Бальтазар фон, Ганс Урс Искушение пуститься в бегство

ИСКУШЕНИЕ ПУСТИТЬСЯ В БЕГСТВО

Бывает, что верующему его окружение, его народ представляются столь безнадежными, что он вполне готов отступиться. И дальше оставаться в обществе может быть даже опасно для жизни. Например, именно так помышляет в себе пророк Иеремия, когда взвешивает возможность своего ночного бегства. «О, кто дал бы мне в пустыне пристанище путников! оставил бы я народ мой и ушел от него» (Иер. 9, 1). В народе же он наблюдает один лишь обман, одно притворство, ложь и насилие (Иер. 9, 3 — 4). Во всем подобно ему и псалмопевец помышляет о побеге: «Кто дал бы мне крылья, как у голубя? я улетел бы и успокоился бы. Далеко удалился бы я, и оставался в пустыне; поспешил бы укрыться от вихря, от бури» (Пс. 55, 7 — 9). Мысль предаться бегству бывает нередко благонамеренной, она сопряжена с пониманием, что основы народа, общества Союза с Богом до того подточены, что уже любое

/166/

сопротивление безрассудно. «Улетай на гору, как птица! Ибо вот, нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем. Когда разрушены основания, что сделает праведник?» (Пс. 11, 1 — 3).

И все же пророки, поразмышляв, обычно отказываются от побега. Псалмопевец часто говорит, что он укроется во Боге. Ему достаточно этой уверенности, ибо для него невозможно, чтобы Бог забыл или нарушил Завет Свой. Да, в народе поколебались и потеряли опору все правоправители Завета — цари, судьи, может быть, даже и сами пророки (Пс. 82). Тем не менее трон Божий никто не может поколебать, а народ Израильский — подножие его (Плач Иер. 2,1; Иез 43,7). Подножие — это образ Завета. Если принять в расчет, что Бог не устраняется ни от чего земного, стало быть, и от церковного хаоса, куда же можно убежать? В таком случае помышляется убежать от Самого Бога, но разве найдешь тогда пристанище-караван-сарай? Не укроешься и в безлюдной пустыне.

Новозаветная аргументация, побуждающая «оставаться», разработана сильнее ветхозаветной. В ветхозаветной истории случилось, что народ Израильский впадал в такую сумятицу, что у Бога Ягве не оставалось другого выбора, как отправить его в изгнание. (Правда, обычно давалось заверение, что «остаток» когда-то вернется.) А в Новом Завете изгнания быть не может, ибо нет такой страны, которая бы не принадлежала Христу. Христианин может лишь, выйдя «за стан Завета», страдать со своим Господом и разделять Его поругание. Более того, христианина даже приглашают к тому (Евр. 13, 13), потому что: «Не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (там же, 13, 14). Христианин, как «пришелец и странник» на земле (1 Петр. 2, 11), не боится остракизма, потому что его politeuma(Фил. 1, 27) и без того не находится на земле, а пребывает на небе. Из Апокалипсиса об этом можно прочитать особенно ясно: для христиан, собственно, пребывание на земле будет невозможно (Откр. 13, 15 и слл.), и для них нигде не останется прибежища. Даже если они захотят, им не удастся «сойти с поезда». Что касается Апокалипсиса, то там не всегда ясно, где будут разыгрываться баталии — на земле, или на небе, или же одновременно и на земле и на небе. На земле христиане живут, чтобы свидетельствовать об Агнце; на небе они всегда следуют за Агнцем, «куда бы Он ни пошел» (Откр. 14, 4). Соответственно христиане, с одной стороны, уязвимы вплоть до смерти, а с другой стороны, неуязвимы. Они подобны Самому Агнцу, который пребывает на троне Божием живым, будучи в то же время принесенным в жертву.

Итак, для христиан бегство невозможно еще в большей мере, чем для ветхозаветных израильтян. Голубиные крылья Св. Духа, конечно, всегда предоставлены в их распоряжение, но для того, чтобы улететь не в пустыню, а на небо Живого Бога. Там для христианина всегда уготован дом, поэтому ему не страшно наблю-

/167/

дать всемирно-историческое блуждание Церкви, подобное хождению по пустыне, да еще пред разверстой пастью дракона (Откр. 12, 14 и слл.). Церковь сохраняется Богом и питается Им. Вся Церковь блуждает в пустыне, и посему бессмысленно искать внутри церковного тела некоего особенно защищенного или еще более пустынного места (скажем, в монастыре или в отшельничестве),— если, конечно, призвание быть в таком месте не получено прямо от Бога. Новые ордена уже накопили опыт, согласно которому и посреди безбожных больших городов вполне возможно вести для Бога более отшельническую жизнь, чем в самой отдаленной келье. От «свирепства дракона на Жену» и от его войны «с прочими от семени ее», т. е. с христианами, скрыться некуда.