведены Мефодием первоучителем, вероятно, остались непереведенными и после него). Но по пословице, что «первый блин комом», в отношении к этим книгам случилось то, что мы не вполне их сохранили, но некоторую часть их утратили. В древнее и старое время книги Священного Писания или библейские не писались у нас непременно все вместе, так как при способе рукописания вся полная совокупность этих книг составляла бы рукописи слишком большие и слишком дорогие, а по частям или по группам и по отдельным книгам, вследствие чего и была возможною утрата некоторых из книг. В конце XV века то обстоятельство, что еретики Жидовствующие имели у себя Библию в полном составе побудило архиепископа Новгородского Геннадия навести справки: в каком составе имели ее православные, и он не нашел у последних кроме книг Маккавейских еще девяти книг Свящ. Писания: восьми книг—с первой Паралипоменон по книгу Есфирь (2 Паралипом., 1-я Ездры, Неемии, 2-я Ездры, Товита, Иудифь, Есфирь), писавшихся, как нужно думать, в виде особой части Библии или особого отдела книг библейских, и девятой—Премудрости Соломоновой. Геннадий решился восполнить открытую им недостачу книг Свящ. Писания и сделал это таким образом, что восемь книг перевел с латинской Вульгаты (при помощи одного иностранца—католического монаха и еще, может быть, при помощи двух посольских толмачей или переводчиков,—тех самых, которые после с Максимом Греком переводили Толковую Псалтирь), а девятую книгу, именно—Есфирь, отчасти взял в готовом переводе, сделанном кем-то в его собственное время с еврейского (именно—первые девять глав, которые находятся на еврейском; не без вероятности можно думать, как говорили мы выше, что перевод принадлежал Жидовствующим и заимствован был, самим ли Геннадием или уже до него, из их Библии), а отчасти (последние семь глав книги, которых нет на еврейском) перевел с той же Вульгаты. При этом Геннадий восполнил, хотя несовершенно, и недостаток, существовавший у нас с самого начала, а именно—перевел с той же Вульгаты две первые книги Маккавейские (а не все три потому, что третьей в Вульгате нет). Чтобы на будущее время более не утрачивались книги Свящ. Писания, Геннадий сделал полное издание Библии, т. е. приготовил такую ее рукопись, в которой она была помещена в полном своем составе (В некоторых других книгах Священ. Писания Геннадий сделал поправки и дополнения по Вульгат, см. обстоятельное об его Библии в библиографическом обозрении, ниже).

По истолкованию Свящ. Писания мы имели на славянском языке в период домонгольский: Шестоднев Иоанна, экзарха Болгарского, сокращенное толкование на книгу Иова Олимпиодора Александрийского, два толкования на Псалтирь одно, усвояемое Афанасию Александрийскому,

135

другое, принадлежащее Феодориту Кирскому, [на Песнь песней Филона Карпавийского], сводное, составленное неизвестным, толкование на большую часть 16-ти пророков и Ипполита Римского (Бортуенского) на пророка Даниила, толкование на послания ап. Павла, принадлежащее или усвояемое Икумению Триккскому 1), толкование на Апокалипсис Андрея Кесарийского. В рассматриваемое нами время явились на славянском следующие новые толкования (не упоминая об отрывочных, встречаемых в рукописях): беседы Иоанна Златоустого на книгу Бытия, названные в переводе Шестодневником, Шестоднев Севериана Гевалского, состоящий из шести слов о творении мира, пространное толкование на книгу Иова Олимпиодора Александрийского, сводное толкование на Псалтирь, переведенное Максимом Греком, сводное толкование на Псалтирь, составленное одним западным епископом (Бруноном, епископом Гербиполенским или Вюрцбургским XI в., переведенное по приказанию архиепископа Новгородского, после митрополита, Макария, в 1535 г.), сводное толкование на 50 первых псалмов, составленное Никитою Ираклийским, толкование на книгу Екклесиаст неизвестного, беседы Иоанна Златоустого па евангелия от Матфея и Иоанна, Феофилакта Болгарского толкование на все четыре евангелия (Благовестник), Григория Двоеслова беседы на евангелия от Луки и Иоанна, толкование на Деяния апостольские отчасти сводное (до гл. 13-й), составленное неизвестным, отчасти принадлежащее одному неизвестному (с гл. 13-й до конца),—первая половина которого переведена была не позднее XV в., а вторая—Максимом Греком (см. выше 1-ую половину сего тома стрр. 679—680), сводное толкование, составленное неизвестным, на соборные послания.

