Первое издание настоящей 1-й половины Тома моей Истории русской церкви, напечатанное в 1880-м году, давно распродано. Не менее давно приготовив ее ко второму изданию, я не видел возможности напечатать второе издание и отложил было всякую о нем мысль. Но неожиданным образом явилась возможность...

Люди, благосклонно встретившие эту 1-ю половину I тома моей Истории русской церкви в первом издании, надеюсь, также благосклонно примут ее и во втором издании; а что касается до людей, которые в первом издании встретили ее враждебно, то я должен сказать им, что хотя вражда их вовсе и не составляет чего-нибудь приятного для меня, но что во всяком случае я не имел желания, насилуя свои убеждения, преклонять их гнев на милость какими-нибудь им уступками.

Обязан я искреннею благодарностью Обществу Истории и Древностей Российских, которое взяло на себя печатать мою Историю, и которое вот уже напечатало две ее книги, составляющие два полутома. Эту искреннюю благодарность мою Обществу и считаю своим долгом засвидетельствовать публично 1).

14 Апреля 1901.

1) В Обществе я обязан особенною благодарностью его казначею, моему бывшему ученику по Московской Духовной Академии, C. А. Белокурову, по предложению которого Общество взяло на себя печатание моей Истории, который помогал мне при печатании книг и который принял на себя их продажу.

Имев возможность сделать для русской церковной истории значительно менее того, что желал было и надеялся сделать, утешаю себя словами библейского мудреца, который говорит: „много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом“ (Притч, Солом., XIX, 21). А от себя самого обращаясь мыслью вперед, к будущим работникам над русской церковной историей, которых ожидается еще не короткий ряд, от всей души желаю им, чтобы каждый из них при окончании своих трудов вместо слов библейского мудреца мог говорить другие слова: „все замыслы, какие были в сердце человека, имел он возможность и успел выполнить при помощи Божией“...

Е. Г.

История русской церкви относительно качества своих источников. Ее разделение на периоды. Образ изложения.

Обработка всякой истории есть дело весьма не скорое, требующее более или менее длинного ряда работников. Однако это не значит, чтобы всякая история, при употребленных времени и талантах, могла быть доведена до возможной степени совершенства, желаемого от настоящей истории, или иначе — чтобы все истории при одинаковости обработки могли быть равными между собою по своему достоинству в отношении содержания. История не есть поэзия и обработка историческая не есть творчество, а именно только обработка готового и данного исторического материала. Задача историков извлечь (и выжать) из этого материала все, что служит к созиданию настоящей истории; но далее этого они пойти не могут и бессильны прибавить самого материала или его улучшить. Между тем материал исторический не всегда и не везде один и тот же по обилию и качеству, а в каждом частном случае свой, начиная с его полного отсутствия или полной непригодности (так что иные люди не имеют никаких историй, а другие имеют их только начисто баснословные). Таким образом, история, как истории, могут быть более совершенными и менее совершенными и вообще иметь степень совершенства весьма различную и всякая свою.

Наша русская церковная история по своему достоинству, как истории, должна быть поставлена очень не на высоком месте и отнесена к числу историй, которым суждено оставаться далекими от совершенства. По своему научному идеалу история есть, возможно, удовлетворительное воспроизведение прошлой исторической жизни людей, — такое воспроизведение, чтобы эта историческая жизнь восставала перед нами, как настоящая, во всей своей жизненной живости и

VII

во всей своей целостной полноте (с тем прибавлением против настоящей — чтобы и со всем своим смыслом). Нет ни одной действительной истории, которая бы достигала этого идеала вполне (ибо идеал истории так же недостижим, как и всякий другой идеал); но степени приближения к нему могут быть весьма различные, и наша русская церковная история есть именно одна из числа тех историй, которые в состоянии приближаться к нему наименее, или иначе — из числа тех историй, которые имеют возможность воспроизводить прошлую историческую жизнь далеко не в сколько-нибудь желаемой степени.

Источники истории, сколько их вообще может быть, разделяются на три класса: письменные, вещественные и (если дело идет о народах живых, не вымерших) представляемые живой жизнью 1). Источники письменные, подразделяясь на несколько частнейших классов, состоят: 1) из сказаний нарочито повествовательных, каковы суть летописи общие и частные и исторические монографии об отдельных, особенно замечательных, лицах и событиях; 2) из сочинений не нарочито быто и нраво-описательных, каковы суть сочинения юридического и так называемого публицистического содержания; 3) из памятников двоякого рода: с одной стороны — деятельности, именно правительственной—законодательной и административной, каковы судь законодательные акты, указы и грамоты; с другой стороны — жизни, именно умственно-нравственной, каковые представляет литература всей своей, большей или меньшей, наличностью. Источники вещественные суть сохранившиеся вещественные памятники: здания, принадлежности быта, произведения ремесел и искусств. Живая жизнь представляет собою источник истории в языке, в быте, в эпической народной поэзии, в поверьях и суевериях и пр.

