Феофан Затворник, свт Письма о духовной жизни. Письмо 9. Как возделывается истинная жизнь христианская. В область веры не должно вступать без смиренной покорности вере, с самонадеянной уверенностью все понять и объяснить.

Письмо девятое

Как возделывается истинная жизнь христианская. В область веры не должно вступать без смиренной покорности вере, с самонадеянной уверенностью все понять и объяснить. О зарождении умно-сердечной молитвы. Об охлаждениях. Влияние благодатного состояния на всю внутреннюю жизнь   

Положив рассмотреть свое новое состояние со стороны умовой, сердечной и деятельной, вот что говорит Сперанский в первом отношении:

«Рассматривая с некоторою строгостью сумму сведений, которыми обладаешь в этом состоянии, находишь, что все они сводятся к одной истине, а именно к той, что Иисус Христос в нас — истина, конечно, великая, но которая может остаться бесплодною, если она не обратится в чувство преобладающее и останется невозделанною».

Это он намекнул на то, как ум стоит в сердце пред Господом, в том убеждении или чувстве, что Он тут есть, видит, слышит и внимает. Возделывается это умным в сердце молитвенным обращением к Господу, пока это не станет преобладающим

334

чувством; а оно становится таковым вместе с зарождением того состояния, о котором идет речь. Вместе с этим, туман внутренний рассеивается, и там становится все светло от Господа созерцаемого, Который есть свет. Вот на это он и намекнул; а что далее следует, то относится к предыдущему состоянию искания и томления.

«В таком случае (то есть пока не возделано это умное видение Господа в сердце) все ограничивается чтениями, воспроизводящими пред нами ту же истину под разными точками зрения, то есть обращаешься постоянно в том же кругу мыслей, верных по сущности, но бесплодных в своем приложении».

Сознав, в чем существо жизни христианской, и не находя ее в себе, ум начинает работать, чтоб добиться до того, читает, размышляет, беседует. При этом та истина, что жизнь зависит от сочетания с Господом, представляется в разных видах и обсуждается, но все еще остается далекою от сердца, еще не ощущается; от того и плода не приносит. Мысли неудержимо бродят и колеблют нередко самые основания жизни. Главное, что в этом состоянии томит и тревожит, это то, что все истины веры, будучи содержимы только познавательною стороною, подвержены в ней нападению недоразумений, сомнений и неверия. Только когда преобладающим чувством станет ощущение спасения в Господе (что бывает современно

335

с зарождением состояния, о котором идет речь), истины святой веры начнут, одна за другою, переходить в сердце и, обращаясь в сок и кровь, отстранять наперед всякую возможность недоумений и сомнений. После сего можете слышать тысячи возражений, — сердце не поколеблется; ибо оно ощущает, что все воистину так есть, как исповедуется. До того же времени вот что бывает, как хорошо описывает далее Сперанский:

«Уверяешь себя, что все подвигаешься вперед, и, по естественному заблуждению, из разнообразия точек зрения заключаешь, что расширяешь и умножаешь свои сведения; между тем великие вопросы о воплощении, о страданиях, о смерти, о воскресении Иисуса Христа остаются неразрешимыми, или стараешься согласовать их посредством аллегорических толкований и систем, более или менее остроумных, и, если в конце концов еще не находишься погруженным в сомнения,— уверяешь себя, что ходишь в сумраке веры: это великое слово, дурно понятое и еще хуже приложенное, отвечает на все и успокаивает насчет всего».

Больше или меньше, но все испытывают это, особенно из тех, которые заняты науками и, следовательно, развивают в себе более познавательную сторону. Жалки все приемы для успокоения ума, придумываемые теми, которые вступают в область веры, без смиренной покорности

336

вере, с самонадеянною уверенностью все понять и уяснить! Недоумение за недоумением роится в уме, и сам же он спешит устранять их своими способами: но что ни придумывает — удовлетворения не встречает. И всегда будет так, пока сердце опытно не ощутит истинности всех истин святой веры. Тогда всем колебаниям и недоумениям конец; тогда душа успокоивается на лоне веры, и свет Божий прочно озаряет все внутреннее. Впрочем, об этом уже поминалось.

