Иоанн Кассиан Римлянин, св. Борьба с духом гордости

з. Борьба с духом гордости (Кн. 12-я).

132. Восьмая и последняя брань предлежит нам с духом гордости. Страсть эта, хотя в порядке изображения борения со страстями полагается последнею, но по началу и времени есть первая. Это самый свирепый и самый неукротимый зверь, нападающий особенно на совершенных и с лютым грызением пожирающий их, когда они достигают почти уже самой вершины добродетелей.

133. Гордости два рода: первый тот, которым, как сказали мы, поражаются мужи высокой духовной жизни; а другой захватывает новоначальных и плотских. И хотя оба эти рода гордости воздымает пагубное возношение как пред Богом, так и пред людьми, однако тот первый прямо относится к Богу, а второй собственно касается людей. Начало сей последней и средства против нее мы исследуем, если Бог даст, в последних главах сей книги, а теперь о той первой, которою искушаются, как мы выше сказали, преимущественно совершенные, намерение у нас есть не много порассудить.

134. Нет никакой другой страсти, которая бы так истребляла все добродетели, и так обнажала и лишала человека всякой праведности и святости, как эта злая гордость: она, как всеобъемлющая некая зараза, не довольствуется расслаблением одного какого члена, или одной части, но все тело повреждает смертельным расстройством, и стоящих уже на высоте добродетелей покушается низвергнуть крайне тяжким падением и сгубить. Всякая другая страсть довольствуется своими пределами и своею целью, и хотя тревожит и

81

другие добродетели, однако, против одной главным образом направляется, ее преимущественно теснит и на нее нападает. Так – чревоугодие, т.е. страсть к многоедению или сладкоедению портит строгое воздержание, похоть оскверняет чистоту, гнев прогоняет терпение. Так что иногда преданный одной какой-либо страсти не совсем бывает чужд других добродетелей, но по сгублении той одной добродетели, которая падает от ревниво вооружившейся против ней противоположной ей страсти, прочие может хотя отчасти удерживать: а эта, коль скоро овладеет бедною душою, то как какой-нибудь свирепейший тиран, по взятии самой верхней крепости добродетелей (смирения), весь их город до основания разрушает и разоряет. Высокие некогда стены святости сравняв и смешав с землею пороков, никакому уже потом знаку свободы в душе, ему покоренной, не попускает он остаться. Чем более богатую пленит он душу, тем более тяжкому игу рабства подвергает ее, обнажив от всего имущества добродетелей с жесточайшим ограблением.

135. Желаешь ли точнее узнать меру силы этого жесточайшего тирана, приведем себе на память, как такой ангел, которого за чрезмерность его блеска и красоты назвали люцифером, низвергнут с неба не за другое что, как за эту страсть, и как он, уязвленный стрелою гордости, из такого высшего чина блаженных Ангелов ниспал в преисподнюю. Итак, если такую бесплотную силу, украшенную столь значительными преимуществами, одно возношение сердца могло низринуть с неба на землю, то с какой бдительностью надобно остерегаться сего нам, облеченным бренной плотью, это показывает великость того разрушительного падения. – А как нам избежать пагубнейшей заразы этою страстью, сему можем научиться, проследив начало и причины сказанного падения. Ибо нельзя врачевать какую-либо немочь, или определять лекарства против каких либо болезней, если наперед внимательным изысканием не будут исследованы их начала и причины. – Этот (Архангел)

82

одеянный Божественной светлостью, сияя паче других высших сил по щедродательности Создателя, возомнил, что этим блеском премудрости и этою красотою добродетели, какими украшался по благодати Творца, обладает он естественными своими силами, а не по великодаровитости Божией. И вознесшись по сей причине почел себя равным Богу, как ни в чем не имеющий нужды подобно Богу, – как будто для пребывания в такой чистоте не имел он нужды в Божественной помощи. Так всецело положился он на силу своего свободного произволения, веря, что ею одною будет ему в избытке доставляемо все, потребное для полного совершенства в добродетелях и для непрерывности верховного блаженства. Это одно помышление сделалось для него первою причиною пагубного падения. За нее будучи оставлен Богом, в Котором почел себя не имеющим нужды, и тотчас сделавшись от того неустойчивым и влающимся, он и немощность собственной своей природы почувствовал, и блаженство, которым по дару Божию наслаждался, потерял. Так, поелику возлюбил он глаголы потопные, в коих величаясь говорил:взыду на небо (Ис. 14, 13), и язык льстив, коим, себя обманывая, говорил: и буду подобен Вышнему, как потом обманул Адама и Еву, внушая им: будите яко бози: то вот ему приговор: сего ради Бог разрушит тя до конца, восторгнет тя, и преселит тя от селения твоего. Узрят праведнии, и убоятся, и о нем воссмеются, и рекут: се человек, иже не положи Бога помощника себе, но упова на множество богатства своего, и возможе суетою своею (Пс. 51, 6-9). Последние слова (се человек) весьма справедливо могут быть обращаемы и к тем, которые надеются достигнуть высшего блага без Божия покрова и помощи.