Русская церковная история обладает всеми сейчас указанными источниками, так что по их количеству она может быть причислена, так сказать, к историям первоклассным 2). Но другое дело — их качество и обилие...

Перечисленные источники истории разделяются на главные и второстепенные: одни доставляют в собственном смысле историче-

1) Так по материи; по форме — прямое летописание и памятники (письменные, вещественные, и — если дело идет о народах живых—представляемые живым бытом: в языке, поверьях, обычаях и пр.).

2) И даже имеет один лишний источник против историй всех западных церквей: это — сказания или записки о России западных иностранцев.

VIII

ские сведения, сведения положительные и именно о том, что составляет в историях существенное; другие же или доставляют сведения, которые мало положительны и надежны, касаются сторон жизни не главных, а второстепенных, или представляют из себя только общие свидетельства своею совокупностью и могут только служить данными для заключений. Единственный главный источник должно бы составлять летописание, как оно есть единственный прямой и нарочитый источник. Но летописание с самого его начала и до позднейших времен велось у людей односторонне. Человеческие общества, составляющие предмет истории, состоят из двух частей—из самых обществ и из правительств: общество есть то, что имеет цель само в себе, в своей жизни; правительство есть необходимый орган общества, без которого оно не может существовать как общество, имеющий назначением поддерживать жизнь общества и содействовать ее движению вперед (т. е. так по идее, хотя в последнем случае далеко не всегда так на деле). Настоящая история всякого общества должна быть историей обеих его половин, а не которой-нибудь только одной, ибо иначе она не будет историей полной и настоящей. Но только в наши дни совсем должным образом понята и принята очень простая, по-видимому, истина, что общества, как общества, с своей жизнью должны составлять предмет истории. По взглядам же, которые господствовали от времен древнейших и до нас, общества представляемы были только в виде их правительств, почему и под историей обществ разумеема была исключительно история правительств. Сообразно с этим взглядом летописцы повествовали только о делах и деяниях лиц, составлявших из себя правительственные смены и вовсе не касались нарочитым образом изображения жизни обществ. Ведя повествование о деятельности лиц правительственных, нельзя до некоторой степени не касаться жизни обществ, ибо хотя деятельность эта далеко не вся бывает посвящена обществам, как бы следовало по идее (и за исключением представляющих собою редчайшую редкость таких всесторонних великих людей, как франкский Карл Великий или напр. Петр Великий), но, во всяком случае, наибольшей частью так, что она посвящается ему много или мало; таким образом, если бы у летописцев было обычаем повествовать о всей деятельности лиц правительственных, то они вместе с сим в довольно значительной, хотя и далеко не в достаточной, степени изображали бы нам и жизнь обществ. Но к сказанному выше должно быть сделано еще одно

существенное ограничение. У летописцев образовался тот взгляд на исторические, достойные повествования, дела (образовался, подразумевается, вместе со всеми другими людьми, ибо летописцы не составляют исключения из числа всех других людей), что они суть только дела достопримечательные, и из этого понятия достопримечательности была исключена не громкая по внешности деятельность правителей на благо обществ. Таким образом, летописи были бы совершенно недостаточным источником для истории жизни обществ, если бы мы не имели других источников. Эти другие источники суть: памятники законодательства, сочинения юридического и так называемого публицистического содержания. Каким образом памятники законодательства могут составлять источник для познания жизни, это само собою понятно, ибо законодательство есть именно организация жизни; сочинения юридического содержания, комментируя законы и вообще так или иначе трактуя о них, вместе с тем необходимо сообщают в большей или меньшей мере сведения и о самой жизни; из сочинений публицистического содержания мы разумеем тот отдел, который в светской литературе называется сатирой 1), а в духовной — словами обличительными: сатира и слова обличительные, изображая пороки и недостатки жизни современных обществ, чрез то самое становятся источником для истории этой жизни.

Этими-то главными источниками историй вовсе и не может похвалиться русская церковная история, — качественными по качеству, количественными по обилию.

Мы сказали, что в летописях история обыкновенно пишется односторонне. Так это в них с историей гражданской. Но с историей церковной может быть и иное, а именно — что она не пишется в них никак. И увы! этот последний случай имеет место в наших летописях с нашей церковной историей.

По степени своего образования, которое состояло в отсутствии настоящего образования, мы не были способны к самостоятельности ii не могли пойти в историографии далее того, в каком положении: находилась она у современных ее у нас началу Греков. Но у позднейших Греков, после того как начало у них клониться к упадку образование, понятие исторического, совсем перестав знать жизнь как жизнь, низошло к возможно узкому и мелкому понятию достопримечательного и так как дела церкви в это позднейшее

1) За позднейшие времена не одна сатира, а вообще так называемый роман.

