13776 работ.
A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z Без автора
Жаба С., Русские мыслители о России и человечестве. К. Н. Леонтьев
КОНСТАНТИН НИКОЛАЕВИЧ ЛЕОНТЬЕВ
(13. I. 1831 — 12. XI, 1891).
К. Леонтьев считал себя последователем Данилевского. На самом деле, он, был совершенным «одиночкой», своеобразным, красочным явлением. Крайний реакционер, сторонник деспотизма, рабства, всемерного неравенства — он нисколько не политик, не общественный деятель. Он не защищает ничьих политических и социальных интересов. Эстет и романтик, он оценивает явления общественные — исходя из своего переживания красоты. Ему, естественнику и медику по образованию, кажется, что он нашел закон развития организмов, в том числе и общественных: первичная простота, последующая цветущая сложность, конечное смешение. Он клеймит либерально-эгалитарный процесс развития, как процесс предсмертного разложения и превозносит многоцветную сложность обществ былых времен, как апогей развития. Но «закон развития» для него лишь неосознанный предлог для эстетической оценки. Современный буржуа-мещанин вызывает в нем гнев и отвращение. Он высоко ставит Герцена за критику европейского мещанства (но лишь за это!). Он отдыхает душой на живописных образах прошлого на красочном быте восточных стран, на своеобразии русских простолюдинов. Он считает идеи свободы, общего благоденствия и т. п. — вреднейшим, разлагающим ядом и, лично добрый человек, превозносит бесчувствие и жестокость государства. Глубоко верующий христианин, он влечется лишь к «византийскому» православию, религии личного спасения, чуждой социального устроения. Православие Достоевского или В. Соловьева — для него не подлинное, «розовое».
После трудной и печальной юности, К. Леонтьев обретает (с 1863 г.) радостную пору своей жизни, на консульской службе в живописной Турции того времени. Здесь же, в 1871 г., его настигает духовный кризис, приведший его к вере, к православию, к будущему монашеству.
205
Он принужден оставить службу: в борьбе болгарской церкви с Вселенским Престолом он, разумеется, против «демократических» болгар за «аристократических» греков Фанара. Здесь дело не в народности: Греция, подражающая Западу, ему так же противна, как и будущая Болгария. И славянские народы для него — народы обуржуазившиеся. Миссия России: освободив их, поработить их себе, создать новую империю и новую культуру, основанную на суровом, многосложном неравенстве. Немудрено, что славянофилы отказываются от него, а он разочаровывается в них. Это происходит уже в России, куда он возвращается с главным трудом своей жизни: «Византизм и Славянство». (Его перу принадлежат также многочисленные беллетристические произведения, журнальные и газетные статьи).
Он остается всем чужд, никем не понят.
Наблюдая быструю «демократизацию» России, он теряет веру в ее миссию, в ее будущее. Христианство его, основанное скорее на страхе, чем на любви, исполненное фатализма, питает в нем эсхатологические предчувствия. Чувствуя приближение катастрофы, надвигающейся на Россию, прозревая грядущий по-революционный строй ее, он вопрошает, полный отчаяния, не суждено ли русскому народу породить антихриста...
Последние его годы скрашены общением с В. Соловьевым и Розановым, но Соловьев сперва причиняет ему страдания, подрывая в нем веру в своеобразие России, а затем, вдвойне — своим «гуманитарным», «эгалитарным» христианством — и он рвет с ним.
За два месяца до смерти, он принимает тайный постриг и умирает, как жил, духовно одиноким.
Бердяев говорит о К. Леонтьеве: «Он один из самых блестящих русских умов. Если Данилевского можно считать предшественником Шпенглера, то К. Леонтьев — предшественник Ницше. Неустанное размышление о расцвете и упадке обществ и культур, резкое преобладание эстетики над этикой, биологические основы философии истории и социологии, аристократизм, ненависть к либерально-эгалитарному прогрессу демократии, amor fati—всё это черты, роднящие Леонтьева с Ницше... В' отличие от славянофилов, ои совсем не верил в свободу духа. Человеческая свобода для него не действует в истории. Леонтьев совсем не метафизик, он натуралист и эстет... Он реакционер-романтик, который не верит в возможность остановить процесс разложения и гибели красоты...».