136. Вот причина первого падения и начало главной страсти, – которая потом чрез того, кто первый был ею уязвлен, вкравшись в первозданного, произрастила все множество страстей. И он, – первозданный, – поверив, что одною силою своего свободного произволения и своими усилиями может

83

достигнуть славы Божества, потерял и ту, которую получил по благости Создателя.

137. Так примерами и свидетельствами Св. Писания наияснейше доказывается, что страсть гордости, несмотря на то, что в порядке духовных браней есть самая последняя, по началу, однако, есть самая первая, и есть источник всех грехов и преступлений. Она, не как прочие страсти, не одну только противоположную себе добродетель губит, т.е. смирение, но есть губительница и всех вместе добродетелей, и искушает не каких-нибудь посредственных и ничтожных, а особенно таких, которые стоят на высоте могущества. Ибо так упоминает о сем духе Пророк: пищи его избранные (Авв. 1, 16). Посему и блаженный Давид, хотя с таким вниманием оберегал тайники своего сердца, что к Тому, от Кого не сокрыты были тайны его совести, с дерзновением возглашал: Господи, не вознесеся сердце мое, ниже вознесостеся очи мои, ниже ходих в великих, ниже в дивных паче мене (Пс. 130, 1), – и еще: не живяше посреде дому моего творяй гордыню (Пс. 100, 7); однако ж, зная, как трудно даже и для совершенных, уберечься от всякого движения сей страсти, не полагался в сем на одни свои усилия, но в молитве испрашивал помощи у Господа, да даст ему избежать уязвления стрелою сего врага, говоря: да не придет мне нога гордыни (Пс. 35, 12), (т.е. не дай мне, Господи, сделать какой шаг по внушению гордости), – боясь и страшась, как бы не подвергнуться тому, что говорится о гордых: Бог гордым противится (Иак. 4, 6), – и еще: не чист пред Богом всяк высокосердый (Притч. 16, 5).

138. Сколь великое зло есть гордость, когда для противостояния ей мало Ангелов и других противных ей сил, но для сего воздвигается Сам Бог! Заметить надобно, что Апостол не сказал о тех, которые опутаны прочими страстями, что они имеют, противящимся им Бога, т.е. не сказал: Бог чревоугодникам, блудникам, гневливым, или сребролюбцам противится, но одним гордым. Ибо те страсти, или

84

обращаются только на каждого из погрешающих ими, или по-видимому пускаются на соучастников их, т.е. других людей; а эта собственно направляется против Бога, и потому Его особенно и заслуживает иметь противником себе.

139. Сетей этого непотребнейшего духа можем мы избежать, если о каждой из добродетелей, в которых чувствуем себя преуспевающими, будем говорить с Апостолом: не аз, но благодать Божия яже со мною, – и: благодатью Божией есмь, еже есмь (1 Кор. 15, 10), – и: Бог есть действуяй в нас, и еже хотети и еже деяти о благоволении (Фил. 2, 13), – как говорит и Сам Совершитель нашего спасения:иже будет во Мне, и Аз в нем, той сотворит плод мног: яко без Мене не можете творити ничесоже(Иоан. 15, 5), – и припевает Псаломник: аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии: аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий (Пс. 126, 1). И ни чья из хотящих и текущих воля не достаточна к тому, чтобы облеченный воюющею против духа плотью мог без особенного покрова Божественного милосердия достигнуть совершенной чистоты и непорочности, и за то удостоиться получить то, чего так сильно желает и к чему так течет. Ибо всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше есть сходяй от Отца Светов (Иак. 1, 17). Что бо имаши, егоже неси приял? Аще же и приял еси, что хвалишися, яко не приемь (1 Кор. 4, 7).

