Мы хотим поговорить здесь о различных путях переживания христианами их веры, т.е. о том, что принято называть «духовностью», в какой бы форме — старой или новой — она ни проявлялась. Духовность есть не что иное, как экзистенциальный способ проецирования основного содержания веры на повседневную жизнь. Поскольку каждый человек как духовное единство являет собой уникальное подобие несравненного Божественного единства, а также и потому, что каждый христианин, призванный к общению в святости, призывается к подражанию несравненному Учителю также неповторимо-индивидуальным образом, духовных путей будет столько же, сколько и христиан.

Есть много духовных путей, которым присущи родственные черты и которые могут быть отнесены к типам «духовности» с более или менее четкой характеристикой. Однако эти разные типы духовности не должны быть отделены друг от друга глухими стенами; напротив, между ними происходит обмен и взаимопроникновение, ибо все они — лишь вариации одного и того же подражания Христу, о котором Он Сам говорил в Евангелии и которое вменял всем людям. И если иногда Он обращался с тем или иным требованием прежде всего к Своим ученикам, то лишь для того, чтобы быстрее подготовить их к тому, что им самим позднее предстояло возвестить всему народу: «и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях». Слова Иисуса, обращенные к ученикам, уже сами евангелисты считали предназначенными для всех: «если кто хочет идти за Мной, отвергнись

себя и возьми свой крест и следуй за Мною» (Мф. 16.24; Лк 9.23). И в дальнейшем в наших размышлениях о месте Креста в типах церковной духовности мы будем исходить именно из этих слов.

Предпосылки целостной теологии Креста

Мессия Израиля, чья основная задача состояла в том, чтобы собрать воедино народ Божий, обратить его и приобщить к исполнению решающей миссии, потерпел поражение; и Крест Христов, явившийся непреодолимым камнем преткновения, должен был поглощать все мысли учеников и современников Спасителя как неизъяснимая загадка, от решения которой зависело все их дальнейшее существование. В свете пасхальных событий стали выявляться отдельные элементы разгадки, которые довольно быстро были синтезированы в богатых и многообразных обобщениях великих новозаветных теологов - ап. Павла и ап. Иоанна. Изложенная синоптиками с определенных позиций история Страстей Господних очень рано превратилась в целостный рассказ, который резко отличается от «подробной предыстории» общественной жизни Иисуса; эта жизнь, которую синоптики описывают, исходя из ее кульминационной вершины, представлена в Евангелиях как сознательное движение Спасителя к Иерусалиму, навстречу страданиям, предсказанным и предвиденным. Несомненно, что в решении загадки большую роль сыграло пророчество Исаии о Служителе Господа, Который заменит собою весь народ. Слова Самого Спасителя о том, что Он пришел, чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих (Мк. 10.45, а также Тайная Вечеря), свидетельствуют о полном понимании Им всего значения Своих страданий. К этому нужно еще добавить — экзегеты часто об этом забывают, — что Сам Иисус относил Себя к тем пророкам, которым Господь заранее открыл безуспешность их пророческой миссии и которым, тем не менее, было суждено исполнить ее до конца при ясном осознании безысходности своего положения. Если помнить об этом, то не останется никаких сомнений в том, что вся жизнь Иисуса была устремлена к Его «часу», о котором Он так часто говорил, которого Он ожидал как величайшего завершения Своего долга, к «часу», о котором Он в то же время скорбел, «часу Отца», «часу», ускорить приближение которого Он не хотел, о котором Он сказал: «теперь — ваше время и власть тьмы» и который обрушился на Него с такой неимоверной жестокостью, что не хватило Ему собственных сил противостоять ей и Он молил Господа об избавлении от невыносимого испытания («с сильным воплем и слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти». — Евр. 5.7) и в ужасе

хотел отвести от Себя чашу, символизировавшую, по ветхозаветным представлениям, весь гнев Божий на грешный мир, Страсти Господа, на всей своей полноте — вплоть до непостижимого «зачем?», произнесенного оставленным всеми Иисусом, вплоть до Его последнего предсмертного вопля, — Представляют собой некое непосильное требование, т. е. некое бремя, которое нельзя выдержать лишь с помощью естественных человеческих усилий, бремя, которое после бичевания, тернового венца и Крестного пути Иисус в состоянии полного изнеможения пережил как непереносимое.

