Предмет познаний разума есть верховное Существо — Бог, с бесконечными Своими совершенствами, и Божественный, вечный порядок вещей, отражающийся как в нравственно-религиозном устройстве мира духовного, так и в сотворении и промышлении, или в устройстве тварей, и ходе происшествий и явлений природы и человечества. Все это предметы сокровенные, таинственные, и разум в истинном своем виде есть созерцатель таинств Божества, духа и мира вещественного.

Возможность такого ведения основывается на том, что дух наш сам из мира духовного и имеет к нему некоторое предрасположение, некоторое его чаяние и требование. Так, опыт показывает, что у нас есть потребность Божества, нравственного порядка, по-

290

рядка промышления, лучшей жизни вечной и прочего и есть общая вера во все сии предметы. Такие требования, верования, чаяния обыкновенно называются идеями, или неопределенным созерцанием чего-то лучшего по бытию и совершенствам, нежели то, что мы знаем вокруг себя. Сии идеи сколько уверяют, что дух наш из иного мира, столько же показывают, что он не лишен возможности познавать его.

Хорошо надо помнить, что из того, что у нас есть идеи, можно заключить только к возможности познания и созерцания мира невидимого, духовного, а не к действительности его, подобно тому как из присутствия зрительной силы в нашем глазе видна только возможность зреть вещи, а самое зрение подлежит своим условиям.

Кто считает идеи действительным созерцанием, тот делает большую ошибку. Идеи доказывают только, что есть невидимые вещи, подобно тому как требование пищи доказывает, что есть пища; а что такое те предметы, каковы они, где,— это еще надобно узнавать. Притом и сие указание на бытие невидимого мира не есть непосредственное, а посредственное, умозаключительное. Убедительно же оно по сильному только

291

его желанию, а не само по себе, так что, умали или уничтожь желание тех невидимых вещей, умалится или уничтожится и самое убеждение в бытии их.

В таком состоянии ведение духовное, или разум, находится во всяком человеке, приходящем в мир сей. Оно является в виде требований невидимого мира, сопровождающихся убеждением в действительном бытии его, но без действительного и верного о нем познания. Разум есть только зрительная духовного мира сила. Очевидно, что, для дальнейшего развития или размножения сего знания, необходимо упражнять сию силу зрения духовного действительным зрением, подобно тому как зрительная сила глаза упражняет и разнообразит опытность зрения нашего действительным зрением. А для сего необходимо входить с тем миром в непосредственное сношение и соприкосновение, как чувственный глаз входит в такое сношение с вещами чувственными, то есть необходимо быть в общении с Богом и миром духовным. Без сего общения ведение духовное навсегда в духе нашем останется в виде предположительного требования и никогда не взойдет на степень знания ясного, действительного, определенно-убедительного, подобно тому как

292

слепой, с закрытыми глазами, у которых не повреждена, однако ж, сила зрения, будет знать только, что верно есть светящиеся и освещаемые вещи, но знать их определенно не возможет, пока не откроются глаза его. Причина сему — падение в грех и пребывание в сем падении. Вместе с отпадением от Бога дух наш отпал от всего Божественного и духовного, не входит с Богом в непосредственное сношение, не видит Его, не созерцает, стал слеп для Него. Надобно возвратить его в прежнее состояние, чтоб он мог знать Его ясно и определенно. Если теперь сие условие может быть исполнено, только когда человек восприимет восстановительные силы в христианстве, то очевидно, что вне истинного христианства, деятельно усвояемого, разум слеп, не знает духовных вещей, а только требует знания их, имеет идеи о них, но неопределенные, неясные, предположительные.

Между тем предметы невидимого мира, по своей высоте и особенно по родству с нашим духом, не могут не занимать человека, не могут не возбуждать в нем желания разгадать их. Это всегда и есть. Редкая усыпленная душа не хочет узнать: что такое оный мир? Многие над тем трудятся. Какой же

293

плод сего труда? Если один путь к истинному его познанию — опыт духовный, от действительного вкушения вещей духовных, возможного для человека, восстановленного благодатию: то очевидно, что самодельное его познавание не должно обещать многого. Чтоб увериться в сем, стоит только посмотреть на способы, какие, вне истинного пути, употребляет для сего разум, оставленный себе. Из них известны два: один состоит в умозаключительном восходе от низшего к высшему; другой надеется на уяснение идей механическим переходом их от одной силы к другой внутри нас. В том и другом сознается неясность и неполнота духовного ведения и решается вопрос: как уяснить и пополнить сие знание?

Под первым разумеется вот что: заключать от действий к причине всего — Богу, приписывая Ему в высочайшей степени то, что может быть Ему свойственно, и отрицая то, что Ему свойственным быть не может. Нет сомнения, что сим путем немало можно пояснить тайную область идей; но, кроме того, что такое знание касается не всего объема невидимых вещей, а только одного Божества, хотя это и главный предмет,— оно тоже не прямо, не непосредственно, следователь-

294

но, также остается по-прежнему предположительным.

Потому оно никак не удовлетворяет, а всегда заставляет ожидать новых подтверждений и доказательств, как это очень сильно выразил Платон. При нем можно сказать только: кажется так и так; но, когда кто скажет: может быть и не так? — не всегда ум найдется, что на это ответить.

Тем больше это приходится испытывать, что здесь же опыт приводит ко многим нерешимым вопросам, касательно, например, Божественного промышления или слишком большого влияния вещества на дух. Мало ли людей, кои, смотря на тайную, непостижимую связь происшествий, говорят: есть ли кто, приводящий все сие в движение; есть ли свобода; что дух? — и прочее. А это и заставляет разум если не оставаться в решительном сомнении, то часто с грустью испытывать сильные нападения со стороны сего врага истины. Вот плод показанного способа. А о том уже нечего и говорить, что при неправом его употреблении он может вести к опасным заблуждениям, как уже это случа-

295

лось и на самом деле. Отчего Эпикур устранял Бога от мироправления? Оттого, что судил о Нем по своему настроению, что любил сам предаваться сладкому бездействию и покою. Отчего Ориген дошел до мысли о несовместности вечных мучений с благостью Божией? Оттого, что судил о Нем по своему мягкосердию и поблажливому нраву. То же и другие могут представлять себе и представляют Бога только грозным и неразборчивым деспотом. А жизнь вечную как-как не изображают? И об Ангелах, и о способах спасения, и о прочем как не судят? Всякий судит по себе, по своим наличным познаниям и своему настроению. И очевидно во всем этом извращают истину и превращают ее в ложь, оттого что не тем путем идут к знанию тех вещей.

О втором способе нечего почти и говорить. Он походит на баснословное похождение идей во внутреннем нашем мире. По нему, сначала идеи падают в сознание, отсюда в сердце, потом они принимаются фантазией, далее, наконец, рассудком, который и

296

строит из них понятия, суждения и умозаключения. Очевидно, что это изображение совершенно чуждо опыта, выдумано и никем не может быть в себе сознано. Однако ж оно очень ясно показывает, что разум сам не знает, как ему познать невидимый мир, потерял истинный к тому способ и придумывает то то, то другое и в этом смятении попадает на смешное и нелепое; ибо, если предмет не совсем виден, надобно идти к нему, а не вертеться или принимать самому разные положения, оставаясь в одинаковом от него отдалении. Неясное в нас самих — непонятно, как в нас же самих может и уясниться само? Пусть, впрочем, и можно вытеснить из себя какие-нибудь мысли при сем поворачивании или трении идей; всё не видно, откуда они могут приобрести достоверность и силу убеждения. Если сами идеи только предположительны, то что и все развитое из них?

Итак, в разуме, пребывающем в отдалении от Бога и благодати Его, знание о мире духовном, которое он достает из развития идей предположительного достоинства и способами неверными и ненадежными:

1) само предположительно, недоуменно у всех, никого не исключая. Что и как? —

297

эти вопросы разум такой всегда будет себе предлагать и никогда не решит их сам;

2) всегда почти неверно, ибо берется не с натуры вещей тех, а образуется по вещам другим, противоположным;

3) и само собою оно может касаться только малой части всего — очевиднейшей, каково бытие Божие и Его свойства. Что же касается до законов Божественного мироправления, до нравственно-религиозного порядка мира духовного и особенно до таинства спасения рода человеческого, это или совсем не имеется в мысли, или является в виде самых мечтательных предположений.

Должно при этом заметить, что даже когда разуму дается доступ в Откровение, то и тогда хотя мнения нелепые исправляются, недостающее восполняется, но предположительность все еще остается, в каких бы то степенях ни было. И тогда знает он сии предметы, как умозрение, и, пока не вкусит их самым делом, не знает, как они есть на деле. Посему очень многие истины, и между ними истины спасения, содержатся в уме как нечто чуждое, туда положенное совне, но не сорастворившееся с самою природою ума. Оттого, далее, даже и после полного их изучения, значение их все еще перебивается

298

сомнениями и недоумениями, нерешительностью, готовою всем колебаться, как стебель от легкого дыхания ветра. Вот что говорит о таком познании святой Макарий Египетский.

«Тех, которые возвещают духовное учение, не вкусив и не испытав оного, почитаю я подобными человеку, летом в жаркий полдень идущему по пустой и безводной стране; потом, от сильной и палящей жажды, представляющему в уме своем, будто близ него находится прохладный источник, имеющий сладкую и прозрачную воду, и будто он без всякого препятствия пьет из него досыта; или — человеку, который нимало не вкусил меда, но старается другим изъяснить, какова его сладость. Таковы, поистине, те, которые, самым делом и собственным дознанием не постигнув того, что принадлежит к совершенству, освящению и бесстрастию, хотят наставлять в сем других. Ибо если Бог дарует им хотя несколько почувствовать то, о чем они говорят, то они, конечно, узнают, что истина и дело не походят на их рассказ, но весьма много различествуют от него» 1).

1) Преподобный Макарий Египетский. Слово 5, о возвышении ума, 18.

299

«Имеющие внутри себя Божественное богатство Духа если сообщают кому-нибудь духовное учение, то, как бы вынося собственное сокровище, дают им. Напротив, те, кои не имеют сего богатства внутри сердца, из которого струятся благие Божественные мысли, тайны и необыкновенные речения глаголов, схватив только несколько цветов из обоих Заветов Писания, носят их на конце языка или, быв слушателями духовных мужей, тщеславятся их учением, предлагают оное как будто свое собственное, присвояя себе чуждое приобретение»

«Те даже, кои исполняют добродетели, прилежат слову Божию, но не освободились от страстей,— и те подобны людям, ходящим ночью при свете звезд, которые суть заповеди Божии; ибо как они еще не совершенно освободились от тьмы, то невозможно им хорошо все видеть... Они хорошо делают, что обращаются к нему (к слову пророческому), как к светильнику, сияющему в темном месте, пока не начнет рассветать день и не воссияет утренняя звезда в сердцах наших (см.: 2 Пет. 1, 19). Но многие ничем не различествуют от

1) Преподобный Макарий Египетский. Слово 6, о любви, 5.

300

тех, кои ходят среди ночи совершенно без света и кои не пользуются даже малым оным сиянием, которое есть слово Божие, могущее светить их душам, и потому (почти) похожи на слепых. Это суть те, кои совершенно связаны цепями вещества и житейскими узами» 1).

Вот состояние разума или ведения мира невидимого у людей необлагодатствованных! В каком виде оно у тех, кои прияли Духа благодатного, можно судить уже по противоположности, то есть: оно должно быть ясно, живо, опытно, несомненно истинно, потому что заимствуется из опытного вкушения самых вещей невидимых; должно быть и полно: знать и Бога, и Его свойства, и законы мироправления, и тайны искупления, особенно последние, потому что чрез искупление ум вводится в тот мир. Опять отсылаю хотящих к святому Макарию. Пусть посмотрят, как он изображает сие духовное ведение. Сокращенно его мысли можно совместить в следующем положении: падением закрылось око ума, и человек погряз во тьму. Благодать Святого Духа, чрез возрождение приводя человека в живое общение с Господом Иису-

1) Преподобный Макарий Египетский. Слово 7, о свободе ума, 27.

301

сом Христом и Богом, вводит его в духовный мир и показывает все сокровенные тайны Божии, которые он здесь и познает опытно, истинно, полно.

Вот самые места.

«Когда человек преступил заповедь Божию и лишился райской жизни, тогда он связан стал как бы двумя цепями: во-первых, цепью житейских забот... во-вторых, цепью невидимою; ибо душа от духов злобы связана некими узами тьмы, так что не можно ей ни любить Бога, ни веровать в Него, ни заниматься молитвою по ее желанию» 1).

«Когда Христос, сия первая и существенная благодать, послал Божественным ученикам дар Духа, то с тех пор Божественная сила, осеняя всех верующих и обитая в душах их, врачует греховные страсти и освобождает от тьмы и смерти; но до того времени душа была в ранах, содержалась под стражею и объята была греховным мраком. Да и ныне душа, не удостоившаяся еще иметь общение с Господом и силу Святого Духа, которая бы деятельно всею силою и полнотой ее осеняла, находится во тьме, а у тех, на кого низошла благодать Духа Божия

1) Преподобный Макарий Египетский. Слово 7, о свободе ума, 29.

302

и у кого поселилась она в глубине ума, Господь есть как бы душа: соединяющийся с Господом, говорит Апостол, становится один дух с Господом (cp.: 1 Кор. 6, 17)» 1).

«Мы все, то есть совершенною верою рожденные от Духа, открытым лицом взираем на славу Божию... Когда кто обратится ко Господу, взимается покрывало (см.: 2 Кор. 3, 16). Сим ясно показал Апостол, что на душе лежало покрывало тьмы, которая, со времени преступления Адамова, имела свободный вход в человечество; ныне же она, чрез осияние Духа, снимается с верующих и истинно-достойных душ. Для сей самой причины и было Пришествие Иисуса Христа, ибо угодно было Богу, чтоб истинно-верующие приходили в сию меру святости» 2).

«Благодать, пришедши чрез очищение внутреннего человека и ума, снимает покрывало сатаны, после преступления возложенное на человеков, и очищает душу от всякой скверны и помысла нечистого, желая, чтобы она, возвратясь в собственное естество, открытыми и ясными очами усматривала славу истинного света. Таковые отселе восхищаются уже в тот век и видят та-

1) Преподобный Макарий Египетский. Слово 7, о свободе ума, 12.

2) Там же, 22.

303

мошние красоты и чудеса. Как телесное око, неповрежденное и здоровое, свободно смотрит на сияние солнечное, так и сии, посредством просвещенного и очищенного ума, повсюду усматривают неприступное сияние Господа»

«Как невозможно без глаз, языка, ушей и ног смотреть, говорить, слышать, ходить,—так равно невозможно, без Бога и сообщаемого Им действия, участвовать в Божественных тайнах, постигать Божественную мудрость, или богатеть по духу. Ибо греческие мудрецы упражняются в науках и ревностно занимаются словопрениями, но рабы Божии, хотя бы и незнакомы были с науками, совершенствуются знанием Божественным и благодатию Божией» 2).

«Блаженны поистине и счастливы по жизни и сверхъестественному наслаждению те, кои, посредством пламенной и добродетельной жизни, получили опытное и ощутительное познание небесных тайн Духа и имеют жилище свое на небесах! Они превосходят всех людей, и вот доказательство тому ясное: кому из сильных, или мудрых, или разумных, обращающихся на земле, случи-

1) Преподобный Макарий Египетский. Слово 5, о возвышении ума, 13.

2) Там же, 15.

304

лось взойти на небо, производить там дела духовные и зреть красоты Духа? Между тем по-видимому нищий, крайне нищий и уничиженный, нимало не известный даже и соседям, падши на лицо свое пред Господом, под руководством Духа, восходит на небо и в твердой вере души своей наслаждается там чудесами, там действует, там имеет жилище, как говорит Божественный Апостол: наше житие на небесах (Флп. 3, 20); и еще: него не видал глаз, не слыхало ухо, и что на сердце человеку не приходило, то приготовил Бог любящим Его (cp.: 1 Кор. 2, 9); и потом прибавляет: а нам Бог открыл Духом Своим (cp.: 1 Кор. 2, 10)» 1).

«Имеющий благодать, укоренившуюся в душе и сорастворившуюся с нею... познал на опыте иное богатство, иную честь и иную славу и питает душу нетленною радостью и ощущает и вполне наслаждается оною чрез сообщение с Духом» 2).

«Сколько есть различия между разумным пастырем и бессловесными скотами, столько таковой человек смыслом, знанием и рассуждением различествует от других людей, ибо он имеет иной Дух и иной ум, иной

1) Преподобный Макарий Египетский. Слово 6, о любви, 17.

2) Там же, 22.

305

смысл и иную мудрость, нежели какова мудрость мира сего» 1) («Многообразные откровения благодати» 2).

«Божественный апостол Павел точно и ясно показал, что совершенное таинство Христово опытно познает верующая душа по действию Божию, которое есть сияние небесного света в откровении и силе Духа, дабы кто не подумал, что просвещение Духа бывает только посредством познания ума, и по неведению и нерадению не подвергся опасности уклониться от совершенного таинства благодати» 3).

«Оное сияние Духа не есть только освещение ума и благодатное просвещение, как выше сказано, но есть постоянное и непрестанное в душах сияние существенного света» 4).

«И блаженному Павлу воссиявший на пути свет, посредством коего он восхищен был и до третьего неба и соделался слышателем неизреченных таинств, не было какое-либо просвещение мыслей и разума, но существенное сияние силы благого Духа в душе, коего чрезвычайным блеском ослепились телесные очи, не могши перенести оно-

1) Преподобный Макарий Египетский. Слово 6, о любви, 23.

2) Там же, 6.

3 Преподобный Макарий Египетский. Слово 7, о свободе ума, 21.

4) Там же, 22.

306

го, и которым открывается всякое знание и истинно является Бог душе, достойной и любящей Его» 1).

«Всякая душа, за свое усилие и веру по действию и уверению благодати удостоившаяся совершенно облечься во Христа и соединившаяся с небесным светом нетленного образа, и ныне уже участвует в существенном познании небесных таинств» 2).

«Как сначала... определение смерти за преступление... открылось в душе тем, что умственные чувства, лишившись небесного и духовного наслаждения, погасли в нем <Адаме> и со делались как бы мертвыми,— так ныне крестом и смертью Спасителя примирившийся с человечеством Бог истинно-верующей душе, еще в теле находящейся, снова дает наслаждаться небесным светом и таинствами и снова просвещает умственные чувства Божественным светом благодати» 3).

«Когда случается тебе слышать об общении жениха с невестою, о хорах певцов, о праздниках, то не представляй ничего вещественного и земного. Это берется только в пример по снисхождению, поелику те вещи неизреченны, духовны и неприкосновенны

1) Преподобный Макарий Египетский. Слово 7, о свободе ума, 23.

2) Там же, 24.

3) Там же, 26.

307

для плотских очей, но подходят под понятие только души святой и верной. Общение Святого Духа, небесные сокровища, хоры певцов и торжества святых Ангелов понятны только для человека, познавшего сие самым опытом, а не испытавший не может вовсе и представить себе этого. И так слушай о сем с благоговением, доколе и ты за веру свою не удостоишься достигнуть таковых благ. И тогда ты душевными очами на самом опыте увидишь, каких благ и здесь могут приобщаться христианские души» 1).

Все, что говорит святой Макарий Великий, есть только пространнейшее изъяснение или собственным опытом оправдание того, что слово Божие говорит об уме человека, ради святой жизни соделавшегося сосудом благодати. Ему усвояется помазание, научающее всему (см.: 1 Ин. 2, 27), просвещение разума славы Божией (см.: 2 Кор. 4, 6), свет (см.: 1 Ин. 2, 9 —10), премудрость и откровение вещей духовных (см.: Еф. 1, 17), познание духовное (см.: Кол. 1, 9—10), ум Христов (1 Кор. 2, 16).

Напротив, у человека, работающего страстям, слово Божие видит омрачение (см.: Еф.

1) Преподобный Макарий Египетский. Слово 6, о любви, 13.

308

5, 18), тьму (см.: Еф. 5, 8—11), неведение Бога и Христа (см.: Еф. 2, 12; Деян. 3, 13); для него сокрыта истинная мудрость (см.: 2 Кор. 4, 4), и он не может разумети (1 Кор. 2, 14).

Из ссго видно, что разум в истинном его виде и во всей красоте является только в духе истинных христиан. У тех, кои запутаны в грехи или не радят о чистоте сердца, но принимают слово Божие, теоретическое познание может близко подходить к ведению истинного разума, но сие знание лежит не в уме их, а как бы на уме, как пыль, готовая тотчас слететь, то есть оно не сорастворилось с существом его, почему не уничтожается в нем свойственная ему предположительность, и оно часто подвергается нападениям сомнения, иногда очень глубоким, особенно с той стороны, где лежат тайны искупления и условия его усвоения... Кто же, очистив себя, сорастворился с истинами, тот не боится таких нападений 1). Что касается до ума, не знающего Божественного Писания, то в нем неизбежны неполнота познания духовных

1) См.: Блаженный Иероним. Исследование, полезное всякому христианину, Христианское чтение. 1821. Ч. 2. С. 123—131.

309

вещей, неверность, а главное,— предположительность... И это еще при добром направлении, то есть когда человек, не предаваясь порочным страстям, ревностно занимается такими вещами и благонамеренно хочет распознать их. Коль же скоро он притом невнимателен к важнейшим истинам, не старается их разъяснить и узнать и предан страстям, то можно сказать, что он совсем не имеет разумного ведения, хотя мнится иметь его. Несколько мыслей, наскоро схваченных, заученных, принятых по слуху,— вот и всё у некоторых. У большей же части качествуют неведение или сомнение и презорство. У таких, истинно,— запустение во внутреннейшем святилище нашего духа, мрак и тьма густая и непроницаемая.

Вот несколько мыслей о разуме! Утвердить в себе надо ту мысль, что здесь дело идет о познании мира невидимого и вещей духовных. Познание мира видимого и вещей чувственных совсем другое дело. Тут действуют другие способности и с другими приемами. Смешивать то и другое не должно. От сего бывает великое зло... Видимое нетрудно узнавать. Иной, узнавши кое-что из сего, говорит: ну, знаю! — и на том останавливается, не заботясь о главном. И другие

310

высоко его ценят и ставят учителем во всем, а он все говорит им о стороннем, а главного и сам не знает.

