Жаба С., Русские мыслители о России и человечестве. К. Н. Леонтьев

Константин Леонтьев.

Триединый процесс развития.

Процесс развития в... органической жизни значит вот что: Постепенное восхождение от простейшего к сложнейшему, постепенная индивидуализация, обособление, с одной стороны — от окружающего мира, а с другой стороны •— от сходных и родствен­ных явлений.

Постепенный ход от бесцветности, от простоты — к оригиналь­ности и сложности.

Постепенное осложнение элементов составных, увеличение богат­ства внутреннего и в то же время постепенное укрепление единства.

Так что высшая точка развития не только в органических телах, но и вообще в органических явлениях, есть высшая степень слож­ности, объединенная некиим внутренним деспотическим единством.

(Том V, стр. 188-189).

...Если дело идет к смерти, начинается упрощение организма...

Перед окончательной гибелью, индивидуализация, как частей, так и целого, слабеет. Гибнущее становится и однообразнее внут­ренне, и ближе к окружающему миру, и сходнее с родственными, близкими ему, явлениями (т. е. свободнее).

Всё в начале просто, потом сложно, потом вторично упрощается, сперва уравниваясь и смешиваясь внутренно, а потом еще более упрощаясь отпадением частей и общим разложением...

...Этот триединый процесс свойствен не только тому миру, ко­торый зовется собственно органическим... Он ясен в ходе развития искусств, музыкальных и архитектурных стилей... и, наконец, в жизни племен, государственных организмов и целых культурных миров.    (Том V, стр. 191-193).

(«Византизм и Славянство». 1875 г. Глава VI: «Что такое про­цесс развития?»).

Эгалитарно-либеральный процесс разложения.

Тот, кто хочет быть истинным реалистом,... должен бы рассмат­ривать и общества человеческие с подобной точки зрения. Но обыкновенно делается не так. Свобода, равенство, благоденствие (особенно это благоденствие!) принимаются какими-то догматами веры, и уверяют, что это очень рационально и научно!

Да кто же сказал, что это правда!

...Эгалитарно-либеральный процесс есть антитеза процессу раз­вития... Прогресс,... борющийся против всякого деспотизма, — со­словий, цехов, монастырей, даже богатства и т. п., есть ни что иное

207

как процесс разложения, процесс того вторичного упрощения це­лого и смешения составных частей, о котором я говорил выше...

Против «сантиментальности»: страдание — закон жизни.

Какое дело честной исторической реальной науке до неудобств, до потребностей, до деспотизма, до страданий?

К чему эти не научные сантиментальности, столь выдохшиеся в наше время, столь прозаические, — в добавок, столь бездарные?

Какое мне дело, в более или менее отвлеченном исследовании, не только до чужих, но и до собственных неудобств, до моих соб­ственных стонов и страданий?

...Страдания сопровождают одинаково и процесс роста и разви­тия, и процесс разложения. Всё болит у древа жизни людской... Статистики нет никакой для субъективного блаженства отдельных лиц, никто не знает, при каком правлении люди живут приятнее.

(«Византизм и Славянство». Глава VII: «О государственной форме». Том V, стр. 199-203).

Ложь благоденствия и правды на земле.

Благоденствие земное — вздор и невозможность; царство рав­номерной и всеобщей человеческой правды на земле — вздор и даже обидная неправда, обида лучшим. Божественная истина Еван­гелия земной правды не обещала, свободы юридической не проповедывала, а только нравственную, духовную свободу, доступную и в цепях. Мученики за веру были при турках; при бельгийской конституции едва-ли будут и преподобные.

(«Письма отшельника». 1879 г. Том V, стр. 360-361).

Когда прогрессисты правы.

До времен Цезаря,... св. Константина,... Людовика XIV... Фрид­риха II... и т. п., все прогрессисты правы, нее охранители неправы. Прогрессисты тогда ведут нацию к цветению и росту...

После цветущей и сложной эпохи, как только начинается про­цесс вторичного упрощения и смешения контуров.... все прогрес­систы становятся неправы...