206
Константин Леонтьев.
Триединый процесс развития.
Процесс развития в... органической жизни значит вот что: Постепенное восхождение от простейшего к сложнейшему, постепенная индивидуализация, обособление, с одной стороны — от окружающего мира, а с другой стороны •— от сходных и родственных явлений.
Постепенный ход от бесцветности, от простоты — к оригинальности и сложности.
Постепенное осложнение элементов составных, увеличение богатства внутреннего и в то же время постепенное укрепление единства.
Так что высшая точка развития не только в органических телах, но и вообще в органических явлениях, есть высшая степень сложности, объединенная некиим внутренним деспотическим единством.
(Том V, стр. 188-189).
...Если дело идет к смерти, начинается упрощение организма...
Перед окончательной гибелью, индивидуализация, как частей, так и целого, слабеет. Гибнущее становится и однообразнее внутренне, и ближе к окружающему миру, и сходнее с родственными, близкими ему, явлениями (т. е. свободнее).
Всё в начале просто, потом сложно, потом вторично упрощается, сперва уравниваясь и смешиваясь внутренно, а потом еще более упрощаясь отпадением частей и общим разложением...
...Этот триединый процесс свойствен не только тому миру, который зовется собственно органическим... Он ясен в ходе развития искусств, музыкальных и архитектурных стилей... и, наконец, в жизни племен, государственных организмов и целых культурных миров. (Том V, стр. 191-193).
(«Византизм и Славянство». 1875 г. Глава VI: «Что такое процесс развития?»).
Эгалитарно-либеральный процесс разложения.
Тот, кто хочет быть истинным реалистом,... должен бы рассматривать и общества человеческие с подобной точки зрения. Но обыкновенно делается не так. Свобода, равенство, благоденствие (особенно это благоденствие!) принимаются какими-то догматами веры, и уверяют, что это очень рационально и научно!
Да кто же сказал, что это правда!
...Эгалитарно-либеральный процесс есть антитеза процессу развития... Прогресс,... борющийся против всякого деспотизма, — сословий, цехов, монастырей, даже богатства и т. п., есть ни что иное
207
как процесс разложения, процесс того вторичного упрощения целого и смешения составных частей, о котором я говорил выше...
Против «сантиментальности»: страдание — закон жизни.
Какое дело честной исторической реальной науке до неудобств, до потребностей, до деспотизма, до страданий?
К чему эти не научные сантиментальности, столь выдохшиеся в наше время, столь прозаические, — в добавок, столь бездарные?
Какое мне дело, в более или менее отвлеченном исследовании, не только до чужих, но и до собственных неудобств, до моих собственных стонов и страданий?
...Страдания сопровождают одинаково и процесс роста и развития, и процесс разложения. Всё болит у древа жизни людской... Статистики нет никакой для субъективного блаженства отдельных лиц, никто не знает, при каком правлении люди живут приятнее.
(«Византизм и Славянство». Глава VII: «О государственной форме». Том V, стр. 199-203).
Ложь благоденствия и правды на земле.
Благоденствие земное — вздор и невозможность; царство равномерной и всеобщей человеческой правды на земле — вздор и даже обидная неправда, обида лучшим. Божественная истина Евангелия земной правды не обещала, свободы юридической не проповедывала, а только нравственную, духовную свободу, доступную и в цепях. Мученики за веру были при турках; при бельгийской конституции едва-ли будут и преподобные.
(«Письма отшельника». 1879 г. Том V, стр. 360-361).
Когда прогрессисты правы.
До времен Цезаря,... св. Константина,... Людовика XIV... Фридриха II... и т. п., все прогрессисты правы, нее охранители неправы. Прогрессисты тогда ведут нацию к цветению и росту...