Разве вес сказанное не исключает для нас возможности подражания? Ап. Павел мог говорить, что он сораспялся Христу (Гал. 2.19), что он носит язвы Господа Иисуса на теле своем (Гал. 6.17) и даже что восполняет во плоти своей недостаток скорбей Христовых (Кол. 1. 24), и вместе с тем с содроганием отвергать самую мысль о том, что он, Павел, а не Христос был бы распят за Коринфян (1 Кор. 1.13). Когда сыновья Зеведеевы на вопрос Иисуса: «Можете ля лить чашу, которую Я буду пить?» - легкомысленно н самоуверенно ответили: «Можем», Иисус подтвердил им, что, действительно, «чашу Его они будут пить» (Мф. 20.23); Иисус возвестил ученикам, что им за их любовь к Нему как особая благодать будет дана та же судьба, которая постигнет Его Самого. В сущности, это означает, что Страсти Господни кладут начало их собственным страданиям, уже заранее включая их в себя и делая посильными, как существование целого включает и делает возможным существование части, которая, как бы ни была мала, тем не менее составляет какую-то долю целого к заранее в нем предусмотрена. Речь может идти о внешних гонениях, которые кого-то даже приведут к смерти, т. е. о ненависти мира, потому что мир возненавидел и Иисуса (Ин. 15.20-25); но эти слова могут предполагать и внутреннее состояние, вершиной которого явилось принесение Иисусом Своей жизни в жертву, состояние, которое должно привести истинного ученика Христова к соответствующему духовному переживанию умирания со Христом и во Христе. «Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев» (1 Ин 3.16); «... кто не возненавидит и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14.26). Понятно, что никаких естественных человеческих сил не может хватить не только для удовлетворения таких требований, но и для попыток в этом направлении; речь здесь идет о таком состоянии, при котором растворенной а любви вера в Иисуса становится главной силой в человеке и побеждает в нем все то, что духовно и физически противится заповедям Иисуса.

Нельзя забывать, что в Новом Завете Крест как искупление греха мира является также главным проявлением троической любви Бога.

Отец так возлюбил мир, что отдал Сына Своего для спасения мира (Ин. 3.16; Рим. 8.32), и Дух Святой — Божественная обоюдная любовь Отца и Сына — осуществляет это спасение. Следовать по пути Христа - пути, проходящему через Голгофу, — возможно лишь с убеждением, отчетливым или подспудным, что в основе этого, ведущего на Крест, пути лежит абсолютная Любовь, как бы ни была она скрыта страданиями. В свете того, что апостол говорит о себе самом, мы видим, что эта истина стала для него совершенно ясной; он постиг, что именно его страдания, страдания последователя Христова, более чем все прочие его усилия вместе взятые, причастны к той преизбыточной любви, которая скрывается в страданиях Самого Христа. И потому апостол охотно «хвалится своими немощами», «благодушествует в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа», «чтобы обитала в нем сила Христова», «ибо когда я немощен, тогда силен» — как христианин, проповедник и свидетель (2 Кор. 12. 9-10).

Крест как основа существования

Крест, так глубоко укорененный в жизни последователей и подражателей Христа, укоренен в ней совсем иначе, нежели в жизни Самого «Предтечи» (Евр. 6.20). Если для Иисуса в Его земной жизни Крест находился впереди, то ученик может следовать тем же путем благодаря силе Воскресения. Если бы не было за его спиной Креста Христова — как основы христианского существования, — он и не мог бы строить свою жизнь на этой основе. В радости «обретения себя во Христе» Павел восклицает: «Я хотел бы постичь, как можно стать причастным к Его страданиям, я хотел бы уподобиться Ему в Его смерти, дабы, если это возможно, достигнуть воскресения мертвых» (Фил. 3.10). Во всей жизни своей христианин исходит из Креста Христова (будучи крещением «погребен с Христом в смерти». – Рим. 6.4), чтобы следовать за Христом до Креста, ибо он, христианин, уже воскрешен вместе с Ним (Еф. 2.6).

