Бальтазар фон, Ганс Урс Гнев Божий

ГНЕВ БОЖИЙ

В Ветхом и в Новом Завете сотни раз упоминается гнев Божий. Как нам его понимать? Можно было бы отмахнуться от соответствующих контекстов, «объяснив» их или социологически (Жирар), или эволюционистски (будто бы Новый Завет переполнен пережиточными явлениями), или же исходя из истории религий (где для определенного этапа характерны представления о богах, обнажающих гневный оскал). Но тем самым мы вступили бы на опасный и недобросовестный путь. Действительно, как тогда нам относиться к многочисленным эпизодам Евангелия, когда Иисус не может сдержать Своего гнева? И в Апокалипсисе говорится о «гневе Агнца» (6, 16). Иисус не сдерживает гнев свой на злобных фарисеев (Мф. 23, 13 — 17) (15, 7), которые лицемерят и — будучи сыновьями избивших пророков — дополняют меру отцов своих (23, 31 и сл.). Он не остается хладнокровным, когда видит нечистых духов (Мк. 1, 25), когда наблюдает прокаженного, причем в этом эпизоде в стихе Мк. 1, 41 можно прочитать не «умилосердившись», а «разгневавшись». Кроме того, Он еще и «строго посмотрел» на былого больного (1, 43; ср. Мф. 9, 30), чтобы тот никому не рассказывал о чуде. И в синагоге, далее, Он снова противостоит лицемерию фарисеев, «воззрев на них с гневом, скорбя об ожесточении сердец их» (Мк. 3, 5). У гроба Лазаря, далее, Он даже дважды впадает в гневное возбуждение, протестуя, правда, на сей раз, вероятно, против произвола смерти. Ничуть не скрывая, повествует Иисус в притчах о гневе Божием: например, когда речь заходит о неключимом рабе (Мф. 18, 34) или о пришедшем на брак не в брачной одежде (Мф. 22, 11 и сл.). Наконец, Он самолично способен поднять бич на нарушающих святость храма и проклинает смоковницу, не приносящую плода (Мк. 11, 14).

Ап. Павел также весьма часто вспоминает о гневе Божием. Для него — как и для авторов Ветхого Завета, и для Иоанна Крестителя, и для Самого Иисуса (ср. Лк. 21, 23)—конечный суд над миром есть страшный суд (Рим. 2, 5: «По упорству твоему и нераскаянному сердцу ты сам себе собираешь гнев на день гнева»). Апостол пишет, что уже ныне без каких-либо ограничений «открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдою» (Рим. 1, 18). Та же неограниченность гнева во времени проступает и в другом месте: так, обращаясь к язычникам, апостол говорит, что до Божественного искупления они были с «нами», с иудеями, «по природе чадами гнева» (Еф. 2, 3; ср. 5, 6), поскольку иудеи жили по велениям «духа мира», по «похотениям плоти», т. е., иными словами, эгоизма. Пожалуй, приведенных фактов достаточно.

Скажем ясно: если отвергнуть все упоминания в Св. Писании о гневе Божием и посчитать их «антропоморфизмами», то тогда потеряют свое прямое значение и слова «милосердие» и «долготерпение» Божие. Нам тогда придется довольствоваться понятием «Аб-

/57/

солюта», высоко вознесшего над действительно жизненными связями Бога и человечества. Итак, о чем же свидетельствуют гневные реакции Бога (проявляющиеся в гневе Иисуса) на нравственный беспорядок в мире? Только о том, что непреклонно отвергается все, что несовместимо с чистотой и святостью. Божественное превечное утверждение «Да» оборачивается отрицанием «Нет» по отношению ко всему противопоставляющему себя Его позитивности. «И рассвирепели язычники, и пришел гнев Твой» (Откр. 11, 18). Образы огня неугасимого или Слова, которое живо и действейно «и острее всякого меча обоюдоострого», проникающего «до разделения души и духа» (Евр. 4, 12),— эти образы свидетельствуют о том же. Превечная воля к любви по отношению к не знающему любви может быть только не-волей. Мы еще раз убеждаемся, насколько прав Ансельм, понимающий справедливость как внутреннее свойство любви. Эта справедливая любовь без гневного приневолия применительно к нелюбящим была бы простой слабостью.

Однако то «немощное Божие», о котором говорит ап. Павел,— оно «сильнее человеков» (1 Кор. 1, 25), и оно не имеет ничего общего с подобной слабостью. Оно скорее есть форма, принимаемая Божественной неумолимостью,— иначе как справиться с противостоящим Богу отрицающим Его миром? Разве немощный мир, склонный к любым компромиссам, был бы способен противостоять ни в чем не уступающей любви Бога, если бы Бог не был бы готов устоять перед всеми последствиями абсолютности Своей любви? Смерть Сына на кресте — деяние, идущее от предельной любви Отца,— есть беспощадная откровенность любви, не знающей умеренности. «Крепка, как смерть, любовь» (Пес 8, 6).

Крестную смерть Иисуса Христа можно считать полем битвы между гневом человечества и гневом Божиим, и так о ней сказано в Апокалипсисе. Распятый не участвует: более того, битва ведется за Него. Образно понятый, удар копьем — это и есть победа мирского гнева (как об этом сказал Клодель: «Гордо и точно нанесенный удар между ребрами и бедром, проникающий вплоть до средоточия Троичности»). В то же время истечение воды и крови и испускание духа — это победа Бога, любящему гневу Которого Сын заменительно подставил Себя за грешников.

В Апокалипсисе говорится, что «Слово Божие»,, на котором окровавлена одежда, отправляется «на брань». Здесь разумеется не конечная битва — ибо Слово уже взяло верх над «жезлами яростного гнева Божия». Имеется в виду, что Слово правит народами «жезлом железным» (Ис. 11, 4; Пс. 2, 9 по Септуагинте; Откр. 2, 27; 12, 5; 19, 15), т. е. притча говорит, что и Иисусовы требования являются неумолимыми, так что Его недостоин всякий, кто предпочтет Ему что-либо из мира. «В тот день» никто не протащит в Царство Божие «дерева, сена и соломы», ибо «его дело сгорит, и он потерпит урон», да еще рад будет, если спасется «как бы из огня» (1 Кор. 3, 15).

/58/