По богословию догматическому были переведены на славянский язык в период домонгольский: Точное начертание православной веры Иоанна Дамаскина, Огласительные и тайноводственные поучения Кирилла Иерусалимского, слова против Ариан Афанасия Александрийского, два слова о богословии и несколько слов на Господские праздники Григория Богослова. Сейчас указанного было совершенно достаточно для приобретения познаний в истинах христианской веры. Но при заботах не о нужде, а о полноте перевода на славянский язык того, что существовало у Греков по этому важнейшему отделу христианской письменности, после указанного долженствовало бы быть переведено и многое другое. Как заслуживавшие перевода могут быть названы творения отеческие: слова против Евномия (числом 5) Василия Великого (о божестве Сына и Св. Духа), слово катехизическое великое (Λόγοςκατηχητικὸςὁμέγας), представляющее собою прекрасное систематическое изложение догматов христианской веры и слова против Евномия (числом 12) Григория Нис-

1) В I-м томе сказано [стр. 719/886], что толкование Икумения было на первые пять посланий ап. Павла. Это ошибка. Оно было на все, только на остальные кроме первых пяти не сохранилось в рукописях домонгольского периода.

136

ского, две обширные книги о Троице Кирилла Александрийского, сочинение «Против языческих басней» (заключающее в себе и прекрасное сокращенное изложение догматов веры) Феодорита Кирского. В позднейшее время у Греков явились обширные и важные богословско-догматические компиляции: «Всеоружие богословское» (Πανοπλίαδογματική)) Евфимия Зигабена († после 1118 г.) и «Сокровище православной веры» (Θησαυρὸς ὀθοδόξου πιστεως) Никиты Хониата или Акомината († после 1206 г.). Но трудившиеся над переводами книг с греческого болгарские и сербские монахи позднейшего, нашего послемонгольского, времени не показали своей заботливости о том, чтобы доставить славянскому православному миру греческую богословско-догматическую письменность в возможно полном составе ее важнейшего. Ничто из сейчас нами указанного не было ими переведено, и единственное, что было ими переведено по нашему отделу догматического богословия, это—творения «темного в разуме» (очень трудного к пониманию) философствующего по Платону богослова Дионисия Ареопагита (т. е. позднейшего писателя известного под именем Дионисия). Взамен обширных творений догматического содержания, переводчики нашего позднейшего времени, заботясь о простейших между людьми грамотными и о людях безграмотных, перевели целый ряд кратких изложений христианского вероучения и кратких толкований на Символ веры. Много догматического рассеяно в церковных словах, которых переведено было в наше время весьма большое количество и как на слова нарочито догматические может быть указано на две шестерицы слов Иоанна Златоустого о непостижимом (в обличение ереси Аномейской) и против иудеев (все 12-ть слов читаются в сборнике слов Златоустого, известном под именем Маргарита).

К отделу догматическому должны быть отнесены обличительно-полемические сочинения против еретиков. Между сочинениями этого рода наибольшую практическую важность имели сочинения против латинян, и в рассматриваемое нами время у нас существовали в славянском переводе: три послания против латинян патр. Фотия, сочинения против них Григория Паламы и Нила Кавасилы. Из других существовавших ересей и существовавшего иноверия были сочинения против Армян, против Иудеев и против Сарацин или магометан; были также сочинения и против древних, уже прекративших свое существование, ересей. Если принимать как бы за переводное относящиеся к нашему отделу списания преп. Максима Грека, то после многих слов против латинян он написал по одному слову против язычников, иудеев и Армян, три слова против магометан и два слова, в которых содержатся частные обличения против лютеран.

В отдел нравственного богословия или нравоучительный мы включаем. подлежавшие, нарочитые сочинения нравоучительного содержания, во-вторых—церковные слова, и в-третьих—жития святых с так называемыми Патериками. Отдел этот, до чрезвычайности обширный в церковной литературе греческой, уже в период домонгольский был

137

очень богат у нас не только сравнительно с другими отделами, но и безотносительным образом, сам по себе. В рассматриваемое время он достиг величайшего богатства, так чтобы совершенно удовлетворять всякому желанию.