После цветущей и сложной эпохи, как только начинается процесс вторичного упрощения и смешения контуров.... все прогрессисты становятся неправы...
До дня цветения лучше быть парусом или паровым котлом; после этого невозвратного дня достойнее быть якорем и тормазом.
(«Византизм и Славянство». Глава VII. Том V, стр. 200).
Пошлость будущего человечества.
Образ будущего, мелкоученого, поверхностно мыслящего и трудового человечества был бы вовсе и не прекрасен, и не достоин!
208
Да и то еще вопрос: будет ли счастливо подобное человечество-?
Не будет ли оно нестерпимо тосковать и скучать?
Борьба против нее.
Нет, я вправе презирать такое бледное и недостойное человечество, - без пороков, правда, но и без добродетелей, - и не хочу ни шагу сделать для подобного прогресса! И даже больше: если у меня нет власти, я буду страстно мечтать о поругании идеала всеобщего равенства и всеобщего безумного движения; я буду разрушать такой порядок, если власть имею, ибо я слишком люблю человечество, чтобы желать ему такую спокойную, быть может, но пошлую и унизительную будущность!
«Быть может», я сказал... Нет, нет, я ошибся!
Быть не может, чтобы человечество стало так отвратительно счастливо...
(«Два представителя индустрии». 1883 г. Т. VII, стр. 469-470).
Красота и героизм прошлого — для торжества буржуазии наших дней?
Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать что Моисеи всходил на Синай, что эллины строили свои изящные Акрополи, римляне вели Пунические воины, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы "индивидуально" и "коллективно" на развалинах всего этого прошлого величия?...
-
Стыдно было бы за человечество, если бы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки!
(«Письма о восточных делах». 1882-83 г. Глава VI. «Какие сочетания обстоятельств нам выгоднее всего?" Том V, стр. 426).
Должная жестокость государства.
Есть люди очень гуманные, но гуманных государств не бывает... Правда. и они организмы, но другого порядка; они суть идеи, воплощенные в известный государственный строй. У идей нет гуманного сердца. Идеи неумолимы и жестоки, ибо они суть ничто иное, как ясно или смутно сознанные законы природы и истории...
Государство обязано всегда быть грозным, иногда жестоким и безжалостным, потому что общество всегда и везде слишком под-
209
вижно, бедно мыслью и слишком страстно... Дисциплина национальных нравов для общества спасительнее самых привлекательных качеств общечеловеческой нравственности. (Статья 1880 г. Том VII, стр. 66).
Неизбежность насилия.
Нет, нет, вывести насилие из исторической жизни, это то же, что претендовать выбросить один из основных цветов радуги жизни космической. Этот цвет, эта великая категория жизни придет в новой и сильнейшей форме. Чума почти исчезнет, чтобы дать место холере.
Византизм — создатель России.
Сила наша, дисциплина, история просвещения, поэзия, одним словом, все живое у нас сопряжено с родовой Монархией нашей, освященной Православием, которого мы естественные наследники и представители во вселенной.
Византизм организовал нас, система византийских идей создала величие наше, сопрягаясь с нашими патриархальными, простыми началами... Византийский дух, византийские начала и влияния, как сложная ткань нервной системы, проникают насквозь весь великорусский общественный организм.
Византизм дал нам всю силу нашу в борьбе с Польшей, со Шведами, Францией и Турцией. Под его знаменем, если будем ему верны, мы, конечно, будем в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы, если бы она, разрушивши у себя все благородное, осмелилась когда-нибудь и нам предписать гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости!
(«Византизм и Славянство». Глава II: «Византизм в России», Том V, стр. 145, 139, 137).
Византизм — сила России. Русский ренессанс.
Нашу эпоху возрождения,... начало нашего более сложного и органического цветения, наше, так сказать, единство в многообразии надо искать в XVII веке, во время Петра 1-го...
