Под временами доисторическими мы разумеем времена от появления на земле христианства до половины IX века, когда было основано Варягами наше русское государство.

Внесенная в летопись позднейшая легенда, выражающая желание наших предков производить начало нашего христианства непосредственным образом от апостолов, и именно — если не от их проповеди людям, то по крайней мере от преподанного ими благословения месту, заставляет ап. Андрея совершить путешествие через Русь для того, чтобы он благословил горы киевские, которые, по представлению автора или авторов легенды, в век апостолов еще никем не были обитаемы. Отказываясь от тщеславного притязания наших предков хотя отчасти и в некотором только смысле усвоять нашей церкви титул церкви апостольской и подобно другим христианским народам, не видевшим у себя апостолов, имея скромность ограничиваться и довольствоваться уверенностью, что апостолы, не быв у нас телом, благословили в духе, одинаково со всею вселенною, и нашу русскую землю, мы должны принимать легенду за то, что она есть, т.-е. за простое произведение позднейшего народного творчества (обстоятельные речи о ней ниже).

1) Мы находим, что имя Владимир должно писать не с буквой і на конце, а с буквой и, потому что слово мир как в этом имени, так и во всех других именах, с ним сложенных, есть не мір — вселенная, а мир — согласие, покой, как это ясно особенно в именах Любомир, Добромир, Творимир, Терпимир. Дитмар Мерзебургский, Chronic, lib. VII, § 52, о нашем именно Владимире говорит, что его имя толкуется обладание миром—potestas pacis.

Если бы более раннее, чем это было в действительности, водворение у нас христианства зависело от нашего местожительства, то в минуту появления на земле христианства наши предки не только занимали ту территорию в теперешней европейской России, на которой застала их история в половине IX века, но и были на ней тогда уже весьма давними обитателями, ибо они заняли ее во времена незапамятно доисторические не только по отношению к нам самим, но и вообще к Европе 1). Но нам суждено было прийти ко Христу не ранее, как о часе десятом — одиннадцатом и христианство могло водвориться у нас только с наступлением для нас времен исторических.

Однако должны быть некоторые речи о христианстве у нас и во времена доисторические.

Относительно большей части славянских племен, принадлежавших к тому племенному целому, которое с началом времен исторических получило от основателей их государства Варяго-руссов название Славян русских, мы положительным образом можем сказать, что во времена доисторические христианство вовсе к ним не проникало и что в продолжение этих времен оно оставалось вовсе им неизвестным. Но были два племени, относительно которых мы не имеем права сказать этого положительным образом и относи-

1) Уже Геродот около половины V века до P. X. говорит о Скифах-пахарях (ἀροτῆρες) на Буге и на Днестре и о Скифах-земледельцах (γεωργοί) на Днепре (кн. IV, гл. 52 и 53), и несомненно, что под теми и другими он разумеет наших предков Славян, отличая их эпитетами пахари и земледельцы от Скифов-номадов или кочевников, которые, населяя лежавшую на юг и на восток от Славян степь, большею частью принадлежали к народам алтайского или монгольского (монголо-тюркского) семейства. Впрочем, и автор повести о путешествии ап. Андрея через Русь, не замечая противоречия себе или не обращая на него внимания, представляет как еще незанятые во времена апостола Славянами только горы киевские, далее же ведет его в землю новгородскую, как в землю славянскую. Ему нужно было, чтобы во времена апостола горы киевские еще не были заняты Славянами для того, что, в противном случае, он должен был бы или сказать о здешних Славянах то предосудительное, что апостол не в состоянии был водворить у них христианство, или оставить читателю предполагать то не менее предосудительное, что апостол водворил было у них христианство, но они его не сохранили. Что же касается до Славян новгородских, то, имея одною из нарочитых целей своей повести осмеять их (см. ниже), он не заботится об их чести в сейчас указанном отношении и оставляет предполагать читателю, что апостол действительно не мог водворить у них христианства, как у великих невегласов.

тельно которых является напротив возможным принимать то, что относительно других племен должно быть отрицаемо. Христианство могло распространяться между русскими Славянами от Греков. Совершенно невероятно предполагать, чтобы христианство было распространяемо Греками между теми племенами русских Славян, которые жили далеко от них, которые не находились с ними ни в каких сношениях и которые оставались им совсем неизвестными, ибо не бывает и не может быть так, чтобы христианские миссионеры отыскивали по свету неизвестные народы, которым бы можно было проповедывать христианство (а отправляются к народам уже отысканным). Но нельзя отрицать возможности того, что Греки заботились о распространении христианства между теми племенами наших Славян, которые жили в соседстве с ними или которые, не живя в соседстве, находились с ними в более или менее деятельных сношениях. А два племени из числа славяно-русских племен и подходили под сейчас указанные условия. Эти племена были — племя Угличей и Тиверцев и племя киевских Полян.

Угличи и Тиверцы жили на нижнем Днестре и от Днестра до нижнего Дуная 1). Должно быть принимаемо за несомненное, что на своем месте жительства они были не позднейшими пришельцами, спустившимся с севера в V— VII веке по P. X., а такими же (и еще более древними) относительными аборигенами, какими были на своих местах жительства другие славянские племена 2).

1) Летопись о них во введении: «А Улучи (неправильно вместо Угличи, как это правильное сохранилось в некоторых позднейших летописных сводах) и Тиверьци седяху по Днестру, приседяху к Дунаеви; бе множьство их, седяху бо по Днестру оли до моря; суть гради их и до сего дне». Город Пересечень, который воевода Игорев Свенельд осаждал три года и который вероятно принимать за столицу позднейших Угличей — Тиверцев, видят в нынешнем большом селе Пересечина, находящемся в Огреевском уезде Бессарабской области, в 15-ти верстах от Огреева по почтовой дороге к Кишиневу (Словарь Российск. Имп. Семенова, сл. Пересечина). Название Угличей, как это разъяснил покойный Надеждин, — от местности, которая представляет из себя угол (кут, закутье) между Днестром, Черным морем, Дунаем и Прутом или Серетом. Греки, сохраняя славянское название местности, называли ее Ὄγγλος (он — носовой звук юса), а нынешнее турецкое название южной части местности Буджак есть перевод славянского названия, ибо турецкое слово буджак значит угол.

2) Как справедливо говорило сохранявшееся до летописца и записанное им народное предание, наши предки Славяне пришли в нынешнюю Россию по Дунаю с запада, из своей относительной или в собственном смысле первой первородины в Европе — области венецианской в северной Италии (получившей

Ho если это так, то касательно возможности, которая существовала к распространению между ними христианства от Греков, должно быть сказано следующее. Во-первых, быв покорены последним дакийским царем Децебалом, Угличи и Тиверцы при импер. Траяне (101—107 по P. X.) вместе со всею Дакией подпали власти Римлян 1), при чем в административном отношении их территория была отделена от Дакии и была присоединена к задунайской Нижней Мизии (нынешней Болгарии). Но в Нижней Мизии христианство явилось не позднее половины II века 2). Во-вторых, когда в 271-м году при импер. Аврелиане Римляне удалились из Дакии, вместе с чем кончилась их власть и над территорией Угличей-Тивердев, эти последние остались непосредственными соседями через Дунай той части

название от имени Славян Венеды, Венеты) и первую местность, с которой они начали свое расселение по ней, представляли низовья Дуная. А таким образом, Угличи-Тиверцы были на своем месте жительства древнейшими или первоначальнейшими обитателями, чем все другие русские Славяне на своих местах жительства (что под Антами византийских историков должно разуметь Угличей — Тиверцев, это видно отчасти из них самих, — Прокопий Кесарийский, с несомнительною же ясностью — из современного Прокопию готского историка Иорнанда или Иордана, который говорит о месте жительства Антов буквально то же, что наша летопись о месте жительства Угличей-Тиверцев: Antes a Danastro extenduntur usque ad Danubium, — De Gothorum origine, cap. V, y Миня в Датрол. t. LXIX, col. 1255 sub fin.).

1)Весьма замечательным образом сохранилась память о Траяне у русских Славян. Знаменитого римского императора они превратили в своего национального весьма знаменитого героя. Как такового, они сделали его патроном своей земли, включив его в число своих богов или полубогов (см. ниже), и по этой причине называли свою землю «землею Троянею» (Слово о полку Игоревом). Славные времена своего мнимого Трояна они называли веками Трояновыми («вечи Трояни»); о совершении доблестных дел они выражались «рискати в тропу Трояню», т.-е. идти по следам Трояна; они вели от времени импер. Траяна, превращенного ими в своего национального Трояна, приблизительное летосчисление своих времен доисторических («на седьмом веце Трояни» — Слово о полку Игор.. Если не ошибаемся, подобное тому, что у нас, случилось с импер. Траяном у Румынов, Болгар и Сербов). — Все существующие в Бессарабии валы носят названии Трояновых, а преимущественно называемый этим именем· исключительно длинный вал, может быть — возведенный импер. Траяном для защиты северной римской границы в нынешней Бессарабии от набегов варварских, тянется более чем на сто верста от Днестра до Прута, начинаясь против Тирасполя у первой реки и кончаясь при местечке Леова у второй.

2) См. Le Quin’a в Oriens Christian., I, 1217 (мученица Мелитина, память которой 16-го Сентября, пострадала в Маркианополе, главном городе Нижней Мизии, при импер. Антонине, занимавшем престол с 138-го по 161-й год).

Нижней Мизии, которая находилась между Дунаем и Черным морем и которая потом, быв отделена от Мизии, сделана была особой провинцией с именем Скифии (Малая Скифия — нынешняя Добруджа). А в этой части Нижней Мизии, жители которой состояли между прочим и из Славян, явилось христианство и была учреждена своя особая епископская кафедра (в городе Томи, последующем главном городе провинции Скифии) во всяком случае не позднее импер. Диоклетиана 1). В третьих, при устье Днестра (собственно несколько ниже, на берегу днестровского лимана) находилась большая греческая колония, называвшаяся по древнему имени реки Тирасом, а между устьями Днестра и Дуная находились другие меньшие греческие колонии. Мы не имеем положительных сведений, чтобы до колоний этих, пока они существовали, распространялось христианство; но имеем решительные основания полагать, что это было действительно так 2). В четвертых, не невероятно предполагать, что между сейчас вышеупомянутыми Славянами (как жителями Нижней Мизии), близко родственными Славянам русским, христианство до некоторой степени распространялось и в собственном месте их жительства до их решительного движения на Балканский полуостров (с конца IV — начала V века) — Дакии, в которой они отделя-

1) См. у Le Quien’a ibid. I, 1211 (мученики Епиктет и Астион, память которых 7-го Июня, пострадали при Диоклетиане в Скифийском городе Алмирисе, в бытность на епископской томийской или томитанской кафедре Евангелика).

2) Импер. Константин Порфирогенит в книге De administrando imperio сообщает, что в его время на нижнем Днепре видны были развалины шести городов, в которых сохранялись остатки зданий, имевших признаки церквей, и были находимы высеченные на камнях кресты, свидетельствовавшие о существовании в бывших городах христианства, — сар. 37 sub. fin., ed. Bonn. p. 167. Русский перевод сочинения Константина Порфирогенита, которому дано в переводе название: „О народах“ и при чем переводчик в нашем месте, принимая название реки Днепром за ошибку переписчиков сочинения, вместо Днепра ставит Днестр, — в Чтениях Общ. Ист. и Древн., в I кн. 1899-го года. Но если существовало христианство в греческих колониях, находившихся на Днепре, то имеется полная вероятность заключать об его существовании в тех же колониях, находившихся и на Днестре. (А если принимать с переводчиком сочинения Константина Порфирогенита и с некоторыми другими весьма вероятное, что вместо Днепра должно разуметь у Константина Днестр, то будем иметь и положительные, нужные нам, сведения: Константин говорит, что первый из шести находившихся в развалинах городов Печенеги называли Белым городом, — Ἄοπρον κάστρον, и весьма вероятно разуметь под этим Белым городом тот последующий славянский Белгород, который теперь называется по-турецки Аккерманом и который есть помянутый нами греческий Тирас).

лись от наших русских Славян реками Серетом или Прутом 1). О христианстве в Дакии говорят Тертуллиан и бл. Иероним 2), и если у первого можно разуметь римских колонистов, поселенных Траяном в Дакии, то у второго уже необходимо разуметь варварских жителей страны, между которыми Славяне составляли преобладающее большинство. Наконец, в пятых — если не с более раннего времени, то по крайней мере с правления импер. Юстиниана (527—565) Угличи-Тиверцы, с одной стороны, служили в византийских войсках, в качестве наемников, а с другой стороны — в сообществе с Славянами дакийскими или отдельно от них делали весьма частые набеги на империю, при чем уводили к себе множество пленных 3).

1) Дакия, — нынешняя Молдо-Валахия с Трансильванией, получила свое имя от пришедшего в нее в половине IV века до P. X. из-за Дуная фракийского народа Даков или Гетов (называвшегося первым именем у Римлян, а вторым у Греков). Но в стране, получившей от них свое имя, они были насельниками Славян, которые были в ней столько же древними обитателями, сколько наши Угличи-Тиверцы на своей территории (под нашествием на Славян на Дунае Волхов или Волохов, о котором говорит наш летописец, со всею вероятностью должно разуметь нашествие Даков, которых летописец называет позднейшим их именем). Импер. Траян, покорив в 101—107-м году Дакию, населил ее римскими колонистами и из смешения этих колонистов с туземными жителями произошли нынешние Румыны: но язык румынский (представляющий собою смесь языков латинского и славянского и еще может быть каких-нибудь других) несомнительно свидетельствует, что в его образовании принимали весьма значительное участие Славяне. С конца IV — начала V века по P. X. хлынули через Дунай из Дакии на Балканский полуостров огромные полчища Славян и страшно наводнили собою весь последний (нынешние Болгары — потомки этих Славян). Но в Дакии эти Славяне не могли внезапно вырасти из земли подобно грибам (а мнение Шафарика, распространяющего Славян по Европе обратно действительности и заставляющего их с того или другого морского берега, на котором они очутились по переходе из Азии в Европу, чудодейственно· перелететь на принимаемые им за первородину Славян в Европе северные склоны Карпатов, должно быть признано совершенно несостоятельным).

2) В сочинениях, которые цитируем ниже.

3) У Stritt, в Memor. popp. (I, 161, 199, 612; II, 25) об Антах, под которыми должно разуметь Угличей-Тиверцев (вообще см. исторический Index под сл. Antae). Готский историк Иорнанд, подтверждая историков греческих, говорит об Угличах-Тиверцах (которых называет Антами) и о дакийских Славянах (которых называет Славянами) своего времени, что они nunc ubique desaeviunt, и при этом о воинственности Угличей-Тиверцев говорит, что они — eorum fortissimi, qui ad Ponticum mare curvantur,—De Gothorum origine, cap. 5. — Bo второй половине II века no P. X. явились на нижнем Дунае и Черном

Киевские Поляне, территория которых простиралась весьма не далеко на юг от Киева, не были соседями Грекам, составлявшим

море немецкие Готы, которые, постепенно распространив свою власть на запад no венгерскую реку Тейссу, а на восток по реку Дон, образовали два королевства (владетельства) — Вестготское (Визиготское) или западное и Остготское (Остраготское) или восточное, с взаимной границей между ними рекою Днепром, икоторые господствовали над страною сейчас указанных пределов до 376-го года, когда явились из Азии в Европу монгольские Гунны. Необходимо полагать, что Готы подчинили своей власти Угличей-Тиверцев более или менее вскоре по своем прибытии на Дунай — Черное море и так как, начиная со второй половины III века. Между ними до такой степени распространилось христианство, что они стали иметь своего особого епископа: то можно было бы указывать и еще путь распространения христианства между Углиичами-Тиверцами, это — от владевших ими Готов. Но вопреки наиболее принимаемому мнению, должно считать за Готов, между которыми распространено было христианство не Готов западных имевших под своею властью Угличей-Тиверцев, а восточных (кафедра епископа готского Феофила, присутствовавшего на первом вселенском соборе, как это видноиз чтения его подписи под соборными деяниями по некоторым спискам последних, находилась в городе Босфоре, нынешней Керчи: De Golhis Theophilus Bosporitanus, — Бесселя Über das Leben des Ulfilas und die Bekehrung der Gothen, Gotting., 1860, S. 115). Епископ Унила, поставленный св. Иоанном Златоустом для Готов, оставшихся на своем месте жительства по удалении большинства их сородичей на запад, и, как должно думать, бывший одним из прямых преемников Феофила, имел свою кафедру, что ясно видно из речей о нем Златоустого в послании к Олимпиаде (в паданиях Монфоконовом, t. III, и Миневом, t. LII, — 13-го) также в городе Босфоре. Что же касается до Готов западных, то христианство начало распространяться между ними только лет за тридцать до прихода в Европу Гуннов и до их удаления от последних на запад (первым проповедником христианства у этих Готов, и именно—христианства арианского, был известный Ульфила, который сам был крещен во время бытности в Константинополе в качестве заложника и который посвящен был Евсевием Никомидийскимв епископы, с тем, чтобы идти для водворения христианства на свою родину, в 341 -м году; проповедь Ульфилы имела успех, но в 348-м году король Атанарих, водимый политическими побуждениями, поднял на христиан гонение, и епископ вместе с обращенными им принужден был удалиться за Дунай, в пределы империи, где в городе Никополе, что под Балканами,—в настоящее время Никуп или Никюп, не далеко на север от Тырнова, совершил свой знаменитый перевод Библии на готский язык и скончался в 381-м году; после 348-го года христианство снова было распространяемо между западными Готами, и именно — отчасти то же арианское миссионерами, присланными Ульфилой, отчасти православное—миссионерами, приходившими от восточных Готов, но в 370-м году Атанарих поднял новое гонение; в это второе гонение пострадали православные мученики, которых признает наша церковь: Никита,— 15 Сент., Савва, —15 Апр., Вафусий и Верк с дружиною других двадцати четырех,— 26 Марта (под царем Унгерихом, от которого пострадали последние, должен. быть разумеем один из подручников Атанариха).

жителей греческих колоний, находившихся на Днепре, ибо эти последние все были за порогами (которые начинаются в 12-ти верстах вниз от Екатеринослава и тянутся на протяжении 70-ти верст до г. Александровска) 1). Но они вели с ними постоянную правильную торговлю, как должно думать, еще со времен Геродота 2). А что в приднепровских греческих колониях, пока они существовали, было распространено христианство, на это мы имеем положительные свидетельства 3).

Итак, не имеем мы права отрицать возможности того, что между двумя сейчас указанными племенами русских Славян было распространяемо Греками христианство во времена доисторические. Что же сказать о действительной вероятности возможного?

Но прежде чем давать наш ответ предположительный, мы должны сказать о читаемых у церковных писателей показаниях, из которых как будто следует, что, при устранении всяких предположений, просто должен быть дан положительный ответ на вопрос в утвердительном смысле. Западная половина теперешней европейской России по реку Дон на восток, в которой обитали наши предки во времена доисторические, известна была у Греков под именем Скифии, а у Римлян стала называться Сарматией 4). Но церковные писатели III— V веков, именно: Тертуллиан († 240), Аф-

1) Главнейшею и знаменитейшею между колониями была Ольвия, находившаяся в Днепровско-Бугском лимане, именно — на правом берегу частнейшего Бугского лимана.

2) См. у Геродота кн. IV, гл. 53 (нижний Днепр известен был Грекам колоний на протяжении 14 дней пути от устья вверх, именно — до порогов, должно подразумевать, потому, что на эти 14 дней пути они подымались по реке для торговли со Скифами — земледельцами, под которыми разумеются Поляне).

3) См. выше примеч. на стр. 5-й (А если принимать, что у Константина Порфирогенита должен быть разумеет Днестр, а не Днепр: то от существования христианства в колониях, находившихся на берегах первого, столько же наоборот и еще более вероятно будет заключать к существованию христианства в колониях, находившихся на берегах второго).

4) Так как у позднейших Греков времен императорских были две Скифии (европейские кроме азиатской) — наша Скифия, о которой говорим, и Скифия, составлявшая провинцию или губернию (έπαρχία) самой империи (нынешняя Добруджа между нижним Дунаем и Черным морем, с главным или губернским городом Томи, находившимся на берегу Черного моря на месте или немного ниже места нынешнего городка Мангалии), то первая Скифия в отличие от второй называлась Великой Скифией, как говорит об этом и наш летописец («си вси, — Славяне русские с соседившими им финскими народами, — звахуться от Грек Великая Скуфь», — во введении и под 907 г.).

анасий Александрийский († 373), Иоанн Златоуст († 407) и бл. Иероним († 420), говоря о распространении христианства во вселенной, называют в числе народов, между которыми оно было водворено, и Скифов с Сарматами 1). Если наши предки — русские Славяне были для Греков Скифы или Сарматы, а писатели говорят, что христианство было водворено между Скифами и Сарматами: то, по-видимому, мы имеем положительные свидетельства о распространении христианства во времена доисторические между нашими предками — русскими Славянами, при чем необходимо было бы из многих племен этих Славян разуметь частнейшим образом два помянутые нами племени. В действительности показания писателей о распространении христианства между Скифами и Сарматами вовсе не представляют собою положительных свидетельств по отношению к русским Славянам. Прежде всего, эти показания едва ли составляют в собственном смысле показания и по отношению к кому бы то ни было. У классических греко-римских писателей, а вслед за ними и у писателей христианских церковных, имена Скиф и Сармат употребляются не только в собственном значении народов, населявших страну, называвшуюся Скифией или Сарматией, но еще и в нарицательном значении вообще варваров, а преимущественно — варваров наиболее диких или грубых и населяющих наиболее отдаленные и наименее ведомые части земли. Если бы писатели говорили о распространении христианства между Скифами и Сарматами в нарочитых речах о Скифии или Сарматии, как стране, тогда дело было бы бесспорно. Но у них мы находим не то: они утверждают, что на апостолах и первых проповедниках христианства исполнилось про-

1) Первый в книге иди трактате против Иудеев (Adversus Iudaeos), гл. 7, у Миня в Патрол. t. II, col. 611: сказав о распространении христианства между народами всей вселенной и перечислив по именам многие народы Азии, Африки и Европы, называет вместе с другими народами последней части света и Скифов с Сарматами. Второй в слове о воплощении, гл. 51, у Миняibid. t. XXV, coL 188: ученики Господа Иисуса, вспомоществуемые Его вседейственною силою, возмогли распространить Его почитание и между столько отдаленными и дикими народами, как Скифы, Ефиопы, и пр. Златоуст называет Скифов и Сарматов в числе народов, между которыми распространено христианство, в нескольких своих словах: против Иудеев и язычников, гл. 6, у Миняibid. t. Χ,ΙΛΊΠ, col. 862; на псалом 44-й, гл. 3, ibid. t. LV, col. 186; сказанном в Готской церкви ап. Павла, гл. 1, ibid. t. LXIH, col. 501. Бл. Иероним—в послании к Лете (ad Laetam), у Миня ibid. t. XXII, col. 870: христианство распространилось во всем юре, так что даже Гунны изучают псалтирь, а холода Скифии пылают жаром веры (Scythiae frigora fervent calore fidei).

роческое: во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их (Пс. ХVIII, 5), и перечисляя народы, между которыми распространено христианство, называют вместе с другими народами, без всякого обозначения места жительства, и Скифов с Сарматами. А поэтому, весьма возможно понимать их так, что они употребляют имена Скиф и Сармат не в собственном значении жителей страны, называвшейся Скифией или Сарматией, а в нарицательном значении варваров, занимающих отдалённейшие места жительства и самые оконечности земли. Говоря иначе, весьма можно понимать их так, что они употребляют имена Скиф и Сармат не для того, чтобы сказать о распространении христианства в известной стране, называвшейся Скифией или Сарматией, а для того, чтобы возможно сильнее обозначить этими именами, которые они употребляют нарицательно, только всеобщность или повсюдность распространения христианства на земле 1). Затем, если и принимать, что писатели разумеют под Скифамн и Сарматами жителей именно и действительно страны, называвшейся Скифией или Сарматией, то и отсюда еще нисколько не будет непременно следовать, чтобы они разумели наших предков — Славян. Эти последние по месту своего жительства действительно были греко-римские Скифы или Сарматы, но онивовсе не составляли единственного народа, который носил у Греков и Рим-

1) Что церковные писатели первого времени вдаются в большее или меньшее преувеличение относительно повсюдности распространения христианства на земле и что поэтому и их речи о Скифах и Сарматах могут быть понимаемы только как усиленный образ выражения, это особенно видно из того, что говорят о нашей повсюдности Иустин философ († не позднее 170 г.) и Тертуллиан. Первый относительно своего времени утверждает, будто нет совершенно ни одного народа на земле, к каким бы варварам он не принадлежал, в котором не возносились бы молитвы и благодарения Отцу и Творцу всяческих чрез распятого Иисуса (Разговор с Трифоном, гл. 117). Второй, перечислив поименно как уверовавшие во Христа весьма многие народы Азии, Африки и Европы, прибавляет еще loca et abditarum multarum gentium et provinciarum et insularum multarum, nobis ignotarum et qua enumerare minus possumus. Иоанн Златоуст в слове на день Пятидесятницы говорит, что апостолы получили после сошествия на них Св. Духа и что все в их время обращавшиеся ко Христу получали после крещения дар языков, и в числе других языков называет и скифский (у Миня в Патрол. t. L, col. 459). Так как в действительности Скифского языка вовсе не было, а были многие языки народов, обитавших в Скифии: то ясно, что св. отец употребляет название Скифский язык не в собственном смысле, а в нарицательном (языков наиболее неведомых. См. о подобном же употреблении им названия Скифский язык в слове, говоренном в готской церкви ап. Павла).

лян имя Скифов или Сарматов. Имя Скиф у одних и имя Сармат у других было не именем этнографическим, принадлежавшим известному народу, от которого бы получила название страна, а географическим, заимствованным от страны, которая называлась Скифией или Сарматией, и усвоявшимся жителям этой страны, кто бы они ни были. Но русские Славяне вовсе не составляли единственных, или хотя бы главных жителей страны, называвшейся Скифией или Сарматией: они занимали в ней те местности, на которых в половине IX века застала их история; но вся огромная степь на юг и на восток от них принадлежала кочевым народам тюрко-монгольского племени (и еще, может быть, племен неизвестных, исчезнувших), которые были старшими аборигенами страны, чем Славяне, и от которых именно она и получила у Греков название Скифии 1). А таким образом, если и принимать, что названные писатели разумеют под Скифами и Сарматами действительно жителей страны, называвшейся Скифией или Сарматией: то останется вовсе неизвестным и нерешенным, каких жителей или какие народы страны разумеют они под Скифами и Сарматами. Принимая последний случай, т. е. что писатели разумеют под Скифами и Сарматами жителей страны, называвшейся Скифией или Сарматией, всего вероятнее будет разуметь у них не какие-нибудь варварские народы страны, а самих Греков, именно — жителей греческих колоний, находившихся в Скифии или Сарматии по северному берегу Черного моря. Весьма древнее предание, впервые читаемое у Оригена († 254), возводит начало христианства между здешними Греками или греческими колонистами ко временам апостольским, утверждая, что ап. Андрею достался жребий проповедывать христианство в Скифии (см. ниже), причем под Скифией должно разуметь именно находившиеся в последней по берегу Черного моря наши колонии. Известия об апостольской проповеди христианства в этой греческой Скифии и могли давать писателям основание, — предполагая, что они разумеют под

1) В какие незапамятно отдаленные времена ни пришли русские Славяне на те места жительства, на которых застала их история, все-таки они были на них не первыми жителями, а насельниками других. До их прибытия вся теперешняя европейская Россия принадлежала народам двух великих, родственных между собою, семейств, — финского и монголо-тюркского: северную, лесистую половину России занимали полуоседлые Финны, южную, степную — кочевые Монголо-тюрки. Исторические Торки (Турки, Тюрки), Берендеи и Черные Клобуки (Кара-Калпаки) представляли собою остаток первоначальных жителей территории, занятой русскими Славянами.

Скифами и Сарматами жителей страны, называвшейся Скифией или Сарматией, говорить о распространении христианства вообще, между Скифами и Сарматами 1).

Сделав отступление, возвращаемся к предположительному ответу на поставленный нами вопрос.

Относительно киевских Полян представляется весьма мало вероятным думать, чтобы во времена доисторические распространялось между ними христианство. Поляне вели с Греками днепровско-черноморских колоний постоянную правильную торговлю. Но дело происходило не таким образом, чтобы греческие купцы ездили для торговли в землю Полян, а таким образом, что полянские купцы приезжали с своими товарами или в торговые местечки (торжки), находившиеся на границе территории колоний, или же в самые греческие города. А при таком порядке торговли, Греки могли вести ее с Полянами весьма долгое время и оставаться в полной неизвестности об их стране. В подтверждение наших слов можем со-

1) Бл. Иероним выражается о существовании в его время христианства в Скифии: Scythiae frigora fervent calore fidei, u полагают, что образ ero выражения довольно ясно указывает на те части Скифии, которые занимали наши предки (преосв. Филарет). Но для Римлян и Греков холода начинались гораздо южнее, нежели для нас; для них была страною холодов не только вся Скифия, но даже и задунайская Мизия (нынешняя Болгария): Овидий Назон, находившийся в ссылке в мизийском городе Томи, говорит о местности, прилежащей к городу, что она nihil est, nisi inhabitabile frigus. — К свидетельствам древних церковных писателей о христианстве в Скифии вVI—V веках преосв. Филарет (Ист. период I, § 1, 3-го изд. стр. 2) присоединяет свидетельство о принятии христианства Руссами при Константине Великом, принадлежащее сирско-иаковитскому историку второй половине XIII века митрополиту Григорию Абульфараджу, иначе Barhebräus’y (т. е. сыну Еврея, † 1286, см. о нем у Le Quien’a, II, 1552, а свидетельство см. у Френа в Ibn — Foszlan’s und anderer Berichte, §§ 41 и 134). Кто держится староновой веры, будто Руссы суть Славяне, с древнего времени обитавшие в теперешней южной России, тот, конечно, должен порадоваться весьма неожиданному известию. Но на самом деле это весьма неожиданное, а вместе с тем и весьма нелепое, известие должно быть объясняемо очень просто: встретив у арабских писателей (а может быть, и у греческих, ибо знал по-гречески), что Руссы (с Владимиром во главе) крестились при императорах Василии и Константине, Абульфарадж и делает Константина Великого из второго между этими двоими (можно было бы предполагать, что он называет Руссами какой-нибудь другой народ, примеры какового смешения народов у восточных историков, говорят, есть; но при Константине Вел. в нашей стороне приняли христианство только Армяне и Грузины, а оба народа настолько общеизвестны, что превращение в Руссов того или другого из них не представляется вероятным).

слаться на наш собственный пример: хивинские и бухарские купцы давно приезжают на Макарьевскую ярмарку, чтобы продавать свои товары и закупать русские товары, и однако, несмотря на это, мы оставались почти в совершенной неизвестности об их странах, пока не дошли до последних сами. Но чтобы в греческих колониях могли находиться миссионеры, которые бы имели желание отправляться с проповедью христианства в отдаленную страну вовсе неизвестную, это весьма мало вероятно: для миссионеров, — предполагая, что они вообще являлись, вместо путешествия в страну неизвестную было слишком достаточно дела среди хорошо известных им варваров, окружавших колонии. А если даже и допустить, что Грекам колоний была более или менее известна страна Полян, то и это ее знание вовсе не могло бы располагать их миссионеров к путешествию в нее для проповеди христианства. В стране, удаленной от них — Греков, могли их миссионеры иметь желание проповедывать христианство только в надежде основать в ней свою частную церковь, ибо в противном случае при чем оставались бы обращенные в христианство, т. е. что было бы с их христианством при неимении ими священников и епископов? Но питать надежду основать свою частную церковь можно относительно только такой страны, которая представляет из себя настоящее государство, с верховною властью в лице настоящего государя, который бы позаботился об основании церкви и который бы охранял ее существование; а какую можно было питать надежду основать свою частную церковь в стране, в которой вовсе не было государственной власти в собственном смысле этого слова и в которой эту государственную власть представляли собою главы родов (родовых общин), т. е. в которой не было настоящего государя, а было великое множество не настоящих маленьких, как нынешние волостные старосты, и даже меньших, государей? Но в области возможного иногда на самом деле бывает именно то, что представляется весьма мало вероятным, по каковой причине мы не можем решительным образом отстранить предположения, что христианство было до некоторой степени водворяемо у киевских Полян во времена доисторические. Допустив это предположение, нужно будет относить водворение у них христианства к весьма древним временам, а относительно его исчезновения у них нужно будет думать, что последнее имело место задолго до начала времен исторических. Мы не знаем положительным образом, когда прекратили свое существование греческие колонии, находившиеся в низовьях Днепра и на северном берегу

Черного моря, из которых могло быть принесено христианство к Полянам; но со всею вероятностью нужно думать, что эго случилось не позднее начала так называемого великого переселения народов, которое открылось в 376-м году нахлынутием на Европу монгольских Гуннов. Что же касается исчезновения, то из летописца нашего следует, что при начале времен исторических не было у Полян уже совершенно никакой памяти о христианстве 1).

