Составные элементы анти-никейской коалиции. — Возрождение строгого арианства. — Аэций и Евномий; догматическая система Евномия—Омиусианство; значение основных терминов его: ὅμοιος κατ' оὐσίαν и ὁμοιούσιος. — Анкирский собор: анализ его постановлений. — Торжество омиусиан. — Перемена политики Констанция в причины ее. — План вселенского собора и попытки осуществить его. — Придворные совещания 359 г. и датированная вера. — История соборов в Аримине и Селевкии. — Colloquium при дворе Констанция 360 г. — Омийская партия: характеристика ее и окончательное торжество на константинопольском соборе 361 года.

Распадение анти-никейской коалиции, начавшееся после издания второй сирмийской формулы, было естественным и неизбежным результатом всей ее предшествующей истории. По своему составу партия противников никейского собора не представляла собой однородной массы, связанной единством внутренних убеждений; в ряды ее входили весьма разнообразные элементы, у которых не было одной точно формулированной программы, которые на деле держались далеко не одинаковых воззрений. Как показали последующие события, среди противников никейского собора, — помимо людей индифферентных, всегда готовых следовать за господствующим настроением, — можно было различать три главные группы с более или менее определенными догматическими наклонностями. — Основное ядро реакции, ее моральную силу и численный перевес составляли консервативно настроенные епископы Востока, державшиеся совершенно церковного учения ο Сыне Божием, искренно осуждавшие арианство, но в то же время уклонявшиеся и от никейского вероопределения, так как оно казалось им со-мнительным по форме, благоприятствующим савеллианскому слиянию Лиц Св. Троицы. По большей части это были люди бесхитростные, чуждавшиеся всяких интриг и искательства, сознательно отказывавшиеся от тонких

347

исследований в области веры и заботившиеся только ο том, чтобы хранит в полной неприкосновенности веру, полученную от предков. Весь их протест против никейского символа состоял в том, что они не хотели употреблять введенных им формул, хотя прямо и не осуждали их и со времени падения Маркелла смотрели на никейцев, как на людей подозрительных, способных именем собора прикрывать опаснейшие заблуждения. От никейского учения их отделяли одни только исторические недоразумения, и они ждали какого-нибудь внешнего толчка, чтобы беспристрастно всмотреться в него и понять его значение для их собственной веры. — В богатой яркими эпизодами истории IV века можно указать один характерный документ, хорошо обрисовывающий догматическое положение лиц, входивших в состав этой лучшей части оппозиции никейскому собору. Без сомнения, к числу самых скромных людей своего времени, стоявших вдали от всех житейских треволнений, принадлежал Кирилл иерусалимский. Около 348 года он в сане пресвитера, готовый уже стать епископом, говорил свои огласительные поучения, сохранившиеся до нашего времени. Конечно, это труд небольшой оригинальности; человек не теории, а практики, Кирилл хочет изложить в своих поучениях лишь то, что характеризует общее благочестие. Но злоба дня и его преодолевает, и он не может обойтись без намеков на современные события. С Арием он при случае полемизирует, но не называет его по имени (cat. VI, 6; VII, 5; XI, 8). Не без некоторой тонкой тенденциозности он внушает своим слушателям, что в то время, как прежде еретики выступили открыто, теперь церковь полна тайных ересей, и подробно опровергает Савеллия и Маркелла (cat. XV). Никейского символа он не знает и не хочет знать, в основу своих поучений он полагает символ своей иерусалимской церкви, предупреждая слушателей, что он не есть дело рук человеческих, и что каждое его слово может быть подтверждено св. Писанием (cat. V, 12), и даже когда терминология его символа оказывается недостаточной, он пользуется или известным нам ἔκτεσις μακροστιχος или

348

так называемой датированной верой 1). Но самое скрупулезное исследование, приложенное к его катехизическим поучениям, не нашло бы в нем ни малейшего следа влияния какой-либо философской школы; он везде и повсюду остается чисто церковным писателем 2). Люди, подобные Кириллу, Мелетий антиохийский или Пелагий лаодикийский, вносили чистую струю в анти-никейский протест, придавали ему внутреннюю силу и высокий смысл, и рано или поздно, но неизбежно должны были примкнуть к никейскому символу. Но в общем составе противников никейского собора эти консервативно настроенные епископы представляли собой только численно преобладающий элемент. В одном с ними направлении действовала другая группа епископов, стоявшая тоже отчасти на традиционной почве, но значительно уклонявшаяся от чистоты церковного учения. В эту вторую группу входили люди, воспитанные большею частью на Оригене, сознательно удерживавшие старый субординационизм и в никейском символе видевшие прямое осуждение привычных им воззрений. В ходе анти-никейских движений члены этой группы, отличавшиеся широким образованием, энергией и уменьем изобретать средства для своих целей, естественно являлись главными руководителями ее, шли на верху протеста и держали в своих руках все нити борьбы. Определение никейского собора казалось им крайней мерой, налагающей узду на богословскую мысль там, где должна быть сохранена ей полная свобода исследования, и они стремились замолчать вопросы, поднятые в Никее, обойти их общими фразами, предоставляющими точное решение их усмотрению каждого, Наконец, в борьбе против никейского собора охотное участие приняли и те, — правда, немногочисленные, — лица, которые хотя и не осмеливались открыто проповедовать арианство, но и не отрешались от тайных симпатий к нему и ждали только удобного момента, чтобы снова пустить в ход первоначальное учение Ария. — На первых порах развития анти-никейской оппозиции это разнообразие составляющих ее элементов

1) О ней речь ниже.

2) Ср. Gwatkin, cit. op. s. 125. 136.

349

не давало себя сильно чувствовать. Общее желание устранить никейский символ, возвратиться к тому положению вещей, какое существовало до возникновения споров, и трудности, с которыми пришлось бороться для достижения этой цели, — все это служило достаточно прочным мотивом, чтобы сплотить вместе все недовольные никейским делом силы. Однако, уже и в этом периоде анти-никейских движений можно было подметить при-знаки, указывавшие на недостаток положительного единства в рядах ее деятелей. Так, несмотря на многочисленность символов, вышедших из под пера противников никейского собора, им ни разу не удалось выработать такой формулы, которая удовлетворила бы всех одинаково и могла бы служить общим догматическим знаменем, способным составить противовес никейскому вероопределению. С каждым новым шагом в развитии споров менялась и догматическая формула, и каждый следующий собор пополнял или сокращал постановление предыдущего. Эта шаткость догматической позиции противников никейского собора тотчас же и обнаружилась со всею ясностью, как только окончательная победа над никейцами отняла главный объединявший их мотив. С поражением никейцев внешней цели, заставлявшей их противников забывать ο своей внутренней розни, не стало, и искусственно созданная коалиция начала быстро разлагаться по своим Частям. Первые плоды торжества над никейцами оказались довольно неожиданными. Победа над савеллианством, которое противники никейского собора усматривали в учении ο единосущии, прежде всего, повлекла за собой то, что в церкви вновь раздались строго арианские голоса, послышалась проповедь первоначального, на половину уже забытого, учения Ария. Правда, прочитывая сочинения защитников никейского собора, вслушиваясь в их заявления, можно подумать, что арианство в течение всех после—никейских споров ни разу не прекращало своего существования, что все противники никейцев были ничто иное, как чистые ариане, и стремились единственно к тому, чтобы дать господство в церкви воззрениям Ария. Но во всех этих заявлениях,

350

высказанных под влиянием полемического увлечения, нужно видеть столь же мало исторической правды, сколько и в обвинениях в савеллианстве, раздававшихся по адресу самих никейцев. На самом деле, настоящее, подлинное арианство никогда не имело широкого распространения на Востоке и не могло составить собой основы анти-никейских движений. Уже на никейском соборе, когда арианство еще не подпало общему осуждению и сохраняло надежду стать дозволенным исповеданием в церкви, Арий насчитывал на своей стороне очень мало епископов, — не более 17-ти. После собора партия Ария совсем распалась. Немногие епископы, разделившие с ним участь ссылки, скоро купили свободу отречением от первоначальных воззрений, да и сам Арий при изменившихся обстоятельствах счел за лучшее примкнуть к господствующему настроению и принес раскаяние. С этого времени строгое арианство замолкло. На протяжении всех споров—от собора в Никее до 50 г. IV века, т. е. за целую четверть столетия, — мы не встречаем ни одного епископа, который решился бы проводить прежние до-никейские воззрения Ария, не слышим ни одного авторитетного голоса в защиту его первоначальной догматики. Напротив, отовсюду раздаются анафемы на основные тезисы его учения, в которых бывшие его сторонники принимают не менее участие, чем и прямые противники. Но сойдя с поверхности исторической сцены, перестав на время влиять на ход церковной жизни, строгое арианство совсем не уничтожилось. Традиции его сохранялись внутри реакционных кружков, — теми лицами, которые, не имея нравственного мужества открыто высказать свои убеждения, примкнули к реакции формально, как к наиболее подходящему для них направлению. Таких лиц было—немного; если причислить к ним всех епископов, входивших в группу Ария на никейском соборе, затем вновь рукоположенных учеников Лукиана, как напр., Леонтий скопец или Евдоксий антиохийский, и, наконец, непосредственных учеников Ария, как Урзакий и Валент, то и тогда они не составят ничего значительного. К тому же многие из них и даровитейшие ко времени торже-

351

ства реакции сошли в могилу: из старшего поколения сторонников Ария остались в живых лишь Секунд птолемаидский, Марий халкидонский, да Патрофил скифопольский, но последний несколько раз анафематствовал учение Ария 1), первые же два жили, по-видимому, вдали от споров и довольствовались распространением арианства втихомолку; по крайней мере мы их не видим на анти-никейских соборах царствования Констанция. Что касается до младшего поколения, то оно, включая сюда и прямых учеников Ария, как Урзакий и Валент, тщательно сторонились от радикальных тезисов арианства, справедливо опасаясь, что при общем к ним нерасположении малейшее подозрение в этом отношении может лишить его всякого влияния в церковных делах. Таким образом, строгое арианство готово было умереть своею естественною смертью, но успех, выпавший на долю реакции в 50-х годах IV-го века, снова возбудил eго силы и вызвал к жизни. Раз никейское учение формально устранено, и на место его поставлены слишком общие формулы,—ничто не мешало вновь возвратиться к исходному пункту и повторить воззрения Ария в надежде встретить для них более благоприятный прием в церкви. И замечательно, что представителями нового арианства явились люди, не стоявшие в непосредственной связи с Арием и его учениками, вышедшие из лукиановских кружков и только усвоившие себе тенденции строгого арианства. К старшему поколению ариан они относились неодобрительно, осмеивали их колебания и не сразу допускали их в свою среду. Аэций, вождь новых ариан, отказался даже принять рукоположение в епископы от Секунда птолемаидского за то, что последний обнаружил непохвальную податливость в отношении к никейцам 2). Евномий был рукоположен Евдоксием, но согласился на это не прежде, как подвергнув его догматику предварительной проверке 3), и, ставши епископом, перекрещивал

1) Он присутствовал на антиохийском соборе, осудившем Афанасия и издавшем известные формулы (Soz. H. E., II, 19; Theodor. I. 21), и участвовал в константинопольском соборе (Socr. H. Е, I, 35).

2) Philost. H. Е, III, 19.

3) Philost., H. E., V, 3.

352

всех, кто бы ни приходил к нему—никеец или противник единосущия 1). Сам Арий казался им недостаточно последовательным, и они порицали его за исповедание, представленное им императору Константину пред возвращением из ссылки 2). Это была партия непримиримых, не отступавшая ни на йоту от принципов строгого арианства, с неуклонною последовательностью принимавшая все выводы из них и требовавшая от других безусловного признания.