б) О рассудке

Способность, обращенная на познание видимого, тварного, конечного, называется рассудком. Впрочем, не в имени дело, а в характеристических чертах. На них обращается и внимание особое. Сей рассудок, кажется, сохраняет всю свою силу,— христианин ли кто или нехристианин, добродетелен или порочен, особенно если смотреть на него, как он есть у людей образованных, посвящающих себя основательному изучению каких-нибудь наук. Смешивая рассудок с разумом, они сами себе усвояют большую цену, и другие их считают великими головами. Сами они готовы всегда довольствоваться тем, что знают, а другие рады бы хоть и до того дойти, до чего они добились; мало того: иной, сличая их многоведение, обыкновенно высокотонное, выражаемое хитросплетенными словами, с простыми словами святых Божиих, может, пожалуй, прийти к мысли, что у последних многого недостает против первых. Тем необходимее разъяснить, чем должен быть и чем бывает рассудок у разного рода людей.

311

Установить надобно понятие о том, что требуется от рассудка, или что он должен от себя выставить на сцену знания. Деятельность его непосредственно утверждается на воображении и памяти, которые при посредстве чувств, наблюдением ли или чтением и слышанием, собирают для него материалы, доставляя сведения о всем являемом и существующем вне нас и в нас так, как все существует и является в пространственно-временных отношениях. Весь этот материал или все собранные таким образом сведения, еще как бы не окачествованные, рассудок должен превратить в ясные понятия и построить из них знание посредством мышления.

Образ деятельности рассудка состоит в приемах, какие он употребляет в приобретении подручных ему познаний, именно: рассудок строит наведения, составляет понятия, суждения и умозаключения или, иначе, делает обобщения, определяет и развивает мысль. Но на этой стороне его (формальной) мало нужно нам останавливаться. Значительнее содержание рассудочных познаний (материальная сторона рассудка). Его составляют те стороны, к каким обращается рассудок в познании предметов, именно: свойства и со-

312

став вещей, причинные их отношения, то есть причина и действие, средства и цель, материя и форма. Что оно, действительно, поневоле как бы двух видов, это зависит от того, что на самом деле, в действительности, мы видим только существа и явления, то, что есть и что бывает. В первом случае нечего более и узнавать, как свойства и состав вещи, равно как и во втором нечего более узнавать, кроме причинных отношений: от чего? для чего? как?

Основою для рассудка в том и другом случае должны быть наблюдение и опыт, а орудием обобщение и наведение. Как действует он,— в примере яснее. Пусть, например, он хочет узнать человека в его свойствах и составе. Для сего нужно ему долго наблюдать над человеком, над его действиями и всем, что в нем бывает. Эти наблюдения составят материалы, по собрании которых начинаются обобщения и наведения. Так, распределяя их на группы, рассудок находит, что в человеке внутри есть представления, желания и чувствования; всматриваясь далее в каждый из сих кругов действий, видит, что все они бывают трех видов: чувственные, душевные и духовные. Возводя все это к началам, он должен будет положить, что в

313

человеке есть три силы и три части. Исходное начало для тех и других есть лицо человека. Выходит, что человек в составе своем есть сочетание трех сил и трех частей, кои, взаимно сопроникаясь, сходятся в одном нераздельном лице человека. В то же самое время он будет чрез отвлечение добывать ясные представления о том, какого свойства каждая сила и каждая часть, а наконец, каково и самое лицо человека или какие неотъемлемые принадлежности каждой человеческой личности. Это, как указано уже,— сознание, свобода и жизнь.

Из сего примера видно, что, в отношении к познанию существ, рассудок нераздельно восходит к представлению состава и свойств: от действий идет к силам, производящим их, от сил — к взаимному их соотношению и строю.

Познание явлений и происшествий строится на основании познания свойств и состава существ и вытекает из них. Точное познание существ, сил и законов их деятельности служит началом при объяснении явлений и происшествий. Здесь основание то же: наблюдение и опыт, но предмет другой и стороны другие. От рассудка требуется здесь больше живости и сообразительности. Под-

314

метить причину, угадать цель, взвесить следствие — это занятие более отвлеченное, более дающее простора свободе мысли, но зато много ошибочнее и маловернее. Задача для рассудка — определить причину явления, средства и закон, по коему оно происходило, соприкосновенные обстоятельства явления, цели и следствия его, образ происхождения. Конец трудов для рассудка тогда, когда он с уверенностью удовлетворительно может ответить на вопрос: как из известной причины, по известному закону, при известных пособиях и среди известных обстоятельств могло образоваться то или другое явление? Первое определение есть подготовление себя к ответу на последний вопрос, то есть как бы только материал, последнее — собственно знание. Отсюда выходит, что знание в отношении к явлениям есть созерцание их происхождения, с сознанием неизбежности и необходимости сего именно, а не другого их хода, судя по причине и соприкосновенным обстоятельствам. Так, например, кто будет разбирать подпадение России под иго монголов, тот подготовит себя к точному его познанию, когда узнает, кто и как его произвел, каким способом, когда, что тому способствовало, какие были следствия того; а потом точно

315

узнает его, когда будет в силах объяснить, как оно из состояния России и свойств монголов родилось и развилось, по временным обстоятельствам, в том виде, в каком оно случилось.

Судя по сим обязательным занятиям, от рассудка или от человека относительно рассудка, можно требовать следующих добрых качеств, или добродетелей, которые можно назвать добродетелями рассудка: 1) труд. Он до точности с неусыпностью должен дознать все, что как есть, по собственному ли наблюдению или по наблюдениям других. Кто разрабатывает какую-нибудь часть истории, тот знает, как это нужно и как нелегко; 2) добросовестность. Нехотение труда или полутруд может понудить поспешить делом и после, при дальнейшем производстве его, позволить пропуски: отсюда бывают большие ошибки в обобщениях и наведениях. Приступая к ним, человек должен сознательно сказать себе: я все сделал, что мог и что нужно, и на основании всего делаю выводы; 3) внимательная осмотрительность. Все у него должно быть основано на фактах; между тем или их число, или подробности могут ускользать; может случиться, что малозначительное будет очевиднее, а главное

316

скрытнее; многое может быть ничтожно, а одно важно. Пропуск или ошибка во взоре могут дать всему ходу работ рассудка оборот превратный; 4) от этого всегда належит необходимость доверять другим, с ними советоваться, их суду подчиняться, когда нужно, и вообще, сколько можно, менее придавать аподиктической непреложности своим наведениям и смиренно сознавать свою малую дальновидность. Противоположные сим добрым качествам пороки относительно рассудочной деятельности суть: заносчивость и диктаторство, неосмотрительность, недобросовестность и верхоглядная ветреность.

После таких замечаний обращаемся к определению состояния рассудка у людей, отчужденных от Бога, и у людей, прилепляющихся к Нему.

У первых он является всегда почти с превратными направлениями. Если осмотреть людей, то найдется бесконечное их в сем отношении разнообразие. Однако ж, судя по сторонам, какие пред сим указаны, можно их распределить или по видам рассудочной деятельности, или по ее добродетелям.

317

Одни преимущественно остаются при приемах, какие употребляет рассудок при познании вещей (при формальной его деятельности), и или хотят все строить из произвольных своих отвлеченных понятий, по примеру схоластиков, или готовы с одинаковою силою утверждать да или нет об одном и том же, по примеру пустословных софистов. Схоластика и софизмы неизбежны для рассудка, при бедности материалов, ибо он есть сила действующая, требующая деятельности; потому, когда не на что обратить своих сил, он вращается с ними в себе самом, и как в нем остаются одни формы, то ходит по ним, как из одной комнаты в другую. Здесь, при неиспорченном нраве, он будет жалкий схоластик, а при испорченном — пустой и злой софист.

Другие более склонны к приобретению самых познаний (к материальной деятельности) и собирают богатство сведений, и притом — о разного рода предметах. У них обыкновенно огромная память, и голова их есть бесконечный магазин, наполненный всякою

318

всячиною. Труд такого рода необходим в познании вещей, но на нем одном останавливаться не должно: один он есть некоторым образом даже отрицание рассудка. Тут видимо материалы не пересмотрены, не очищены, а остаются так, как есть, и или бременят только голову, или употребляются без разбора. Сообразительность и самостоятельность рассудка подавлены.

Третьи стоят на средине между ними и не склоняются ни на ту, ни на другую сторону. Таковы суть преимущественно преступники добродетелей рассудочных, то есть трудиться и работать головою они не хотят и добросовестности имеют мало, а лишь бы как-нибудь; между тем, по великой заносчивости, о всем хотят давать суд, действуя при сем без всякой осмотрительности. Это — ветреники, самохвалы, всезнайки. Есть, впрочем, на сей средине преданные усыплению почти всеконечному, кои довольствуются тем, что как-нибудь услышат или увидят, сами же от себя не хотят поднять, так сказать, ни ноги, ни руки умственной.

Показанные недостатки очевидно обличают нездоровье рассудка, равно как болезненное состояние всей души, в которой он таков. Судя по ним, небоязненно можно за-

319

ключить, что рассудок у людей неправоходящих сдвинут с своего места, не знает своего пути, потерял свой такт, вкус и свойственные ему приемы при рассматривании вещей познаваемых. Что такие недостатки не суть следствия какого-либо физического расстройства людей, а плод нравственного их повреждения, это очевидно уже из самого их свойства; и опыт уверяет, что коль скоро кто впадет в какое-нибудь из показанных направлений превратных, то не избавится от него и думать о том не станет, пока не переменит всей своей жизни; по крайней мере, большею частью это так. У людей же, к Богу обращающихся и приемлющих восстановительные силы, можно сказать, прежде всего отпадают эти струпы. Они уже не ленятся работать головою, не хитрят мыслию, а смотрят на дела и вещи, как они есть. Оттого часть последующей борьбы у них составляет и борьба с своим рассудком, именно — в тех его неправых действованиях, о коих было сказано. Сверх того, как заходят они к человеку? Чрез грех небрежения и беспечности о себе самом и своем состоянии. Следовательно, вообще можно сказать, что, в ком есть они, тот пребывает во грехе и или еще не сподобился благодати, или потерял

320

ее. Но в ком нет их? Даже и те, кои жизнь свою проводят в научных занятиях, несвободны от них в большей или меньшей степени. Некоторое исключение из сего представляют сильные рассудки (физики, математики, историки). Многие из них обладают познаниями точными, многотрудными, изыскательными, между тем как стоят видимо вне благодатного царства и по образу мыслей, и по жизни. Они представляются держащими истинную средину в рассудочной деятельности, то есть между деятельностью его формальною и материальною, и, сколько можно, выполняют добродетели рассудка. Некоторые видимые успехи надоумляют их чуждаться всякой помощи свыше и располагают верить, что они целы и невредимы. Но такая самоуверенность сейчас и обличает нездравость их рассудка, ибо здравый всегда осязательно видит и указывает свои слабости и свою немощь. Если теперь эта заносчивость обща почти всем крепким рассудкам, то все их надобно считать поврежденными. Сверх того, мы только не знаем всего производства их работ кабинетных, не имеем досуга тщательнее пересмотреть их труды обнародованные, а то всегда могли бы найти там, как и находят, немалые, общие с другими, грехи,

321

например: натяжки посредством понятий отвлеченных, чтоб дополнить промежутки опытов и застоять свою теорию, довольство и малым числом фактов, коль скоро они по нашим мыслям, склонность видеть во всем отражение своих мыслей с унижением чужих, возношение себя над всеми другими людьми одного класса и вообще стремление скорее завершить свое дело, не смотря на то, выполнено или не выполнено все, что требуется к совершенству и верности их мыслей; то есть и они то падают в софизмы и схоластику, то забывают о добродетелях рассудка.

После сего, не боясь сих крепких голов, можно оставить в силе прежнее заключение, что рассудок у людей неправоходящих, преданных греху и страстям, вообще расстроен до того, что, при всем усилии многоученых, он платит дань своей немощи и высвободиться из нее не имеет сил. В этом еще осязательнее всякий уверится, когда позаботится вникнуть в обыкновенные наши понятия, суждения и умствования, хотя в продолжение одного дня, в том кругу, в каком живет. Здесь почти повсюдны:

322

ния, следовательно — запутанность и нестройность;

2) в суждениях: опрометчивость и поспешность, чувственность, изменчивость, отсутствие оценки, неведение, болтливость и шутовство, поверхностность;

3) в заключениях: недальновидность и близорукость, безначалие или предположительность, предрассудки и софизмы.

Еще: неверие, легковерие, упорство, хитрость и изворотливость, особенно же пустота в слове и мысли, показывают, что рассудок большею частью не пользуется своими правами и сидит, как в какой засаде, без действия или действует, но превратно. От этого не свободен ни один из людей, неправоходящих и благодати Божией восстановительной не причастных.

Допустим, впрочем, что рассудок у кого-нибудь сохранит истинную средину между показанными прежде крайностями, тщательно соблюдая лежащие на нем обязанности, будет успешно идти к предложенной цели,— дойдет ли он при всем том до всего, что нужно?

Заметить должно, что иное знание рассудок достает сам по себе, а иное он должен доставать в связи с разумом. Есть познания,

323

которые разум иногда может постигнуть один, но которых рассудок один, отдельно от разума, постигнуть никак не может. Чтоб видеть, что это, представим себе, что есть каждая тварная вещь — исключительный предмет рассудка? Кроме фактического, есть еще в каждой вещи мыслимое, разумеемое только и созерцаемое, внутреннейшее ее существо, отпечатленное и выраженное фактическою ее стороною. Каждая тварь есть состав сил и стихий, стройно сочетанных между собою, по известному образцу или мысли, которую они и должны отпечатлеть на себе. Сия мысль не есть, впрочем, в вещи, как видимая часть, стоящая в ряду других частей, а есть нечто невидимое, сокрытое под видимым, его проникающее и одушевляющее,— потому более мыслимое и созерцаемое, нежели осязаемое. При всем том, однако ж, оно не есть что-нибудь мечтаемое, а есть действительно там присущая мысль. Подобно тому как в картине видимый очерк, сочетание частей, разнообразие поз, красок и оттенков воодушевляются какою-нибудь мыслию, которую картина выражает и коею проникается,— мыслию, которая присуща в картине, однако ж не составляет в ряду с другими отдельную часть: так и во всякой

324

вещи есть своя сокровенная мысль,— животворная ее сущность, ибо мир, как во всем своем составе, так и в малейших частях, есть бесконечно-мудрое, художественное произведение Божие. Мысль Божия о мире и частях его (мир идеальный), от вечности содержавшаяся в уме Божием, при переходе во время или при осуществлении волею Божьего бесконечною, была облечена силами и стихиями, чрез кои и явилась в действительности, как равно и теперь сокровенные планы Божественного мироправления осуществляются многообразным сочетанием различных явлений природы и человечества.

И так в мире мы всегда видим видимую, являемую сторону, под нею силы и стихии, а под ними еще должны усмотреть и кроющуюся там мысль Божию. Сия мысль — цель наших усилий; постижение ее и есть собственно знание, а прочее все — подготовительные сведения. Как рассматривающий картину, когда расскажет краски, перечислит члены, опишет их положение и сочетание, еще ничего не скажет о картине, потому что не объясняет главного,— того, что выражает картина: так и тот, кто, рассматривая твари, явления и происшествия в мире, когда узнает, как все есть, а именно: в вещах — состав

325

сил и стихии, в происшествиях — сочетание причин и производство их со следствиями, еще не знает ни вещей, ни явлений, пока не скажет, какая мысль Божия кроется в тех и других, что они выражают собою, какое их вечное значение.

Как вещь и происшествие являются в действительности, об этом дают нам знать чувства; сокрытые под являемым силы и стихии узнает рассудок посредством обобщения и наведения; спрашивается, как узнать мысль, которую они выражают?

Ответ простой: как узнается мысль художника? Посредством эстетического чувства — способности, одинаковой со способностью, участвовавшею в производстве картины. То же и в отношении к вещам тварным: познать их сокровенное, положенное в них от ума Божественного, можно только посредством силы Божественного свойства. Сия сила в нас есть дух, и в духе разум.

Итак, когда рассудок своим трудом дошел до конца, то есть до узла сил и стихий, разузнал все фактическое, он должен взять как бы за руку разум и сказать ему: поди посмотри, что тут такое есть еще. Но очевидно, что разум сей должен быть разум здравый, зрящий, а не слепой и испорчен-

326

ный, как и чувство только здравое познает идеи художнических произведений. Разум же здравый, зрячий, как мы видели, есть только у тех, кои, обратясь от греха к Богу, прияли благодать, а у работающих греху и благодати не имеющих он извращен и удален от истины. Следовательно, и познание сокровенного в вещах возможно только для первого, оставаясь недосягаемым для второго.

Что действительно стремление разгадать сокровенную сторону вещей свойственно духу нашему, об этом представляет свидетельство каждый мыслитель. Физик хочет разгадать значение существ, сил, стихий, историк — определить значение происшествий, психолог — значение каждой способности и самого человека. Очевидно, никто не довольствуется познанием фактической стороны, но всякому хочется проникнуть глубже под нее. Обыкновенно называют это философией или идеальностью в знании. При всей естественности, однако ж, такого стремления, его всеобщности и как бы неудержимости, оно не увольняется от необходимого условия: иметь разум, не только развитый Откровением, но и просвещенный благодатию. Без сего его построения будут чистая мечта: доказательство тому — вся история

327

философии; ибо когда разум извращен, а малейшая часть оставшегося в нем истинного, по силе убеждения, есть не более как предположение, то и дальнейшее, созидаемое разумом на том, что есть в нем, все необходимо будет одного свойства: неистинно и мечтательно. Следствием сего необходимым должно быть то, что и само фактическое извращается, а рассудок иногда дает себе волю утверждать, как закон, силу и стихию, то, чего на деле нет (нынешние геологи). Он отуманивается, и затем осязательный мрак налегает на всю область знания.

Совсем не то с человеком чистым по жизни, просвещаемым свыше. Он не умолчит о сокровенном, когда почувствует его, но никогда не станет выдавать за созерцание истины того, что не есть таково. Ему не усвояется всеведение, но утверждается, что если доступно человеку знание сокровенного в вещах и явлениях, то — только человеку облагодатствованному; ибо та область есть собственно область Божественного ума, где лежат умственные сокровища Бога Царя. Да не надеется кто-нибудь вторгнуться туда насилием или самовольно. Истинная философия есть Богом даруемая мудрость.

328

Сорастворившись с умом Божиим, разум человека, к Богу прилепившегося, может быть введен Им и в тайны бытия и явлений, ибо между Откровениями, которые усвояет святой Макарий Великий благодатию Божией просвещенному духу, почему не разуметь и тайн творения и промышления, когда ему несомненно принадлежит ведение тайн искупления, сокровеннейших и таинственнейших. Не напрасно у святого Исаака Сирианина сей разум духовный называется чувствованием тайн, чувствованием сокровенного, высшим духовным созерцанием 1). Святой Максим Исповедник учит: «как основание радиусов, прямолинейно выходящих из одного центра, представляется в самом центре совершенно нераздельным, так просто и единично будет познание существа, соединившегося с Богом, о всех заключающихся в Нем первообразах вещей сотворенных» 2). Сюда же можно отнести свидетельство Соломона, что Бог дал ему о сущих познание неложное, и что он потому, елика суть

1) См.: Преподобный Исаак Сирин. Слова подвижнические. 26—28.

2) Преподобный Максим Исповедник. О богословии и воплощении Сына Божия, Христианское чтение. 1835. Ч. 1. С. 15.

329

скрыта и явна, познал... (см.: Прем. 7, 17—21).

Если теперь кто хочет искать истинных идей или идеального познания вещей и философии, пусть ищет их преимущественно в слове Божием, затем в писаниях святых Отец, затем в богослужебных наших книгах. Например, когда говорится, что Господь пришел возглавить всяческая, что истинные христиане суть цари и иереи, что языкообразное сошествие Святого Духа есть начало и основание соединения всех народов, разделенных смешением языков при столпотворении, что жизнь наша есть странничество, милостыня — предпослание сокровища на небо и прочее, все сие представляет истинные идеи, созерцания или чувствования сокровенного.

То особенно замечательно, что просвещаемые благодатию нередко созерцают значение вещей без особенной помощи со стороны рассудка, то есть рассудок у них еще не знает фактического строя вещей или знает его отчасти, а они уже созерцают их значение; тогда как, напротив, многоученый, но Бога забывший широко изображает действительный быт и, кажется, исчерпывает все в нем до малейших подробностей, между тем не

330

видит и не умеет сказать сокровенного в нем смысла. Если теперь ценить того и другого по истинному их весу, то, очевидно, первый должен стоять несравненно выше последнего, ибо у него недостает того, без чего можно обойтись, что есть только средство и что легко можно восполнить всякому; у другого же недостает главного, существенного, чего он сам восполнить не может. Потому, при встрече, например, каких-нибудь оговорок в сочинениях Отеческих, против нынешних опытных познаний, не должно в мыслях своих тотчас унижать их пред каким-нибудь многосведущим физиком. В его время так был постигаем действительный быт вещей, в наше — он признается таким,— после, может быть, еще инаким будут его изображать; но истинное значение, указанное первым, во веки веков пребудет одно. Читая, например, Беседы Василия Великого на Шестоднев, найдешь там два или три слова, которым противоречат настоящие физики; но зато у него беспрерывно почти указываются сокровенности вещей драгоценнейшие, чего не доставит ни одна физика. Само собою после сего разумеется, что совершеннейшее знание представляет тот, кто в себе соединяет благодатное просвещение разума с многознаю-

331

щим рассудком. Но в отдельности гораздо выше и ценнее первый, нежели последний.