Таким образом, для христианина Крест и Воскресение являются не отдельными, изолированными друг от друга историческими моментами, а основным принципом, который управляет всем и определяет все в его жизни. Христианин должен и может каждый день нестисвой крест, но одновременно он призван в каждый свой день, «если он (христианин) воскрес со Христом, искать горнего, где Христос сидит одесную Бога» (Кол. 3.1). Два фактора — смерть и днем воскресение в «новом человеке», в «новом творении» определяю! в христианине все его существо. Углубляясь во все это, можно сказать иначе: существо христианина как часть мистическою тела

Христова, т. е. Церкви, определяется образом присутствия Христа в Церкви, т. е. Евхаристией, которая сама является образом присутствия принесенного в жертву тела и излитой крови, но уже не голгофской кровавой жертвы, совершенной однажды и на все времена, а жертвой бескровной и вечной. Смерть и Воскресение являются также основными категориями существования вечного Христа, «Агнца», «предназначенного еще прежде создания мира» к закланию (1 Петр 1.20). Мы должны рассматривать это положение в перспективе Святой Троицы. В вечном блаженстве троичного Бога, возжелавшего этот мир изначально и предусмотревшего изначально, как только что было сказано словами ап. Петра, его искупление «безгрешным Агнцем», есть два нераздельных и вечных аспекта: готовность Отца, Сына и Святого Духа к полной самоотдаче — т. е. ко Кресту, и, одновременно, уверенность в Воскресении. Но при этом голгофская крестная оставленность не только не нарушила внутритроичной жизни, но до конца выявила всю ее глубину. Отзвук этого в христианской жизни мы находим в Евангелии: страдание за Христа, каким бы невыносимым оно ни казалось в момент приближения, тем не менее окружено ореолом радости, хотя радость эта и неисследима, «ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу» (2 Кор. 4.17). «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир» (Ин. 16.21). Эта тайна страдания, когда невыносимая боль растворяется в преизбытке абсолютной радости, в конечном счете, не может быть «объяснена» в физиологических категориях и постигается только в теологии Троицы.

Именно поэтому мы имеем полное право отличать ту многообразную человеческую деятельность, что связана с разными религиями и мировоззрениями и надо признаться, здесь есть и свои положительные стороны, — от того, что в Евангелиях обозначается как следование Кресту. К тому, что называют аскезой (греческое слово «аскео» означает «упражняться», прежде всего в спортивном смысле), очень часто прибегают ради избранной самим человеком цели, которая может быть гигиенической, моральной, а также и религиозной. Следование Кресту требует от христианина самопожертвования. И такое самопожертвование может быть так или иначе связано с определенной аскетической стороной, самодисциплиной и добровольным отказом от тех или иных вещей. Тем не менее связанное с последованием Кресту самопожертвование и аскетика лишь частично совпадают друг с другом. Вполне может оказаться, что буддист, преследуя цели, которые считает религиозными, будет проводить образ жизни аскетически намного более строгий, чем христианин. Однако буддист

направляет свои усилия к цели, которую определил себе сам (даже если при этом он следует наставлениям учителя), в то время как образ последования Христу предложен христианину Самим Богом. В первом случае отрешение в некотором смысле становится самоцелью (удаление от земного, беспокоящего душу человека, чего нет в христианстве, ибо Крест никогда не является самоцелью, но лишь способом искупления мира и источником духовной силы, стяжаемой в общении с Искупителем.

Тем более не следует смешивать «тренинг» с христианским последованием Кресту. Ибо хотя христианское последование Кресту и требует определенного упорства, дабы «устоять до конца», однако такое желание устоять и не подвергаться опасности упасть (1 Кор. 10.12) есть нечто иное, чем тренировка ради достижения какой-то новой возможности. И тут также обе сферы могут в чем-то совпадать, скажем, в духовных упражнениях, направленных на достижение самоконтроля, когда человек настойчиво силится избегать каких-то ошибок. Но христианин делает это не ради развития «волевой мускулатуры», а для того, чтобы меньше оскорблять Бога и приблизиться ко Христу.

Крест и то, что Спаситель называл «ненавистью к душе своей», не имеют ничего общего с т. н. деперсонализацией, самозабвенным обезличиванием, которое может быть идеалом как в восточных религиях, так и при служении любым земным целям, например политическим — довести ракету до цели и вместе с ней взлететь в воздух или жить и умереть ради лозунга той или иной партии. Последование Христу - это всегда призыв, обращенный к человеку; и этот призыв во всей своей полноте раскрывается именно на Кресте, на том Кресте, на который христианин восходит, следуя по стопам Иисуса. Здесь путь христианина резко расходится с другими путями предельной жертвенности, примеры которой были приведены выше, и путь христианина в корне отличается от любого иного нехристианского пути.