время, быв устроены и пришел в порядок, перестали являть необычное и приняли обычное течение, следовательно — перестали быть достопримечательными, то церковная историография у них совершенно пала: прекратив ведение особых церковных летописей, церковную историю ограничили только тем, что отвели ей самое ничтожное место в летописях гражданских, причем вовсе не заботясь о ней как о дельной истории, не вели ее в виде повествования непрерывного и последовательного, а только кое-что вписывали из нее случайным и разрозненным образом. Что было с церковным летописанием у Греков, не лучшее того должно было случиться с ним и у нас, т. е. говоря иначе и яснее — лучшее того, что было у Греков, у нас не могло случиться. Но подражатели иногда еще значительно отстают от своих образцов или от тех, кому подражают: и этот именно случай имел место у нас по отношению к церковной истории. У нас, как и у Греков, были поведены только летописи гражданские; но в этих последних ничтожное место, отведенное церковной истории в летописях греческих, до такой степени еще умалилось, что меньшее его было бы уже совсем никакое. У самого первого летописца нашего, если исключить довольно подробные рассказы об основании Печерского монастыря преп. Феодосием и о начальном жительстве в монастыре, что объясняется тем случайным обстоятельством или той особенной причиной, что автор сам был монах Печерского монастыря, все церковно-исторические известия состоят: в краткой записи о поставлении одного митрополита (сделанной также благодаря тому случайному обстоятельству, что это поставление находилось в связи с историей Печерского монастыря), в отметке года прибытия на Русь двух митрополитов, в отметке года смерти одного митрополита, в случайных упоминаниях еще о двух митрополитах — и только. В начале этих разрозненных отметок не стоит даже известия о прибытии на Русь самого первого нашего митрополита и об учреждении им у нас церковного управления 1). Дальнейшие летописцы представляют некоторый прогресс претив первого, однако весьма небольшой и состоящий в следующем: летописцы домонгольского периода — во-первых, отмечают годы восшествия на

1) А была или не была в летописи запись о крещении Владимира, т. е. в настоящее время читаемая в летописи повесть о крещении, составляющая в ней позднейшую вставку, была ли поставлена в ней на месте прежде стоявшей в ней записи или на месте чистом, на котором прежде ничего не было, это составляет вопрос.

кафедру и годы смерти если не всех митрополитов, то большей части, и во-вторых — в виде исключения сообщают некоторое, весьма небольшое, количество отрывочных известий о церковных делах; летописцы послемонгольские аккуратно отмечают годы восшествия на кафедры и годы смерти всех митрополитов, начиная впрочем не с первого, а со второго из сих последних, и также в виде исключения сообщают такое же количество известий о помянутых делах.

Таким образом, наши летописи дают нашей церковной истории: голый каталог предстоятелей нашей церкви, за древнейшее время далеко неполный и относительно хронологии далеко неудовлетворительный, и ничтожное количество отрывочных, по качеству большею частью весьма неудовлетворительных, известий о церковных делах. Чтобы быть впрочем совершенно точными по отношению к летописцам домонгольского периода, мы должны сделать оговорку. Почти совсем не давая у себя места церковным делам и событиям в строгом смысле этого слова, летописцы эти, кроме записей о поставлении митрополитов, ведут еще записи о поставлениях епископов и о построении каменных церквей так, что, говоря точно, церковная история состоит у них не из одного каталога, а из трех: митрополитов, епископов и каменных церквей.

Если у позднейших Греков, а вслед за ними и у нас, церковная история была исключена из области общего летописания, то тем менее у них и у нас она могла быть предметом летописания частного, каковое представляют собою монографии. В церковной области вместо монографий исторических у них и у нас были только монографии ифические — жития святых 1). Жития святых, как бы они ни чуждались истории, которая не составляет их цели (и которая иногда стоит поперек дороги их целям), все же не могут обходиться без того, чтобы не сообщать по крайней мере некоторых исторических сведений о тех лицах, подвиги святости которых описывают. Таким образом, если бы наши жития святых были именно житиями наших митрополитов, то все-таки же были бы далеко не бесполезны для истории, хотя давали бы настоящего исторического и не особенно много. Но житий митрополитов мы имеем весьма неболь-

1) За все пространство времени до Петра Великого имеем, впрочем, одно исключение, это—биография патр. Никона, написанная Иваном Шушериным (а до некоторой степени можно считать церковной монографией и Осаду Троицкого монастыря Аврамия Палицына).