Но если представляется весьма маловероятным думать, чтобы во времена доисторические христианство распространялось между Полянами: то, напротив, относительно Угличей и Тиверцев эта вероятность не может быть оспариваема. Они были соседями Греков той части Нижней Мизии, которая по отделении в особую провинцию получила название Скифии, и всего через реку (разумеем Дунай), а Греков колоний, находившихся на Днестре и по берегу Черного моря между устьями Днестра и Дуная и совершенно непосредственным образом. Они представляли из себя вовсе и не таких соседей, на которых бы Греки могли находить нестоящим обращать своего внимания, не какое-нибудь маленькое племя, которое бы совсем затиралось и терялось среди других соседей, а племя очень

1) Если бы верить летописцу, что киевские Поляне резко отличались от других русских Славян своими нравами, весьма значительно возвышаясь над ними в сем отношении, — что тогда как все другие русские Славяне «живяху звериньским образом, живуще скотьски», Поляне «имеху обычай отец своих кроток и тих и стыденье к снохам своим и к сестрам, к матерем и к родителем своим, к свекровем и деверем велико стыденье имеху», и что у них существовали настоящие браки, чего не было у других русских Славян: то подобную, сравнительно весьма значительную, цивилизованность (культурность) Полян против других русских Славян нужно было бы объяснять чем-нибудь. Если не исключительно, то, между прочим, весьма вероятно было бы объяснять ее давними постоянными сношениями Полян с Греками. Но в виду сего уже не так маловероятным представлялось бы и предположение, что до некоторой степени и на некоторый срок водворялось между Полянами христианство во времена доисторические. — По уверению Иорнанда, последний перед нашествием Гуннов остготский король Ерманарих, успевший соединить под своею властью обоих Готов, покорил своему оружию всю или почти всю Великую Скифию и между прочим всех обитавших в ней русских Славян (De Gothorum origine, сар. XXIII). Но о распространении от Готов христианства между Полянами, не говорим уже о других племенах, не может быть и речи, потому что, во-первых, господство над ними Готов, если только оно действительно имело место, было очень непродолжительно, а во-вторых — должно быть понимаемо вовсе не в смысле водворения между ними Готов, а только в смысле наложения на них последними своей дани.

многочисленное, на которое нельзя было смотреть иначе, как на целый народ 1), и не какое-нибудь племя крайне дикое, живущее «звериньским образом и скотьски», а напротив более или менее освободившееся от дикости и начавшее усвоять себе, — может быть и очень вероятно, благодаря тому же соседству с Греками, настоящую человеческую гражданственность 2). Очень невероятно думать, чтобы у Греков Малой Скифии и днестровско-черноморских колоний вовсе не находилось ревности обращать в христианство подобных соседей. Указанное нами соображение, которое должно было отнимать у Греков желание распространять христианство между Полянами, именно — что не представлялось возможным основать у них свою частную церковь, в отношении к Угличам и Тиверцам не должно было иметь места; при своем соседстве с Греками они могли входить в состав самой церкви греческой, с тем, чтобы находиться в заведывании и получать себе духовенство от ближайших к ним епископов греческих. Служба Угличей и Тиверцев в войсках империи, в качестве наемников, само-собою напоминает таковую же позднейшую службу Варягов. Но если о Варягах, служивших в войсках империи, мы знаем, что оказывалось между ними немалое количество отдельных лиц, которые принимали христианство: то не можем мы отрицать вероятности этого же и по отношению к Угличам и Тиверцам. Наконец, было бы очень невероятно и то, что во множестве пленных, которых выводили Угличи и Тиверцы из империи, вовсе не находилось людей, желавших проповедывать христианство своим языческим поработителям. Таким образом, в виду сейчас нами указанного вовсе не может быть отрицаема вероятность предположения, что между Угличами и Тиверцами во вре-

1) «Бе множьство их» говорит об Угличах и Тиверцах наш летописец, а готский историк Иорнанд представляет их именно как особый славянский народ в числе трех народов, на которые разделяет он Славян (первый народ — Виниды или Венеты, под которыми разумеет всех русских Славян, за исключением Угличей и Тиверцев, и с тою или другою частью Славян западных; второй народ — Анты, под которыми разумеет Угличей и Тиверцев; третий народ — Славяне, под которыми разумеет Славян дакийских, — De Gothorum origine, сарр. V и XXIII).

2) „Суть гради их и до сего дне“, говорит летописец, желая, как должно думать, сказать этим, что у Тивердев — Угличей развита была еравнителным образом городская жизнь. А развитие городской жизни предполагает развитие гражданственности (первое начало водворения которой между Угличами-Тиверцами очень не невероятно возводить еще ко временам господства над ними Римлян).

мена доисторические распространялось христианство от Греков. Однако, мы имеем косвенные свидетельства, из которых следует, что во всяком случае распространенность эту мы не должны предполагать значительною, а только более или менее незначительною. Бл. Феодорит сообщает о св. Иоанне Златоустом, что он первый чрез посланных им миссионеров водрузил христианские жертвенники у Скифов кочевников, живших около Дуная, которые, как он узнал, возжадали спасения, но не имели вблизи себя людей, готовых утолить их жажду 1). Если Златоуст был первый, сделавший некоторый опыт обращения в христианство соседних с Греками Скифов кочевников и если в его время не нашлось на месте людей, способных к деятельности проповеднической или в данном случае собственно — Катехизаторской: то очевидно, что никак нельзя думать очень многого о проповеднической деятельности Греков и между соседними им Скифами оседлыми, каковы были Тиверцы с Угличами 2). Передающий известия о службе наших Славян в войсках империи и об их весьма частых набегах на последнюю, Прокопий Кесарийский ведет у себя нарочитые речи об языческой религии Тиверцев-Угличей, но при этом не делает замечания, чтобы между ними распространялось и христианство 3). Незначительное распространение христианства между Тиверцами-Угличами могло остаться Прокопию неизвестным; но чтобы он не знал или зная умолчал о распространении значительном, это очень невероятно.

Во второй половине VII века пришедшие с Востока Болгары заняли часть Византийской империи, находившуюся между Дунаем и Балканами, и вместе с сим должно было случиться то, чтобы, с одной стороны, христианство в бывшей греческой Малой Скифии если не совсем прекратило свое существование, то по крайней мере утратило, если только прежде имело, дух и ревность всякой пропаганды,

1) В Церк. Ист., кн. V гл. 31 (повторяется Георгием, епископом Александрийским, — у Фотия в Библиотеке № 96, ed. Beckeri р. 80) и в похвальном слове Златоустому, — у Фотия ibid. № 273, ed. id. р. 508.

2) Греки не заботились о проповеди христианства и между Готами, и если оно значительно распространилось между последними, то помимо их нарочитых стараний. — Об епископе Томийском или Томитанском Феотиме, современнике Златоустого, Созомен говорить, что за добродетельную жизнь его весьма почитали жившие по ту сторону Дуная Гунны, но не говорит, чтобы он пытался распространять между Гуннами христианство,—H. E. lib. 7, сар. 26 (У Le Quien’a в Oriens Christ. I, 1214).

3) У Stritt, в Memorr. popp. ΙI, 28.

a с другой стороны — что Угличи-Тиверцы были разобщены с империей и как ее союзники и как ее враги. Но в половине IX века сами Болгары, совершенно усвоившие к этому времени национальность покоренных ими в Дакии и за Дунаем Славян, приняли от Греков христианство. А таким образом, с половины IX века и до самого крещения Владимира в конце X века христианство могло распространяться между Угличами-Тиверцами от этих Болгар, представлявших собою их близких единоплеменников.

Нельзя, сказали мы, предполагать многого. Но, предполагая не многое, можно допускать или по крайней мере не невозможно не допускать, что христианство явилось у Тиверцев-Угличей довольно рано и что оно существовало у них во все продолжение наших времен доисторических, равно как и исторических до самого св. Владимира. Однако, и это христианство, с вероятностью предполагаемое, как существовавшее у одного из славяно-русских племен до самых времен исторических, не должно быть поставляемо в связь с последующим христианством историческим. Угличи и Тиверцы не вошли в состав русского государства, основанного Рюриком: в 914-м году они были было покорены Игорем, но через 30 — 40 лет после сего сни подпали власти Печенегов, под которою и находились не только до крещения Владимира, но и весьма долгое время после 1).

Oкoнчим крaтким пoвтoрeниeм скaзaннoгo нaми вышe. Вo врeмeнa дoистoричeскиe христиaнствo мoглo рaспрoстрaняться oт Грeкoв мeжду двумя плeмeнaми русских Слaвян, имeннo — у Тивeрцeв с Угличaми и у киeвских Пoлян. Oчeнь мaлo вeрoятнoсти думaть, чтoбы oнo дeйствитeльнo рaспрoстрaнялoсь мeжду втoрыми и нaпрoтив eсть дoстaтoчнaя вeрoятнoсть думaть, чтo oнo, в бoлee или

1) Летописец усвояет Тиверцам непонятное для нас прозвание Толковин или Толковинов: «Тиверци, яже суть Толковины» (под 907 г. нач.). В Слове о полку Игоревом, в рассказе о сновидении вел. кн. Святослава Всеволодовича, называются какие-то поганые Толковины, которые занимались добыванием жемчуга («сыпахуть ми тьщими тулы поганых Тльковин великыи женчюгь на лоно»). Если разуметь под Толковинами Слова Угличей и Тиверцев (занимавшихся добыванием жемчуга в устьях Днестра и Дуная и в Черном море?): то эпитет поганый нужно будет понимать не так, что они были особенно упорны в язычестве, а так, что и после принятия христианства при Владимире теми племенами русских Славян, которые вошли в состав русского государства, они, находясь под властью Печенегов, продолжали в своем большинстве или как целое племя оставаться язычниками.

менее незначительной впрочем степени, распространялось между первыми. Предполагая маловероятное, что оно распространялось и между Полянами, необходимо будет относить совершенное его исчезновение у них к очень задолгому времени до настатия времен исторических. Предполагая нисколько не невероятное, что у Тиверцев с Угличами христианство существовало до самого св. Владимира, мы не должны поставлять его в связь с христианством этого последнего. Вообще, о взаимной связи между нашим христианством доисторическим, — допуская его существование, и начавшимся со св. Владимира христианством историческим должно думать, что этой связи между ними не было и что последнее, не ведя своего начала от первого, явилось, как нечто совершенно новое и самостоятельное 1).

1) О христианстве в доисторические времена русских Славян на территории теперешней России, но не у них самих, а у других, обитавших и до сих пор обитающих на ней народов, что до нас не касается, см. у преосв. Макария в его „Истории христианства в России до равноапостольного князя Владимира, как введении в историю русской церкви“.

Сказание о посещении Руси апостолом Андреем.

Введением к истинной, достоверной, истории государственной и церковной почти у всех народов служат так называемые народные предания, которые создает иногда действительно совокупное творчество целого народа, иногда же напротив единичное творчество просто отдельных лиц. История нашего русского христианства начинается таким народным преданием, именно — общеизвестною повестью о путешествии на Русь или точнее говоря—через Русь апостола Андрея.

Как в вопросе о народных преданиях вообще, так и в вопросе о нашей повести нельзя решить, есть ли она произведение творчества общенародного или частного, принадлежащее в последнем случае какому-нибудь досужему грамотнику. Вероятнее и желательнее думать, конечно, первое, но нисколько не невозможно и второе.

Как бы то ни было, смысл и нравоучение повести ясны; она хочет сказать и доказать: мы — Русские составляем народ в христианской церкви никого не последний и наше христианство ведет свое начало точно так же от самих апостолов, как и у кого бы то ни было; апостолы не могли водворить у нас этого христианства самым делом, но они посетили и благословили нашу землю и посредством предизбрания включили ее в состав церкви Христовой, которой таким образом она и стала частью с самого ее начала, хотя частью долгое время остававшеюся, так сказать, in petto, только в мысли и предопределении. Если повесть принадлежит народному творчеству вообще, то она должна свидетельствовать о тщеславии предков наших, как целого народа, который не хотел оставаться в последних и, пришед ко Христу около одиннадцатого часа, тем не менее желал перевести себя в первые; если же повесть принадлежит одному лицу, то и свидетельствует только о тщеславии ее неизвестного автора,

В нашей первоначальной летописи эта повесть записана в следующем виде. Из Греции через Россию лежал путь к Варягам и далее до Рима, именно — из Черного моря Днепром до его верховьев, отсюда волоком 1) до реки Ловати, которая впадает и ведет в озеро

1) Волок — от волочить, переволакивать по земле лодки из одной реки в другую. Волок (переволока) между Днепром и Ловатью, шедший, вероятно, с

Ильмень; из Ильменя в Волхов, в Ладожское озеро, в устье этого озера или реку Неву и в море Варяжское (Балтийское); по этому последнему к Варягам и потом до Рима. Апостол Андрей, который проповедывал евангелие по Черному морю, однажды пришел из Синопа, что на южном или азиатском берегу его 1), в Херсонес Таврический или Корсунь и здесь узнал, что недалеко отсюда находится устье Днепровское. Пожелав побывать в Риме, апостол отправился к устью Днепра, чтобы пойти в него сейчас указанною дорогой. Когда, совершая путь, поднимался он, с сопровождавшими его учениками, на лодках вверх по Днепру, то один раз случайно (по устроению Божию) 2) пришлось ему остановиться для ночлега у берега под горами. Горы эти были именно те самые, на которых после построен был Киев. Встав на другой день поутру, апостол указал своим ученикам на горы в сказал: «Видите ли эти горы? Смотрите, ибо на этих горах воссияет благодать Божия, будет построен на них великий город и Бог воздвигнет на них многие церкви». После этого апостол взошел на горы, благословил их, помолился и на той из них, на которой после был построен город в частнейшем старом значении этого слова, поставил крест 3). Идя своею дорогой далее, апостол пришел к

Смоленска (где смолились, — древнее название Смоленска Смоливеск, и окончательно приготовлялись лодки Верховлян-Новгородцев и Кривичей, имевших пуститься в плавание по Днепру?) на Великие Луки, с пересечением у Велижа Западной Двины, имел протяжения верст до 200.

1) Почти прямо против крымской Феодосии через море, — тот самый, при котором русский флот одержал знаменитую победу над турецким флотом в 1853-м году.

2) В Лаврент. лет.: „по приключаю“, вар. „по прилучаю“, в Ипатск. лет. и Прологах (под 30 Ноября): «по приключаю Божию».

3) Позднейшие памятники точным образом указывают, где позднейшим преданием назначалось место этого креста. Так называемая Густинская летопись (конца XVI — начала ΧVII века) говорит: „Крест водрузи не далече нынешней браны (ворот) от полудня“ (П. Собр. летт. II, 251), разумея брану в крепостном валу, который в настоящее время не существует (см. у Закревского в Летописи и описании г. Киева, M., 1858., стр. 257). Захария Копыстенский в своей Палинодии пишет: «На той горе в Киеве, где стоял (апостол Андрей), которую зовут ныне Вздыхальною, якобы от того, иж на ней з учнями своими от трудов отдохнул,.... тогож часу (!) и церковь Воздвижения честного креста была поставлена, где и теперь есть, як и повесть и до сих дней обносится о той церкви и о той горе“ (часть III, раздел I, артик. I, — в Историческ. Библиотеке IV, 970; повторяется в московской Книге о вере, в статье: „О уверении и о крещении Русии“, гл. 3, Гродненск. изд. л. 31); подобным образом Иннокентий Гизель в своем Синопсисе пишет: „Крест водрузи (апостол Андрей) на месте, идеже посем церковь креста Господня сооружися“ (С.-Пб., 1798 г., стр. 20). Крестовоздвиженская церковь теперь не существует; она находилась не да-

Славянам, где после построен был Новгород, то есть к племени славянскому, которое называлось этим именем в теснейшем смысле. У здешних людей он видел обычай, как они моются (в банях) и хвыщутся 1), и подивился на них. Затем он пошел к Варягам и наконец пришел в Рим. Повествуя в Риме, сколько успел с своею проповедью и что видел, апостол между прочим рассказывал: «Видел я нечто весьма чудное в земле Славянской, когда шел сюда, — видел деревянные бани, и накалят их (то есть каменки в них) докрасна и разденутся совсем донага и обольются кислым квасом 2) и возьмут на себя пучки молодых прутьев и станут бить сами себя и до того себя добьют, что вылезут (вар. слезут, т. е. с полка) едва живы; после этого обольются холодною водой, и тогда снова оживут; и это делают постоянно, никем не будучи мучимы, но сами себя муча и таким образом делая не омовенье себе, а мученье». Римляне, слышав рассказ, дивились; апостол же, побыв в Риме, снова возвратился в Синоп.

Очень может быть, что честолюбие и тщеславие наших предков, желая достигнуть того, чтобы страна наша была посещена одним из апостолов, не особенно затруднились бы составить повесть об этом и в том случае, если бы не представлялось к сему никакого основания и никакого внешнего повода. Но внешний повод составить такую повесть именно об ап. Андрее действительно существовал. Недоуменным с первого взгляда представляется только то, что повесть состав-

леко от нынешней Авдреевской церкви, к югу от нее (Берлинского Краткое описание Киева, Спб. 1820, стр. 189 и Закревский ibid., стр. 147). В одном сборнике второй половины XVII века замечается: „Крест святый, где теперь церковь святого Симеона стоит, (апостол Андрей) поставил“ (см. у Бодянского в сочинении: О времени происхождения славянских письмен, стр. LXV, прим. 109), — церковь эта в настоящее время также не существует и где находилась неизвестно. Что по автору повести апостол водрузил крест на той части киевской горы, которая после обнималась городом в собственном смысле или городскою крепостью, это он дает знать в словах: «и постави крест и помолися Богу и слез с горы сея, идеже послеже бысть Киев». А что первоначальный или до владимировский город стоял не там, где его полагают позднейшее предание и нынешние ученые, см. ниже.

1) „Хвощутся“,—хвостаться, по теперешнему хвыстаться (у Малороссов: хвыскаться), то же чтó хлестаться.

2) Вместо „квасом уснияномь“ Лавревт. летописи именно читается «квасом кислым» в летописях новейших (Никоновск., Софийск. Временнике); в Ипатск. лет.: „мытелью“ (деревенские жители и до сих пор моют головы в банях квасом для очищения их от так называемой плоти; у Малороссов до настоящего времени есть слово мытель, которое значит теплую воду с квасом или с мятой для мытья головы).

лена так, а не иначе. Большая часть греческих сказаний об ап. Андрее говорят, что ему досталось в удел проповедывать христианство между прочим в Скифии, и некоторые из сказаний были переведены на славянский язык в очень древнее время 1); а так как территория, которую занимали наши предки, находилась именно в Скифии, о чем прямо говорит и наш летописец, то надлежало бы ожидать, что составитель повести заставит апостола предпринять нарочное путешествие на Русь, а не совершить через нее путешествие только случайное, мимоходное. Может быть, составителю повести неизвестны были переведенные на славянский язык греческие сказания, говорящие о проповеди ап. Андрея в Скифии; может быть, он находил невероятным и неправдоподобным простирать проповедь апостола в Скифии до территории наших предков; как бы то ни было, во всяком случае у него было прямое или частное весьма важное побуждение представлять дело именно так, как он его представляет. Если бы вести апостола в Русь нарочно, то нужно было бывести его для проповеди христианства людям, а не для благословения необитаемых гор, ибо заставить его совершить весьма далекое нарочное путешествие для последней цели значило бы сказать о нем не только нечто совсем невероятное, а даже и привлекающее на его память осмеяние. Но вести апостола в Русь для проповеди христианства людям значило бы сочинить повесть об его путешествии в Русь только для того, чтобы сказать, что приходил к нашим предкам с проповедью христианства апостол и что они остались

1) Греческие сказания об ап. Андрее разделяются на два класса — на краткие известия и пространные жития. Краткие известия читаются: у Оригена, Дорофея Тирского, Евсевия Кесарийского, Епифания Кипрского, неизвестного автора, приводимого под именем Ипполита Римского, Никиты Пафлагонского, в Менологии импер. Василия Болгаробойца, у Икумения Триккского и Никифора Каллиста; пространных житий известно три: монаха и пресвитера Епифания, Симеона Метафраста и сейчас помянутого Никифора Каллиста (который кратко сообщает об ап. Андрее в своей Церк. Ист.). Что ап. Андрею досталось в удел проповедывать христианство между прочим в Скифии, это говорится во всех кратких известиях (при чем только у Никиты Пафлагонского название Скифии заменяется названием Сарматии, а у Икумения Триккского, который повторяет сотрудника Иеронимова Софрония Палестинского, под Скифией ясно разумеется Скифия не европейская, а азиатская, составлявшая нынешний русско-китайский Туркестан). Из сказаний, заключающих в себе краткие известия, были переведены на славянский язык: Πεπὶ τῶν δώδεκα ἀποστόλων неизвестного писателя, приводимого под именем Ипполита Римского, читаемое в Святославовом Изборнике 1073 г. (л. 261), сказание из Менология импер. Василия, читаемое в некоторых Прологах XIII века (под 30 Ноября), Σύγγραμμα περὶ τῶν μαθητῶν Κυρίου Дорофеева и Σύγγραμμα περὶ τῶν ἁγίων ἀποστόλων Епифаниева, известные по рукописям XV века (Восток. Опис. Рум. Муз. стр. 12, col. 2), но перевод которых не невероятно относить к значительно более раннему времени.

глухи к его проповеди. Таким образом, чтобы заставить ап. Андрея посетить Русь, а при этом сохранить и добрую славу наших предков, представлялось возможным только сочинить повесть об его путешествии через Русь мимоходном, случайном. Существовали внешние поводы или предлоги и для того, чтобы сочинить последнего рода путешествие. Предкам нашим известны были в переводе на славянский язык такие греческие сказания об ап. Андрее, которые, подробно говоря о местах его проповеди, утверждают, что Он был на северном берегу Черного моря, — в Тавриде или Крыму, и здесь между другими городами в Херсонесе или Корсуни 1).В древнее время эта Корсунь могла быть названа, так сказать, самым преддверием Руси, ибо хотя была не особенно близка к ней, но составляла тогда для нее почти такой же неизбежный и такой же знакомый рынок, какой для наших деревень составляют ближайшие к ним города, так как в ней приобретали для себя Русские все произведения европейско-азиатской цивилизованной промышленности.

1) Известны были два жития — Епифаниево и Метафрастово или по крайней мере второе из них (славянский перевод жития Метафрастова в сокращенном виде читается в Макарьевских Четь-минеях под 30 Ноября, — нач. «Сий беяше от града Вивсаиды, сын Ионин», — и оставшийся неподновленным его язык ясно дает видеть его древность. Греческий подлинник, — нач.Ἄρτι τοῦ παιδός Ζαχαρίου, Ἰιυάννου φημὶ τοῦ πάνυ, — в греческих богослужебных Минеях под 30-м Ноября, а у Миня в числе житий, написанных Метафрастом, — tt. СХIV — СХVI, его нет. Старший известный нам список славянского перевода жития Епифаниева читается в рукописи конца XV начала XVI в., — Моск. Дух. Акад. из Волоколл. № 592, л. 549 об. Греческий подлинник у Миня в Патрол. t. СХХ, соl. 216, нач. ’Επειδήπερ πολλοὶ ἀνεγράψαντο βίους καὶ πράξεις θεοφίλων ἀνδρῶν καὶ γυναικῶν... Начало перевода, почему-то опускающего до полуторых печатных четверток подлинника и вообще, кажется, сделанного по его редакции особой от напечатанной у Миня: «Святому Епифану, архиепископу Кипрьскому, глаголющю о блаженнем апостоле Андрее»... Епифаний жил не в X — XI веке, к которому относит его Гарлес, — у Фабриц. VIII, 259 прим., но, как сам дает знать, во времена иконоборцев, после Константина Копронима, — † 775; а что он писал ранее Метафраста, видно из его слов в начале жития, следующих за приведенными выше: τῶν δὲ μακαρίων ἀποστόλων οὐδείς βίους ἀνετράψατο αἰσιως). Епифаний и Метафраст полагают три путешествия ап. Андрея, из которых два первые посвящены были Малой Азии и южному берегу Черного моря, (между городами на берегу моря и Синоп), а последнее обнимало Закавказье, северный берег Черного моря, Византию с Ираклией и наконец Пелопоннес, где в Патрах апостол и потерпел мученическую смерть. На северном иди русском берегу Черного моря он был — по Епифанию: в Воспоре, Феодесии или Феодосии, Херсонесе, опять в Воспоре, из которого на одном херсонском корабле переправился в Синоп, чтобы идти в Византию; по Метафрасту: в Воспоре и Херсонесе, из которого также и для того же отправился в Синоп.

Из Корсуни во времена древних предков наших был путь через Россию к Варягам, а от Варягов до Рима, как они знали, — прямой и непрерывный путь морем: таким образом, действительно выходил путь из Корсуни в Рим через Россию. Этим путем составитель повести и провел ап. Андрея из Корсуни в Рим для того, чтобы заставить его мимоходом благословить горы киевские. Посылать апостола из Корсуни в Рим нашим путем есть одно и тоже, что посылать кого-нибудь из Москвы в Петербург путем на Одессу; но представлять возможным совершенно неестественное или невероятное есть одна из привилегий составителей народных легенд. При том, сочиняя этот неожиданный и слишком оригинальный путь, составитель повести, по всей вероятности, не считал его таким невозможно странным, каким он был на· самом деле: имея недостаточные географические сведения, он, вероятно, только находил его несколько более длинным, чем прямой путь по морю Средиземному. Этот действительный путь составителю повести был известен и прямо им указывается 1), так что если апостола, находившегося в Корсуни при начале обоих путей, он считает возможным послать по первому, то ясно, что он не полагает между обоими путями через чур большого различия. Если же и при всей скудости своих географических сведений составитель повести все таки знал, что, ведя апостола из Корсуни в Рим своим путем, он заставлял делать его совершенно невероятный крюк: то он мог находить достаточным для себя, что какой ни какой путь существовал, а за тем, как это и все составители народных сказаний не сами себя обманывающие, рассчитывал на неведение и невежество своих читателей...

Необходимо думать, что повесть об ап. Андрее явилась после времени составления первоначальной летописи и есть в сей последней позднейшая вставка. В другой повести, читаемой в той же летописи, говорится, что «сде (в Русской земле) не суть апостоли учили» и что «телом апостоли не суть сде были» 2). Принадлежит ли эта вторая повесть самому составителю летописи или также есть в ней вставка, но во всяком случае она должна быть признаваема старейшею, чем наша повесть. А к повести о преложении книг на славянский язык Мефодием и Константином, внесена ли она в летопись самим летописцем (быв составлена не им) или после него, прибавляется замечание, что учитель нам — Руси (не апостол Андрей), а как и всем Славянам, апостол Павел: «Словеньску языку учитель есть Андроник апостол,

1) «От Рима прийти по тому же (Варяжскому) морю ко Царюгороду, а от Царягорода прийти в Понт море», читается в нашей же повести (в географическом введении в нее).

2) В повести об убиении Варягов христиан при Владимире язычнике.

в Моравы бо ходил; и апостол Павел учил ту, ту бо есть Илюрик, его же доходил апостол Павел, ту бо быша Словене первое; тем же и Словеньску языку учитель есть Павел, от него же языка и мы есмо — Русь, тем и нам Руси учитель есть Павел». К заключению о не весьма раннем происхождении нашей повести должно вести и то обстоятельство, что заразиться тщеславием и подумать об его удовлетворении предки наши могли не сейчас за тем, как приняли христианство, но только после того, как более или менее обжились в нем и как оно более или менее прочно водворилось и утвердилось в их стране, чем могла быть пробуждена их гордость 1).

Замечательна редакция повести, помещенная в летописи. Серьезное по крайней мере на половину перемешано в ней с шуточным и юмористическим и апостол не совсем скромным образом употреблен в орудие насмешки. Принадлежа Малороссии, редакция имеет целью на половину прославление Киева, на горах которого апостол водрузил крест, на половину же осмеяние великорусского Новгорода, в котором он чудился странным великорусским баням. Известно, что наши области любили смеяться одна над другою и насочиняли одна про другую множество насмешливых сказаний и присловий 2); известно, что в особенности любили, как и до настоящего времени любят, смеяться одна

1) Через 50 лет после крещения при Ярославе Русские с скромным смирением называли себя „малым стадом“ (митр. Иларион в Слове о законе и благодати). Вероятно, так продолжали они смотреть на себя и еще лет около 50-ти. Но при таком незаносчивом взгляде еще не могли быть сочиняемы ими притязательные повести, по которым апостолы ходили бы в их землю для поставления крестов на их горах. Что в век составителя летописи еще не было известно повести об апостоле Андрее, об этом необходимо заключить и из слов преподобного Нестора, который, будучи несправедливо принимаем за самого летописца, был его современником и который в житии Бориса и Глеба говорит: „не беша апостоли ходили к ним“ (Русским). Первая церковь апостола Андрея была построена в Киеве весьма рано, именно — Всеволодом Ярославичем в 1086-м году (для дочери Анны или Янки, которая желала принять монашество и для которой он устроил при церкви женский монастырь, — известный Андреевский Янчин, — Ипатск. лет. под 1086 г.). Но по сказанному сей час выше вовсе не представляется вероятным думать, чтобы уже так рано могло существовать сказание о посещении апостолом Киева: скорее наоборот существование самой церкви могло содействовать до некоторой степени возникновению сказания. Первая Крестовоздвиженская церковь, и то несколько сомнительная (не знаем, та ли самая, о которой выше), построена в Киеве в начале XIII века (Карамз. III, прим. 326).

2) Их и о них можно читать в книгах: Снигирева Русские в своих пословицах, кв. IV, Москва, 1834, стр. 162 sqq (этнографические пословицы), и Сахарова Сказания Русского народа, том I, кв. 2, С.-Пб. 1841, стр. 107 sqq (Русские народные присловия).

над другою две большие области — великорусская и малорусская. Редакция повести об апостоле Андрее, помещенная в летописи, представляет собою образец таких насмешливых сказаний Малороссов о Великороссах. Малоросс, у которого нет наших великорусских бань1) и для которого эти бани составляют крайне смешную странность 2), с своим прославленным юмором говорит в повести Великороссу: быв у нас в Киеве, апостол изрек пророчество, благословил горы и поставил на них крест, а у вас в Новгороде только подивился на вашу хитрую выдумку самим себя сечь и мучить, о чем рассказывал даже в Риме.

Естественно, что Новгородцы не желали остаться осмеянными. И вот, в ответ на киевскую редакцию повести явилась редакция новгородская. Не хотев или не умев ответить на насмешку одинаковою насмешкой, Новгородцы вознаграждают себя тем, что стараются возвысить себя над Киевлянами. Говоря о Киеве то же, что и выше, редакция новгородская умалчивает о банях новгородских и вместо того говорит, что в области Новгородской апостол проповедывал слово Божие³) и оставил на благословение свой жезл 4). То есть Новгородцы

1) Если кому вспомнится баня в Киеве Ольгина, в которой были сожжены послы Древлянские: то, во-первых, в рассказе летописи, как кажется, разумеется не баня, а комната для мытья (комната с ванными, баня в западно-европейском смысле, что вовсе не одно и тоже с великорусской или так называемой „русской“ баней): „повеле Ольга мовь сотворити (Деревляном), рькуще сице: измывшеся придите ко мне; они же (слуги) пережьгоша истопку (вар. истьбу, — жарко натопили избу, комнату), и влезоша Деревляне, начашася мыти“... (cfr летоп. под 1095 г., об избиении Половцев); во-вторых, существование бань у князей на юге (в Ипатск. лет. под 1205 г. разумеется настоящая баня?) не составляло бы свидетельства о существовании их у народа: великорусские бани происхождения норманнского (Погодина Исследовании, замечании и лекции, III, 463, cfr о нынешних шведских банях в статье: „Страна полуночного солнца“ в Отечеств. Зап. 1883 г., Март, стр. 228), и весьма возможно, что князья наши, бывшие потомками Норманнов, перенесли их с собою и на юг.

2) Какую великую странность составляют наши великорусские бани для тех, которые не имеют их, см. например в статье „Буряты“, помещенной в Журн. Мим. Внутр. Дел, ч. XXVI, кн. 4, стр. 60: „ужасная добровольная пытка (которой подвергают себя Русские в банях) служит у Бурята главною им укоризною“ и пр.

3) Новгородская редакция — в Степенной книге (I, 7 и 95, — в житиях Ольги и Владимира) и в житии Михаила Саллоса, написанном по поручению новгородского архиепископа (после митрополита) Макария Василием Михайловичем Тучковым (напечатано в Памятниках Кушелева-Безбородко, IV, 36).