Крест как историческое событие, случившееся один-единственный раз, и как выражение этого события в жизни Церкви и жизни церковного человека всегда связан с евхаристической темой «за вас и за многих». Действительно, можно сказать, что это «быть ради», а с ним и Крест и Евхаристия изначально присутствовали в жизни Иисуса («нас ради человек и нашего ради спасения сшедшего с небес») как основной внутренний смысл всего Его существования, смысл, который полностью раскрылся вовне, в Страстях, что было поистине необходимо. Когда христианин, да и вообще всякий человек добровольно принимает страдание, тяжким грузом ложащееся на его плечи, и когда он принимает это страдание именно «ради других, ради многих» - даже если он и не отдает себе в этом отчета, тогда оно, это страдание, эта глубочайшая реальность, которая сопровождает все его

существование, наполняется действенной мощью. И все это — на уровне куда более глубоком, чем тогда, когда человек, отрекаясь от того или иного, старается достичь целей обособленных и конечных. Ибо человек, идущий на полную самоотдачу ради достижения своей цепи, ради самого себя, стремится отвести Крест, впечатанный в саму ткань человеческого существования как своего рода водяной знак, преодолеть или, по крайней мере, смягчить человеческое страдание, стон которого слышен по всей земле. Но если такой человек желает полностью убрать этот впечатанный в наше существование знак — страдание, ему придется разорвать саму ткань бытия. Ибо в нашем отвернувшемся от Бога мире знак этот — Крест есть знак любви Бога, т. е. знак жизни Бога, Который «возлюбил Своих сущих в мире, до конца возлюбил их» (Ин. 13).

Различные «виды духовности» и Крест

Поэтому необходимо, чтобы основная истина, истина Креста, подобно крови наполняющая весь организм в целом, непрестанно орошала каждый орган, каждую часть мистического Тела. И нельзя допускать, чтобы в отдельных его частях, ранее обильно орошавшихся, происходило «уплотнение артерий» и ткани теряли бы свою жизнеспособность.

У великих традиционных орденов связь с целостным кровообращением очевидна, и прежде всего там, где Крест Христов воспринимается не в сугубо личной плоскости, а как событие, постоянно совершающееся в Церкви: ведь сама она — тоже распятое мистическое Тело (в этом смысле любовь к ней неотделима от любви к Самому Христу); поэтому только она может и должна подводить своих членов к Кресту, что предполагает и пробуждает состояние, обозначаемое как единодушие с распятой Церковью. Все это совершенно очевидно, если речь идет о Франциске с его стигматами и его почитанием церковной иерархии; это не менее очевидно в отношении ордена, к которому принадлежала Екатерина Сиенская, глубоко переживавшая союз Христа с Его Церковью, Невестой₎ нуждающейся в постоянном очищении посредством изливающейся крови Христа; не возникает проблем и в отношении Терезы Великой, той, которую пронзил серафим и которая увидела свою задачу в помощи Церкви, ослабленной Реформацией; это ясно и в отношении дела Игнатия Лойолы: игнатиевское видение уничиженного и умершего в общем презрении Господа настолько вдохновило многих истинных учеников Христа, что они вступили в организованное Игнатием «Общество Иисуса» (орден иезуитов), причем сам Игнатий постоянно говорил о необходимости

единочувствия со Святой Матерью нашей Церковью иерархической». Всем этим классическим духовным течениям, а также бесчисленным небольшим духовным общинам, к ним примыкающим, следует задать вопрос о том, сохранилось ли в них сегодня центральное породившее их начало, т. е. личная, воплотившаяся в Церкви любовь Того, Кто до конца возлюбил, или же это центральное начало сместилось к краю, а на его место встало нечто другое, например «справедливость в мире». Если это произошло, то соль потеряла силу; но когда что-то теряет силу и бывает брошено на попрание людям, ему не следует кичиться мученическим венцом.

Для духовных течений, появившихся в нашу эпоху или даже совсем недавно, Крест также остается пробным камнем, и они не должны бояться подпасть под такую проверку. Когда бы ни сложилась та или иная форма, она будет подлинной только в том случае, если ее орошает общий кровоток Церкви, древний и вечно юный.