Основателем и первым вождем нового арианства,—получившего в истории имя аномийства или неподобничества, по отличительному признаку своего учения о Сыне Божием, был сейчас упомянутый Аэций, личность чрезвычайно характерно очерченная в источниках. Родом из Келе—Сирии 3), a может быть и из самой Антиохии 4), он провел юность, полную приключений и невзгод, добывая себе средства к жизни в качестве золотых дел мастера и, затем, врача, и только уже в зрелых летах принялся за изучение наук, которые притягивали его с раннего детства. В целях самообразования он объехал многие города Сирии, был в Египте, составил себе обширные знакомства, но и нажил не мало врагов и потом посвятил себя частным философским занятиям. В сведениях о нем древности мы встречаем его большею частью в кругу лукианистов—Павлина тирского, Леонтия антиохийского, Афанасия аназабарского и Антония тарского, которые, без сомнения, и были учителями его в области богословия 5). Упрощенная лукиановская догматика пришлась по вкусу; Аэцию; неглубокий мыслитель, но тонкий софист, Аэций смотрел на христианское учение, как на обыкновенный философский материал для диалектических упражнений, не связывал с ним никакого религиозного чувства и хотел достигнуть в догматике одной только ясности и определенности. Учение о Боге он ухищрялся

1) Epiph. Haer. LXXVI, 6.

2) Socr. H. E., II, 35.

3) Philost H. E., III, 15.

4) Socr. H. E., II, 25.

5) Биографические сведения об Аэции см. Philost. H. E., III, 15.

353

излагать при помощи геометрических фигур; «с утра до вечера,—говорит о нем Епифаний 1),—он сидел над занятиями, стараясь составлять определения о Боге посредством геометрии и фигур». Ему также принадлежит известная фраза, которую любили повторять его ученики: «я так хорошо знаю Бога, как не знаю самого себя» 2). Необыкновенно находчивый и остроумный 3), всегда имевший в запасе ядовитую насмешку, чтобы обезоружить своего противника, Аэций мог бы оказаться опасным пропагандистом аномейства, если бы он намеренно искал себе последователей. Но Аэций довольствовался тем, что одерживал победы на диспутах даже с такими умственно сильными людьми, как Василий анкирский или Евстафий себастийский 4), задирал каждого встречного, все осмеивал и вовсе не думал вступать в какую-либо серьезную борьбу за свои воззрения. Он довольствовался своим собственным успехом. Задачу пропагандировать аномейское учение взял на себя его единственный даровитый ученик Евномий Каппадокиянин, прославившийся впоследствии уже в сане епископа кизического литературной полемикой с Василием Великим. Евномий внес новую струю в аномейское движение; в то время как Аэций выдавался главным образом своей блестящей диалектикой, Евномий обладал строгим логическим умом и ясною вразумительною речью, создавшей ему популярность среди аномейских кружков 5). Своими талантами и литературной деятельностью он скоро затмил даже славу своего учителя, так что первоначальное имя аномеев «аециане» постепенно заменилось именем «евномиан». Филосторгий

1) Epiph. Haer., LXXVI, 2.

2) Epiph. ihid, c. 4.

3) 47 диалектически построенных силлогизмов его о «рожденном и нерожденном Боге» сохранились y Епифания. Haer. LXXVI.

4) Philost. (Н. Е., III, 18).

5) Ср. характеристику Филосторгия: «сравнивая Евномия с Аэцием (выдержка Фотия) по силе доказательств в готовности отвечать на все, предпочитает Аэция. Так и казалось, говорить, что y Аэция все лежит на кончике языка. Но по ясности и стройности учения, равно как и по чрезвычайной доступности его для учащихся отдает предпочтение Евномию (H. E., VIII, 18).

354

написал целую биографию 1) его, из которой, впрочем, ничего не сохранилось, но и немногие уцелевшие отрывки из церковной его истории достаточно показывают, с каким восторженным уважением обсуждал арианский историк этого деятеля. Евномий принадлежит к числу выдающихся деятелей и мыслителей IV века. Чуждый всякого своекорыстия и личных расчетов, он выступает со своей теорией с полным убеждением в ее истинности и, несмотря на негодование и обличения, раздававшиеся со стороны церковных людей, выводит все ее последствия с неподражаемой логической прямотой и в этом отношении напоминает Афанасия. Он первый из противников никейского собора подверг учение о единосущии резкой критике, и влияние его сочинений было таково, что с ними должны были бороться лучшие и авторитетные люди своего времени, как Василий Великий, Григорий Нисский, Аполлинарий лаодикийский 2), Феодор мопсуетский 3) и др. К сожалению, из его литературных трудов до нашего времени сохранилась только первая апология 4), дошедшая в крайне неисправном, и, по-видимому, неполном виде, из второго же его и более обширного трактата «апология апологии» мы знаем только небольшие отрывки, какие угодно было сохранит Григорию нисскому в своих полемических целях. Тем не менее, общие черты его теологии ясны и несомненны.

Уже Василий обвиняет Евномия, что он пользуется в своих доказательствах Хризипповыми умозаключениями и Аристотелевыми категориями 5). Об учителе его Аэции, написавшем известные силлогизмы «о нерожденном и рожденном», известно, что в бытность свою в Александрии он брал уроки y одного аристотелика 6). Все это показывает, что философскую подпочву, на которой разработал свою догматическую систему Евномий,

1) Phil. H. E. III, 21.

2) Hier., de vir. M. 120; Pbilost. H. E., III, 12.

3) Theod. Haer. lab. 4, 3; Photius, Bibl., c. 4.

4) Она напечатана y Migne’я, в прибавлении к творениям Василия В., gr. s., t 30.

5) Adv. Eunom. 1; Migne, gr. s., t. 29, c. 516.

6) Epiph. Haer., LXX, 2.

355

нужно искать там же, где она лежала и y старшего поколения ариан—в философии Аристотеля 1). Но из богатого аристотелевского понятия о Боге он берет самую отвлеченную часть его и в этом решительно разнится от старых лукианистов. Бог Евномия есть не живое существо, даже не сущий (ὁ ὢν), a простое сущее, τὸ ὄν 2), лишенное всяких определений и его «πρῶτον γεννῶν ἀγέννητον (первое нерожденное рождающее) близко напоминает аристотелевское «μόνον κινοϊν ἀκίνητον (одно движущее неподвижное). Уже Аристотель в своем учении о Боге стремился яркими красками отметить Его самобытность и неизменяемость. Бог неизменяем ни сам в себе, ни в своих качествах. Он неизменяем по своему существу И есть ἀγέννητος (нерожденный непроисшедший). И никаких изменений по качествам (κατὰ τὸ ποιόν) не может быть приписано Ему, так как этим уничтожилась бы Его неизменяемость, равно как и количественные или местные изменения (κατὰ τόπον, κατὰ τὸ ποῦ) неприложимы к Нему 3). Отличительным признаком божественного бытия и по Евномию является Его самобытность и независимость по происхождению. Божество есть сама нерожденность (ἡ ἀγεννησία, τὸ ἀγέννη-

1) Многих исследователей Евномия вводит в ошибку его платоническая теория имен и заставляет видеть в нем платоника. Действительно, по учению Евномия, которое он изложил в своей апологии на апологию, Бог при творении каждой вещи дал ей приличное и соответственное природе имя (Greg. Nyss. c. Eun. 12; Migne. gr. s., t. 45, с. 1045), так что, познавая имя вещи, человек познает природу ее (с. Eun. ibid., c. 1048—1093). Источник этого воззрения Евномия на имена сам Григорий нисский указывает в «Кратиле» Платона (с. Eun., ipid., c. 1045), где действительно дарование имен приписывается высшей силе. Возможно, что в связи с этим диалогом или безотносительно к нему, но вскоре после времен Платона образовалось мнение, получившее широкое распространение, что именно он учил о высшем происхождении имен и соответствии их природе вашей (Ср. Steinthal., Geschichted. Sprachwissenschaft bei d. Griechen und Römer, Berlin, 1863, s. 91; см. Diekamp. Die Gotteslehre d. hl. Gregor, v. Nyssa. Münster, 1896, ss. 144—151). Bo всяком случае эта теория имен не лежала в основе догматической системы Евномия,—это видно уже из того, что она встречается только во второй его апологии,—a служила лишь одним из способов аргументации в пользу теории.

2) Greg. Nyss., c. Eun. 10. Migne, gr. s., t. 45, c. 852.

3) Elser. Die Lehre d. Aristoteles über das Wirken Gottes. Münster, 1893, 8. 14.

356

τον1). и Его сущность заключается в нерожденности 2). Но эта нерожденность не обозначает собой какого-либо недостатка в Божестве и Лишения, a напротив показывает только то, что бытие в собственном и исключительном смысле принадлежит только Богу 3). Нерожденность и самобытность Бога — это исходный пункт всей его полемики против единосущия. Бог прост и несложен, и потому нет ничего иного рядом с Ним 4). Имея своею сущностью самую нерожденность, Бог не может родить какого-либо другого из своего существа, потому что это уничтожало бы Его самого, придав ему рожденность 5). Передать свою сущность Он мог бы или посредством разложения (διύστασιν) и разделения или по соединению (σίγκρισιv), но применять к Божеству подобного рода понятия значило бы утверждать абсурд и уничтожать Его неизменяемость, так как сущность Его при этом разделялась бы и как бы рассеклась на части и самая нерожденность уничтожалась 6). Если Бог родил Сына, то родивший необходимо должен был предшествовать родившему, но ни время, ни век, ни порядок (τάξις) не применимы к Божеству» 7). Если Бог родил прежде существовавшего Сына, то, значит, даны два безначальные существа, и все понятия о рожденном и нерожденном спутываются. И действительно, с той точки зрения, на какой стоял Евномий, учение о единосущии должно было казаться чистейшим абсурдом. «Вы, — обращается он к защитникам единосущия,— сами произносите над собой суд; признавая, что сущности Отца и Сына отделены, одну же из них вводя в чин Сына и о безначально сущем усиливаясь доказать, что Он рожден от сущего, присваиваете рождение от другого тому, кого представляете нерожденным, так что, исповедуя, что единая и единственная сущность безначальна,

1) Greg. Nyss. c. Eun., III, 12. Migne, ibid., c. 944; Ср. c. 1093 De vita Mos., Migne, gr. s., t. 44, c. 377.

2) Basii. Magni, c. Eun. I. 4. Migne, gr. s., t. 29, c. 512.

3) Bas. Magn. ibid., Migne, ibid., c. 532.

4) Eun. Apolog., Migne, gr. s., t. 30, c. 844.

5) Ibid. 15; Migne, ibid., c. 849.

6) Ibid. 9; Migne, ibid., c. 844.

7) Ibid. 10; Migne, ibid., c. 845.

357

потом рождением заключая ее в Отце и в Сыне, утверждаете, что нерожденная сущность рождена сама от себя» 1). Ἀγε σνησία при тогдашнем употреблении можно было одинаково производить и от γεννάω— рождаю и от γεγνομαι—делаюсь, бываю, так что этот термин одновременно обозначал и нерожденность и самобытность или безначальность бытия, a так как оба противника держались одинакового словоупотребления, то и довод, Евномия получает свою логическую силу. Довод слагается из двух половин: а) «вы, как бы говорит Евномий, допуская два нерожденные начала, разделяемые как Отец и Сын, и признавая сущность их безначальной, утверждаете, что сущий родил сущего; б) во-вторых, исповедуя, что эта сущность Отца и Сына единая и единственная, вы смешиваете все понятия и, приписывая сущность (нерожденность) Отцу и Сыну, учите, что нерожденная сущность рождена сама по себе». При неустановившейся терминологии того времени, при неразграниченности понятий: ἀγένητος и ἀγέννητος, οὐσίαи ὑπόστααις, изложенное сейчас возражение Евномия, затрагивающего самый существенный пункт учения о единосущии, предлагало защитникам его задачу, которую решить было не легко. Но не только единосущие, но подобие по существу и по качествам не приложимо к отношению сущности нерожденной и рожденной. Ни вид, ни объем, ни качество не применимы к Божеству. Если же ничто подобное не вменяется Богу, то какое основание можно указать к тому, чтобы уподоблять сущности нерожденной рожденную? Так как подобие, единение и общение по сущности не оставляет места никакому различию и преимуществу одного пред другим, то отсюда ясно, что защищающие подобие. уравнивают и сливают нерожденное и рожденное 2).