140. Я говорю это не с тем, чтоб, уничижая человеческие усилия, хотел отклонить кого либо от заботливого и напряженного труда. Напротив, я решительно утверждаю, – не моим мнением, но старцев, – что совершенство без них никак не может быть получено, и ими одними без благодати Божией оно никем не может быть доведено до надлежащей степени. Ибо мы как говорим, что усилия человеческие сами по себе без помощи Божией не могут его достигнуть, так утверждаем, что благодать Божия сообщается только трудящимся в поте лица, или, говоря словами Апостола, даруется только хотящим и текущим, судя и потому, что в

85

88-м Псалме поется от лица Божия: положих помощь на сильного, вознесох избранного от людей (ст. 20). Хотя по слову Господа говорим мы, что просящим дается, толкущим отверзается и ищущими обретается; но прошение, искание и толкание сами по себе не довлетельны к тому, если милосердие Божие не даст того, чего просим, не отверзет того, во что толкаем, и не даст найти то, что ищем. Оно готово даровать нам все это, как только мы дадим ему к тому случай, привнесением своей доброй воли: ибо гораздо более, чем мы, желает и ожидает нашего совершенства и спасения. И блаж. Давид так глубоко сознавал невозможность получить успех в своем деле и труде собственными только усилиями, что удвоенным прошением просил сподобиться, да Господь Сам исправит дела его, говоря: и дела рук наших исправи на нас, и дела рук наших исправи (Пс. 89, 17), – и опять: укрепи Боже сие, еже сделал еси в нас (Пс. 67, 29).

141. Итак, надлежит нам так стремиться к совершенству, прилежа постам, бдениям, молитвам, сокрушению сердца и тела, чтоб, надымаясь гордостью, не делать всего этого напрасным. Мы должны веровать, что не только самого совершенства не можем достигнуть собственными усилиями и трудами, но и то самое, в чем упражняемся для достижения его, т.е. подвиги и разные духовные делания, не можем как должно совершить без помощи благодати Божией.

142. Мы должны всегда возносить благодарение Богу не только за то, что Он создал нас разумными, одарил способностью свободного произволения, даровал благодать крещения, дал в помощь ведение закона, но и за то, что Он подает нам каждодневным Своим о нас промышлением, именно: освобождает от наветов вражеских, содействует нам преодолевать плотские страсти, покрывает нас без ведома нашего от опасностей, ограждает от впадения в грех, помогает нам и просвещает в познании и уразумении требований закона Его, тайно вдыхает сокрушение о нерадении и прегрешениях наших, спасительно исправляет нас,

86

удостаивая особенного присещения, иногда даже против воли влечет нас ко спасению. – Наконец, самое свободное произволение наше, более склонное к страстям, направляет к лучшему душеполезному действованию, и обращает на путь добродетели присещением Своего воздействия на него.

143. Вот в чем собственно состоит смирение пред Богом, вот в чем – вера древнейших Отцов, пребывающая даже доселе незапятнанною и у их преемников. Об этой их вере дают несомненное свидетельство Апостольские силы, проявленные ими не только у нас, но и между неверными и маловерными.

144. Иоас, Царь Иудейский, сначала был похвальной жизни; но потом, возгордившись, предан был бесчестным и нечистым страстям, или, по Апостолу: в неискусен ум творити неподобная (Рим. 1, 26. 28). Таков закон правды Божией, что кто нераскаянно надымается гордостным превозношением сердца, тот предается на посрамление гнуснейшей плотской срамоте, чтоб, будучи уничижен таким образом, он восчувствовал, что если он оказывается теперь так оскверненным, то это потому, что прежде не хотел сознать глубочайшей и важнейшей нечистоты от гордостного превозношения, и чтоб, сознав это, возревновал очистить себя от той и другой страсти.

145. Итак очевидно, что никто не может достигнуть последнего предела совершенства и чистоты иначе, как смирением истинным, которое он, видимо свидетельствуя пред братиями, изъявляет также и пред Богом в сокровенностях сердца своего, веруя, что без Его покрова и помощи, в каждый момент его посещающих, никак не может он достигнуть совершенства, которого желает и к которому с усилием течет.