«Теология освобождения»

Все это представляет собой основной критерий также для большой и отличающейся многообразием группы различных форм «теологии освобождения». Никто не может запретить участвовать в современном общемировом диалоге путем благовествования. В Своей проповеди в Галилее Иисус возвестил, что Дух Господень на Нем и что Он помазан благовествовать нищим, проповедовать пленным освобождение, отпустить измученных на свободу (Лк. 4.18); в конце Своего служения Спаситель наставляет нас на реальные дела любви к ближнему (Мф. 25). Действительно, Иисус говорил об освобождении, но не политическом, а значительно более глубоком, об освобождении от уз Сатаны (Лк 13.16), оставив открытым вопрос о политических последствиях, вытекающих из Его учения. Однако Его собственная освободительная деятельность достигла предельного выражения на Кресте. Только так был побежден «князь мира сего», только так побежден был дух этого мира, который — если нет перед ним Креста — немедленно прокрадывается с черного хода в любую освободительную деятельность в пределах этого мира (как уже доказали великие политические революции нашего времени). Таким образом, теология освобождения будет подлинно католической и действенной, если она поведет борьбу в рамках борьбы Спасителя, стяжает те же победы, что и Он, и при этом не забудет, что все земные победы — это милости, добытые и дарованные нам Распятым и Воскресшим Господом нашим. И эти победы всегда должны быть связаны с непременной личной сопричастностью Кресту. Примером служит история

апостолов: Церковь стяжает земные победы в Духе, но победы эти неотделимы от крестных страданий ее апостолов.

Харизматические движения

Широко распространенные харизматические движения также должны иметь в виду все сказанное выше. И прежде всего следующее: никакой особой духовности Святого Духа как таковой не может быть, ибо Дух всегда говорит «не от Себя», а только от Отца и Сына (Ин. 16.13-15). И забота Их — это искупление мира, становящееся возможным благодаря скорбному, совершаемому Отцом, преданию Сына Кресту. В этом величайшем и предельном акте в полной мере участвует и Дух; Он был и всегда остается Духом, исполняющим спасительные намерения Троицы; это Ему мы обязаны тем, что мрак разобщенности, ради спасения мира, лег между Отцом и Сыном. Коринфяне, эти первые пятидесятники, хвастали, что наделены чудесными дарами Духа Святого. Всю эту харизматику ап. Павел прежде всего приводит в связь с учением о церковном Теле Христовом, а каждую харизму поверяет ее полезностью для общины (Ι Кор. 13); затем он указывает на относительность какой бы то ни было харизмы по сравнению с христианской любовью, жертвенной любовью: «Любовь долготерпит и все переносит». В конце он дает указания, исполнение которых обязательно при совершении богослужений: только подлинное истолкование учения Христова, являющееся в этом смысле пророчеством, служит назиданию; все же остальное делает общину смешной в глазах посторонних людей (гл. 14). В заключение он говорит: «Если кто почитает себя пророком или духовным, тот да разумеет, что я пишу вам; ибо это заповеди Господни. А кто не признает это, тот сам не признан» (Ι Кор. 14.37). В начале послания апостол призывает общину подчинить свою жизнь абсолютному закону Креста (1.19 и 2.2); в безумии Креста обитает истинная мудрость, «раскрывается дух и сила Божия». Глубочайшая мудрость, на которую притязает ап. Павел, концентрируется именно в Кресте (2.6); ибо «Дух, проникающий в Божественные глубины» и ниспосланный христианам, на самой большой глубине обнаруживает безграничную любовь Троицы, раскрывающуюся полностью в Кресте и в Евхаристии.

Мода на восточную мистику

Мы знаем, с каким энтузиазмом восточные методы медитации, особенно цзен, были встречены множеством христиан Европы

и США - как монахами и монахинями, так и мирянами. Мы знаем, что для таких медитаций были устроены специальные дома и что в этих упражнениях использовались преимущественно тексты классической христианской мистики (книга на древнеанглийском языке «Облако неведения», Экхард, Таулер, Иоанн Креста и др.), причем последнее обстоятельство позволяло настаивать на принадлежности этой формы духовности к христианству. Возникает вопрос о том, идентично ли состояние, обозначаемое как «черная ночь» в «Облаке», у Таулера и у Великого Испанца, состоянию, переживаемому в восточной медитации? Ответ может быть только один и совершенно определенный — нет! «Ночь», переживаемая в восточном опыте, есть результат тренинга, нечто такое, чего человек достигает собственными усилиями при помощи абстрагирования и навыков сосредоточения. Но то, что Иоанн Креста называл «noche obscure» — пусть его собственные объяснения и не всегда достаточно понятны, — есть именно приобщение человека, наделенного особой благодатью, к страданиям Христа, к Его покинутости Богом в Распятии. Это ужасающий сверх всякой меры опыт, кульминация которого осознание окончательной потери Бога. Главное назначение этого опыта — не в Ощущении души (на котором настаивал Иоанн Креста), а в содействии спасению мира. Может быть, на этом примере особенно отчетливо выступает значение Креста Христова как пробного камня, позволяющего определить христианскую природу той или иной духовности. Ибо истинный Крест может быть только Крестом, возложенным на нас, а не воздвигнутым нами самими; это не состояние покоя, ни в коем случае, это лишь состояние смертной истомы от сознания, что все потеряно — как Бог, так и спасение мира.