И учение о трех ипостасях несоединимо с понятием о единичности Божеского существа. «Бог по всему, и навсегда совершенно един, и в том же самом и одинаково пребывая единственным. И по сущности Он един, не изменяемый и не раздробляемый на многих...,

1) Greg. Nyss., c. Eun. 1. Migne, gr. s., t. 45, c. 397—400.

2) Apol. 11. Migne, ibid., 845. 846.

358

и потому не преобразующий в три ипостаси» 1). С такою же решительностью он отвергает и применяемые в защиту единосущия подобия: свет от света, жизнь от жизни, сила от силы. Эти сравнения в приложении к нерожденному и рожденному обозначают собой или что-нибудь различное или одно и то же. В первом случае они вносят сложность в Божество, во втором они уничтожают всякое различие между рожденным и нерожденным. Но бывает свет и свет; есть свет самостоятельный, самобытный, но есть и производный, и как свет самостоятельный относится к свету производному, как существующая самостоятельно жизнь относится к жизни зависимой и сила самодействующая к силе подчиненной, так и нерожденное относится к нерожденному. Так,—заключает свои рассуждения Евномий, один способ и правило нужно прилагать к разрешению всех их возражений 2). Понятным становится отсюда, почему небольшая апология Евномия вызвала столь мощный, просторный и многочисленный ответу защитников единосущия.

Учение Евномия о Сыне и Духе св. представляет собой лишь простой логический вывод из его понятия о Божестве, как нерожденной и самобытной сущности. Подлинное и самостоятельное бытие принадлежит только нерожденному и с тварным миром оно, как аристотелевское μόνον κινοῦν ἀκίνητον. соприкасается не своим существом, a лишь своей энергией, лежащей—так сказать—на внешней границе его бытия 3). Оно производит Сына, и Сын Духа не всей своей действующей силой, a только некоторой частной энергией, когда вся сила приходит в такой мере в движение, в какой потребно ей обнаружиться к совершению производимого 4). Отсюда и все догматическое учение Евномия, по его собственным словам, «ограничивается превысшей и в самом соб-

1) Greg. Nyss. c. Eun., hd. 2; Migne, gr. s., t. 45., c. 481.

2) Apol. 19. Migne, idib., c. 853.

3) Greg. Nyss. c. Eun. 1. Это видно из того, что Григорий нисский приписывает Евномию учение о энергии, как особой ипостаси. См, Migne, gr. s., t. 45, cc. 325-328.

4) Greg. Nyss., ibid., Migne, ibid., c. 325.

359

ственном смысле так называемою сущностью, еще тою, которая от нее существует, после же нее первенствует над всеми и, наконец, третью, которая не стоит ни с одной из поименованных в одном ряду, но подчинена одной, как причине, a другой, как энергии, чрез которую она пришла к бытию» 1). Бог нерожденный один и единственный; Сын есть порождение и творение (γέννημα καὶ ποίημα) 2) не существовавшее прежде 3) й потому созданное из небытия, самым различием своего именования указывающее па различие сущности. Он пе только не подобен Отцу, по и противоположен Ему по сущности 4), чужд природы Отца и не имеет с Ним никакого физического сходства 5); Дух есть третий по порядку и достоинству, следовательно, третий и по существу 6).

Но, быть может, ничто не вызывало столько нападков и озлоблений со стороны церковных богословов на Евномия, как его смелое утверждение: «я знаю Бога так, как Бог знает самого себя» 7). Даже либеральный историк Сократ возмущается его дерзостью, приводя подлинные выражения Евномия: «о сущности своей Бог знает нисколько не больше нашего; нельзя сказать, что она ведома Ему более, a нам менее, но что знаем о ней мы, то же вообще знает и Он, и, наоборот, что знает Он, то же самое без всякой разницы найдешь и в нас» 8). И в этом дерзком самомнении учителем Евномия был Аристотель. Ум деятельный в человеке, по воззрению Аристотеля, есть не только часть божественного в человеке, но и не различен от божествен-

1) Gred. Nyss., ibid., Migne, ibid., c. 293.

2) Bas. Magni, c. Eun. II. Migne, gr. s., t. 29, c. 573, но не как прочие творения (Eun. Apol., 28): рождение нерожденного, но не как Одно из рождений, творение (κτίσμα), но не как одно из творений и пр. Migne, gr. s., t. 30, c. 868.

3) Bas. Mag., ibid., Migne, ibid., c. 592; впрочем, рождено прежде всех веков.

4) Bas. Mag., ibid., Migne, ibid., c. 584.

5) Greg. Nyss. c. Eun. I. Migne, gr. s., t. 25, c. 317.

6) Bas. Mag. c. Eun. III. Migne, gr. s., t. 29, c. 653.

7) Greg. Nyss. De deitate filii et spir. s., Migne, gr. s., t. 46, c. 857. Ср. Epiph., Haer. LXXVI.

8) H. E., IV, 7.

360

ного духа 1). В самом себе, в своем уме человек носит божественное начало и потому познает его, как самого себя. Высшую степень совершенства и блаженства человека Аристотель также полагал в познании божественного начала 2). Евномий тоже утверждает, что Бог ничего другого не требуют людей кроме того, чтобы они знали Его 3), a потому и те, которые объявляют природу Божию непознаваемой, не заслуживают имени христианина 4).— Легко видеть, что в системе Евномия христианство теряло всякий религиозный характер и обращалось в логическую схему отвлеченных понятий, в чистейший рационализм, который не заключал в себе ничего таинственного и с удобством мог быть подвергнут любым диалектическим операциям. В этом смысле справедливо замечание Феодорита, что y Евномия теология превратилась в технологию 5). Все-таки догматика Евномия отличается строгой логической выдержанностью и последовательностью, и, рассуждая с принципиальной точки зрения, следует сказать, что в учении о Сыне Божием можно было идти или за никейским символом или за аномеями.

Открытая деятельность аномеев началась в Александрии, родине первоначального арианства. В 356-м году, после изгнания Афанасия, сюда с проповедью аномейства явился сам Аэций и нашел себе благосклонный прием y Григория каппадокиянина, занимавшего александрийскую кафедру 6). Здесь ему удалось образовать кружок учеников и сделать даже такое крупное приобретение для своей партии, как Евномий кизический 7). Но в Александрии он оставался недолго и скоро перешел в другое место, которое притягивало его возможностью более широкой деятельности. В 357-м году в Антиохии умер престарелый епископ, известный Леонтий Скопец. Ученик Лукиана, несомненно склонный к арианству, Леонтий

1) Zeller. Die Phil. d. Griech. II, 3 Aufl., s. 572.

2) Zeller, ibid., ss. 613. 614.

3) Epiph. Haer., LXXVI.

4) Greg. Nyss., c. Eun. II. Migne, gr. s., t. 45, c. 877.

5) Haer. fab. IV, 3.

6) Philost. H. E., III, 17.

7) Philost. ibid., 20.

361

умел править своей паствой так, что легко объединял под своим управлением и арианскую часть паствы и православных, делая маленькие уступки последним и сдерживая крайние проявления первой. Но в конце своей жизни и Леонтий сам уже почувствовал невозможность продолжать эту балансирующую политику; предвидя близкую смерть, он часто указывал на свою седую голову и говорил: «когда этот снег растает, много будет грязи» 1). И действительно, как только Леонтий умер, дела антиохийской церкви приняли такое течение, которое поставило на ноги весь Восток. Кафедру Антиохии после Леонтия захватил Евдоксий, епископ Германикии, державший сторону Валента и Урзакия,—сообщник Аэция2), человек кроткий, благонравный, но малодушный, как характеризует его Филосторгий 3). Узнав о смерти Леонтия, Евдоксий, находившийся тогда при дворе Констанция, немедленно взял себе отпуск под предлогом заняться устройством своей паствы, но сам отправился в Антиохию и здесь сумел убедить и епископов и антиохийскую знать в том, что будто бы царь желает его избрания на кафедру Антиохии 4). Став антиохийским епископом, он прежде всего заявил себя тем, что начал очищать клир и паству от всех лиц, обнаруживших какую-либо податливость в отношении к никейцам, и открыл свободный доступ людям арианского образа мыслей. Аэция, явившегося из Александрии, Евдоксий принял с распростертыми объятиями, возвел его в сан диакона и влиятельные места в клире предоставил его ученикам 5). На время Антиохия сделалась центром аномейства, где свободно раздавалась его проповедь. Когда сюда достигло известие о новой сирмийской формуле, официально уничтожавшей учение о единосущии, антиохийские аномеи решили, что настал момент заявить о себе вслух всей церкви. Евдоксий собрал собор в Антиохии, который торжественно принял сирмийскую формулу и

1) Soz. H. E., III, 20.

2) Ath. de syn. Migne, gr. s., t. 26, c. 761.

3) E. E. IV, 4.

4) Soz. H. E., IV, 12. Socr. H. E., II, 37.

5) Philost. H. E., IV, 4. Soz. ibid.

362

отправил к Урзакию и Валенту благодарственную грамоту за то, что они научили Восток правильно веровать1). На Востоке ни для кого не было тайной, что это ниспровержение единосущия обозначает собой попытку аномейства официально выступить в церкви.

Из сказанного видно, что возрождение строгого арианства, явившееся следствием торжества реакции, отнюдь не представляло собой какой-либо грозной опасности, вновь надвигавшейся на веру. Корней в церковном сознании Востока аномейство не имело и по своей замкнутости не могло рассчитывать на широкое распространение в христианском мире. — Совершенно иначе взглянули, однако, на возрождение арианства тогдашние восточные епископы, боровшиеся за чистоту и неприкосновенность преданной веры. Неожиданное появление нового, открыто выступавшего врага, который возрос y них под боком в то время, как они вели борьбу с сомнительными недоказанными противниками веры, произвело сильное впечатление на консервативный Восток. Так вот к чему привела вся борьба против никейского символа, все попытки возвратиться к до-никейскому положению вещей! — думалось лучшим представителям восточной церкви:—к новому, беззастенчивому богохульству, к открытой проповеди безбожия! Если уж, слушая Ария на никейском соборе, восточные отцы зажимали себе уши и разорвали в клочки арианский символ Евсевия, то понятно, сколь глубокое отвращение они должны были испытывать теперь, когда то же арианство было предъявлено им в более яркой и отрицательной форме. В их глазах это было прямым отвержением христианства, возвращением в язычество, открытой проповедью безбожия. Известно, что обычным эпитетом, какой прилагали в церковных сферах Востока к имени Аэция, было именью: «ἂθεος безбожник». «Аэций, прозванный безбожником»,—выражается о нем Афанасий 2). Новая тревога за веру овладела консервативными епископами Востока. Возрождение арианства, осужденного на всех соборах, какие только были доселе со времени торжества

1) Soz. Η. Έ., IV, 12,

2) De sjn. Migne, gr. s , t. 26, с. 686.

363

христианства над язычеством, ясно им показывало, что тех общих формул, на принятии каких они настаивали, недостаточно для защиты правоверия, что вообще запас, выработанный богословской до-никейской мыслью, не может отвечать новым ее запросам, Это был очень важный момент в истории анти-никейских движений. Как раз в то время, как только что отвергли символ никейский и запретили пользоваться выражениями, не встречающимися в св. Писании, для всех, дороживших верой, наглядно обнаружилось, что пользу из этого запрещения извлекут только радикальные элементы христианства, что необследованность, неопределенность веры повлечет за собой только большее искажение ее. В виду появления аномейства необходимо было точно и подробно формулировать веру церкви в Сына Божия, и так как аномейство основывалось на метафизических понятиях и отвергало подобие Сына по существу, то предстояла неизбежная нужда опять начать изгнанные было рассуждения о сущности и ввести их в символы веры. Восточные епископы не отступили пред этой задачей; и вот, таким образом одно из препятствий, мешавших им сблизится с никейским символом, его формальное новшество,—было сломлено ими же самими. Аномейство заставило их самих обратиться к формулам небиблейского происхождения и начертать их на знамени веры, т. е. повторить дело никейского собора. Но поворот, начавшийся в реакционных кружках Востока под влиянием аномейства, еще не ограничился этим. Так как лучшие представители анти-никейского протеста стояли на чисто православной почве, содержали подлинное церковное учение, то стремясь дать ему определенность в противовес аномейству, вытесняя его с противо-арианской стороны, они невольно приходили к тем же самым результатам, что и никейский символ, и скоро стали замечать, что их учение и никейское вероопределение по существу тожественны. Значит, борьба с аномейством явилась пробным камнем, выделившим из анти-никейской консервативной группы восточных епископов ее лучшие церковные силы, и переходной стадией, приведшей их к признанию никейского символа.