До дня цветения лучше быть парусом или паровым котлом; пос­ле этого невозвратного дня достойнее быть якорем и тормазом.

(«Византизм и Славянство». Глава VII. Том V, стр. 200).

Пошлость будущего человечества.

Образ будущего, мелкоученого, поверхностно мыслящего и тру­дового человечества был бы вовсе и не прекрасен, и не достоин!

208

Да и то еще вопрос: будет ли счастливо подобное человечество-?

Не будет ли оно нестерпимо тосковать и скучать?

Борьба против нее.

Нет, я вправе презирать такое бледное и недостойное человечество, - без пороков, правда, но и без добродетелей, - и не хочу ни шагу сделать для подобного прогресса! И даже больше: если у меня нет власти, я буду страстно мечтать о поругании идеала всеобщего равенства и всеобщего безумного движения; я буду разрушать такой порядок, если власть имею, ибо я слишком люблю человечество, чтобы желать ему такую спокойную, быть может, но пошлую и унизительную будущность!

«Быть может», я сказал... Нет, нет, я ошибся!

   Быть не может, чтобы человечество стало так отвратительно счастливо...

(«Два представителя индустрии». 1883 г. Т. VII, стр. 469-470).

Красота и героизм прошлого — для торжества буржуазии наших дней?

Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать что Моисеи всходил на Синай, что эллины строили свои изящные Акрополи, римляне вели Пунические воины, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы "индивидуально" и "коллективно" на развалинах всего этого прошлого величия?...

-

Стыдно было бы за человечество, если бы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки!

(«Письма о восточных делах». 1882-83 г. Глава VI. «Какие сочетания обстоятельств нам выгоднее всего?" Том V, стр. 426).

Должная жестокость государства.

Есть люди очень гуманные, но гуманных государств не бывает... Правда. и они организмы, но другого  порядка; они суть идеи, воплощенные в известный государственный строй. У идей нет гуманного сердца. Идеи неумолимы и жестоки, ибо они суть ничто иное, как ясно или смутно сознанные законы природы и истории...

Государство обязано всегда быть грозным, иногда жестоким и безжалостным, потому что общество всегда и везде слишком под-

209

вижно, бедно мыслью и слишком страстно... Дисциплина нацио­нальных нравов для общества спасительнее самых привлекательных качеств общечеловеческой нравственности. (Статья 1880 г. Том VII, стр. 66).

Неизбежность насилия.

Нет, нет, вывести насилие из исторической жизни, это то же, что претендовать выбросить один из основных цветов радуги жизни космической. Этот цвет, эта великая категория жизни придет в новой и сильнейшей форме. Чума почти исчезнет, чтобы дать место холере.

Византизм — создатель России.

Сила наша, дисциплина, история просвещения, поэзия, одним словом, все живое у нас сопряжено с родовой Монархией нашей, освященной Православием, которого мы естественные наследники и представители во вселенной.

Византизм организовал нас, система византийских идей создала величие наше, сопрягаясь с нашими патриархальными, простыми началами... Византийский дух, византийские начала и влияния, как сложная ткань нервной системы, проникают насквозь весь велико­русский общественный организм.

Византизм дал нам всю силу нашу в борьбе с Польшей, со Шве­дами, Францией и Турцией. Под его знаменем, если будем ему верны, мы, конечно, будем в силах выдержать натиск и целой ин­тернациональной Европы, если бы она, разрушивши у себя все благородное, осмелилась когда-нибудь и нам предписать гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости!

(«Византизм и Славянство». Глава II: «Византизм в России», Том V, стр. 145, 139, 137).

Византизм — сила России. Русский ренессанс.

Нашу эпоху возрождения,... начало нашего более сложного и органического цветения, наше, так сказать, единство в многообра­зии надо искать в XVII веке, во время Петра 1-го...

Европейские влияния... в XVII и потом в XVIII веке играли ту же роль (хотя и действовали гораздо глубже), какую играли Ви­зантия и древний эллинизм в XV и XVI веке, на Западе.