Новые течения

Существуют духовные течения, которые осознанно и преднамеренно ставят во главу угла Божественную любовь. Таковы, например, «Факелоносцы». Это движение может успешно развиваться до тех пор, пока серьезность и устрашающая суровость, которые отличают любовь Христа к нам, не потеряют своей силы, не трансформируются в слишком человеческий любовный энтузиазм с преобладанием любви людей друг к другу. Крест — это не чувство (это даже отречение от всех чувств, погружение в бездну покинутости), а чистое и одиночное действие. Основательница этого движения постигла, что Крест — центр любви. Необходимо, чтобы понимание этого постоянно животворило всю созданную ею общину.

В Италии широкое церковное движение «Общение и освобождение», которое многим тысячам христиан всех возрастов позволило с живой убедительностью ощутить себя Церковью, движение, находящееся под явным Божественным благословением, окажется прочным лишь в том случае, если в опыте, за опытом и в результате опыта освобождающего церковного общения будет достигнуто и окажется посильным более глубокое общение и освобождение через Крест, — что иногда приводит к страшной изоляции. К счастью, участники этого движения с большим рвением поддерживают контакты с Церквами, распинаемыми за железным занавесом: способствуя упрочению этих Церквей через церковное общение, они могут обогатиться их героическим опытом и опытом крестного одиночества. Все это возможно лишь при непрестанной молитве.

Инициаторами движения «Дело Божие», распространенного во всем мире, являются священники, которые называют себя особыми приверженцами Креста. Им, действительно, нельзя отказать в большом рвении в деле проникновения во все структуры мира для распространения Царства Божия (такое рвение в Церкви как институции стало большой редкостью). Но было бы вполне по-христиански, полагаясь на самокритичность этой мощнейшей организации, задать ей вопрос о том, достаточно ли широко в теологическом смысле трактуют они понятие Креста Христова и не делают ли крен в сторону аскетизма; придерживаются ли они в своих общих позициях глубокой теологии, которая, как я полагаю, в своей основной сути есть теология Креста и Воскресения в духе св. Игнатия, т. е. подражание Христу в слабости, в гонении, в неуспехе. Эти черты и не позволили ордену иезуитов стать тем, чем его считают его противники, — воинствующим и организованным на военный лад отрядом Папы.

Можно было бы рассмотреть множество других духовных течений — как старых, так и новых. Многие из них, как, например, те, что сложились под духовным влиянием Шарля де Фуко или матери Терезы, не нуждаются в особой проверке. О них уже достаточно было сказано. В заключение следует еще раз указать на одну большую опасность — ап. Павел предупреждал о ней Коринфян, — ибо отдельные группировки могут вообразить, будто они способны обходиться друг без друга. Недопустимо, чтобы духовные общины, которым надлежит быть частью живой Церкви, замыкались, как секты, и изменяли своему долгу нести в мир и освещать истинную вселенскость, выразителями которой они должны оставаться. Эта угроза существовала всегда, хотя в прежние времена (например в огромной общине бенедиктинцев) она была не так велика, как теперь. Те, кого в Церкви называют «левыми», представляют собой (несмотря на полное отсутствие каких-либо организационных форм) некое немаловажное

направление, которое не следует сбрасывать со счетов хотя бы уже из-за того, что для этого направления характерно отрицание церковной догматики и централизации. Те, кого по недоразумению называют «правыми», очень раздроблены, делятся на группировки, каждая из которых чересчур ревностно стремится привлечь к себе сторонников. Наличие такой тенденции неоспоримо, хотя не везде она проводится с одинаковым упорством и воодушевлением, — одни группировки отличаются большей открытостью, другие — меньшей. Перед лицом всех этих трудностей следует обратиться к образу св. Екатерины Сиенской, шестисотлетнюю годовщину смерти которой мы отмечали в 1980 г., — святой, которая жила, страдала и проливала кровь за Христа и Его мистическую иерархическую Церковь и высшим стремлением которой было в разделенных со Христом страданиях смешать свою кровь с очищающей и животворящей кровью Спасителя.

Страница сгенерирована за 0.1 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com