4) «Жезл свой (апостол) водрузи в веси, нарицаемой Друзино» (Степ. кн. I, 7), — в известном Аракчеевском селе Грузине, находящемся на Волхове приблизительно на половине его течения (верстах в 15 вниз от Волховской

отвечают в своей редакции Киевлянам: у вас в Киеве апостол ограничился только тем, что поставил крест на пустых горах, у нас же сделал гораздо большее, заявил к нам свое благоволение более осязательным образом.

Если первоначально Русские удовольствовались только тем, что заставили одного из апостолов благословить свою землю, то естественно, что с течением времени их притязания должны быть увеличиться, тем более, что позднейшая новгородская редакция повести, говорящая, что апостол проповедывал в области Новгородской слово Божие, представляла им для таковых притязаний некоторые основания. С XVI века, если не ранее, Русские начали считать и выдавать апостола Андрея за первого действительного насадителя христианской веры на Руси, и когда представлялись нужда или случай, с гордостью и твердостью указывали на это, как на не подлежащий сомнению факт. Известный Антоний Поссевин, убеждая даря Ивана Васильевича Грозного к соединению с папою, ссылался ему на пример Греков, которые приняли унию на соборе Флорентийском; царь отвечал: «Мы верим не в Греков, а в Христа; мы получили христианскую веру при начале христианской церкви, когда Андрей, брат апостола Петра, пришел в эти страны, чтобы пройти в Рим; таким образом мы на Москве приняли христианскую веру в то же самое время, как вы в Италии, и с тех пор доселе мы соблюдали ее ненарушимою» 1). В половине XVII века, известный старец Арсений Суханов, посланный царем Алексеем Михайловичем в Грецию для описания церковных чинов, имел с Греками горячие споры по поводу дониконовских несогласий наших с ними в некоторых церковных обрядах. Когда Греки указывали Суханову на то, что мы — Русские приняли веру от них — Греков и следовательно во всем должны быть согласны с ними, он отвечал: «Вскую вы собою хвалитеся, что мы от вас крещение прияли, мы крещение прияли от апостола Андрея, когда он по вознесении Господни прииде в Византию и оттуда пойде Черным морем до Днепра, и Днепром вверх до Киева, и от Киева даже до Великого Новагорода, и ходя тем путем учение свое о вере Христове распространял, а иных крестил... Веру вы изначала прияли от апостола Андрея, а мы такожде от апостола Андрея» 2). Всем иностранцам, которые приезжая в Россию или

станции Николаевской железной дороги). От этого водружения апостолом креста будто бы и село получило свое имя (Друзино пли Грузино от водружать иди вогружать — житие Михаила Саллоса, в котором о жезле подробно).

1) Possevini Colloquium primum с Грозным de fide catholica в Supplementum ad Historica Russiae Monimenta, p. 102.

2) Так называемый Малый Проскинитарий или собственно Статейный список (несправедливо считаемый за раскольничий подлог), беседа в Терговищи

встречая Русских за границею, расспрашивали их о вере, они отвечали не иначе, как то же, что говорили Грозный Поссевину и Суханов Грекам 1).

Древним временам и древним людям извинительно было создавать легенды; но на нас в свою очередь лежит обязанность отличать легенды от настоящей исторической истины... Всякое сказание мы, конечно, должны принимать в том виде, как оно нам сообщается. Сказание об апостоле Андрее говорит, что он был в России потому, что хотел чрез нее пройти из Греции в Рим: ясно, что сказание есть крайне несообразный вымысл, ибо оно заставляет апостола идти путем, который не только в 50 раз длиннее обыкновенного, но который в его время просто был совершенно неизвестен. Поправляя сказание и ссылаясь при этом на свидетельства писателей греческих, что ап. Андрей проповедывал между прочим и в Скифии, мы будем утверждать, что он мог быть в России нарочно? Но если дать веру писателям греческим относительно проповеди апостола в Скифии, то у них необходимо будет разуметь под Скифией вовсе не внутреннюю страну с ее варварским населением, а только ее южную окраину или северный берег Черного моря с находившимися на последнем греческими колониями, как это действительно и разумеют те из писателей греческих, подробно говорящих о местах проповеди ап. Андрея, которые не имеют слишком большой наклонности к баснословию 2). Что

6-го Июня (напеч. C. А. Белокуровым в Христ. Чтен. 1883 г., № 11—12 и в 1 вып. II тома исследования «Арсений Суханов», М. 1893 г.). Арсений ссылается на не задолго перед тем напечатанную в Москве известную Книгу о правой вере (в этой последней, в главе 3, —_«О уверении и о крещении Руси», повторяется Захария Копыстенский, который, имея свои, специально южно-русские, причины выдавать ап. Андрея за первого насадителя христианства на Руси, уверяет, будто «святой Андрей, проходячи землю Росскую, многих крестил и до познания Христа привел», — Палинод. ч. III, розд. 1, артик. 1,—в Историч. Библиот. IV, 970).

1) ГерберштейнаRerum Moscoviticarum Commentarii, у Старчевского в Historiae Ruthenicae Scriptores exteri saeculi XVI, vol. I, p. 19, Фабра Moscovitarum Religio ibid., p. 5, ГваньиниOmnium regionum Moscoviae descriptio, ibid., p. 18, Одерборна Ioannis Basilidis Magni Moscoviae Ducis vita, ibid., vol. 2, p. 20 sub fin. Впрочем, еще и в начале XVI века находившись у нас своего рода так сказать либералы, которые повторяли древнейшее, до-легендарное, что русскому языку открылось веровать во Христа одному из последних, «а не бывшу нико(торо)му же апостолу в Русской земли», — Опис. Синодд. рукопп. Горск. и Невостр. № 326, л. 17 об., стр. 681 (А преп. Иосиф Волоколамский в начале того же XVI века решал вопрос, почему ап. Андрей не проповедывал христианства в Русской земле. Ответ: «возбравен бысть от Святаго Духа, его же судбы бездна многа и сего ради суть сия несказанны», — Просветит., Казанск. изд. стр. 41).

2) Епифаний и Метафраст, подробно говорящие о месхах проповеди ап. Авдрея, ограничнвают его деятельность в Скифии, как мы указали, только гре-

же касается до предположений, будто апостол мог доходить до наших Киева и Новгорода или хотя бы до одного первого, то оно столько же вероятно, сколько и предположение, что апостол доходил до самого Архангельска или до самого Пустозерска. В век апостолов страна наша представляла из себя находившуюся за пределами известного мира неведомую и исполненную всевозможных ужасов пустыню 1). Зачем бы пошел в эту неведомую пустыню апостол Андрей? Он мог пойти в нее, как и во всякую другую подобную пустыню, только тогда, когда бы у него не было дела в черте самого тогдашнего мира и было свободное время ходить по пустыням. Но это, как всякий знает, было вовсе не так. Он не мог иметь никакой надежды утвердить сколько-нибудь прочным образом христианство в совершенно разобщенной с остальным миром варварской и населенной Бог знает кем стране: для чего же предпринимал бы он в нее путешествие? Не для того же в самом деле, чтобы ставить кресты на необитаемых горах или наблюдать такие обычаи, как паренье в банях 2).

ческими колониями, находившимися на полуострове Таврическом или Крыму. Никифор Каллист (известный своею великою любовью если не к сочинению своих басен, то к собиранию чужих), принадлежащее которому житие ап. Андрея не напечатано и знаемо нами только по указаниям (Фабрии. Biblioth. Graec. ed. Harles, VII, 443, и его жеCodd. Apocrr. N. T., ed. 2, p. 502, not.), вероятно, баснословит в нем о путешествии апостола и внутрь Скифии, ибо в своем кратком известии о местах его деятельности, которое читается в его Церковной Историк (lib. II, сар. 39) он говорит: «апостолу Андрею досталось идти к язычникам, именно в Каппадокию, Галатию и Вифинию, обошед которые, он ходил также в страну, которая называется страною Антропофагов, и в пустыни Скифских по обоим берегам Евксинского Понта — северному и южному». О стране Антропофагов Каллист, вероятно, говорит на основании апокрифического сказания о городе Антропофагов (которое см. у Тишендорфа в Acta Apostolorum apocrypha, Lipsiae, 1851); a это сказание есть самая нелепая фабула, в которой ни мало не пахнет нашей Россией (и сочинить которую, вероятно, подал повод Епифаний, говорящий, что жители города Синопа называются антропофагами за свои варварские и жестокие нравы, а что жители города Амастриды прозваны были так за свое враждебное отношение к апостолу и в частности за то, что один здешний жид откусил ему палец).

1) Населенную Антропофагами, покрытую чуть не вечными мраками, скованную страшными мразами и проч.

2) Кто, отказавшись от Новгорода, все-таки стал бы стоять за Киев, до которого будто бы апостолу легко было подняться Днепром, тому, кроме вопроса: зачем бы он поднялся, ответим, что на самом деле в век апостолов сделать это было так же легко, как в недавнее время подняться к верховьям Нила. От Геродота до времен апостолов знакомство Греков с нашею страной едва ли увеличилось, а этот последний говорит, что греческие колонисты се верных берегов Черного моря плавали вверх по Днепру (для торговли с вар-

Нельзя и совершенно невероятно допустить, чтобы телесно посетил нашу страну один из апостолов, но необходимо принимать, что мысленно благословили ее все они, — и мы Русские, подобно всем другим народам, принявшим христианство не непосредственно из рук апостолов, «ничим же меньшие» в церкви Христовой кого бы то ни было 1).

20-го Января и 20-го Июня воспоминаются нашею церковью мученики Инна, Рима и Пинна 2), о которых в Менологии импер. Василия сказано, что они были из Скифии, из северных пределов, — ἀπὸ Σκυθίας, ἐκ τοῦ βορείου μέρους, ученики св. ап. Андрея, что, учив о имени Христовом и многих обратив к правой вере, они были схвачены князем варваров,—παρὰ τοῦ τῶν βαρβάρων ἄρχοντος, который и предал их мученической смерти (под 20-м Января). Понимая греческое: ἀπὸ Σκυθίας, ἐκ τοΰ βορείου μέρους, в смысле: из Скифии, из северной ее части, и присоединяя к сему то, что в рассказе о мучении говорится о жесточайшей зимней стуже и о замерзших от стужи реках, считают не-

варами) только приблизительно до южной части губернии Екатеринославской (до г. Александровска), а что было далее, того решительно ни один из них не умел сказать (кн. 4, глл. 53 и 56, — выписки с русским переводом и объяснения в Записках Одесск. Общ. Ист., т. I, стр. 15, 16 и 54). Пусть припомнит читатель, что выше были Днепровские пороги (между Александровском и Екатеринославом на протяжении верст 70-ти), которые должны были полагать решительную преграду знакомству с дальнейшею внутреннею Россией и надолго быть здесь для Греков геркулесовыми столбами.

1) Не признает достоверною повести о путешествии ап. Андрея на Русь уже первый наш церковный историк митр. Платон, и только, как первый неверующий, высказывает свое неверие с некоторою прикровенностью (Истории ч. I, гл. II). Преосв. Филарет хотел было высказать свое неверие и без всякой прикровенности, но был воспрепятствован в этом так называемыми «независящими обстоятельствами» (см. Прибавл. к творр. свв. отдц. 1884 г. кн. II, стр. 641 прим. А судя по тону, каким преосв. Филарет в одном письме к A. В. Горскому говорит о догадках преосв. Макария относительно проповеди ап. Андрея Славянам, следует думать, что он или предполагал единомыслие с собой А-ра В-ча по данному предмету или же прямо знал об этом его единомыслии, — Письма Филарета, архиепископа Черниговского, к A. В. Горскому, М. 1885, N 90, стр. 227, письмо от 30-го июня 1848-го года). Карамзин, вслед за митр. Платоном, высказывает свое неверие повести о путешествии через Русь ап. Андрея таким образом, что, сказав о путешествии на основании летописи в тексте Истории, в примечании делает оговорку: «Впрочем люди знающие сомневаются в истине сего Андреева путешествия», — I, 17 и прим. 66.

2) По-гречески: Ἰννᾶ, Ῥημᾶ (Ῥιμμᾶ), Πιννᾶ. В одном сербском Прологе первой половины ХIV века они называются Ененом, Нирином и Пинною (но не Пнем, как это у преосв. Филарета в Житиях южных Славян и за ним у преосв. Сергия в Полном месяцеслове), см. Гласник Друштва сербск. слов., XVI, 37.

обходимым разуметь под Скифией ту ее часть, в которой обитали наши предки — русские Славяне. Но греческое: ἀπὸ Σκυθίας, ἐκ τοῦ βορείου μέρους значит не — из Скифии, из северной ее части, а — из Скифии, из северной страны, т. е., которая есть северная страна; что же касается до стужи и замерзания рек, то они имеют место на пространстве всей бывшей Скифии Греков до самой южной ее границы. Впрочем, к устранению напрасных споров, существует определенное указание места деятельности мучеников. В нашем славянском Прологе рассказ о мучении заключается известием о перенесении мощей святых (оно 20-го Июня, тогда как 20-е Января — день кончины), в котором говорится, что тела их, погребенные некоторыми христианами, епископ (не сказано — чей и какой) вынул из могилы и положил в своей церкви, а что спустя семь лет после кончин мучеников, в следствие их явления, тот же епископ перенес мощи «в место, нарицаемое Аликс, и (иже и?) пристанище сухо суще» (под 20-м Июня). Это известие взято из особого сказания о перенесении мощей. В особом сказании, которое известно на греческом по одной рукописи Парижской публичной библиотеки XI века, говорится, что святые пострадали в Готеии и что мощи их перенесены были в приморское местечко Аликс епископом Годдою 1). Это значит, что святые пострадали в южном Крыму, ибо здесь в пределах греческой Скифии и находилась так называемая Готфия. Когда во второй половине IV века Готы принуждены были из теперешней южной России удалиться от Гуннов на запад, то некоторая часть тех из них, которые жили в Крыму, не последуя за своими сородичами, остались на своих прежних местах жительства; именно — остались две небольшие общины: одна, занимавшая местность близ Босфора или Керчи, — Готы этой общины назывались Готами Тетракситами; другая, занимавшая узкую приморскую полосу земли между Балаклавой и Судаком, — Готы этой общины от своей области или областцы, носившей у Греков название Дори, известны под именем Готов дорийских, и поселению этих-то вторых Готов и было усвоено название Готфии, равно как и епископам учрежденной у них епархии дано было название епископов Готфийских. В сейчас указанной нами Готфии и пострадали наши мученики 2). Епископ Годда, перенесший мощи их в местечко Алиск или Аликс, был епископ Готфийский (имя епископа готское, cfr у Stritt. Memorr. popp. I, 125, — Godas) 3). Алиск

1) См. y Вершинского в «Месяцеслове» под 20-м Июня.

2) Вероятнее представлять дело так, что они пострадали не в Готфии, уже бывшей сполна христианскою (так как в ней уже епископ), а у каких-либо языческих соседей Готов, сами быв из Готфии.

3) Когда после конца IV и до VIII века дан был нашим Готам свой епископ, остается неизвестным. Первые известные епископы Готфийские суть: не

или Аликс есть нынешняя Алушта, находящаяся на берегу моря, в 42 верстах на северо-восток от Ялты и действительно принадлежавшая к епархии Готфийской 1). К сожалению, мы не имеем обстоятельной выписки из сказания о перенесении мощей, читаемого в Парижской рукописи; но если наш славянский Пролог неошибочно воспроизводит оказание, говоря, что перенесение совершено «по седми летех» мучения святых: то это вовсе не век учеников ап. Андрея, а неизвестное время, начиная с конца IV столетия (Никодим в своем Синаксаристе, может быть, имев под руками сказание о перенесении мощей, не называет мучеников учениками ап. Андрея, — под 20-м Января) 2).

О стопах апостола Андрея, отпечатлевшихся на камени великом на берегу у моря близ Херсона, см. в Степен. книге, I, 96. О пребы-

называемый по имени (Иоанн старший?), подписавшийся под определениями иконоборческого собора 754 г., и преемник этого безыменного епископа св. Иоанн, воспоминаемый нашею церковью 19-го Мая и 26-го Июня (Le Quien’a,Oriens Christ. I, 1243 fin.; a что сообщается Прокопием Кесарийским об епископах Готских за. время импер. Юстиниана, относится не к нашим Готам, а Техракситам, при чем под епископами должны быть разумеемы или Босфорские или, вероятнее, Фанагорийские, см. ниже об епархии Тмутараканской). Кафедра древних епископов Готфийских, если верить позднейшим свидетельствам, находилась в несуществующем теперь городе Феодоро, кохорый вероятно полагать на мысу Ай-Тодор (т. е. святый Феодор), лежащем в 8 верстах к югу ох Ялты (но не вероятно видеть в городе Манкупе, развалины которого верстах в 10 к востоку от Севастополя, ибо Манкуп должен быть полагаем вне пределов нашей Готфии).

1) См. у Миклошича в Acta Patriarchat. Constantinop., II, 67 и 150 („Пристанище сухо суще“, вероятно, есть перевод греческого Ξηρολιμενι, Ξηρολιμενας, как назывался иначе Аликс или под которым разумеется соседнее с ним место).

2) Польский писатель половины XVII века Станислав Лубинский, епископ Плоцкий, заставляет ап. Андрея проповедывать и насаждать христианство в Польше. Но он делает это вовсе не на основании бывшего у Поляков древнего предания, которое бы могло быть приводимо в связь с нашим преданием (и какового предания у Поляков неизвестно), но, как это видно из него самого единственно на основании того собственного общего соображения, что апостол проповедал в Скифии, а что в состав Скифии входила и Польша (в сочинении: Vitae et series episcoporum Plocensium, которого мы не имеем под руками, но выдержка из которого читается в Пагиевых примечаниях к Баронию под 965 г., n. VI, Лубинский пишет: S. Andreas apostolus Scythiam Europeam, cujus appellatione universus septentrio continetur, primus ex Achaia, Istro transgresso, ingressus, revelatae a Christo veritatis lumen in Poloniam intulit. Современник Лубинского Симон Ставровольский, каноник Краковский, также желающий возводить христианство Польши ко временам апостольским, ничего не говоря об ап. Андрее, заставляет насаждать его в ней жителей Понта, которые в день Пятидесятницы слушали в Иерусалиме проповедь ап. Петра, см. у Мацеевского в Истории первобытной христианской церкви у Славян, русск. перев. стр. 223, прим. 234).

вании апостола некоторое время на каменном мысе одного из порогов Днепровских (Ненасытицкого или по древнему и старому Неясытицкого), — у Лерберга в исследованиях, служащих к объяснению древней русской истории, русск. перев. Языкова, С.-Пб., 1819, стр. 272 fin.. Предание Валаамских монахов, будто апостол Андрей был на их острове и будто свв. Сергий и Герман, основатели монастыря, были его ученики, у преосв. Макария, Ист. т. I, изд. 2-е, стр. 202, cfr описание рукописей Хлудова, № 245, л. 20. Г. Арандаренко в своих «Записках о Полтавской губернии» утверждает, что апостол Андрей был не в Новгороде Славянском или Великом, а Новгороде Северском (Черниговской губ.), и, ссылаясь на летописи Кенигсбергскую и Воскресенскую, повествует в таком любопытном виде: «Апостол рекою Десною был тогда и в Новегороде Северском, благовестил Евангелие и почудился употреблению тамошним народом бань своих, в которых, по словам его, разжигался каждый человек на подобие раскаленного камня (!), сек себя хворостом до изнеможения, а потом, повергаясь с журчанием в речную воду, выходил оттуда жив и бодр, как бы никогда не расжиган и не бит» (Записок ч. III, Полтава, 1852, стр. 416).

О словах: «якоже реша». В повести, помещенной в летописи, о путешествии через Русь апостола Андрея есть ссылка на кого-то или на что-то, выраженная словами: «якоже реша». В первом издании Лаврентьевского списка летописи, сделанном Археографическою Комиссией, это «якоже реша» поставлено так, что как будто оно относится к следующему за тем описанию пути и путешествия апостола (Якоже реша, Ондрею учащю в Синопии и пришедшю в Корсунь...) 1), на основании чего хотят видеть в этих словах ссылку летописца (разумей: автора повести) на народное предание, которое сообщило ему сведения о посещении нашей страны апостолом. На самом деле, как это и поправлено во втором издании Лаврентьевской летописи (а также во втором издании и летописи Ипатьевской) помянутые слова относятся не к последующему, а к предыдущему, именно — к тому, что Андрей, брат Петров, учил по Черному морю, и должны быть понимаемы так: Черное море называется Русским морем; по этому морю учил Андрей, брат Петров, «якоже реша», то есть как о том сказали или говорят некоторые. В этих словах автор повести, несомненно, ссылается или на Епифания и Метафраста вместе, или на которого-нибудь из них одного.

Дополнительное предположение. Мы принимаем, что повесть об ап. Андрее, читаемая в летописи, состоит из двух частей — из геогра-

1) Неудачное чтение, вероятно, принадлежит покойному Строеву, ибо так стоит в изданном им Софийском Временнике; в прежних изданиях летописей (Никоновск., Кенигсб.) читается, как после поправлено.

фического введения о путях из Греции в Киев и через Киев и из самого рассказа о путешествии апостола. Но возможно, что считаемое нами за введение в повесть составляет географическое замечание или географическое сообщение, принадлежащее самому летописцу, и что оно то и подало повод неизвестному ревнителю славы своего отечества и своей церкви составить повесть о путешествии апостола. В географическом замечании или сообщении, с одной стороны, говорится, что через Россию можно было совершить круговое путешествие, которое, начинаясь Понетским или Черным морем, приводило бы опять в то же море, а с другой стороны — оно (замечание — сообщение) оканчивается словами, что Понетское море слывет Русским морем и что по нему, т. е. в городах по берегам его, как пишут, учил ап. Андрей, брат Петров. По Черному морю, читалось в летописи, учил ап. Андрей, а море это слыло Русским морем: у ревнителя славы своего отечества и своей церкви могла явиться мысль сделать апостола, учившего по морю, слывшему Русским, до некоторой степени апостолом и самой страны Русской. А сообщение летописца, что через Россию можно было совершить круговое путешествие, которое бы начиналось Черным морем и оканчивалось тем же морем, указывало способ, как сделать ап. Андрея до некоторой степени апостолом и самой страны Русской. Стоило усвоить апостолу, учившему по Черному морю, желание побывать в Риме, который лежал на нашем круговом пути, — и он мог быть проведен в Рим, с тем, чтобы потом опять возвратиться на Черное море, путем через Россию, через Киев и Новгород...

II.

Вопрос о крещении Аскольда и Дира.

От времен доисторических обращаемся ко временам историческим, которые начались с основания в половине IX века нашего русского государства варягом Рюриком.

Начало речей о нашем христианстве времен исторических или о нашем христианстве историческом составляет вопрос о крещении киевских князей Аскольда и Дира 1).

У великого князя Рюрика, пришедшего в 862-м году княжить в Новгород, были два мужа «не племени его, но боярина» 2), именно Аскольд и Дир. Не желая оставаться с Рюриком в Новгороде, они испросились у него пойти с родом своим в Константинополь; но когда плыли вниз по Днепру, то остановились в Киеве, овладели им и остались в нем княжить Полянскою землею, совокупив около себя многих Варягов.

Это сообщает наш летописец об Аскольде и Дире сам от себя. Затем у него следует заимствование из одного летописца греческого. Летописцы греческие говорят о нападении на Константинополь в правление императора Михаила III, последние годы правления которого совпадают со временем княжения в Киеве Аскольда и Дира 3), каких-то Руссов, князей которых они не называют по именам и о месте жительства которых они не говорят точным образом. Одного из этих летописцев греческих, именно — продолжателя Георгия Амартола, наш летописец имел у себя под ру-

1) Составляющему вопрос крещению Аскольда и Дира предшествует легендарное крещение Новгородцев в крымском Суроже. См. о нем в приложении.

2) По другому чтению: «не племени его, ни боярина».

3) Убит в 867-м году.

ками в славянском переводе. Считая вероятным относить его рассказ о Руссах, нападавших на Константинополь, к киевским Руссам Аскольду и Диру и действительно относя его к ним, летописец буквально и приводит его у себя, сделав только то дополнение, что прибавил имена Аскольда и Дира и положил событие под 866-м годом, который по нему есть 14-й год правления императора Михаила 1).

1) Продолжатель Амартола по древнему славянскому (болгарскому) переводу: „царь же (Михаил) на Агаряны изиде воевать... Дошедши же ему Черныя реки глаголемы, весть ему епарх посла, яко Русь на Костянтин град идут; темже царь прочь иде, Русь же внутрь... (пропуск) вшедше, много убийств крестьяном сотвориша и во двою сту лодей Констянтинь град оступиша. Царь же, дошед, в град вниде и с патриархом Фотием сущии в церкви святыя Богородица во Влахернах всенощную молбу сотвориша..., тaжe божественную ризу святыя Богородица с песнями износяще в море, скут **) (sic) омочивше, тишине же сущи и морю укротившюся, абие буря с ветром въста и волнам великим воздвигшимся засобь, ***) безбожных Руси людья возмяте, и к брегу привержени и избиени, яко мало от них таковыя беды избегнути, восвояси с побежением возвратишася“ (Синод. ркп. № 732, л. 330).

**) В подл. τῆ θαλάσση ἄκρως προσέβαψαν.

***) В подл. κυμάτων ἐπαναστάσεις ἀλλεπάλληλοι ἐγένοντο.

Наш летописец: «В лето 6374. Иде Асколд и Дир на Греки и приидоша в 14 лето Михаила цесаря. Цесарю же отшедшю на Огаряны и дошедшю ему Черные реки, весть епарх посла к нему, яко Русь на Царьгород идеть, и вратися царь. Си же внутрь Суду *) вшедше много убийство»... и так далее, как у продолжателя, без всяких прибавлений.

*) О Суде, под которым (собственно — под которою) должно разуметь у летописца в настоящем случае Босфорский пролив, см. ниже. В подлиннике: οἰ δε Ῥῶς φθάσαντες ἔνδον τοῦ ἱεροῦ γενέσθαι: Иерон — название крепости, именно Иероном, а точнее Иеронами у Греков назывались получившие свое имя от древнего языческого святилища (ἱερόν) две крепости, которые находились на Босфоре, приблизительно на трети его протяжения от Черного моря, и которые, стоя одна против другой на европейском и на азиатском берегу, заграждали проход по проливу к Константинополю (в настоящее время Караташ и Иороз Калеси, недалеко от Румели и Анадол Кавак, см Византия Ἡ Κωνσταντινούπολις, II, стр. 174 и 197, и вторую карту, приложенную к сему тому; cfr Амартола по изд. Муральта, стрр. 652 и 841, а также Гонз. де Клавихо Дневник путешествия ко двору Тимура, в лереводе Срезневск., стр. 96). Таким образом ἔνδον τοῦ ἱεροῦ значит: в проливе по сю к Константинополю сторону крепости Ие-

Далее наш летописец ничего не говорит об Аскольде и Дире, за исключением их смерти, последовавшей от руки Олега. Но многие из летописцев греческих, повествующих о нападении на Константинополь неизвестных Руссов, которых наш летописец принимает за Аскольда и Дира, говорят еще о принятии этими Руссами христианства 1). Именно — они сообщают, что Руссы, сделав неудачное нападение на столицу империи, возвратились восвояси, что император после этого вступил с ними в переговоры и что посредством щедрых подарков он преклонил их к миру и убедил креститься и принять епископа.

Итак, дело об Аскольде и Дире представляется в следующем виде. Летописцы греческие говорят о неудачном нападении на Константинополь в правление императора Михаила III и потом о крещении каких-то неизвестных Руссов, князей которых (как мы сказали) они не называют по именам и места жительства которых они не указывают точным образом. Наш русский летописец относит рассказ о нападении к киевским князьям Аскольду и Диру, из чего должно следовать, что и христианство было принято этими же князьями. Вопрос, следовательно, заключается в том: справедливо ли наш летописец относит сказания Византийцев о неизвестных Руссах к Аскольду и Диру и действительно ли первых можно принимать за последних.

Мы полагаем, что ответь должен быть дан отрицательный.

Если бы Руссы, нападавшие на Константинополь и потом принявшие христианство и даже позволившие водворить у себя епископа, были киевские русские, то какое-нибудь предание об их христианстве необходимо должно было бы сохраниться в Киеве, ибо водворение епископа и следовательно учреждение настоящей частной церкви, как всякий понимает, есть такое событие, которому весьма трудно было

рона (крепостей Иеронов). У болгарского переводчика пропуск, вероятно, потому, что он недоумевал, что значит тут τὸ ἱερον и затруднялся его перевести; смелый сербский переводчик перевел: «Руси же приспевше внутрь быти церкве» (Синод. ркп. № 148, л. 387 нач.).

1) Продолжатель Амартола говорит только о нападении, что приведено нами сейчас выше, но не говорит о крещении.

бы совершенно бесследным образом исчезнуть из памяти народной. А между тем мы видим, что такового предания в Киеве вовсе не было. Летописец знает об Аскольде и Дире из местных преданий только то, что они пришли в Киев из Новгорода, и более ничего. Нашед в греческом летописце, бывшем у него под руками, рассказ о нападении Руссов на Константинополь, он относит его к Аскольду и Диру, потому что за неимением других, известных ему, Руссов это представляется ему совершенно вероятным; но он не имел под руками тех греческих летописцев, которые говорят о крещении Руссов, нападавших на Константинополь, а потому он ничего и не говорит о крещении Аскольда и Дира. Подобное совершенное отсутствие в Киеве предания о таких важных событиях, как крещение князей и получение своего епископа, по нашему мнению, весьма и самым решительным образом говорит против· вероятности мнения, что Руссы, нападавшие на Константинополь и потом принявшие крещение, были Аскольд и Дир с своею дружиной. В том обстоятельстве, что на Аскольдовой могиле во времена летописца (как это он сообщает 1)) некий Олма поставил церковь — видеть указание, что в век летописца и этого Олмы Аскольд слыл за христианина, нет никакого основания. Если бы это было так, то летописец и не преминул бы прямо сказать это; если же, несмотря на представлявшийся случай, он этого не говорит, то ясно, что никаких преданий о христианстве Аскольда не знает. Что же касается до Олмы, то он поставил домовую церковь на могиле Аскольда просто по той причине, что последняя приходилась на его дворе, о чем прямо говорит летописец, и что, представляя из себя холм или возвышенную площадку, каковы были могилы древних князей, она оказывалась удобным местом для поставления церкви 2).

Аскольд и Дир пришли из Новгорода в Киев в 862-м году, а в 866-м году, т.-е. через четыре года, они нападают, по летописцу, на Константинополь. Возможно ли допустить, чтобы в четыре года они успели настолько совокупить около себя Варягов и вообще стать настолько сильными, чтобы замыслить это нисколько нешуточное на-

1) Под 882-м годом.

2) А также, может быть, руководствуясь и тем побуждением, по которому Владимир приказал ставить первые церкви „по местом, идеже (прежде) стояху кумиры“ (лет. под 988 г.), т. е. во свидетельство торжества христианства над язычеством.

падение? Ясно, что дело—крайне сомнительно, но главное вовсе и не в этом. Наш летописец относит нападение Аскольда и Дира на Константинополь к 866-му году. Мы не знаем, какими он руководился при этом основаниями 1); но как бы то ни было, только Византийцы и один западный летописец относят нападение неизвестных Руссов на Константинополь к гораздо более раннему времени, и не может подлежать никакому спору и сомнению, что этим последним должно быть отдано решительное предпочтение. Непосредственный современник события, Никита Пафлагонский, в написанном им житии патриарха Игнатия говорит о нашествии Руссов прежде событий 861-го года, именно — прежде Константинопольского собора на Игнатия (так называемого первовторого или двукратного) и прежде бывшего в Константинополе в сем году (в августе месяце) великого землетрясения. А так как сейчас помянутый собор был в начале Мая 861-го года и он, по словам Никиты, имел место «не много спустя» времени после нашествия Руссов 2), то последнее должно относить или к самому началу 861-го года, или к концу предшествующего 860-го. Симеон Логофет говорит, что нашествие Руссов было в десятый год правления императора Михаила 3). Полагают, что это есть тот самый год, который у нашего летописца, т.-е. 866-й; однако, это неправда. Император Михаил, вступивший на престол в начале 842-го года, царствовал сначала вместе с матерью своею Феодорой, а потом отдельно. Годы того и другого правления считаются особо. По Логофету, Михаил царствовал с матерью тринадцать лет 4); следовательно, первый год его отдельного правления, в которое случилось нашествие Руссов, был 856-й, а следовательно и десятый год его того же самого правления должен быть 866-й. Но мы не знаем и не умеем в настоящее время объяснить, по какой причине, только Логофет, говоря об отдельном правлении Михаила, считает его годы не с 856-го, а с 850-го, что у него совершенно ясно из года седьмого, ибо к сему году он относит

1) Оснований всего естественнее было бы искать у продолжателя Амартолова; но у этого последнего события описываются по царствованиям, без обозначения годов.