364

Выделение лучших сил из состава анти-никейской оппозиции произошло очень быстро. Аномейство, как мы видели, официально заявило о себе на антиохийском соборе, происходившем в конце зимы 358-го года, но в том же году, около праздника Пасхи, и в прямой связи с антиохийским собором, уже выступила солидная группа восточных епископов, поставившая своей задачей бороться с аномейством путем точной формулировки церковного учения. Это показывает, что при всем единстве, с каким выступали противники никейского собора в борьбе против него, внутри их рядов еще ранее окончательной победы над никейцами началась дифференциация на отдельные партии, только не находившая повода открыто проявить себя. Вновь образовавшаяся группа епископов получила имя омиусиан или подобосущников, так как характеристической чертой ее догматики служили два термина: ὅμοιος κατ’ οὐσίαν — подобный по сущности и ὁμοιούσιος—подобосущный. Оба эти термина в истории; учения о Троице имели существенное значение, и потому необходимо остановиться на их анализе.

Первый термин: ὅμοίος κατ’ οὐσίαν, равно как и однозначащий с ним: ὅμοίος κατὰ πάντα —подобный по всему—не был новшеством, введенным в христианскую догматику омиусианами. Богословскому языку IV века он был знаком давно, с самого первого возникновения споров о Лице Сына Божия. Известно, что этот именно термин противопоставил Александр александрийский воззрениям Ария, когда пожелал точнее выразить церковное учение. Затем, он часто встречается в сочинениях Афанасия, y которого он фактически заменяет собой термин: ὁμοούσιος. В анти-никейских кружках он появляется также очень рано; так он значится в изложении веры, составленном восточными отцами в Антиохии после неудачного окончания сардикийского собора, в так называемом: ἔκτεσις μακρόστιχος—многострочном изложении; им же пользуется и Кирилл иерусалимский, излагая веру церкви в Сына Божия в своих огласительных поучениях 1). Отсюда ясно, что термин ὃμοιος

1) Cat. IV, 7.

365

κατ’ οὐσίαν и ὃμοιος κατὰ πάντα вел церковное происхождение и его употребление освящено великими авторитетами христианской догматики.—Значительно темнее история другого термина, от которого партия омиусиан заимствовала свое название. Есть мнение, что первым изобретателем слова: ὁμοιούσιος был Василий анкирский, который иногда считается вождем и основателем омиусианской группы епископов. Однако исторические сведения говорят о более раннем его появлении. По рассказу Филосторгия, уже Евсевий никомидийский и Феогнис никейский, подписывая символ на никейском соборе, изменили стоявшее в нем ὁμοούσιος на ὁμοιοόσιος 1). Подругим известиям, честь первенства принадлежит софисту Астерию, ученику Лукиана, действовавшему впервые годы анти-никейской реакции 2). Проверить оба эти известия наука не в состоянии, но во всяком случае несомненно, что на Востоке слово: ὁμοιούσιος вошло в употребление ранее, чем окончательно сформировалась партия омиусиан. Вторая сирмийская формула, запрещавшая всякие рассуждения об ὁμοούσιος и ὁμοιούοιος даст видеть, что последний термин был уже в большом ходу в эпоху ее составления. Образоваться он мог легко из близкого консервативному языку ὸμοιος κατ οὐσίαν, по аналогии со словом ὁμοούσιος и в противовес ему. Замечательна судьба этого слова; возникши никак не ранее арианских движений, оно исчезло с богословского языка уже к концу IV века, так как не стало людей, его защищавших. Это быть может, единственное слово, о котором можно сказать, что оно прожило не более века.

Какая же догматическая мысль заключалась в обоих рассматриваемых терминах омиусианства?

Чтобы выяснить этот вопрос, необходимо обратить внимание на точное значение слова: ὂμοιος. Прилагательное: ὅμοιος y нас по-русски обыкновенно переводится словом «подобный». Но греки и люди, говорившие по-гречески, соединяли с ним гораздо больший смысл, чем сколько содержится в русском «подобный». Ὄμοιος в точном переводе обозначает собой не подобное в смысле сход-

1) Philost. H. E. I, 9.

2) Philost. H. E. IV, 4.

366

ства, а одинаковое в смысле тожества или равенства в известном отношении. Важно отметить то, что в научном греческом языке очень рано установились определенные правила касательно употребления: ὃμοίος в ряду других аналогичных ему выражений. Еще Аристотель писал, что ταῦτον т. е. тожество относится к сущности предметов, ὃμοιον подобие к качествам их, aἴσoν равенство к количеству их. Иначе говоря, по смыслу греческого языка тожественными, ταῦτον, должны называться те предметы, у которых одна сущность; так две вещи, сделанные из одного и того же материала, суть ταυτούσίαι. Те же предметы, у которых одно качество ὅμοίος —подобны, хотя бы качество их совершенно было тожественно; две вещи, имеющие одну и ту же форму, не тожественны по форме, а ὃμοιοι т. е. подобны; равным образом, два предмета, окрашенные в один и тот же цвет, с точки зрения греческой филологии не тождесвенны, а подобоцветны— ὅμοιοι. Значит, в греческом языке ὅμοίος обозначает собой то же равенство или тожество, что ταῦτον или ἴσον, но только в отношении к качествам, а не к сущности. Любопытно, что эти законы употребления прилагательного ὃμοίος помнили еще и в IV веке. Так, Афанасий, анализируя терминологию омиусиан, рассуждает ο ней следующим образом: «вы знаете, — говорит он, обращаясь к омиусианам, — что подобное сказуется подобным в отношении не к сущностям, а к внешнему виду и качествам, ο сущностях же должно быть сказуемо не подобие, а тожество. Человек сказуется подобным человеку не по сущности, a по внешнему виду, по сущности же они единоестественны». Выходя отсюда, Афанасий находит термин ὅμοιούσιος недостаточно твердо определяющим отношение Сына Божия к Отцу. «Подобие, — продолжает он, — есть качество, которое может привзойти к сущностям; поэтому, если кто-нибудь называет что-нибудь подобным по сущности, тот называет это подобным по причастью». Т. е. Афа-

1) Arist. Meth. V, 15.

2) Об употреблении слова ὅμοίος в этом смысле см. Passow. Handwörterbuch.

8) Athanas. de syn. 53. Migne, gr. s, t. 26, c. 788.

367

насий хочет сказать, что термины: ὅμοιοςκατ’ οὐσίαν и ὁμοιούσιος указывают только на подобие качеств и определений, которое может быть внешне и случайно, «может привзойти по причастью», но еще не заключают в себе мысли ο тожестве или равенстве двух сущностей потому, что иначе нужно было бы поставить не ὁμοίος, а ταῦτον или частицу ὁμο. С филологической точки зрения Афанасий совершенно прав, так как оба термина действительно страдали внутренним противоречием. Если Сын ὅμοίος Отцу, то по смыслу греческой филологии—не по сущности, a по качествам, если же равен по сущности, то не ὅμοιος. В отсутствии этого внутреннего противоречия заключалось преимущество установленного в Никее термина ὀμοούσοις пред ὁμοιούσιος. Но представляя собой некоторое филологическое уродство, терминология, выдвинутая омиусианами, все-таки имела очень большую догматическую ценность. Непосредственно к тем выводам, какие делает из нее Афанасий, она не вела, и в IV веке не должна была слишком резать собой греческое ухо. Правила аристотелевские в эту эпоху перерождения классического языка в византийский соблюдались не строго. Равным образом и частое употребление термина ὅμοιοςκατ’ οὐσίαν или κατὰπάντα на языке богословов IV века показывает, что такое сочетание понятий для этой эпохи вовсе не было каким-либо абсурдом. Для догматической оценки терминологии омиусиан важна не филологическая ее сторона, а та догматическая мысль, какую омиусиане хотели выразить при помощи ее, даже прибегая к насилию над филологией. Эта мысль ясна. Если ὅμοιος в точном значении указывает не на сходство только, но на одинаковость и равенство, то называя Сына ὁμυιούσιοντῷπατρί, омиусиане этим самым исповедовали ничто иное, как равенство или одинаковость Его сущности с сущностью Отца. Сын ὁμοιούσιος Отцу— это значит не только то, что Он подобосущен, но и равно или тождесущен. Сущность Его такая же, как и сущность Отца. Поэтому омиусиане слово ὁμοιούσιος часто заменяли другими терминами, выясняющими ту же мысль, называли Сына: ὅμοως κατ’ оὐσίαν т. е. равным, одинаковым по сущности; ὁμίος κατὰ πάντα равным во всех отношениях, или, как подробнее выразился однажды

368

Василий анкирский, «подобным во всем, — во всем, т. е. нехотением только, но и ипостасью, существованием и бытием». На этих выражениях строгие омиусиане ставили точку и не делали дальнейших прямо следовавших из них выводов, но для всякого ясно, что коль скоро признано, что сущность Сына такая же, как и сущность Отца, что Его ипостась, существование и бытие одинаковы с Отцом, необходимо было признать и то, что сущность в Отце и Сыне одна и та же, ибо двух божеских сущностей, во всем равных себе, дано быть не может, т. е. необходимо было признать Сына единосушным— ὁμοούσιος Отцу. Отсюда видно, что в существе дела догматическое учение омиусиан было тожественно с учением никейского собора, да и по форме оно очень мало отличалось от него. Это с небольшим ограничением признавал за ним и сам Афанасий. «Так как, — пишет он в одном месте касательно омиусиан, — они сказали ο Сыне, что Он и от сущности и подобосущен, то не иное что означают своими речениями, как то, что Он единосущный». Но если омиусиане учили ο Сыне так же, как и никейцы, то что же заставляло их предпочитать свою терминологию никейской и отрицательно относиться к более точному и правильному термину никейского символа: ὁμοούσιος? Ответа на этот вопрос нужно искать в смешанном употреблении понятий: οὐσία и ὑπόστασις, все еще продолжавшемся на Востоке. Основной тенденцией консервативного Востока в течение всех после-никейских споров было стремление при вере в единство Божества охранить самостоятельность каждого Лица Св. Троицы и не дать повода к савеллианскому слиянию ипостасей. С этой точки зрения термин ὁμοούσιος для большинства восточных епископов представлялся неудовлетворительным. Одна и та же сущность в Отце и Сыне не значит ли это, что и ипостась у Них одна и та же? Конечно, слово ὁμοούσιος уже в частице ομο давало указание на различие между Отцом и Сыном, так как никто не может быть единосущным самому себе, но еще не выясняло

1) Epiph. Haer., LXXIII, 22.

2) De syn. 41. Migne, gr. s., t. 26, c. 765.

369

непосредственно, что это различие простирается до ипостасной самостоятельности. Ведь, и Маркелл различал Сына от Отца и проповедовал савеллианство. Ὁμοιουσίος же гораздо рельефнее отмечало самостоятельное бытие Сына рядом с Отцом: в буквальном смысле оно говорило не ο том, что сущность Отца и Сына одна и та же, а ο том, что сущность Сына такая же, как и сущность Отца, — и только в дальнейших выводах необходимо вело к мысли ο единстве или тожестве их сущности. Насколько термин: ὁμοούσιος выдвигал на первый план идею единства сущности в Отце и Сыне и только косвенно указывал на их различие, настолько слово: ὁμοούσιος прежде всего говорило ο самостоятельности бытия Сына и Отца и потом уже вело к признанию тожества их сущности. Следовательно, разница между никейским учением и омиусианским в лучшей его форме заключалось более в оттенках мысли, в направлении понимания, чем в существе дела, — и мы увидим далее, что с течением времени оба эти термина сблизились и как бы слились в одно целое. Окончательную победу в церкви одержал термин: ὁμοούσιος, как совершенно правильный с филологической стороны и более надежный в догматическом отношении, но одержал так, что в его общепринятое истолкование внесены были элементы, заимствованные из омиусианства.