То же у Сперанского и в отношении к чувству: он только намекнул на то, что бывает в этом состоянии, а больше говорит о нем, как оно бывает в состоянии предыдущем. В этом состоянии в сердце теплится молитва и дает силу отражать все суетные приражения. И в предыдущем состоянии была молитва (трудовая), но сердце почти постоянно было холодно и разве-разве когда подвигалось на теплую и усердную молитву. Теперь, напротив,— теплота молитвенная не отходит, а только кое-когда нападает охлаждение, которое скоро прогоняется терпеливым пребыванием в порядках и занятиях, возбуждающих чувство. Есть большая разность и в отношениях сердца к суетным и страстным приражениям,— кто от них свободен! — но в предыдущем состоянии они входили в сердце, совосхищали его и будто силою брали сочувствие: от того хоть дел грешных не было и там, но сердце

337

редко оставалось свободным от осквернения соуслаждением греховным. И теперь подходят те же приражения; но у входа сердца неотходно стоит страж — внимание, и именем Господа Иисуса отражает сих врагов. И только когда-то, когда враг воровски успевает заронить сласть такую, которая, впрочем, тотчас замечается, извергается и очищается покаянием до того, что и следа се не остается. Таков обычный строй сердца в состоянии, о котором идет речь. Посмотрим теперь, что далее говорит Сперанский.

«Молитва становится кротче, или горячее, или независимее, то есть из словесной она обращается в умную».

Да, это так и есть. Обращается не в умную только, но вместе и сердечную, и становится умно-сердечною, или сердечно-умною. Сердце молится, и ум держит во внимании и молитве. Но что пред этим сказано: «Внимательное прилежание к благочестивому чтению естественным образом производит изменение в молитве», — то есть будто изменение в молитве происходит от внимательного чтения, — это сюда нейдет. Благочестивое чтение в предыдущем состоянии предрасполагает к молитве, или дает материал для нее: но в этом состоянии молитва держится сама, исходя из всего внутреннего строя и держась на нем. Тут она все держит и всему дает движение и жизнь — и чтению, и рассуждению помыслов,

338

и всякому благомыслию и благожеланию, ибо становится дыханием жизни духовной. Равным образом и то, что говорится вслед за тем, сказано так, что, скорее, идет к предыдущему состоянию, чем к этому. Именно, там сказано: «Вскоре настают охлаждения, уклонения и рассеянности, следовательно, и тревоги; знаешь, что это внутренние кресты, и стараешься нести их по мере сил; но не сможешь скрыть от себя и свою бедность благодатию, и все, что можешь сделать, это — не оставлять пути, по которому идешь. Гордость более, может быть, всякого другого побуждения удерживает нас на нем».

Охлаждения бывают и в этот период неотходной теплоты сердца от внутрь пребывания пред лицом Господа, но не характеризуют его. Они здесь случайны: тогда как в предыдущем состоянии, в переходном периоде искания, эти расхищения ума, блуждания помыслов, холодность или дебелость сердца постоянны. Только в минуты благодатного влечения внутрь улегаются волны мыслей, и умягчается немного сердце; но как только кончится это, опять начинается то же. И это до тех пор, пока не зародится настоящая внутренняя жизнь, первое благо которой есть неотходная теплота сердца и умирение помыслов. Испытывать это скорбно, но сил совладать собою все же нет; и ничего не остается, как, трудясь над собою по силе, терпеливо ждать,

339

когда присетит Господь. Надежда получить от милостивого Господа искомое и держит в начатом пути, но уж никак не гордость. Гордость отгоняет благодать Божию и причиняет отступление помощи свыше, могущее сопровождаться гибельными последствиями. Гордость может еще держать в исправности внешнее поведение; но чтоб она располагала к трудам на стяжание внутреннего совершенства — никогда! Напротив, при первом шаге внутрь, надо будет вооружиться на нее саму. А если этого не будет, то и успеха не будет, потому что гордость есть отрицание всякой помощи свыше; а без нее все наши усилия — ничто.

«При всем внутреннем убеждении, — говорится далее, — в обязанности смирения, на деле спотыкаешься на каждом шагу, и самый осторожный проводит жизнь, скорее, в том, что сознает свои падения, чем в том, что их избегает. Дорожишь всем, а между тем чувствуешь, что от всего следует отрешиться. Таким образом, относительно всех чувств, наиболее существенных для благочестия (говорю о молитве, о смирении и об отрешении), живешь почти в постоянном противоречии».