Европейские влияния... в XVII и потом в XVIII веке играли ту же роль (хотя и действовали гораздо глубже), какую играли Византия и древний эллинизм в XV и XVI веке, на Западе.
(«Византизм и Славянство». Глава I. «Византизм древний». Том V, стр. 116-117).
210
Прогрессивность Петра и Екатерины.
Деспотизм Петра был прогрессивный и аристократический, в смысле... расслоения общества. Либерализм Екатерины имел решительно тот же характер. Она вела Россию к цвету, к творчеству и росту. Она усиливала неравенство. Вот в чем ее главная заслуга. Она охраняла крепостное право (целость мира, общины поземельной)... и, с другой стороны, давала льготы дворянству, уменьшала в нем служебный смысл и потому возвышала естественно аристократические его свойства — род и личность...
(«Византизм и Славянство». Глава II. Том V, стр. 134).
Польза крепостного права.
Крепостное право было в свое время великим и спасительным для России учреждением. Только с утверждением этого особого рода феодализма, вызванного необходимостью стянуть, расслоить, и этим дисциплинировать слишком широкую и слишком однообразную Россию, государство наше начало расти...
(«Чем и как либерализм наш вреден». 1880 г. Том VII, стр. 195).
Что такое Византизм.
Однако... основы нашего, как государственного, так и домашнего быта остаются тесно связаны с Византизмом. Что такое Византизм?
Византизм есть прежде всего особого рода... культура, имеющая свои отличительные признаки...
Византизм в государстве значит — самодержавие. В религии он значит Христианство с определенными чертами, отличающими его от Западных Церквей, от ересей и расколов. В нравственном мире мы знаем, что византийский идеал не имеет того высокого и во многих случаях крайне преувеличенного понятия о земной личности человеческой, которое внесено в историю германским феодализмом; знаем наклонность византийского нравственного идеала к разочарованию во всем земном, в счастьи, в устойчивости нашей собственной чистоты, в способности нашей к полному нравственному совершенству здесь', долу. Знаем, что византизм (как и вообще Христианство) отвергает всякую надежду на всеобщее благоденствие народов; что он есть сильнейшая антитеза всечеловечества в смысле земного всеравенства, земной всесвободы, земного всесовершенства и вседовольства.
(«Византизм и Славянство». Глава I. Том V, стр. 110-111).
Опасность для России.
Изменяя, даже в тайных помыслах наших, этому византизму, мы
211
погубим Россию. Ибо тайные помыслы, рано или поздно, могут найти себе случай для практического выражения.
Увлекаясь то какой-то холодной и обманчивой тенью скучного, презренного мирового блага, то одними племенными односторонними чувствами, мы можем неисцелимо и преждевременно расстроить организм нашего Царства, могучий, но все же способный, как и все живое, к болезни и даже разложению, хотя бы и медленному.
Вред идеи национальностей.
Идея... национальностей... в нынешнем модном виде, есть ничто иное, как тот же либеральный демократизм, который давно уже трудится над разрушением великих культурных миров Запада.
Идея национальностей чисто племенных... есть идея, в сущности, вполне космополитическая, анти-государственная, противурелиги-озная, имеющая в себе много разрушительной силы и ничего не созидающая, наций культурно не обособляющая; ибо культура есть ничто иное, как своеобразие (китаец и турок поэтому, конечно, культурнее бельгийца и швейцарца!); а своеобразие ныне почти везде гибнет преимущественно от политической свободы. Индивидуализм губит индивидуальность людей, областей и наций.
(«Византизм и Славянство». Глава II. Том V, стр. 145, 147).
Национализм — космополитичен, губителен для личности и народа.