От характеристики догматических воззрений омиусианской партии обращаемся к ее истории 1).

Разложение, вызванное в анти-никейской оппозиции выделением из нее православно мысливших епископов Востока в особую группу омиусиан, наглядно сказалось в том, что во главе нового движения встали люди, доселе значившиеся в передовых рядах анти-никейских деятелей, такие, которые в победе реакции должны были видеть свой собственный успех. Это были — Георгий, епископ Лаодикии сирской, и Василий, епископ анкирский в Галатии. Имя первого из них хорошо

х) По истории омиусианской партии см. дельное исследование Gommerus’a: «Die homöusianische Partie bis zum Tode d. Konstantius. Leipzig, 1900.

370

было известно защитникам никейского собора. Александриец по рождению, отличавшийся наклонностью к философским занятиям 1), около 20-х годов IV столетия он был рукоположен в пресвитеры Александром и еще в начальной до-никейской стадии движений заявил ο себе тем, что занял посредствующее положение между Арием и Александром, не осуждая одного и не оправдывая другого 2). Потерпев за это изгнание из родного города 3), он удалился в Антиохию, но не был здесь принят Евстафием 4). Когда после низложения Евстафия Константин рекомендовал его, как мужа испытанной веры, в преемники ему, Георгий состоял пресвитером арефузским 5). Вскоре же после того он при помощи евсевиан 6) занял епископскую кафедру в Лаодикии и с той доры сделался решительным сторонником реакции. Мы видим его участником во всех важнейших событиях, вызванных борьбой с никейцами, причем источники всегда называют его по имени, — знак, указывающий на его видную роль в этой борьбе. Он присутствовал на соборе в Тире 7), осудившем Афанасия, заседал в составе антиохийского собора на обновлениях 8) и вместе с наиболее видными противниками никейского собора низложен был собором западных епископов в Сардике 9), хотя он там и не присутствовал. Вдобавок ко всему, Георгий известен был как автор похвального слова Евсевию емесскому, этому отъявленному ненавистнику учения о единосущии 10). Очевидно, александрийский епископ имел полное право считать его своим злейшим врагом, как он, действительно, и называет Георгия 11), но когда он причисляет последнего к убежденным арианам,

1) Philost. H. E., VIII, 17.

2) Athan. de syn. c. 17. Migne, gr. s., t. 26, c. 712.

3) Apol. c. arian. c. 8. Migne, gr. s., t. 25, c. 261.

4) Ath. h. ar. ibid.

5) Eus. V. C., III, 62.

6) Ath. h. ar., c. 4. Migne, gr. s., t. 25, c. 700.

7) Athan. apol.. c. arian. c. 8, ibid.

8) Socr. H. E., II, 9; Soz. H. E., III, 5.

9) Hil. fr. II, 7.

10) Socr. H. E.. I, 24.

11) De fuga, c. 26. Migne, gr. s., t. 25, c. 677.

371

он несомненно ошибается. Подобно большинству епископов восточных, в учении никейцев Георгий видел тайное савеллианство и считал позволительным бороться с ним всеми мерами, но в существе дела оставался на церковной почве и был далек от крайностей чистого арианства. И вот, когда после победы над никейцами антиохийские аномеи вновь открыто развернули знамя подлинного арианства, Георгий разом отвернулся от прежних своих друзей по преследованию никейцев и первый обратился с письменным посланием к восточным епископам, призывавшим их начать борьбу с новыми врагами веры 1). В более благоприятном, чем Георгий, свете, выступает в историческом предании другой вождь омиусианства, Василий анкирский, которому, как мы говорили, некоторые историки усвояют имя основателя самой партии омиусиан 2). Сначала занимавший должность врача, Василий после осуждения Маркелла на константинопольском соборе 335 года был избран на кафедру в Анкиру, как человек, отличавшийся ученостью и красноречием 3). Созомен вообще ставит его в числе знаменитейших и красноречивейших людей первой половины IV века 4). Его диалектика блестящим образом засвидетельствована его публичным диспутом с Фотином, на котором он остался победителем 5), но в состязании с Аэцием он должен был уступить, хотя его и поддерживала такая знаменитость того времени, как Евстафий севастийский 6). Его сочинение ο девстве дает понять об аскетических наклонностях его, а благородство его характера усматривается из того, что мы ни разу не встречаем его на соборах, отметивших собой первые проявления реакции; в борьбе с Афанасием он совсем не участвовал. Его имя появляется в первый

1) Письмо его см. Soz. H. E., IV, 13.

2) О Василии см. Schladenbach. Basilius ѵ. Ancyra. Leipzig, 1898,— диссертация на степень доктора философии, брошюра в 112 стр., представляющая собой компиляцию и требующая критического отношения к себе.

3) Soz. H. E., II, 33.

4) Soz. H. К, III, 14.

5) Epiph. Haer. LXXI, l.

6) Philost. H. E., III, 16.

7) Hier, de vir. illustr. c. 89.

372

раз в подписях под первой Сирмийской формулой и затем в послании восточных епископов, собравшихся в Сардике 1), и без сомнения он с удовольствием присоединил свою подпись к тому энергичному обличению ереси Маркелла, какое содержалось в этом послании. На никейцев он должен был смотреть еще более подозрительными глазами, чем Георгий, так как учение ο единосущии было известно ему главным образом в карикатурном воспроизведении своего соперника, и он написал специальное сочинение против Маркелла, к сожалению не сохранившееся до нашего времени. Между тем малейший успех никейцев каждый раз колебал его собственное положение в пастве: осужденный еретик (Маркелл), имевший приверженцев в Анкире, снова возвращался на свою кафедру, и Василий обязывался уступить ему место. В окончательной победе над никейцами он был заинтересован, поэтому, лично, так как только такая победа обеспечивала его навсегда от новых происков маркеллиан. И надо думать, что страх за веру, вызванный в душе Василия появлением аномейства, был очень силен, если наперекор личным интересам заставил его нарушить достигнутый мир и стать во главе нового движения, закончившегося для него ссылкой, в которой он и умер. Василий немедленно откликнулся на зов Георгия, приглашавший Восток дать, отпор возродившемуся врагу веры. К Пасхе 358 года в его родном городе был окончен постройкой новый храм и ждал своего освящения. Воспользовавшись этим поводом, Василий разослал по восточным епископам грамоты с просьбой прибыть на торжество и вместе с тем обсудить церковные дела 2). Никакого предварительного позволения гражданской власти на созвание собора не было испрошено, и никакой чиновник не был приглашен на заседания; собор предполагался из одних епископов и должен был напомнить лучшие времена церковной независимости. «Надеемся сами истребить вымышленную ересь и при содействии местных сослужителей уничто-

1) См. выше историю сардикийского собора.

2) Soz. H. E., IV, 13.

373

жить зло», — заявляли в своем послании члены анкирского собора 1). Но за излишнею поспешностью срок собрания назначен был неудачно: приближалась Пасха, a трудности зимнего пути требовали для себя большого запаса времени. В виду наступающего праздника многие епископы пожелали остаться при своих паствах, прислав отказ Василию; не явился и инициатор всего дела Георгий лаодикийский и, таким образом, вместо предполагаемого многочисленного собора, способного импонировать своей внешней обстановкой, составилось небольшое собрание, в котором приняли участие только двенадцать епископов 2). Однако, эта неудача не смутила собравшихся; они смело принялись за дело, сознавая, что за них встанет весь церковный Восток, — и не ошиблись в своем расчете. Выработанное ими изложение веры скоро соединило около себя большинство восточных епископов, и их скромное собрание получило такое значение, какого не имел ни один из самых блестящих соборов, составлявшихся доселе по поводу никейских определений. Здесь впервые точно была раскрыта догматическая программа новой омиусианской партии и положено было начало тому повороту в богословских движениях времени, который постепенно привел к разрушению анти-никейской оппозиции и торжеству учения ο Св. Троице, провозглашенного в Никее.

С догматическими воззрениями анкирского собора, обозначающими собой первый шаг в развитии омиусианства, мы имеем возможность ознакомиться со всею подробностью, так как постановление его полностью сохранилось в сочинении Епифания «против ересей». Постановление это оригинально и по своей форме и по содержанию. Оно ничем не напоминает обычного для той эпохи символьного вида определений, — символа в нем совсем нет, — а скорее является законченным богословским трактатом, не только излагающим решение вопроса, но исследующим и доказывающим его. Напи-

1) Постановление анкирского собора см. y Епифания, Haer. LXXIII, 2—11.

2) Подписи y Епифания Haer. LXXIII, 11: из епископов, присутствовавших на соборе следует отметить Евстафия севастийского.

374

санное в одушевленном тоне с заметною непоследовательностью мысли и несовершенством стиля, оно ярко отражает на себе внутреннюю тревогу, пережитую его составителями, и в общем может служить прекрасным памятником тех усилий, которые должна была преодолеть богословствующую мысль Востока при формулировке христианского учения ο Боге. — Своим рассуждениям ο природе Сына Божия анкирские отцы предпосылают пространное введение. В этом введении они как бы подводят итог всем предшествующим событиям и дают им оценку с точки зрения интересов христианской веры. Обозревая все перипетии борьбы за веру, вынесенной церковью в ее прошлом, анкирское собрание приходит к весьма неутешительному результату, — к печальному сознанию недостаточности всего сделанного доселе. «После того, — заявляют они в своем введении, — как вера церкви преследованиями за нее была испытана как бы огнем (—указание на последнее гонение при Диоклетиане—), после того как уж двадцать лет тому назад осужден был Маркелл (разумеется анти-никейский собор 335 года в Константинополе) и вера была изложена на соборах в Антиохии и Сирмии, когда, по-видимому, разъяснены были все члены веры по поводу несогласий, возникших в Сардике с западными (указание на известный ἔκτεσις μακρόστιχος, изданный в Антиохии ответ на западное посольство), когда наконец состоялось уже единение церкви от востока до запада и все соблазны устранены (намек на последнюю победу реакции на Западе, изгнание никейцев и сирмийский манифест 357 г.), — мы думали, что настал мир, надеялись успокоиться и предать себя на служение Богу». Но что же оказалось на самом деле? Оказалось, что все труды были тщетны и все надежды напрасны. Умиротворение церкви не только не достигнуто, а напротив враг рода человеческого начал действовать с большею силою, замышляя что-то новое против принимаемого церковью родственного единения Сына Божия с Отцом. Отовсюду, — из Антиохии, Александрии, Лидии, Асии и Иллирика, — несутся вести ο новых изобретателях зла, успешно сеющих нечестие в сердца простых людей, — под кото-

375

рыми анкирские отцы, очевидно, разумеют новых проповедников строгого арианства. «Мы уже не в силах откладывать далее». Ясно, что всего сделанного раньше недостаточно, что все изданные доселе изложения веры не в состоянии оградить веру церкви от искажений. Поэтому, — заявляют отцы, — собравшись, сколько нам можно было собраться, мы решили положить нечто свое в принятый вид веры и возможно тщательно изъяснить веру кафолической церкви в Св. Троицу согласно с исповеданием веры, изданным в Антиохии при обновлении церкви (т. е. так называемым лукиановским символом), также в Сардике, которое принял собор в Сирмии и согласно с тамошними соборными рассуждениями 1).

Как видим, анкирские отцы не ставят себя прямо в отрицательное отношение к предшествовавшей эпохе и ее деятелям. Они не отвергают этих результатов и не осуждают их, как если бы они были противны интересам веры, а напротив хотят мыслить согласно с исповеданием веры, изложенным в Антиохии, и с тем, что произошло в Сардике и Сирмии. Значит, в собравшихся в Анкире епископах мы должны узнать тех же самых представителей восточного традиционного богословия, консерватизму которых обязано было своим происхождением все анти-никейское движение. Но выставляя на вид свою полную солидарность с предшествующей стадией борьбы, анкирские отцы в то же время произносят над результатами ее суровый приговор, признают их недостаточными для умиротворения церкви и ограждения веры. Появление новых лжеучителей ясно доказало, что несмотря на все усилия, вера доселе изложена неполно и нуждается в дальнейших более тщательных изысканиях. В чем же должны состоять эти новые изыскания? Ответ на это анкирское собрание намечает уже в своем введении, жалуясь, что новые изобретатели зла посягают на принимаемую кафолическою церковью веру в родственное единение (γνησιότητος) Сына Божия с Отцом. «Родственное единение» Сына с От-

1) Epiph. haer. LXXIII, c. 2.