(«Византизм и Славянство». Глава I. «Византизм древний». Том V, стр. 116-117).

210

Прогрессивность Петра и Екатерины.

Деспотизм Петра был прогрессивный и аристократический, в смысле... расслоения общества. Либерализм Екатерины имел реши­тельно тот же характер. Она вела Россию к цвету, к творчеству и росту. Она усиливала неравенство. Вот в чем ее главная заслуга. Она охраняла крепостное право (целость мира, общины поземель­ной)... и, с другой стороны, давала льготы дворянству, умень­шала в нем служебный смысл и потому возвышала естественно ари­стократические его свойства — род и личность...

(«Византизм и Славянство». Глава II. Том V, стр. 134).

Польза крепостного права.

Крепостное право было в свое время великим и спасительным для России учреждением. Только с утверждением этого особого рода феодализма, вызванного необходимостью стянуть, расслоить, и этим дисциплинировать слишком широкую и слишком однообраз­ную Россию, государство наше начало расти...

(«Чем и как либерализм наш вреден». 1880 г. Том VII, стр. 195).

Что такое Византизм.

Однако... основы нашего, как государственного, так и домашнего быта остаются тесно связаны с Византизмом. Что такое Византизм?

Византизм есть прежде всего особого рода... культура, имеющая свои отличительные признаки...

Византизм в государстве значит — самодержавие. В религии он значит Христианство с определенными чертами, отличающими его от Западных Церквей, от ересей и расколов. В нравственном мире мы знаем, что византийский идеал не имеет того высокого и во многих случаях крайне преувеличенного понятия о земной лично­сти человеческой, которое внесено в историю германским феода­лизмом; знаем наклонность византийского нравственного идеала к разочарованию во всем земном, в счастьи, в устойчивости нашей собственной чистоты, в способности нашей к полному нравствен­ному совершенству здесь', долу. Знаем, что византизм (как и во­обще Христианство) отвергает всякую надежду на всеобщее бла­годенствие народов; что он есть сильнейшая антитеза всечеловечества в смысле земного всеравенства, земной всесвободы, земного всесовершенства и вседовольства.

(«Византизм и Славянство». Глава I. Том V, стр. 110-111).

Опасность для России.

Изменяя, даже в тайных помыслах наших, этому византизму, мы

211

погубим Россию. Ибо тайные помыслы, рано или поздно, могут найти себе случай для практического выражения.

Увлекаясь то какой-то холодной и обманчивой тенью скучного, презренного мирового блага, то одними племенными односторон­ними чувствами, мы можем неисцелимо и преждевременно расстро­ить организм нашего Царства, могучий, но все же способный, как и все живое, к болезни и даже разложению, хотя бы и медленному.

Вред идеи национальностей.

Идея... национальностей... в нынешнем модном виде, есть ни­что иное, как тот же либеральный демократизм, который давно уже трудится над разрушением великих культурных миров Запада.

Идея национальностей чисто племенных... есть идея, в сущности, вполне космополитическая, анти-государственная, противурелиги-озная, имеющая в себе много разрушительной силы и ничего не созидающая, наций культурно не обособляющая; ибо культура есть ничто иное, как своеобразие (китаец и турок поэтому, ко­нечно, культурнее бельгийца и швейцарца!); а своеобразие ныне почти везде гибнет преимущественно от политической свободы. Индивидуализм губит индивидуальность людей, областей и наций.

(«Византизм и Славянство». Глава II. Том V, стр. 145, 147).

Национализм — космополитичен, губителен для личности и народа.

Многие... не понимают даже разницы между юридической свобо­дой лица и развитием личности, которая возможна и при рабстве, — и не только в рабовладельце, но и в самом рабе... Государ­ственная независимость и племенное объединение погубили везде умственную и бытовую независимость и способствовали скорейше­му претворению наций, областей, городов, умов, обычаев, мод, построек в один и тот же европейский или даже космополитиче­ский тип. Что же тут общего между свободой лица и развитием личности в народе и отдельных людях, — между объединением Германии, например, и ее культурно-национальным своеобразием?... Разве то, что первое убило второе?