Обе эти черты — самомнение и дорожание всем — качествуют в предыдущем состоянии, — и не они одни, а и все прочие недобрые чувства

340

и страсти живут в сердце, там спрятаны и из него выходят, когда искушают. От того и противоречие или постоянный разлад с собою; ум и сознание требуют одного, а сердце держит свое. В состоянии же благодати или ощутимого богообщения все страстное и неправое извергается из сердца: там вселяется благодатный огнь и начинает пережигать все наше естество из средоточия его. Дурные помыслы и страсти уже не из сердца исходят, а нападают совне и искушают, ища пробраться опять внутрь, но всегда бывают отражаемы.

Что касается до указанных здесь чувств, то именно на совершенном их погашении и созидается истинно духовная, внутренняя жизнь. Только тогда, когда невозвратно отходит всякая самонадеянность и самоуверенность, эти чада гордости, всякое дорожание чем-либо и всякая надежда на что-либо, кроме Бога, — только тогда и открывается доступ к нам Божию вседействию, возжигающему в сердце огнь жизни о Господе.

Вот что, наконец, говорится о действиях: «Поведение, вообще, становится правильнее, совесть — чувствительнее; слабости представляются пороками, пороки — преступлениями».

Это решительно так. Неотходно стоя умом в сердце пред лицом Господа, человек всякое свое дело, и внутреннее и внешнее, со всеми соприкосновенностями, обсуждает так, чтоб оно вполне

341

было угодно Господу зримому. Страх Божий председатель в этом суде; рассуждение помыслов — делопроизводитель; совесть — судия, полагающий окончательное решение. Заседание этого внутреннего совета непрерывно. Потому-то у такого человека все дела совершаются не иначе, как по верному сознанию воли Божией на них велики ли они или малы. Ничто не делается как попало; внутри идет трезвенное и осмотрительное самоуправление. Господь, возобладавший сердцем, дает на то силу человеку. И он силен бывает не только противостоять внешним обстоятельствам, но и течению внутренних изменений и движений. Свойство Царствия Божия таково, что человек, возымевший Бога Царем своим, сам воцаряем бывает над собою и всею своею жизнью, и все обращает в способ богоугождения. А до этого что бывает?

«Не углубляешься, — пишет далее Сперанский, — достаточно в сердце; признаешь себя за великого грешника, но в то же время говоришь себе: “Таков человек”, и, обобщая, таким образом, свою испорченность, умаляешь ее хитрыми изворотами своего самолюбия, скрываешь ее от себя, и живительный огнь раскаяния лишь скользит по язве. Это самое плачевное заблуждение!»

Но как этому и быть иначе? Не установился внутри, ну и не видишь, что такое там деется и как деется. Там все течет само собою, без удержи

342

и самовластного направления, а вслед за тем и вовсе вне так делается, как поведут обстоятельства. От такого механизма жизни неправости не замечаются, разве уж резкие какие и большие, как бревно; а не будучи замечаемы, не вызывают раскаяния и заботы об исправлении, — и живет человек как живется. Хоть и положил он намерение жить, как следует, да совладать-то с собою сил не имеет.

Объяснив, какое влияние имеет благодатное состояние на все отправления внутренней жизни, Сперанский делает теперь общий из того вывод. Но как самое объяснение у него более уклонялось к предыдущему состоянию искания, так то же состояние характеризует и общий вывод.

«Подведем, — говорит он, — итоги: мало света, беспрестанное противоречие в чувствах, много нечистоты в действиях: таково это состояние, которое я называю состоянием томления. Томление — истинное ему название, ибо чувствуешь себя неспособным отступить, слишком слабым, чтоб идти вперед, и, однако ж, несчастным, оставаясь на месте. Сидя около купели, проводишь года, восклицая: “Человека не имам”. О, когда придет спасение Израилево, чтоб бросить нас в эту живительную купель! Каким образом Он, принятый нами в себя, дает нам томиться таким образом? Он внутри нас; но нас самих там нет. Итак, нужно нам туда вернуться. Довольно

343

читать — нужно действовать; довольно глядеть, как ходят другие, — надобно ходить самому».

К этим прекрасным мыслям и внушениям нечего прибавить. Хочешь внутренней жизни — войди внутрь. Но как войти — об этом мы поговорим в следующем письме.