376

цом—вот, очевидно, тот член веры, который доселе изложен неполно и нуждается в разъяснениях, и он действительно составляет собой единственный предмет, обсуждаемый анкирским постановлением. В устах людей, стоявших в рядах оппозиции и принимающих все ее результаты, это заявление ο недостаточном раскрытии учения ο единении Сына с Отцом—очень характерно. Оно является историческою новостью и указывает на глубокую перемену, совершившуюся в настроении консервативного Востока под влиянием аномейства. Доселе как мы знаем, учение ο единосущии довольно единодушно отвергалось на Востоке, так как здесь видели в нем тайное савеллианство, слияние Лиц Св. Троицы в одну сущность или ипостась, а потому и в борьбе с никейцами стремились к тому, чтобы установить самостоятельность каждого Лица Св. Троицы, оттенить раздельность ипостасей. После долгих усилий и переменного счастья эта цель была достигнута: защитники единосущия изгнаны, самые рассуждения ο существе Божием были запрещены, и в изданных символах, принятых церковью, отчетливо изложено учение ο Сыне Божием, как отдельной оть Отца ипостаси. Все, по-видимому, было покончено… Но как раз в этот момент, когда Востоку оставалось только воспользоваться плодами победы, он встретился лицом к лицу с новым врагом, который стоял на той же догматической линии, что и весь Восток, но проводил ее в крайность. Отдельное от Отца бытие Сына Божия, за что боролся Восток, аномеи обращали в неподобие Сына Отцу по существу и разрушали веру во Христа, как воплотившегося Бога. С логической стороны аномейство было сродно консервативному Востоку и потому его появление оказалось роковым ударом для догматической позиции последнего. С появлением аномейства проводить прежнюю тенденцию раздельности в учении ο Троице стало невозможным, ибо это значило бы подготовлять почву для больших еще успехов ереси, а напротив, требовалось ограничить ее, установить пределы, за которые она не может простираться безопасно для церковного учения, — и оскорбленные в своей вере грубостями аномейства

377

восточные отцы не остановились пред этой радикальной переменой догматического фронта. В лице анкирского собора они написали на своем знамени новый тезис и из защитников раздельности ипостасей обратились в проповедников родственного единения Сына с Отцом. Нужно заметить, что при тех условиях, при каких составился анкирский собор, предлежавшая ему задача— установить родственное единение Сына с Отцом—была нелегка. При выполнении ее предстояла двоякого рода трудность: или слишком ярко выставить единство Сына и Отца, сблизить Сына с абсолютным существом Отца так, что сущность Отца поглотит собой самостоятельность Сына, т. е. повторить ту савеллианскую ошибку, какую, по убеждению восточных, сделал никейский собор, — или наоборот, удержав в силе прежнюю раздельность ипостасей, оставить без отпора аномейство. Ни та ни другая крайность не была возможна; поэтому в дальнейшем содержании своего трактата анкирские отцы стараются вставать на средний между ними путь и признать то, что есть истинного в каждой из этих крайностей. Отвергая новое арианство, они, однако же, удерживают понятие твари, но так утончают его, что от этого понятия остается у них одна голая идея происхождения от другой причины, зависимость по бытию. «Если отъять от твари, — рассуждает анкирский собор, — существование во вне, вещественность и все другие признаки телесности, то останется совершенно и чистое понятие о твари, по которому Творец восхотел создать творимое», т. е. получится мысль об Отце, как виновнике бытия Сына 1). Взятое само в себе, такое понятие ο Сыне Божием не заключало в себе ничего странного, потому что и церковная догматика учила об Отце, как источнике и начале —πηγὴ и ἀρχὴ бытия остальных двух ипостасей, но оно было слишком бессодержательно, чтобы выразить христианскую веру в Сына Божия. Поэтому, анкирские отцы находят это понятие недостаточным и у никейцев заимствуют идею сыновства, которую и полагают в основу своего учения ο Сыне. «Посылая сво-

1) Epiph. ibid., c. 3.

378

их учеников на проповедь, — пишут они, — Господь не сказал: научите вся языки, крестяще их во имя бесплотного и воплотившегося, или во имя рожденного и нерожденного, или, наконец, во имя творца и твари, но сказал: во имя Отца и Сына, — и это для того, чтобы, слыша эти наименования, мы представляли Отца виновником подобной Ему сущности и Сына разумели подобным Отцу». Все другие наименования заключают в себе мысль ο различии существа, одно сыновство необходимо предполагает собой подобие по сущности. «Ибо, если в представлении об Отце в отношении к Сыну, как ранее в понятии ο твари, отвлечь страстность, истечение, отделение и прочие материальные признаки, то получится одно понятие ο подобном, так как всякий отец мыслится отцом подобной ему сущности. Наоборот, если от наименований Отца и Сына вместе с телесными признаками отвергнуть и мысль ο подобии по сущности, то не останется ни Отца, ни Сына, но творец и тварь, и будет только Бог творец, но никак не Отец, а такая мысль ο Боге уничтожала бы собой всякое различие христианства от иудеев и язычников, также признающих Бога творцом. Существенная же особенность христианской веры в отличие ее от других религий и состоит в том, что она верит в Бога, как Отца, и потому, как земные отцы называются так потому, что именуется Отцом и Отец небесный, поелику имеет Сына, рожденного от Него вполне, по подобию Его сущности. Образ бесстрастного рождения Сына от Отца, конечно, неизъясним, но на этом основании столь же мало можно отвергать самое рождение, как соблазн креста или буйство евангельской проповеди» 1). Итак, христианская вера, учение писания и предание отцов требуют признавать Сына Божия действительным Сыном, т. е., подобным Отцу по сущности, единым от единого и совершенным от совершенного.

В дальнейших своих рассуждениях анкирские отцы стараются отграничить созданное ими понятие ο Сыне от

1) Epiph. ibid., cc. 4. 5. 6.

379

всех других воззрений на Него, которые они считают неправильными. Они отвергают учение (Евномия) ο рождении Сына от Отца по энергии. Бог, совершающий многие действия, по энергии мыслится творцом неба и земли и всего, что в них, а также творцом и всего невидимого, а Отец единородного мыслится, не как Творец, но как Отец родивший, и есть не Отец энергии, а Отец подобной ему сущности. И кто отверг бы родственную близость (τὴν γνήσιαν) в понятии об Отце и Сыне, тот хотя бы и назвал Сына превосходящим по своему величию все, то и этим он не выделил бы Его из понятия тварей 1). Столь же решительно они отвергают и арианство: кто обобщает понятие об Отце и Сыне с понятием ο прочих тварях и хочет мудрствовать (σοφίζεσθαι), что Сын есть первая из тварей или по необходимости или по превосходству величия, не исповедует церковной веры 2). Что отстраняя всякую мысль ο тварном происхождении Сына, арианские отцы тщательно предупреждают читателя и от истолкования их учения в смысле тожества. Всеми свойствами Отца Сын владеет нераздельно (ἀσὐνθετως) с Ним, но не в тожестве, а в подобии, так как ясно, что подобное никогда не может быть тожественно тому, с кем оно состоит подобным 3). Сын, родившийся по сущности подобным своему Отцу, имеет свою сущность не в тожестве (εἰς ταυτότητα), но в подобии (ἐπὶ τὴν ὁμοιότητα) 4).

Таким сложным путем анкирские отцы приходят к установке понятия ο Сыне, как подобном Отцу по сущности, которое с этих пор становится отличительным признаком выделившейся из анти-никейской оппозиции омиусианской группы восточных епископов, составляя, как они сами выражаются, главный член их веры. В виду тех требований, какие предъявляло анкирскому собранию наличное положение церковных дел, вновь формулированное понятие подобия по сущности являлось несомненным и крупным шагом вперед. Аномей-

1) ibid., 9.

2) Epiph., ibid., 10.

3) Ibid., 8.

4) Epiph. haer., ibid., c. 4.

380

ские воззрения оно прямо отвергало, так как учению ο неподобии по существу противопоставляло как раз противоположное понятие подобия по сущности; что же касается до ложно понимаемого на Востоке учения ο единосущии или тайного савеллианства, то и здесь учение ο подобии не могло представлять опасности даже в глазах крайнего консерватизма. Единение Сына с Отцом оно признавало существенным, но в то же время исповедовало Его отдельным от Отца бытием, так как по выражению анкирского трактата «Сын, подобный Отцу, может иметь сущность свою не в тожестве с Отцом, но только в подобии», т. е. Он не одно и то же существо с Отцом, а только такое же, как Отец, — не ὁμοούσιος, а ὁμοιούσιος. Но главное значение анкирского постановления состояло в том, что в области учения ο Сыне Божием оно положило конец неопределенности предшествующей эпохи и на место прежних бессодержательных символов с их общей фразеологией, под которую каждый мог подлагать свое понимание, оно поставило точно раскрытое понятие ο подобии по сущности, резко разграничив его от прочих воззрений. В лице анкирского собора туманная бесцветность прежнего периода анти-никейских движений сменяется догматической определенностью; вместо замалчивания вопросов начинается положительное раскрытие учения ο Сыне, стремящееся глубже вникнуть в тайны его происхождения и бытия. Богатое положительное содержание термина, выдвинутого им, особенно ясно открывается в присоединенных к нему анафематизмах, где рождение Сына понимается, не как акт только всемогущества Отца, но как неизбежное следствие его сущности, т. е. Сын признается необходимым выражением природы Отца и, потому исповедуется таким же совершенным, как и Отец. Короче говоря, в понятии ο Сыне, как подобном по существу Отцу, уже implicite заключались все предикаты, какие предполагались и учением ο единосущном бытии Его с Отцом. Но от этого последнего шага восточных отцов удерживало старое непонимание единосущия и пока за никейским термином все еще стояла тень Савеллия, логическая незаконченность новой формулы казалась бла-

381

годетельной. «Кто почитает Сына единосущным, т. е. тождественным Отцу, анафема да будет» — заключают анкирские отцы свое постановление 1).

Постановление анкирского собора оказалось искрой огня, брошенной в кучу давно скоплявшегося горючего материала. Впервые выступившая в нем официально омиусианская партия восточных епископов нанесла последний удар единству анти-никейской коалиции, и она распалась на составлявшие ее разнородные элементы, образовав, из себя несколько отдельных, враждующих между собой групп. Среди единодушно выступавших доселе противников никейского собора началась взаимная борьба, которая своею страстностью превзошла все, что пережила церковь со времени торжества христианства над язычеством. Опять один собор созывался вслед за другим; один, уже по-видимому принятый проект веры сменялся другим, который снова уступал свое место третьему. В напряженном споре за преобладание в церкви и государстве ο прежних врагах — никейцах совсем забыли; дело шло лишь ο том, чтобы уста-

1) Гениальный изобретатель всевозможных позорных наименований для ересей Епифаний первый приложил к омиусианам бессмысленное имя: «полуариан» и оно не только вошло в позднейшую ересеологию, но и доселе удерживается даже в церковно-исторической науке. Но ни один церковный писатель IV века, ни историки V века не пользуются этим именем. В нем столько же исторической правды, сколько в обвинениях в арианстве, направленных по адресу восточных консерваторов. Уже рассмотренный сейчас документ показывает, что y омиусиан не было ничего общего с арианством. Напротив, в нем можно подметить черты, свидетельствующие о повороте восточных консерваторов в сторону, так сказать, александрийскую. Разрабатываемое ими понятие «родственного единения (γνησιότης) напоминает Афанасия, y которого постоянным определением Сына является эпитет: γνήσιος. Точно также и термин: ὅμιοιος, ομοιος κατ οὐσίαν встречается y Александра александрийского (см. его посл. Socr. H. E., I, 6) и Афанасия. В самой аргументации своих воззрений анкирские отцы напоминают Афанасия: «имя Отец,—пишет он,—получает значение только от Сына..., несозданный изобретено язычниками, имя же Отец познано нами от Господа..., Он повелел креститься не во имя несозданного и созданного, не во имя творца и твари, a во имя Отца и Сына (Apol. c. ar. 34. Migne, gr. s., t. 25, c. 305). Георгий лаодикийский, инициатор всего дела был александрийцем, и, по словам трактата, именно он «взял наименование Сына и, присовокупив понятие твари, из понятий Сына и Отца, твари и творца образовал для нас совершенное и чистое понятие об Отце и Сыне (Epiph., ibid., c. 3)».