XII

шое число 1), а наибольшая часть всего остального, довольно значительного, их количества, повествуя о подвигах и святой жизни людей, не стоявших на сцене истории и не принадлежавших к ее деятелям (намеренно выделявших себя и удалявшихся из общества), почти ничего не дает истории. В прежнее время, до обстоятельного знакомства с житиями, питалась надежда, что, не давая фактических сведений, они дадут изобильный материал для изображений общества в нравственном и церковно-бытовом отношениях. На деле оказывается, что надежда была совершенно напрасною: во-первых, писатели житий весьма мало заботятся о том, что называется «рисовать обстановку»; во-вторых, свою скудную обстановку они рисуют не посредством живых черт, взятых из действительной жизни (современной самим святым или — если авторы житий поздние—современной им самим), а посредством общих мест и риторических фраз, в которых почти нет ничего живого и индивидуального, а только одно приложимое ко всякому месту ивремени и ко всяким людям.

После летописей и монографий источником для истории лиц правительственных и их деятельности остаются самые памятники ихдеятельности законодательной и административной. Законодательствуют, с целью производить улучшения в жизни ибыте обществ, большие или меньшие, общие или частные, обыкновенно не все правители, а только некоторые; у нас же, как скажем сейчас ниже, из правителей церковных были законодателями только весьма немногие, а все решительное большинство их были просто администраторами, т. е. правителями, которые, не двигая жизни вперед, с большей или меньшей ревностью заботились об ее поддержании на данном уровне и которые с бóльшей или меньшей ревностью старались о возведении к этому уровню всех частей целого. Но памятники административной деятельности представляют собою источник для истории лиц правительственных весьма неудовлетворительный. Так как они были не общими законами, а частными указами, направленными против отдельных лиц или в известные отдельные места, то они не имели быть хранимы намеренно, а могли сохраниться в большем или меньшем числе только случайным образом. Следовательно, здесь большее или меньшее количество сохранившихся памятников есть простое дело случая и не дает никаких основа-

1) И эти-то существующие жития и показывают, как немного получили бы мы исторических сведений из житий других митрополитов.

XIII

ний заключать что-либо к качеству самой деятельности. Затем, памятники административной деятельности, не быв иллюстрированы летописями и вообще сторонними свидетельствами, наибольшею частью представляют из себя немую и слепую грамоту, в которой трудно прочесть что-нибудь с уверенностью. Администрация (администрирование) есть исполнение установленных и определенных обязанностей, что можно делать или с величайшею ревностью или без всякой ревности, просто формальным образом. Отдельные и разрозненные памятники администрации, если только они не представляют собой чего-нибудь исключительного и слишком характерного, вовсе не говорят, принадлежат ли они людям первой категории или второй, и суть ли плод ревности или простого формального исполнения обязанностей. Положим, что от какого-нибудь митрополита мы имеем несколько памятников карательной административной деятельности. Если памятники не выдаются ничем особенным, то они не будут говорить нам ровно ничего: может быть они принадлежат человеку, который был одушевлен ревностью к исполнению своих обязанностей, и столько же может быть, что они принадлежат человеку, который ограничивал всю свою ревность тем, что подписывал указы.

Человеческие общества движутся вперед сами собой, присущею им силою движения, и усилиями правительств, которые суть органы и орудия обществ специально для той цели, чтобы поддерживать их жизнь и двигать ее вперед. Правительства движут или делают попытки двигать вперед общества путем законодательства. Лица правительственные, из преемства которых состоят правительства, бывают или люди обыкновенные или исключительные, так-называемые великие люди. На великих людей природа вообще чрезвычайно скупа и их везде весьма не помногу. Что же касается до обыкновенных людей, составляющих преемства лиц правительственных, то они суть дети своих обществ, т. е. нисколько не возвышаются над ними. По этой причине насколько самим обществам присуща сила движения вперед, настолько же и лицам правительственным присуща энергия двигать их. Наше русское общество, наделенное этой силой движения менее или не менее других, во всяком случае проявляло ее весьма слабо. Само собою разумеется, что это было одинаково как в государстве, так и в церкви. В период домонгольский преемство лиц правительственных, церковных, у нас было не свое русское, а чужое — греческое. Но у Греков в позднейшее время сила нашего движения совершенно ослабела и они не

XIV

были способны на то, чтобы возбуждать ее в других. Вследствие этого наша русская церковь сравнительно крайне бедна памятниками законодательства. От периода домонгольского мы не знаем ни одного такого памятника. Может быть, они и были, только не сохранились или пока остаются неизвестными; во всяком случае нет никакого основания предполагать, чтобы они были многочисленны. Великое бедствие — нашествие Монголов заставило русскую церковь несколько позаботиться о своем улучшении, каковая забота выразилась в деяниях Владимирского собора 1274 года. А после этого никаких законодательных мер до ХУИ века, когда соборы 1503 — 4 года и Стоглавый 1551 года. К нашему счастью, последний собор значительно вознаграждает нас за отсутствие законодательных памятников в предшествующее время. При Иване Васильевиче IV Русь стала новым государством — из великого княжества царством, с великой ролью второй Византии и третьего Рима. Став новым государством с великим значением, Русь сознала потребность в обновлении своей жизни государственной и церковной, следствием чего и было издание гражданского Судебника и для улучшения дел церковных созвание Стоглавого собора. В последнем случае дело могло быть поведено так и иначе, поставлено узко и широко, обнимая многое или ограничиваясь кой чем. Тогдашний предстоятель русской церкви — митр. Макарий, именно и сознавший нужду в ее обновлении, поставил дело самым широким образом, так чтобы обновление было по возможности всеобщим и целостным. Практического значения деяния Стоглавого собора не имели никакого, ибо обновления вовсе не последовало; но они имеют для нас чрезвычайно важное значение как исторический источник: мы находим в них живую и возможно полную картину русской церкви и русского общества в церковном отношении за XVI век.