Многие... не понимают даже разницы между юридической свободой лица и развитием личности, которая возможна и при рабстве, — и не только в рабовладельце, но и в самом рабе... Государственная независимость и племенное объединение погубили везде умственную и бытовую независимость и способствовали скорейшему претворению наций, областей, городов, умов, обычаев, мод, построек в один и тот же европейский или даже космополитический тип. Что же тут общего между свободой лица и развитием личности в народе и отдельных людях, — между объединением Германии, например, и ее культурно-национальным своеобразием?... Разве то, что первое убило второе?
(«Сквозь нашу призму». 1880 г. Том VII, стр. 565).
Конституция вреднее бунта.
Никакое польское восстание, никакая пугачевщина не могут повредить России так, как могла бы ей повредить очень мирная, очень законная демократическая конституция.
212
Революции творческие и разрушительные.
Все почти большие бунты наши... носили на себе своеобразную печать лже-легитимизма, т. е. того же родового и религиозного монархического начала... Это же начало служит знаменем бунтам? Да! Это так, и это еще не великое несчастие. Без великих потрясений не может прожить ни один великий народ. Но есть разные волнения. Есть волнения во время, ранние, и есть волнения не во время, поздние. Ранние способствуют созиданию, поздние ускоряют гибель народа и государства.
Протестантская ранняя революция Англии создала ее величие, укрепила ее аристократическую конституцию. А якобинская п о зд н я я революция французов стала залогом их падения.
(«Византизм и Славянство». Глава VI. Том V, стр. 141, 139, 140).
Миссия России.
Россия — не просто государство. Россия, взятая во всецело-сти со всеми своими азиатскими владениями, это —- целый мир особой жизни, не нашедшей еще себе своеобразного стиля культурной государственности.
Поэтому, не изгнание только турок из Европы и не эмансипация только славян и даже не образование зо что бы то ни стало из всех славян, и только из славян, племенной конфедерации должны мы иметь в виду, а нечто более широкое и по мысли более независимое.
...Раз вековой сословно-корпоративный строй жизни разрушен эмансипационным процессом, — новая прочная организация на старой почве и из одних старых элементов становится невозможной. Нужен крутой поворот, нужна новая почва, новые перспективы, а главное — необходим новый центр, новая культурная столица.
...Поворотным пунктом для нас, русских, должно быть взятие Царь-града и заложение там основ новому культурно-государственному зданию.
...Нам, русским, надо совершенно сорваться с европейских рельсов и, выбрав совсем новый путь, — стать, наконец, во главе умственной и социальной жизни человечества.
(«Византизм и Славянство». Глава VIII. Том V, стр. 441).
Буржуазность славян.
Наши западные и южные единоплеменники гораздо более нас похожи всеми своими добродетелями и пороками на европейских буржуа самого среднего пошиба. В этом смысле, т. е. в смысле психического, бытового и умственного своеобразия, славяне го
213
раздо менее культурны, чем мы. Ибо... под словом культура я понимаю... лишь цивилизацию свою по источникам, мировую ло преемственности и влиянию.
Польза туранской прививки.
Только из более восточной, из более, так сказать, туранской нации в среде наций может выйти нечто от Европы независимое; без этого азиатизма влияющей на них России все остальные славяне очень скоро стали бы самыми плохими из континентальных европейцев и больше ничего. Для такой жалкой цели не стоило бы ни им «свергать иго», ни нам предпринимать для них самоотверженные крестовые походы...
Приходится освободить славян.
Конечно, мы славян освободим; это необходимо; это неизбеж но, обстоятельства... заставят нас сделать это... Никакие коалиции нас не удержат, никакая Германия с своими шульмейстерами не воспрепятствует этому. Даже побеждая славян на поле битвы, она будет побеждена политически, фаталистически уничтожена... Судьбы исторические должны свершиться, вопреки человеческим соображениям...
Установление хронического деспотизма.