382

новить какой-нибудь modus vivendi, создать хотя бы внешнюю формулу, на которой могло бы помириться церковное большинство. Делаются последние усилия, чтобы обойтись без никейского символа, но остаются по-прежнему бесплодными, и взоры лучших людей мало-помалу начинают обращаться к забытым никейским изгнанникам, подготовляя торжество их исповеданию. Все эти события наполняют собой последние четыре года царствования Констанция и являются как бы заключительным шумным аккордом к бурному для церкви правлению этого императора.

Высказанное отцами анкирского собора похвальное намерение истребить зло аномейства при помощи местных сослужителей, т. е. одними церковными мерами должно было остаться недостижимым pium desidеrium. Те времена, когда церковь могла справляться с внутренними затруднениями своими собственными средствами, прошли для нее безвозвратно. Пример других партий ясно показывал, как важно было заручиться поддержкой двора и соблазнительно влиял не только на людей опытных в житейской суете, но и на провинциальных простецов. Анкирские отцы пошли по проторенному пути. По окончании собора они избрали из себя депутацию в лице Василия анкирского, Евстафия севастийского и Элевзия кизического и отправили их к Констанцию с постановлениями собора и горькими жалобами на новых нарушителей церковного мира 1). — Император со времени бунта Максенция, т. е. с 350 года, все еще находился на Западе и, окруженный придворными епископами, успокаивавшими его насчет церковных дел, ничего не знал ο новых распрях, начатых на Востоке с аномеями. Напротив, он приготовил было благосклонное послание к антиохийским аномеям, и посол уже собрался в путь 2), как в Сирмию, где стоял императорский лагерь, прибыла неожиданно анкирская депутация. — Неизвестно, что подействовало на Констанция, благородная ли личность Василия, проникнутая силой убеждения, или нарисованная им картина ожидаемого от аномеев

1) Soz. Н. Б., IV, 13.

2) Soz. ibid.,—то был Аэций.

383

крушения церковного мира, — но только царь во всем доверился анкирскому епископу, и ход событий принял тотчас другое направление. Письмо, назначенное к аномеям, было отобрано назад, и в Сирмии немедленно составился собор, который должен был расследовать вопрос об аномействе и обсудить программу, принесенную Василием. Конечно, не доводы анкирского постановления убедили таких придворных епископов, как прежние вожди реакции, — Урзакий и Валент, — решение собора бесповоротно предопределялось уже личным влиянием на Констанция, достигнутым Василием, и анкирские планы были целиком одобрены. Собор издал новое вероизложение, известное в науке под именем 3-й сирмийской формулы, которое и явилось точным выполнением проекта реформы веры, развитого в Анкире. Соответственно желаниям анкирских отцов, эта формула была простым повторением вероизложения, составленного в Антиохии в 341 году, и только в члене ο Сыне она дополнялась новым термином: ὅμοιος κατ’ оὐσίαν 1). Омиусианство, таким образом, необыкновенно быстро достигло победы, и Василий анкирский сделался главою положения. В Антиохию был послан приказ или признать подобие по существу или оставить церкви 2). Папа Ливерий и Осий еще раз вместе с африканскими епископами подписались под этой формулой 3). Отныне все должны были веровать так, как верили в Анкире.

Но известно, что человеческие верования и убеждения не подлежат такой быстрой смене, с какою издаются распоряжения правительственных канцелярий. С начала анти-никейских движений был опубликован уже целый ряд различных формул, ο которых заявлялось, что в них исчерпывалась вера и обеспечивался мир

1) Soz. H. E., IV, 15.

2) Soz. ibid., 14.

3) Soz. H. E., IV, 15. Это известие не стоит в противоречив с вышеуказанным сообщением Филосторгия. После подписи Ливерия под сирмийским манифестом 357 г., не было никакого труда привлечь его к согласию и с этим вероизложением, отличавшимся более церковным характером. Осведомленность Созомена видна из того, что он по имени перечисляет африканских епископов. Но когда он самое возвращение Ливерия из ссылки соединяет с этой формулой, он несомненно заблуждается.

384

церкви, однако, развитие спорящих партий шло своим чередом и обращало в ничто все усилия придворной политики покончить борьбу. То же случилось и теперь. Как ни многочисленна была партия омиусиан, она оставалась все же только партией, притом с резко определенной догматикой, на которой не могла сойтись вся церковь. Несомненно, на востоке она имела за собой большинство, но и здесь были епископы, не разделявшие ее воззрений и вообще не питавшие расположения к точным догматическим изысканиям. Еще менее сочувствовал ей Запад и после осуждения Афанасия не хотевший изменять никейскому собору. Наконец, выделение аномеев и омиусиан из состава прежней анти-никейской коалиции, хотя весьма ослабило последнюю, но совсем ее не уничтожило. За исключением Георгия лаодикийского, из прежних вождей реакции никто не присоединился к омиусианам и многие епископы продолжали искренно думать, что отсутствие догматической определенности есть лучшее средство к прекращению споров. Отсюда видно, что удержать господство в церкви на продолжительное время омиусианам было нелегко, если бы даже они сами и не затруднили себе этой задачи. Но они поспешили это сделать, грубо воспользовавшись своей победой. Скоро со всех сторон послышались жалобы и негодование на новых временщиков, когда узнали ο том, как они расправились с ближайшими своими противниками. Евдоксий антиохийский был изгнан в Армению, Аэций в Пепузу, Евномий в Маюм; семьдесят аномеев должны были оставить свои насиженные места и удалиться в ссылку 1). Филосторгий уверяет, что эти насилия произведены были без ведома царя 2). И действительно, подлинное послание Констанция к антиохийским аномеям, сохранившееся у Созомена 3), говорит только ο лишении их права участвовать на соборах и церковных собраниях, но не об изгнании из городов. Очевидно, в пылу победы омиусиане превысили свои полномочия и этим подготовили себе падение. Старый арианин

1) Phil. H. E., IV, 8.

2) Ibid.

3) Soz. H. E., IV, 14.

385

Патрофил скифопольский донес царю ο тирании омиусиан и аномеям позволено было возвратиться 1). В сущности же все торжество омиусиан держалось лишь на личном расположении Констанция к Василию, но провинциальному епископу, жившему вдали от больших дорог, трудно было бороться с тонкими придворными интригами. Опытные в политике прежние вожди реакции, — такие, как Урзакий, Валент или Акакий, вдруг лишившиеся своего значения, могли лишь с презрением смотреть на этих деревенских выскочек, занявших их места у царя, и теперь, сблизившись с ожесточенными гонением аномеями, погубили омиусиан в глазах Констанция.

Перемена последовала, впрочем, не вдруг. Разочаровавшись в омиусианах, Констанций не сразу обратился к своим прежним советникам. За время своего пребывания на Западе император отстал от течения событий, и теперь, чем глубже всматривался в положение церкви, тем печальнее казалось ему ее состояние. После долгой борьбы, потребовавшей от него энергичного вмешательства и личного участия, никейцы, казавшиеся единственным препятствием церковного мира, были сломлены; но торжество реакции не только не принесло желаемого единения для церкви, а напротив положило начало новым глубоким разделениям. Вместо двух спорящих сторон Констанций имел теперь пред глазами четыре враждующие между собой партии: никейский Запад с Египтом, восточных омиусиан, аномеев и старые остатки придворных представителей реакции. Каждая из этих партий изъявляла притязание на исключительное господство в церкви, всего требуя для себя и ничего не уступая другим. Грустные мысли должны были волновать Констанция, когда он задумывался над вопросом: на ком же теперь он должен основать церковное единство? Положение, действительно, было критическим, и единственно возможным выходом из него представлялось еще раз попытаться соединить вместе все разрозненные элементы. Констанций так и по-

1) Phil. H. E., IV, 10.

386

ступил. Для умиротворения церкви он решил созвать настоящий вселенский собор из епископов обеих половин своего обширного царства и заново пересмотреть все вопросы ο вере. Но гораздо легче было высказать эту мысль, чем осуществить ее на деле. При той раздельности интересов, какая воцарилась теперь в церкви, весть ο соборе, долженствующем решить будущее, только подняла на ноги партийные страсти, и дело, начатое с благими намерениями, мало-помалу обратилось в бесконечную игру придворных интриг.

Прежде всего, долго не могли столковаться насчет места собора и плана предполагаемых занятий. Сначала, хотя и с большими колебаниями, местом нового вселенского собора была избрана Никомидия, и царь издал приказ, чтобы сюда к назначенному дню собрались те епископы каждой области, которые по своему уму и способностям могли бы отвечать за всю эту область. Епископы тотчас же последовали приглашению царя, и многие из них были уже на пути, как разнесся слух ο великом несчастии, постигшем Никомидию. Землетрясение разрушило весь город, причем прекрасный никомидийский храм, в котором предполагалось вести соборные заседания, сгорел дотла и под развалинами его погиб местный епископ Кекропий 1). Пришлось искать другого места для собора и после переговоров с Василием анкирским, находившемся в то время на Востоке для подготовки своей партии к собору, выбор пал на Никею, в надежде завершить дело там, где оно и началось. Вместе с тем и первоначальный план собора подвергся изменению; новое распоряжение Констанция повелевало уже собраться всем епископам, исключая только немощных и слабых здоровьем, которые однако же обязывались прислать вместо себя пресвитеров и диаконов, причем окончательное решение дела отнималось у собора. По новому распоряжению собор должен был по окончании заседаний избрать по десяти депутатов из восточных и западных епископов и прислать их к царю с определениями собора, чтобы, добавлял

3) Soz. H. E., IV, 16.

387

Констанций, — «я сам мог видеть, по смыслу ли св. Писания рассуждал собор, и постановить решение». Но и на этот раз собор не состоялся; явился третий указ от императора, приказывавший епископам оставаться в тех местах, где они находились, — все равно, в своих ли городах, или на дороге, при чем Василию анкирскому предписывалось заняться с восточными обсуждением вопроса ο новом месте для собора 1). Уже одно это начало предвещало собой будущему собору мало хорошего, и действительно, пока Василий старался согласить различные желания восточных епископов насчет места собора, при дворе Констанция родились новые планы, которые разрушили все, горячо начатое, дело. Сюда в отсутствие Василия собрались все обиженные и недовольные торжеством омиусиан элементы, — во-первых, прежние вожди реакции—Урзакий и Валент с Запада и Георгий александрийский и Марк арефузский с Востока, и затем Евдоксий с аномеями, только что возвратившимися из ссылки. Будущий собор в той постановке, в какой пока предполагал его Констанций, не вызывал у них радостных надежд. Можно было опасаться, что при господстве учения ο единосущии на Западе и при распространенности омиусианства на Востоке, заметно склонявшегося в сторону никейцев, восточные и западные епископы, сойдясь вместе, легко столкуются между собой, — и тогда образуется громадное церковное большинство, которое погубит навсегда и аномейство и планы старых реакционеров. Общая опасность сблизила между собой аномеев и реакцию и, таким образом, возникла влиятельная придворная партия, которая и не замедлила вступит в борьбу за свое существование 2). Скоро пущены были в ход все средства, чтобы привлечь Констанция на свою сторону, и придуманы были самые тонкие меры. И прежде всего, пока потревоженные со своих кафедр епископы с нетерпением ждали, куда прикажут им поехать, придворной партии удалось убедить царя, что общий собор из западных и восточных совсем не нужен, что при давних раздорах, разделявших Восток и

1) Soz ibid.