146. Доселе, сколько дозволяла скудость нашего дарования, при помощи Божией довольно сказали мы о духовной гордости, которою, как сказано, искушаются совершенные. Этот род

87

гордости не многим известен, и не многими испытывается, потому что не многие стараются стяжать совершенную чистоту сердца, чтоб дойти до таких браней. Она обыкновенно борет только тех, которые, победив все другие страсти, находятся уже почти на самом верху добродетелей. Хитрейший враг наш, поелику не мог одолеть их, влеча к плотскому грехопадению, то теперь покушается запнуть их и низринуть падением духовным, замышляя чрез него лишить их всех прежних плодов, стяжанных с большим трудом. Впрочем нас, которые еще опутаны плотскими страстями, он вовсе не удостаивает искушать таким образом, но запинает грубою, и, так сказать плотской надменностью. И потому об этой, в которую впадать подвергаемся опасности наипаче мы, или люди нашей меры, и особенно души юных или новоначальных иноков, необходимым почитаю немного потолковать по нашему обещанию.

147. Эта плотская, как мы сказали, гордость, если, после не добре, и без должной ревности, положенного начала отречения от мира, останется в душе монаха, то не попуская ему от прежней мирской надменности низойти до истинного смирения Христова, сначала делает его непокорливым и упрямым; потом не дает ему быть кротким и обходительным, равно как вести себя в уровень со всеми братиями и жить как все, не выдаваясь; особенно не уступает, чтоб он, по заповеди Бога и Спаса нашего, обнажился от всякого земного стяжания; и между тем, как отречение от мира не что иное есть, как показание умертвия всему и креста, и не может в истинном виде быть начато и созидаться на других основаниях, как чтоб сознавать себя не только всем делам мира сего духовно умершим, но веровать, что и телесно имеет умереть каждый день, – она, напротив, наущает ему чаять долговечной жизни, представляет впереди разные продолжительные болезни, колеблет стыдом и смущением, если, оставшись безо всего, начнет содержание иметь из чужих, а не

88

из своих источников, и внушает, что пищу и одежду гораздо лучше доставать себе на свои, чем на чужие средства, напоминая, в подтверждение сего следующее изречение: блаженнее есть паче даяти, нежелипримати (Деян. 20, 35), – которое в каком смысле сказано, никогда не могут уразуметь эти, одебелевшие и охладевшие сердцем.

148. Инок, так недобре начавший свое мироотречение, никогда не может вместить истинного простого смирения Христова. Он не перестанет или хвалиться знатностью рода, или надмеваться прежним мирским чином, который оставил только телом, а не сердцем, или возноситься деньгами, удержанными при себе на свою пагубу, потому что из-за них не может уже он, ни спокойно нести иго монастырских порядков, ни подчиняться наставлениям какого либо старца. Кем овладеет гордость, тот унизительным для себя считает соблюдать какие либо правила подчинения или послушания, даже неохотно слушает и общее учение о совершенстве духовной жизни, иногда же и полное питает к нему отвращение, особенно, когда обличаемый совестью примет подозрение, что оно намеренно направлено против него. В последнем случае сердце его еще более ожесточется, и возгорается гневом. После чего бывает у него громкий голос, грубая речь, строптивый с горечью ответ, гордая и подвижная походка, неудержимая говорливость. Таким образом бывает, что духовное собеседование не только никакой не приносит ему пользы, но напротив, оказывается вредным, делаясь для него поводом к большему греху.

149. Слышал я, что один из юных иноков, когда Авва укорял его "зачем он, оставив смирение, которое являл несколько времени по отречении от мира, начал надмеваться дьявольской гордостью, с крайним высокомерием ответил ему: разве я для того несколько времени смирял себя, чтобы навсегда быть подчиненным? – При этом столь необузданном и преступном ответе, старец так остолбенел от изумления, что речь его порвалась, как будто он услышал

89

такие слова не от человека, а от самого древнего люцифера, и он ни одного звука не мог испустить из уст своих против такой дерзости, а только одни испускал из сердца воздыхания и стенания, молча повторяя в уме сказанное о Спасителе нашем: иже во образе Божии сый... смирил Себе послушлив быв не на время (как говорит этот, одержимый дьявольским духом надмения), но даже до смерти (Фил. 2, 6. 8).

150. Эта плотская гордость вот в каких действиях проявляется: в говорении ее бывает крикливость, в молчании – досадливость, при веселости громкий, разливающийся смех, в печали – бессмысленная пасмурность, при отвечании колкость, в речи легкость, слова как попало вырывающиеся без всякого участия сердца. Она не знает терпения, чужда любви, смела в нанесении оскорблений, малодушна – в перенесении их, тяжела на послушание, если не предваряет его ее собственное желание и воля, на увещания непреклонна, к отречению от своих волений не способна, к подчинению чужим крайне упорна, всегда усиливается поставить на своем решении, уступить же другому никогда согласна не бывает; и таким образом бывает, что сделавшись неспособною принимать спасительные советы, она более верит своему мнению, чем рассуждению старцев.