2) Vita Ignaii, сар. IV, §§ 23 и 24, в Acta Ss. Болландистов, Октября t. X, р. 182 sqq. Nec multum temporis fluxit (после нашествия Россов) et rursus conciliabula... Житие написано Никитой между 879 и 886 гг., см. ibid., р. 158, п. 5.

3) Ed. Paris., p. 445, n. ХХХVIII.

4) 4) Ed. id., p. 435, n. ΧIII.

низложение патриарха Игнатия 1), которое было в 857-м году. Таким образом, десятый год правления Михаила в действительности есть у Логофета 860-й год. Западный летописец Иоанн, диакон Венецианский 2), в своем Chronicon Venetum говорит о нападении на Константинополь в правление императора Михаила III народа Норманнов, под которыми необходимо разуметь наших Руссов, ибо, с одной стороны, это ясно видно из самого описания, а с другой стороны — никакие другие Норманны при императоре Михаиле на Константинополь не нападали. Но он говорит об этом событии между 860-м и 863-м годами 3). Итак, в действительности нападение Руссов на Константинополь имело место не в 866-м году, а или в 860-м или самом начале 861-го года (Никита Пафлагонский). А если это так, то Аскольд и Дир не только не могли нападать на Константинополь, но еще не приходили и в самую Россию 4).

1) Ed. id., р. 441, n. ХХVIII. Замечательно, что и у вашего летописца счет годов отдельного правления императора Михаила не действительный (с 856-го года), а особенный, близкий к Логофету: 866-й год у него есть не 10-й, а 14-й год правления Михаила.

2) Писавший между 980—1008 годами.

3) У Миня в Патрол., t. CXXXIX, col. 905; у Pertz’a в Monumenta Germaniae, IX, 18. Вот слова диакона Иоанна в подлинном и целом виде: «В то время (указанное нами) полчища Норманнов с 360 кораблями дерзнули напасть на Константинополь; но поелику никоим образом не могли нанести вреда неодолимому (городу), то, предавшись сильному грабительству подгородий и нещадно избив весьма многих, с триумфом (добычей) возвратились восвояси».

4) A. А. Куник утверждает, будто на основании письма папы Николая к импер. Михаилу от Сентября 865 г. неопровержимо решается вопрос о нападении Руссов на Константинополь в том смысле, что оно было в сем 865-м г. (летом), а нам замечает, что мы „в этом случае тщетно строим новые гипотезы для определения времени похода“ (Известия Ал-Бекри и других авторов о Руси и Славянах, ч. 1, С.-Пб. 1878, стр. 161 sqq.). Но мы не совсем понимаем достопочтенного ученного: в письме своем папа говорит о нашествии Руссов на Константинополь, но не указывает, когда оно было: из письма, конечно, неопровержимо следует, что нашествие было прежде, чем оно писано, но каким образом следует, что было оно именно летом 865 г., а не ранее? Почему-то упорно стоящий за 865 год, г. Куник не хотел надлежащим образом быть внимательным к письму, а между тем из него самого следует, что нашествие должно быть относимо не к 865 г., а к несколько более раннему времени. Папа, укоряя императора за угрозы, которые получил от него, пишет последнему: (Те, которые, умертвив множество людей, сожгли церкви святых и предместья Константинополя почти до самых его стен) не получили никакого отмщения (et vere de istis nulla sit ultio), нам же... высказывают угрозы“... (письмо и с. ру-

По сейчас нами сказанному, а всего более — по этому отсутствию в Киеве предания (к каковому обстоятельству историки относятся с совершенно непонятною для нас легкостью), представляется нам весьма и крайне трудным допустить, чтобы неизвестные Руссы, осаждавшие Константинополь в правление императора Михаила и потом принявшие христианство, были наши киевские Руссы, предводимые Аскольдом и Диром 1).

Но, отстранив наших киевских Руссов, мы должны найти других Руссов, ибо факт, что какие-то Руссы осаждали Константинополь, остается несомненным: где же мы их возьмем?

Кедрин и Зонара говорят, что Руссы, нападавшие на Константинополь, жили около Тавра Никита Пафлагонский также дает

ским переводом приведено у г. Куника). Если бы нападение имело место в 865-м г., то укор папы был бы, очевидно, преждевременным, ибо какое имел бы он (папа) основание предполагать, что император не собирается нанести отмщения? Если папа укоряет и считает себя вправе укорять, то не ясно ли, что от нападения прошло такое более или менее продолжительное время, которое делало истиной и фактом то, что император не собирается отмщать? (Г. Куник говорить: „Папе могло быть также небезызвестным и то, что Михаил сам летом 865 г. вышел с флотом против Критян“, стр. 174. Если бы достопочтенный ученый сказал нам, откуда это известно ему самому, и если бы он доказал нам, что это именно был тот поход, из которого Михаил возвратился в Константинополь, чтобы защищать последний от Руссов, то мы, конечно, отказались бы от нашего года. А пока считаем нелишним сообщить, что, обратившись к специалисту в деле Папарригопулу, мы нашли у него поход императора против Сарацин 859-го г., что как раз идет к нашему мнению о годе, и не наши похода 865-го г.,—Ἡστορία τοῦ Ἑλληνικοῦ ἔθνους, III, 830).

1) В подтверждение того, что не только сами Аскольд и Дир принимали христианство, но что последнее имело при них, в России больший или меньший успех, преосв. Филарет ссылается на арабского писателя Массуди (Масуди), который писал: „из Склабов (Славян) одни — христиане, другие — язычники“, и потом говорил: «из всех склабских царей сильнейший есть Дир», — Ист. цер. I, § 2 fin.. Но каких Славян разумеет Масуди, остается вовсе неизвестным, а чтение у него имени одного из царей славянских: Дир, Дира совершенно ненадежно и большею частью ученых понимается вовсе не о князьях киевских (которых можно было бы разуметь под Диром, как преемников последнего на киевском великокняжеском престоле, так как самого Дира Масуди вовсе не был почти современником, за какового выдает его преосв. Филарет, ибо писал во второй четверти X века), см. у Гаркави в «Сказаниях мусульманских писателей о Славянах и Русских», стр. 137 и 167, и у Дорна в „Каспии“, стр. XLIX.

2) Более точное и прямое определение места их жительства, которое делает сербский сократитель Зонары, говоря, что они жили „во Евксинопонте“

знать, что они жили там же 1), и мы почти с полною уверенностью думаем, что под этими Руссами должны быть разумеемы Руссы Азовско-Таврических или Азовско-Крымские. О Руссах Азовско-Таврических пока еще не найдено никаких исторических сведений. Но что они существовали, поселившись в Тавриде и над нею при устье Дона неизвестно когда до основания нашего государства и потом исчезнув отчасти, вероятно, посредством перехода к нам в Киев и к Грекам в Константинополь, отчасти посредством слития с туземцами (отчасти, наконец, так как Норманны были народ подвижный и представляли из себя именно тех людей, для которых ubi bene, ibi patria, рассеявшись по разным местам), — это не может подлежать никакому сомнению и неоспоримое доказательство этого представляют свидетельствующие о них названия мест, сохранявшиеся даже до довольно позднего времени. Пространство на западном берегу Крыма от озера Тарпанчского до озера Евпаторийского называлось Varaegia, а первое из этих двух озер — Varangolimena или Varangico; весьма длинный и весьма узкий остров при входе в Днепровский лиман, теперь известный под именем Тендера или Тендры (в древности Ахиллесов бег), назывался Rossa; место в Крыму не много выше Евпаторийского озера (в помянутой выше Варегии) называлось Rossofar; место не много ниже того же озера, при маленьком озере Камышлы, называлось Rossoca; на Азовском море при впадении в него Дона находились поселения: по западную сторону нынешнего Азова (генуезской Таны), вероятно — насупротив его, на правом берегу реки: Rossi, Rosso, fiume Rosso (т.-е. русская река), по восточную сторону, в том или другом небольшом расстоянии от него по берегу моря: Casar (Casal) de (de li) Rossi (т.-е. русское селение, село) 2). Арабский историко-географ Ибн-Даста или Ибн-Дустэ, писавший в первых годах X века, говорит о Русских, живших на каком-то острове, который находился недалеко от Ха-

(Чт. Обш. Ист. и Древн. 1847 г., № 1, отд. II, стр. 101), есть просто произвольная поправка его самого, сделанная на основании слов Зонары, что Руссы (жившие около Тавра) „опустошали с флотом своим прибрежия Евксинопонта“ (на основании сербского сократителя Зонарина говорят о Руссах, иже и Кумани, живущих во Евксинопонте, Степен. кн. I, 50 и 84, и Никоновск. лет. I, 21).

1) Rossi, atrocissima gens Schytharum a Ponto Euxino ad Stenum excursione facta.

2) См. Спрунера. Historisch-geographisch. Hand-Atlas, 2 Aufl., Nordische Reiche № V, и италианские периплы Крыма XIV—ХVII вв. у Тафеля в Constantinus Porphyrogenitus De provinciis regni Byzantini, Tubingae, 1847, p. 39.

зерана и Болгарин, в которые Руссы сбывали свои военные грабежи 1)): этих Руссов нельзя нигде полагать более, как именно на полуострове Крымском. Другие многие арабские и вообще восточные писатели прямо и ясно говорят нам, что были Руссы, которые жили на берегах Черного моря, имея своей столицей город Русию (Rusija), и что море это называлось по ним морем Русским 2). Наши ска-

1) Известия о Хазарах, Буртасах..., Славянах и Русских Ибн-Даста, издал, перевел и объяснил Д. А. Хвольсон, С.-Пб. 1869, стр. 34. Под Хазераном должно разуметь столицу Хазар Итиль (собственно одну часть города), находившуюся при впадении Волги в Каспийское море, Хвольсон, ibid., стр. 151, и Френ, Ibn-Foszl., 64. Что Ибн-Даста говорит не о Руссах, владевших Славянами, каковы были киевские, а о каких-то других, это он ясно дает знать тем, что говорит об их набегах на Славян („Руссы имеют царя, который зовется Хакан-Русь, они производят набеги на Славян“).

2) См. Ibn-Foszlan’s und anderer Araber Berichte von Frühn, 27—33, 193— 235 (Масуди, Димешки, Ибн-ель-Варди, Едризи, Магреби). Арабские писатели одни дают знать, другие прямо говорят, что город Русия находился при впадении Дона в Азовское море, там, где, по другим приведенным нами известиям, был город Rossi, Rosso, fiume Rosso. Димешки пишет: „Руссы получили свое имя от города Русия, который лежит на северном берегу названного по их имени моря“ (т.-е. Черного, за часть которого принимает Димешки море Азовское). Едризи: „от города Матерха (Matercha — Таматарха, Тмутаракань) до города Русии 27 миль. Последний лежит на великой реке, которая выходит из горы Кукайя“. Магреби: „на восток от города Судака вход в море Манитишь (испорчено из Maiitis или Maeitis, т.-е. Maeotis). На его берегу лежит Русия, которая есть главный город Руссов“ (Ibn-Foszl. Френа, 27 sqq). Река Дон, по имени обитавших при ее устье Русских, как это следует заключить из арабских писателей, носила название реки Русской (Френ ibid., 38). — Известен рассказ Бертинской летописи о Руссах, которые приходили в Константинополь к императору Феофилу с изъявлением, как они говорили, дружбы своего князя, и которых Феофил, по их желанию, в 839-м году переправил к Франкскому императору Людовику Благочестивому (Pertz, Monumenta Germaniae, I, 434). Князь этих Руссов, как они показывали, носил титул хакана. Так как князья северных Руссов, сколько известно, не носили этого титула, то, следовательно, разумеются не они. Какие же другие Руссы? По нашему мнению, ясно, что Азовско-Таврические, ибо титул хакана, очевидно, заимствован у Хазар, которых эти последние Руссы были соседями (что касается до странного уверения Руссов о невозможности возвратиться из Константинополя домой тем путем, которым пришли, и до их желания совершить этот обратный путь через землю Франкского императора, то загадка изъясняется очень просто: они желали побывать у Франков, как справедливо заподозрил Людовик, с целями соглядания, желая сделать страну их поприщем своих набегов и грабежей. Что предварительное соглядание составляло их обычай, это показывает их нападение на Константинополь, о котором мы говорили выше: они напали на него, когда император

зания подтверждают, что Черное море действительно называлось Русским морем 1). Но если это так, то весьма невероятно вместе с ними думать, чтобы море получило свое имя от наших Русских, которые только ходили по нему, но не жили на нем, ибо нет других примеров, чтобы море получало имя от народа не жившего на нем, а только по нем ходившего. Напротив, помянутое обстоятельство заставляет необходимо предполагать, что были Русские, которые именно жили на этом море и которые поэтому и дали ему свое имя 2). Жития Стефана Сурожского и Георгия Амастридско-

отсутствовал и занят был войной. У Ибн-Дасты: „царь Руссов (тоже) зовется Хакан-Русь“: это bis хакан несомненно указывает на существование Русских, живших по соседству с Хазарами. — Так как импер. Феофил, очевидно, не знал, что были за люди эти Руссы, которых он отправил к импер. Людовику, то из сего следует, что они поселились в Тавриде не особенно задолго до 839-го года.

1) „Понетьское море, еже море словеть Руское“,—читаемая в летописи повесть об ап. Андрее.

2) Нас, киевско-новгородских Русских, греческие писатели до позднейшего времени называли Тавро-скифами. Но как объяснить это название, когда мы ни когда не жили около Тавра? Представляется необходимым предположить, что были другие Русские, которые действительно жили около него и что с этих других Русских и перенесено Греками название Тавро-скифов на нас. Существование княжества Тмутараканского до сих пор составляет необъяснимую загадку, т.-е. остается вопросом без ответа: для какой цели и зачем Русские утвердили свою власть на этом столь отдаленном от них клочке земли? Если мы предположим, что на полуострове Таманском Русские нашли колонию своих родичей, то ответ будет ясен (некоторые Арабские писатели говорят о Таврических Русских, что они жили на семи островах, у Френа, 28: при взгляде на карту Таманского полуострова, всякому будет ясно, что значит семь островов; а что в времена классической, а может быть, и неклассической древности полуостров представлял из себя настоящее многоостровие, см. Гёрца Археологич. топографию Таманского полуострова, стр. 31 sqq). На мудреный, по-видимому, вопрос: что заставило Русских поселиться в Тавриде, ответ весьма легок. Они жили, как свидетельствует Ибв-Даста (у Хвольсона, стр. 35), исключительно военным грабежом; следовательно, самое лучшее место для них было то, где представлялось наибольшее поприще для их своеобразного промысла. Но лучшее место в этом смысле, чем полуостров Таврический, трудно было найти: отсюда они могли грабить Греков, Хазар, Славян и вообще все, что было по берегам Черного и Азовского морей и по рекам, в них впадающим. Мы сказали выше, что при удалении Ост-Готов из теперешней южной России остались в Крыму две небольшие готские колонии, — одна около Босфора или Керчи (Готы Тетракситы), другая в области Дори (Готы Дорийские); к этому должно быть прибавлено, что первая колония переселилась потом на полуостров Таманский. Встреча близких родичей, каковы были Готы, могла послужить для странствующей колонии

го 1) сообщают нам, что в первой половине IX века разбойничали в Крыму и по Черному морю какие-то Руссы: но каких других Руссов можно будет подразумевать в них, кроме Азовско-Таврических 2)?

Итак, повторяем, вопрос о Руссах, нападавших на Константинополь в правление императора Михаила III и потом принявших крещение, остается нерешенным, и представляется весьма сомнительным или лучше сказать—совсем невероятным то, чтобы они были наши киевские Руссы с князьями Аскольдом и Диром.

Но если таким образом весьма невероятно, что Руссы, нападавшие на Константинополь в правление императора Михаила III и потом принявшие христианство и даже епископа, были наши киевские Аскольд и Дир, то, с другой стороны, нет ничего невероятного

(товарищества) Русских внешним поводом к тому, чтобы избрать Крым и Тамань со всем Азовским побережьем для своего поселения.

1) См. о них ниже.

2) Современный сказатель о Руссах, нападавших на Константинополь, патриарх Фотий, в своих церковных словах, сказанных по поводу их нападения, говорит о месте их жительства, что они были народ дальносеверный (гиперборейский) и где-то далеко от Греков живший, — что они устремились с севера, с конца земли, — что их отделяли от Греции „многие страны и народы, судоходные реки и бурные пучины“ (у преосв. Порфирия, стрр. 1, 3, 7 и 19, — обстоятельная цитата ниже). Это указание места жительства Руссов, нападавших на Константинополь, по-видимому, вовсе не идет к Руссам Азовско-Таврическим. Но полагаться и опираться на него в виду другого, нами сказанного, было бы неосновательно. Во-первых, для всех вообще Греков почти все бывшее за пределами их отечества по направлению к северу, в этой неведомой Скифии, было дальносевервым и гиперборейским. Во-вторых, Фотий в частности ясным образом не заботится в данном случае о точности: изображая картину нашествия Руссов на Константинополь, он, с одной стороны, хочет уподобить его тому нашествию языков многих на Вавилон и на Халдею, которое пророк Иеремия предизображает в главах 50-й и 51-й, причем выражения о месте жительства Руссов „с севера, с конца земли“ буквально берет у сего послед него (гл. 50, стт. 3, 9 и 41; гл. 51, ст. 48), а с другой стороны, — сближает наших Руссов с теми библейскими Росами (Евр. Рош), живущими на конце севера, о которых говорит пророк Иезекииль (гл. 38, стт. 2 и 15, и гл. 39, ст. 2). Делая свое подражание первому из пророков в целой картине и свое буквальное заимствование у обоих в отдельных выражениях, Фотий сам дает нам этим знать, что на его дальний, гиперборейский север, с которого будто бы пришли Руссы, мы должны смотреть как на ораторскую вольность, и таким образом сам отнимает у нас право видеть в них действительное свидетельство, на основании которого можно было бы решать вопрос о том, кто такие были эти Руссы.

и невозможного в том, что христианство впервые явилось в Киеве именно еще при них, подобно тому, как в Новгороде оно могло явиться еще при Рюрике. Аскольд и Дир, княжившие в Киеве в продолжение 20 лет (862—882), совокупили около себя, как говорит летописец, многих Варягов. Но между этими Варягами, как скажем ниже, могли быть и христиане.

(Прокопий Кесарийский говорит, что, до удалении восточных или Понтийско-Таврических Готов на запад, некоторая часть их осталась па прежнем месте жительства. Об этих оставшихся Готах он говорит в двух сочинениях — в De aedificiis и в De bello Gothico. В первом сочинении 1) он говорит, что когда Феодорих удалился в Италию (в 454-м году), то некоторая часть Готов, живших на Таврическом полуострове или в Крыму, не решились следовать за ним и навсегда остались на своем прежнем месте жительства, именно — что остались жить в приморской области Дори, которая указана нами прежде. Во втором сочинении 2) он говорит об оставшихся от восточных Готов на прежнем месте жительства Готах Тетракситах (ΓότθοιΤετραξῖται). Последних Готов (Тетракситов) обыкновенно принимают за одних и тех же Готов с Готами области Дори, но это совершенно несправедливо. Готы Тетракситы, оставшиеся в небольшом числе у Черного моря после удаления их родичей на запад, потом принуждены были Гуннами переменить несколько место своего жительства; но как до сей перемены, так и после нее они жили «на самом берегу, где начинается излитие Меотийского лимана» (Азовского моря в Черное море) 3). Ясно, что они сначала жили или на Керченском полуострове 4) и принуждены были Гуннами перейти в Тамань или же наоборот; а кто прочитает Прокопия (в данном месте не совсем определенного) внимательно, кто примет в соображение указания, делаемые им как тут (что после сказанной перемены жительства Готами Гунны владели морским побережьем от Босфора до Херсона), так и в известиях о Готах области Дори (что пред Юстинианом, после помянутой перемены Готами места жительства, Боспор принадлежал Гуннам), а также и обстоятельства дела (именно — что Го-

1) Lib. III, сар. VII. Место приведено с русским переводом в Крымском Сборнике Кеппева, стр. 54 sqq.

2) Lib IV, сар. V.

3) С 5-й главой сравни 4-ю.

4) Малом полуострове, выдающемся из большого полуострова Таврического.

там естественно было первоначально явиться в Крыму и неестественно на Кавказе), для того будет несомненно, что должно разуметь первое, т. е. что Готы после перемены места жительства поселились на Таманском полуострове 1). Таким образом, Варяго-Руссы должны были найти на Черном море своих родичей не только в Крыму, но и в Тамани. Как поселились они с одними, так естественно было им поселиться и с другими. Принимая это, мы получим совершенно ясный, как мы говорили, ответ на тот крайне загадочный вопрос: для какой цели и для какой нужды наши киевские Русские завели себе ничтожную колонию на Таманском полуострове. Весьма простой ответ будет тот, что они взяли в свою власть, собственно совершенно ненужную им, Тамань (для набегов по Каспийскому морю она нисколько не служила бы) потому, что она была населена их родичами (и взяли в свою власть не при Святославе, а по крайней мере при Игоре до 944-го года, ибо когда в договоре сего последнего года с Греками Русские обязуются не пускать на страну Корсунскую Черных Болгар, живших на Кавказе 2), то этим ясно дается знать, что они уже владели Таманью). Мы уверены, т. е. самым решительным образом подозреваем, что епископию, открытую патр. Фотием у черноморских Русских, должно видеть в греческой епископии Тмутараканской (и что наша русская епископия Тмутараканская была только простым и непрерывным продолжением греческой). Когда именно была учреждена Греками епископия Тмутараканская, пока мы не знаем и имеем один только

1) Гунны, жившие на Таманском полуострове и далее на Кавказе, говорит Прокопий, перешли Керченский пролив (для разъяснения фабулы о переходе, не совсем фабулёзной, сравни Герца Археолог. топографию Таманск. полуострова, стр. 15), нашли на Крымском берегу Готов, которых победили и разогнали, и вышед из полуострова поселились на Дунае; но за сим одна часть их решилась снова возвратиться на прежнее место жительства: возвращаясь через Тавриду, она нашла на Керченском полуострове Готов (читая описание первого места жительства Готов, окруженных с трех сторон морем, пусть читатель возьмет карту и смотрит Керченский полуостров), заставила их переселиться на другой берег (т. е. на Таманский полуостров), а сама осталась на их месте.

2) Черные Болгары жили в северных предгориях Кавказа, по Кубани и по Тереку (думаем, что нынешние кавказские Болгары, о которых см. в Словаре Семенова под этим словом, представляют собою их остаток, cfr Статейный список посольства в Грузию Никифора Толочанова в Вивлиофике, V, стрр. 144, 220 и 249. А река Cuphis Феофанова, составлявшая южную границу древней великой Болгарии, — Memorr. popp. II, 503 fin., вероятно, есть именно Кубань).

акт из половины XII века, в котором упоминается епископ Тмутараканский, как тогда существовавший (указ натр. Луки Хризоверга, который 1156—1169, у Ралли и П. V, 98; в расписаниях или каталогах архиерейских кафедр наша епархия ibidd. 475 и 496 прим.: епископ и епархия называются τῶνΜατράχων и τῶνΜετράχων, — это вместо τῶνΜατάρχων, ибо греческое название Тмутаракани, из которого наше, — Ταματάρχα есть собственно τά Ματάρχα; что употребляемая в церковных актах форма Ματράχα или Μετράχα, вместо гражданской Ματάρχα, — Констант. Порфирог. Deadministr. imper., — была чуть ли не употребительнее, по крайней мере на месте, это заставляют думать итальянские периплы XIV— XVII вв., в которых Тмутаракань — Matreca, Matrega, Matriga, у Тафеля в Constantinus Porphyrogenitus de provinciis regni Byzantini, Tubingae, 1847, p. 40). Предполагать, чтобы епархия Тмутараканская была учреждена Греками после того, как владели Тмутараканью мы (после конца XI в.), нет никакого основания, ибо наша власть над нею уступила место власти не Греков, а кавказских языческих народов; поэтому учреждение епархии необходимо относить ко временам предшествующим нашему владению, а на позднейшего XII в. епископа Тмутараканского должно смотреть как на своего рода епископа in partibus, как на титулярного и безместного епископа когда-то бывшей епархии (об этом обычае Греков ставить титулярных епископов с именами кафедр, прекративших свое существование, см. 6 вселенск. соб. пр. 37 и толкование на него Вальсамона. — Певец Слова о полку Игоревом, обращаясь к Тмутаракани с комплиментом: «И тебе, Тьмутараканскый бълван», хочет сказать: и тебе, Тмутаракань, которая была христианскою, а теперь опять стала болванскою, — идольскою, языческою). Относя учреждение епархии ко временам, предшествующим нашему владению Тмутараканью, мы получаем всю вероятность усвоять его именно патр. Фотию (на Константинопольском соборе 879-го года между другими присутствовал епископ Βαάνηςτῶν Μαστράβων. Le Quien е полною вероятностью предполагает, что Μαστράβων вместо Маτρόχων, — Oriens Christ. I, 1325, а самого Βαάνης’a, может быть — родственника известному патрицию Βαάνης’у, который был представителем императора на соборе 869-го года и к которому существуют два послания патр. Фотия, судя по имени, не невероятно считать по происхождению за Готфина. Если в расписании архиерейских кафедр, которое усвояется самому патр. Фотию и относится к 883-му году, —

у Ралли и П. V, 472 fin., нет епархии τῶν Ματρλάχων, то это может быть объясняемо как случайный пропуск или понимаемо так, что ее исключили позднейшие редакторы расписания) 1). Не забудем еще доказательства в пользу существования черноморских Русских и именно в пользу того, что они поселились здесь с Готами, слившись с ними в одно. Константин философ, наш первоучитель славянский, во время путешествия своего к Казарам имел остановку в Херсоне и между прочим «обрет же ту (в Херсоне) евангелие и псалтырь русскими письмены писано и человека обрет глаголюща тою беседою». Это место Паннонского жития Константинова, так сказать, сокрушило головы славянским исследователям. Но если мы примем вышесказанное, что Варяго-Руссы поселились в Тавриде с Готами и слились с ними в один народ, так что русское называли готским и наоборот, то для нас загадка разгадается: Константин встретил в Херсоне Варяго-Русса с готскими евангелием и апостолом (которые называются русскими по сейчас выше указанному). А кто сомневается в том, чтобы в половине IX века могло еще оставаться (живым) богослужение на готском языке, тому отвечает Валафрид Страбон (Walafridus Strabus или Strabo, — Валафрид Косой), западный писатель (спорной национальности) именно половины IX века († 849). Он говорит о богослужении на готском языке в свое время: Studiosi illius (Gothicae) gentis divinos libros in suae locutionis proprietatem transtulerunt, quorum adhuc monumenta apud nonnullos habentur, et fidelium fratrum relatione didicimus, apud quasdam Scytharum gentes, maxime Tomitanos, eadem locutione divina hactenus celebrari officia2).

Онападении Руссов на Константинополь говорят: патриарх Фотий в двух словах, сказанных по поводу этого события, и отчасти в

1) Самое учреждение Фотием епископии Тмутараканской должно быть считаемо не учреждением в собственном смысле, а только возобновлением епископии прежде существовавшей. Готы Тетракситы представляли собою оставшихся на прежнем месте жительства Готов христиан, ибо Иоанн Златоуст поставил для них в Босфор епископа Унилу (см. выше стр. 7, прим.); когда они принуждены были перейти на полуостров Таманский, для них учреждена была здесь новая епископия Фанагорийская, которая упоминается под 519 г.(Le Quien, Oriens Christ. I, 1327, и которая должна быть разумеема у Прокопия Кесарийского под 547 г., — Stritt. Memorr. popp. I, 245). Возобновлением этой епископии Фанагорийской и должно быть считаемо учреждение Фотием епископии Тмутараканской.

2) De ecclesiasticarum rerum exordiis et incrementis liber unus, cap. VII fin. y Миня в Patr., t. 114, p. 927.

окружном послании (слова напечатаны преосв. Порфирием Успенским в книге: Четыре беседы Фотия, святейшего патриарха Константинопольского, С.-Пб., 1863, и во второй раз напечатаны, с существенным исправлением текста, академиком Науком в сборнике (которого мы не имеем под руками) Lexicon Vindobonense; окружное послание в собрании писем Фотия по изданию Монтакуция, Londini, 1651, р. 58, по изданию Валетты, там же, 1864, р. 178); Никита Пафлагонский в житии патриарха Игнатия, у Болландистов в Acta Sanctorum, Octobr., t. X, d. 23. p. 182; продолжатель Амартола no изданию Муральта, p. 736; Лев Грамматик, ed. Paris, (в прибавлении к Феофану), р. 463; Симеон Логофет, ed. id.,p. 445 n. XXXVIII; так называемый продолжатель Константина Порфирогенита, lib. IV, n. XXXII, ed. id., p. 121; Кедрин, ed. id., t. П, p. 551; Зонара, ed. id., t. II, p. 162 1).

Явившись на 200 ладьях в Константинопольском устье Босфорского пролива и опустошив страшным образом берега его и близь лежащие берега и острова Пропонтиды или Мраморного моря 2), они приступили к осаде самой столицы. Но после более или менее продолжительных напрасных усилий, они принуждены были снять ее и удалились домой. О причине снятия осады продолжатель Амартола и повторяющие его Лев Грамматик и Симеон Логофет говорят: «Император, возвратившись (в город из Сарацинского похода), пребывал с патриархом Фотием во Влахернском храме Божией Матери, где они умоляли и умилостивляли Бога; потом, вынесши с псалмопением святой омофор Богородицы, приложили его к поверхности моря, — и между тем как перед сим была тишина и море было спокойно, внезапно поднялось дуновение ветров и непрерывное восстание волн и суда безбожных Руссов разбились и только немногие (из них) избежали опасности» (продолжатель Порфирогенита, Кедрин и Зонара, не рассказывая о чуде подробно, подразумевают его, когда говорят, что Руссов постиг божественный гнев). Из свидетельства патриарха Фотия (во втором слове) оказывается, что дело было не так, именно — что риза Божией Матери была не погружаема в волны залива, а обносима по городским стенам; он пишет: «Когда ризу Богоматери все до одного носили вместе со мною для отражения осаждающих и защиты осажденных и усердно совершали прилежные моления и литии, тогда, по неизреченному человеколюбию, при матернем дерзновенном ходатайстве, и Божество прекло-

1) Напечатанный в парижском издании Византийцев, в Scriptores post Theophanem, Георгий монах есть никто иной, как Амартол с продолжателем.

2) Так называемые Принцевы (Πριγκηπόννησοι; островок Теревинф, на котором они ограбили находившегося там в заточении патриарха Игнатия, принадлежит к группе этих островов и называется в настоящее время Антировит, см. Византия Κωνσταντινοῦπ., II, 316).

нилось и гнев его утих, и помиловал Господь достояние свое. Носилась она вокруг этих стен, и неприятели непостижимо как обращали тыл свой; покрывала она город, и их насыпь 1) рассыпалась как бы по данному знаку; приосеняла она осажденных, и осада неприятелей не удавалась сверх чаяния, которым они окрылялись. Как только девственная риза эта обнесена была по оной стене, варвары сняли осаду города, и мы избавились от угрожавшего плена и сподобились нечаянного спасения» 2).

О крещении Руссов говорят: патриарх Фотий в окружном послании, § 35; продолжатель Порфирогенита; сам Порфирогенит в BasiliusMacedo, n. ХСVII, ed. Paris., p. 211; Кедрин; Зонара, ibid., p. 173, и Михаил Глика, ed. id.,p. 298. Патриарх Фотий, говоря o Руссах вместе с Болгарами, пишет: «И не только этот народ (Болгары) променял первое нечестие на веру во Христа, но даже и многими многократно прославленные и в жестокости и скверноубийстве всех оставляющие за собою так называемые Руссы (τὸῬῶς), которые, поработив находящихся кругом себя и отсюда помыслив о себе высокое, подняли руки и против Римской державы, — в настоящее время даже и сии променяли эллинское и нечестивое учение, которое содержали прежде, на чистую и неподдельную веру христианскую, с любовью поставив себя в чине подданных (ἐνὑπηκόωντάξει) и друзей (наших), вместо грабления нас и великой против нас дерзости, которую имели не задолго. И до такой степени разгорелись в них желание и ревность веры, что приняли епископа и пастыря и лобызают верования (θρησκεύματα) христиан с великим усердием и ревностью».

Продолжатель Порфирогенита, повторяемый Кедриным, кратко говорит: «Спустя немного времени (после неудачной осады Константинополя) пришло от них (Руссов) в царствующий град посольство, просившее соделать их участниками божественного крещения, что и было».