(«Сквозь нашу призму». 1880 г. Том VII, стр. 565).

Конституция вреднее бунта.

Никакое польское восстание, никакая пугачевщина не могут по­вредить России так, как могла бы ей повредить очень мирная, очень законная демократическая конституция.

212

Революции творческие и разрушительные.

    Все почти большие бунты наши... носили на себе своеобразную печать лже-легитимизма, т. е. того же родового и религиозного монархического начала... Это же начало служит знаменем бунтам? Да! Это так, и это еще не великое несчастие. Без великих потря­сений не может прожить ни один великий народ. Но есть разные волнения. Есть волнения во время, ранние, и есть волнения не во время, поздние. Ранние способствуют созиданию, поздние уско­ряют гибель народа и государства.

Протестантская ранняя революция Англии создала ее вели­чие, укрепила ее аристократическую конституцию. А якобинская п о зд н я я революция французов стала залогом их падения.

(«Византизм и Славянство». Глава VI. Том V, стр. 141, 139, 140).

Миссия России.

Россия — не просто государство. Россия, взятая во всецело-сти со всеми своими азиатскими владениями, это —- целый мир особой жизни, не нашедшей еще себе своеобразного стиля куль­турной государственности.

   Поэтому, не изгнание только турок из Европы и не эмансипация только славян и даже не образование зо что бы то ни стало из всех славян, и только из славян, племенной конфедерации должны мы иметь в виду, а нечто более широкое и по мысли более незави­симое.

...Раз вековой сословно-корпоративный строй жизни разрушен эмансипационным процессом, — новая прочная организация на старой почве и из одних старых элементов становится невозмож­ной. Нужен крутой поворот, нужна новая почва, новые перспек­тивы, а главное — необходим новый центр, новая культурная сто­лица.

...Поворотным пунктом для нас, русских, должно быть взятие Царь-града и заложение там основ новому культурно-государствен­ному зданию.

...Нам, русским, надо совершенно сорваться с европейских рель­сов и, выбрав совсем новый путь, — стать, наконец, во главе ум­ственной и социальной жизни человечества.

(«Византизм и Славянство». Глава VIII. Том V, стр. 441).

Буржуазность славян.

Наши западные и южные единоплеменники гораздо более нас похожи всеми своими добродетелями и пороками на европейских буржуа самого среднего пошиба. В этом смысле, т. е. в смысле психического, бытового и умственного своеобразия, славяне го­

213

раздо менее культурны, чем мы. Ибо... под словом культура я по­нимаю... лишь цивилизацию свою по источникам, мировую ло преемственности и влиянию.

Польза туранской прививки.

Только из более восточной, из более, так сказать, туранской на­ции в среде наций может выйти нечто от Европы независимое; без этого азиатизма влияющей на них России все остальные славяне очень скоро стали бы самыми плохими из континентальных евро­пейцев и больше ничего. Для такой жалкой цели не стоило бы ни им «свергать иго», ни нам предпринимать для них самоотвержен­ные крестовые походы...

Приходится освободить славян.

Конечно, мы славян освободим; это необходимо; это неизбеж но, обстоятельства... заставят нас сделать это... Никакие коали­ции нас не удержат, никакая Германия с своими шульмейстерами не воспрепятствует этому. Даже побеждая славян на поле битвы, она будет побеждена политически, фаталистически уничтожена... Судьбы исторические должны свершиться, вопреки человеческим соображениям...

Установление хронического деспотизма.

И чем скорее мы развяжемся с этим необходимым и, Бог даст, последним эмасипационным делом, тем скорее можно будет при­ступить к действиям созидающим, устрояющим, т. е. ограничива­ющим (не власть, конечно, а свободу!), —- одним словом к орга­низации, которая есть ничто иное, как хронический деспотизм, всеми, более или менее, волей или неволей, по любви или из страха, из выгод или из самоотвержения признаваемый и терпимый, в Еысшей степени неравномерный и разнообразный деспотизм; постоянная и привычная принудительность всего строя жизни, а не преходящие и неверные принуждения одной только администра­ции.