И чем скорее мы развяжемся с этим необходимым и, Бог даст, последним эмасипационным делом, тем скорее можно будет приступить к действиям созидающим, устрояющим, т. е. ограничивающим (не власть, конечно, а свободу!), —- одним словом к организации, которая есть ничто иное, как хронический деспотизм, всеми, более или менее, волей или неволей, по любви или из страха, из выгод или из самоотвержения признаваемый и терпимый, в Еысшей степени неравномерный и разнообразный деспотизм; постоянная и привычная принудительность всего строя жизни, а не преходящие и неверные принуждения одной только администрации.
Грядущий деспотический строй в Европе.
XIX век близится к концу своему. Назревает что-то новое, по мысли отходящему веку враждебное, хотя из него же органически истекшее.
(«Письма о восточн. делах». 1882 г. Глава II. Т. V, стр. 386-392).
Тот слишком подвижный строй, который придал всему человечеству эгалитарный и эмансипационный прогресс XIX века, очень
214
непрочен и, несмотря на все временные и благотворные усилия консервативной реакции, должен привести или ко всеобщей катастрофе, или к более медленному, но глубокому перерождению... на совершенно новых и вовсе уж не либеральных, а, напротив, того, крайне стеснительных и принудительных началах. Быть может явится рабство в новой форме, вероятно — в виде жесточайшего подчинения лиц мелким и крупным общинам, а общин — государству. Будет новый феодализм, — феодализм общин, в разнообразные и неравноправные отношения между собой и ко власти общегосударственной поставленных.
...Я в этом уверен, я готов пророчествовать это.
(«Чем и как либерализм нам вреден?» 1880 г. Т. VII, стр. 186).
Из русской революции выйдут суровейшие порядки.
Если бы русский народ доведен был преступными замыслами, дальнейшим подражанием Западу или мягкосердечным потворством до состояния временного безначалия, то именно те крайности и те ужасы, до которых он дошел бы со свойственным ему молодечеством, духом разрушения и страстью к безумному пьянству, разрешились бы опять по его же собственной воле такими суровыми порядками, каких мы еще и не видывали, быть может!
(«Катков и его враги на празднике Пушкина». 1880 г. Том VII, стр. 205).
Если революция, то социальная.
Известно, что русский человек вовсе не умерен, а расположен, напротив того, доходить в увлечениях своих до крайности. Если бы монархическая власть утратила бы свое безусловное значение, и если бы народ понял, что теперь уже правит им не сам Государь, а... для него ничего не значащие депутаты, то, может быт, скорее простолюдина всякой другой национальности, русский рабочий человек дошел бы до мысли о том, что нет больше никаких поводов повиноваться... Он... потребовал бы для себя как можно побольше земли и вообще собственности... За свободу же печати и парламентских прений он «е станет драться.
(Н. Бердяев: «Константин Леонтьев». Стр. 214).
В противовес социализму революционному — социализм царский: благоустроенный деспотизм.
Рабочий вопрос — вот тот путь, на котором мы должны опередить Европу и показать ей пример. Пусть то, что на Западе значит разрушение — у славян будет творческим созиданием... Народу нашему — утверждение в вере и вещественное обеспечение
215
нужнее прав и реальной науки... Иначе... социализм, рано или поздно, возьмет верх, но не в здоровой и безобидной форме новой и постепенной государственной организации, а среди потоков крови и неисчислимых ужасов анархии... Надо стоять на уровне событий, надо понять, что организация отношений между трудом и капиталом в том или другом виде есть историческая неизбежность...
Иногда я думаю, что какой-нибудь русский царь станет во главе социалистического движения и организует его, как Константин способствовал организации Христианства. Но что значит «организация»? Организация значит принуждение, значит — благоустроенный деспотизм, значит — узаконение хронического, постоянного, искусно и мудро распределенного насилия над личной волей граждан... организовать такое сложное, прочное и новое рабство едва ли возможно без помощи мистики.
(Из письма 1890 г. Н. Бердяев: «Конст. Леонтьев», стр. 217).
Приближение к народному стилю.