151. По таким степеням ниспадения тот, кем овладевает однажды гордость, спустившись долу, с ужасом отвращается уже от строгого общежительного благочиния, и, – полагая, что, если он мало подвигается на пути к совершенству, – то это потому, что его замедляет в этом сообщение с братиями, и что, если он мало успевает в стяжании терпения и смирения, то это по вине других, по препонам с их стороны, – принимает желание жить в уединенной келье, или даже предприемлет устроить особый монастырь, в видах привлечения многих к строгой жизни, и спешит собрать долженствующих последовать его учению и наставлению, делаясь таким образом из непотребного ученика непотребнейшим учителем.

90

152. Итак, если хотим, чтобы здание наше поднялось до самого верха и было угодно Богу, то постараемся положить основание ему не по самоугодливой воле нашей, а по точному Евангельскому учению, по коему таким основанием может быть не что другое, как страх Божий и смирение, порождаемое кротостью и простосердечием. Смирение же не может быть приобретено без обнажения от всего, без коего никак нельзя утвердиться ни в добром повиновении, ни в твердом терпении, ни в невозмутимой кротости, ни в совершенной любви; а без этих сердце наше отнюдь не может быть жилищем Св. Духа, как возглашает о сем Господь чрез Пророка: на ком воззрю, токмо на кроткого и молчаливого и трепещущего словес Моих (Пс, 66, 2).

153. Почему воин Христов, который, законно подвизаясь подвигом духовным, желает быть увенчанным от Господа, должен всячески постараться истребить и этого лютейшего зверя, как поглотителя всех добродетелей, будучи уверен, что пока он будет в его сердце, то ему не только нельзя будет освободиться от всех страстей, но что если возымеет он сколько-нибудь добродетели, и та погибнет от его яда. Ибо в душе нашей никак не может быть воздвигаемо здание добродетелей, если наперед в сердце нашем не будут положены основы истинного смирения, которое будучи наипрочнейше сложено, только одно и сильно сдерживать до верха возведенное здание совершенства и любви. Для сего надлежит нам, во-первых, пред братиями нашими с искренним расположением изъявлять истинное смирение, ни чем не позволяя себе опечалить их, или оскорбить, – чего никак не можем мы исполнить, если по любви ко Христу не будет в нас глубоко укоренено истинное от всего отречение, состоящее в полном обнажении себя от всякого стяжания; во-вторых, надлежит в простоте сердца и без всякого притворства воспринять иго послушания и подчинения, так, чтоб кроме заповеди Аввы, никакая другая воля отнюдь не жила в нас; что ни кем не может быть

91

соблюдаемо, кроме того, кто не только возымел себя мертвым для мира сего, но и почитает неразумным и глупым, и без всякого размышления исполняет все, что ни прикажут старцы, по вере, что все то священно и от Самого Бога возвещается.

154. Когда будем мы держаться в таком настроении, тогда за этим без всякого сомнения последует такое невозмутимое и неизменное состояние смирения, что, почитая себя низшими всех, самым терпеливым образом будем мы переносить все, нам причиняемое, сколь бы оно ни было напрасленно, оскорбительно, или даже вредно, – так как бы то налагаемо было на нас от наших начальственных отцов (как послушание или испытание). И не только легко все такое будет нами переносимо, но и почитаемо малым и ничтожным, если притом постоянно будем содержать в памяти и чувстве страдания Господа нашего и всех Святых, потому что тогда напраслины, нами испытываемые, будут казаться нам настолько легче, насколь далеко отстоим мы от их великих дел и многоплодной жизни. Воодушевление к терпению, отсюда исходящее, еще будет сильнее, если при этом будем помышлять, что скоро переселимся и мы из сего мира и по скором конце нашей жизни тотчас станем соучастниками их блаженства и славы. Такое помышление губительно не только для гордости, но и для всех страстей. После этого следует нам крепко-накрепко держать такое смирение и пред Богом: что будет нами исполнено, если будем питать убеждение, что мы сами собою, без Его помощи и благодати, ничего не можем сделать, что относится к совершенству добродетели, и будем искренно верить, что и то самое, что успели мы уразуметь, есть Его дар.