Такое, впрочем, совершенство знания, в духе облагодатствованного, есть плод более разума, нежели рассудка или, лучше, следствие восполнения рассудка разумом. Что же происходит в самом его рассудке? Уничтожение его несовершенств, не только произвольных, но нередко и непроизвольных, и его оздравление. Благодать, пришедши, не приносит с собою много сведений, но научает человека вниманию и как бы обязывает к точному рассматриванию вещей; она не истолковывает ему законов мышления, но вливает любовь к истине, которая не позволяет уклоняться от путей правых и слишком полагаться на отвлеченности, следовательно, поставляет его на истинную средину и утверждает в ней, чего он сам собою сделать никак не может. От сего нередко и не посвящавший себя наукам человек становится рассудительным и здравомыслящим и долгими опытами жизни наконец приобретает истинную, достаточную не на его одного долю, мудрость. У человека же научного образуется особый метод исследования, особое чутье к открытию истины и истинного пути к ней, а это, при помощи добродетелей рассудочных, ко-

332

торые теперь вместе с другими возвращаются в сердце, как то: труде и уменье трудиться, добросовестности, осмотрительности, смиренном доверии, особенно же при Божием благословении, сообщает его умственным трудам особенные свойства: успешность, прочность, плодотворность. Такая здравость рассудочной деятельности для всякого очевидна и в обыкновенном сто поведении, и в сношениях: в понятиях, отличающихся, кроме ясности, определенности и отчетливости, и некоторою сердечною глубиною; в суждениях, отличающихся верностью, осмотрительностью, осязательностью, различительностью; в умствованиях, отличающихся прочностью, дальновидностью, единством и стройностью. Все же в совокупности такие свойства доставляют ему титул человека с здравым рассудком или здравомыслящего.

Остается еще приложить два замечания о влиянии худой воли на рассудок и о том, что бывает, когда рассудок преобладает над разумом.

Тогда как рассудок у неправоходящего сам по себе, потеряв точку опоры, влается туда и сюда, воля мало-помалу вливает в него свое развращение. Здесь составляются сказанные Апостолом стихии мира:

333

мудрование плотское, мудрость бесовская, то есть образуются разные убеждения в угодность развратной воле, каковы, например, что жизнь кончится нескоро-нескоро, и конца не видно, что только и жизни, что в благосостоянии и счастье на земле, что надо поддержать свое имя и честь, как бы то ни было, надо иметь руки сильные, к коим бы можно было обратиться в случае нужды, надо уметь пользоваться обстоятельствами и прочее. Все они содержатся в рассудке без исследования, поэтому суть предрассудки; в слове редко выражаются, а хранятся глубоко в сердце и известны только самому человеку, приходя к нему в сознание в виде тайных помышлений, в свободное от хлопот время, а более — служа сокровенною пружиною, приводящею в движение его дела.

Но если бы и без такого повреждения со стороны воли оставался рассудок, и тогда много вреда для высших истин ожидать бы надлежало от преобладания его над разумом. Тем значительнее и как бы неотвратимее сей вред при тлетворном действии на него воли.

Известно, что преимущественный предмет рассудка составляет то, что есть и бывает в нас и вне нас, и больше — последнее; опора его деятельности — опыт: с него уже

334

он начинает, а не прежде. Отсюда главное свойство рассудочных познаний — осязательность. Рассудок начинает с опыта, который преобразовывает по сродным себе приемам. Кто стоит на степени рассудка и преимущественно им действует, у того мало-помалу образуется склонность, переходящая потом и в постоянное правило и нрав умственный — то только и признавать истинным, в чем осязательно можно увериться и что можно поверить рассудочным способом. При сем мало-помалу должен неизбежно заслоняться мир духовный и ведение о нем терять значимость. Ведение это у человека, оставленного себе, как мы видели, предположительно, между тем как рассудок все представляет осязательно очевидным и образует потребность осязательности. Это само собою должно наводить тень сомнения на мир духовный и духовные вещи. Поэтому рассудочных научников вообще можно назвать колеблющимися маловерами в отношении к невидимому и духовному. Присоединись к сему недоброе сердце с страстями, которому есть сильное основание желать, чтоб не было иного мира и иных законов и надежд, кроме видимых,— тогда не избежит человек или сомнения, или, еще больше, окончательного неверия.

335

Что рассудок своею деятельностью составляет общие положения, всегда приложимые к делу,— это образует в нем сильное доверие к своему разумению, склонность постигать и выше всего ставить свое постижение. Оттого он не отдает должного чествования Откровению, и если принимает его, то хочет толковать не иначе как по своему разумению, или даже и признает в нем истинным только ясно разумеемое. Эта болезнь — рационализм, которого в редком нет сердце у научников, хотя в слове он и не открывается.

Другие худые склонности умственные от рассудка навязываются душе ради предметов, к которым обращены его труды.

Вне нас, где больше живем чувствами, всё вещественно, всё есть состав стихий и все там изменения и явления суть не что иное, как следствие действия и противодействия, вражды и мира между стихиями. Кто постоянно занимается этим одним, у того рождается мысль, а потом и начало, что, кроме вещества, ничего и нет. Это несчастное настроение или болезнь ума, именуемая материализмом, чаще всего постигает занимающихся химией и медициною. С ним всегда соединены, как гибельные последствия,—

336

отвержение бессмертия души, Бога и нравственного закона Божия.

Далее, замечаемый повсюду в природе видимой механизм ведет к мысли, что на все положена печать неизбежной необходимости, которой отвратить не сильна никакая рука. Все ей подчинено, а сама она — никому. Это фатализм, которого не избежали и мудрые стоики.

Замечаемая повсюду естественность или то, что всякая вещь достигает цели своими силами и все, что ни исходит из нее, есть плод се деятельности, приводит к положению, что нет втечения в мир сей иных сторонних высших сил, даже силы Божией, в помощь и содействие тем, кои есть в нем. Следовательно, нет чудес, нет и благодати. Человек сам собою может идти и дойдет, куда дойти должен. Это натурализм.

Столько исчадий опаснейших рождает рассудок, когда ему дают слишком много власти, дают больше, нежели сколько следует. Их бытие оправдывает опыт. Здесь объясняется только, как естественно они образуются у человека, которого разум не просвещен ведением духовным, у которого, потому, ведение сие остается предположительным, не превращено в осязательное по-

337

средством опыта духовного. И можно еще приложить, что если они естественно развиваются у человека неправоходящего, то их должно предполагать во всяком таком, если не все, то какие-нибудь, если не в развитии, то в семени. И действительно, редкий не искушается ими, редкому подчас они не нравятся и редкий по крайней мере своим путем не приходит к помышлению: а может быть и так.

Какой свет после такого мрака воссиявает в душе человека по обращении его к Богу и по приятии благодати! И, во-первых, все пришлые от развращенной воли начала тотчас исчезают, как мрак в комнате освещенной или нечистые силы из освященного места. Противоположные им убеждения образуются в сердце, в самом производстве обращения кающегося. Когда изгоняется из сердца нечистота, тогда же уничтожаются и все следствия ее. Он чувствует, что жизнь коротка и надобно спешить делом, что себя надобно озлоблять, что всего надо ожидать от Бога, а не от себя, на мнения людские не смотреть и прочее. Во-вторых, вредные следствия преобладания рассудка или совсем предотвращаются, если обращение упрежда-

338

ет его развитие, или исправляются здесь же, и рассудок превращается в служебную силу, покорную разуму. Так как умственные злые склонности главным образом происходят от осязательности познаний рассудка и предположительности идей разума, оставленного себе, то с уничтожением сего основания падает само собою и то, что на нем строится. Основание же сие уничтожается в покаявшемся, к Богу обратившемся и к Нему прилепившемся, ибо с сего времени он начинает осязательно познавать вещи духовные, как прежде познавал чувственные. Это равенство осязательности уничтожает колебание сомнения, а то, что в разуме просвещенном предлагаются истины драгоценнейшие, преклоняет на его сторону сознание и ему покоряет. Когда таким образом чрез сей новый путь узнает человек многое сокровеннейшее, чего прежде не постигал, но что теперь ясно созерцает, тогда естественно перестает верить исключительно своему разумению. Такой уже и не подумает, что нет духа, когда живет в духе, или что все подчинено неизбежной необходимости, когда ощущает силу, пришедшую к нему свыше, совне, или что все может сам, когда только принятою от

339

Бога силою избег угнетавшего его зла (пример Августина).

Вместе с тем начинается новая жизнь для рассудка, и в человеке новое направление научности, если она была или ею занимаются. Как прежде рассудок действовал как господин, так теперь начинает действовать как подчиненный, по порученности от лица разума духовного. Поэтому как прежде, при рассматривании вещей, человек ничего не видел, не мог и не хотел видеть, кроме самых вещей: так теперь во всем видит яснейшее отражение мира духовного, и в вещах и в явлениях. Весь мир проникнут действительно духовным, Божественным (см.: Рим. 1, 20); но прежде это не замечалось, а теперь созерцается ясно. Затем все существующее и все являющееся превращается в обширное и беспрерывное поучение или разумную книгу, как сказал Антоний Великий. Что это действительно так, сейчас можно увериться, читая какого-нибудь святого Отца. У всякого из них поминутно предлагается зрение духовного в чувственном или сквозь чувственное. У Преосвященного Тихона составлено из сего

340

целых четыре книги, под заглавием: Сокровище, от мира собираемое.

Отсюда следует, что целость, полнота и истина знания собственно принадлежат людям, восстановленным благодатию и в Боге живущим. У других оно и неполно, и неистинно. Как верна мысль блаженного Августина, которую он с такою настойчивостью доказывал, что только жизнь ведет в храм мудрости, а не наоборот! О ложных направлениях рассудка говорится обыкновенно в логиках, и там же предлагаются разные средства к избежанию их. Очевидно, какова цена сих наставлений. Что ни говори, логика, без внутреннего изменения ничего не сделаешь. Кому сказано: смотри, верь Откровению,— тот, пожалуй, и себе то же будет говорить, но в сердце и на деле будет верить только себе; или еще: будет говорить, что нужна помощь Божия, но полагаться будет только на себя. Воспитать души нашей в способностях, как должно, нельзя без подчинения ее врачевательным и восстановительным благодатным средствам.

Коротко: у того, кто стоит вне сих средств, знание таково: духовный мир и его вещи как облаком и туманом сокрыты; им мало он верит или не думает об них; знание рассу-

341

дочное обращено у него только к видимому, действительному, осязаемому; сокровенное в вещах не видится; причины познаются только ближайшие, наличные; намерения Промысла ускользают из внимания... Потому все знание его поверхностно: в составе неполно, в общем же духе растлено, извращено каким-нибудь неправым настроением умственным.

в) О низших способностях познавательных

Низшие способности познания суть: наблюдение внутреннее и внешнее, воображение и память. Все они действуют почти совместно, и сделанное одною тотчас принимается другою. Что увидел глаз, образ того сейчас снимается воображением и слагается в память, как в какой архив. Все внешнее и внутреннее, подлежащее нашему знанию и касающееся нашего сознания, непременно есть и предмет сих способностей. Они составляют как бы вход во внутреннюю нашу храмину, а потому в области знания имеют значительную цену и — не только в области знания, но и во всей деятельности человека.

От первоначальной деятельности воображения и памяти, когда они только восприни-

342

мают предметы, осведомляются об них, дают знать о них душе, должно отличать деятельность последующую, которою приобретенное прежде употребляется в дело по нуждам души. Составленные воображением и хранящиеся в памяти образы употребляются или в том же виде, в каком они приобретены, или в виде измененном. Первую деятельность называют воспоминанием, или воображением воспроизводительным, вторую — фантазией. В той и другой действуют совместно воображение и память, только каждая своим особым образом.

В воспоминании воображение дает образ, а память свидетельствует, что это тот самый, какой познан прежде. Поэтому воспоминание воспроизводит только прежнее и приносит пред очи сознания, что сокрыто было во глубине памяти. Причины воспоминания суть: 1) большею частью связь предлежащих образов и предметов с прошедшими (иначе: ассоциация идей). Разные виды сей связи дали бытие разным законам воспоминания, каковы: закон сосуществования и последования, сходства и противоположности, целого и частей, причины и действия, средства и цели, материи и формы; 2) другая, не менее значительная, часть воспомина-

343

нии происходит от движении воли и сердца. Потребность или страсть, будучи возбуждена, невольно наводит мысль на предметы, коими может быть удовлетворена, как бы приковывает к ним внимание, равно как и наоборот — образ предмета страстного растревоживает страсть. Сия причина воспоминания значительнейшую роль играет в жизни, а первая — в знании; 3) но есть еще сокровенные причины воспоминания: не знать, почему и как приходят образы прежних предметов и в покойном состоянии, и без всякой связи с наличными занятиями. Их должно производить или от духов злых, если образы худые, или от духов добрых — Ангела Хранителя, если они хороши.

Фантазия творит совершенно новые образы, хотя из прежнего материала и большею частью по готовым или известным уже образцам. В ней должно различать деятельность хорошую — дельную и движения беспорядочные — самовольные. В первой она составляет образы для понятий рассудка, помогает при соображении, живо представляя мысль в каком-либо образе, воображает читаемое и слышимое и подобное... вообще — действует в интересах знания. Во второй мечтает или предается самовольному

344

движению, в коем строит разные истории небывалые, в угодность своему сердцу, которым не правит почти сознание, а напротив, оно увлекает собою наше внимание и занимает всего человека. Царство мечтаний — сон, в коем падает сознание и самодеятельность и владычествуют образы, иногда под чьим-либо сторонним влиянием.

г) О наблюдении

Наблюдений два вида: одно внешнее, другое внутреннее.

Внешнее, или восприятие внешних вещей посредством чувств, изменяется образом жизни не столько в своем существе, сколько в употреблении, ибо чувства всегда остаются те же, только обращаются не к тем предметам,— вследствие сего получает отличие не столько в своем производстве, сколько в своем содержании. Это тотчас обнаруживается, коль скоро спросить, кто что видал и кто что слыхал или куда кто охотнее обращает слух, очи и прочие чувства.

Так, в состоянии греховном чувства предаются не интересам познания и не совершенствованию души, но преимущественно в угодность страстям. В сем занятии они как управляются страстями, так и, обратно, сами

345

питают их. Поэтому, например, очи называются исполненными блудодеяния и непрестанного греха (см.: 2 Пет. 2, 14). Сверх того, по такому направлению, им не нужно внимательно рассматривать предметы, а только лишь мало-мало касаться их,— отчего способность наблюдать больше и больше заглушается и теряется. Между тем душа вся в чувствах беспрестанно: от сего образуется в ней склонность ко внешнему, или к жизни вовне. Каково употребление чувств, таково и содержание их: предметы преимущественно страстные; от этого иные священных предметов не умеют и представить.

Человек, к Богу обратившийся и живущий по-христиански, чувствам своим не дает воли, держит их строго в своей власти и обращает только туда, куда считает нужным, по примеру Иова, который полагал завет очам своим (ср.: Иов. 31, 1). Далее, все они подчиняются у него нуждам и пользам духа, и их руководит если не познание, которое не всеобще, то всегда благочестивое настроение. Поэтому он смотрит только на то, что может назидать, на святые изображения и прочее. Как новое свойство, заметна в нем степенность чувств или внимательность в них: их дело — обстоятельно рассмотреть. Такая де-

346

ятельность, с одной стороны, образует мало-помалу способность отчетливо наблюдать, которая чрез то стяжевает зоркость или меткость; с другой — от власти души над чувствами, или от подчинения их душе, чувства не увлекают ее вовне, а дают ей возможность пребывать в себе — внутри. Наконец на сем пути чрез чувства собираются истинные сокровища и для познаний, и для добродетельной жизни, приобретается такое стяжание, с которым безукоризненно можно явиться и пред Царя славы... Это то же, как если б кто набрал разных драгоценностей и представлял их взору других.

Внешнее наблюдение с первого раза представляется делом малозначительным в нравственной жизни, между тем оно здесь имеет великую важность.

Чрез него доставляется душе первая пища; и как пища на тело имеет существенное влияние изменением его соков и состава, так и наблюдение некоторым образом изменяет состав души и полагает основу характеру. В сем отношении его сравнивают с запахом, который проникает сосуд, только что сделанный, но еще не высохший. Этот запах сохраняется в нем если не навсегда, то надолго-надолго. То же бывает и с душою:

347

первые предметы чувств образуют, можно сказать, будущего человека.

Оно представляет душе первое поприще для упражнения сил и производит первый их сгиб и склонение. Отсюда образуется в ней не только навык, но и склонность обходиться с такими, а не другими предметами, ибо обыкновенно мы неохотно беремся за то, к чему не привыкли. В сем отношении употребление чувств то же, что первое направление древесного ствола, по выходе его из-под земли.

Итак, употребление чувств не должно считать маловажным.

Внутреннее наблюдение есть замечание того, что происходит в душе, посредством сознания или внутреннего чувства. Это наблюдение есть источник самопознания и познания вообще души человеческой. Оно представляет больше различия в падшем и восставшем, нежели внешнее, ибо здесь сие различие касается не только употребления внутреннего чувства, но и самой его способности наблюдать. К такой мысли приводит то, что, хотя душа сама к себе ближе всех, познаний, однако ж, о душе у нас очень мало, и те, какие есть, большею частью односторонни и лживы. Напротив, какое богатст-

348

во самопознания у святых подвижников, исцеляемых или исцеленных от греховной болезни! Отсюда видно, что способность самонаблюдения у одних в самом худом состоянии, а у других во всей высоте благосостояния. Что обыкновенно приводится в психологиях в оправдание скудости душезнания, то должно обратить в осуждение грешной души, или в обличение ее расстройства грехом, а не в оправдание малознания души человеческой.

Говорят, что беспрерывно прибывающие совне впечатления увлекают душу ковне и не позволяют ей обратиться на саму себя. Но если во власти человека состоит не поддаваться увлечению от внешних впечатлений, то беспрерывному устремлению души вовне надобно искать другой причины, именно: это есть нужда грешной души — бежать из себя, где смрад греха, ковне, где чается или полагается благо. Склонность к чувственности и видимости — одна из первых черт и действий повреждения. Следовательно, нечего и ожидать хорошего душезнания от того, в ком царствует грех. Его можно ожидать только от того, кто отказался от греха и врачует себя. В этом оно как бы естественно, ибо одно из первых благодатных действий есть воз-

349

вращение внимания души внутрь себя, с отвлечением его от внешнего.

Говорят, что житейские заботы и дела службы поглощают все время: в суетах некогда подумать о душе и о том, что в ней. Причина не во внешних делах и нуждах, а во внутренней суетливости, которая гонит человека все вперед. Если б усмирить сию внутреннюю немощь — суетность, то внешние дела еще много оставляли бы времени для занятия собою. Неуспешность — не от недостатка времени, ибо на что особое время для смотрения за душою, когда это может и должно совершаться среди дел? Наблюдать должно душу действующую. Так, не во времени сила, а в необращении души на саму себя. А сие необращение происходит от расстройства души грехом. Где сие расстройство врачуется благодатию и вся деятельность человека обращается на единое на потребу, — там установляется вместе и спокойное течение дел, оставляющее душе возможность быть в себе и зорко блюсти за своею деятельностью. Дела внешние и житейские занятия тогда не препятствуют познавать свою душу. Следовательно, оправдание себя сими делами должно обратить в осуждение.

350

Говорят: деятельность душевная такова, что ее почти наблюдать нельзя, именно: она мгновенна, быстра, летуча, многосложна. Нельзя установить на нее постоянного взора и, если установишь, нельзя разложить содержания наблюдаемого действия. Но в душе качествуют смятение, беспорядочность движений и волнение от невнимания, беспечности и предания себя произволу помыслов; а эти недобрые расположения происходят от греха или от потери над собою власти. Кто Божественною благодатию воцарен внутри себя, гот держит свое внутреннее в своей власти, а потому видит, куда что направляется. Ему свойственно трезвение или бдительность, по коим не ускользают от его внимания тайно приходящие возмущения. Сверх того, долгим упражнением в сем внутреннем делании он стяжевает зоркость ока умственного, точно и определенно все в себе видящего.

Заключим: есть истинные препятствия к самонаблюдению: внешность, забота, расхищение ума. Они не дело неизбежной необходимости, а происходят от греха. Следовательно, пока есть в ком грех, будут и сии препятствия и не будет хорошего душезнания. Человек в греховном состоянии не знает своей души и знать не может. Сии препят-

351

ствия мало-помалу устраняются и потом совсем исчезают по мере искоренения греха, а вместе с тем растет и приходит к совершенству и самое познание души. Если теперь грех, а за ним и сии препятствия теряют свою силу только в людях богопреданных от действия сил благодатных, то очевидно, что душезнания истинного, прочного, полного должно искать только у тех, кои живут истинно по-христиански. Кто, не принадлежа к числу таких, хочет знать душу,— обратись к святым Отцам, особенно подвижникам, и черпай из сего источника обильно психологическую мудрость.

д) О памяти и воображении

Сии две способности принадлежат к числу рабочих сил, а потому обыкновенно бывают таковы, каков весь человек. Чем набита память и чем занято воображение у грешника? Предметами греховными, питающими только страсти. Это сейчас можно увидеть по разговору. Грешник и слова не скажет о духовном, потому что ничего такого не представляет его память, будто ничего такого он не слыхал и не видал. Конечно, он и видел и слышал, но оно не усвоено и не удержано, потому что к тому не лежит душа. Вследст-

352

вие такого отчуждения от духовных предметов умаляется и способность к воображению и памятованию их: от неупражнения и нехотения не умеют вообразить их и упомнить.

У человека, по-христиански живущего, по противоположности, все содержание памяти и воображения свято, чисто, Божественно. Они наполнены у него духовными предметами, к коим имеется особое расположение, а вместе, приобретается и особое умение воображать и запоминать их. Наоборот, ему чуждо памятование и воображение предметов порочных: они противны ему и потому не принимаются душою. Как первым легко воображается и запоминается греховное и злое, так вторым — духовное и доброе.