Пространно говорит о крещении Руссов сам Порфирогенит, который, впрочем, начинает тем, что умышленно или неумышленно смешивает императора Михаила с императором Василием и патриарха Фотия с патриархом Игнатием 3): «И народ Россов, воинственный и

1) О древнем обычае брать осаждаемые города посредством насыпей или присыпи к их стенам земли см. у Свиды в Словаре, под сл. Χῶμα.

2) У преосвящен. Порфирия, стр. 24.

3) Василий Македонянин, дед Порфирогенита, был принят Михаилом в соправители 26-го Мая 866-го года; убив его, остался на престоле один с 23-го Сентября 867-го года. После низложения Фотия Игнатий вторично возведен Василием на патриарший престол 23-го Ноября того же 867-го года. На основании Порфирогенита, который относит крещение Руссов к правлению императора Василия, говорят о нем, как о событии, имевшем место при сем императоре: Кедрин, Зонара и Глика.

безбожнейший, посредством щедрых подарков золота и серебра и шелковых одежд (император Василий) привлек к переговорам и, заключив с ними мирный договор, убедил (их) сделаться участниками божественного крещения и устроил так, что они приняли архиепископа 1), получившего рукоположение от патриарха Игнатия. Архиепископ, прибыв в страну сказанного народа для помянутого дела (его крещения), принят был им благосклонно. Князь этого народа, созвав собрание подданных и председательствуя с окружавшими его старцами, которые по причине долгой привычки более других привержены были к суеверию, и рассуждая о своей вере и вере христиан, призывает и спрашивает (архиепископа), чтó возвестит и чему будет их учить. Когда епископ предложил книгу божественного Евангелия и возвестил им о некоторых чудесах Спасителя нашего и Бога и рассказал им историю о некоторых чудесах, совершенных Богом в Ветхом Завете то Руссы тотчас поспешили сказать: «Если и мы не увидим чего-нибудь подобного и в особенности того, что ты говоришь о трех отроках в пещи, то совершенно тебе не поверим и не будем слушать твоих речей». Он же (архиепископ), будучи убежден в неложности сказавшего: аще что просите во имя Мое, приимете, и еще: веруяй в Мя, дела, яже Аз творю, сотворит и больши сих сотворит, когда совершаемое имеет быть не для тщеславия, а для спасения душ, сказал им: «Хотя и не должно искушать Бога, однако если вы от всего сердца решили приступить к Нему, просите, что хочете — Бог непременно сделает по вере вашей, хотя я есмь и смиренный и малейший». Они же просили самую книгу веры христианкой, то есть, божественное и священное Евангелие бросить в разженный огонь, (обещаясь), если она· останется невредимою, приступить к Богу, которого он проповедует. После того, как это было сказано, священнослужитель поднял глаза и руки к Богу и воззвал: «Прослави имя Твое святое, Исусе Христе Боже наш, и ныне пред глазами народа сего всего». И брошена была в печь с огнем книга святого Евангелия. По прошествии достаточного времени, когда печь погасла, обретен был священный свиток не пострадавшим и не поврежденным и не получившим от огня никакого ущерба, так что даже кисти на концах связывавших его шнуров (οἱἐν ταῖςκλεδώμασι τῆςΒίβλου κροσσοί) не потерпели никакого вреда или изменения. Увидев это и быв поражены величием чуда, варвары без колебаний начали креститься (Порфирогенита повторяет Зонара) 2).

1) Т. е. епископа автокефального, зависимого (без посредства митрополита) прямо от патриарха, каковые епископы давались варварам в случае учреждения у них только епископий, а не митрополий.

2) В наших русских позднейших известиях архиепископ называется

Сказание о крещении новгородского князя в Тавриде или Крыму,

в городе Суроже.

Древний город Сурож есть нынешнее местечко Судак, находящееся на юго-восточном берегу Крыма, на юго-запад от Феодосии. Греки называли его Сугдеей и Сугдаей 1), западные — Содаей, Солдаей и Солдадией, Арабы — Судаком, Сурдаком, Шолтадией или Солтадией 2), и пр.

В житии св. Стефана, архиепископа Сурожского, который умер около 790-го года, именно — на конце жития, в числе чудес, находим следующий рассказ: По смерти святого «мало лет» минуло и пришла рать великая русская из Новагорода, «князь бранлив и силен зело (так в половине списков жития, в другой половине: князь Бравлин, вар. Бравалин, Бравленин, — силен зело). Пленив (страну) от Корсуни до Керчи, он пришел со многою силою к Сурожу. Десять дней тяжко бились между собою (осаждающие и осажденные), и после десяти дней вошел князь в город, силою сломав (его) железные ворота, — вошел в город, обнажив меч свой, и пришел в церковь св. Софии и разбил двери и взошел туда, где гроб святого 3). На гробе царский покров и жемчуг и золото, каменья драгоценные и сосудов золотых много: все (это) пограбили. И в тот час разболелся (князь), — обратилось лицо его назад и лежа источал пену и возопил: «Великий человек и святой есть тот, который здесь; он ударил меня по лицу и обратилось лицо мое назад». И сказал князь боярам своим: «Возвратите все назад, что взяли». Они возвратили и хотели взять князя оттуда. Но князь возопил: «Не троньте меня, оставьте лежать, ибо меня хочет изломать один старый святой муж, (он) притиснул меня, так что душа моя хочет выйти вон». И сказал им: «Тотчас выведите войско из сего города, и да не возьмут воины ничего». И вышло войско из города, но князь еще не вставал, пока опять не сказал боярам: «Возвратите все, сколько мы награбили священных сосудов в Корсуни, в Керчи и везде, принесите все сюда и положите на гробе Стефанове». Они возвратили все и ничего себе не оставили и положили при гробе святого. И паки в ужасе рече святый Стефан князю: «Если не крестишься в церкви моей, то не возвратишься (домой) и не выйдешь

Михаилом, см. преосвящ. Макария Историю христианства в России до Владимира, изд. 1 стр. 285, изд. 2 стр. 232; cfr у нас ниже.

1) И по словам Броневского (Записки Одесск. Общ. Истории, VI, 346), будто бы еще Сидагиосом.

2) О Судаке см. в Крымском Сборнике Кеппена, стр. 113 и др.

3) Св. Стефан был погребен в олтаре св. Софии, см. „Заметки XII— XV века, относящияся к Крымскому городу Сугдее“ в Записках Одесск. Общ. Ист. и Древн., V, 595.

отсюда». И возопил князь: «Пусть придут священники и крестят меня; если встану и лице мое обратится, крещуся». И пришли священники, и Филарет архиепископ (преемник Стефана, как говорится об этом в житии) и сотворили над князем молитву. И крестили его во имя Отца и Сына и Св. Духа, и обратилось лицо его опять. Крестились же и бояре все. Но еще шея болела у князя, и сказали ему священники: «Дай обещание Богу, что отпустишь всех пленников — мужчин, женщин и детей, которых взял от Корсуни до Керчи». Тогда князь повелел всем своим (отпустить находившихся у них пленников), и всех отпустили восвояси. В продолжение недели (князь) не выходил из церкви, пока не дал великий дар св. Стефану. Почтив город и граждан и священников, (он) отошел восвояси. Слышав о том, другие ратные не смели нападать (на город), а если нападали, то уходили посрамленные 1).

Житие св. Стефана не известно на греческом языке и читается только в наших славянских рукописях. Так как и самого Стефана нет в греческих святцах в числе святых, то предполагали, что житие составлено у нас в России. Но предположение это неосновательно. По всем признакам несомненно, что житие происхождения греческого, а не русского 2). Отсутствие же его в греческих рукописях, равно как и отсутствие самого Стефана в греческих святцах объясняется тем, что последний был святой не общий, а только местный — Сугдайский 3). Так как рассказ о Новгородцах читается не в самом житии, а в чудесах, которые могли быть приписаны после, то с вопросом о происхождении его самого не решается вопрос о происхождении нашего рассказа. Но необходимо думать, что и он происхождения греческого, а не русского, и именно — что вместе со всеми другими чудесами, находящимися в житии (числом 4), принадлежит самому автору этого последнего, ибо в заключение чудес сказано: «си же изрядная

1) Списков жития св. Стефана много (пять, если не более, в одной Московской Синодальной библиотеке). Приведенный нами русский перевод рассказа сделан нами по рукописи фундамент. библиот. Московской Дух. Акад. XVI в. (декабрьская минея), № 90, л. 346 об..

2) Между прочим и в подчеркнутых нами словах: „и паки в ужасе — князю“, по всей вероятности, должно видеть искажение переводчиком не понятого им оригинала.

3) См. указанные сейчас выше заметки о Сугдее в Записках Одесск. Общ. Ист. и Древн. V, 623, № 194. В настоящее время известно и на греческом языке краткое житие Стефана. Так как в нем есть сведения, которых не находится в нашем житии (о путешествии в Афины), но на основании сего следует заключать, что и наше житие есть уже сокращение более пространного жития, ibid., стрр. 595 и 623.

чудеса сотвори Бог преподобным своим... сице же бысть житие преподобного Стефана» 1).

Трудно определить с точностью время жизни св. Стефана, ибо житие отличается хронологическими несообразностями. Пятнадцати лет он пришел в Константинополь, в правление императора Феодосия Адрамиттина (Андраминдина), следовательно — в 716-м или начале 717-го года, потому что Феодосий Адрамиттин, царствовавший один год и несколько месяцев, оставил престол до 25-го Марта 717-го года (когда занял его Лев Исавр). После неизвестного количества лет учения в Константинополе, после 15-ти летнего пребывания в нем при патриархе Германе и после 30-ти летнего пребывания в монастыре в затворе, он мог быть поставлен в архиепископы около 760-го года, а между тем, по житию, он будто бы был поставлен помянутым выше патриархом Германом, который с 715-го года был на кафедре в продолжение 15-ти лет и низведен с нее в 730-м году, и будто бы страдал за иконы, пробыв в сане архиепископа неизвестно сколько более пяти лет, при Льве Исавре и освобожден сыном его Константином Копронимом, тогда как первый из этих двоих умер, а второй вступил на престол в 741-м году. Представляется вероятнейшим думать, что, действительно быв поставлен около 760-го года, св. Стефан страдал за иконы не при Льве Исавре, а при самом Константине Копрониме (741—775), и что он есть один и тот же с Стефаном епископом Сугдайским, который присутствовал на седьмом вселенском соборе 2), а также может быть и с Стефаном, учеником Константинопольского Стефана Нового, который был сослан Копронином в Сугдаю 3). Так как в 787-м году, когда был седьмой собор, он должен был иметь возраст глубокой старости, то и смерть его после сего времени должна быть относима к 790—795-му году. Нашествие

1) Четвертое чудо: „Анна же царица от Корсуня в Керчь идущи, разболеся на пути смертным недугом на Черней воде (Карасу)“, и, призвав в помощь св. Стефана, чудесно и внезапно исцелела. Предполагать, что тут разумеется наша царица Анна, жена св. Владимира, было бы весьма поспешно. Тут может быть разумеема неизвестная нам и старшая нашей греческая царевна Анна, которая шла в Хазарию к своим родственникам, ибо императоры Константинопольские бывали в родстве с хаганами Козарскими (Так, и современник Стефанов, император Константин Копроним, был женат в первый раз на хазарской царевне, по греческим летописцам — Ирине, дочери хагана, Дюканжа Famil. Byzant., 126, по нашему житию — Феодоре, дочери Керченского царя. Да нашей царице Анне вовсе и не дорога была идти из Корсуни в Керчь)

2) Le Quien, Oriens Christian., I, 1229.

3) Проложн. житие Стефана Нового в Менологии императора Василия под 28-м Ноября, cfr пространное житие, написанное диаконом Стефаном, в Патрологии Миня, t. С, col. 1100.

на Сурож неприятелей, называемых Новгородцами, было при преемнике Стефана «мало лет» после его смерти. Следовательно, должно быть относимо приблизительным образом к продолжению первой — началу второй четверти IX века 1).

Итак, спрашивается: как смотреть на этот рассказ о нападении Новгородцев на Сурож в первой — начале второй четверти IX века? Удивляясь странному легковерию тех, которые хотят ему верить, мы, с своей стороны, решительно не находим возможным это сделать. Во-первых, до прибытия к нам Варягов-Руссов Новгородцы назывались не Русью, а Славянами. Во-вторых, мы ни из одного писателя не знаем и ни одного свидетельства не имеем, чтобы Славяне наши, до прибытия к нам Варягов, занимались набегами на другие народы, а напротив знаем только, что они сами были целью этих набегов и что эта постоянно страдательная роль составляла их характеристическую и отличительную черту. В третьих, в то время вся южная Россия, заслонявшая собою Крым, принадлежала Хазарам, простиравшим свою власть до Киева, и предполагать, чтобы Новгородцы отважились и могли и захотели зачем-то пробиться сквозь Хазар есть дело совершенно невероятное и немыслимое. Наконец, в-четвертых, Новгородцы в то время были данниками Варягов: до того ли же им было, чтобы предпринимать какие бы то ни было, а тем более такие отдаленные и такие невозможные походы? 2).

Но кто же были эти неприятели, нападавшие на Сурож? Неприятелей по близости могло быть много, и кто именно они такие были, решить невозможно. Предполагая, что запись о чуде принадлежит самому автору жития или что она вообще происхождения греческого, предполагая, что она сама подала повод сделать из неприятелей Новгородцев, мы думаем, что имя этих неприятелей в ней было οἱ (τὸ) ‘Ρῶς и что тут должны быть разумеемы те же Руссы Азовско-Таврические, о которых мы вели речь сейчас выше. Арабские писатели говорят, что Руссы, жившие на Черном море, занимались разбойничеством во все стороны и что они постоянно делали набеги на владения Хазар 3). Керчь

1) В наших хронографах, кратко выписывающих о нападении Бравалина на Сурож из жития св. Стефана, не знаем почему, оно относится к царствованию императора Михаила и 852 г. (Карамз. т. I, прим. 289, Попова Хроногрр., I, 234).

2) Неизвестные воители не только взяли Сурож, но Корсунь и Керчь и разграбили всю местность между двумя последними городами или весь южный Крым: великую нужно иметь веру, чтобы не находить невозможным усвоять подобные блестящие подвиги Новгородцам начала IX века!

3) Ibn-Foszl. Френа, 88. 28 и 29.

и Сурож в VIII и IX веках принадлежали Хазарам 1), и таким образом — последним известием как бы прямо указываются нам эти Азовско-Таврические или Черноморские Русские. Около одного времени с нападением Руссов на Сурож имело место совершенно такое же нападение неприятелей, называемых также οἱ Ῥῶς на город Византийской империи Амастриду 2), как это мы знаем из жития св. Георгия Амастридского 3). Ясно, что там и здесь должны быть разумеемы какие-то

1) Stritt. Memorr. рорр. III, 543 (и в житии Стефана говорится, что в Керчи сидел хазарский царь, см. выше).

2) Находящийся на азиатском берегу Черного моря, не слишком далеко от Константинополя, на половине расстояния между ним и Синопом, в настоящее время Amasry.

3) Житие, написанное неизвестным, в Acta SS. Болландистов, Февраля t. III, d. XXI, р. 269 sqq. В заключение жития из многих посмертных чудес св. Георгия автор рассказывает два, и одно из них есть чудо о Руссах (nn. 43—46, р. 278). Начав опустошение от Пропонтиды (под которою должен быть разумеем в данном случае Босфорский пролив, см. об употреблении слова в нашем смысле в статье г. Васильевского „Русско-византийские отрывки, напеч. в журн. Мин. Нар. Просв., ч. СХСVI, сир. 174 sqq) и опустошив и прочее морское побережье, Руссы наконец явились в отечестве святого — Амастриде. Некоторые из них пришли в храм, в котором лежало тело святого, и начали раскапывать гроб его, подозревая, что в последнем находится сокровище, но дерзнувшие на сие поражены были онемением рук и ног и стали как бы связанные невидимыми узами. Вождь Руссов, пораженный чудом, спрашивал: какого божества это есть действие и чем оно может быть умилостивлено; получив в ответ, что это есть действие единого Бога христианского и что Он может быть умилостивлен молитвами христиан, а с его стороны — освобождением пленных, вождь сделал последнее и просил первых. Когда принесены были усердные молитвы Богу и св. Георгию, варвары освободились от поразившего их божественного гнева, после чего вождь заключил с христианами союз мира и дружества. Время жизни св. Георгия, хронологии которого у автора нет, определяется тем, что он поставлен в епископы Амастридские патриархом Константинопольским Тарасием, занимавшим престол с 784 по 806 г.: умер он, как это дается знать в житии, или в правление императрицы Ирины (797— 802 гг.), или в начале правления Никифора Геника (ἀπὸ Гενικῶν, с конца 802 г. по 811, жития n. 33, р. 277). Сколько времени спустя после смерти святого случилось чудо, в житии ясно не говорится и не дается знать, но сам автор его, обстоятельностью сообщаемых им биографических сведений, дает знать о самом себе, что если он не современник Георгия, каковым себя не называет, то, во всяком случае, человек, живший после него спустя очень непродолжительное время. Руссы в житии характеризуются: „Случилось нашествие Руссов (τῶν Ῥῶς), народа, как все знают, жесточайшего и свирепого и не имеющего даже ни малейшей частицы человеколюбия, — зверообразные нравами, бесчеловечные делами, самым видом показывающие скверноубийство, не находящие ни в чем другом с прочими людьми радости, как в кровопролитии этот-то народ,

одни Руссы, разъезжавшие для разбоев по Черному морю, и что разуметь под этими морскими разбойниками Руссов Азовско-Таврических есть единственное, что можно сделать 1).

Неизвестное по греческим рукописям, житие Стефана Сурожского могло попасть к нам весьма простым образом. Сурож, будучи городом торговым, имел то особое значение в торговле, что в нем съезжались купцы европейские и азиатские для взаимного обмена своих товаров (т. е. что он был местом своего рода Нижегородской ярмарки, которая была в Тавриде, как в средоточном пункте Европы и Азии, с древнейшего времени и местом которой прежде Сурожа служил Босфор, нынешняя Керчь). Те из русских купцов, которые» торговали азиатскими товарами, и именно азиатскими шелковыми тканями ездили за ними в Сурож, от чего и получили прозвание Сурожан 2).

губительвый делом и именем (по всей вероятности аллюзия на ῥώξ, которое употреблялось и в форме ῥὼς, — Гедеон. Отрывки изследовв. о Варяжск. вопр. I, 60, что значит тарантул, ядовитый паук, а может быть сближение с библейскими пророка Иезекииля Росами), начав опустошение от Пропонтиды“ и проч. (в житии, которое у Болландистов только в латинском переводе, без греческого подлинника, n. 43; греческий подлинник приведенного нами места из жития в статье A. А. Куника „О записке Готского топарха“, напеч. в Записках Имп. Акад. Наук, том 24, кн. I, 1875, стр. 98, прим., также в помянутой статье Васильевского, ibid. ч. СХСV", стр. 304). Г. Куник хочет разуметь под Руссами, нападавшими на Амастриду, Аскольда и Дира; но позволим себе заметить, что о Руссах этих говорится, как о народе, всем хорошо известном по своим качествам, и что о них прямо сказано: как все знают, ώς πάντες ἴοασιν: каким образом будет это приложимо к Аскольду и Диру, которые явились бы для грабежей в первый раз?

1) В 839 г., как видно из рассказа Бертинской летописи под сим годом, эти Руссы еще не были известны в Константинополе; следовательно, они поселились на Азовском море и в Крыму и начали свои разбойничьи подвиги в Черном море не особенно задолго до нашего года. Что касается до их прихода на указанное место жительства, то должно думать, что они пришли не морем, обогнув всю западную Европу и прошед мимо Константинополя, а сухим путем чрез нашу теперешнюю Россию (и следовательно, что они принадлежали по своему происхождению к Норманнам не западным, — датско-норвежским, а восточным,—шведским, или одним и тем же с нашими Варягами: и Людовик Благочестивый узнал в присланных ему Феофилом в 839 г. Руссах именно Свеонов, т. е. Шведов).

2) Отсюда произошло название Суровской (вместо Сурожской) ряд. О Суроже и купцах, торговавших в нем или Сурожанах, упоминают: Слово о полку Игоревом (по изд. в Русск. Достопам., ч. III, стр. 40: «велит послушати земли незнаеме — Вълзе и Поморию и Сурожу и Корсуню»), Ипатьевская летопись под 1288 г. (при описании смерти Владимира Васильковича Галицкого: «плакашеся над ним все множество Володимерцев, Немци и Сурожьце и Новгородци и Жи-

Так эти-то купцы и могли вывести из Сурожа житие св. Стефана, местного Сурожского святого (которого они должны были почитать, подобно тому как купцы, торгующие на Нижегородской ярмарке, почитают преп. Макария). Предположив, что эти купцы были Новгородцы или вообще откуда бы то ни было из северной Руси, мы легко поймем, каким образом из οἱ ‘Ρῶς подлинника явилась в славянском переводе: «рать велика русская из Новограда». Если в житии говорилось о Русских, то наши русские переводчики его естественно должны были заключить, что в нем говорится именно о нас Русских, ибо других — Черноморских Русских, разумеется, не могли же они знать. Если переводчики были из северной Руси, то они должны были предположить под Русскими Новгородцев потому, что в древнее время в северной Руси был один только Новгород, которому можно было бы усвоить поход в чужие земли. Что касается до имени князя, то гораздо вероятнее думать, что подлинное чтение жития есть «бранлив и силен», и что собственное имя Бравлин возникло из «бранлив» просто вследствие описки писца: это имя как будто не есть славянское имя, а просто случайное соединение звуков, происшедшее сейчас указанным путем (имя Бравлин

дове»); как о купцах удальных молодцах говорят о Сурожанах народные песни (Песни, собр. Киреевск., вып. 3, стр. 107: «Ой ты гой еси охотничек, Суровец, богат сам Суздалец»). По важному торговому значению и по большой известности у нас Сурожа и Азовское море, составлявшее водяную дорогу к нему, получило название Сурожского. С конца ХIII века Сурож заменила в Крыму основанная Генуезцами Кафа, в которую перешла из первого и русская торговля (о сей последней в ХV в. см. Записки Одесск. Обш,. Истории, V, стрр. 213, 231, 234 первого счета и второго 148, 149), при чем однако купцы, в ней торговавшие, по прежнему продолжали называться Сурожанами. О позднейших Сурожанах см. Карамз.V, 231 и примечч. 32,70, в частности о Новгородских — Собр. Госуд. Грам. и Догов. II, 58. Кроме Русских купцов, торговавших в Суроже, могли еще привести в Россию житие св. Стефана сами крымские Греки. Некоторые утверждают, не знаем на каком основании, что супруга Суздальского князя Константина Васильевича († 1355) была дочь крымского Манкупского князя (Родословная роспись потомков вел. кн. Рюрика, составленная Н. Головиным, М. 1851, V, 338, cfr Карамз.IV, прим. 374; город Манкуп или Мангуп, весьма замечательный своим положением на высокой неприступной скале и ныне остающийся только в необитаемых развалинах, находился недалеко на восток от Севастополя; перед 1474 годом Манкупский князь Исайко предлагал свою дочь в замужество за сына вел. кн. Ивана Васильевича III, Карамз. VI, 56: на основании этого предложения есть вероятность заключать, что прежде действительно бывали браки между князьями Русскими и Манкупскими); к вел. князю Василью Дмитриевичу приехал на службу князь Стефан Васильевич именно из Сурожа (бывший родоначальником Ховриных, Головиных и Третьяковых, Родосл. книга изд. Новикова, II, 270).

может быть производимо только от слова бравый; но это последнее слово не есть славянское, а французское — происшедшее из греческого βραβεῖον при посредстве латинского bravium—и в русский язык вошло весьма недавно, притом из бравый по славянскому словопроизводству не выйдет Брав-лин 1).

Сейчас далее мы должны будем начать речи о христианстве в России, как государстве, основанном Варягами. Считая вполне доказанным (всякого рода доказательствами) и несомненным то, что Варяги были Норманны 2), мы позволим себе здесь высказаться относительно некоторых недоумений, которые могут представляться таковыми и для самих так называемых норманнистов. Эти недоумения суть: во-первых, Норманны не назывались Русью на западе, а только на востоке — у Русских, Греков и Арабов; во-вторых, наш летописец, с одной стороны, называет Русь племенем норманнским, между тем, как такого норманнского племени вовсе неизвестно, а с другой стороны — утверждает, что Рюрик понял с собой в Новгород всю Русь, т. е. все племя, что совершенно невероятно. Относительно первого недоумения должно быть сказано следующее. Русские и именно Новгородцы 3) впервые познакомились с Норманнами через Финнов, которые жили между одними и другими. Финны называли Норманнов, как и до настоящего времени называют Шведов, Rotsi, Ruotsi, Ruossi. Познакомившись с Норманнами чрез Финнов, Русские (новгородские Славяне) естественно могли назвать их и именем их финским, и таким образом из финского Rotsi-Ruossi и произошло русское (славянское) имя Норманнов. Вслед за Русскими назвали Норманнов этим именем Греки 4), а за Греками Арабы,

1) Житие Стефана Сурожского привезено к нам, как нужно думать, около половины XV века: первая известная выписка из него читается в житии преп. Дионисия Прилуцкого, написание которого относят ко второй половине ХV века (Ключевск. Жития, стр. 189); имя самого Стефана начинает встречаться в наших святцах (под 15 Декабря) с конца XV — начала XVI века (Троицк. Лаврск. ркп. N 617, л. 68 об., Опис. синодд. ркпп. Горск. и Невостр.N 352, л. 11, и N 408, л. 254 об.; преосв. Сергия Полный месяцеслов Востока, I, 158).

2) Варяг (Varing, Väring) было не названием Норманнов, как народа, а тех между ними, которые артелями или ватагами отправлялись из отечества в чужие земли для грабежа их (а после и для службы в них: Varing от wara — клятва, присяга (наше позднейшее: «вера—крестное целование?») и значит клятвенник, присяжник, потому что члены артелей пред снаряжением в путь давали взаимную клятву в том, чтобы не выдавать друг друга и помогать друг другу на чужой стороне).

3) Всякий, конечно, понимает, что слово Русский мы употребляем по антиципации.

4) Οἱ Ῥῶς. Греки могли говорить и писать и οἱ Ῥοῦς; но они сближали Русских, как мы выше сказали, с библейскими Росами.

а таким образом и случилось, что на Востоке явилось имя Норманнов Русь, бывшее неизвестным на Западе. Что касается в частности до Греков, то необходимо думать, что Черноморские (Азовско-Таврические) Норманны или Варяги на первых порах своего поселения при Черном море, и сами называли себя перед Греками именем Русских. Если не ранее, то с конца VIII века во всей Европе очень хорошо было известно, что такое Норманны, т. е. очень хорошо было известно, что они суть морские пираты и разбойники, ибо свои знаменитые морские подвиги они начали на Западе если не ранее, то с этого конца VIII века 1). Назвать себя перед Греками с первого знакомства Норманнами значило заставить греческое правительство тотчас же принять против себя всю осторожность; а поэтому и естественно, что они назвали себя именем, которое давали им другие. Что так поступили черноморские Норманны по отношению к Грекам, об этом необходимо заключать из их поведения по отношению к Франкам. В 839-м году, о чем мы говорили выше, успели пробраться к франкскому императору Людовику Благочестивому, с посольством константинопольского императора Феофила, несколько черноморских Норманнов с целями соглядания (надеясь посредством обмана пройти и высмотреть всю империю). Если бы они назвали себя Норманнами, то тотчас же были бы отправлены императором на виселицу или по крайней мере в самое крепкое место; но они назвали себя Руссами, и император, заподозривший в них шпионов, дознался, что они действительно Норманны, только «после тщательного исследования» т. е. после нарочного усердного дознавания. Что касается до того, что летописец делает из Руссов племя норманнское, тогда как Руссами назывались все Норманны, и что он приводит с Рюриком в Новгород всю Русь, что, конечно, совершенно невероятно: то, по нашему мнению, это недоуменное должно быть объясняемо следующим образом. Новгородско-киевские Славяне первое время называли Норманнов Руссами; с этим именем (Руссов) Норманны водворились и между ними для владения ими. Но потом Славяне узнали другое имя Норманнов, которым они называли себя сами, т. е. имя Варягов, и постепенно усвоив это второе имя (которое и у самих Норманнов, может быть, явилось не вдруг и не скоро) перестали называть их первым именем. В то время, как летописец писал свою летопись, Норманны поселившиеся между нашими Славянами для владения (как и сами уже эти Славяне), назывались Руссами, потому что с этим первым именем поселились (которое и осталось за ними навсегда), но Норманны так сказать норманнские, Норманны, приходившие тогда (во времена его —

1) Emhardi Annales с 800 г., а после него с 830 г. Бертинская летопись.

летописца) из Норманнии, не назывались уже Русскими, а Варягами. Летописец не знал, чтобы прежде все Норманны назывались у нас Русью, а поэтому и заключил, что Русь, поселившиеся у нас, были особое племя Норманнов. Заключив ошибочным образом это, он уже необходимо должен был приводить с Рюриком в Новгород всю Русь: между современными себе Варягами он не находил племени Руси, а отсюда и заключил, что оно все выведено Рюриком в Новгород.

III

Христианство в России от начала государства до св. Владимира.

Мы должны начать здесь свои речи с того, чтобы назвать ошибочными и неправильными обыкновенные представления о христианстве в России за пространство времени от начала государства до общего крещения Владимиром всей страны. Христианство появлялось в Киеве в правление Игоря; после Игоря его приняла единолично или с весьма немногими св. Ольга, а затем оно исчезло совсем или почти до времени Владимира, — так обыкновенно или большею частью представляется дело. В действительности оно было вовсе не так. Явившись, может быть, еще до Игоря, а во всяком случае несомненно в его правление, христианство не исчезало потом более в Киеве, а постоянно существовало в последнем до самого Владимира, вследствие чего и его непрерывная история в России должна быть полагаема собственно не со времени второго из князей, а не позднее как со времени первого. Владимир вместе с собою крестил Русских, сделал христианство общею верою всего народа; но, прежде чем стать верой общею и господствующею, христианство довольно долгое время, не менее полувека, непрерывно существовало в России как вера частная, о бок и рядом с господствующим язычеством.

История нашего государства началась тем, что, быв добровольно призваны или (что гораздо вероятнее) недобровольно приняты, пришли владеть нами норманнские Варяги-Руссы. Эти Варяги довольно долгое время не смешивались с коренными Славянами, представляя из себя отдельную владеющую национальность или как бы отдельную господствующую касту, одним словом — особо стоявшую толпу, иноплеменных находников и особый народ в народе. Христианство впервые явилось в Киеве и до времени св. Владимира существовало в нем и вообще в России если не единственным, то

по крайней мере, главным образом между этими отдельными от коренных Славян Варягами.

При Игоре.

Очень может быть, что первые христиане между Варягами явились еще при Рюрике и Олеге и одновременно с Рюриком при Аскольде и Дире. С своей родины, т. е. из своей Норманнии, они начали ходить на службу в Константинополь не позднее конца первой половины IX века 1); не имеем мы положительных известий, однако можем с вероятностью предполагать, что они скоро начали принимать там христианство 2); но между членами дружины Рюриковой могли быть люди, служившие прежде в Константинополе, и следовательно такие, которые могли принять там христианство. Равным образом и после прибытия к нам Рюрика подобные крещеные Варяги могли приходить к нему, к Аскольду с Диром и к Олегу из Константинополя. Как бы то ни было, наша летопись ничего не говорит о христианах Варягах при двух первых великих князьях, и мы положительно можем сказать только, что они явились в Киеве не позднее как в правление Игоря 3).

1) Из рассказа Бертинской летописи под 839 г. о Руссах, присланных византийским императором Феофилом к франкскому императору Людовику Благочестивому следует заключать, что до этого года Варяги еще не ходили на службу в Константинополь; но в рассказе нашей летописи об Аскольде и Дире дается знать, что в 862 г. путь в Константинополь им — Варягам уже хорошо был знаком (а осада Константинополя Азовско-Таврическими Руссами в 860 г. не препятствует относить путешествия в него Руссов или Варягов с самой родины к более раннему времени). Что касается до правления Олега, то в его договоре с Греками 911-го года уже нарочито говорится «о работающих в Грецех Руси у хрестьянского царя».

2) У себя дома Норманны начали принимать западное христианство частичным образом или поединично уже с 826 г. В этом году крестился при дворе императора франкского Людовика один из князей датских, по имени Гериольд или Гаральд, прогнанный с своего стола другими князьями датскими. Крещение Гериолда возбудило в императоре желание учредить миссию для обращения Норманнов и исполнителем его желания явился св. Ансгарий, монах Новокорвейский, с 831 по 865 г. первый архиепископ Гамбургский, который трудился над проповедью христианства в Дании и Норвегии с Швецией с некоторым успехом непосредственно и посредственно через других, — Einhardi Annales под 826 г. и житие св. Ансгария, написанное Римбертом, — в Monumm. Germ. Пepmца.