Грядущий деспотический строй в Европе.

XIX век близится к концу своему. Назревает что-то новое, по мысли отходящему веку враждебное, хотя из него же органически истекшее.

(«Письма о восточн. делах». 1882 г. Глава II. Т. V, стр. 386-392).

Тот слишком подвижный строй, который придал всему челове­честву эгалитарный и эмансипационный прогресс XIX века, очень

214

непрочен и, несмотря на все временные и благотворные усилия консервативной реакции, должен привести или ко всеобщей ката­строфе, или к более медленному, но глубокому перерождению... на совершенно новых и вовсе уж не либеральных, а, напротив, того, крайне стеснительных и принудительных началах. Быть может явится рабство в новой форме, вероятно — в виде жесточайшего подчинения лиц мелким и крупным общинам, а общин — государ­ству. Будет новый феодализм, — феодализм общин, в разнообраз­ные и неравноправные отношения между собой и ко власти обще­государственной поставленных.

...Я в этом уверен, я готов пророчествовать это.

(«Чем и как либерализм нам вреден?» 1880 г. Т. VII, стр. 186).

Из русской революции выйдут суровейшие порядки.

Если бы русский народ доведен был преступными замыслами, дальнейшим подражанием Западу или мягкосердечным потвор­ством до состояния временного безначалия, то именно те крайно­сти и те ужасы, до которых он дошел бы со свойственным ему молодечеством, духом разрушения и страстью к безумному пьян­ству, разрешились бы опять по его же собственной воле такими суровыми порядками, каких мы еще и не видывали, быть может!

(«Катков и его враги на празднике Пушкина». 1880 г. Том VII, стр. 205).

Если революция, то социальная.

Известно, что русский человек вовсе не умерен, а расположен, напротив того, доходить в увлечениях своих до крайности. Если бы монархическая власть утратила бы свое безусловное значение, и если бы народ понял, что теперь уже правит им не сам Государь, а... для него ничего не значащие депутаты, то, может быт, скорее простолюдина всякой другой национальности, русский рабочий человек дошел бы до мысли о том, что нет больше никаких поводов повиноваться... Он... потребовал бы для себя как можно побольше земли и вообще собственности... За свободу же печати и парла­ментских прений он «е станет драться.

(Н. Бердяев: «Константин Леонтьев». Стр. 214).

В противовес социализму революционному — социализм царский: благоустроенный деспотизм.

Рабочий вопрос — вот тот путь, на котором мы должны опере­дить Европу и показать ей пример. Пусть то, что на Западе зна­чит разрушение — у славян будет творческим созиданием... На­роду нашему — утверждение в вере и вещественное обеспечение

215

нужнее прав и реальной науки... Иначе... социализм, рано или поздно, возьмет верх, но не в здоровой и безобидной форме новой и постепенной государственной организации, а среди потоков кро­ви и неисчислимых ужасов анархии... Надо стоять на уровне со­бытий, надо понять, что организация отношений между трудом и капиталом в том или другом виде есть историческая неизбежность...

Иногда я думаю, что какой-нибудь русский царь станет во главе социалистического движения и организует его, как Константин способствовал организации Христианства. Но что значит «органи­зация»? Организация значит принуждение, значит — благоустро­енный деспотизм, значит — узаконение хронического, постоянного, искусно и мудро распределенного насилия над личной волей граж­дан... организовать такое сложное, прочное и новое рабство едва ли возможно без помощи мистики.

(Из письма 1890 г. Н. Бердяев: «Конст. Леонтьев», стр. 217).

Приближение к народному стилю.