Из нарочитых сочинений нравоучительного содержания в период домонгольский были переведены: несколько трактатов Мефодия Патарского, [т. н. Стословец Геннадия Константинопольского], Ответы Анастасия Синайского, Лествица Иоанна Лествичника, Пандект Антиоха Иерусалимского, Главы о молитве Нила Синайского [и Пандекты и Тактикон Никона Черногорца]. В рассматриваемое нами время переведены были нравоучительные сочинения, и именно—по преимуществу нравоучительно-аскетические, весьма длинного ряда отцов, восходящего до чиста 25-ти, а считая с неотцами ряда писателей, восходящего до числа 30-ти (Отцы в хронологическом порядке их жизни суть: авва Исаия Скитский, Евагрий Понтийский, Макарий Египетский, Исихий Иерусалимский, Кассиан Римлянин, Нил Синайский, Марк Скитский, Диадох Фотикийский, авва Зосима Палестинский, Исаак Сирин, Варсонофий Великий, авва Дорофей Палестинский, Максим исповедник, авва Фалассий Ливийский, Феодор Едесский, Филофей Синайский, Симеон новый богослов, Никита Стифат, инок Филипп, Петр Дамаскин, Стефан Фивейский, Григорий Синайский; неотцы: диакон Агапит, импер. Василий Македонянин, греческие философы, в христианской переделке,—Епиктет и Менандр Мудрый.—О сочинениях всех см. в библиографическом обозрении).

Из церковных слов в период домонгольский существовали на славянском языке: небольшой выбор слов Григория Богослова, огромный выбор слов Иоанна Златоустого, простиравшийся числом до двух сот слишком, собрание 106 слов Ефрема Сирина, известное под именем Паренезиса, собрание 124 слов Феодора Студита, известное под именем Малого катехизиса, 51 поучение на воскресные дни года, составленные епископом болгарским Константином. В рассматриваемое нами время были переведены: новый огромный выбор слов Златоустого, новый очень большой выбор слов Ефрема Сирина, весьма большое собрание слов разных отцов и церковных проповедников, отчасти известных, отчасти неизвестных, Евангелие учительное, составленное патриархом Константинопольским Филофеем и состоящее из 75 слов на воскресные дни года и на праздники.

В каком составе относительно месяцев и какой полноте относительно чисел имели мы в период домонгольский па славянском языке Четьи-Минеи, содержащие жития святых, это остается пока достоверным образом неизвестным; равным образом остается неизвестным и то, сколькие и какие именно были переведены тогда Патерики. В рассматриваемое нами время мы имели Четь-Минеи всех 12 месяцев в такой полноте, что читались в них жития на все дни года, а Патериков имели в переводе не менее шести (Египетский, Скитский, Синайский, азбучный, носившие названия Лимониса или Лимонаря и Старчества).

138 

По отделу истории в период домонгольский у нас были: так называемая Палея и хронографы Георгия Амартола и Иоанна Малалы. В рассматриваемое время прибавились: в дополнение к истории священной, которую представляла из себя Палея: О трех пленениях Иерусалима (Навуходоносоровом, Антиоховом и Титовом) неизвестного и О войне иудейской Иосифа Флавия; по истории несвященной: краткий летописец (χρονογραφίασύντομος, что по-славянски переведено было «Летописец вскоре») патриарха Константинопольского Никифора, от сотворения мира до импер. Никифора 1-го (ἀπὸΓενικνῶ, † 811 г.), продолженный после автора до импер. Иоанна Комнина († 1143 г.) и представляющий из себя одну голую хронологию лиц; летопись Симеона Метафраста от сотворения мира до 963 г., продолженная неизвестным после автора до 1059 г.; летопись Иоанна Зонары от сотворения мира до 1118 г. (переведенная не совсем сполна); летопись Константина Манассии от сотворения мира до импер. Никифора Вотаниата (1078—1081) 1). Странным образом замечательно, что не было переведено на славянский язык ни одной собственно церковной истории (Евсевия, Сократа и пр.). Может быть, люди, в руках которых находилось дело перевода книг, считали достаточным источником сведений по церковной истории жития святых, или же, может быть, они руководствовались тем соображением, по которому преп. Максим Грек отказался перевести для митр. Даниила церковную историю Феодорита, т. е. что в церковных историях повествуется о возникавших в церкви ересях и излагаются самые лжеучения еретиков. Особый отдел в священной истории Ветхого и Нового Завета составляют сказания апокрифические: в русской письменности рассматриваемого нами времени находим этот отдел очень обильным, так что едва ли не следует сказать, что апокрифическо-историческое господствовало у нас в этой истории, в след за Греками, над настоящим историческим.