Нам нужно вовсе не смешение с народом, а сходство с ним. ...Спасение наше не в практическом, а в идеальном сближении с простолюдином нашим; т. е., говоря яснее и проще, в подражании мужику, в развитом восстановлении его идеалов, верных. и самобытных, но загрубелых и потому не всегда ясных даже и ему самому. Вовсе не надо быть непременно равным во всем мужику, нет даже вовсе особенной нужды быть всегда любимым им и силиться всегда самому любить его дружественно: надо любить его национально, эстетически, надо любить его стиль. Нужно быть с ним схожим в основах.
(«Как надо понимать сближение с народом?». 1880 г. Том VII, стр. 227).
Счастье безграмотности.
В России еще много безграмотных людей; в России много еще того, что зовут «варварством». И это наше счасте, а не горе. Не ужасайтесь, прошу вас; я хочу сказать только, что наш безграмотный народ более, чем мы хранитель народной физиономии, без которой не может создаться своеобразная цивилизация.
Если мы допустим, что великому народу не стоит жить только в виде большого государства, и что ему должно иметь хоть сколько-нибудь свою культуру, то из этого будет ясно, что надо самой жизни быть своеобразной.
Дорожить своей исторической физиономией.
Если же жизнь должна быть своеобразна, — а своеобразие со
216
хранилось в нашем народе лучше, чем в нашем высшем и ученом обществе, то надо дорожить этим своеобразием и не обращаться с ним торопливо, дабы не погубить своей исторической физиономии, не утратить исторических прав на жизнь и духовный перевес над другими...
Я думаю, что даже и теперь усердствовать с просвещением народа вовсе нет нужды.
(«Грамотность и народность». 1870 г. Том IV, стр. 23, 55).
Любовь не ко всякой России.
Избави Боже большинству русских дойти до того, до чего, шаг за шагом, дошли уже многие французы, т. е. до привычки служить всякой Франции и всякую Францию любить!... На что нам Россия не Самодержавная и не Православная?
На что нам такая Россия, в которой в самых глухих селах утратились бы последние остатки народных преданий?...
Страх дурной и страх добрый.
Такой России служить или такой России подчиняться можно разве по нужде и дурному страху (я говорю дурному, ибо есть страх добрый, честный и высокий, страх полурелигиозный, растворенный любовью, тот род страха, который ощущает и теперь еще истинный русский при одном имени русского Царя.
(«Г-н Катков и его враги на празднике Пушкина». 1880 г. Том VII, стр. 206-207).
«Розовое» христианство Достоевского.
Из этой речи на празднике Пушкина для меня, по крайней мере, (признаюсь) совсем неожиданно оказалось, что г. Достоевский, подобно великому множеству европейцев и русских всечеловеков, все еще верит в мирную и кроткую будущность Европы и радуется тому, что нам, русским, быть может, и скоро, придется утонуть и расплыться бесследно в безличном океане косомополитизма.
...Слишком розовый оттенок, вносимый в христианство этою речью г. Достоевского, есть новшество по отношению к Церкви, от человечества ничего особенно благотворного в будущем не ждущей; но этот оттенок не имеет в себе ничего — ни особенно русского, ни особенно нового по отношению к преобладающей европейской мысли XVIII и XIX веков.
Ненависть к современной Европе.
Как мне хочется",... в ответ на странное восклицание г. Достоев-
217
ского: «О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! »— воскликнуть не от лица всей России, но гораздо скромнее, прямо от моего лица и от лица немногих мне сочувствующих: — «О, как мы ненавидим тебя, современная Европа, за то, что ты погубила у себя самой всё великое, изящное и святое, и уничтожаешь и у нас, несчастных, столько драгоценного твоим заразительным дыханием!...
(«О всемирной любви». Речь Ф. М. Достоевского на Пушкинском празднике. 1880 г. Том VIII, стр. 199-200 и 212).
Разочарование в России. Лечение кровавой ванной.