У людей образованных сочинения юридического содержания состоят в ученых комментариях на законы и вообще в каких бы то ни было ученых трактатах о них. Так как у нас не было никакой образованности и учености, то ничего подобного и не могло у нас быть. Таким образом, этого источника истории в его собственном виде мы совсем лишены. Имеем мы впрочем сочинения, которые могут быть отнесены к нему в несобственном смысле и которые представляют собою как бы частное законодательство. Люди, знающие церковные законы и обычаи, или по собственному побуждению или в ответ на вопросы людей незнающих, писали дисцип-

линарно-канонические наставления. В этих наставлениях, которые по времени относятся преимущественно к периоду домонгольскому, более или менее затрагиваются жизнь и быт церковные с их живыми чертами.

Светская сатира и духовные слова обличительные также могут существовать только у людей образованных. Прежде всего, чтобы обличать пороки и недостатки жизни современного общества, нужно сознать их и возвыситься над ними (если не жизнью, то мыслью). Но обыкновенное средство к этому сознанию и возвышению для избранных натур есть образование. Правда, есть еще средство необыкновенное, которое и в обществах необразованных приводит людей к сознанию их пороков и недостатков, именно—достижение пороков и недостатков до через-чур крайней крайности. Но и в этом случае у людей необразованных сознание не может выразиться в сатире или словах обличительных. Сатира и слова обличительные составляют род письменности, требующей литературного образования. Осмеивать и обличать совсем не то, что о чем-нибудь повествовать. Составлять рассказы, худые или хорошие, о данных историях, вести летописный или погодный ряд таких рассказов может всякий. Но совсем другое дело сатиры и слова обличительные: они могут быть сочинениями только искусственными; чтобы писать их, недостаточно сознавать пороки и недостатки и быть исполнену против них негодования, а нужно обладать искусством сочинять, иначе ничего не выйдет кроме нескладных и кратких нечто. Поэтому у нас, хотя наша церковная жизнь приводила людей к сознанию ее пороков и недостатков, не могло являться настоящих ее обличителей и дело должно было ограничиваться только самыми незначительными попытками этого обличения. Впрочем и здесь, как в памятниках законодательства, судьба была к нам не совсем немилостива и послала нам одного обличителя со стороны. В XVI в. прибыл в Россию для совершения одного частного книжного дела ученый Грек; по совершении дела он имел возвратиться домой; но судьба (для пользы русской церковной истории, хотя и на несчастие его самого) распорядилась так, чтобы он навсегда остался в России, и этот Грек, — знаменитый преп. Максим, став бичевателем пороков и недостатков современной ему русской церковной жизни, ярко изобразил нам эту жизнь со всем ее смыслом за данный период времени.

Из сейчас сказанного видно, до какой степени наша русская церковная история не богата теми главными из своих источников,

XVI

на основании которых созидаются настоящие истории, и как ей мудрено и напрасно мечтать о том, чтобы сколько-нибудь приблизиться к идеалу истории.

Этот идеал истории требует, чтобы люди составляющие преемства лиц правительственных и вообще все исторические деятели изображаемы были как живые люди с индивидуальной личной физиономией ис индивидуальным нравственным характером каждого, поелику в истории, подобно действительной жизни, которую она воспроизводит, всякий человек имеет значение только как живая нравственная личность и поелику наше нравственное чувство ищет находиться в живом общении с историческими людьми и хочет знать, должны ли мы воздавать им почести или произносить над ними строгий, так-называемый исторический, суд. Но какие живые люди в нашей церковной истории, когда летописи дают нам только имена и имена и не обрисовывают людей ни единой чертой? На всем пространстве до-петровской церковной истории выступает перед нами как живой до некоторой степени человек только патр. Никон, который сам до некоторой степени очертил себя 1), а все остальные суть совершенно безличные тени и тени и просто ярлыки на пустых местах. Даже знаменитейший наш деятель, митр. Макарий, стоит перед нами позади своих дел, как смутная тень, живую физиономию которой мы напрасно силимся разглядеть.