е) О воспоминании, или воспроизводительном воображении

Состояние воспоминания соответствует состоянию памяти и воображения, ибо воспроизводится воспоминанием обыкновенно то, что воображено и помнится. Нельзя, однако ж, не указать резкой особенности между причинами или законами воспоминания, какие преимущественно качествуют и бывают в силе у живущих по духу Христову и у преданных страстям и миру. У последних

353

главнейшею причиною воспоминаний бывают страстные возбуждения или движения привычных потребностей, потому что в этом жизнь их. Соответственно тому, и из законов сочетания образов в них действуют преимущественно те, кои относятся более к внешней стороне вещей, нежели к внутренней; образы в их голове вяжутся более по внешним пространственно-временным отношениям, нежели по внутренним отношениям причинности, а далее, наконец, и тайные впечатления или влияния приходят более от духов злых, нежели добрых. Есть приставник от сатаны около грешника, который ходит за ним и омрачает его, набивая голову страстными образами. У первых все наоборот: тайные влияния нисходят к ним от Божественного, осеняющего их Духа и Ангела Хранителя, сопутствующего им всегда и во всем содействующего; из законов сочетания образов действуют преимущественно те, кои касаются внутренней связи причин, свойств, частей; страсти же и потребности если и возбуждаются, то подавляются на первых порах. Сверх того, между ними есть разность и по родам воспоминаний. Есть воспоминания невольные, сами собою приходящие, и есть воспоминания вольные, самодеятельностью

354

духа вызываемые. У преданных страстям качествуют почти исключительно воспоминания невольные, ибо по характеру своему они преданы внутреннему механизму движений. У живущих по духу Христову, напротив, преимущественно имеют место воспоминания произвольные, ибо они владеют собою и не позволяют чему-либо являться пред сознание без своего ведома; по крайней мере, у них о том есть ревность и установляется прямо к тому направленный подвиг внутренний: бдительность и трезвение...

ж) О фантазии

В ней, как видели, должно отличать две деятельности: дельную и самовольную. В отношении к первой можно сказать, что у людей, чуждых духа Христова, мало способности отвлеченные понятия и истины представлять в приличных образах; оттого у них они большею частью являются искаженными и уродливыми. Напротив, если где искать приличного обображения сих истин, то исключительно у христиан, исполненных духа Христова, который сообщает им особенное к

355

тому уменье или чутье, определяющее благоприличие сочетания образов.

Последняя является у тех и других в таком состоянии.

Главная, можно сказать, немощь фантазии у грешников есть склонность мечтать. Это не случайное нечто, а неизбежное, как бы сроднившееся с душою их, такое, что есть беспрерывно и почти у всех. Свойства сей мечтательности, именно: удаление от действительного, развлечение, смятение, непостоянство мыслей — дают ясно разуметь се причину. Когда человек сдвинулся с своего места истинного и попал в ложное, неистинное, то вслед за тем и мысли его устремились не к тому, что истинно, а к тому, что мнится быть таковым,— к обманчивым призракам. Так как твердость и постоянство есть только в действительном, то уклонившиеся от него мысли неизбежно должны мястись подобно вихрю, пыли или инею. Отсюда — фантазия греховная постоянно ветрена.

Сия ветреность и обличает, и в свою очередь сама производит состояние души очень опасное. К плодам ее, или к сопровождающим ее свойствам, можно отнести:

356

1) внутреннее растление: в уме — уклонение от важных и трудных занятий и отвращение к ним, затем поверхностность или легкомыслие; в воле — распаление страсти. В мечтах — я играет первую роль, в удовлетворение какой-нибудь из своих страстей. Человек, пребывая на одном месте, мстит, бранится, ненавидит, завидует, гордится, ведет войну и прочее... Так как сим увлекается вся душа, то мечта сквернит человека в себе самом. В чувстве — беспрерывное поражение, ибо удары образов прямо падают на сердце и делают, что мечтающий — то же, что идущий среди терния. Но главное в сем отношении есть увлечение сердца. Не успеешь осмотреться, разобрать дела, а сердце уже сговорилось с предметом и требует дела. Если человек есть раб сердца, то преимущественно от ветрености фантазии или владычества образов;

2) но зло не ограничивается внутренним: оно переходит вовне и здесь освечивает все окружающее человека. Человек страстный все видит в радужном цвете, то есть вещи представляются им не в их истинном виде, не так, как они есть, а как приспособляются и соответствуют нашим чувствам и нашим страстям. Затем, обратно, ими и питаются

357

страсти. Человек-мечтатель живет как в какой атмосфере страстной, составленной из внутренних образов и внешнего призрачного вида вещей;

3) тогда как это есть внутри и вне человека, то есть когда самовольная фантазия, как в темницу какую, заключает человека,— в сем мраке всею силою начинает свирепствовать сатана. Когда фантазия предается самовольному движению, тогда приходит сатана в сердце и похищает у него слово Божие или добро, как семя, посеянное при пути, и, напротив, засеменяет свое зло, как в притче враг человек посеял плевелы среди пшеницы. Опомнившись от мечтаний, человек находит, что настроен на известное зло, и понять не умеет как и откуда;

4) в сем-то смятении, среди возмущающих образов и вражьих сил, как в чаду, зарождаются страстные планы на грех, во вред себе и другим: разного рода происки, коварные подыски от зависти, лести и злобы, интриги, зловредные общины, а главное — все предприятия в удовлетворение главной своей страсти;

358

5) но, кроме сего, от самоволия фантазии у человека, невнимательного к себе, рождаются еще и постоянные расположения, в коих мечтательность превращается в постоянный характер. Таковы: склонность жить в образах, склонность острить, шутить, празднословить, отвращение от умственного труда, страсть к чтению пустых книг, к играм, балам, театрам.

Фантазия больше всего подвергается повреждению от греха, или это повреждение в ней заметнее, нежели в других силах. Потому она и у начавшего работать Господу не вдруг исцеляется, а постепенно, хотя с самого начала он поставляет правилом или делает распоряжение, сколько можно, установлять или поставлять в своих правилах сию силу.

Так в самом начале он входит внутрь себя, утишает тамошнее смятение, собирает свои мысли. Самособранность — неотъемлемое свойство обратившейся к Богу души, которым связывается своеволие фантазии.

В благоустроенном таким образом своем внутреннем он строит себе духовный храм, как бы небо, в коем и напрягается пребывать вниманием, в присутствии Бога, Ангелов и святых.

359

Изнутри тот же порядок переходит и вовне, в помощь внутреннему. Здесь все вещи преобразуются в смысле, осечиваются или покрываются духовным некоторым покровом, по коему нечаянные на них взгляды или намеренное смотрение не развлекает, не отклоняет от преднамеренного, а созидает и держит в нем. В дополнение к сему он окружается Ангелами и молитвами святых, кои, как лучи, устремлены к нему, и живет, таким образом, в духовной некоторой, светоносной и Божественной, атмосфере, которая и способствует ему к скорейшему образованию христианского характера.

Нельзя сказать, чтоб фантазия и у них не своевольничала. Но если это бывает, то не по их соизволению, а против воли. Сами же они начинают с первых дней борьбу с помыслами, многотрудную, разнообразную, непрерывную. Можно сказать, все внимание их обращаете на помыслы и потом не сводится с них до самого конца. Отсюда кто из подвизающихся не знает коварства помыслов? И какое обширное можно встречать изображение их и способов поборать их у всякого писавшего подвижника! Впрочем, труд и время смиряют наконец воображение, и во внутреннем мире водворяются мир и

360

тишина, свет, как от воссиявшего по рассеянии облаков солнца. Основание сему полагается в самом еще обращении, ибо оно вставляет человека в свой чин, на свое место, возвращает к действительному, вместе с чем и своеволие фантазии, или мечта, теряет свою основу. Далее, постоянно дельные занятия отнимают у нее пищу, и она истощается, как засыхающее дерево.

з) О сне

Во сне проходит третья часть жизни. Быть не может, чтоб он не имел глубокого для нее значения. В естественном порядке им возобновляются силы и образуется существо человека — душевно-телесное. Нельзя потому не быть и в отношении к нему большой разности в людях, живущих по духу Христову и — противно ему. Хотя в нем и не участвует самодеятельность, но изменение благодатное касается и самого бытия, следовательно, и того, что вне области свободы.

Здесь дело не о сне тела, но о сновидениях. Сновидения суть самовольные движения воображения во сне тела, с отсутствием самосознания и самодеятельности воли. В ходе сновидений различают три степени: бред, при дремании, собственно сновидение или

361

сонное мечтание, при совершенном сне тела, и сон сокровенный, непомнимый, при мертвом сне тела. В производстве их владычествует сердечная жизнь с образами. Когда власть души над собою теряется, тогда образы воображения, как из заклепов каких вырвавшись, наполняют всю область души. Здесь образы разных времен и мест, настоящие и прошедшие, худые и добрые, смешиваются и сочетаваются по законам, которых познать нет возможности. Личность самого сновидца теряется: он вставляется в представляемые воображением драмы, как лицо стороннее, и подвергается странным превращениям: то радуется, то страждет, то повышается, то посрамляется и прочее. Так как душа теряет самодеятельность во сне, то еще сильнейшему подвергается влиянию другого мира, нежели въяве, и добрая — влиянию доброго, худая — злого. В самой, однако ж, драме он считает себя лицом— соображающим, желающим, решающим на добро или зло. Сие участие иногда простирается до того, что, проснувшись, сновидец скорбит или радуется, стыдится или одобряет себя за то, как поступал там. Между сими сновидениями различают три рода: одни беспоря-

362

дочные, о которых пишет Сирах: якоже емляйся за степь, или гоняй ветры, тако емляй веру сном (ср.: Сир. 34, 2). Другие вразумительные, кои в человеке, начинающем приходить в сознание, влагаются Богом или Ангелом Хранителем. О них Иов говорит, что, во время сна и в ночных видениях, когда объемлет человека сон, когда он спит на постели, Бог открывает ухо его и, научив его, запечатлевает для того, чтоб отвесть человека от дела худого, чтоб удалить от него гордость и чтоб удержать душу его от могилы (см.: Иов. 33, 13—18). Третьи, наконец, бывают особенные сны —Божественные, пророческие. Об них говорит Сам Бог: аще будет в вас пророк, в видении познаюся ему, и во сне возглаголю ему (ср.: Чис. 12, 6).

Сновидения бывают таковы, каково сердце. Их можно большею частью считать свидетелями о нравственном нашем состоянии, которое в бодрственном состоянии не всегда видится. У человека беспечного, преданного страстям, они всегда нечисты, страстны: душа там бывает игралищем греха. У человека, обратившегося и ревнующего об очищении сердца, они бывают то хороши, то худы, смотря по тому, что возьмет перевес, а

363

иногда,— каким заснет. Он же подвергается здесь частым нападениям бесов, которые иногда сильно соблазняют малоопытных, как замечает святой Лествичник. Заботливого человека это и заставляет, отходя ко сну, по наставлению Церкви, вопиять к Богу и Ангелу Хранителю, чтоб сон его сохранен был свободным от всякого диаволя мечтания и — ему самому чрез сон еще более укрепиться в добре. По мере очищения сердца очищаются и сновидения, так что у святых и совершенных они бывают как бы продолжением их бодрственной деятельности. Не простирается ли она даже до сохранения самодеятельности и самоуправления?

Из сего рассмотрения познавательных способностей открывается, что человек, не идущий правым путем и не приемлющий восстановительных сил, отделен от мира духовного, невидимого, и не знает его как должно; мир видимый знает поверхностно, и то, если занимается сим узнаванием; большею же частью только видит его и наблюдает. Преимуществует в нем воображение, среди деятельности коего он живет, как в тумане, в толпе призраков, причем подвергается частому близкому влиянию злых духов. У человека, живущего по духу Христову, всё иначе: низшие

364

способности, особенно воображение, укрощены и обращаются в орудные, не властвующие уже силы, как и должно; напротив, способности высшие действуют во всей силе. Разум его есть сокровище тайн Божиих, ибо непосредственно входит в общение с невидимым миром и непосредственно испытывает его своим духом. Вместе же с тем он приобретает способность прозревать в тайны творения и промышления до того, что, хотя многих еще недостает данных и хотя еще рассудок не сделал надлежащих подготовлений разбором видимого строя вещей или хода происшествий,— это не препятствует ему разгадывать внутреннейшее, вечное их значение. Рассудок хотя не всегда обогащается многими сведениями, но всегда возвращается к своему месту и, ревнуя об исполнении свойственных ему добродетелей, с продолжением времени приобретает здравомыслие, которое умеет дать всему суд в своем кругу, а нередко, не спеша, обсуживает основательно и сторонние вещи.

2) О ДЕЯТЕЛЬНЫХ СИЛАХ ЧЕЛОВЕКА, ИЛИ О СОСТОЯНИИ СИЛ ДЕЯТЕЛЬНЫХ

Второй класс качествующих в нас сил есть совокупность сил деятельных. Они тоже

365

являются на трех степенях, соответственно силам познавательным. Выше всех стоит совесть, которая передает сознанию волю Божию,— сила высшая, отрешенная. Затем следует воля, занимающаяся устроением нашего временного быта и временных наших отношений. Ниже всех стоит способность низших пожеланий.

а) О совести

Как разум назначен открывать человеку иной, духовный, совершеннейший мир и давать знать о его устройстве и свойствах, так совесть назначена к тому, чтобы образовать человека в гражданина того мира, куда впоследствии он должен переселиться. С сею целью она возвещает ему тамошние законы, обязывает выполнять их, судить его по ним, награждает или наказывает. Совесть называют практическим сознанием. В сем отношении можно сказать, что она есть сила духа, которая, сознавая закон и свободу, определяет взаимное отношение их. По занятиям или действиям в совести видят законодателя, свидетеля, или судию, и воздаятеля. Во всех сих сторонах ее видны большие в ней разности в добром христианине и в человеке-грешнике, отпадшем от Бога.

366

Уже по тому самому, что грешник отделился от Бога, должно ожидать, что совесть у него не может быть исправна; ибо если она есть, то голос Бога в душе (законодатель), то око Его (свидетель), то наместница Его правосудия (судия и воздаятель): то при отпадении от Него все сии Божественные, так сказать, наития на нас чрез дух — должны ослабеть и умалиться в числе и силе. Сверх того, совесть не действует одна, отдельно, а берет себе в посредники и орудия другие силы: рассудок, волю, силу чувствования. Если сии расстроены в путях своих, то и от совести нельзя ожидать правой деятельности.

Есть невольные, ненамеренные, так сказать, уклонения совести от путей правды, как бы заблуждения, и есть намеренные ее искажения или порча совести от противодействия ей, в угодность порокам и страстям. Эти две стороны сейчас же представляются во всех трех действиях совести. Так:

1) дело совести, как законодателя,— показывать законы, по коим должно действовать существу разумно-свободному, и склонять к тому волю его силою своего обязательства.

Как мало у совести силы побудить волю к исполнению своих предписаний, ясно даже

367

сознаваемых, о том и говорить нечего. Это она еще может как-нибудь сделать, если не встречается с какою-нибудь страстью и склонностью, но, коль скоро есть подобное столкновение, голос ее не слышится, и силою его одного человек не может преодолеть себя. Посему часто человек согрешает по бессилию совести, многие добродетели знает только по слуху, многими из них только соуслаждается, равно как и пороки иные не любит только на словах и — до времени и случая.

Самое законодательство, кажется, дело и легчайшее, отправляется совестью неверно. Предписания совести сознаются в виде требований. Так как и другие потребности, естественные или привитые после, тоже выставляют свои требования, то неудивительно, что человек при смятении, царствующем в нем по падении, не может иногда разобрать, чему повиноваться. Так, относительно главного начала в нравственной деятельности, или того, куда должно быть устремляемо все внимание и направлены все помышления, совесть большею частью совсем почти молчит; оттого человек должен бывает вопрошать: что сотворив, живот вечный наследую? — и, когда к нему обращаются с подобным вопросом, приходит в смущение

368

и вынужден бывает сознаваться в неведении, а если иногда и предлагает что в ответ, то предлагает начала превратные, составляемые превратным умом в заговоре с склонностями, как у фарисеев, саддукеев, стоиков и других. Но когда неизвестно главное начало, то вслед за тем не только теряется нить взаимноподчинения и соотношения частных законов, и одни возвышаются пред другими без разумных оснований, по случайным обстоятельствам, но и многое входит в закон, что не должно быть законом. Так, например, иной выше всего ставит гражданскую службу, другой богослужение, тот — кабинетные занятия ученого. Касательно же частных случаев, когда, то есть, совесть сейчас же должна определить, как кому поступить в известном случае,— еще больше неопределенности, недальновидности и запутанности. Тут большею частью она или оставляет человека самому себе, отчего он нередко оставляет без внимания доброе, а делает худое что по одному неведению зла; или колеблется между да и нет, поставляет человека в нерешительном уверении, хорошо ли то, что он

369

делает; или называет горькое сладким, а сладкое горьким, и это — даже у законодателей, занимавшихся тем, людей опытных в жизни. Вообще, совесть оставляет человека действовать наудачу, по влечению обстоятельств, без внутреннего уверения и одобрения. По всему видно, что сей законодатель отстранен от своей должности, лишен господства и до того ослабел, что не вступается за свои права; напротив, действующею представляется иная некая сила — за совесть.

Еще большему повреждению и искажению подвергается законодательствующая совесть, если встречается с эгоизмом и ему подчиняется. Здесь сначала ее законы перетолковываются, потом извращаются и наконец заменяются совсем иными, самовольными и даже противными законам истинным. Мы охотно верим тому, что любим, и сильно желаем, чтоб истина была на стороне любимого. Поэтому если случится услышать голос совести с заповедью, противною нашей склонности, то он имеет для нас меньше убеждения, нежели требования сердца. В подобных обстоятельствах тотчас рождается недоумение касательно истинного смысла заповеди: мы спрашиваем с сомнением: да так ли это должно понимать? таково ли требование

370

закона? ко всем ли он идет? идет ли ко мне и моему положению? При этом раздумье дела большею частью только отстраняются, оставляются до другого времени под сомнением; но скоро затем представляются мысли в угоду сердцу, закон перетолковывается, и мы удаляем себя от исполнения его под разными предлогами. Так, под предлогом сохранения здоровья, удаляются от поста и воздержания, а под предлогом поддержания благосостояния семейного и нужд, отказываются от благотворения; в виде праведного возмездия берут рост; отстаивая честь, выходят на дуэль и прочее. Все сие, впрочем, пагубно вполовину, если заходит недалеко, касается частных случаев, и притом у одного лица, но долговременная деятельность в одном роде, с перетолкованием смысла закона, доводит до того, что он совсем искажается и в совести, а на место его ставится превратное правило. От того считают скупость бережливостью, расточительность — щедростью, гнев — чувством благородного негодования, потворство — снисходительностью, жестокость — ревностью по правде, лесть — гибкостью характера, хитрость — благоразуми-

371

ем, гордость — чувством достоинства. Случись при этом кому-либо обращаться в таком кругу, где помянутые мнения приняты и содержатся как правила, определяющие внешнее поведение человека во всех его положениях,— что удивительного, если он сии правила примет за решительное законодательство совести, и удовлетворение им станет считать и первым делом, и добродетелью, как, напротив, жизнь или поступки не по ним станет осуждать не языком только, но и чувством совести;

2) совесть, как свидетель и судия, сознает, как обошелся человек с предписанным ею законом, и, подводя под него поступок со всеми обстоятельствами, и внутренними и внешними, определяет, прав ли человек или виноват. Суд суда совестного, как говорится, неподкупен. Это и бывает так, только не всегда. Можно ожидать неверности в суде совестном во всех тех случаях, где неверно законодательство совести, ибо тогда нет начала для суда. Сверх того, для верности суда надобно заметить поступок во всех частях, особенно внутренние, при нем бывшие расположения; у человека же грешника, при постоянном расхищении ума, многое очень может быть опущено из внимания. Потому

372

у него совести не к чему прилагать суда. Наконец, не последнее дело при сем — ревность к правоте, чтоб неослабно преследовать все преступное, ибо без сего многое и из замеченного может быть пропущено мимо ушей; это и еще основание неверности суда совести у грешника, ибо он и грешник потому, что не имеет ревности к правде. Из сего следует, что совести следовало бы действовать так: ревнуя о правде, тщательно следить за делами человека и, мало какая окажется неисправность, тотчас предавать его суду и судить, не лицемеря. Но таких действий нет в совести у человека-грешника. Как же можно ожидать верного суда от такой совести!

Уже из того видна его ненадежность, что по нему каждый человек самому себе представляется лучшим, нежели каков есть на самом деле. Исключая решительных случаев и важных грехов, всякий готов говорить: что ж такое я сделал? Поэтому богобоязненные судии о себе самих и говорят себе: от тайных моих очисти мя (Пс. 18, 13). Совесть в падшем состоянии — разбитое зеркало. Как разбитое зеркало, и она теперь не так представляет дела наши и нас, как бы следовало.

373

Такова совесть, как свидетель и судия, если к ней не примешивается страсть; в сем же случае весы ее еще больше склоняются на неправую сторону, и суд искажается. Когда совесть сама по себе судит о частных случаях, то здесь суд ее еще бывает по временам не неверен; но, коль скоро надлежит судить свои страстные дела, суд совести всегда крив. Таков суд у честолюбца за честолюбие, у скупца за скупость и прочее, тогда как в других делах та же совесть бывает недремлющею. Немалый признак искажения совести есть уклонение суда от себя на других. Совесть нам дана затем, чтоб судить нас самих; если она судит других, надобно сказать, что она не свое дело стала делать. На это осуждение других можно теперь смотреть, как на указание того, каков бы должен быть суд наш над нами самими, и как на обличение постоянной неверности сего последнего. Так в осуждении других суд обыкновенно бывает скор, мгновенен, тогда как над самими собою он медлен, отсрочивается, а следует — наоборот. Суд о других бывает неумолимо строг, тогда как суд о себе всегда прикрывается снисходительностью, а следует — наоборот. Оканчивается же сей суд всегда почти: несмъ, якоже прочий че-

374

ловецы... Как строго купец судит о делах правоведа, светский — о духовных и прочее! Тогда как на других беспрерывно идет из сердца осуждение, себя любим мы покрывать оправданием. Самооправдание — общий почти грех. Выставляют то слабость, то неведение, то обстоятельства, то соблазны, примеры, число участников и чем-чем не оправдывают себя! Если наконец не удастся это, упорно стоим за себя. Упорная несознательность — плод великого повреждения совести и, вместе, сильного эгоизма. Человек внутри говорит наперекор себе: не виноват,— пустое,— ничего! — и при этом разные употребляются извороты, преимущественно касательно судимого поступка, напрягаясь подвести его под случаи, в коих подобные поступки бывают извинительны;

3) совесть, как мздовоздаятель. Коль скоро произнесен суд, и человек сознал в себе: виноват,— начинается скорбь, туга, досада на себя, укоры, терзания или мучения совести. Такие чувства и суть воздаяния за грехи от совести, как, напротив, отрадные чувства совестного оправдания суть воздаяния за правду. Что это есть и как бывает сильно, показывают те преследования, каким подвергаются великие преступники от совести,

375

когда она и внутри терзаниями, и вовне привидениями страшит их, и наяву и во сне. Но и опять, сколько несправедливости у нее и с сей стороны! Основание им одно — в неверности первых двух действий, законодательства и суда, ибо невиновного за что мучить? Другое — в состоянии сердца: сердце ожестелое равнодушно, как его не вини. От этого сознание своей виновности большею частью остается в мысли, не тревожа сердца, и человек часто говорит: виноват, да что ж такое? — и остается холодным зрителем своих грехов, нередко немалых. Немалое при сем значение имеет обстоятельство времени и места. Так, недавнее преступление беспокоит еще довольно сильно, а по времени оно превращается в простое напоминание; место преступления также встревоживает сильно, а вдали от него мы покойны. Нередко нападает на совесть страшливость (скрупулезность), по которой, считая всякое почти дело грехом, она за все тревожит и ест человека. Состояние того, кто подвергается такому суду, мучительно, и потому есть состояние болезненное, неестественное.