Нам нужно вовсе не смешение с народом, а сходство с ним. ...Спасение наше не в практическом, а в идеальном сближении с простолюдином нашим; т. е., говоря яснее и проще, в подражании мужику, в развитом восстановлении его идеалов, верных. и само­бытных, но загрубелых и потому не всегда ясных даже и ему са­мому. Вовсе не надо быть непременно равным во всем мужику, нет даже вовсе особенной нужды быть всегда любимым им и си­литься всегда самому любить его дружественно: надо любить его национально, эстетически, надо любить его стиль. Нужно быть с ним схожим в основах.

(«Как надо понимать сближение с народом?». 1880 г. Том VII, стр. 227).

Счастье безграмотности.

В России еще много безграмотных людей; в России много еще того, что зовут «варварством». И это наше счасте, а не горе. Не ужасайтесь, прошу вас; я хочу сказать только, что наш безграмот­ный народ более, чем мы хранитель народной физиономии, без ко­торой не может создаться своеобразная цивилизация.

Если мы допустим, что великому народу не стоит жить только в виде большого государства, и что ему должно иметь хоть сколько-нибудь свою культуру, то из этого будет ясно, что надо самой жизни быть своеобразной.

Дорожить своей исторической физиономией.

Если же жизнь должна быть своеобразна, — а своеобразие со­

216

хранилось в нашем народе лучше, чем в нашем высшем и ученом обществе, то надо дорожить этим своеобразием и не обращаться с ним торопливо, дабы не погубить своей исторической физиономии, не утратить исторических прав на жизнь и духовный перевес над другими...

Я думаю, что даже и теперь усердствовать с просвещением на­рода вовсе нет нужды.

(«Грамотность и народность». 1870 г. Том IV, стр. 23, 55).

Любовь не ко всякой России.

Избави Боже большинству русских дойти до того, до чего, шаг за шагом, дошли уже многие французы, т. е. до привычки служить всякой Франции и всякую Францию любить!... На что нам Россия не Самодержавная и не Православная?

На что нам такая Россия, в которой в самых глухих селах утра­тились бы последние остатки народных преданий?...

Страх дурной и страх добрый.

Такой России служить или такой России подчиняться можно разве по нужде и дурному страху (я говорю дурному, ибо есть страх добрый, честный и высокий, страх полурелигиозный, раство­ренный любовью, тот род страха, который ощущает и теперь еще истинный русский при одном имени русского Царя.

(«Г-н Катков и его враги на празднике Пушкина». 1880 г. Том VII, стр. 206-207).

«Розовое» христианство Достоевского.

Из этой речи на празднике Пушкина для меня, по крайней мере, (признаюсь) совсем неожиданно оказалось, что г. Достоевский, подобно великому множеству европейцев и русских всечеловеков, все еще верит в мирную и кроткую будущность Европы и радуется тому, что нам, русским, быть может, и скоро, придется утонуть и расплыться бесследно в безличном океане косомополитизма.

...Слишком розовый оттенок, вносимый в христианство этою речью г. Достоевского, есть новшество по отношению к Церкви, от человечества ничего особенно благотворного в будущем не жду­щей; но этот оттенок не имеет в себе ничего — ни особенно рус­ского, ни особенно нового по отношению к преобладающей евро­пейской мысли XVIII и XIX веков.

Ненависть к современной Европе.

Как мне хочется",... в ответ на странное восклицание г. Достоев-

217

ского: «О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! »— воскликнуть не от лица всей России, но гораздо скромнее, прямо от моего лица и от лица немногих мне сочувствующих: — «О, как мы ненавидим тебя, современная Европа, за то, что ты погубила у себя самой всё великое, изящное и святое, и уничтожаешь и у нас, несчастных, столько драгоценного твоим заразительным ды­ханием!...

(«О всемирной любви». Речь Ф. М. Достоевского на Пушкин­ском празднике. 1880 г. Том VIII, стр. 199-200 и 212).

Разочарование в России. Лечение кровавой ванной.