Идеал истории требует, чтобы жизнь обществ была изображаема во всем ее постепенном (или не постепенном) движении. Но мы достаточно знаем русскую церковную жизнь только за ХVI век (благодаря деяниям Стоглавого собора и Максиму Греку), а затем, обращаясь назад и восходя до самого начала, — или совершенный мрак или только кой-какие несвязные черты.

Итак, русская церковная история по своему качеству как истории принадлежит и имеет принадлежать к числу историй вовсе невысоких.

Само собою разумеется, что это не радостно, а печально. Однако печально так сказать совсем в особом смысле. Наша церковная

1) И еще до некоторой степени его предшественник, патр. Иосиф, которого с некоторых сторон обрисовывает царь Алексей Михайлович в своем известном письме к Никону.

XVII

история не высока, т. е. ей суждено быть невысокою, не от каких-нибудь случайных обстоятельств, на которые мы имели бы право сетовать, а по нашей собственной вине, потому что мы не написали ее (прямо и косвенно) более удовлетворительным образом. Не написали мы ее более удовлетворительным образом потому, что были неспособны написать. А были неспособны написать потому, что были неспособны... потому, что в нашем прошлом, — грустный или негрустный, но действительный факт, — мы представляли из себя исторический народ невысокого достоинства. В этом последнем обстоятельстве заключается весь простой секрет, ибо всякий народ настолько обладает способностью писать свою историю, насколько обладает способностью или насколько проявляет способность жить исторически (насколько народ обладает просвещением и склонен к прогрессу или движению в жизни, настолько он пишет свою историю в прямом летописании и оставляет в памятниках) 1).

Можно подумать, что, чем скуднее история источниками, тем более легкую задачу представляет ее обработка. На самом деле совершенно наоборот. Из обильных источников черпай полною рукой и, имея талант историка, только созидай настоящую историю. Но совсем другое дело, когда источники скудны. Чтобы сделать что-нибудь, пишущий историю должен превратиться в усерднейшего так сказать тряпичника, должен по десятку раз тщательнейшим образом перерывать всякий хлам, чтобы не оставить ни одного лоскута и лоскутка, который бы мог пойти в дело и послужить на пользу; не иссушая в себе живого человека, каковым необходимо быть историку, он должен быть кропотливейшим работником; и при всем этом его постоянно сопровождает чувство недовольства и неудовлетворенности...

Если обработка всякой истории требует целого ряда работни-

1) За последние слова мои крайне гневаются на меня некоторые особого рода патриоты (теперь впрочем почти сполна вымершие). Но не великий толк и не великая польза от того, чтобы изображать себя прекрасными в прошедшем с помощью сочинительства и фантазий. Не это должно нам делать, а то другое, чтобы, имея мужество признавать прошедшее таким, каким оно было, стараться, в нарочитое возмещение за него, стать возможно лучшими в будущем (и не сетовать на Бога за то, что Он послал нам Петра Великого, а разве молиться Богу, чтобы Он послал нам другого Петра Великого...).

XVIII

ков, то тем более требует его такая история, как русская церковная...

Сделаем здесь пояснительное примечание относительно наших летописей за период домонгольский.

За этот период мы имеем летописи общерусские (точнее следовало бы сказать главно-русские, потому что летописи называемые обще-русскими суть собственно летописи великих княжений) и летописи местные.

С первыми из летописей за наш период дело представляется в таком виде. Пространство времени от начала государства до 1110 года описано (т. е. мы имеем описанным) не в нескольких зараз или одновременно веденных летописях, а в одной летописи, которая вся составлена неизвестным по имени монахом Печерского монастыря, жившим во второй половине XI — в начале XII века (несправедливо принимаемым за преп. Нестора). От этой «первоначальной» летописи идут два ряда (постепенно веденных) продолжений: один ряд, первоначально веденный в Киеве или вообще в Южной Руси, а потом во Владимире или вообще в Суздальской Руси, доходящий до самого конца периода и затем идущий далее, составляет летопись Киево-Суздальскую; другой ряд продолжений, весь веденный в Киеве или вообще в Киевской Руси и доведенный до 1200 года, когда почти совсем кончилась политическая роль Киева, составляет летопись Киевскую. Таким образом, за период домонгольский мы имеем: первоначальную летопись от начала государства до 1110 года и потом одновременно две летописи — Киево-Суздальскую и Киевскую.

Первоначальная летопись дошла до нас не в одной редакции, а в нескольких — в древнейшей и в четырех или более позднейших. Редакции позднейшие представляют большие или меньшие лишки против редакции древнейшей. Летописи Киево-Суздальская и Киевская дошли до нас: во-первых — каждая отдельно, во-вторых, в позднейших сводах обеих в одно место. Позднейшие своды, точно так же как позднейшие редакции летописи первоначальной, представляют большие или меньшие лишки против обеих летописей в их отдельном виде.