В переводной письменности нашей рассматриваемого нами времени находим особый отдел церковной археологии, именно—ряд кратких статей, посвященных толкованию о церкви, о богослужении и о совершителях последнего.

Кроме книг, относящихся к области церковного знания и научения, находим в рассматриваемое время на славянском языке книги, относящиеся, к области знания и вне церковного, мирского.

По грамматике была переведена под именем «Книги философской о осмих частех» краткая (весьма и далеко неполная) грамматика неизвестного, которая усвояется Иоанну Дамаскину и в которой речь подлинника о греческом языке обращена на язык славянский или применена к этому последнему. [Сюда же могут быть отнесены и древне-

1) (Епифаний Премудрый читал хронографы,—Ключевский В. О.Жития, стр. 91).

139

русские толковые словари или т. н. Алфавиты и Азбуковники, краткие редакции коих появились в XV и XVI вв.].

(Болгаро-сербский писатель первой половины XV в. Константин Костеичский (философ) составил «Сказание о письменех»; но оно оставалось неизвестным у нас на Москве).

По философии была переведена (под именем Любомудрия, книги философской) действительно принадлежащая Иоанну Дамаскину Диалектика, трактующая в 68 главах (по разделению подлинника) о философских общих понятиях, категориях и терминах (принятых в ней выражениях).

По географии математической или астрономической была переведена Христианская топография всего мира (Χριστιανικὴτοπογραφίαπαντὸςκόσμου) Космы Индикоплевста (Ἰνδικοπλεύστης, т. е. плаватель в Индию, что у нас по-славянски переведено было—Индикоплов), египетско-александрийского купца и потом монаха первой половины VI века, который поставляет, свою задачу в том, чтобы опровергнуть мнение языческих астрономов о шарообразности (кругловидности) земли и научным образом доказать (обосновать) принимавшееся большею частью отцов и казавшееся основанным на Свящ. Писании мнение об ее плосковидности. К географии математической в книге присоединена глава из географии зоологическо-физической: О животных Индии и об острове Тапробане (Цейлоне).

Мы говорили выше, что домонгольские предки наши могли почерпать физико-метеорологические и естественно-исторические сведения из Начертания веры Иоанна Дамаскина, из Шестоднева Иоанна экзарха [в состав коего вошел почти полностью Шестоднев Василия Великого] и из Палеи. В рассматриваемое нами время не явилось ничего нового в сем отношении (за исключением, может быть, некоторого количества мелких статей; а переведенным в наше время Шестодневом Севериана Гевальского пользовался уже Иоанн экзарх). Взамен этого явились многочисленные нарочитые руководства к особого рода естественно-сверхъестественной науке, именно—к науке предуведения будущего по естественным приметам или к науке о приметах. Сюда относятся: Лунники—руководства предузнавать будущее по луне, Громники—руководства предузнавать будущее по грому, Колядники—руководства предузнавать будущее по дню Рождества Христова.

По медицине в предшествующий период были у нас только статьи, состоявшие в указании, в какие дни месяцев и года молено и не должно пускать кровь и в какие времена года что должно употреблять в пищу. В рассматриваемое нами время, впрочем, уже к концу его, явился у нас в славянско-русском переводе целый настоящий лечебник, именно— лечебник, переведенный по приказанию митр. Даниила с немецкого (под именем Доброхотного Вертограда).

В настоящее время существует в нецерковной, мирской, литературе весьма обширный отдел письменных произведений, специальное

140

назначение которых состоит в том, чтобы доставлять людям удовольствие (художественное наслаждение) и которые известны под именем романов. Далеко не так обширный и бывший в своем роде против нынешнего существовал этот отдел и в древне-старое время и известен в истории нашей старой письменности под именем отдела повестей. Наши предки рассматриваемого нами времени имели у себя в славянском переводе с греческого некоторое количество этих, назначенных для увеселения, повестей.