Хваленая молодость России... Я, признаюсь, за последние годы, совершенно разочаровался в моей отчизне и вижу, напротив, какую-то дряхлость ума и сердца... не столько в отдельных лицах, сколько в том, что зовут Россия. Чтобы она немного помолодела... боюсь сказать, что нужно... быть может целый период внешних войн и кровопролитий... Надо приостановить надолго эту разъедающую1, внутреннюю практическую лихорадку.
Разочарование в славянофилах.
Я... понял, что на почве государственной, чисто политической и даже (вот что неожиданнее!) и даже на почве церковной я со слишком либеральными московскими славянофилами никогда не сойдусь. Ибо я убедился и узрел очами своими, что если снять с них пестрый бархат и парчу бытовых идеалов, то окажется под этим приросшее к телу их обыкновенное, серое, буржуазное либеральничанье, ничем существенным от западного эгалитарного свободо-поклонства не разнящееся.
Разочарование в русском прошлом и настоящем.
...Если уж искать у нас оригинальности (увы! с фонарем или микроскопом!) то скорее все-таки в прошлом нашем, как оно ни было бесцветно сравнительно с прошедшим миров истинно-культурных, а никак не в настоящем и не в близком будущем...
...Увы! до Петра I мы были слишком похожи на Византию, с Александра Н-го мы становимся слишком похожи на Европу,... на какую-то средне-пропорциональную Европу... Конечно, на нечто еще более нынешнего Запада опошленное и бесцветное...
(«Моя литературная судьба». «Литерат. Наследство», № 22-24, стр. 431, 441 и 448).
218
Покорность отчаяния.
И христианская проповедь, и прогресс Европы совокупными усилиями стремятся убить эстетику жизни на земле, т.е. самую жизнь… Что делать? Христианству должны мы помогать даже в' в ущерб любимой нами эстетики...
Не будет русско-славянской культуры.
При всем моем желании думать так, как думал я прежде, - начинаю все больше и больше колебаться. Горькие и почти насмешливые слова Влад. Соловьева «Русская цивилизация – есть цивилизация европейская» — беспрестанно вспоминаются мне в моем одиночестве... А что, если с этой стороны Соловьев видит дело вернее нас; что, если мы хотим верить тому, что нам приятно нам приятно и ослепляемся?...
Будет ли еще вообще новая, вполне независимая, полная, оригинальная культура на земном шаре, — и это вопрос. Допустивши даже, что будет еще (до неизбежного и надвигающего светопреставления) один или два новых культурных ***, мы все-таки не имеем еще через это право надеяться, что этот новый культурный тип непременно осуществится весьма уже старой Россией и ее славянскими единомышленниками... отчасти переходящими прямо из свинопасов в либеральных буржуа, отчасти давно уже насквозь пропитанных европеизмом.
(Статьи 1890-91 г. Том VII, стр. 518 и сл.).
Россия - приговорена.
...Иное дело верить в идеал и надеяться на его осуществление; и иное дело любить этот самый идеал. Можно любить и безнадежно больную мать; можно, даже и весьма страстно желая культурного выздоровления России, — утратить, наконец, веру в это выздоровление…
Петербургская Россия, эта мещанская современная Европа, сама трещит везде по швам, и внимательно разумеющее ухо слышит этот треск ежеминутно и понимает его ужасное значение!
Статья 1890 г.
Путь антихристу.
И на небе нет и не будет равенства ни в наградах, ни в наказаниях, - и на земле всеобщая равноправная свобода есть ничто иное, как уготовление пути антихристу.
Не родит ли Россия антихриста?
Русское общество, и без того довольно эгалитарное по привыч-
219
кам, помчится еще быстрее всякого другого по смертному пути всесмешения и — кто знает? — подобно евреям, не ожидавшим, что из недр их выйдет Учитель новой веры, — и мы, неожиданно, из наших государственных недр, сперва бессословных, а потом бесцерковных или уже слабо церковных, — родим антихриста. («Из писем к Александрову». Н. Бердяев, стр. 209-212).
220
Страница сгенерирована за 0.06 секунд !© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.