Но все это происходит само собою, без нашего злонамеренного участия. Где же привходит умысел, там мы или искажаем сове-

376

стное воздаяние, или заставляем его молчать. Это производится разными способами усыпления совести. Усыпление сие приходит и само собою от учащения грехопадений, ибо известно, что второе падение меньше мучит, третье еще менее, и так все менее и менее, а наконец совесть совсем немеет: делай что хочешь. Из опасения, чтоб усыпленная совесть как-нибудь снова не пробудилась, прибегают к разным хитростям. Таковы: избрание себе снисходительного духовника, лживая исповедь, ложное успокоение себя разрешением, ограничение дальнейшего исправления одною внешностью, или одними внешними делами благочестия, и чрезмерная надежда на милосердие Господне; или, еще хуже,— убеждение себя, что мучения совести суть суеверные страхи, из неопытного детства перешедшие; намеренное удаление себя от лиц и мест, даже от предметов размышления, могущих растревожить совесть, намеренное развлечение или предание себя суетным, одуряющим, сильным впечатлениям и, наконец, край всего — хвастовство своими грехами. Такими способами мало-помалу успевают совсем заглушить совесть, и она молчит до времени.

377

И так совесть в греховном состоянии, по законодательству, по суду и воздаянию, то сама собою неверна, то намеренно искажается ради страстей. От сего одни свободно предаются всему разливу страстей и греховной жизни, ибо, когда совесть улажена с страстями, кто вразумит? Другие живут в холодной беспечности, ни худо ни добро. У тех и других, очевидно, деятельность извращена, и она пробудет такой до пробуждения совести. Мерою развращения определяется, что бывает при сем с человеком. Ибо иные, хотя после сильного и томительного перелома, возвращаются к жизни истинной; другие, напротив, с пробуждением совести предаются отчаянию и допивают горькую чашу беззаконий, чтоб потом испивать до дна и чашу гнева Божия.

У человека, к Богу обратившегося и восстановившего благодатное с Ним общение, совесть заблуждающая вразумляется, искаженная, исправляется во всех трех своих должностях. Первый луч благодати падает на совесть и своим Божественным огнем очищает ее, как злато в горниле. Когда же совершается обращение и восстановляется общение с Богом, тогда возвращается совести и вся первоначальная сила. Тогда что

378

будет препятствовать гласу Божию — закону совести проходить до глубины души? Что помешает лучу из ока Божия — суду совести пасть на дела и намерения человека и осветить их? Или почему бы душа не могла согреваться теплотой предчувствуемого благоволения Божия или содрогаться страхом гнева Божия? Между Богом и совестью средостение разорено, силы орудные для совести восстановлены, следовательно, совесть обладает всеми способами для исправного действования:

1) так она делается исправною в законодательстве. Сознание законов Божественных и возбуждает грешника от усыпления, но оно впоследствии не сокращается, а возвышается. Этому способствует сама благодать, которая, как помазание, учит всякого, как должно поступать (cp.: 1 Ин. 2, 27), и руководит его на всех путях жизни, тайно и явно. Этому способствует жажда слова Божия, от коего обратившийся грешник не отстает, а ищет или слышать, или читать его, впивает его, питается им и все черпаемое из него превращает во глубине сердца в правила и начала и тем освещает свою совесть. Этому способствует самая жизнь. Чувствуя себя определенным на хождение в воле Божией,

379

он тщательно исследует волю Божию для себя и во всех до него касающихся случаях и всегда в отношении к греху говорит себе: како совершу глагол сей злый и согрешу пред Богом,— а к добру: готово сердце мое, готово! Таким образом навыкает он на жизнь законную в своем кругу и не имеет уже нужды справляться с книгою законов, но знает их прямо, подобно опытному правоведу. Что же касается до нападений со стороны развратной воли, то хотя они и чувствуются, но голос их подавляется тот же час; даже хотя бы он и еще слышен был, деятельность законная наперекор им не оставляется, ибо определено ходить в воле Божией без саможаления, со всеми пожертвованиями, среди всяких озлоблений, и внутренних и внешних;

2) является она исправною в судопроизводстве. Бдительное и трезвенное око, уставленное на себя, замечает все оттенки дел внутренних и внешних. Когда в то же время с другой стороны стоит чистое зеркало совести,— что препятствует отражаться в сем зеркале делу в истинном его виде и потому — суду совести быть истинным? Суждение есть приложение начала к частному случаю. Если то и другое есть, оно не может не

380

совершиться и, если то и другое верно, не может быть неверным. К совершенству сего действия совести далее способствует то, что считается величайшим грехом,— осудить другого, и, когда это случится нечаянно, очищается сильным раскаянием. Но когда суд весь обращен на себя, то здесь он совершается без укрывательства, без ложного снисхождения, со всею подробностью и полнотой, касаясь не дел только и слов, но и намерений и мыслей. В предостережение же от погрешностей в сем деле избирается сторонний судия (духовник или опытный старец, которому открывают всё), который и решает дело и которого решение принимается как решение Божие. Здесь не встретится грубого самооправдания и несознательности, ибо жизнь почти вся проводится в самоосуждении и чувствах покаяния; дела свои не считаются совершенными и законченными, и свое лицо — достойным милостей. Как плодотворны такие расположения! Они сначала приводят мир в душу, не возмущаемый никакими внешними неприятностями, ибо виновный чувствует себя достойным всяких казней; потом и чистоту в жизнь, ибо, чем больше осуждается дел или сторон в делах, тем они должны становиться совершеннее, если

381

такой пересмотр совершается с целью достигать совершенства;

3) исправна она и в воздаянии. Окамененное нечувствие прогнано, когда Божия благодать разваряла все существо человека; есть и постоянная молитва об избавлении от него напоследок. Посему как в барометре легкое колебание в атмосфере отражается тотчас, так и в обратившемся или жало обвинения совестного тотчас оставляет рану болезненного сокрушения, или елей оправдания намащает душу помазанием мира и исполняет отрадным благоуханием радости. При сем заметить должно, что и мучения совести совсем иной имеют здесь оттенок, нежели какой имеют они у необращенного. Они отрадно-умиленны, не ожесточают, не отревают, не сожигают. Может быть, это потому, что по обращении, при ревности к богоугождению, случаются только некоторые, нечаянные, ненамеренные грехи. Правда, не оставляются без внимания и прошедшие дела и, когда нужно, воспроизводятся деятельно, разъясняются со всеми обстоятельствами, со всеми последствиями и предаются внутреннему суду, как бы настал час смерти, суда Божия и окончательного приговора, и в разверстом таким образом сердце омывается

382

слезами все содеянное вопреки воле Божией; но опять и это не подавляет их духа безнадежностью. Бывает в крушении дух от сличения прошедшего с будущим, но оно всегда оканчивается отрадным успокоением в Боге: грешник, но Твое создание, к Тебе обращаюсь, буди воля Твоя! — ив этом горении совестном избавляют себя от огня будущего. Мир совести у святых не исключал такого крушения духа, а напротив, многие всё время проводили в слезах,— иные были сухи оттого, как говорили они, что помнили беспрестанно огнь гееннский, который опалял их непрестанно (см.: Макарий Великий). Такое состояние совести, с одной стороны, приносило им трезвенность освежающую и ободряющую, с другой — в отношении к Богу и всему характеру их жизни преисполняло их сладостным миром, неизъяснимою отрадою, всеобъемлющим богоблаженством. Мир Божий, превосходящий всякий ум, осенял их (см.: Флп. 4, 7). В этом состоянии они получали непреодолимое воодушевление на дела богоугодные. Апостол Павел дороже всего почитал свидетельство своей совести и ради него шел на все скорби. То же чувствовали и другие (см.: Иов. 27, 6). Это — отрадная манна, укрепительная пища небесная,

383

приносимая Ангелами с неба. Это и есть радость о Дусе Святе, или сила, по коей можно, следуя Апостолу, непрестанно радоваться.

Плоды такого состояния совести суть: прежде всего — дерзновение пред Богом, по которому несмущенно и несумненно обращаются к Богу, как невинные дети к отцу; потом — живая, сильная и скорая деятельность, ибо чистая совесть привлекает силу Божественную, которая, преисполняя собою всю душу, сообщает ей неутомимость, непрестаемость труда, непреодолимость препятствиями, в чем собственно и состоит свобода духа, свойственная человеку; наконец, и воля сливается с совестью и прекращается всякое внутри восстание: человек вступает в то состояние, когда ему закон не лежит, потому что он сам весь преисполняется законом.

б) О воле

Ниже совести в числе деятельных сил стоит воля, которой принадлежит устроение нашей земной временной жизни: предприятия, планы, нравы, поступки, поведение —вообще всё, чем выражает себя человек вовне изнутри.

384

Ее можно назвать способностью стремлений и расположений. Главный предмет ее — благо. Виды ее действий — желание и отвращение: отвращаясь от зла, стремиться к добру — в этом вся жизнь. Желать зла и отвращаться от добра человек не может, а может только зло считать добром, а добро — недобром и, по обольщению, первого желать под видом добра, а последнего не желать, представляя его недобрым.

Неизбежность или основание и источник стремлений и желаний есть неполнота нашего существа. Чувство сей неполноты заставляет человека искать предметов для восполнения себя. В сем отношении человек есть земля жаждущая или губка; число потребностей — число отверстий ее. Предмет, в котором чает человек найти удовлетворение своей нужде, считается благом, которое, чем многообъятнее, тем выше. Очевидно, что верховным благом человека может быть только то, что вполне всесторонне его успокаивает. Такое благо есть един Бог. Если, далее, сила стремления определяется качеством ожидаемого блага, то стремление к Богу должно быть высшим и сильнейшим у нас стремлением. Этого же должно ожидать еще и вот почему: стремление есть отражение потреб-

385

ности, а потребность есть отражение устройства нашего существа. Так как человек создан по образу Божию, то его главною потребностью, а за нею стремлением должна быть жажда Бога и Божественных вещей. Что ми есть на небеси, и от Тебе что восхотех на земли, Боже сердца моего, и часть моя, Боже, во век (ср.: Пс. 72, 25—26).

В человеке, в невинном состоянии, и была сия правота в сердце или воле, но чрез падение в нем должно было произойти и действительно произошло превращение. Куда направилась его воля? Как видно из обстоятельств падения, к себе. Вместо Бога человек сам себя возлюбил бесконечною любовью, себя поставил исключительною целью, а все другое средством.

Отсюда видно, что главное расположение, гнездящееся в самой глубине души у человека, падшего и еще не восставшего, есть самолюбие, или эгоизм. Это расположение так естественно, всеобще, сильно, неотразимо, что Аристотель (язычник) в своем нравоучении написал: «даже и добрый человек все делает для себя, потому и должно

386

любить себя». Вот почему заповедуется в самом начале доброй жизни во Христе Иисусе отвергаться себя, потом во все продолжение хождения в след Христа не себе угождати (Рим. 15, 1), не своего искать (ср.: Флп. 2, 4). Когда Макарий Великий советует войти глубоко внутрь себя и убить на самом дне сердца гнездящегося змия, то разумеет под сим змием самолюбие 1).

Все порочные расположения или все нравственное зло истекает уже из самолюбия, как говорит Феодор, епископ Едесский: «самолюбие есть мать неизобразимых зол. Кто побеждается им, тот входит в союз и со всеми прочими страстями» 2. Нетрудно, впрочем, заметить, что между сими страстями есть начальнейшие и неточные, стоящие во главе других, сами оплавлены будучи самолюбием. Эти первые порождения самости суть: гордость или вообще жажда возвышения, корыстолюбие, или любостяжание, и плотоугодие или, полнее, жажда наслаждений и удовольствий всесторонних. Это подтверждает опыт и простое наведе-

1) См.: Преподобный Макарий Египетский. Слово 1, о хранении сердца, 1.

2) Святитель Феодор Едесский. Главы детельные. 91—92, Славянское Добротолюбие. Ч. 4.

387

ние, что, какую ни возьми страсть, всегда, восходя к источнику, придешь к какой-нибудь из показанных страстей начальных. Посему говорит святой Максим Исповедник: «блюди себе от матери злых — самолюбия. От сего бо рождаются три первых страстных помысла — чревобесия, сребролюбия и тщеславия, от которых потом разрождается и весь злых собор» 1) (то же у Феодора Едесского 2), Григория Синайского )3 в Добротолюбии). Мир есть овеществленное самолюбие, или есть совокупность его порождений в лицах и действиях, ибо святой Иоанн Богослов все, что в мире, делит на три класса: похоть плоти, похоть очей и гордость житейскую (см.: 1 Ин. 2, 16), то есть что там все движется по действию сих трех страстей. Он есть поприще, где развивается во всей своей широте деятельность греховной воли.

Каждая из сих начальных страстей в свою очередь раскрывается множеством других, исполненных ее духом и характером. Они

1) Преподобный Максим Исповедник. О любви. 2, 59.

2) См.: Святитель Феодор Едесский. Главы детельные. 61—62.

3) См.: Преподобный Григорий Синаит. Главы зело полезные. 91, Славянское Добротолюбие. Ч. 1.

388

кладут свою печать как на всех силах человека, так и на всей его деятельности и тем осложняют его страстность и размножают страсти:

1) похоть плоти есть ненасытимое желание удовольствий или беспрерывное искание предметов, могущих услаждать внутренние и внешние чувства души. Она заставляет поставлять единственною целью собственное наслаждение или жить в свое удовольствие и к тому направлять все встречающееся и все предпринимаемое. Разнообразие частных склонностей, вытекающих из нее, зависит и от предметов удовольствия, и от органов, которыми оно вкушается. Так, из удовольствий вкуса рождаются сластолюбие, пьянство, многоядение; из половых страстей — распутство в разных видах; из органов движения — рассеянность или ленивость; из душевных чувств — порочная любовь и мечтательное сластолюбие чрез воображение и прочее. Главнейшие же ее порождения суть: чревонеистовство, блуд, леность, забавы и утехи.

Кто обладается этою страстью, того она заставляет везде действовать по своему качеству и на всем отпечатлевает свой дух.

389

Так, в отношении к религии, в богопознании, сластолюбцы, по свойственному им легкомыслию и по исключительному почти обращению ковне, истин боговедения не принимают глубоко к сердцу, от чего истины сии не только, как не имеющие корня, остаются бесплодными, но и подвергаются сильным нападениям внутри от склонностей, обращенных к иному порядку, а сие последнее обстоятельство человека, преданного удовольствиям, или поставляет неминуемо в состояние равнодушия к истинам веры, или, еще хуже, повергает в сомнение о них. В богопочтении им нужно приятное священнодействие, и в храмах они ищут не славы и чествования Бога, а услаждения слуха и зрения. В самом внутреннем богопочтении преимущественно ищут сладостных движений сердца и с напряжением вызывают их, отчего во время напасти отпадают (Лк. 8, 13), когда за истину нужно бывает испытывать скорби, внутренние ли то или внешние. Они враги креста; им Бог чрево (ср.: Флп. 3, 18-19).

В отношении к себе. Сластолюбец весь занят удовольствиями, и притом только настоящими, говоря в себе: да ямы и пиемы, утре бо умрем (ср.: Ис. 22, 13; 56, 12;

390

1 Кор. 15, 32; Прем. 2, 6); о будущем он и не помышляет и оттого не радит о следствиях своей жизни, даже предначинающихся, даже тогда, как встречает внезапно болезни, бедность, бесславие. Душа у него в презрении; одно тело пространно питается (см.: Тит. 1, 12; 1 Тим. 5, 6). От этого не найдешь в нем ни понятий точных и стоящих, ни твердых правил жизни. И по поступкам, и по мыслям он влается, как прах ветром. Он чужд занятий солидных, постоянных, усильных, долговременных,— оттого и ничего не может представить от своего лица, чтоб могло его пережить.

И в отношении к другим он не лучше. Правда, лично обижать других он неохотно решается, потому что это может сопровождаться неприятностями. Но уже всякий, несходный с ним в нраве, неготовый разделять с ним его дел, есть не только чужой ему, но и неприятель. При сем, случись только нужда, он готов на всякие несправедливости: обман, несдержание слова, ложные обещания, хитрые уловки. К дружбе есть в нем склонность, но обыкновенно друзья у него избираются не по истинному достоинству и бывают недолговременны. В обращении бывает желание показать вежливость,

391

но тут же колкости, остроты, насмешки, иногда и нахальство.

Мало доброго бывает от таковых и в быту житейском, и в гражданском. Собственно, они ни повелевать, ни повиноваться как следует не способны. Сластолюбец — отец, муж, господин, начальник — хуже всего. Дети, жена, семейство, вверенные гибнут. Всему причиною сроднившееся с ним нерадение и ложная кротость или поблажка, потому что взыскание часто сопровождается неприятностью. У низших во всех видах не бывает возмутительного противления, но всегда почти ропот, медленность, ленивость; вообще они больше слышатели, нежели творцы закона (ср.: Иак. 1, 22);

2) корысть есть ненасытимое желание иметь, или искание и стяжевание вещей под видом пользы, затем только, чтоб сказать об них: мои. Предметов сей страсти множество: дом со всеми частями, поля, слуги, а главное — деньги, потому что ими можно все доставать. Иные, впрочем, исключительно пристращаются к серебру и золоту. От этого сию страсть можно видеть преимущественно в двух видах: сребролюбии и любоимании, или стяжательности. Судя по употреблению, под влиянием тщеславия она является пыш-

392

ностию, от гордости и властолюбия — всемирною оборотливостью, стремящеюся захватить всю торговлю в свои руки, а от безумия — скупостью. Беспрерывно сопутствуют сей страсти забота мучащая, зависть, страхи, печаль и скорби. Титул, приличный обладаемому ею человеку,— интересан, ибо он шага не сделает без того, чтоб ему это не принесло пользы, и все, чего ни коснется рука его, слово, мысль,— все несет ему свою дань. Потом, когда вещь поступила в его область, он говорит: моя навсегда... Эта исключительность владения решительная, сердечная, как ограду какую обводит около его вещей и отревает всех других.

В отношении к религии. Познать Бога ему некогда; поэтому он содержит веру так, как слышал и принял и как умеет вообразить душою, загроможденною вещами чувственными. Больше всего склонен он к суеверию, антропоморфизму, идолопоклонству. Сильная и исключительная любовь к вещам делает подозрительным его богопочитание внутреннее, ибо, как говорит Господь, нельзя Богу работати и мамоне (ср.: Мф. 6, 24).

393

Посему он прямо называется идолопоклонником (см.: Еф. 5, 5; Кол. 3, 5; Мф. 19, 22; Иов. 31, 24). Он будто и чтит Бога, но не сердцем, а чем-нибудь внешним, и притом не иначе как в ожидании умножения прибытков или из страха потерять и желания сохранить то, что имеется. Потому он склонен ко внешнему богопочтению и любит в нем богатство и великолепие. Страсть к стяжанию, при недостатке прямых путей, приводит его иногда к магии и другим нелепостям (см.: 1 Тим. 6, 9).

В отношении к себе. У любостяжательного вид некоторых добродетелей бросается в глаза. Он будто бережлив, а между тем скуп; труд и неусыпность его только для корысти; воздержание от удовольствий и наслаждений затем только, чтоб не истратиться. У него собственно нет заботы ни о душе, ни о теле: он себя приносит в жертву вещам. Забота не дает ему времени насладиться стяжанием, и оттого нет мира в душе его. Случись несчастие, он готов пасть в отчаяние, легко теряет ум и делается сумасшедшим, а иногда налагает на себя руки.

В отношении к другим он бесчеловечен, завистлив, коварен, вероломен, сутяга; благодетельствовать даром не любит, разве

394

только победит его тщеславие; дружбы короткой не знает. Нет неправды, на которую не решился бы корыстный, как показал на себе Иуда (см.: Мф. 26, 15). От него — воровство, святотатство (см.: Нав. 7, 1; Деян. 5, 1—2), убийства, предательства.

Корыстолюбивый — негожий член дома, общества и Церкви (см.: Притч. 15, 27; 29, 4; 1 Цар. 8, 3; 2 Тим. 3, 3; Флп. 2, 20—21; 1 Пет. 5, 2). Низшие из них обыкновенно покорны, рачительны и трудятся, чтоб как-нибудь запасти копейку; но они склонны обмануть господина или начальника,— как-нибудь похитить себе и скрыть концы; и сейчас же оставляют их, коль скоро те в какой-нибудь беде. Высшие или начальствующие в каком-нибудь виде — ничего нет хуже, по небрежению и беспечности о других. Ни до кого им нет нужды, ни до правды, ни до людей. Начальника такого не любят, ибо он все как-нибудь хочет оттянуть копейку; посему ему неверны и всячески ищут обхитрить его. В доме он худо содержит всех, как и себя, оставляет без внимания детей и семейство все. Там водворяются грубость и невежество;

3) гордость есть ненасытимое желание возвышения, или усильное искание предме-

395

тов, чрез кои бы можно было стать выше всех других. Самолюбие здесь очевиднее всего. Оно тут как бы своим лицом, ибо тут вся забота о своем я. Первое порождение гордости внутреннейшее — есть самомнение, по коему все другие считаются ниже нас; даже те, кои высоко превосходят нас, в сравнении с нами не слишком важны. Проторгаясь наружу, она ищет уже и предметов возвышающих и, судя по ним, сама изменяется. Останавливаясь на предметах ничтожных, например, на силе тела, красоте, одежде, родстве и другом чем, она есть тщеславие-, обращаясь к степеням чести и славы, она есть властолюбие и честолюбие; услаждаясь молвой, говором и вниманием людей, она есть славолюбие. Во всех, впрочем, этих видах, кроме, может быть, самомнения, гордость сопровождается еще своеволием, непокоривостью, самоуверенностью, самонадеянностью, притязательностью, презрением других, неблагодарностью, завистью, гневливостью до мести и злопамятства. Главнейшими, впрочем, ее отраслями можно почесть зависть с ненавистью и гнев с злопамятством.