Лишки позднейших редакций летописи первоначальной и позднейших сводов летописей Киево-Суздальской и Киевской двоякого

IXX

рода. Одни составляют несомненный и очевидный вымысл, другие же не имеют признаков вымысла. Так как позднейшие редакторы летописи первоначальной и позднейшие сводчики летописей Киево-Суздальской и Киевской могли иметь у себя в руках другие источники, кроме этих самых летописей или даже эти самые летописи в ином виде, нежели в каком они дошли до нас, т. е. нежели какой имеют они — первоначальная летопись в ее нынешней древнейшей редакции, а летописи Киево-Суздальская и Киевская каждая в нынешнем отдельном виде: то второго рода лишки или остается принимать как достоверные или во всяком случае нет права прямо отвергать как ложные.

Древнейшие списки, в которых дошла до нас древнейшая редакция летописи первоначальной, суть: Лаврентьевский, написанный в Суздале в 1377 году монахом Лаврентием, от которого и получил имя, и Ипатьевский или Ипатский, написанный неизвестным в конце XIV—в начале XV века и получивший название от Костромского Ипатского монастыря, в котором найден. Древнейший список летописи Киево-Суздальской есть сейчас помянутый Лаврентьевский, в котором она следует за первоначальной летописью, а древнейший список летописи Киевской есть второй помянутый выше Ипатьевский, в котором она также следует за первоначальной летописью (в Лаврентьевском списке: первоначальная летопись, Киево-Суздальская летопись до конца периода и потом ее продолжение до 1305 года; в Ипатском списке: первоначальная летопись, Киевская летопись ипотом Галицко-Волынская летопись, о которой сейчас ниже).

Когда мы будем цитировать «первоначальную летопись» или просто «летопись», то это значит, что мы разумеем первоначальную летопись по ее древнейшей редакции в списках Лаврентьевском и Ипатском. Когда за пространство времени, обнимаемое первоначальной летописью или до 1110 года, мы будем цитировать какую-нибудь летопись с определенным названием — Софийская, Воскресенская, Никоновская и пр., за исключением Новгородской, о которой сейчас ниже, — а за все остальное время периода домонгольского летописи не Лаврентьевскую и не Ипатскую, а какие-нибудь другие, за исключением той же Новгородской, то это значит, что известие берется или из позднейших редакций летописи первоначальной, или из позднейших сводов летописей Киево-Суздальской и Киевской. Списки

древнейшей редакции первоначальной летописи Лаврентьевский и Ипатский представляют некоторые немногие разности: где нам нужно будет, т. е. где разности именно касаются нас, мы будем на это указывать.

Местных летописей от периода домонгольского мы имеем две: Новгородскую и Галицко-Волынскую.

Новгородская летопись, предпринятая писанием около 1120— 1130 г., начинается 1116 годом, причем за предшествующее время от основания государства в ней помещена отчасти в полном виде, отчасти в сокращении, общерусская летопись. В собрании летописей Новгородская летопись напечатана (в III томе) под именем 1-й Новгородской летописи (в отличие от позднейших Новгородских летописей, представляющих собой летописные сборники и компиляции XVI и ХVII веков).

Летопись Галицко-Волынская, описывающая историю Галиции-Волыни (Волыно-Галиции) или Червонной Руси, захватывает только последние сорок лет периода домонгольского, ибо начинается с 1206 года (со смерти Романа Мстиславича Волынского, соединившего обе области в одно княжество). Она читается в Ипатском списке, вслед за летописью Киевскою, так что если мы будем цитировать Ипатскую летопись после 1200 года (которым кончается летопись Киевская), то это будет значить, что мы цитируем в ней летопись Галицко-Волынскую 1).

Если периоды в историях обществ суть пространства времен, отличные одни от других не какими-нибудь внешними и случайными признаками, а самой жизнью обществ и ее характером, то таких действительных, а не воображаемых, периодов в истории русской церкви три: Киевский, Московский и текущий Петербургский. Периоды Киевский и Московский собственно представляют собой одно целое, характеризуемое отсутствием действительного просвещения, которого мы не усвоили с принятием христианства и без которого оставались до самого Петра Великого. Но в этом целом они образуют изсебя две особые половины. У всех народов, у которых нет настоящего просвещения, религия должна являться в таком виде, чтобы внешнее более или менее преобладало над внутрен-

1) Замечание относительно хронологии см. в дополнениях и поправках.

XXI

ним, — условно-формальная обрядность над истинной верою и наружная набожность (религиозность) над истинным благочестием (нравственностью, — как это и у всех образованных народов в низших необразованных классах). Так это было и у нас до появления просвещения. Став характеристическою чертой в развитии нашего христианства, это преобладание имело у нас свою историю, состоящую в том, что в продолжение известного времени оно держалось меры или не выступало из нее, а затем впало в крайность. Время меры и время крайности и составляют периоды Киевский и Московский. Текущий период Петербургский есть период водворения у нас настоящего просвещения, а вместе с сим, подразумевается, и более совершенного понимания христианства 1).