Итак, в рассматриваемое нами время наличность переводной письменности нашей весьма значительно увеличилась против периода домонгольского и, если разуметь не соответственное разнообразие выбора, а простое количество, стала очень и можно сказать—чрезвычайно богатою. Увеличение наличности происходило постепенно и следовательно—имеет свою историю. Мы не можем дать этой истории, потому что вовсе не имеем относящихся сюда сведений. Нужно различать здесь две вещи: совершение переводов с греческого на славянский Болгарами и Сербами и получение переводов от тех и других нами. Представляется вероятным думать, что самое дело работ над переводами со стороны болгарских и сербских переводчиков шло с действительною, большею или меньшею, постепенностью, начиная от самого нашествия Монголов, и составляло непрерываемое продолжение предшествующей в сем отношении деятельности, так как событие нашей частной истории, каково это нашествие, не могло иметь на него никакого влияния. Но что касается до получения переводов нами, то здесь представляется за вероятнейшее принимать не непрерывную постепенность, начиная от самого нашествия Монголов, а нечто несколько иное, именно—что первое довольно продолжительное время после нашествия заботы о приобретении переводов были сравнительно очень слабы,—что они настоящим образом начались приблизительно со второй половины—с конца XIV века и что после сего у нас одновременно заботились как о приобретении того, что переведено было прежде, так и о приобретении того, что переводилось вновь.

Из представленного нами общего обозрения видно, что давала вновь явившаяся после нашествия Монголов наличность переводной письменности. По богословию догматическому (по отделу христианского вероучения) она не прибавляла ничего важного к тому, что было переведено уже в период домонгольский; по церковной истории она так же не давала ничего (нарочитого), как это было и в период домонгольский. После значительного восполнения толкований на Свящ. Писание главный и изобильнейший вклад ее принадлежит нравственному богословию или христианскому нравоучению, каковой вклад должен быть разделяем на два отдела: церковные слова представляли из себя отдел нравоучения общехристианского; нарочитые нравоучительные сочинения отцов—отдел нравоучения по преимуществу и почти исключительно монашеско-аскетического. Весьма значительно увеличившийся отдел апокрифов, как само собою понятно, мог иметь значение не положительное, а только

141

более ши менее отрицательное. Вновь явившиеся переводы сочинений, принадлежавших в области наук нецерковных, мирских, слишком немного способствовали к изучению этих последних наук: из краткой грамматики, носящей громкое название «книги философской о осми частех», можно было узнать почти только то, что речь имеет восемь частей и что имена существительные имеют три рода; по одной Диалектике Иоанна Дамаскина невозможно было самообучаться философии; Топография Космы Индикоплевста представляла целую систему математической географии, но систему именно противонаучную 1).

Относительно возможности книжной начитанности или иначе средств образования Московская Русь, как мы сказали, должна была сызнова повторить работу Руси Киевской: не пошла далее от того, на чем остановилась эта последняя, т. е. не продолжила дальнейшее расширение возможности, которую успела создать эта, а должна была снова начать почти с того же самого начала, с которого начато было в Киеве. А таким образом, внешняя история нашего своеобразного образования, какова книжная начитанность, была у нас двойная: сначала создана была его возможность в Руси Киевской, а потом снова в Руси Московской.

Относительно внутренних качеств образование Московской Руси не превзошло и не могло превзойти образования Руси Киевской. Средство этого образования было одно и тоже—книжная начитанность; следовательно, и оно по своим качествам долженствовало быть тем же самым. Мы говорили о домонгольских предках наших, что по отсутствию всякого интереса к истории они не могли иметь никакой охоты читать книг исторических, какие у них были, что от чтения требовавших подготовленного нарочитым учением разума книг библейско-истолковательного и догматического содержания их должно было удерживать опасение,

1) [Косма Индикоплевст—знаменитый византийский географ, купец из Александрии, позднее сделался монахом и между 535 и 547 гг. составил толкования на Песнь песней и псалмы, обширное описание земли, астрономические таблицы и Христианскую топографию (Χριστιανικὴ τοπογραφία). Древнейшие из греческих списков последней относятся к IX и X вв. Она пользовалась большим распространением и на Руси, где носила заглавия: «Книги о Христе объемлюща весь мир» или «Книги Косьмы нарицаемого Индикоплова, избраны от божественных писаний благочестивым и повсюду славимым кир Косьмою». Списки перевода раньше XVI в. не встречались, но один отрывок его найден в сборнике XIV—XV в. бывшей Новгородской Софийской библиотеки. В XVI и XVII вв. произведение К. пользовалось на Руси непререкаемым авторитетом и вошло в состав Минеи-Четии митр. Макария (23—31 августа). Великолепное факсимиле с ркп. XVI в. издало Общество любителей древней письменности (Спб. 1886 г.), в котором воспроизведены и многочисленные рисунки, украшающие рукопись. О миниатюрах на рукописях Космы см. Кондаков История византийского искусства (стр. 86 и след.). Литература указана у Крумбахера Geschichte der byzantin. Literatur. Мюнхен, 1889 г., § 70].