Хваленая молодость России... Я, признаюсь, за последние годы, совершенно разочаровался в моей отчизне и вижу, напротив, ка­кую-то дряхлость ума и сердца... не столько в отдельных лицах, сколько в том, что зовут Россия. Чтобы она немного помолодела... боюсь сказать, что нужно... быть может целый период внешних войн и кровопролитий... Надо приостановить надолго эту разъ­едающую1, внутреннюю практическую лихорадку.

Разочарование в славянофилах.

Я... понял, что на почве государственной, чисто политической и даже (вот что неожиданнее!) и даже на почве церковной я со слишком либеральными московскими славянофилами никогда не сой­дусь. Ибо я убедился и узрел очами своими, что если снять с них пестрый бархат и парчу бытовых идеалов, то окажется под этим приросшее к телу их обыкновенное, серое, буржуазное либераль­ничанье, ничем существенным от западного эгалитарного свободо-поклонства не разнящееся.

Разочарование в русском прошлом и настоящем.

...Если уж искать у нас оригинальности (увы! с фонарем или микроскопом!) то скорее все-таки в прошлом нашем, как оно ни было бесцветно сравнительно с прошедшим миров истинно-куль­турных, а никак не в настоящем и не в близком будущем...

...Увы! до Петра I мы были слишком похожи на Византию, с Александра Н-го мы становимся слишком похожи на Европу,... на какую-то средне-пропорциональную Европу... Конечно, на нечто еще более нынешнего Запада опошленное и бесцветное...

(«Моя литературная судьба». «Литерат. Наследство», № 22-24, стр. 431, 441 и 448).

218

Покорность отчаяния.

И христианская проповедь, и прогресс Европы совокупными усилиями стремятся убить эстетику жизни на земле, т.е. самую жизнь… Что делать?  Христианству должны мы помогать даже в' в ущерб любимой нами эстетики...

Не будет русско-славянской культуры.   

    При всем моем желании думать так, как думал я прежде, - начинаю все больше и больше колебаться. Горькие и почти насмешливые слова Влад. Соловьева «Русская цивилизация – есть цивилизация европейская» — беспрестанно вспоминаются мне в моем одиночестве... А что, если с этой стороны Соловьев видит дело вернее нас; что, если мы хотим верить тому, что нам приятно нам приятно и ослепляемся?...                                            

   Будет ли еще вообще новая, вполне независимая, полная, оригинальная культура на земном шаре, — и это вопрос. Допустивши даже, что будет еще (до неизбежного и надвигающего светопреставления) один или два новых культурных ***, мы все-таки не имеем еще через это право надеяться, что этот новый культурный тип непременно осуществится весьма уже старой Россией и ее славянскими единомышленниками... отчасти переходящими прямо из свинопасов в либеральных буржуа, отчасти  давно уже  насквозь пропитанных европеизмом.

   (Статьи 1890-91 г. Том VII, стр. 518 и сл.).

Россия - приговорена.

...Иное дело верить в идеал и надеяться на его осуществление; и иное дело любить этот самый идеал. Можно любить и  безнадежно больную мать; можно, даже и весьма страстно желая культурного выздоровления России, — утратить, наконец, веру в это выздоровление…

Петербургская Россия, эта мещанская современная Европа, сама трещит везде по швам, и внимательно разумеющее ухо слышит этот треск ежеминутно и понимает его ужасное значение!

Статья 1890 г.

Путь антихристу.

И на небе нет и не будет равенства ни в наградах, ни в наказаниях, - и на земле всеобщая равноправная свобода есть ничто иное, как уготовление пути антихристу.

Не родит ли Россия антихриста?

   Русское общество, и без того довольно эгалитарное по привыч-

219

кам, помчится еще быстрее всякого другого по смертному пути всесмешения и — кто знает? — подобно евреям, не ожидавшим, что из недр их выйдет Учитель новой веры, — и мы, неожиданно, из наших государственных недр, сперва бессословных, а потом бес­церковных или уже слабо церковных, — родим антихриста. («Из писем к Александрову». Н. Бердяев, стр. 209-212).

220