На три указанные действительные периода мы и разделим нашу историю русской церкви. Без нашествия Монголов и задолго до него центр государственной жизни был перенесен с юга на север; без этого нашествия был бы перенесен туда же и центр жизни церковной, ибо церкви и государству, — подразумеваем представительство власти, с чем подразумевается и представительство жизни, — не естественно быть в разных местах. Но ускоряя или не ускоряя естественный ход событий, нашествие Монголов заставило переселиться церковь с юга на север; поэтому оно и должно быть положено гранью между Киевским и Московским периодами (и поэтому и самый период Киевский, в смысле просто описательном, может быть назван домонгольским). Между периодами Московским и Петербургским границу составляет Петр Великий, а определенное церковное событие—учреждение Петром св. Синода.

История всякого общества есть воспроизведение его жизни. Жизнь обществ, гражданская или церковная, имеет свою цель, которой достигает или должна достигать при содействии нарочитого органа, каковой есть правительство, и при употреблении свойственных ей средств. Таким образом, история всякого общества есть — во-первых, история того, что служит ему в достижении цели его жизни; во-вторых, история самой его жизни, насколько она достигает своей дели. Цель и назначение церкви, как общества, состоит в том, чтобы воспитывать людей в вере и нравственности христианской для содей-

1) Приглашаем читателя еще смотреть о разделении русской церковной истории на периоды в предисловии к 1-й половине II тома нашей Истории.

XXII

ствия им в получении земного благополучия и для доставления им вечного спасения; ее правительственный орган, служащий ей для сей цели, составляет богоучрежденная иерархия; ее средства суть: учение в двояком смысле — в собственном и чрез писания и богослужение (с преподаянием в таинствах невидимой благодати Божией). Из каких частей (факторов) слагается целое жизни каждой церкви, из таких частей должна состоять и история каждой, которая воспроизводит жизнь. Следовательно, состав частей всякой церковной истории, поколику он необходимо и так сказать органически определяется составом церковной жизни, которую истории воспроизводят, должен быть: правительство с его деятельностью, учение, богослужение, церковная жизнь общества. Этот состав частей церковной истории, определяемый понятием о церкви самой в себе, должен быть дополнен тем, что привносят в ее жизнь внешние отношения. Всякая церковь не только есть общество, но общество в обществе, духовное в мирском — в государстве, и поелику государственная власть никогда не относится к церкви безразлично, предоставляя ее самой себе, но или покровительствует ей или теснит ее и угнетает, то известные отношения государства к церкви, существенно влияющие на ее жизнь, составляют необходимый предмет речей всякой церковной истории. За сим еще следуют дополнения, которые составляют или введения в истории церквей или отделы случайные, которые могут быть и не быть. Так как всякая церковь, прежде чем явиться, должна быть основана, то очевидно, что истории всякой церкви (как таковой) должна предшествовать, как введение к ней, история ее основания. Всякая церковь, как частное целое, может иметь какие-либо отношения к другим церквам (т. е. какие-либо особенные отношения, кроме само собою подразумеваемого «единения духа в союзе мира» с другими частными церквами, с которыми она составляет одно целое); во всякой церкви могут случаться замешательства, приводящие к расколам, может являться проповедь учения, отступающего от содержимого ею учения и создающего в ней ереси, и пр.

Сообразно с сейчас сказанным и мы будем излагать историю русской церкви за каждый из ее периодов.

_______

XXIII

В настоящем томе нашей истории мы имеем нужду довольно часто обращаться к церкви Греческой — к ее быту и археологии. При этом мы постоянно цитируем некоторые относящиеся сюда книги. Вот объяснение цитат, которые делаем сокращенно.

Bingh.—Josephi Binghami, Angli (Rectoris Ecclesiae Haventinae in agro Hantoniensi) Origines sive Antiquitates Ecclesiasticae, ex lingua Anglica in Latinam vertit Jo. Henricus Grischovius Halberstadiensis. Voll, decem. Halae, 1724—29.

Дюк. Gloss. Graecit.—Glossarium ad Scriptores mediae et infimae Graecitatis et caet., auctore Carolo Du Fresne, Domino Du Cange (ЕгожеGloss. Latinit. — Glossarium ad Scriptores mediae et infimae Latinitatis).

Ралли и П. — Σύνταγμα τῶν θείων καὶ ἱερῶν κανόνων τῶν τε ἁγίων καὶ πανευφήμων ἀποστόλων καὶ τῶν ἱερῶν οἰκουμενικῶν καὶ τοπικῶν συνόδων καὶ τῶν κατὰ μέρος ἁγίων πατέρων, ἐκδοθὲν... ὑπὸ Γ. Α. Ῥαλλη καὶ Μ. Ποτλη. — Шесть томов. Ἀθήνησίν, 1852—59.