142

вместо пользы полупить вред, и что главным образом и почти исключительно область их начитанности должна быть ограничиваема книгами нравственного содержания, разумея под сими последними не только нарочитые таковые сочинения и церковные слова, но и жития святых. Совершенно тоже самое нужно думать о предках наших и послемонгольского или московского периода. Если в отношении к периоду домонгольскому мы только сами предполагаем, что чтения книг с серьезным богословским содержанием должны были чуждаться наши книжные люди из опасения вреда для себя, то на счет существования у них этого опасения в период московский мы имеем прямые и положительные свидетельства 1). Что даже болгарские и сербские книжники, которые были значительно выше наших, считали главною областью чтомого книги нравоучительные, видно из того, что они, столь много позаботившись о переводе этих книг, столько мало позаботились о переводе книг догматического и исторического содержания.

Итак, в период московский, как и в период киевский, весьма немногочислен был у нас—на Руси класс людей, имевших возможность быть книжно-начитанными, и начитанность этого немногочисленного класса людей была очень ограниченна, так что не доходила до сколько-нибудь настоящего богословского ведения, которого таким образом у нас не было как в один период, так и другой. Однако последнее сейчас сказанное должно быть разумеемо о большинстве наших книжно-начитанных людей, а не о всех без всякого изъятия. Из большинства все-таки выделялись единицы, которые, возвышаясь над его общим, весьма низким, уровнем, так далеко простирались в книжной начитанности, что при помощи ее достигали настоящего, большего или меньшего, богословского самообразования. Как велико было число подобных единиц, мы, как понятно, вовсе не ведаем и можем указать только те из них, о которых знаем, как о таковых исключительных единицах, по их сохранившимся литературным трудам. Из нашей части периода домонгольского нам известна не одна подобная единица.

1) У Преображенского [Ивана] в диссертации [Нравственное состояние русского общества в XVI в., по сочинениям Максима Грека и современным ему памятникам, Москва, 1881 г.] стр. 20.

143

3.—Наша собственная (оригинальная) письменность.

Обращаемся к нашей собственной письменной производительности или к нашей оригинальной письменности рассматриваемого нами времени.

Не имея наук, невозможно писать и сочинений научного свойства. А из этого само собою следует, что как не было писано у нас подобных сочинений в период киевский, так не могло быть писано их и в период московский.

Из письменных произведений ненаучных первое место должны были бы занимать у нас церковные проповеди. Главную обязанность пастырей церкви составляет обязанность учить пасомых или мирян истинам веры и правилам нравственности христианской, от чего именно они и называются пастырями; а церковное проповедование есть одно из обязательных средств этого учения. Но не составляя, науки, проповедничество составляет такое искусство, в котором хотя и можно упражняться без нарочитого ему обучения или без изучения науки о нем, однако в сем последнем случае упражняться только с очень великим трудом. Избавляя себя от труда, наши пастыри освободили себя от обязанности учить пасомых посредством церковного проповедования. А в следствие этого и церковные проповеди, как произведения нашей письменности, представляют из себя по своему количеству крайне ничтожный отдел этой последней (если не считать проповедников, не принадлежащих к числу самих Русских). За рассматриваемое нами время мы имеем церковных проповедников еще менее, чем за период домонгольский, а именно—и всего на всего одного проповедника, к которому должен быть присоединен еще один проповедник в несобственном смысле, заявивший себя таковым не в нарочитых словах или поучениях, а в нескольких (очень немногих) случайных так называемых речах 1).

Церковные проповеди, как письменные произведения, составляют одну часть учительного отдела церковной письменности, другую часть которого составляют учительные списания, прямо назначенные для чтения. В домонгольской письменности еще вовсе нет этой второй части учительного отдела, а в письменности нашего времени он уже есть, из

1) (Свящ. П. Ф. Николаевский, Русская проповедь в XV—XVI веках, Ж. М. Н. Пр., 1868 г., ч. 137, 138).