В слове Божием гордые называются еще высокомудрствующими (см.: Рим. 11, 20; 12, 16; 1 Тим. 6, 17; Ис. 14, 13), напыщен-

396

ными (cp.: 2 Тим. 3, 4), высокосердыми (см.: Втор. 8, 14; 17, 20; 4 Цар. 14, 10; Иез. 28, 2), презорливыми (см.: Лк. 18, 9, 11; Гал. 3, 26).

Возносящий себя над всеми в сердце своем:

— в отношении к религии, в богопознании,— самый опасный человек. Он способен впасть в самую бездну нечестия. По склонности особиться от других, он или сам изобретает, или легко принимает изобретенные мнения новые, отличающиеся некою высотою и странностью. Нередко, чтоб показать свою отличность от простого народа, он отвергает самые очевидные истины, каковы: бытие Бога, бессмертие души и прочее. Посему справедливо таковых считают изобретателями ересей (см.: 1 Тим. 6, 3—3). Вообще свойственные ему спорливость и упорство в мнениях принятых очень неблагоприятны истине. В богопочтении внешнем он любит чопорность, блеск, искусственность, во внутреннем — напряженность, высоту, отвлеченность, в молитве — многоглаголивость свысока, в обнаружении благочестия — причудливость: все по-своему, не как другие; он может также принимать все виды богослужения для славы и тщеславия и обращать их в средства к удовлетворению своего власто-

397

любия, как Иеровоам (см.: 3 Цар. 12, 28—29).

Воздержность, работность, бережливость, терпеливость, постоянство дают ему вид строгого исполнителя обязанностей в отношении к себе, но — только вид, ибо всё это добродетели средственные, а не существенные, и потому их цена зависит от духа, с каким предприемлются и содержатся. Справедливо, что он заботится более об образовании своей души, но для чего и в каком духе? Затем, чтоб блеснуть, или еще для того, чтоб поддержать славу науки или славу свою и своего звания и прочее; от этого занимается более тем, что славится в его время. Но он гневлив, задорен и не дает себе покоя; от сего скоро истощает силы свои и наживает болезни.

— в отношении к другим он есть лицо самое несправедливое: все к себе относит, а другим ничего не приписывает; он охотник всегда повелевать и никогда повиноваться. Другие, по мыслям его, должны быть средствами для его целей, и, действительно, он так действует на них или насилием, когда уже силен, или хитростью, пока еще не силен. Он политикан, следовательно, препритворный; благодарности не жди от него, по-

398

тому что он усвояет себе право принимать от других услуги, как дань. При случае оскорбить, сделать насилие, оказать презрение, устрашить он не прочь. Ему желательно, чтоб его более боялись, нежели любили. Дружба у него — до соответствия своим целям.

— в быту житейском и гражданском все нестроение от таких. Низшие с сим характером не хотят повиноваться, не терпят лежащих на них уз долга, почему всегда готовы к возмущениям. Высшие самовольны, жестокосерды; немилостиво наказывают, неохотно прощают; хотят править словом и взглядом, а не убеждением (см.: 1 Пет. 5, 3). В обращении любят задавать тон, но к редким уважительны, а искренни — ни к кому. Посему они нетерпимы в обществе, ненавистны людям и Богу, Который им противится и нередко их унижает для вразумления (см.: Мф. 23, 12; 1 Пет. 5, 5; Иак. 4, 6; Иов. 9, 13; 40, 6—7; Мф. И, 23). В семействе их нет мира, а брани и свары; дети грубеют; слуги своевольничают; жены то скорбят, то привыкают к упорству.

Вот ближайшие порождения самолюбия: похоть плоти, похоть очес и гордость житейская, с происходящими от них страстьми. Есть, впрочем, по замечанию святых Отец,

399

и между происходящими от них тоже начальнейшие, как бы необходимые и всегдашние их спутники. Таковыми признаются пять: гнев, блуд, печаль, леность, тщеславие. Происхождение их из первых очень просто. Так, сластолюбие является преимущественно в двух страстях: чревоугодии и блуде — и сопутствуется расслаблением и леностью; с сребролюбием всегда в связи печаль и зависть, с гордостью — гнев и тщеславие. Сии производные три ставятся с первыми, по силе их и многоплодности, в один разряд, так что начальнейших, или неточных, считается прямо восемь или семь, ибо иные тщеславия не отделяют от гордости. Смотри о сем Феодора Едесского 1); преподобного Нила о различных помыслах 2); Православное исповедание 3). Смотри то же и у Лествичника в Главах о сих страстях 4). В сих статьях характеристика каждого порока определена с достаточною полнотой и произ-

1) См.: Святитель Феодор Едесский. Сто весьма душеполезных глав. С. 127—128, 128—152.

2) См.: Преподобный Нил Постник. О различных порочных помыслах, Христианское чтение. 1827. Ч. 27. С. 43—48, 77—80,

3) См.: Православное исповедание... Ч. 3, вопр. 23 и далее.

4) См.: Преподобный Иоанн Лествичник. Лествица. 8; 13; 15; 22 и другие.

400

водные от них страсти — с достаточною подробностью. Особенный путь к развитию страстей избран святым Григорием Синайским 1).

Он разделяет их на душевные и телесные, душевные опять — по трем способностям: мыслящей, вожделетельной и раздражительной. Но нетрудно заметить, что он не отходит от общего разделения, а только решает вопрос: как самолюбие трехсоставное отражается в частях существа человеческого и его способностях? Оттого страсти, производимые, например, от мысленной силы, одни имеют качества гордости, другие — любоимания, третьи — сластолюбия. По крайней мере, организование и развитие страстей этим путем и возможно, и может принесть несомненную пользу в жизни. Тут можно видеть значение каждой страсти, а из их значения выводить наукообразно средства против них, хотя это будут те же самые, какие теперь предлагаются по опытам богомудрых Отцов. Только само собою разумеется, что такое дело требует и близкого знакомства с писаниями святых Отцов, и глубо-

1) См.: Преподобный Григорий Синаит. Весьма полезные главы о разных духовных предметах, Христианское чтение. 1824. Ч. 16. С. 143—144.

401

кого познания человеческого существа. Но сим кто доволен? Петр Дамаскин, собрав из Божественных Писаний имена страстей, числом 298, без всякого порядка, прибавляет: «вот что нашел я в Писаниях; а расположить их по чину я не мог, даже и покуситься на то не решаюсь, ибо, по слову святого Лествичника, поищешь в злых ведения, то есть разумного их понятия и объяснения, и не обрящешь» 1).

Что касается до сих страстей в их приложении к каждому человеку, то постигнуть невозможно, как разнообразно и иногда уродливо их сочетание в одном лице. У всякого человека, работающего греху, самость с своими тремя порождениями и с некоторыми из пяти страстей всегда есть, только у одного преимуществует одна, у другого — другая. Вместе с ними качествует в нем и целое племя страстей по характеру и духу своей родоначальницы, которая разнообразится в людях по влиянию пола, возраста, состояния. Подробное указание возможных сочетаний было бы очень хорошим руководством к самопознанию, ибо человек должен знать и

1) Петр Дамаскин. Изъявление страстей, Славянское Добротолюбие. Ч. 3.

402

главную свою страсть, и все се семейство в себе. В сем сочетании они иногда усиливают одна другую или одна другую ограничивают, отчего имеют место множество кажущихся добродетелей, которыми обыкновенно обольщают себя люди.

Как у кого разнообразятся страсти, это всего лучше объясняет его история. Всякий рождается на свет поврежденным, с самостию, или семенем всех возможных страстей. Что у одного это семя развивается преимущественно одною стороною, у другого — другою, это прежде всего зависит от темперамента, принимаемого от родителей, далее от воспитания, больше же всего от подражания, которое питается предлежащими примерами, обычаями, обращением или сообществом. Как дерево молодое, человек, среди сих обстоятельств, невольно наклоняется на одну какую-либо сторону, а потом, вступив в путь жизни и действуя в том же направлении, утверждается в нем привычкою, которая становится второю, как говорят, природою. И стал таким образом человек окачествован овладевшею им страстью или закален в ней, и вся его натура проникнута ею.

Установившийся в таком направлении сидит, как в темнице, в узах и выпутаться

403

оттуда уже никак не может сам собою. Страсти те, или худые настроения воли, сами из себя составляют непроницаемый покров или крепкую ограду, не пропускающую к нему спасительного света Божия. И, во-первых, на каждую страсть есть круг предметов, ее удовлетворяющих, которые считает человек благом и обладание которыми поставляет последнею целью. Как с благами, он сорастворяется с ними душою своею, как бы химически, и живет в них; поэтому озреться на себя не может, пока не придет иное начало, не сорастворится с его сердцем и не отвлечет его от них. Во-вторых, привыкши обращаться в кругу одних предметов, человек по необходимости как бы нападает на некоторые мысли, поблажащие его страсти и сокрывающие ее от ока совести. Из таковых мыслей составляются особые греховные начала, которые справедливо можно назвать предрассудками сердца или воли. Так, самолюбие держит в голове человека постоянную мысль, что он лучше других, скрашивает свои недостатки и кажет человека себе самому всегда хорошим. Удовольственность уве-

404

ряет, что наслаждения так нам естественны, что без них быть нельзя; потому — что отказывать себе в них, когда сама природа расположила к ним? А рассеянность и ветреность не позволяют вникнуть и разобрать, в чем сила. У сребролюбия сколько прав! Нельзя прожить — береги про черный день, дом — яма и прочее, а между тем забота все гонит вперед и вперед. Гордость говорит: кому ж и занять те или другие должности? Если все станут отказываться, тогда что? уж поставлен на такой дороге, что ж сделаешь?.. А тут лезут в глаза некоторые добрые на вид свойства, поддерживаемые тоже страстью. В показанном сорастворении сердца с видимыми благами и в развратных началах, оправдывающих страсть, хотя видимо они предрассудочного свойства, лежит самая твердая преграда к действию благодати на сердце грешника и обращению его.

По влиянию сих причин ни один из обладаемых страстями не считает себя худым, не видит нужды в исправлении, не видит, что исправлять. На кого, однако ж, воздействует благодать, в том происходит существенное изменение в настроении воли. Сие изменение, как мы видели (в «О начале христианской жизни»), совершается, когда сокрушительным

405

действием покаяния сокрушается самость, и человек, чрез веру в Господа Иисуса Христа, восходя к благонадежности спасения и решаясь работать Господу до положения живота, ради того в Таинстве Крещения или Покаяния непостижимо воссоединяется чрез Господа Иисуса Христа с Богом и становится причастником Божественного естества. Как прежде, отпадши от Бога, он остановился на себе и ради себя прилепился к тленному, так теперь, по обращении, отвергшись себя и всего тварного, он сердцем прилепляется к Богу. Отсюда — главные расположения воли у христианина суть: самоотвержение и ревность о пребывании в сообщении с Богом, или любовь:

1) самоотвержение есть отрицание самолюбия. Оно преследует все, на чем есть печать самости, ненавидит ее и отвращается от всех вещей, питающих ее; ставит ни во что все преимущества временные, телесные, внешние; изъемлет из всех вещей сотворенных свое сердце. В последнем отношении оно состоит, собственно, не в неимении или оставлении вещей, а в изъятии из них сердца, или в таком состоянии, по коему все они считаются как бы чуждыми, сторонними, не занимающими души и не привязывающими к

406

себе; потому оно однозначительно с беспристрастием или бесстрастием, когда сердцу чуждо все, кроме Бога.

Будучи по природе своей отвержением самолюбия, оно и плоды приносит или рождает в нас расположения, совершенно противоположные тем, какие производит самость; именно:

— вместо гордости у самоотверженного смирение,— такое расположение, по коему он считает себя тварью самою ничтожнейшею, достойною всякого презрения и унижения; приписывая себе одни грехи, все доброе он относит к источнику всякого добра — Богу; он не усвояет себе никаких преимуществ пред другими, а всякого считает высшим себя. Это есть самоуничижение, соединенное с чувством своей бедности и слабости;

— вместо корыстности у него не только бескорыстие и нестяжательностъ, но и чувство странничества. Он ничего не называет своим, а все Божиим, себя же только приставником к имуществу Божию, отчего свободно общится им со всяким неимущим. Все, что есть у него, он считает только врученным ему на время, и дом, и земли, и села. В чувстве сердца он не имеет пребывающего здесь места, а взыскует града грядущего,

407

почему все предпосылает в небесное свое отечество;

— вместо похотей и утех — самоумерщвление и самоозлобление. Нет скорби, какой бы он не считал себя достойным. Поэтому как живущий в грехе жалеет себя и обходится с собою, как с больным местом; так обратившийся к Богу гневается на себя и готов себя умучить; морит себя голодом, неспанием, трудом; рад, когда оскорбят или нанесут удары, и ненасытим бывает в самоозлоблениях;

2) любовь к Богу, или жажда пребывания в общении с Богом, как верховным благом, и успокоение в Нем, или сознание блаженства в Его общении, изливается в сердце обратившегося к Богу Духом Святым и к Богу устремляет все существо его. Сия любовь есть действительное вкушение богоблаженства, а не мысленное или воображаемое. Потому, кто недоумевает, как можно отрешиться от всего, тому надобно сказать: отрешиться от всего тварного, чтоб соединиться с Творцом,— значит переменить благо мнимое на истинное. Любовь есть необходимое дополнение самоотвержения или отрешения от всего. Вкусивший сладкого не хочет горького: и вкусивший Бога не захочет ничего,

408

кроме Него. Следовательно, истинное самоотвержение современно богообщению.

Из сей любви или жажды Божественного, по роду ее, развиваются или водружаются в сердце следующие постоянные расположения, составляющие положительное начало христианской деятельности:

а) хождение пред Богом. Он зрит Бога пред собою, пред лицом Его действует, как бы по поручительству от Него. К Богу, вместе с сердцем, прикован и вниманием своим не сводит как бы с Него глаз. Посему и говорится, что живот его сокровен есть в Боге. Григорий Богослов говорит, что «меньше дышать, нежели как воспоминать о Боге должно» 1). Посему некоторые сию память и старались привязать к дыханию;

б) ревность к богоугождению, или постоянное, усердное, искреннее исполнение всякой узнанной воли Божией, без укрывательства пред собою и без всякого послабления, хотя бы то стоило жизни. Она сопровождается заботливым узнаванием сей воли и скорым приступлением к ее исполнению

1) Святитель Григорий Богослов. Слово 27, Творения. Ч. 3. С. 8.

409

сквозь все препятствия. Апостол Павел выражает это расположение словом: гоню;

в) печаль по Бозе, по коей, с одной стороны, он желает разрешиться, чтоб со Христом быть, чтоб скорее пришло для него Царство Божие, с другой — сетует о неполноте славы Божией в себе и других, отчего проливает слезы в беспрерывных почти чувствах покаяния. Таково свойство любящего, что ему хочется быть пред лицом любимого; оттого скорбно, если, живуще в теле, отходит от Господа;

3) отсюда само собою видно, что порядок жизни человека-христианина, или образ его деятельности, должен соответствовать сим двум коренным направлениям — самоотвержению и любви. Оно так и есть, по изображению святых.

Так, у христианина всегдашнее имеется: а) самопротивление и самопринуждение, то есть он постоянно противится себе во зле и наклоняет себя на добро. Возникают худые движения — надобно их прекратить; нужно делать добро, а сердце не лежит — надобно себя к тому склонить. В этом состоит непрерывная борьба человека с самим собою. Постоянным в ней упражнением он наконец

410

образует в себе доброго, охотно действующего человека, погашает зло и преобразует деятельность сил на добро 1);

б) так как не вдруг истребляется зло, а пребывает еще в человеке обратившемся, то ему заповедуется или свойственна непрерывная бдительность, трезвение, чтоб не пропустить чего, по невниманию, пагубного и не пасть. Он есть страж над самим собою бодренный, такой, который пребывает в беспрерывном ожидании нападения и тотчас мыслию прозорливою видит подступающего врага;

в) ему свойственно также и постоянное напряжение сил с отгнанием всякого послабления. Нельзя сказать: довольно напряжения; ибо иные, пять-шесть лет проведя покойно, возмущались и падали 2). Посему истинный христианин всегда только начинает, думает еще, что не трудился, еще стоит в преддверии, не достиг. Мысль о послаблении себе есть самая убийственная. Поэтому велят: определи себя на труды и подвиги до конца жизни.

1) См.: Преподобный Макарий Египетский. Слово 1, О хранении сердца, 12—13; Слово 7, О свободе ума, 18.

2) См.: Преподобный Макарий Египетский. Слово 5, О возвышении ума, 3, 14.

411

Очевидно, что сии последние расположения: борьбу, трезвение и напряжение без послабления, как совмещающие в себе самоотвержение и любовь, можно назвать средоточными или первоначальными и потому неточными. Чрез них развиваются после и расположения, вытекающие из самоотвержения, и расположения, происходящие из любви, а все в совокупности завершаются совершенным самоотвержением и совершенною любовью. Этим, можно сказать, характеризуется подвижничество, или ему указывается путь истинный и, вместе, истинное значение в жизни христианской.

Все, доселе сказанное, касается направлений воли, кои составляют сторону ее материальную. Но как рассудок, кроме материальной, имеет еще и деятельность формальную, так есть своего рода формальная деятельность и у воли. Определим ее коротко.

Деятельность воли непосредственно утверждается на пожеланиях. Ее дело — неопределенные и, так сказать, неокачествованные еще пожелания приводить в порядок, соглашать с своими целями, нуждами и существующим порядком, установлять поступки и начинания человеческие и начертывать целую систему правил для порядка обще-

412

ственной и домашней своей деятельности. Она то же в деятельности, что рассудок в познании.

В сей деятельности воли различают три части: выбор, решимость и самое дело. В выборе ищут, на чем остановиться; в решимости колебание желаний утверждается на едином, которое, по открытии средств, и приводится в исполнение на деле. Во всех сих моментах есть новые немалые разности у грешника с ищущим правды:

1) выбор. Что и как избирается? Надобно знать, что роды предметов уже определены предварительно. Они указываются главным характером жизни. Как один к тому только и обращается, что питает самолюбие, то есть или к утехам, или к интересам, или к отличиям: так, напротив, у другого все намерения устремляются единственно и исключительно к богоугождению; только елика истинна и честна, аще кая добродетель и похвала, сия он помышляет (ср.: Флп. 4, 8). Можно сказать, что сумма дел во всех видах у первого вся страстного и самостного свойства, тогда как дела другого все проникнуты самоотверженным стремлением к Богу. Исключения очень редки, и то, может быть, только по внешнему виду. Но здесь же осно-

413

вание различия и в форме избрания; ибо, тогда как один избирает между двумя предметами, из коих угоден тот и другой, избирает без напряжения и спора с собою,— другой, напротив, избирает не только одно добро из двух, но еще и наперекор восстающим страстным пожеланиям и помыслам; посему его выбор всегда есть плод борьбы и победы или сопровождается ими в большей или меньшей мере. Сверх того, первому часто бывает не нужно и избирать, ибо он действует по заведенному порядку, при коем нет нужды останавливаться, думать и рассуждать; у последнего не может быть заведенного порядка, а напротив, и дела обычные требуют всей внутренней деятельности, как бы они совершались в первый раз. Тот часто предается влечению желания и делает то, куда падет его воля сама собою. Этот зоркою мыслию всегда устремляется вперед и из предлежащего избирает только то, на чем видит отражение воли Божией. Тот, по самоуверенности и заносчивости, часто позволяет себе действовать наудачу, ожидая, что все, что будет сказано и сделано от его высокого лица, будет хорошо и достойно всеобщего одобрения. Этот ни на минуту не позволяет себе оплошности и со всем вниманием и

414

добросовестностью рассматривает каждое, даже малое, обстоятельство и не иначе приступает к делу, как по ясном сознании на него воли Божией. Тот часто избирает потому только, что ему хочется, по своенравию и развращению своей воли, тогда как следовало бы во всем покоряться расчету и указаниям рассудка. Этот имеет постоянное направление, враждебное своей воле, почему и подавляет ее восстания при первых возникновениях. От этого как тот воспитывает своими выборами или безвыборностью своенравие и непокорность, так этот образует в себе разумное послушание и охотную покорность воле Божией;

2) решимость — это внутренний акт воли мгновенный, измеряемый непоколебимостью желания, а не длительностью или направлением; почему одинаков, можно сказать, к какому бы роду дел ни относился. Должно, однако ж, различать некоторые действия, предшествующие и сопутствующие ей. Известно, что после выбора, на переходе к решимости, происходит склонение сердца и воли к предмету. Но у одного это склонение часто предшествует уже выбору, всегда почти решает его, по крайней мере, только ждет его конца, чтоб исторгнуться из серд-

415

ца, почему никогда не заключает трудности, не требует особенного напряжения и почти не составляет особенного акта. У другого расположение сердца к предмету не столь естественно, по крайней мере в первых опытах, не может быть мгновенно, есть дело не беструдное, иногда не недолгое, есть особый акт, требующий всего внимания и напряжения. Посему здесь часто делают, не успевши склонить сердца, и наперекор ему, и с болезнью его. Эта покорность и гибкость сердца приобретается продолжительными потовыми трудами.

У одного мера желания есть мера надежды. Ему кажется, что дело задуманное уже в руках. Движением крови возбуждаемая жизнедеятельность приводит ко мнению о достаточности сил своих к выполнению начинаний своих без сторонней помощи; поэтому здесь дела совершаются сколько с жадностью, столько же и с самоуверенностью. У другого не так. Без отуманивающего жара желания, при нехолодном намерении, по разумном избрании, с ожиданием препятствий и опасностей внутри и вне, степенно, без самонадеянности приступают к делу, напрягая все свои силы, но благоуспешности ожидая единственно от помощи и благословения Вышнего.