3) Когда послы Олега в 911-м году заключили в Константинополе мир с Греками, то, по словам нашей летописи, «царь Леон почти послы Рускые дар-

Что христиане были между киевскими Варягами в правление Игоря — это факт, известный из договора последнего с Греками

ми — златом и паволоками и фофудьами и пристави к ним мужи свои показати им церковную красоту и полаты златыа и в них сущее богатство — злато много и паволоки и каменье драгое, и страсти Господни и венец и гвоздие и хламиду багряную и мощи святых, учаще я к вере своей и показующе им истинную веру». Сличая это известие нашей летописи с греческими известиями о приеме в Константинополе иностранных послов, следует заключать, что как богатство императорского дворца, так и красота церквей (в особенности св. Софии), были показываемы нашим послам не столько за тем, чтоб учить их вере христианской, как заключает летописец от себя, сколько за тем, чтобы похвастать пред ними и произвести на них впечатление; совершенно подобное тому, что пишет наш летописец о поведении в Константинополе с послами Русскими, мы находим у Константина Порфирогенита о поведении с послами Сарацинскими (De ceremon. aulae Byzant., lib. II, cap. 15, ed. Bonn. p. 590 sqq, y Миня в Patr. t. 112, p. 1100). Страсти Господни и венец и гвоздие и пр. летописец, вероятно, прибавляет сам от себя, на основании своего предположения о цели, с которой были показываемы послам церкви. Преосв. Филарет, заимствуя сведение у Буткова в его «Обороне летописи русской», который в свою очередь берет у Погодина в его диссертации «О происхождении Руси», говорит: «Арабам в 922 г. известно было, что Руссы обращаются в христианскую веру», — пер. I § 3, изд. 3 стр. 7. Но арабский писатель Ибн-Фоцлан или Ибн-Фадлан, которого разумеет преосв. Филарет и которого см. у Френа в сочинении Ibn—Foszlan’s und anderer Araber Berichte über die Küssen älterer Zeit и y Гаркави в издании Сказания мусульманских писателей о Славянах и Русских, не говорит об обращении Руссов в христианскую веру. Тут случился с Погодиным не совсем понятный и не совсем извинительный недогляд (хотя впрочем недогляды случаются со всеми). У Френа, которым он пользуется, выписка известий из Ибн-Фоцлана о Руссах кончается словами: «Что касается до Руссов настоящего времени, то (все) знают, что они исповедуют христианскую религию»,— стр. 23. Но это говорит не Ибн-Фоцлан, а тот другой арабский писатель, именно — Якут, в сочинении которого помещены и у которого берутся Френом известия Ибн-Фоцлана о Руссах. На четыре строки выше сейчас приведенных нами слов, которыми кончается у Френа выписка из Ибн-Фоцлана, читается; «Это суть известия, которые я (т. е. я — Якут) буквально заимствовал из писания Ибн-Фоцлана». Что касается до Якута, то он жил во второй половине XII — первой половине ХIII века († 1229. — В расписании архиерейских кафедр, подведомых Константинопольскому патриарху, которое носит в своем заглавии имя императора Льва Мудрого, в ряду митрополий на 61-м месте стоит ἡ Ῥωσία. Некоторые ученые, в подтверждение своих предзанятых мыслей, находят возможным пользоваться свидетельством расписания; но уже давно доказано и признано, что оно или не принадлежит Льву Мудрому или, если принадлежит, то интерполировано в позднейшее время).

944-го года 1) и всеми общепринятый. Но странным образом до сих пор ни церковные ни гражданские историки наши не обращали серьезного внимания на этот договор Игоря с Греками. Никто не думал заявлять подозрения, чтобы он был позднейшею подделкой; всякому сколько-нибудь разумеющему дело ясно, что текст его, как он помещен в летописи, представляет собою не вольную передачу, сделанную самим летописцем, а самый документ в его подлинном виде и в его подлинном и буквальном, в переводе с греческого на русский, чтении 2). Следовательно, в договоре, как он помещен в летописи, мы несомненно имеем подлинный официальный документ. Но документ этот говорит относительно христианства в России во времена Игоря несравненно более, нежели что обыкновенно принято в нем видеть и находить. В договоре два раза говорится о Варягах, как о стороне, заключающей мир с Греками, и в оба раза между ними различаются и отдельно упоминаются две половины — некрещенная и крещенная 3). В начале договора, где Русские дают обязательство соблюдать заключаемый

1) В договоре нет индикта и года, но время его написания весьма точно определяется тем, что он писан «при царе Романе и Константине и Стефане христолюбивых владыках» и положен в летописи под 6453 г. Так как император Роман Лекапен (а Константин и Стефан его сыновья) согнан с престола 16-го Декабря 944 г, то договор писан ранее ceгo; а так как в 6453 сентябрьском году от C. М. на 944 январский год от P. X. приходятся месяцы Сентябрь — Декабрь (дальнейшие же к 945 г.), то договор писан после 1-го Сентября 944 г.

2) Договор прямо начинается непонятным: „Равно другого свещанья“... Это, как счастливо догадался H. А. Лавровский, есть неудачный перевод греческого ἴοον, которое буквально действительно значит „равно“, но которое употреблялось и до сих пор употребляется еще в значении: копия, каковое оно и имеет в данном случае („равно другого“ — ἴσον τοῦ πρωτοτύπου, т. е. копия с подлинника). О подлинности договора и о следах в нем греческого см. в диссертации сейчас названного почтенного ученого: О Византийском элементе в языке договора Русских с Греками, С.-Пб. 1853. И Шледер находил договор только весьма испорченным (Нест. в руссв. перев., III, 90, что собственно значит, что он сам плохо знал славянский язык и не принял во внимание, что договор есть перевод с греческого), но и он не сомневался в его подлинности (см. Соловьева Ист. т. III, 4-го изд. стр. 124).

3) Порядок содержания договора после заглавия или надписания: перечисление имен послов русских, обязательство послов соблюдать заключаемый мир, пункты или статьи уложенные, подпись послов с новым обязательством соблюдать написанное.

мир, мы читаем: «Иже помыслит от страны Руския разрушити таку (таковую) любовь, и елико их крещенье прияли суть, да приимут месть от Бога Вседержителя, осуженье на погибель и в сий век и в будущий, и елико их не хрещено есть, да не имут помощи от Бога ни от Перуна»... На конце договора, где Русские снова повторяют свои помянутыя обязательства, два раза написано — сначала как ручательство со стороны крещенной за себя и за сторону некрещенную: «а иже преступит се (написанное выше) от страны нашея или князь или ин кто, ли крещен или некрещен, да не имут помощи от Бога и да будут раби в сий век и в будущий», потом как ручательство со стороны некрещенной за себя и за сторону крещенную: «аще ли же кто от князь или от людий Руских, ли хрестеян или нехрестеян, преступить се, еже есть писано на харатьи сей, (да) будет достоин своим оружьем умрети, и да будет клят от Бога и от Перуна, яко преступи свою клятву». После заключения договора Русские послы были приводимы в Константинополе к присяге, и об этом приписано в нем самом или в самом его акте: «мы же (послы Русские), елико нас хрестилися есмы, кляхомся церковью святого Ильи в сборней церкви, предлежащим честным крестом и харатьею сею, хранити все, еже есть написано на ней...; а некрещеная Русь да полагают 1) щиты своя и мечи своя наги и обручи свои и прочая оружьи, и да кленутся о всем, яже суть написана на харатьи сей» 2).

Рассказав после этого, как послы греческие, прибывшие из Константинополя в Киев, приводили к присяге Игоря и его бояр, и как крещенные между последними были водимы на роту в «сборную» церковь св. Илии, летописец заключает: «мнози бо быша Варязи хрестеяни». В этих заключительных словах летописца, что многие Варяги были христианами, по-видимому, представляется совершенно достаточный вывод из всего того, что сказано о христианах

1) На основании выражения о крещенных Русских в прошедшем времени (кляхомся), а о некрещенных в будущем (да полагают, то есть, имеют полагать) необходимо представлять дело так, что крещеные приведены были к присяге во время написания договора, а некрещеные имели быть приведены после.

2) «Наги», т. е. вынутыми из ножен, во свидетельство того, что преступнику клятвы достоит своим оружьем умрети; «обручи» — ручные запястья от об и рука, т. е. вокруг руки (браслеты и может быть — шейные гривны); «прочая оружья» — прочие воинские доспехи и (рыцарские) украшения, над которыми (положенными затем, что «да будем золоти яко золото се»,—договор Святосл.) они должны были произносить клятву.

в самом договоре. На самом же деле это далеко не так, и следует только с некоторым вниманием прочесть договор, чтобы видеть, что из него следует гораздо больше. Господствующею, официальною верою Русских было язычество; но мы видим, что в договоре вместе с стороной представителей веры господствующей везде упоминаются, как равная сторона, представители и веры негосподствующей — христианства: ясно, что христиан было не только много, но и весьма много, ибо иначе каким образом они получили бы равенство? Если сторона негосподствующая поставлена совершенно наравне с господствующею, то ясно и необходимо следует, что она имела над последнею нравственный перевес, ибо получить равенство при неимении на то права она, очевидно, могла только в случае перевеса. Но и этого мало. Решительный нравственный перевес христиан над язычниками есть не только необходимое заключение, но положительный и несомненный факт. Мы уже сказали выше, что имеем перед собою договор не в переделке или волной передаче летописца, а в его подлинном виде и подлинном тексте. Что же мы в нем находим? В официальном договоре с другим народом киевские Варяги дозволяют, чтобы сторона христиан, которая была негосподствующей, везде была поставлена выше стороны язычников, которая была господствующею. Если дозволяют, то очевидно — потому, что не хотят и не могут не дозволить; а если не хотят и не могут, то ясно, что хотящие и могущие были на стороне христиан. Но и этого, наконец, мало: в договоре не только ясно дается знать, что христиане первенствовали пред язычниками, но прямо и определенно заявляется, что именно им принадлежало все ведение дела о нем: «Мы же, елико нас крестилися есмы»..., говорят они о себе, а о язычниках в третьем лице (и как бы пренебрежительно): «а не крещенная Русь полагают»... Итак, официальный и несомненный документ сообщает нам относительно правления Игорева сведения: христиан между Варягами было при нем не только много, но и весьма много; если не численно (чего документ не дает знать), то нравственно они преобладали над язычниками; они составляли партию политическую господствующую и в их руках находилось ведение государственных дел. Все это, может быть, не совсем ожиданно; но прежде чем обращаться к разъяснению дела, мы должны еще указать последнюю и самую большую неожиданность. На основании всего нами сказанного, ее, полагаем, видит уже и сам читатель. Как бы то ни было, она со-

стоит в том, что должен быть отнесен к числу сторонников христианства или к числу христиан внутренних сам великий князь, т. е. Игорь. Если христиане нравственно преобладали над язычниками и если именно они составляли политическую партию господствующую, то оказывается совершенно необходимым сделать и принять сейчас указанное нами предположение. Что оно в собственном смысле и без всякого преувеличения совершенно необходимо, — что без него невозможно объяснить преобладания и господства христиан, это, надеемся, слишком ясно для всякого и не требует доказательств: будь великий князь на стороне язычников, он терпел бы христиан, но уже ни в каком случае не предоставил бы им преобладания, ибо иначе его поведение было бы совершенною и невозможною бессмыслицей. Таким образом, в конце концов относительно правления Игорева или, по крайней мере, второй его половины, мы получаем тот вывод, что христиан в Киеве между Варягами было весьма много и что даже сам великий князь находился на стороне их или был внутренним христианином, вследствие чего в области дел политических они явно и решительно преобладали над язычниками.

Может, повторяем, казаться все это не совсем ожиданным; а между тем во всем этом нет ничего особенного странного.

Начнем с того, как могли явиться в Киеве при Игоре Варяги христиане. Игорь, как все язычники, отличался совершенною веротерпимостью и принимал к себе на службу приходивших Варягов без всякого различия, были ли они язычники или христиане. В его время Варяги, находившиеся на службе в Константинополе, как мы имеем положительные свидетельства, если не в большинстве своем, то в значительном количестве, принимали христианство 1). Если мы предположим то, чтó предположить совершенно естественно, а именно что Варяги находили службу у Русского князя более выгодною и почетною для себя, чем у императора Константинопольского, и что_; вследствие того, они целыми толпами переходили от последнего к первому, то и получим совершенно удовлетворительное объяснение, как могли явиться в Киеве при Игоре

1) Константин Порфирогенит говорит о целых отрядах Руссов, служивших в Константинополе, которые составлены были из одних крещеных, De ceremonn. aulae Byzant., lib. II, сар. 15, ed. Bonn., p. 579, y Миня в Patr. t. СХII, col. 1081.

весьма многие Варяги христиане. В Константинополе Варяги должны были довольствоваться определенным жалованьем и не рассчитывать ни на что более; напротив того, у Русского князя они могли надеяться на обогащение добычею в военных походах, которые были бы предпринимаемы с этою специальною целью. В Константинополе они были только чуждые наемники и не могли добиваться служебных положений сколько-нибудь почетных; напротив того, приходя в Киев к своим, они тотчас же натурализовались и поступали на службу как бы в своем собственном государстве. Наконец, в Константинополе было благоустроенное государство и в нем, конечно, старались по возможности обуздывать людей с слишком широкими натурами, каковы были Варяги; напротив того, в Киеве была еще своя любезная им Норманния, т.-е. еще приволье жить по-нормански. Совершенно естественно было по всему этому то явление, чтобы Варяги в весьма большом числе переходили из Константинополя в Киев 1).

Ничего не представляет невероятного и то, что сам Игорь в конце своего правления стоял на стороне христиан или был внутренним христианином.

Игорь мог склониться к христианству и стать внутренним христианином или сам собою или при посредстве жены своей Ольги. Очевидна вероятность последнего, но, собственно говоря, совершенно такова же вероятность и первого. В то время между Варягами началось решительное или, по крайней мере, очень значительное движение к христианству; многие из Варягов, крещеных в Константинополе, пришли служить к Игорю: что удивительного, что эти крещеные Варяги успели в Киеве приобрести христианству одного из своих, то есть Киевского великого князя? Обратились и обращались к христианству весьма многие Варяги: но для князя в числе этих многих была совершенно такая же возможность обратиться к нему, как и для всякого другого. Что касается до Ольги, то относительно ее необходимо предполагать, что, став открытою христианскою только после смерти Игоря, она сделалась таковою внутренно еще задолго до этой последней. Но, став сама христианскою, она естественно должна была склонять к христианству и мужа. А если должна была

1) Церковь киевских Варягов была во имя одного святого с таковою же церковью Варягов константинопольских (пророка Илии). Довольно ясно дается этим знать, что первая была дочерью последней.

склонять, то нет ничего невероятного, что и действительно успела в своих стараниях.

Став христианином внутренно, Игорь не сделался им наружно или открыто. Это необходимо объяснять причинами политическими. Игорь был на престоле Киевском и всего вторым государем 1); в глазах своих подданных Славян он все еще оставался таким же чуждым пришельцем, какими были Олег и Рюрик. По всему этому он еще не мог чувствовать себя на своем престоле слишком твердо. Но не чувствуя себя твердо на престоле, он не мог отважиться и на такое важное дело, как перемена веры. В привязанности к язычеству наши предки не составляли ни малейшего исключения из других народов, и чтобы заставить их принять новую веру, потребовалось бы употребить всю энергию власти, как это и было при Владимире. Нет ничего удивительного, что Игорь не нашел возможным попытаться употребить эту энергию, рискуя престолом. Впоследствии положение Владимира было совсем не то, что положение Игоря. Он успел уже превратиться из Варяга в Славянина, так что Славяне смотрели на него, как уже на своего природного государя. Когда он вводил новую веру, то Славяне не могли сказать ему, что-де поди-ка ты с своей новой верой туда, откуда пришел; но они весьма могли сказать это Игорю. Когда посягает на прадедовские обычаи свой человек, то это бывает не так обидно, но когда посягательство идет со стороны, от чужих то оно вызывает против себя все раздражение оскорбленной национальной гордости. Таким образом, не желая серьезно рисковать престолом, Игорь и остался наружным язычником, хотя сделался внутренним христианином.

Из внутреннего быта Варягов-христиан при Игоре мы знаем только то, что они имели в Киеве церковь пророка Илии. Церковь эта называется в летописи «сборною». Если принимать выражение «сборная церковь» за перевод греческого καθολικὴἐκκλησία, то оно будет означать приходскую церковь в противоположность церквам домовым; а если бы понимать его в нашем русском позднейшем смысле, то нужно было бы разуметь такую приходскую церковь из числа других приходских церквей, в которой совершалась ежедневная служба (см. ниже). Не знаем, кем сделано всеми принимаемое предположение, что нашу церковь нужно полагать на месте

1) То-есть, исключаем Рюрика, который княжил в Новгороде.

нынешней церкви пророка Илии, которая находится на Подоле, на берегу Днепра, за Братским монастырем: предположение это совершенно несправедливо. Во-первых, летопись сообщает нам, что при Игоре на Подоле еще не было населения 1). Во-вторых, если б оно и было на нем, то во всяком случае необходимо предполагать, что господствующие Варяги жили не там, а на верху, в самом городе или около него, а следовательно и церковь христиан Варягов должна быть полагаема именно здесь. В третьих, что она была вовсе не на Подоле, это ясно дает знать летописец, когда говорит, что она была «над ручаем»: под ручьем разумеется не Почайна, которая текла через Подол, представлявший во времена Игоревы болото, а Крещатицкий ручей; следовательно, церковь находилась близь сего последнего и так как она стояла не на ручье, а над ручьем, то ясно, что находилась на краю горы, обращенной к ручью 2).

1) Под 945 г., в рассказе о приходе Древлян к Ольге после смерти Игоря („на подольи не седяху людье, но на горе“).

2) Под ручьем принято разуметь Почайну (которая в настоящее время впадает в Днепр за городом, а в древнее и не особенно давнее время протекала через весь Подол). Но, не говоря о сомнительности этого а priori, так как в устье Почайны была судовая пристань и следовательно реке, хотя и не большой, но игравшей такую важную роль, название ручья не приличествовало, вот доказательство несправедливости этого а posteriori или прямое и положительное; неизвестный автор „Жития блаженного Володимера“, о котором будем вести пространные речи ниже, говоря о сокрушении Владимиром идолов в Киеве перед приступом к крещению народа, пишет: „Волоса идола, егоже именоваху скотья бога, веле в Почайну реку въврещи, Перуна же повеле привязати к коневи к хвосту и влещи с горы по Боричеву на ручей“... (Крещатицкий ручей в настоящее время не существует и по его оврагу и бывшему руслу в настоящее время идет Крещатицкая улица, составляющая Невский проспект и Кузнецкий мост Киева. Если Боричев взвоз шел на гору не от Днепра и Почайны, а от Крещатицкого ручья, то ясно, что и первоначальный или довладимировский город (Крепость) находился не на торе Десятинной церкви, а на горе Михайловского монастыря, что предполагать требуется и всякими другими указаниями и соображениями, — о топографии Киева см. ниже. Церковь находилась „над ручаем, конец Пасынъче беседы и Козаре“: беседа значит тут улицу или (вероятнее) площадь,—есть малорусская пословица: „богатого покута, убогого беседа“, но что значит в ней беседа? Название Пасынча, может быть от пасынков, — древних боярских детей, cfr Карамз. III, прим. 227.. Козаре — улица или слобода (местность), получившая название от Казар, которым Поляне платили дань до Аскольда и Дира и которые должны были иметь в Киеве подворье для приездов или для постоянного житья своих чиновников, как после Татары в Москве).

Священников для своей церкви Варяги христиане, конечно, получали из Константинополя (от тамошней варяжской церкви или тамошних варяжских церквей, если таковых особых, церквей было несколько)1).

Государство русское Варяги христиане времен Игоря сделали государством грамотным. До времени договора Игорева послы и купцы русские, приходя в Константинополь, приносили с собою вместо паспортов выдававшиеся от правительства печати 2). Так

1) Где находилась в Константинополе варяжская церковь пророка Илии, о которой говорится в договоре Игоря и которая была там если не единственною, то, очевидно, главною варяжскою церковью, мы не знаем. Считаем вероятным предполагать, что ее нужно видеть в церкви пр. или εἰς τὸ Πετρίον или εἰς τἀ Πετρία, которая, быв построена при императоре Зеноне и быв возобновлена императором Василием Македонянином, находилась на Золотом роге или заливе, недалеко от нынешнего Фанаря, около ворот городской стены от залива, которые назывались τὸ Πετρίον и которые, сохранив древнее имя до настоящего времени, теперь называются Петри — Капи (Петри — ворота, Дюканжа Constantinop. Christ., lib. IV, сар. IV, и Византия Κωνστανηνούπ. 1, 563 и 567). Здесь в городской стене, посредством другой примыкавшей к ней круговой стены, была пристроена особая крепость, которая называлась Κάστρον τῶν Πετρίων (патр. Констанция Κωνσταντίνιας, стр. 16): представляется вероятным думать, что Варяги, служившие солдатами в крепостях Константинополя, в одной из них имели и свою церковь. Св. Мама или Мамант, у которого имели подворье в Константинополе наши Русские (договоры Олегов и Игорев) был не особенно далеко отсюда (вне городской стены, близ городских ворот, которые назывались Ξυλόπορτα и были последними от залива во Влахернском углу, немного далее от города нынешних ворот Айван или Ейван-Серай Капи; здесь была пристань св. Мамонта, которая, конечно, и служила местом стоянки для приходивших русских кораблей, — название подворья или слободы, в котором оно находилось, и пристани— от бывшего здесь монастыря св. Мамонта). Иные исследователи наши, как кажется, того мнения, что в договоре разумеется только одна церковь пр. Илии, именно — Киевская. Но что в самом договоре, а не в приписке к нему летописца („послании же сли Игорем“), разумеется церковь пр. или Константинопольская, в которую водима была для присяги христианская часть послов Игоря, находившихся в Константинополе, это совершенно ясно. В XIV веке упоминается церковь Богородицы τῆς Βαραττιωτίοσης, находившаяся за алтарем св. Софии (Миклош. Acta Patriarchat Constantinop., I, 423), но должно ли понимать ее имя в том смысле, что она принадлежала Варягам, остается нам неизвестным (не разумеется ли церковь Богородицы, упоминаемая в 3-8 Юстиниановой новелле, гл. 1, как построенная некоей Вириной, и Βαραγγιωτίσσης не вместо лн Βηρινιωτίσσης?).

2) Как бы марки или билеты, удостоверявшие личность. Об употреблении печатей в смысле знаков предъявления см. во второй половине тома, стрр. 516 и 517 (но при этом сн. еще то, что говорит Константин Порфирогенит в De

как эти особого рода виды были весьма неопределенны и ненадежны, то при заключении договора Греки потребовали, чтобы на будущее время послы и купцы приходили с грамотами, в которых было бы прописываемо, сколько кораблей пришло в караване (и сколько на них людей), и из которых лучше была бы видна благонадежность предъявителей. Если Русские приняли это условие, то ясно, что они уже в состоянии были и не затруднялись завести у себя канцелярии для письмоводства. Такой возможностью они, очевидно, обязаны были христианам, которые могли принести с собою знание грамоты и искусство письма из Константинополя.

Крещение св. Ольги.

Ольга, жена Игоря, была родом Варяжка, т.-е. еще такая же отдельная от Славян иностранка, как предшествующие Варяги-христиане и как все вообще Варяги времен Игоря 1). Предания об ее красоте и необыкновенном уме находят себе подтверждение в том, что Олег привел ее Игорю из Пскова 2), где она была, вероятно, дочерью одного из наместников или бояр 3), т.-е. если

administ. imper., сар. 53, ed. Bonn. p. 251).—В договоре Олеговом с Греками 911 г. говорится, что послы русские подписали грамоту договорную „своею рукою“. Если подпись не состояла в начертании каких-нибудь условных знаков, а была настоящая подпись, то будет следовать, что искусство письма до некоторой степени было известно Русским уже во времена Олега (между послами могли уметь писать немногие или даже и всего один, чтобы подписаться за всех).

1) Что Ольга была Варяжка, это, во-первых, показывает ее Варяжское имя (Ольга вместо Олега — женское имя из мужского Олег, которое употреблялось и в форме Ольг, — прилагат. притяжат. Ольгович), — во-вторых, это должно предполагать на том основании, что еще не ославянившемуся Игорю Олег не мог взять в жены Славянки (на сем, конечно, последнем основании называют Ольгу Варяжкою и ее позднейшие жития, — пространное в Степ. кн. I, 6, краткое у преосв. Макария, Ист. т. I, изд. 2 стр. 276, cfr Карамз. 1, 78). А о мнении покойного архим. Леонида, основанном на одном Каменевиче-Рвовском XV века, будто Ольга была не Варяжка, а Болгарка, из города Плескова не русского, а древнего болгарского (Русск. Старина, 1888 г. Июль, т. LIX, стрр. 215—224) может быть упомянуто разве только для курьёза.

2) Летоп. под 903 г

3) Позднейшее предание, что Ольга была от веси Выбутския, что в настоящее время есть село Выбутино или Лабутино, находящееся в 12-ти вёрстах от Пскова вверх по реке Великой, „еще граду Пскову (тогда) не сущу“, и что она была от рода не княжеска и не вельможеска, но от простых людей, — в

Олег, обходя всех дочерей бояр киевских, взял невесту со стороны, то ясно, что эта невеста выдавалась и славилась своими качествами.

Событие принятия Ольгою христианства изъясняется так же просто, как просто предполагается внутреннее обращение к нему ее мужа Игоря. В дружине этого последнего было весьма много Варягов христиан, пришедших из Константинополя. Как женщина весьма умная, Ольга должна была обратить внимание на этих Варягов новой веры; с своей стороны и сами Варяги, рассчитывая на тот же ум Ольги, естественно должны были мечтать сделать ее своею прозелиткою. Проповедничество Варягов-христиан и имело своим последствием то, что Ольга решилась стать христианскою. Мы знаем, что она была женщина не просто с большим умом, но с умом именно государственным. Это обстоятельство должно было послужить к тому, чтобы для лиц, принявших на себя заботу убеждать ее в истинности христианства, на половину облегчить их труд. Указание на то, что христианство стало верою почти всех народов Европы и во всяком случае есть вера народов между ними лучших, — указание на то, что и между собственными ее сородичами (Варягами) наконец началось сильное движение к нему, по примеру других народов, не могли не подействовать на ум Ольги, делая для нее необходимым заключение, что у людей лучших и вера должна быть лучшею. Но, приведенная к этому предположению, Ольга на половину приближалась к тому, чтоб убедиться в истинности и самого христианства.

Открытою христианкой Ольга сделалась только после смерти мужа, и то, вероятно, не тотчас (о чем ниже). Но необходимо предполагать, что внутреннею христианскою она сделалась еще при его жизни и даже задолго до его смерти. Христиане если не были в Киеве еще до Игоря, то во всяком случае начали являться к сему последнему с самого начала его правления, ибо то великое множество их, которое мы видим при нем в конце его правления, не могло же нахлынуть вдруг. Но невозможно представлять дело так, что Ольга в продолжении целых многих десятков лет, в продолжение почти целого полустолетия 1) видела христиан и не обращала на них

сейчас указанных житиях (которые, записывая или сочиняя предание, упустили из виду то, что Варяги были господа и что из них не могло быть простых людей).

1) Игорь был женат на Ольге в 903 г., ум. в 945 г.

внимания, а потом вдруг под старость обратила внимание, да и сделалась христианскою. Став внутреннею христианкой при Игоре, она не могла при нем креститься по тем же причинам политическим, о которых говорили мы выше. Если бы великий князь дозволил стать открытою христианкой своей собственной жене, то это было бы знаком через-чур явного потворства и благоволения христианам, т.-е. таким действием, на которое он не мог решиться. Если бы Ольга умерла прежде Игоря, то пред смертью она, конечно, крестилась бы тайно.

В истории Ольги до сих пор остаются не решенными вопросы: когда и где она крестилась. Наша летопись говорит, что для принятия христианства она путешествовала в Константинополь, где крещена была патриархом, имев своим восприемником императора, и относит это событие к 955-му году. Из греческого писателя Константина Порфирогенита мы несомненно узнаем, что она была в Константинополе в 957-м году. Принимая известие летописи о крещении Ольги в Константинополе и поправляя год ее по Порфирогениту, обыкновенно думают, что она крестилась в Константинополе в 957-м году. Но согласиться с этим общепринятым мнением представляются самые решительные затруднения. В 957-м году, когда Ольга приезжала в Константинополь, императором греческим был тот самый Константин Порфирогенит, сын Льва Мудрого, который в своем сочинении «Об обрядах или церемониях Византийского двора» (Ἔκθεσις τῆςβασιλείου τάξεως) описал прием Ольги, сделанный ей в Константинополе. Описывая этот прием, Константин описывает то, что было при нем самом, и следовательно есть свидетель вполне достоверный и надежный. Но подробно описывая то, как Ольга была принимаема при дворе, Константин ни единым словом и ни единым намеком не дает знать, чтобы она приезжала в Константинополь для крещения и действительно была там крещена. Со времени Шлёцера (Нестор в русск. перев., III, 427), имеющего на своей стороне и Карамзина (I, прим. 381), на это возражение принято отвечать тем, что в книге, назначенной единственно для описания придворных церемоний, каково помянутое сочинение, Константин не имел нужды говорить о крещении Ольги. Ответ однако чрезвычайно слаб и никак не может быть признан удовлетворительным. Во-первых, если бы Ольга тогда крестилась в Константинополе, то это дало бы место не только обыкновенным, но еще совершенно особым, весьма редко могущим слу-

читься, придворным церемониям, и следовательно Константин не только должен был бы упомянуть о них, но и описать их с особою и нарочитою тщательностью. Во-вторых, если предположить, — что однако совершенно невероятно, да никто и не предполагает, — что Константин имел намерение описать церемонию крещения в особом сочинении, то во всяком случае необходимо было бы ожидать, что он, отсылая за подробностями к этому особому сочинению, упомянет о нем здесь, по крайней мере, кратко, в двух-трех словах, что необходимо требовалось последовательностью и полнотною речи. Наконец, в-третьих, Константин совершенно ясно дает знать, что Ольга прибыла в Константинополь уже крещенною. Описывая приемы, сделанные ей при дворе, он ясно дает знать, что начинает с самого первого приема 1); но на этом приеме является уже ее священник: очевидно, что она прибыла в Константинополь уже христианскою.

Итак, невозможно принимать, чтобы Ольга крестилась в Константинополе в свой приезд в него в 957-м году; напротив того, необходимо думать, что она крестилась когда-то прежде. Где же в когда?

Что касается до «где», то представляется вероятнейшим думать, что она крестилась в Киеве, а не в Константинополе. Правда, греческие летописцы Кедрин и Зонара 2), наш русский сказатель монах Иаков 3) и один западный летописец 4) говорят согласно с нашею летописью, что Ольга крестилась в Константинополе. Но допустить это значит принимать два путешествия Ольги в Константинополь: одно в 957-м году, когда она была уже крещенною, другое когда-то прежде для крещения. Принять же два путешествия не весьма легко; во-первых, эти путешествия, кроме их трудности и даже опасности (от кочевников, сидевших на низовьях Днепра) должны были обходиться чересчур дорого, и, удовлетворив своему любопытству видеть столицу мира один раз, Ольга (о которой прямо остались предания, как о женщине очень эконом-

1) Он ясно дает знать это тем, что первый описанный у него прием ее есть прием в аудиенд-зале при посредстве министра иностранных дел (см. ниже).

2) Stritt.Memorr. popp. II, 976.

3)В Памяти и похвале Владимиру, см. в приложениях к следующей главе.

4) См. в приложениях к этой главе.

ной) едва ли захотела бы ехать в нее в другой раз; во-вторых, как мы увидим сейчас ниже, следует думать, что она крестилась не особенно задолго до 957-го года, но предполагать, чтобы она совершила две поездки в Константинополь в небольшой промежуток времени, было бы очень невероятно. Что касается до позднего, записанного у вышеуказанных писателей, мнения, будто Ольга крестилась в Константинополе, то оно легко могло возникнуть, являясь как естественное предположение, что она именно затем путешествовала в Константинополь, чтобы в столице христианского мира принять крещение от руки вселенского патриарха 1). Как однако не велика естественность этого предположения в действительности, мы очень хорошо знаем из того, что в Константинополе не имел никакой охоты креститься и сам Владимир. Рождается, конечно, вопрос: зачем же Ольга ездила в Константинополь в 957-м году, если не для крещения? Ответ на него очень прост: затем, чтобы удовлетворить своему любопытству видеть столицу христианского и образованного мира, затем, чтобы видеть баснословно-великолепный Царьгород, чтобы видеть жизнь и быт тех царей, которые, именуясь повелителями вселенной, хотя тогда уже и не повелевали ею, но все еще сохраняли свое прежнее обаяние; а наконец, затем, что вместе может быть предполагаемо и как главное, чтобы в столице христианства лучше научиться этому последнему 2).