144  

чего следует, что наше время во всяком случае выше в сем отношении периода домонгольского. В действительности находим следующее: довольно многие из наших митрополитов и некоторые, немногие, из наших епископов, заботясь хотя бы то о невеликом исполнении своей пастырской обязанности учить, обращались к подведомым им духовенствам и паствам с словом своего учения посредством своих пастырских посланий, каковые послания представляют из себя целый ряд, хотя и не весьма длинный; от одного из митрополитов наших, именно—Даниила, обладаем довольно длинным рядом учительных посланий, адресованных к частным лицам; один из наших митрополитов, и именно—тот же самый Даниил, представляя собою между нашими книжными людьми человека исключительным образом начитанного и литературного, составил некоторое количество целых трактатов нравоучительного содержания; учители церковные в несобственном смысле, каковыми были представители монашества, оставили после себя некоторое количество учительных посланий отчасти публичного, а преимущественно частного характера; наконец, высшие пастыри церкви— митрополиты и епископы оставили после себя некоторое количество особых учительных посланий, которые могут быть названы политическими и в которых они—пастыри выражают свою готовность или свое прямое желание служить государям и государству 1).

Из сейчас указанного состоит учительный отдел письменности рассматриваемого нами времени.

Присоединяя к отделу все, что подходит более под его рубрику, чем под какую-нибудь другую, мы должны назвать еще одну, так сказать, мирскую, учительную книгу, которая, быв сочинена не за один раз и принадлежа нескольким неизвестным и из неизвестного класса учителям, содержит в себе науку для мирских людей о добром христианстве и о добром христианском гражданстве (жизни общественной и домашней с домо-и-хозяйство-водством) и которая известна под именем Домостроя.

Другим главным отделом нашей письменности рассматриваемого нами времени, так же, как и периода домонгольского, была письменность повествовательно-историческая, в области которой труды наших книжных людей выразились: слаганием житий святых, ведением летописей и составлением отдельных исторических сказаний. По отношению к житиям святых особые исторические обстоятельства времени имели своим следствием то, что, весьма немногочисленные в период домонгольский, теперь они написаны были в таком большом количестве, что образовали из себя отдел письменности сравнительным образом чрезвычайно обширный.

1) Еще один священник—Сильвестр [Московского Благовещенского собора].

145

Житиями святых условливался особый от них род письменности— богослужебные каноны святым, которых и составлено было почти столько же много, сколько самых житий.

В двух паломниках—Данииловом и Антониевом период домонгольский дал образцы литературы паломнической, и книжные странствователи ко святым местам нашего времени оставили после себя целый некоторый ряд паломников. Кроме того, имеем от настоящего времени описания и простых путешествий.

Богословская или богословствующая мысль Русских (каковой в собственном смысле у них и не было) слишком мало работала, чтобы могли подниматься между ними какие-нибудь богословские вопросы. Однако в рассматриваемое нами время поднимались некоторые, sui genens, таковые вопросы, и люди, считавшие себя компетентными, давали на них свои ответы.» Ответы эти могут быть названы отделом письменности богословским, хотя в них речь и не о догматах веры, а только о мнениях богословского свойства.

В рассматриваемое нами время церковная жизнь наша успела достигнуть такой зрелости или вообще такого состояния, чтобы против существовавших в ней злоупотреблений поднималась реакция и раздавались протесты. Это так действительно было, и относящиеся сюда списания могут быть названы отделом письменности реформационным.

Появление у нас в рассматриваемое нами время расколов и ересей требовало обличительных сочинений против тех и других. Такие сочинения действительно были писаны, и они составляют отдел письменности полемический, замечательный тем, что по своему достоинству он есть отдел письменности самый важный.

В сейчас представленные рубрики не включены нами писания, относящиеся к благоустроению монашества. Но о них удобнее будет сказать в главе о монашестве, в связи с историей этого последнего, а поэтому мы и скажем о них там. Равным образом, о писаниях, относящихся к обрядовым спорам, по причине того же большего удобства, скажем в главе о богослужении.

Так как в каждой письменности есть большее или меньшее количество случайного, не подходящего ни под какие рубрики, то на конце обозрения мы присоединим отдел смеси.