416

Доселе как будто все выгоды на стороне первого, но с сей точки, то есть с акта решимости, начинается поворот. Решимость есть акт мгновенный, внутренний, однако ж имеет разные степени силы и твердости. Сия твердость не может быть определяема мерою предшествующего желания. Она есть плод всецелой твердости духа, а не кипучести одной силы,— воли или сердца. Если у первого нет целости духа, то решимость его не может доходить до той силы, на какой стоит она всегда у последнего. Можно сказать утвердительно, что у первого решимость всегда бывает колеблющеюся, у второго, напротив, она непоколебима, ибо от чего иного у первого, как вообще, так и в частности, есть робость, неустойчивость, особенно — когда в исполнении требований или предприятий нужно бывает потревожить его чувствительнейшие стороны. Последний идет мужественно пред царей и владык, на муки и смерть,— отчего? От твердой решимости, ибо она у него есть сила непоколебимая. После сего кому должно приписать в высшей степени терпение в делах? Последнему. Первый сам слаб и дела свои вести покушается более чужими руками;

417

3) дело — естественный плод выбора и решимости. Но до него еще избираются средства, и дело соображается с обыкновенным порядком жизни, где берется во внимание свое лицо и другие лица и вещи. В производстве сих занятий первый не раздумывает пользоваться и законным и незаконным, второй — только законным; тот прибегает и к хитростям, последний действует всегда открыто и искренно; у того внимание обращено более ко внешним отношениям, у сего — ко внутренним; у того политика, у сего духовная мудрость; тот отстаивает более себя, сей — славу Божию, святую веру и спасение вечное; у того в виду только дело, у сего и многоплодность его; у того средства только положительные, очевидные, у сего нередко таинственные, внушаемые верою; тот страшлив, сомнителен,— сей, уповая, ходит 1) и прочее.

Самое дело характеризуется предметом, целью и средствами, но и в его производстве могут таиться немалые разности. Так, у первого нужнейшими делами считаются дела, клонящиеся к удовлетворению страстей, у

1) См.: Преподобный Исаак Сирин. Слова подвижнические. 26—28.

418

последнего — дела спасения; в отношении к сим последним делам тот недугует отлагательством, сей спешит к ним с неудержимым рвением; тот если попускает их, то только внешне, сей всегда влагает в них и сердце. Все поведение их от утра до вечера противоположно, если сличать его в одни и те же часы. У первого дела только на вид, у второго дела основательные и плодовитые. Следствия дел: у первого вместе с делом кончается всякая радость и веселие, у последнего она здесь или начинается, или возвышается; там сделанное дело вкореняет страсть или навык к подобным же делам, здесь оно укрепляет намерение, не связывая свободы; там часто за делом следует внешнее одобрение с внутренним стыдом, здесь — нередко неприятности вовне с одобрением внутренним; там следствия хорошие усвояются себе, худые другим, здесь худые приписывают себе, хорошие другим; там за неуспешность рвут себе волосы, здесь всё предают Богу, от Которого и ожидалось всё.

Частыми делами в одном роде образуются наклонности, или постоянные расположения. Какие это у того и другого, уже было показано.

419

в) О низших пожеланиях

Наконец, и в низших пожеланиях у людей, Богу работающих, и у преданных греху немало разностей. Есть у нас потребности. Их немного, и они вытекают из устройства существа нашего. Предметов на каждую потребность может быть много, как например, на удовлетворение потребности питания сколько яств и разного рода питья? Коль скоро изведан предмет, он становится предметом и пожелания, всякий раз, как возбудится потребность. Частое удовлетворение одного и того же желания образует склонность. И так пожелания стоят на переходе от потребностей к склонностям. Посему, хотя кажутся незначительными, имеют, однако ж, великую силу в жизни.

Их можно определить так: это — склонения воли к тому или другому предмету, под видом приятного, по представлению чувств и воображения. Здесь сейчас же видны и точки различия их у добрых и недобрых.

Как потому, что пожелания обращаются более к чувственно-приятному, которого седалище, как видели прежде, в теле, так и потому, что они возбуждаются чувствами, способность сия у одних погрязла в чувст-

420

венность, сделалась плотскою, животною (см.: 2 Пет. 2, 12—13), представляя самое очевидное свидетельство унижения и развращения человеческого. У других, которые, вместо удовольственности, питают жажду к самоозлоблению и самостеснению, сии пожелания в нужных случаях вставляются в самые необходимые пределы, в ненужных подавляются, в позволительных, или, как говорят, в невинных удовольствиях, если и послабляются иногда, как показал примером духа Антоний Великий 1), то тут же строго и блюдутся и употребляются больше не в наслаждение, а в обман, так сказать, тела и чувственности. Вообще же они здесь отвлекаются от чувственности и приучаются к предметам духовным, в созидание духа, а не разорение. Это пожертие плотского духовным доходит у некоторых до того, что, вместо свойственной приятности от чувственного, чувствуется отвращение и неприязнь к нему, даже, например, ко сну и к питанию. Посему если и низшая воля обнаруживается в двух действиях: желании и отвращении, то они содержатся в обратном отношении у добрых и недобрых. Где желание одного, там отвраще-

1) См.: Древний Патерик, изложенный по главам. 10, 3.

421

ние другого, и, где отвращение одного, там желание другого.

Другие отличия зависят от связи пожеланий с воображением. Образ предмета вызывает желание тем живейшее, чем живее он вообразится. По сему, так сказать, заговору пожеланий с воображением некоторые из свойств последнего естественно переходят на первые. А тут и разность. Так, у первого воображение беспрерывно играет образами, и как последние у него бесчисленны, разнообразны, смятенны, изменчивы, то и пожелания у него бесконечно разнообразны, большею частью смятенны, как и мечта, и изменчивы до прихотливости и причудливости. Воображение у него движется само собою, по законам сцепления образов; и пожелания у него тянутся некоторою привычною чередою, механически, как бы без ведома, и сами собою одно другое вызывают, одно другое посекают. У него владычествует воображение, и он живет в нем или в его мире, как в стихийном каком составе, и высвободиться из его обаяний не в силах. Раб он есть своих пожеланий. Они мятут его беспрерывно и держат как в каких тенетах. От этого он

422

переходит только от желания к наслаждению и от наслаждения снова к желаниям.

У другого, напротив, все это зло отсечено, вместе с приведением в порядок воображения. Сначала с пожеланиями, как и с помыслами, учреждается борьба и ведется с трудом и скорбью, но не без успеха. Наконец и пожелания умиряются. Потому здесь не найдешь ни смятения их своенравного, ни владычества над свободою, ни механического движения. Они подчинены высшей власти и ею правятся. Можно даже сказать, что и рождаются уже по указанию сей власти, а без того молчат или лежат в своих потаенных заклепах.

Вот еще одна черта различия. Пожелания стоят на переходе от потребностей к склонностям и условливают их образование. У первого это неизбежно. Но если склонность делает насилие потребности, заковывая ее в определенную форму, и ее искажает или дает ей неверное, неестественное направление, то и должно заключить, что у первого потребности и природа находятся в насильственном порабощении. Наоборот, у последнего, с укрощением пожеланий, пресекается переход к склонностям. Посему последние естественно должны слабеть и истощаться, а от сего

423

потребность приходит в естественное состояние. Укрощением пожеланий природа высвобождается из теснящих ее уз и поставляется в свой чин.

Итак, коротко: деятельные силы или деятельная желательная сторона духа нашего у тех, кои пребывают в отдалении от Бога и предаются греху, отклонилась от высшего, духовного мира, которого законы, открывающиеся в совести, то затемнены, то искажены, затем приняла разнообразные эгоистические расположения или превратилась в страсти и наконец предалась владычеству пожеланий смятенных, нестройных, призрачных. У человека, обратившегося к Богу, Божественная благодать врачует сие низвращение. Она печатлеет в совести Божественные законы, потом, соответственно им, изменяет и преобразует и расположения воли; пожелания же низшие умиротворяет или даже подавляет, но во всяком случае подчиняет и отдает на распоряжение самому человеку.

3) О СИЛАХ ЧУВСТВУЮЩИХ, ИЛИ СЕРДЦЕ

Тогда как умом человек хочет все собрать в себя, а волею себя выразить вовне, или известь наружу в делах богатство своего

424

внутреннего стяжания,— сердце пребывает в себе и вращается внутри, не исходя. Видно, что оно лежит глубже тех сил деятельных и составляет для них как бы подкладку или основу. Однако ж в сем положении оно не то же для них, что сцена для действующих на ней лиц, а само принимает живое участие в их движениях. Они отражаются своею деятельностью в сердце, и, обратно, сердце отражает себя в них. Посему оно справедливо почитается корнем существа человеческого, фокусом всех его сил духовных, душевных и животно-телесных. Имея такое значение в человеке, оно исключительное значение должно иметь и в отношении ко всему, что вне его, ибо человек состоит в связи со всем сущим. Сия связь не может инуды утверждаться, как в центре его существа, подобно тому как связь в часах утверждена на соотношении центров всех колес их. Если центр существа человеческого есть сердце, то им он входит в связь со всем существующим. В этих двух отношениях и надобно определять разные состояния сердца, то есть: б) как центра сил и: а) как точки соприкосновения со всем сущим вне нас.

425

а) О сердце как точке соприкосновения или седалище симпатии

С чем имеем живой союз, с тем быть вместе нам приятно, в кругу того мы как в своей стихии, иначе — мы имеем к тому живое сочувствие. Если всё, что вне человека и с чем он может иметь живой союз, есть Бог и Божественный порядок вещей, мир духовный и мир вещественный: то они и составляют как бы три области, в коих пребывать должно быть приятно человеку, с коими он должен иметь сочувствие. Каково же оно?

Услаждение Богом и сочувствие с миром Божественным у человека-грешника заглушено и извращено. Вот некоторые признаки того: Бог объемлет человека, носит его силою Своею, питает его щедротами благости Своей, а он того не чувствует. Следовательно, его сердце для Божественного онемело, замерло, не принимает впечатлений от него; если же не принимает впечатлений и не вкушает его, то не может иметь и влечения к нему, как к неизведанному, не может обнаружить, что ему сладостно пребывать в нем, что оно ему сочувствует, ибо нельзя человеку сказать, что он находит приятность быть в том или другом месте, среди тех или других

426

вещей и лиц, когда он не был там и не видал их. Что такое неведение или безгласность симпатии есть, это очевидно, ибо почти повсюдно. Для грешников Божественное есть земля неведомая, и при вопросах они не могут сказать, хорошо ли там или худо, разве только предположительно иной скажет что, без убеждения и силы; а скажет ли кто, как там хорошо, об этом и спрашивать нечего. Это первое.

Во-вторых, кто вкусит сладкого, тот не захочет горького. Что сладостнее Божественного? Потому не оно ли должно бы поглощать всего человека, заглушая собою все другие ощущения? Необходимым следствием живого союза с Богом должно бы быть бесстрастие ко всему другому. Сердце есть сосуд: если его всё наполнить Божественным,— где место другому чему? Если теперь найдется сердце с сильными пристрастиями к чему не Божественному, то о нем надобно сказать, что оно потеряло сочувствие к сему миру, отделено от него. Сердце же грешника всегда пристрастно к чему-нибудь, потому что страстно. Оно вообще любит услаждаться чувственным, греховным; но в нем всегда есть один какой-нибудь предмет, в который оно входит все, в котором пребы-

427

вает денно-ночно, который раскрашает многоразлично в мечтах дневных и сновидениях ночных; есть, то есть, нечто, что заменяет Бога и, как истукан, стоит в глубине сердца, в самых сокровенных и потаенных его изгибах, чтоб одному им любоваться. Всякий страстный есть, по существу дела, идолопоклонник.

Наконец, если Божественное неведомо, а напротив, сладостно другое, противоположное, то, при встрече образов Божественного, человек-грешник должен или быть к ним равнодушным, как к предметам сторонним, или ощущать беспокойство от присутствия их, чувствовать себя здесь как бы не в своем месте, отвращаться и бежать. Отчего грешнику не хочется участвовать в священнодействиях, быть в церкви, слышать пение, смотреть на святые изображения, слушать слово Божие, читать духовные книги или молитвы? Все это для него предметы неприятные, отревающие от себя; они ему не по сердцу, не принимаются им, не питают его, а мучат. Сердце имеет свойство упругих тел. Как сии, при натиске совне, отталкивают предметы, так и оно еще больше отревает от себя Божественное и само отревается от него, при насильственном соприкосновении с ним. Как

428

вода извергает палку, вертикально погруженную в нее, так оно спешит освободиться от того, что входит в него совне — из другого мира.

Человек же, к Богу обратившийся и приявший Божественную благодать, вместе с тем воспринимает и сродство свое с Божественным, как рожденный от Бога, в Боге и мире Божественном пребывает, будучи, как говорит Макарий Великий, восхищен в оный век. Вкусивши, сколько благ Господь, познал он и сладость, свойственную Божественным вещам. При самом первом обращении к Богу принимает он решительное намерение подавить и искоренить в себе всякое пристрастие и к тому обращает всю внутреннюю свою власть и всю силу, принятую от Бога. Сначала борьба, а потом и свет бесстрастия или земное небо бывает в нем или восходит на него, как говорит святой Лествичник. Но это уже в последних степенях совершенства. Чтоб воспитать такое расположение, прямо по обращении он окружает себя предметами, отражающими Божественное, и назначает занятия, способные питать духовные чувства,— каковы: молитва, богомыслие, богослужение, чтение слова Божия и прочее. Отделивши себя ими от всего земного и

429

внутри силою духа подавляя земные чувства, он мало-помалу успевает отрешиться от всего и приучается вкушать Божественное и в нем предвкушать вечное блаженство. Это и должно иметь в виду при образовании сердца по духу христианской жизни — оживить сочувствие с Божественным, сделать, чтоб человеку было приятно обращаться в мире том, чтоб он был в нем, как в своей стихии. Иначе — оно причинит страдание, а не блаженство. Грешнику и в раю мука нестерпимая.

Теперь о сочувствии с миром духовным, то есть с Ангелами и людьми (ибо тело что в человеке?). Что значит страх при появлении святых Ангелов, страх сокрушительный, болезненный? Это больше, нежели то, если б они были чужды нам или были иной совсем природы. Где же сродство и сочувствие? И это еще у людей, как опыты показывают (в Ветхом Завете), хотя воспитываемых в плотских началах, однако ж по Божию устроению. Людям же грешным они, можно сказать, и не являются затем, что они не вынесут их присутствия. Другой, еще больший признак отчуждения, есть неверие в бытие их. Если уже мысль об них не вмещается среди мыслей, то что сказать о сердце, кото-

430

рое еще глубже мыслей? Чему не верит кто, то неприязненно отвергает, то ему не по сердцу. Не должно ли потому в грешниках, по крайней мере некоторых, главных, положить враждование и неприязнь к ангельскому миру, а не только отсутствие сочувствия? И в отношении к людям то, что с первого взгляда всякий почти нам кажется чужим, что от него к нам и от нас к нему несет холодом и потом после на все время остается в нас равнодушие к нему,— не означает ли потери симпатии? Редкие исключения из сего не противоречат общему выводу, а напротив —еще больше показывают извращение сочувствия. Бывает мгновенное сочувствие и сроднение с некоторыми лицами, без предварительных сношений; но, кроме того, что тут часто кроются великие ошибки даже на гибель человеку, оно всегда почти есть плод отражения подобного в подобном. Равнодушие не всеобще, ибо к некоторым питается пристрастие; но и оно дышит неправдою и ведет всегда к неправде. Сверх того, что значат антипатия и ненависть, по которым одни без всякого повода, другие вследствие взаимных сношений не могут показаться друг другу на глаза; что иное значит это зверство, по коему находят удовольствие в погублении

431

других, как не решительное извращение сочувствия к людям? Отделившись таким образом от сродных себе братий, чем любуется человек? где проводит время с удовольствием? среди чего пребывать ему сладостно? Он там только в своей стихии, где видит отражение своего лица, с радужным его осиянием, в вещах ли или лицах, например, среди произведений своего ума и деятельности или среди суетных вещей, коими можно привлечь на себя взоры людей, или среди людей, при посредстве которых может питаться его самодовольство и прочее. Видно, что от других он возвратился в себя и себе одному сочувствует.

В человеке, к Богу обратившемся, благодать врачует и сей недуг. В самоотвержении полагается семя ненависти ко всему тому, на чем есть след нашего я; а это не привлекает, а гонит самоотверженного от себя самого. Сначала это бывает не так легко и совершается более с насилием, а потом обращается в естественное как бы чувство. Далее, мера погашения страстей есть мера сроднения его с человечеством и Ангелами. Сначала напрягается он думать и чувствовать, что несть Иудей, ни Еллин, несть раб, ни свободь, ни мужеск пол, ни женск (ср.: Кол. 3, 11),

432

а наконец доходит до того, что, подобно Макарию Великому, желал бы все человечество обнять единым объятием и считать родным последнейшего в свете человека. Что касается до его отношения к ангельскому миру, то он живет как бы в нем: бывает, что часто видит Ангелов, питается от них, видит их при других, слышит их поющих, и все это с таким восхищением и радостью, что даже положено правилом отличать бесов, преобразившихся в Ангела светла (см.: 2 Кор. 11, 14), от истинных Ангелов — по той радости и миру, который остается при сем на душе. Из этого видно, что сочувствие с духовным миром Божественною благодатию вполне восстановляется в человеке, оставляющем грех и обращающемся к Богу.

Сочувствие с миром вещественным очень живо сознается всяким; особенно сильно оно бывает во время весны и лета, как со всею природою, так и более с живою, органическою тварью. Нои здесь уже с первого раза не показывает ли, по крайней мере, его неправильного направления то, что оно одно между другими сильно, тогда как ему следовало бы быть слабее других. Опять, что значит порабощение живых тварей выгодам животной нашей экономии, когда они под-

433

вергаются терзаниям и мучениям без всякой жалости? Или что значит привязанность человека исключительно к одному месту и климату, тогда как он, по назначению, мог бы с радостью жить везде? Это — извращения сего сочувствия, а то, что он иногда никаких не имеет чувств в отношении к природе, свидетельствует о его онемении.

Неважно, если у людей, Богу угождающих, остаются подобные явления. Однако ж без труда везде почти, как видно на опыте, прекращаются терзания животных и — именно по сочувствию; видна, без боязни за жизнь, готовность пребывать во всяком месте на земле (см.: Василий Великий), способность чувствовать покой при хладе и зное, тем больше — потребность жить и дышать природою не в угодность плоти (см.: Антоний Великий), радоваться творениям Божиим, с веселием и восхищением ходить среди них. Всё это — очевиднейшие признаки возвращения или исцеления сочувствия к миру вещественному. При всем том, опять, эта особенность не такая, чтоб о ней можно было жалеть, если б ее и не было. Ибо главное в человеке — дух, а он может поглощать плоть со всеми ее благовидными движения-

434

ми; к тому же и в самой природе теперь не всё так, как бы следовало быть.

б) О сердце как центре сил существа человеческого

В сердце отражаются своею деятельностью все силы существа человеческого на всех их степенях. Следовательно, в нем должны быть чувства: аа) духовные, бб) душевные и: вв) животно-чувственные, которые, впрочем, и по образу своего происхождения, и по своим свойствам так разнятся, что и самую способность чувствовать надобно полагать в трех видах.

аа) Сердце как приятелище и вместилище духовных чувств

Такие духовные чувства суть те изменения в сердце, кои происходят в нем от созерцания или воздействия на него предметов из духовного мира. Совокупность их можно назвать чувствованиями религиозными.

Так как душа грешная отделена от Бога и мира Божественного, то чувств религиозных в истинном их виде в ней быть не может. Их и нет почти. Это лучше всего видеть из сравнения состояния сих чувств в человеке-грешнике и истинном христианине. Так, неточное чувство зависимости от Бога у перво-

435

го находится в разных степенях слабости до совершенного исчезновения или даже отвержения: отойди от нас; а у другого оно столько сильно, что он чувствует на себе руку Божию, чувствует, как Он держит его Своею силою. И вера есть чувство. Первый предположительно знает о бытии предметов веры, если не успел погрязнуть в неверие; другой верою живет и утверждает ее царство, как свое бытие. И далее, разные, верою изливаемые в сердце, чувства, из ощущения благости, правосудия, могущества, промышления, как то: страх, благоговение, преданность в волю Божию, упование, любовь и другие — уже по тому самому не могут или совсем быть, или быть в силе у первого, что в нем недостает веры,— их источника. Они у него суть только мысли и представления, а не ощущения. То же должно сказать о благодарении, славословии и даже молитве. А у второго все сии чувства составляют, можно сказать, естественную стихию, в коей он живет. Вся жизнь его слагается из перехода от одного из сих чувств к другому. Живущему в Боге свойственно быть полну чувствами, истекающими от действия Его на душу. Что сказать о чувствах, в продолжение самого изменения на лучшее происходящих в душе и

436

составляющих естественный оного состав и следствие, как то: о сознании своей виновности пред Богом, стыде пред Ним, раскаянии, жаре ревности к богоугождению, чувстве помилования во Христе Иисусе Господе нашем и спасения ради Него? Это исключительное достояние людей, к Богу обратившихся и Богу работающих. Кто может ощущать сладость того, чего не принял, не вкушал?

Но, как на очевиднейшую особенность, должно указать на следующие обстоятельства:

1) нельзя сказать, чтоб у грешника не было никаких религиозных чувств; но главный их тон есть чувство отревающего страха, чувство некоторым образом болезненное, беспокойное, вследствие коего не хотят или даже боятся вознести мысленные свои очи на небо к Богу и ходят, как под прикрытием непроницаемого некоторого свода, в темном богозабвении. В работающем Богу, напротив, главное чувство есть чувство сыновства Богу, чувство прилепляющее, сладостное, всего человека к Богу восхищающее и повергающее его в лоно Его беспредельно-благое. О сем чувстве неоднократно и пространно внушают Апостолы, ибо они были им преимущественно исполнены;

437

2) затем, вся жизнь первого проходит в некоторой безнадежной страшливости или нерешительности в делах. Уповает он только на очевидное, то есть на прямые способы, какие доставляются наличными силами его и пособиями других лиц, вообще не на Бога уповает, а на что-нибудь вне Бога. А это, кроме того, что означает извращение его религиозности внутренней, его самого содержит среди томительных сомнений, страхований. Другой, напротив, уповая ходит. Не отказывается и он от естественных средств, но их сила, по нему, зависит от Бога, и, если есть какой в них недостаток, он не задерживается тем в деятельности, а несомненно просит и получает. Близ Господь, Который сказал: все, что попросите с верою, пришлете (Мф. 21, 22). Это свойство особенно раскрыто святым Исааком Сирианином в Словах о трех степенях разума 1).