Что касается до «когда», то представляется вероятным думать, что Ольга после смерти Игоря оставалась некрещенною до тех пор, пока была за малолетнего Святослава правительницей государства и продолжала оставаться лицом в государстве официальным, и что она крестилась только после того, как, нашед возможность сложить с себя официальное регентство, отошла но крайней мере формальным образом в частную жизнь, после чего народ уже не имел права спрашивать с нее за ее поступки.

1) Западный летописец (продолжатель Регинона) был не поздний писатель, а непосредственный современник. Но его уравнивает с поздними слишком большая отдаленность от России. Несовершенная обстоятельность его сведений видна из того, что он считает Ольгу крещенною при императоре Романе (959—963 г.).

2) Очень может быть, что христианское имя Елены Ольга приняла в честь супруги тогдашнего императора Константина Порфирогенита, которая также называлась Еленою. Но заключать из этого, чтобы она крестилась в Константинополе, нет основания. И Владимир назвался в христианстве Василием по современному ему императору греческому.

Святослав родился в 942-м году 1), следовательно полного мужества не достиг и в 957-м году, когда Ольга несомненно была уже крещенною. Какой год возраста принимать за неполное мужество, которое в то время почиталось совершеннолетием гражданским, — прямых данных для ответа на этот вопрос мы не имеем или, по крайней мере, не знаем. Полагая, что таковой год должен быть считаем не ранее, как с 10-го, мы получим, что Ольга крестилась в промежуток между 952—957 годами. Монах Иаков и вслед за ним позднейшие жизнеописатели Ольги, говорят, что она пожила в христианстве 15 лет 2), следовательно, по Иакову, который относит ее смерть, также как и летопись, к 969-му году, она крестилась в 954-м году. Много ниже мы увидим, что этот монах Иаков заслуживает в своих летописных показаниях всей нашей веры; а потому, с весьма большею вероятностью и со всем правом и можно остановиться на его годе 3).

На вопросы: во-первых, почему Ольга, быв после смерти Игоря правительницей государства, не крестила народа, и во-вторых, почему не крестила Святослава, когда этот был дитятей и еще не выходил из повиновения, — ответы нами даны в том, что сказано выше. По причинам политическим, потому что она не находила возможным сделать ни того, ни другого. Что касается в частности до Святослава, то она, конечно, могла распоряжаться им как сыном, но не могла распоряжаться им как князем.

Монах Иаков сообщает несколько загадочное известие, что Ольга после возвращения из Константинополя, где он полагает ее крещение, сокрушила идольские требища 4). Так как она не сокрушала, потому что не могла сокрушать, общественных идольских требищ, то приведенное известие монаха Иакова, в случае, если оно верно, необходимо понимать так, что она уничтожила требища

1) Летоп. Ипатьевск., Воскр., Соф. Врем. Пропуск известия о годе рождения Святослава в летописи Лаврентьевской, который мог быть просто случайным, происшедшим по вине переписчика или редактора, нисколько не говорит против ого достоверности в летописи Ипатьевской.

2)Иакова см. ibid.; жития — у преосв. Макария, Ист. т. I, изд. 2 стр. 77. и в Степ. кн., I, 34.

3) В летописи как мы сказали, путешествие Ольги в Константинополь положено под 955 г., тогда как в действительности оно было в 957 г. Можно думать, что позднейшая легенда записана в летописи под тем годом, под которым стояла в ней подлинная запись о крещении Ольги.

4) Възвратися в землю Рускую... и потом требищя сокруши».

в тех дворцах и поместьях, которые составляли ее частную собственность. Если считать помянутое известие верным, то будет совершенно вероятным сделать еще одно предположение, именно — что Ольга, не имея возможности заботиться о распространении христианства в народе, по крайней мере, заботилась об его распространении в своем доме, — между своими собственными придворными и между своею собственною прислугою и челядью.

Есть известия, что Ольга строила церкви, именно — что она построила церковь св. Софии в Киеве и что будто она оставила деньги на построение церкви св. Троицы во Пскове, который при ней, по подлежащему сказанию, еще не существовал и явился уже после. Относительно первого известия дело само по себе не представляло бы ничего невероятного и невозможного. Ольга не распространяла христианства в народе и потому не имела нужды и побуждений строить церквей для народа; но в Киеве были многие Варяги-христиане, которые нуждались в церквах и уже имели их: отчего же бы она — Ольга, удовлетворяя нужде и побуждаемая благочестивым усердием, не могла построить в Киеве для Варягов к прежним церквам одну или несколько новых? Однако, если дело таково само по себе, то положительное известие о построенной ею в Киеве церкви довольно сомнительно; его представляет собою запись в святцах одного апостола начала ХIV века под 11 Мая, которая читается: «в т (той) же день священие святыа Софья (в) Кыеве в лето 6460» 1). Относительно года, который от P. X. есть 952-й, во всяком случае — небольшая ошибка, потому что в этом последнем году Ольга еще не была крещена; а так как в записи прямо не сказано, что освящение Ольгиной церкви, то весьма возможно подозревать ошибку и большую и разуметь запись о Софии Ярославовой (или же о Десятинной церкви Владимировой, о чем см. ниже). Что касается до денег на построение Псковской церкви св. Троицы, о чем говорит житие Ольги, составленное в Москве в XVI веке 2), которое повествует, что раз Ольга прибыла близь реки Великия, где был тогда великий лес и многие дубравы, что, видев на месте видение, она предрекла построение на нем города Пскова и в последнем церкви св. Троицы и что потом возвратившись в Киев «посла много злата на Плескову реку (кому?) на созидание церкви Святыя Троицы»: то мы полагаем, что это известие не заслуживает

1)Опис. Синодд. ркпи. Горск. и Невостр., №№ 45—47, стр. 314.

2) В Степ. кн., I, 31.

того, чтобы быть подвергаемым критике 1). Строила или не строила Ольга общественные церкви для Варягов в Киеве, но необходимо думать, что она строила домовые церкви для самой себя. Где эти последние церкви были построены и в каком числе, это пока остается, а вероятно и навсегда останется неизвестным 2).

На третий год после своей поездки в Константинополь, т.-е. в 959-м году, Ольга посылала посольство к Немецкому королю (впоследствии императору) Оттону I или Великому. Факт этого посольства, о котором не знает или, по крайней мере, не упоминает наш летописец, но о котором говорят многие летописцы западные, не подлежит сомнению; несомненно также и то, что оно было от нашей Киевской Ольги, которую помянутые летописцы называют христианским именем Елены, а не от кого-либо другого 3). Но за-

1) Более древнее проложное житие Ольги говорит только, что она провидела и предрекла построение Псковской церкви св. Троицы (у преосв. Макария в Ист., т. I, изд. 2 стр. 277).

2)Никоновская летопись (I, 54) говорит об Ольгином селе Будутине (в которое она будто бы сослала мать Владимира Малушу, о чем сделаем замечание ниже). Если это Будутино есть одно и тоже с Выбутиным, о котором немного выше: то можно предполагать, что в этом своем селе Ольга действительно построила церковь и что предание о сем построении и послужило поводом для легенды о деньгах на Псковскую церковь св. Троицы. По Никоновской летописи, Ольга умираючи даде это село святей Богородицы (ibidd.). Так как совершенно возможно то, что Ольга строила для Варягов общественные церкви; так как несомненно, что со стороны Святослава не могло быть препятствий, чтобы она давала церквам имения (см. ниже): то и нельзя решительным образом объявлять известия за вымысл. Как единственно вероятное место этой возможной церкви должен быть предполагаем Киев.

3) На том основании, что часть летописцев и официальный документ Оттона называют народ, от которого прислано было посольство, Ругами,— Rugi, некоторые (и в том числе Карамзин, I, прим. 395) хотят разуметь Ругов — жителей острова Рюгена (тоже Славян). Но если у одной части летописцев народ называется Rugi, то у другой части, и в том числе у имеющего в данном случае весьма большой авторитет, Титмара Мерзебургского (Chronic., lib. II, n. 14, у Миня в Patrol. t. 139, р. 1212), gens Russiae, а между тем невозможность разуметь действительных Ругов очевидна из слов летописцев о приславшей послов: Helena regina, quae Constantinopoli baptizata erat, ибо, во-первых, не только весьма трудно предположить, что у Ругов могла быть княгиня, которая поехала бы искать крещения в Константинополь, но и положительно известно, что в данное время такой княгини не было,—во-вторых, западные летописцы никогда не назвали бы княгиню Ругов regina (королева). Была на западе некая Hroswitha, иначе Helena von Rossow, монахиня одного монастыря, происходившая из благородной, может быть, княжеской Бранденбургской фамилии, со-

тем вопрос: для чего было послано посольство, должен навсегда остаться неразрешимою загадкой, если только не объяснят дела какие-нибудь новые, пока неизвестные, свидетельства. Западные летописцы говорят, что Ольга присылала просить епископа и священников, что вследствие просьбы поставлен был в 960-м году в епископы Русские Либуций, из братства монастыря св. Альбана близь Майнца, но что когда он, не успев отправиться, умер в начале следующего 961-го года, то на его место в том же году поставлен был другой — Адальберт из братства монастыря св. Максимина в Трире (бывший впоследствии с 968-го года архиепископом Магдебургским). Но оказалось, по словам летописцев, что посольство было прислано лживым и коварным образом и что Русские солгали во всем. Прибывший к ним епископ должен был ни с чем возвратиться назад (и притом так, что на возвратном пути он едва спас свою жизнь, а некоторые из его спутников были убиты) 1)

Самое вероятное объяснение этого, совершенно загадочного, посольства есть следующее: Ольга присылала к королю вовсе не за тем, чтобы просить епископа и священников, а за чем-то другим, нам неизвестным 2); но Оттон I, известный ревностный распространитель христианства, и именно — распространитель его между Славянами 3), пользуясь случаем посольства, решил отправить к Рус-

стоявшая в родстве с императором Оттоном и бывшая в Константинополе, в котором выучилась греческому языку (знаменитая стихотворица своего времени); но видеть в этой Елене, как хотят некоторые, Елену летописцев — в высшей степени странно. Regina никогда не будет означать только женщину, происходившую, может быть, из княжеской фамилии; vonRossow есть личное прозвание (родовая фамилия), а все летописцы говорят о народе Ругах или Руссах, и притом как из vonRossow явилось бы у них Rugi, Russia? Наконец, какой смысл будет этого посольства от княгини-монахини к королю за епископом и пресвитерами (и с какой стати записали бы о нем летописцы)? Почему некоторые летописцы и сам Оттон называют Русских Ругами, удовлетворительно объяснить не беремся; полагаем, просто потому, что на Западе не было хорошо известно наше имя (cfr выше о том, что на Западе Норманны не назывались Руссами) и что таким образом в названии допущена ошибка.

1) Некоторые из летописцев (Ламберт) представляют дело так, что епископ едва убежал живой из самой столицы Русской. Но это, очевидно, неточность.

2) Может быть, просто за тем, зачем сама ездила в Константинополь: собрать и получить некоторые сведения о Западе.

3) Оттон I известен тем, что для распространения христианства между окончательно побежденными им Славянами Полабскими (от Лабы — Ельбы) или

ским непрошенного епископа; летописцы не знали дела обстоятельно, но так как епископ был послан после посольства, то и заключили, что он был послан вследствие этого последнего (post hoc, ergo propter hoc). К крещенной Ольге Оттон посылал епископа, конечно, затем, чтобы перезвать ее от патриарха Константинопольского к своему папе Римскому.

Так как церкви Греческая и Римско-католическая, в действительности давно быв отдельными церквами, формально еще продолжали тогда составлять одну православную церковь, ибо окончательное разделение произошло между ними после; так как далее новокрещенная Ольга могла быть только христианкой, но не могла сделаться ни сторонницею Греческой половины церкви, ни противницею половины Римской, то само по себе не представлялось бы совершенно невероятным и то, что она посылала к Оттону просить у него епископа. Но это предположение представляется именно совершенно невероятным в виду того, что епископ был Ольге вовсе не нужен. Сама приняв христианство, она не хотела, потому что не имела возможности, распространять его в народе: на что же стала бы она просить епископа? Притом и сами западные летописцы говорят, что посольство было прислано лживым образом, т.-е. что Ольга вовсе не имела действительного желания получить епископа.

Св. Ольга скончалась в преклонной старости, будучи лет 70-ти—75-ти, в 969-м году. Пред смертью она заповедала не творить над собою тризны, т.-е. не совершать общественных языческих игр, которые были совершаемы на могилах умерших князей и вообще знатных лиц. Быв похоронена по христиански 1)

Балтийскими основал шесть епископий (Магдебургскую и Мейссенскую на р. Ельбе, Мерзебургскую на Сале, Цейцкую на Ельстере, Гавельбергскую при впадении Гавеля в Ельбу и Бранденбургскую в верховьях последней реки) и что из шести этих епископий он образовал особую Славянскую митрополию (Магдебургскую, первым на кафедре которой был помянутый Адальберт).

1)Летописец говорит: «и бе заповедала Ольга не творити трызны над собою, бе бо имущи прозвутера и т(ой) похорони блажену Ольгу». Так как во-первых, весьма вероятно предполагать, что Ольга имела не одного домового священника, а нескольких, и так как, во-вторых, кроме ее домовых священников, были в то время в Киеве общественные и домовые священники у Варягов-христиан, то дело о похоронах должно быть представляемо не так, как представляет его летописец: Ольга была похоронена не одним, а многими священниками (конечно, всеми бывшими в Киеве, и не тайно, как это, кажется хочет дать знать летописец, а открыто и торжественно, к чему препятствий со стороны Святослава не могло быть).

она была положена где-то в особом месте, по всей вероятности, на дворе или в саду одного из своих дворцов. Св. Владимир после своего крещения перенес мощи ее в построенную им Десятинную церковь, где они положены были в небольшой каменной раке 1). Нет сомнения, что память первой христианки, предтекшей общему крещению, как денница солнцу, Русские люди начали чтить с самого первого времени; но когда она формально была причислена к лику святых и когда установлено было празднование ее памяти, это остается положительно неизвестным, и едва ли уже при Владимире, как обыкновенно думают, и даже едва ли еще в период домонгольский (cfr ниже, — летописец и монах Иаков говорят только, что в их время была весьма чтима память Ольги, но не говорят ясно, чтобы она была празднуема).

От Игоря до Владимира.

Христиане в Киеве между Варягами, явившиеся если не одновременно с их прибытием к нам, то, несомненно, в правление Игоря, во вторую половину княжения сего последнего были весьма многочисленны. Их было не несколько отдельных, незаметных и скрывавшихся в общей массе лиц, а целая особая, более или ме-

1) О перенесении мощей Ольги Владимиром в Десятинную церковь ясно говорят только позднейшие ее жития (проложные у преосв. Макария в Ист. т. I, изд. 2 стрр. 87 и 277, пространное в Степ. кн. I, 35). Но после Владимира мы действительно находим ее мощи в Десятинной церкви (монах Иаков в Памяти и Похвале Владимиру или кто-то древний, сделавший у него вставку), а потому, всего вероятнее приписывать их перенесение сюда именно ему. Под 1007-м г. в Лаврент. летописи не ясно записано: „перенесени святии в святую Богородицю“; но не особенно вероятно разуметь это о перенесении мощей Ольги, ибо в Ипатьевской летописи вместо „перенесени“ читается „принесени“, а в некоторых других определенно: „принесены святыя иконы“ (Кенигсб., причем Татищев, II, 89, и Карамзин, I, 138, весьма правдоподобно подразумевают: из Греции). В нашествие Монголов мощи были сокрыты под спудом в церкви; в XVII в., по преданию, они были открыты Петром Могилою, а в XVIII в. снова сокрыты, по не совсем вразумительной причине, в неизвестном месте (преосв. Макария Исх. т. I, изд. 2 стр. 87). В роде князей Белосельских-Белозерских хранится портрет Ольги, писанный по преданию живописцем Константина Багрянородного после ее крещения, на котором читается греческая подпись: ἡ τοῦ γένους Ῥῶς δεσπηνὰ, ἐποίησε Γρηγόρως ὁ Ζογραφός Κωνσταντίνου τοῦ Πορφιρογενήτου (Вестник юго-зап. и зап. России, изд. Говорского, 1862 г. кн. 2, август, отд. IV, стр. 122). Это значит, что почтенные князья слишком вдались в обман какого-то ловкого Грека.

нее значительная община, которая, существуя открыто и свободно рядом с господствующим язычеством, имела все принадлежности вполне организованного религиозного общества, — церкви и священников. Таким образом, во вторую половину княжения Игоря христианство является вполне водворившимся в Киеве, как вера частная. Что же сталось с ним у нас потом? После Игоря историки наши ничего не говорят о нем до Владимира, иначе сказать, молча предполагают, что после первого из них оно исчезло и что его существование было не более как мимолетным эпизодом. Мы уже говорили выше, что в действительности дело должно быть представляемо вовсе не так. Весьма немного имеем мы положительных свидетельств, но само собою необходимо предполагать, что после Игоря христианство в России не исчезало, что оно продолжало оставаться в ней, все в том же положении многочисленной и вполне организованной религиозной общины, от самой смерти Игоря до самого крещения Владимира, и что таким образом это христианство России, предшествующее крещению последнего, имеет более чем полувековой период непрерывного существования.

После смерти Игоря (в 945-м году) за малолетнего Святослава 1) правительницей государства стала мать его Ольга. В это время она была внутреннею христианкой, ибо таковою сделалась, как необходимо предполагать, еще задолго до смерти мужа. Каким же долженствовало быть при ней положение христиан? Очевидно, что оно ни малейше не могло измениться к худшему. Пока Ольга оставалась правительницей государства, она не только не находила возможным распространять христианство между своими подданными, но и сама не решилась креститься. Из сего ясно, что об ее совершенно явном и совершенно решительном покровительстве христианству не может быть речи. Но, конечно, она уже не была его гонительницей и, насколько возможно было в ее положении, оказывала ему самые усердные покровительство и поддержку тайные. Следовательно, не было никаких причин, чтобы в малолетство Святослава и в продолжение регентства Ольги число христиан в Киеве уменьшилось против времени Игорева, и чтобы в их положении, сравнительно с прежним, произошло какое-нибудь ухудшение. Нужно только думать, что число христиан не пребывало, а отчасти, может быть, даже и убывало, внешним путем. Специальным ремеслом Варягов

1) Родился, как мы сказали, в 942-м году.

была война, и они стремились туда, где стучали оружием; но в Киеве, в правление женщины, конечно, замолкли эти, имевшие силу скликать их, бранные звуки. Очень может быть поэтому, что при Ольге не продолжался наплыв Варягов, а в числе их и христиан, в Киев из Константинополя. Очень может быть даже, что некоторые Варяги, и в том числе христиане, по вышеуказанной причине, т.-е. не желая сидеть сложа руки, удалились при Ольге из Киева в Константинополь или вообще искать счастья по белу свету.

Неизвестно, когда в промежуток годов 952—957 (см. выше) Ольга сложила с себя регентство и правителем государства стал сам князь Святослав. Но, став официальным образом правителем государства, Святослав еще долгое время находился в таком возрасте, что не мог выходить из повиновения матери и что последняя, перестав быть официальною правительницею государства, должна была оставаться таковою на деле. Летопись дает нам знать, что Святослав начал действовать самостоятельно с 964-го года, когда ему исполнилось 22 года 1). Следовательно, положение христиан в Киеве до этого 964-го года оставалось все тем же, совершенно для них благоприятным, как и прежде, начиная со второй половины княжения Игоря.

После регентства Ольги официального и неофициального настало собственное правление Святослава. Отец его Игорь был внутренним христианином, мать стала открытою христианкой: но сын в этом отношении вышел ни в отца, ни в мать. Святослав был в ряду наших князей последний Варяг и в то же время варяжский рыцарь в самом полном смысле этого слова. Не думая нисколько о государстве и совершенно бросив его на произвол судьбы, он мечтал только о том, чтобы сравняться в славе с своими норманнскими предками, чтобы искать единственно военных приключений и военных доблестей. Стремление к славе предков естественно должно было тесным образом связывать его и с их религией и с их преданиями, которые именно были религией и преданиями героев. Святослав не только не мог бросить их и променять на христианство, но напротив тем более должен был стать их ревностным приверженцем, чем более стремился восстановить в себе и в своей дружине старых славных Норманнов, ибо одно с

1) Летопись под 964 г.: „Князю Святославу возрасшу и возмужавшу, нача вои совокупляти многи и храбры“...

другим было нераздельно. Из язычника по рождению Святослав должен был стал горячим язычником по убеждению и по принципу, как представитель старины, как носитель тех дедовских идеалов, которые не имели совершенно ничего общего с христианским. Это последнее заповедует продолжительные молитвы, посты, послушание божественных писаний, дела милосердия и нищелюбия, воздержание от пролития крови человеческой 1); все это должно было казаться диким истому рыцарю и ни малейше несовместимым с тем, к чему стремились его помыслы, — и христианство должно было стать в глазах Святослава религией смешною и достойною презрения, назначенною совсем для иного рода людей 2).

Таким образом, Святослав был человек, не имевший ни малейшей охоты и наклонности покровительствовать христианству. Из этого, однако, вовсе и нисколько не следует того, чтобы при нем оно должно было прекратить свое существование в Киеве. Святослав был язычник, и как таковой, он не мог быть гонителем христианства. По представлениям всякого язычника не одна вера должна господствовать во всем мире, как единая истинная, а мир должен быть разделен, как он и на самом деле видит, между многими и разнообразными, одинаково истинными, верами 3). Язычник будет находить известную веру совсем себе не по вкусу и не по сердцу, но, тем не менее, он не перестанет находить ее одинаково истинною и имеющею одинаковое право существования со всеми дру-

1) (Патриарх) „заповеда (Ольге) о церковном уставе, о молитве и о посте, о милостини и о воздержании тела в чистоте“, — легенда о крещении Ольги.

2) Польские историки совершенно правдоподобно влагают в уста Батыя ответ послам папы, приглашавшим хана креститься: „не полезно есть храброму народу креститися, иже любят кровь проливати, а христиане понеже сего возбраняют, сего ради не суть храбри на брани“, см. нашу Густинскую летопись в Собр. летоп. II, 341. В романе Майн-Рида „Есперанса“ мы встретили рассказ, не знаем — списанный ли с действительности, но верный ей теоретически, что индианка-христианка убеждает мужа-язычника стать христианином и что последний отвечает: „мой бог — бог брани и крови, который любит только храбрецов“... Не в области вероятного, а действительного известно, что подобное приведенному выше отвечал франкский король Хлодовик на первые увещания к нему принять христианство (Неандер, Герике).

3) „Es war allgemeiner Grundsatz des Alterthums (язычников древности), dass die Götter selbst in jedem Lande die besondere Art ihrer Verehrung angeordnet hätten“. Gieseler, Kirchengesch., I, 1, § 12. Вместе с немцем Гизелером см. нашего Зиновия Отенского в „Истины показании“, Казанск. изд. стр. 394.

гими верами; язычник будет даже презирать известную веру и смеяться над нею, но все-таки не перестанет считать ее истинною, только назначенною для низших, чем он сам, людей. Вследствие этого язычник, какого бы ни был худого мнения об известной вере и какое бы ни питал к ней нерасположение, все-таки не будет гнать ее: лучшие и худшие веры, по его воззрениям, все одинаково от одного и того же Бога, и только назначены для лучших и худших людей. Единственный случай, когда он может поднять гонение на другую веру, это — тогда, когда другая вера будет явно и решительно посягать на его собственную, когда будет вести на счет последней открытую пропаганду 1). По всему сказанному, Святослав,

1) Все сказанное нами, по-видимому, решительно опровергается тем, что языческие римские императоры жестоко преследовали первенствующих христиан. Однако это вовсе не так. Языческие римские императоры видели в первенствующем христианстве не существующую народную религию, а нововозникающую и нововымышляемую, весьма вредную и ненавистную, религиозно-политическую секту (со стороны религиозной христианство в их глазах было exitiabilis superstitio, Tacit. Annal.. lib. XV, c. 44; со стороны политической христиане для них были publici hostes, Tertull. Apologet., cap. 2). Проповедники христианства, одушевляемые сознанием его истинности, старались распространять его в мире, несмотря ни на какие препятствия, но по этому самому римские императоры считали своею обязанностью подавлять его всеми зависящими от них средствами. О совершенной терпимости языческих римских императоров, преследовавших христианство, ко всем существовавшим народным религиям свидетельствует их Пантеон, который был посвящен богам всего мира (и так называемый их позднейший в религии синкретизм; да припомнит также читатель, что Афиняне времен апостола Павла чтили богов мира не только ведомых, но и неведомых). О терпимости к христианству именно Норманнов и об их взглядах на религии именно совершенно таких, какие мы усвояем Святославу и вообще язычникам, см. Римбертово житие св. Ансгария (§§ 9, 11, 14, 19, 24, 26, 27, 30,— подчеркнутые §§, в которых взгляды; во время всей миссионерской деятельности Ансгария часть народа только один раз восстала против проповедников по возбуждению лиц заинтересованных — жрецов — § 17, cfr 16). О терпимости к христианству западных Славян см. у Гельмольда в Chronica Slavorum, Lib. 1 § 2 (терпимости именно под тем условием, чтобы христиане воздерживались от пропаганды). Совершенно о таковых, как выше сказано, взглядах на религии наших теперешних Сибирских язычников, см. в Духовной Беседе 1863 г., № 3, стр. 70. (Во 2-м томе, в речах о веротерпимости Монголов, мы приводим еще совершенно ясные доказательства сейчас нами сказанного. — Языческая религия может отличаться нетерпимостью в том только случае, если она не есть религия народная в собственном смысле, а происходящая от какого-нибудь одного, создавшего ее, лица, и это потому, что творец религии считал и объявил ее за единственно истинную: такова напр. была Зороастрова религия в Персии).

несмотря на все свое неблаговоление к христианству, несмотря на свое пренебрежение и презрение к нему, не должен был гнать его последователей, а, предоставляя им свободу, должен был только ограничиваться заявлением своих помянутых чувств к их вере. Не распространяясь в доказательствах того, чего людям, не имеющим охоты с нами согласиться, мы никогда не доказали бы, мы прямо сошлемся на летопись, которая в этом далеко небесспорном вопросе, к нашему счастью, не оставляет нас без положительного свидетельства. Она самым положительным образом свидетельствует, что Святослав не был гонителем христианства, и что при нем не было на христиан гонения. « Аще кто хотяше креститися, не браняху, но ругахуся тому», говорит она об отношении к христианству Святослава с языческою частью дружины: если не возбраняли даже креститься язычникам, то ясно, что уже не преследовали крещенных, прежде ставших христианами.

Итак, при Святославе не было настоящего гонения на христиан, но было, так сказать, гонение только нравственное, состоявшее в том, что князь с языческою частью дружины смеялись над их верой 1). При этом своего рода гонении должно ли было исчезнуть христианство в Киеве при Святославе или, по крайней мере, должно ли было уменьшиться число его последователей? Если бы люди принимали христианство только внешним образом, по каким-нибудь корыстным расчетам, то и подобное легкое гонение могло бы заставить их отказаться от него: но этого не было, потому что совсем не могло быть, а искренние христиане должны были смотреть на пренебрежение и презрение к их вере со стороны князя только с сожалением, припоминая внутренно слова Писания, что безумнии возненавидеша премудрость, и говоря про себя то, что по поводу Святослава говорит летописец: «неверным вера христьянска уродьство есть» 2). Сейчас выше мы привели слова летописи, из которых видно, что при Святославе находились в Киеве язычники, же-

1) „Ругахуся“ значит именно смеялись и ничего более, т. е. вовсе не должно быть понимаемо в смысле наругательств посредством каких-нибудь действий.

2) Словом „уродьство“ летописец хочет сказать тоже, что мы сказали выше, — что христианство, требующее от человека добродетелей, противных страстным наклонностям его природы, в которых он видит добродетели (геройство, ищущее проявлять себя в войнах, честь, налагающая обязанность мщения и пр.) должно было казаться язычникам юродством, т. е. верою юродивых, людей жалких и ничтожных духом.

лавшие принять христианство: если неблаговоление князя к христианству не останавливало от обращения к нему язычников, то тем менее оно могло побуждать к отпадениям от него бывших христианами.

Не воздвигая на христиан настоящего гонения, Святослав мог заявлять свое к ним неблаговоление посредством того, что занимавших между ними высшие должности устранял от последних и замещал язычниками. Вследствие этого могло случиться, что, по крайней мере, между христианами из сословия бояр могли найтись люди, которые предпочитали места и положение вере и которые поэтому снова возвратились от христианства к язычеству. Но летопись дает нам одно довольно ясное и положительное указание, что даже и этого не было, что вера была верой, а служба службой, и что в насмешках над верой христиан единственно и состояли при Святославе все на них гонения. В последние годы правления Игоря и в малолетство Святослава при Ольге главным воеводою великокняжеским был Свенельд. Если этот Свенельд не был таким же внутренним христианином, как Игорь и Ольга, то во всяком случае необходимо думать, что он был не из врагов, а из более или менее решительных друзей христианства. Но он продолжал оставаться главным воеводой и во все правление Святослава: довольно ясно дается этим знать, что с прежними людьми не изменилось и прежнее отношение к христианам 1).

Итак, все гонение Святослава на христиан состояло в том, что он презирал и пренебрегал их веру и что, вместе с другими язычниками, он смеялся над нею. Но и касательно этого нравственного гонения должна быть сделана значительная оговорка по отношению к тем христианам, которые имели пребывание собственно в Киеве. Известно, что Святослав, после того, как возрос и возмужал и принялся за деятельность (в 964 г.), почти постоянно отсутствовал из Киева: сначала он вел «войны многие» с соседями, а потом вдался в войну болгарскую, из которой и не воз-

1) В договоре Святослава с Цимисхием 971 г. нет ни слова о христианах. Но это может значить не то, чтобы их не было в войске Святослава, а только то, что он не хотел, подобно Игорю, давать им политического равноправия с язычниками (По Льву диакону, кн. IX, гл. 6, первым вождем у Святослава в походе Болгарском был Икмор; но, конечно, он ошибается: кроме собственных показаний летописца см. у последнего сейчас указанный договор Святославов с Греками).

вратился живым 1). Кого Святослав на время своих отсутствий оставлял вместо себя официальным правителем, пока жива была Ольга († 969 г.), мы не знаем; но нет сомнения, что неофициальною и действительною правительницей была она. Следовательно, при Святославе до смерти Ольги положение христиан, которые оставались собственно в Киеве, было совершенно такое же, каким было прежде в действительное регентство Ольги и при Игоре 2).

Преемником Святослава был старший сын его Ярополк, которого он посадил в Киеве еще при своей жизни, после смерти Ольги, и который был последним великим князем перед Владимиром 3). Положительных сведений об Ярополке или хотя бы указаний и намеков мы не имеем совершенно никаких 4), и остается

1) В 964 г. поход на Вятичей, в 965 г. война с Казарами, Ясами и Касогами (двое последние — соседи нашей Тмутаракани), в 966 г. опять война с Вятичами, с 967 г. до смерти (в 972 г.) война болгарская, с которой Святослав возвращался домой только один раз и не особенно на долго.

2) Есть одно свидетельство о христианстве в России при Святославе, котороепока не совсем определенно, так что может быть относимо к нам и не к нам, и которое пока не может быть выдаваемо за несомненно достоверное; но в случае, если будет доказано, что оно относится именно к нам и достоверно, то оно будет представлять собою свидетельство весьма важное. Козьма Пражский в своей летописи (lib. I, § 22) приводит грамоту папы Иоанна ХIII к Чешскому королю Болеславу II, писанную в 972 г., которою папа дозволяет королю открыть в Чехии одну епископию (Пражскую). Вместе с сим дозволением папа дает еще дозволение учредить один женский монастырь, и относительно этого последнего предписывает: «verum tamen non secundum ritus aut sectam Bulgariae gentis vel Ruziae aut Slavonicae linguae, sed magis sequens instituta et decreta apostolica»... Под Ruzia gens можно разуметь двоих — или Венгерских Русских, которые на своем теперешнем месте жительства не позднейшие пришельцы, как хотят утверждать Венгерские историки, а доисторические аборигены, и которые приняли христианство греческого обряда в IX веке от Болгар, быв до прихода Венгров их данниками, или нас — Русских Киевских. Так как более чем вероятно, что Венгерские Русские усвоили себе имя Русских уже после 972 г., то существует все основание полагать, что у Козьмы разумеемся мы — Киевские Русские. Если окажется возможным доказать это положительным образом и если затем будет доказана и несомненная подлинность грамоты папы, то свидетельство, как мы сказали, получит весьма важное значение. Оно будет говорить, что христиан в России в правление Святослава было так много, что о них, как о составлявших из себя целую особую частную церковь, знал даже папа.