бб) Сердце как вместилище душевных чувств

Чувства душевные суть те движения сердца, кои происходят в нем вследствие изменений, происходящих в душе, от свойствен-

1) См.: Преподобный Исаак Сирин. Слова подвижнические. 26—28.

438

ной ей деятельности. Они разделяются на теоретические, практические и эстетические, поколику, то есть, происходят от воздействия рассудка и воли или суть следствия вращания сердца в себе самом, или в своей области.

Теоретические чувства рождаются из отношения сердца к познаваемым истинам. Здесь потребностью знать рассудок возбуждается к деятельности, а потом, в конце своих трудов, плод их слагает в сердце. Первое есть любознательность, последнее —чувство истины в разных степенях. Сюда относятся разные степени убеждения и разные виды неубеждения, как то: несомненность, сомнение, вероятие, неверие, отвержение, недоумение и прочее. Уже с первого раза видны разницы в сем отношении, ибо кто томится неверием или сомнением или упорствует в отвержении истины? Человек, отпадший от Бога, Который есть истина. Притом, до познания ли истины ему, когда он обложен суетами? Такого, даже если он трудится над науками, можно подозревать — искренне ли его любознание? По любви ли к истине все у него делается или ex officio и по

439

каким-нибудь сторонним побуждениям? Как мало, сверх того, у него вкуса к истине, уменья и желания наслаждаться ею,— видно из свойственной ему лености, бегания умственного труда, владычества в нем воображения, легкомыслия. Особенно надобно обратить внимание на силу убеждения в истине. Убеждение есть следствие проникновения сердца истиною. Сердце, пребывающее во лжи, не пустит в себя истины. Итак, бывают ли у грешника несомненные убеждения в истине? Нет; по крайней мере, смотря на неоднократные опыты, как один и тот же легко перебегает от одних начал к другим,— можно подозревать его в том. Притом, где же плод убеждения, если он есть? И опять, что значит, что у человека, отшатнувшегося с доброго пути, на коем был, тотчас выпадают из сердца очень многие убеждения и он никак не может воспроизвести их в себе, пока не возвратится на прежний путь? Также, недостаток ревности стоять за истину от чего другого, как не от слабости убеждения? Из таких фактов можно вообще вывести заключение, что у грешников или мало, или совсем нет несомненных убеждений.

Совсем другое у тех, кои от тьмы греха обратились к свету Божию. Жажда истины,

440

можно сказать, первая у них жажда; у них слово Божие непрестанно в устах и мысли. Сладость истины кто знает, как не они, когда живут в истине? Исчадий неверия и сомнения у них нет, а напротив, сила убеждения срастается с их бытием, отчего знаемое тотчас переходит в дело, и за истину они готовы отдать самую жизнь и — отдают, когда нужно.

Приложим еще одно замечание. Чувство истины — способность сердцем, без пособий сторонних, узнавать истинный порядок вещей, истинные их свойства,— свойственная природе человека,— способность удивительная, у первого заглушена совершенно, у второго же оживает, усиливается и наконец является во всей своей силе. Так, по одному чутью узнают брата, врага, друга, сыновей, нужное лицо и то, как в каком случае поступить.

Чувства практические суть те движения сердца, кои состоят в существенной связи с деятельностью воли и то возбуждают ее, то сами последуют за нею. Их, можно сказать, два рода: чувства самости (эгоистические), приятные и неприятные, и разного вида расположения к людям, добрые и недобрые (чувства симпатические). Первого рода

441

суть: самодовольство или самопрезрение, самовозношение, самоуничижение, надменность, спесь и прочее. Второго: равнодушие, из которого, с одной стороны,— уважение, соревнование, сорадование, соболезнование, сожаление, признательность, дружба и прочее, с другой — зависть, злорадство, месть, ненависть, вражда, презрение, осуждение и прочее. Впрочем, всякое вообще настроение духа постоянное оставляет след в душе глубокий, почему отзывается в сердце чувством одобрительным, если настроение хорошо, неодобрительным, если оно худо. Теперь с первого раза уже видно, каковы должны быть сии чувства у добрых христиан и у недобрых грешников. У первых должно положить все чувства добрые, с самого начала их пути, если не во всем совершенстве, то в семени. Трудом и подвигом они высвобождают добрые чувства из уз эгоизма, очищают и насаждают их в сердце. Апостол говорит им: облецытеся во утробы щедрот, благость, милосердие, кротость (ср.: Кол. 3, 12) и прочее. Одежда же духа есть осеняющее его чувство. Что касается до чувств эгоистических, то нельзя сказать, чтоб они не возникали, особенно сначала; но им не дается силы, установляется противодействие

442

им, принимаются средства к изгнанию их, и, действительно, они изгоняются из души всякий раз, как возникают. Подвиги, труды, молитвы наконец подавляют их и на место их напечатлевают противоположные им чувства. Все дело состоит в том, чтоб внедрить в сердце добрые чувства, ибо что есть в сердце, то есть пред Богом.

У беспечного грешника нет такого разделения. Как он свою жизнь предал обыкновенному течению, то и чувства у него, и добрые и злые, развиваются и укореняются в сердце вместе, без его ведома, и составляют смесь иногда очень странную. Они исторгаются из его сердца при случае сами собою, без чина и порядка. Как ревности о чистоте чувств сердечных у него нет, то он и не напрягается дать перевес чувствам добрым, а оставляет их самим себе и большею частью искажает пристрастиями и страстями. Судя по сему, нравственная цена их ничтожна. Напротив, чувства эгоистические у него глубоко лежат в сердце и там устрояют себе жилище постоянное. Можно сказать, нет минуты, в которую он не имел бы на душе или самодовольства, или, если нет ему пищи, досады на себя и прочее. Это случайность, если они когда-либо заглушаются в сердце,

443

что большею, впрочем, частью бывает от прилива естественных симпатических чувств к родным и приятелям.

Есть еще между практическими чувствами особенная способность, с одной стороны, ощущать сладость добра очевидного, с другой — сердцем узнавать доброту сокровенную, без внешних пособий. То и другое, поколику означает совершенство духа, не может быть в грешном сердце в своей чистоте, а разве только в слабых оттенках или легких соуслаждениях закону. У доброго христианина сия способность является во всей силе. Кто лучше его может осязать красоту добродетели? Доброту же и худобу поступков и сердец других он узнает нередко по непосредственному осязанию духовному.

Эстетические чувства суть те движения сердца, кои происходят в нем от действия на него особенного рода предметов, называемых изящными, или прекрасными. Здесь сердце наслаждается предметом потому только, что он сам по себе хорош, нравится и услаждает без особенных его отношений к личным нашим интересам. Сила, лежащая в основании сих чувствований, называется вкусом. Разнообразие чувств в нем зависит от свойства предметов, но определять их и

444

различать одно от другого очень трудно; посему они и имена свои получают от предметов и суть чувства изящного, высокого и прочее. Опять, есть свои оттенки в чувстве красоты картины, статуи и прочего. Изящным вообще называют удачное и разительное выражение в чувственной форме чего-нибудь духовного, то есть мысли, чувства, добродетели, страсти. Очевидно, что внешнее здесь малозначительно и главное — внутреннее, то, что выражается. По различию сего внутреннего содержания должно различать и вкусы. Их два вида: один — истинный, любящий надлежащее содержание изящного, другой — ложный и извращенный, любящий ненадлежащее его содержание. Теперь вопрос: какое надлежащее и какое ненадлежащее содержание изящного?

Что такое идея или чувство изящного? Оно есть или воспоминание о потерянном рае, или предощущение будущего Небесного Царствия. Если изящные предметы строятся под руководством сего чувства, то вот и источник содержания для них! Изображай райское, святое, небесное. Эту землю плачевную преврати в преддверие неба твоим искусством. Если человека повсюду окружают предметы земные, ради коих он может

445

забывать о небе — своем отечестве; то окружи его такими искусственными произведениями, которые напоминали бы ему о нем, подобно тому как иные, живя в чужой стране, окружают себя изображениями своего города, дома, родителей и прочего. Мир,— творение Божие, преисполнен отражениями Божественных свойств, но там они в такой широте и необъятности: собери их в малый объем и представь умному взору человека слабого в картине или музыке. Опять,— что должен человек образовать в душе своей в жизни сей? Святые и небесные расположения. Дай же ему в помощь и внешний лик сих расположений, чтоб тем успешнее он мог внедрить их в себе. Из всего этого видно, что главным содержанием изящного должны быть предметы мира духовного. Само собою разумеется, что им должна соответствовать и внешняя форма. Если теперь изображаются страсти, и преимущественно плотские, изображаются в свойственном им бесстыдстве и приманчивых видах, или если изображаются и добрые предметы, но в формах, недостойных их: в таком случае изящное извращается. Теперь легко судить об истинном и ложном вкусе: истинный вкус наслаждается предметами, выражающими мир духов-

446

ный, нравственный, Божественный; извращенный вкус любит наслаждаться предметами, изображающими страсти или вообще оттененными страстию и питающими ее.

Как, теперь, должен быть извращен вкус у грешника, видно из настроения его души, которая в нем исполнена страстей и предана похотям. Он не найдет красоты в духовном. Не без удовольствия иногда смотрит он и на картины духовные, но только если они оттенены по его духу, равно и пение церковное готов слушать, но, если оно имеет молитвы страстные. Ему везде скучно, где не встречает он предметов одного с ним духа. И напротив, как цел вкус у живущего по духу Христову! Как в себе, так и вовне он не любит видеть и тени страстей, преследует их и гнушается ими. С другой стороны, как внутри напрягается он чувствовать свято, так и вовне любит смотреть только на предметы святые и, коль скоро встретит их, один почти умеет оценить все их достоинство и все совершенство.

Таким образом, грех извращает и предметы изящные, и самый вкус; напротив, христианство и изящное восстановляет, и вкус врачует. Как, в познании, худое направление рассудка извращает разум, худое направле-

447

ние воли извращает совесть,— так здесь худое направление вкуса извращает духовные чувства.

вв) О низших, чувственно-животных чувствах

К чувствам, стоящим на низшей степени, относятся скорые волнения или поражения сердца (affectus), погашающие самодеятельность рассудка и воли и сопровождающиеся особенными изменениями в теле. Большею частью сии волнения, происходя в низшей части, суть следствия нечаянного встревожения эгоистического животолюбия, при обстоятельствах ему благоприятных или неблагоприятных. Потому иногда их все относят к животно-чувственной части человека. Их разделяют по разрушительным действиям их на высшие силы человека. Так, одни погашают ясность сознания, как то: удивление, изумление, увлечение внимания, испуг; другие подрывают волю, как то: страх, гнев, ретивость; третьи, наконец, терзают самое сердце, которое то радуется и веселится, то скучает, скорбит, досадует и завидует, то надеется и отчаявается, то стыдится и раская-

448

вается или даже попусту мятется мнительностью. Можно судить по одним именам их, какие это злодеи для человека; тем больше такими их должно признать, судя по действиям. Они возвышаются на счет собственно человеческих свойств — сознания и самодеятельности, а следствием своим всегда почти имеют неестественное состояние тела. Это — болезненные потрясения всего человеческого существа. Уже это одно должно наводить на мысль, что им хорошее место только в человеке-грешнике. Болезни должно отнести туда, где есть источник болезней. И действительно, тогда как в грешнике высшие духовные чувства заглушены, а душевные извращены, низшие свирепствуют в нем во всей своей силе. Этому способствуют потеря власти над собою, предание себя общему влечению обстоятельств, неуправление ни внешним своим, ни внутренним,— составляющие постоянное свойство грешного человека. Кроме того, расстроенное состояние рассудка и воли, без того слабых, подвергает их легко власти сих нечаянных поражений и волнений. Наконец, владычество буйного воображения, мятущего внимание, возмущающего желания, легко волнует и сердце. Грешник как бы неизбежно в непрестанных

449

тревогах. Нет в нем силы, которая бы защитила его от их злого влияния. То страх, то радость, то тоска, то стыд, то огорчение, то зависть или другое что непрерывно мятут и уязвляют душу его. Жизнь грешника есть путь по колючим тернам, несмотря на внешнюю светлую обстановку. Напрасно придумывают некоторые механические средства против страстей или толкуют о средине безопасной. Нет спасения от них, без исцеления всего духа человеческого, ибо они суть свидетельства и следствия расстройства нашего существа. Возврати целость существу, и прекратятся злые страсти.

В христианстве истинном возвращается сия целость действием благодати Божией, которая, пришедши, погашает и страсти. Христианин, идущий путем своим как следует, достигает наконец сладостного покоя и мира невозмущаемого, твердого, который не колеблется бурею страстей. Есть и здесь печаль, но не та; есть и радость, но иного рода; есть и гнев, и страх, и стыд, и другие движения, похожие по имени на страсти, но существо их совсем другое, другой их источник; они даже происходят от другой силы, ибо отражаются в сердце от духа, а не от животной части. Напрасно говорится так: не долж-

450

но искоренять страсти, а должно только умерять их. Это то же, что говорить: не надо сердца поражать ядовитою стрелою насквозь, а только на поверхности. Нет: ревностный любитель нравственной чистоты, с помощью Божией благодати, борется с сими исчадиями зла, подавляет их и наконец совсем успевает погашать. Это свидетельствуют правила подвизавшихся и изображение состояния совершенных, какое можно находить у святых. Так и должно, ибо в самоотвержении истнивается самость и полагается намерение истнить и животность. Следовательно, опоры страстей подрываются в самом начале. Как же после устоят самые страсти? Говорят: если так, то в душе останется холодная безжизненность, дикая пустыня. Так — в душе какого-нибудь стоика, но не христианина облагодатствованного. Таким можно сказать: заглуши только страсти христианским путем, а что там будет, сам узнаешь; но знай, что это не будет пустыня.

Таким образом, и в чувствующих силах истинный христианин и человек-грешник совершенно противоположны. У того высшие чувства во всей силе; чувства душевные слу-

451

жат продолжением их или приложением к быту действительному; низшие погашаются. У последнего, напротив, последние в силе, высшие погашены, средние извращены.

То же, следовательно,— во всех силах внутреннего нашего мира. Где у одного голова, там у другого ноги. Один весь в Боге и живет духом, с умерщвлением низшей части и подчинением себе средней; другой — вне Бога, в чувственно-животном мире, живет фантазией, мятется желаниями, поражается страстями, с погашением духа и низвращением душевной деятельности.

4) ОТНОШЕНИЕ К ТЕЛУ

Резче всего, очевиднее и нагляднее отличие истинного христианина от человека, преданного греху, выражается в том, как поступают они с телом своим. Возьмите житие какого угодно святого, и найдете, что начало его обращения к Богу или первые действия богоугождения означаются умучением, истомлением и истощанием плоти. Человек же, живущий во грехе, пространно питает и греет плоть свою и не может принять смелости отказать ей в чем-нибудь или ее чем-нибудь озлобить. Таков общий вид отношения к телу

452

у того и другого. В полной картине оно таково.

Тело есть ближайшее орудие души и единственный способ обнаружения ее вовне в настоящем мире. Это первоначальное его назначение. Посему самым устройством оно совершенно приспособлено к силам души. При всем том, однако ж, тело все же есть нечто внешнее для души, нечто такое, что она должна отделять от себя и, почитая своим, не сливать с собою.

Когда человек пал, душа расслабела, потеряла власть над собою, ниспала в плоть и слилась с нею, слилась до того, что как бы и сознавать себя стала не иначе как в плоти и чрез плоть. Когда произошло такое слияние сознания с плотью, неминуемым следствием сего было сознание своими и всех потребностей тела, или всех инстинктуальных влечений, возникающих в животной жизни, а вместе, забвение потребностей духа, ибо плоть и плотское осязаемее. Лишь только потребности тела сочтены своими, надлежало их удовлетворять с заботою, не заботясь о духе. Частое удовлетворение рождало склонность плотскую и погашало соответственное по противоположности совершенство духа. Так как инстинктуальных влече-

453

нии у нас столько, сколько есть отправлении в теле, а этих последних можно считать, главным образом, пять, именно: отправление органов чувств, движения, слова, питания и половых; то по сим последним можно расположить и самые склонности, образующиеся в душе от неразумного удовлетворения их требований. Так:

— органы чувств дают инстинкт или потребность употребления их. Удовлетворение сей потребности рождает следующие склонности: жажду впечатлений, глазерство, услаждение чувств, рассеянность. Эти склонности, окрепши, уничтожают в духе внимание и самособранность;

— из органов движения развивается потребность движения, а из нее потом — наклонность к независимой деятельности, желание внешней свободы, своеволие, разгульность. Ими отнимается свобода у духа;

— у органов слова есть потребность, чтоб их приводили в движение, или раздражали. Отсюда — болтливость, смехотворство, празднословие, шутки. Они налагают молчание на внутреннее слово духа — молитву,

— из инстинкта питания развиваются сластолюбие, нега, обжорство, леность, праз-

454

дность. Это отнимает всякое движение духовной деятельности;

— вследствие недолжного удовлетворения половых отправлений происходят желание нравиться, щегольство, волокитство и самые страсти бесчестия. Они отнимают свойственные духу чистоту и бесстрастие.

Все это тотчас найдет и сознает в себе всякий беспристрастный наблюдатель за собою, тем больше — человек, обративший на себя взоры под действием Божией благодати. Он ясно видит и чувствует, что обложен, как узами, плотскими страстями и склонностями, которые не дают свободы его духу действовать соответственно своей природе, а проникая ближе, находим, что они от плоти, и именно — от неразумного удовлетворения ее потребностей. Решившись исправиться во всем и, следовательно, возвратить свойственную духу свободу, он и хотел бы ограничить сии потребности благоразумною мерою их удовлетворения, например умеренною пищей, сном и прочим; но образовавшиеся склонности до того сроднились или в такую чувствительную пришли связь с органами своими, что легкое движение сих органов приводит в силу склонность и злодействует духу; например, от легкого движения

455

чувств — расхищение мыслей и потеря самособранности, от употребления пищи вдоволь — холодность духа и вялость и прочее. Посему с первого раза он полагает для себя законом — связать органы тела, чтоб не возбуждались ими образовавшиеся чрез них склонности, и дух имел свободу восстановлять свойственные себе совершенства. Так налагаются узы:

— на органы чувств чрез уединение, чтоб утвердить и сохранить внимание и самособранность, в коей сила духа;

— на движение — чрез регулярный труд и послушание, чтоб восстановить в духе свободу;

— на органы слова — молчанием, чтоб воскресить внутреннее слово, или возношение ума к Богу,— в молитве;

— на органы питания — постом, неспанием, долулеганием, чтоб сохранить живость в духе;

— на органы половые — целомудрием и безбрачием, чтоб водворить в себе бесстрастие.

Вот основание, почему святые Божии все без исключения проходили жестокое житие! Без сего нельзя очистить духа, нельзя восстановить его и явить во всей свойственной

456

ему силе. Это необходимый путь к его свободе. Только по мере истомления плоти он высвобождается из нее. Посему, кто льстит себя надеждою достигать совершенства в духе без сурового обхождения с телом, тот походит на того, кто бы хотел носить воду решетом, или ловить ветер руками, или писать слова на воде. Это — напрасный и неразумный труд, в коем стяжаемое в одну минуту расточается в другую. У святых Божиих тело действительно становилось орудием для высших целей. Они чрез трение тела оттирали онемелый дух. Замечательно в сем отношении, что они тело, или животную жизнь, считали как бы лицом сторонним, почему, отходя к сну, говорили: поди отсель... это значит, что тело у них отделялось от их личности и сорастворение сознания с ним прекращалось.

Как очевидна теперь необходимость тесного, скорбного и крестного пути ко спасению! Мы встречаем ее на всех степенях своей жизни. Тело должно стеснить телесными подвигами: иначе — бесполезны все труды. Следующую за ним внутри деятельность воображения, пожеланий и страстей,— эту мятущуюся беспорядочную деятельность, должно подавить внутреннею напряженною

457

бдительностью. Стоящую выше сего деятельность душевных сил должно исправить душевными трудами: чтением и рассуждением, добрыми делами и богослужением. Наконец, восстановить или воспитать дух надо богомыслием, молитвою, приобщением Таинств. Все это трудные, потовые занятия! Следовательно, неотъемлемый характер жизни истинно-христианской есть трудничество, подвижничество, потовое и напряженное делание.

Этим заключается обозрение начал христианской жизни и деятельности. Теперь очевидно, что естественные начала нравственной жизни, обессиленные и ослабленные в падении, восстановляются Божественною благодатию в Царстве Господа нашего Иисуса Христа. В сем благодатном действии человек разделяется на себя, или в человеке отделяется свет от тьмы. С продолжением времени тьма слабеет, свет возрастает и возвышается, а по мере своего усиления прогоняет тьму, коей область может сократиться в едва заметный объем. Человек приходит в меру возраста исполнения Христова (Еф. 4, 13).

Сие убо глаголю и послушествую о Господе, ктому не ходити вам, якоже

458

и прочий языцы ходят в суете ума их,— помрачени смыслом, суще отчуждени от жизни Божия, за невежество сущее в них, за окаменение сердец их. Иже в нечаяние вложшеся предаша себе студодеянию в делание всякия нечистоты в лихоимании. Вы же не тако познаете Христа: аще слышасте Его, и о Нем научистеся, яко есть истина о Иисусе: отложити вам, по первому житию, ветхаго человека, тлеющаго в похотех прелестных: обновлятися же духом ума вашего, и облещися в новаго человека, созданного по Богу в правде и преподобии истины (ср.: Еф. 4, 17—24).

Конец.

459

Страница сгенерирована за 0.17 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com