3) В продолжение 970—972 гг. правитель, в продолжение 972 — 978 гг. действительный великий князь (о последней цифре, вместо 980, ниже).

4) Сведения так называемой Иоакимовой летописи Татищева мы не признаем за сведения.

только делать предположения. Что худое ни предположили бы мы об Ярополке, — смотрел ли он на веру христиан глазами отца, или она была ему еще более антипатична, чем последнему, во всяком случае останется несомненным то, что он не воздвигал на христиан гонения, и что последние продолжали при нем пользоваться такою же свободой, как и во все предшествующее время, начиная с своего первого появления; это — потому же, почему не воздвигал гонения на христиан Святослав, т. е. потому, что он был язычник и что язычество есть синоним терпимости. Гонение на другую веру может быть следствием только убеждения, что моя вера есть единственная истинная, а все другие веры ложны, и что поэтому все другие веры должно истреблять, чтобы доставить всеобщее господство единой вере истинной. Но взгляды язычников на дело, как уже мы говорили, были иные; в их глазах все веры были одинаково истинные, составляющие не выдумку людскую, а происходящие от одного и того же Бога. Различие религий и их высшее или низшее на их взгляд достоинство означало, по их мнению, различие низших и высших, лучших и худших людей, для которых они были предназначены. Как они презирали низших себя, по их мнению, людей, так могли презирать и низшие своей, по их мнению, религии. Но· преследовать то, что от Бога и имеет свою разумную цель и законное назначение быть религией низших людей, им не могло приходить на мысль. Желание истреблять худшие религии значило бы с их стороны ни что иное, как желание истреблять низшие расы людей.

Таким образом, как бы неблагоприятно расположенным к христианству мы ни представляли себе Ярополка, во всяком случае, останется несомненным то, что им не было воздвигаемо на христиан гонения. Но собственно говоря, мы не имеем никаких оснований предполагать об Ярополке ни самое худшее ни даже просто худое, а напротив имеем решительные основания предполагать самое лучшее. Не менее как до 10-ти, а может быть и до 12-ти лет его возраста оставалась в живых бабка его Ольга 1), которая и

1) В каком году роднился Ярополк, в летописи не записано. Но есть одно обстоятельство, которое может служить к приблизительному определению раннего предела его возраста в минуту смерти Ольги. Святослав, бывший в последний раз в Киеве именно в 969 г., когда умерла Ольга, женил его на одной, приведенной им из Болгарии, красивой Гречанке: полагаем, трудно допустить, чтоб это случилось даже ранее, чем Ярополку исполнилось 10 лет. Что касается до позднего предела, то предполагать, чтобы ему в минуту смерти Ольги

была собственною его воспитательницей вместо постоянно отсутствовавшего Святослава. Правда, и сам Святослав воспитан был Ольгой, и однако, она не успела сделать из него ни внешнего, ни внутреннего христианина. Но «чрезвычайно редки примеры, чтобы два человека сряду — отец и сын выходили такими своеобразными людьми, каков был Святослав, и историческо-физиологическая вероятность (если можно так выразиться) вся на той стороне, что Ярополк, не будучи другим, выходящим из ряду вон, норманнским удальцом, был просто обыкновенным человеком. А вследствие этого есть вся вероятность думать, что с воспитанием Ярополка Ольге была совсем другая удача, чем с воспитанием Святослава, т. е. что она действительно успела сделать его человеком более или менее благорасположенным к христианству (Ярополк погиб от руки Владимира 21—18 лет; если бы он жил долее, то очень может быть, что не Владимир, а он был бы крестителем всей Руси).

Итак, вот история христианства в России от начала государства до св. Владимира. Христиане между Варягами явились в ней если не при Рюрике и Олеге, то несомненно при Игоре, во вторую половину правления которого их было в Киеве весьма много и который в эту вторую половину правления сам склонился внутренно на их сторону. Пользуясь при Игоре всем покровительством внутренно принадлежавшего к их стороне великого князя, они продолжали пользоваться таким же покровительством и в правление Ольги. При Святославе они не пользовались этим покровительством, а относительно Ярополка мы не имеем положительных сведений, но при том и другом они, несомненно, не терпели гонений и пользовались совершенною свободой.

Выше мы сказали, что имеем весьма немного положительных свидетельств относительно этого христианства в России от Игоря до Владимира. Но теперь у читателя перед глазами историческая сторона дела; надеемся, он видит, что этих немногих свидетельств вполне достаточно и что ими вполне подтверждается все то, что мы говорили сейчас выше. От смерти Игоря до Владимира самым худшим временем для христиан было правление Святослава. Но у нас есть положительное свидетельство, которое говорит, что и в это правление христиане не терпели гонений и пользовались совершенною свободой (до такой степени, что даже язычники невозбранно прини-

было более 12 лет, не позволяют собственные года Святослава, у которого едва ли он мог родиться ранее 15-тилетного возраста.

мали христианство). Следовательно, они не терпели гонений и пользовались свободой и во все прочее время. А если так, то из сего будет следовать и все сказанное нами остальное.

При Игоре христиан между Варягами было весьма много. После него число их, может быть, по временам уменьшалось через отбытие некоторых в Константинополь и вообще в другие места; но, во-первых, убыль уходивших совсем или до некоторой степени могли возмещать другие, вновь приходившие, — во-вторых, мы имеем положительные свидетельства, что христианство много или мало, но постепенно, росло внутренним образом через обращение к нему язычников в самом Киеве. Свидетельства эти говорят нам, что такие обращения имели место в правление Святослава, самое худшее для христиан, и тем дают нам совершенное право распространять их на все время до Владимира. Таким образом, в конце концов получается заключение относительно числа христиан между Варягами до Владимира: явившись в Киеве не позднее правления Игоря, с той поры они постоянно находились в нем сравнительно в весьма большем· количестве.

Надеемся, всякому понятно, как важно все сейчас сказанное нами по отношению к последующему времени: к княжению Владимира христианство не было в России какою-нибудь верою совсем неведомою, а напротив было верою очень хорошо известною; христиане находились в Киеве в продолжение более полустолетия, имея церкви и священников, и жили не как-нибудь скрытно, а совершенно открыто, в виде особой, дозволяемой и терпимой правительством, иноверной общины.

Мы говорили только о христианстве между Варягами, потому что о них только говорят положительные свидетельства. Но от Варягов не распространялось ли христианство и между самими Славянами? Что касается до массы простого народа, которая должна была видеть в Варягах особый от себя народ, и которая к этому особому народу, как к господствующему, как представляющему из себя толпу иноземных находников, не могла относиться особенно дружелюбно, христианство, вероятно, распространялось весьма мало, а может быть даже и совсем не распространялось. Но в высшем сословии из природных Славян, в природно-славянской части боярства 1), ко-

1) Между именами бояр Игоря в договоре 944 г. есть славянские: Володислав, Предслава (хотя впрочем и бояре — Варяги могли уже начать тогда принимать славянские имена).

торую желание участвовать во власти должно было объединять с Варягами и отделять от народа, христианство могло более или менее распространяться, хотя мы и не можем говорить ничего положительного.

Во вторую половину княжения Игоря у Киевских Варягов-христиан была по крайней мере одна общественная церковь. Есть вся вероятность думать, что, при совершенной свободе строить церкви, их с течением времени было построено еще несколько, ибо в то время была наклонность строить как можно более церквей, а строить церкви небольших размеров, каковы были тогдашние, в особенности деревянные, как это должно было быть в Киеве, ровно ничего не стоило. А таким образом нисколько не будет странным думать, что ко времени Владимира Киев имел христианских церквей, может быть, примерно целый пяток, а может быть, даже и более. Кроме церквей общественных, еще во времена Игоря были церкви и домовые 1); с течением времени они должны были также умножиться и в пропорция большей, чем общественные. На несколько церквей общественных, на значительное число церквей домовых в Киеве долженствовало быть весьма значительное количество христианских священников, которых в то время, подобно церквам, была наклонность иметь возможно большее количество, т. е. не один-два-три, а по крайней мере десятка два-три.

На каком языке Киевские Варяги-христиане совершали свое общественное богослужение? Положительных данных для ответа на вопрос мы не имеем никаких и остается делать только предположения. Предположений возможно два, именно — что они совершали его или на греческом языке или на готском (т. е. при этом мы подразумеваем, что нет совершенно никаких оснований и никакой вероятности предполагать, чтобы богослужебные книги были переведены на их собственный норманнский язык). Которому предположению отдать преимущество, мы затрудняемся, однако склоняемся больше в пользу второго. Наши Киевские Варяги, нет сомнения, совершали богослужение на том самом языке, на котором совершали его Ва-

1) Говоря о церкви пр. или при Игоре: „се бо бе сборная церкви“, что значит общественная, летописец дает знать, что были церкви домовые. За существование церквей домовых говорит и всеобщий тогда в Греции обычай иметь их каждому мало-мальски знатному или, по крайней мере, претендовавшему быть таковым, человеку: домовая церковь была принадлежностью и вывеской знатности (еще и обстоятельнее будем говорить о них ниже).

ряги Константинопольские, так как наша Варяжская церковь (община) была дочерью варяжской церкви Константинопольской. Варяги жившие в Константинополе более или менее знали греческий языка; правительство греческое духовное и светское, нет сомнения, было того желания, чтобы богослужение совершалось у них на греческом языке, потому что позднейшие Греки были столько же за господство у всех в богослужении своего греческого языка, сколько и позднейшие латиняне за господство своего языка латинского (cfr ниже); но, с другой стороны, готский язык был для Норманнов почти что свой, а между тем влияние греческого правительства не могло быть на них особенно сильным, так чтобы они не дерзали своевольствовать. Если бы готский язык в X веке нигде не был в живом употреблении и оставался только археологическим памятником в книгах, то Норманны, конечно, не воззвали бы его к новой жизни. Но мы имеем свидетельства, что в половине IX века у Готов, живших в пределах греческой империи, богослужение совершалось на своем готском языке: от половины же IX века до X очень не далеко 1).

Мы сказали выше, что Варяги-христиане водворили в России грамотность еще во времена Игоря. Раз водворенная, она, нет сомнения, вместе с самими христианами оставалась в России и во все последующее время до Владимира. Буквы для письма, как это должно думать, были употребляемы греческие или готские (взятые тоже из греческого алфавита, за исключением немногих букв самостоятельных или взятых из своих германских рун), смотря по тому, на каком языке было совершаемо богослужение 2). Этот факт не-

1) Свидетельство Валафрида Страбона, приведенное нами выше. Кроме Готов Таврических или Крымских были в Греции еще Готы Мизийские: во-первых, потомки приведенных Ульфилой (о которых мы говорили выше), во-вторых, потомки тех многочисленных Готов, которые при нашествии Гуннов в 376 г. искали себе у Греков спасения в Мизии. В этой последней во второй половине VII в. образовали свое государство Болгары, принявшие в половине IX века христианство; но и под властью Болгар, сначала одною политическою, а потом и церковною, Готы могли сохранять свой готский язык (Готов в Болгарии было до такой степени много, что и самих Болгар Сербы звали Готами, см. Речник Даничича под сл. Готинь).

2) Кому бы показалось странным употребление греческих букв для письма на другом языке, тому мы напомним, что Болгары употребляли эти буквы для письма на болгарском языке не только в древние времена до изобретения славянской азбуки, о чем имеются положительные свидетельства, но даже в недав-

прерывного существования у нас грамотности не позднее как со времен Игоря, есть обстоятельство чрезвычайной важности по отношению к вопросу об источниках нашей первоначальной или так называемой Несторовой летописи...

Русская легенда о крещении Ольги в Константинополе, записанная в нашей летописи вод 955-м годом.

«Влето 6463 (955) пошла Ольга в Грецию и пришла в Константинополь. Царь был тогда (в Константинополе) по имени Цимисхий (Цемьский) 1). И пришла к нему Ольга, и увидел царь, что она весьма красива лицем и смысленна (умна) и удивился разуму ее и, беседовав с нею. сказал ей: «Достойна ты того, чтобы здесь в Цареграде царствовать с нами» 2). Она же, поняв речи царя, сказала ему: «Я язычница; если хочешь, чтоб я крестилась, крести меня (будь моим восприемником) сам, если же нет, то не крещусь» — и крестили ее царь с патриархом. Быв просвещена (крещением), она радовалась душой и телом, и преподал ей патриарх поучение о вере и сказал: «Благословенна ты в женах русских за то, что возлюбила свет и оставила тьму: будут благословлять тебя люди русские до последнего рода внуков твоих». И заповедал ей о церковном уставе, о молитве и о посте, о милостыне и о воздержании тела в чистоте. Она же, приклонивши главу, стояла как губа напаяемая, внимая учению; поклонившись патриарху, она сказала: «Молитвами твоими, владыка, да буду сохранена от сети неприязненныя». Было наречено ей в крещении имя Елена, как (называлась) и древняя царица, мать великого Константина. Благословил ее патриарх и отпустил. После крещения позвал ее царь и сказал: «Хочу взять тебя замуж за себя». Она же отвечала: «Как хочешь взять меня, когда крестил меня сам и назвал меня (своею) дочерью, — ты сам знаешь, что у христиан нет такого закона». И ска-

нее время господства у них еллинизации. Есть даже новые болгарские книги, напечатанные греческими буквами, например: Ευαγγιλιε να γοσποδα μπογα (Бога) η σπασα νασεγο Ιησουσα Χριστω (sic), σιγα (теперь, ныне) νοβο τυποσανο (напечатано) να μπογαρσκοι εςικ... Σολον (Солунь), Σταμπα (типография) Κυριακοβα Δαρζηλευ, 1852 (Иречка Болгарск. Библиогр., № 182).

1) Иоанн Цимисхий был императором уже после смерти Ольги с 969 по 976 год. Цемьский стоит только в древнейшем или Лаврентьевском списке, во всех других списках, со включением и Ипатского, правильно — Константин, сын Леонов (Леонтов). У Стрыйковского впрочем был список летописи, в котором, так же как в Лаврентьевском, читалось Цемьский (Chronica, изд. Варш., 1846, т. I, стр. 120).

2) Ольга, вышедшая замуж в 903 г., должна была иметь в 955 г. около 60—65 лет. Тогдашний император Константин Порфирогенит имел жену.

зал царь: «Перехитрила ты меня, Ольга» (переклюкала мя еси, Ольга). Дав ей дары многие — золото и серебро, материи дорогие и сосуды различные, царь отпустил ее, назвав своею дочерью. Она же, хотя (отправиться) домой, пришла к патриарху, прося благословения на дом, и сказала ему: «Люди мои и сын мой язычники, чтобы (о если бы) Бог сохранил меня от всякого зла». И сказал патриарх: «Чадо верное! во Христа крестилась ты и во Христа облеклась, Христос сохранить тебя, как сохранил Еноха в первых родах и потом Ноя в ковчеге, Авраама от Авимилеха, Лота от Содомлян, Моисея от Фараона, Давида от Саула, трех отроков от пещи, Даниила от зверей,— подобным образом и тебя сохранит от врага и от сетей его». Благословил ее патриарх, и пошла она с миром в землю свою и пришла в Киев. Это было подобно тому, как при Соломоне пришла царица Эфиопская к Соломону, хотя слышать премудрость его, и видела многую мудрость и знамения, — так и эта блаженная Ольга искала доброй мудрости Божией: та искала мудрости человеческой, а эта Божией... Сия блаженная Ольга от юности все изыскивала на свете сем мудростию 1) (и потому) нашла бисер многоценный, который есть Христос... Пришла Ольга в Киев, и прислал к ней царь греческий, говоря: «Я много дарил тебя, ибо ты говорила мне, что когда возвратишься в Русь, пришлешь многие дары, — рабов, воску и мехов и войско на помощь». Отвечала Ольга и сказала послам: « Скажите от меня царю: если ты постоишь у меня в Почайне столько же, сколько я у тебя стояла в пристани, то тогда дам тебе дары» 2).

1) Лаврент. лет.: «си бо от възраста блаженая Ольга искаше мудростью все в свете сем»; Ипатская: „искаше мудростью, что есть луче всего в свете сем“. Эти слова между прочим могут служить к объяснению и того, зачем Ольга ходила в Константинополь и посылала послов к императору франкскому.

2) Верно или неверно записанное предание, но смысл его тот, что Ольгу, по ее прибытии в Константинополь, очень долго, — не несколько часов, а несколько дней, держали в пристани на корабле, не впуская в город. Дело действительно могло быть подобно тому, как представляет его наше предание. Русские принадлежали к числу тех иностранцев, с которыми Греки старались и имели причины быть как можно более осторожными. Небывалый приезд Русской княгини мог возбудить в Константинополе разные подозрения, и там весьма долгое время могли решать вопрос: пускать или не пускать ее в город. По нашему преданию, Ольга весьма обиделась на Греков за эту с нею проволочку; но думать, как обыкновенно думают, что Греки хотели нанести ей намеренное оскорбление, и вообще предполагать, что Ольга была трактуема в Константинополе недостаточно хорошо, нет ни малейшего основания. — Константинопольская гавань в летописи называется Судом („яко же аз в Суду“). Σοῦδα — суда (но не суд) значит ров, яма. В Константинополе в частности Судой назывался ров, окружавший городскую крепостную стену (очень хорошо сохранившийся и

Константин Порфирогенит о приемах Ольги в Константинополе во дворце императорском (De ceremoniis aulae Byzantinae, lib. II, cap. 15, ed. Bonn, p. 594, y МиняPatr. t. 112, col. 1108).

«Месяца Сентября 9-го числа, в середу, был прием, во всем подобный предидущему (одного сарацинского посла), по случаю приезда Ольги (Ἕλγας), княгини Русские. Вошла (в назначенное место дворца императорского) сама княгиня с княгинями своими родственницами и с избранными служанками 1), она — идя впереди всех других женщин, а — те в порядке следуя одна за другою, и стала на месте, где логофет 2) имеет обычай предлагать вопросы. После нее вошли послы и стряпчие 3) русских князей и стали далее между занавесями, и все прочее совершилось по вышесказанному приему (посла сарацинского). Вышедши назад через анадендрадий и залу кандидатов и залу, в которой стоит камилавка 4) и производятся магистры, прошла через онопод и золотую руку или портик августеона 5) и там села. Когда император по обыч-

до настоящего времени). Почему летописец называет Судом пристань, гавань, — не можем сказать; может быть действительно назывались так у Греков гавани искусственные, копаные, которых в Константинополе было несколько, в противоположность естественным (и которых собственное название у Греков было τὰ νεώρια). Вероятнее всего впрочем, что летописец не имел надлежащего представления о Суде, и что для него это имя означало вообще воды Константинопольские (то он называет Судом Константинопольский или Босфорский пролив, под 866 и 941 гг., то Константинопольский залив или Золотой рог, под 907 г., то пристань в Константинополе, как в настоящем случае. Пролив назывался у нас Судом и после, — Антоний Новгородский по изд. Савваитова стр. 173).

1) Προκρειτοτέρων θεραπαινῶν — разумеются, конечно, придворные дамы или боярыни Ольги.

2) Логофет — министр иностранных дел; под местом разумеется аудиенц-зала для приема иностранных послов (находившаяся в здании называвшемся Магнавра).

3) Ἀποκρισιάριοι καὶ πραγματευταί.

4) Особой формы и особого значения царский венец, о котором см. ниже.

5) Названия отделений и зал дворца. Дворец Константинопольских императоров не представлял из себя одного большого здания или корпуса, а со стоял из нескольких зданий, обнесенных одной общей стеной, на подобие монастыря. Так как до настоящего времени не сохранилось ни самого дворца, ни его плана или обстоятельного описания, то его бывшее расположение, на основании описаний необстоятельных и ненарочных, может быть восстановлено только приблизительно. Такое приблизительное восстановление см. в Энциклопедии Эрша и Грубера, т. 84, статья: Griechische Kunst, S. 323. Под анадевдрадием, ἀναδενδράδιον, разумеется сад или аллея, ведшая от одного здания к другому.

ному чину вошел в дворец 1), то был другой прием следующим образом. В зале Юстиниана был поставлен возвышенный помост, покрытый красными, вышитыми золотом, коврами, и на нем поставлен был великий трон императора Феофила 2), а с боку золотое царское кресло, два же серебряные органа двух партий 3) поставлены были далее, за двумя занавесями, а органы, на которых играют, поставлены были вне занавесей. Будучи позвана из августеона, княгиня прошла чрез абсид и чрез ипподром и внутренние переходы того же августеона, и пришедши села εἰς τὰ σκύλα 4). Императрица 5) села на помянутом выше троне (Феофила), а невестка 6) ее на кресле, и вошел весь кувуклий 7) и препозитом и остриариями введены были отделения: отделение первое — государственные дамы 8), отделение второе — магистриссы, отделение третье — патрикии (жены патрикиев), отделение четвертое — официальные протоспатареи, отделение пятое — остальные протоспатареи, отделение шестое — спатаро-кандидатиссы, отделение седьмое — спатареи, страториссы и кандидатиссы. После этого введена была княгиня препозитом и двумя остиариями, причем она предшествовала, а за нею, как сказано, следовали княгини ее родственницы и ее избранные служанки. И сделаны были ей препозитом вопросы от лица императрицы,

1) То есть, из своих внутренних комнат в парадные отделения дворца.

2) То есть, трон, сделанный сим императором, cfr Scriptt. post Theophan. ed. Paris, pp. 410 и 516.

3) Известных партий ипподрома желтых и голубых, cfr ibid..

4) Σκῦλον значит добычу, отнятую у неприятелей, военный трофей, лат. spolium (и в этом собственном значении обыкновенно употреблялось во множественном числе, — σκῦλα Μηδικά, βαρβαρικά, Лексик. Пассова). Следовательно, под τὰ Σκῦλα как будто должно разуметь залу, в которой находились военные трофеи, или иначе дворцовый арсенал. Предположение Дюканжа, что scyla — carcer (Constantinop. Christ. Lib. II, p. 178) опровергается вашим местом Константина Порфирогенита. Автор сейчас помянутой статьи Griechische Kunst в Энциклопедии Эрша и Грубера, признавая τά σκῦλα за залу, не делает никаких предположений относительно ее назначения (S. 321, col. 1).

5) Жена Константина Порфирогенита, Елена.

6)Жена сына Константинова Романа, Анастасия Феофано.

7) Кувуклий — штат низших придворных чиновников, по нашему старому — спальников, комнатных детей боярских (κουβοῦκλειον из латинского cubiculum, что значит спальня, комната).

8) Αἱ Ζαισταἱ: Зоста (ох Ζώννυμι опоясываю и Ζώνη — пояс, причем не совсем ясно, разуметь ли пояс в собственном смысле, одежный, или головную повязку) самая первая по государыне и при государыне дама. Их было по одной, а в данном случае множественное число — потому, что разумеются зоста императрицы и зоста невестки. (О произведении императором зосты см. у Констант. Порфироген. ibid. кн. I, гл. 50).

100

и вышедши села εἰς τὰ σκύλα. Императрица, вставши с престола, прошла чрез лавсаик и трипетон и вошла в кенургий, а чрез него в свои внутренние покои, княгиня же с родственницами своими и служанками вошла через залу Юстиниана и лавсаик и трипетон в кенургий (и там) отдыхала. Потом сел император (во внутренних покоях императрицы) с императрицей и порфирородными своими детьми, и позвана была княгиня из залы кенургия и по приглашению императора севши говорила с ним, о чем хотела. В тот же день был парадный стол 1) в той же зале Юстиниана. Императрица и невестка ее сели на помянутом троне, а княгиня стала со стороны; когда же церемониймейстером стола введены были по обычному чину княгини (родственницы) и поклонились, то княгиня, немного наклонив голову (поклонившись) 2), села по чину, где стояла, за усеченный стол с государственными дамами 3). Надлежит знать, что певчие церкви апостолов и софийские присутствовали при этом обеде и пели императорские гимны; также были играны и всякие театральные игры. В хрисотриклине же был другой парадный стол, где обедали все послы князей русских и люди и родственники княгини и стряпчие 4), и получили — племянник ее 30 милиарисиев 5), люди ее по 20 мил., 20 послов по 12 мил., 43 стряпчие по 12 мил., священник Григорий 6) 8 мил., два переводчика по 12 мил., люди Святослава по 5 мил., переводчик княгини 15 мил. После того, как император встал из-за стола 7), был (предложен) десерт в зале для завтраков, — был поставлен небольшой золотой стол, кото-

1) Κλητώριον, от χαλέω — зову, собственно уваный обед. Об этих званых обедах или парадных столах императорских обстоятельное см. у Констант. Порфирог. ibid. кн. 2, гл. 52 sqq.

2) Τὴν κεφαλὴν μικρὸν ὑποκλίνασα.

3) Ἐκαθέσθη εἰς τὸ ἀποκοπτὸν μετὰ Ζωστῶν κατὰ τὸν τύπον. Τὸ ἀποκοπτὸν, ή ἀποκοπτὴ τραπέζα назывался небольшой особый стол, за который отдельно садились император и императрица с немногими высшими чинами (Констант. Порфирог. ibid. кн. 2, гл. 52, τόμος ß' u passim в других нескольких местах). В данном случае за этим „императорским“ столом обедали: императрица с невесткой, две зосты и Ольга.

4) То-есть, для мужчин был особый стол.

5) Милиарисий или милиарезий, иначе драхма, небольшая серебряная монета, (Дюк., Gloss. Graec.), По счету К. Папарригопула (Ἱστορία τοῦ Ἑλληνικοῦ Ἔθνους, IV, 116), равнялся 35 копейкам сер., по счету Византия (Κωνσταντινούπ., III, 267) с небольшим одному франку.

6) Παπᾶς Γρηγόριος. В просторечии и даже не в просторечии, как в данном случае, Греки называют священников — παπάς, παπάδες, откуда наше поп. Поп-священник отличается у Греков от Римского папы тем, что первый παπᾶς, а второй—πάπας.

7) Он обедал или отдельно ши с мужчинами в хризотриклине.

101

рый стоит в пентапиргии (пятибашенье) 1) и расставлен был на нем десерт на блюдах, украшенных эмалью и драгоценными камнями, и сел император (Константин — автор) и Роман Порфирогинит (сын Константина) и порфирородные их дети и невестка и княгиня, и поднесено было княгине на золотом украшенном камнями блюде 2) 500 мил., и 18 служанкам по 8 мил. Месяца Октября 18-го числа, в воскресенье, был парадный обед в хризотриклине, и сидел (обедал) император с Русскими. И опять был другой парадный обед в пентакувуклии св. Павла, и присутствовала императрица с порфирородными ее детьми и невесткой и княгиней, и дано было княгине 200 мил., племяннику ее 20 мил., 18 рабыням (т. е. боярыням?) по 6 мил., 22 послам по 12 мил., 44 стряпчим по 6 мил., двум переводчикам по 12 мил.» 3) — (Год пребывания Ольги в Константинополе определяется указаниями Порфирогенита, что Сентября 9-е число было в среду, а Октября 18-е в воскресенье». Эти числа в эти дни были в продолжение искомого времени только в 957-м году).

1) Построенном Феофаном, Scriptt. post Theophan. ibidd..

2) Новгородский архиепископ Антоний (в мире Добрыня Ядрейкович), бывший в Константинополе в конце ХII и начале XIII века и написавший Цареградский Паломник, между прочим сообщает, что в тамошней св. Софии есть «блюдо велико злато служебное Олгы руской, когда взяла дань, ходивши Царюграду; во блюде же Ольжине камень драгий, на том же камени написан Христос, и от того Христа емлют печати людие на все добро, у того же блюда все по верхови жемчюгом учинено» (Путешествие Новгор. архиеп. Антония в Царьград, изд. Савваитова, 1872, стр. 58). Если блюдо, выдававшееся во времена Антония за приношение Ольгино, действительно принадлежало ей, то весьма вероятно думать, что оно было то самое блюдо, о котором говорить Порфирогенит, то есть что с милиарезиями ей поднесено было и самое блюдо и что его она и пожертвовала в св. Софию. Кроме сходства в описании, за вероятность этого говорят слова Антония: «когда взяла дань», которые, кажется, нужно понимать так: блюдо поднесено было Ольге, как дань, а она (на память о том, что взяла дань) пожертвовала его св. Софии.

3)Несправедливо думая, на основании приведенного нами места нашей летописи, будто Ольга была трактуема в Константинополе не особенно хорошо, Карамзин хочет видеть доказательство этого и в незначительности поднесенной ей и ее спутникам суммы (1,102). Но опять несправедливо: Ольге поднесенобыло не менее того, что было принято подносить в подобных случаях (см. у того же Порфирогенита, непосредственно перед рассказом о приеме Ольги, рассказ о приеме сарацинских послов, которые были гораздо важнее для Греков, чем русская княгиня), и сам же Карамзин признает и подтверждает осязательным примером (I, примеч. 381), что смысл подобных подносов или жалований был не в количестве. Из всего рассказа Порфирогенита ясно видно, что Ольга была принимаема в Константинополе совершенно как следует.

102

Западные летописцы о посольстве Ольги к Оттону.

Продолжатель Регинона (половины X в., непосредственный современник) под 959 годом: «Пришли к королю, — как после оказалось, лживым образом, — послы Елены королевы Ругов (Helenae reginae Rugorum), которая при Константинопольском императоре Романе крещена в Константинополе, и просили посвятить для сего народа епископа и священников». Под 960 годом: (в сем году) «король праздновал праздник Рождества Христова во Франкфурте, где Либуций из братии монастыря св. Альбана (в Майнце) достопочтенным епископом (Бременским) Адальдагом посвящен в епископы Ругам» (genti Rugorum)». Под 961 годом: «Либуций, которого в прошлом году некоторые дела удержали от путешествия, скончался 15-го Марта настоящего года; в преемники ему посвящен был Адальберт из братии монастыря св. Максимина в Трире; сего последнего благочестивейшиии государь, с обычным ему милосердием снабдив щедро всем нужным, отправил с честию к Ругам (genti Rugorum)». Под 962 годом: «В сем году возвратился назад Адальберт, поставленный в епископы Ругам, ибо не успел ни в чем том, за чем был послан, и видел свои старания напрасными; на обратном пути некоторые из его спутников были убиты, сам же он с великим трудом едва спасся» (Pertz. Monumenta Germaniae, I, 624). Сего продолжателя дословно повторяет летописец Саксонский (Annalista Saxo XII в., см. Шлецера, Нест., III, 450; в Acta SS. Болландистов, Junii t. 4,, р. 32, приводимый под именем хронографа Магдебургского).

Летопись Гилдесгеймская (конца X века) под 960 г.: «Пришли к королю Оттону послы Русского народа (Rusciae gentis) и просили его, чтобы он послал им одного из своих епископов, который показал бы им путь истины, и говорили, что хотят отстать от своего язычества и принять христианскую веру. Король внял их просьбе и послал православного верою (†ide catolicum) епископа Адальберта, но они, как показал исход дела, во всем солгали» (ibid., t. V, р. 60). Эту летопись дословно повторяют, только с прибавлениями на конце, — летопись Кведлинбургская (первой половины XI века) и Ламберт Герсфельдский (обыкновенно названный Ашаффенбургским, Scafnaburgensis, второй половины того же века). Летопись Кведлинбургская после слов «во всем солгали» прибавляет: «поелику и сам помянутый епископ не избежал смертной опасности от их коварств» (ibid., р. 60); Ламберт Герсфельдский после слов «епископа Адальберта» прибавляет: «который однако едва избежал их рук» (ibid., р. 61).

Летопись Корвейская под 959 г.: «Король Оттон по прошению Русской королевы послал к ней Адальберта, нашей обители инока, который после сделан первым епископом в Магдебурге» (Шлецерь,

103

Нест. III, 451,—почему летопись, вопреки Регинону, называет Адальберта иноком своей обители, не можем объяснить).

Дитмар Мерзебургский (и 1018), говоря о поставлении Адальберта в архиепископы Магдебургские, пишет, что прежде он был посвящен в настоятели Руси — Rusciae, но оттуда был изгнан язычниками, Chronic., lib. II, сар. 14. Говоря ниже прямо о нашей Руси, он называет страну — Ruscia, народ — Rusci, lib. VII, с. 52 и lib. VIII, с. 16.

В указе императора Оттона о посгавлении Адальборта в архиепископы Магдебургские говорится, что прежде он был назначен и послан в проповедники к Ругам (Rugis olim praedicatorem destinatum et missum, Pertz ibid., IV, 561).

104

Страница сгенерирована за 0.09 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com