2) Soz. ibid.

388

Запад, он приведет не к соглашению, а к окончательному разрыву церкви. Василий анкирский, ничего не подозревавший ο новых течениях при дворе, все еще продолжал хлопотать об удобном месте для общего собора, как Констанцием бесповоротно было решено созвать вместо одного два собора: западные получили приказ немедленно собраться в Аримине, а восточные в Селевкии исаврийской 1). Но от двух разных соборов невозможно было требовать, чтобы они пришли совершенно к одинаковому решению в вопросах веры. Поэтому, из среды придворных епископов появился еще один и чрезвычайно хитро рассчитанный план. Чтобы облегчить занятия соборов и избежать излишних прений, предположено было вызвать ко двору представителей всех догматических фракций, за исключением, конечно, никейцев, и здесь сообща и в присутствии царя выработать предварительный проект вероизложения, который потом и можно было бы передать обоим соборам для утверждения 2). План представлялся весьма заманчивым и, казалось, решал все затруднения разом и легко: и Констанция и имеющих явиться на собор епископов он избавлял от лишней проволочки и обеспечивал возможное единство действий. Но его тонкое коварство состояло в том, что он заранее отнимал у предполагаемых соборов свободу суждения и — главное—все дело, предстоявшее соборам, отдавал в руки придворных епископов, которые теперь с уверенностью в успехе могли проводить свои цели. Констанций одобрил все эти предположения и, таким образом, задуманное им великое предприятие примирить церковь при помощи собора всех ее предстоятелей само собой разрешилось в ряде придворных интриг.

Так как из главарей партии при Констанции не доставало одного Василия анкирского, все еще остававшегося на Востоке, то он немедленно потребован был ко двору, и здесь нашел свое влияние сильно подорванным успехами новой лиги, составившейся из умеренных аномеев и прежних вождей реакции. Тотчас же

1) Soz. H. E., IV, 16.

2) Soz. H. E., IV, 17.

389

начались дебаты по выработке общего символа. Василий сначала попытался было удержать за собой свою прежнюю позицию и вместе с прочими омиусианскими епископами, находившимися в лагере царя, стал настаивать на внесении в проекте формулы основного омиусианского термина, — ὅμοιος κατ оὐσίαν, установленного анкирским собранием. Но вожди придворной лиги, Урзакий и Валент, и тем более Евдоксий антиохийский, пожертвовавший уже крайним учением ο неподобии, были далеки от намерения связать себя догматическою определенностью, к тому же близко подходившей к никейскому учению и стояли за широкие формулы в духе прежних реакционных символов. Еще до прибытия Василия они успели зародить в царе сомнение в возможности провести омиусианское воззрение во всей церкви, и теперь решительно напали на него. Они укоряли омиусиан во внутреннем противоречии за то, что, желая быть верными писанию, они на самом деле вводят термин, не встречающийся в боговдохновенном языке, и повторяют то, за что осуждены никейцы. Василий энергично защищался, но принужден был уступить и пожертвовал своей формулой. Уступили и противники, и после долгих споров состоялась сделка, которой решено было вместо: ὄμοιον κατ' оὐσίαν внести в символ сродный ему термин: οὅμοιον κατὰ πάντα. Новый термин, казалось, удовлетворял желаниям всех; омиусиане были успокоены уже тем, что он, по-видимому, расширял их старую формулу и утверждал подобие но только по сущности, но и во всех других отношениях. Не протестовали и вожди придворной партии, так как узкое филологическое значение прилагательного ὅμοιον, указывающее лишь на качество, доставляло им полную возможность толковать его в том смысле, что Сын подобен по всему, но только не по сущности, — с чем, разумеется, согласны были и аномеи. Как бы то ни было, но исход из затруднений был найден, и один из членов собрания, Марк арефузский, получил поручение составить новое изложение веры. Проект изготовлен был Марком к кануну Пятидесятницы 359 года, и находившиеся при дворе епископы поздно вечером под праздник еще раз собра-

390

лись у царя, чтобы подписать формулу 1). И вот теперь-то воочию обнаружилось, что основной термин: ὄμοιον κατὰ πάντα они понимают различно. Первым подписался составитель Марк: так верую и мудрствую, как написано. За ним стали подписываться другие епископы, но когда дошла очередь до Валента, то он слукавил; он написал, что согласно исповеданию признает Сына подобным Отцу, но слов «во всем» не прибавил. Проделка Валента была замечена, и Констанций строго приказал ему исправить подпись 2). Однако, Василий анкирский был глубоко возмущен этим эпизодом: только теперь он понял, какую великую жертву принес он соглашению, дозволив опустить слово: κατ’ оὐσίαν. Желая поправить ошибку, он подписал под формулой так: «исповедую Сына подобным Отцу во всем, — во всем, т. е. не хотением только, но и ипостасью, и существованием, и бытием, а если кто почитает Его подобным только в чем-либо одном, как выше написано, того признаю чуждым кафолической церкви» 3). Добытое с большим трудом соглашение едва было опять не распалось, но главное все-таки было сделано; все члены собрания подписали символ, и оговорка Василия осталась лишь документальным памятником его собственного падения.

Так появившаяся 4-я сирмийская формула 4) получила в науке специальное имя датированной веры потому, что в надписании ее значилось: «изложена сия вселенская вера в присутствии… победоносного царя Констанция, в ипатство (т. е. консульство) светлейших Флавиев, Евсевия и Ипатия, в Сирмии, в одиннадцатый день июньских календ (22 мая 359 г.)». Афанасий жестоко осмеял это надписание: «разве вера ваша, — спрашивал он, — началась с этого ипатства и с этого числа? кто же вы были ранее? и что вы: будете делать с отцами, блаженными мучениками и с теми, которые почили прежде

1) Для всего сказанного см. Epiph. (памятная записка Василия и Георгия) Haer. LXIII, 14-15; Hilar., fr. 15, 3. Migne, lat. s., t. 10, C. 720. 721.

2) Epiph., c. 22; Soz. IV, 15.

3) Epiph. ihid.

4) Socr. H. E., II, 37; Ath. de syn. 8. Migne, gr. s., t 26, cc. 692. 693.

391

этого ипатства?» 1). Но ирония египетского изгнанника не была вполне основательна, так как и никейский символ, как известно, имел на себе хронологическую дату, а главное, самая формула, изданная в Сирмии, помимо надписания, обладала несомненными достоинствами в сравнении с прежними двумя сирмийскими же формулами. Она составлена была, видимо, под восточным влиянием и в основу ее положен знаменитый символ Лукиана, хотя лучшее выражение этого символа: неразличный образ Отца (απαράλλακτος εἰκων τοῦ πατρός) и не попало сюда.

Вообще новая формула носила на себе сильную окраску наиболее трезвого восточного консерватизма, так что для всех ее главных выражений можно указать параллели в сочинениях Кирилла иерусалимского. Следы субординационизма в ней сказывались только в слове единственной— μόνος, приложенном к Отцу: веруем во единаго, единственного Бога Отца, — но и Сын называется Богом и Господом, и Его Божество описывается с особенным благоговением. Впрочем, для переживаемых тогда церковью событий значение имела не догматическая ценность его, а предлагаемые в нем решения касательно спорных вопросов времени. В этом отношении датированная вера ярко отразила на себе историю своего происхождения. Подобно сирмийскому манифесту 357 года, она в особом добавлении запрещала всякие дальнейшие рассуждения ο сущности Божией: «так как, — значилось в ней, — наименование «сущность» отцы употребили по простоте, народу же оно непонятно и приводит в соблазн тем, что не находится в Писании, то мы заблагорассудили исключить это наименование, и впоследствии говоря ο Боге, нигде не упоминать слова сущность, называть же Сына во всем подобным Отцу, как говорят и учат святые писания». В этом запрещении нельзя было не видеть победы над омиусианством, достигнутой новой придворной партией, но с другой стороны, исповедание Сына подобным Отцу во всем, превосходящее все прежние символы по своей догматической содержательности, показывает, что и старые вожди реак-

1) Ath. de syn. 4. Migne, ibid., e. 688.

392

ции, Урзакий и Валенть, должны были несколько отступить с своей позиции пред натиском омиусианства.

Согласно предположенному плану, формулированную в Сирмии веру нужно было представить теперь на рассмотрение назначенных соборов. Восточные почему-то медленно съезжались на собор, но западные успели явиться в Аримин еще ранее, чем окончилось сирмийское совещание. Здесь собралось до 400 епископов из разных западных областей 1), при чем громадное большинство хотело твердо держаться никейского символа; противников же было немного, не более восьмидесяти. Префект Таврус, которому обещано было консульство за успешное наблюдение за занятиями собора, известил собравшихся, что не отпустит их до тех пор, пока они не придут к соглашению, и что издержки по содержанию их царь принимает на счет казны. Желая оберечь самостоятельность, собор в полном составе отказался от последнего условия; только три бедных британца из боязни обременить собой других приняли помощь 2). От Констанция были получены специальные распоряжения касательно задач собора, в которых предписывалось, чтобы западные епископы отнюдь не входили в рассуждения относительно восточных, но, согласившись в вере, послали к царю десять депутатов с определениями собора 3). Собор уже открыл свои заседания и успел достаточно сплотиться в своих членах, как в город явились сирмийские послы, Урзакий и Валент, и объявили, что изложение веры уже готово, утверждено императором и нуждалось только в их подписи. Изумленные члены собора, ознакомившись с новым символом, не только единодушно отвергли его, но и потребовали, чтобы Урзакий и Валент произнесли анафему на арианство и все ереси, появившиеся после никейского собора; когда же последние отказались исполнить это, ариминский собор в большинстве своих членов наложил на них отлучение. Но Урзакий и Валент,

1) Soz. IV, 17; Ath. de syn. 8. Sulp. Sev.

2) Sulp. Sev. II, 41, cit. ed. p. 94.

3) Hil. fr. VII. Migne, lat. s., t. 10, c. 695. 697.

4) Soz. H. E., IV, 18.

393

явившиеся в Аримин в качестве исполнителей воли царской, вовсе не намерены были оставаться в положении подсудимых. С 80-ью. примкнувшими к ним западными епископами они отделились от большого собора и составили отдельное собрание, на котором подписали сирмийскую формулу 1). Каждое из собраний считало себя законным и правым, а потому и от каждого собрания было послано по особой депутации к царю с целью сообщить ему ο происшедшем. Во главе посольства отщепенцев пошли Урзакий и Валент; что же касается до посольства большинства, то здесь выбор почему-то пал на епископов молодых и неопытных 2) и им поручено было передать царю послание, в котором отцы собора заявляли, что мир церкви может быть достигнут только чрез восстановление никейского символа и униженно просили не задерживать их более вдали от паствы 3). Ариминское посольство уже не застало Констанция в Сирмии; подготовлявшаяся война с Персией требовала личного его наблюдения над восточной границей, и он должен был уехать в Константинополь. Сюда отправилось и посольство, но и здесь встретило полную неудачу. Валент и Урзакий успели предупредить его прибытием в столицу и жалобами на упорство и своеволие западных восстановили Констанция против собора. Разгневавйшй царь не только не дал ответа посольству, но даже не принял его, приказав депутатам идти в Адрианополь и ждать, пока он не освободится от государстверных занятий, епископам же, оставшимся в Аримине, дано было знать, чтобы до возвращения депутатов и ответа царя они не смели разъезжаться 4). Между тем с неопытными депутатами случилась новая нежданная история; из Адрианополя их каким-то образом увлекли в Нику фракийскую, и здесь Урзакий и Валент путем разных уговоров, обманов и насилий заставили их подписать нарочито для того

1) Sulp. Sev. ibid., p. 95.

2) Parum docti, parum cauti. Sulp. Sev. ibid.

3) Hil. fr. VIII. Migne, lat. s., t. 10, cc. 699 sqq. Ср. Soz. H. Б. IV, 18.

4) Soz. H. E., II, 37.

394

составленную формулу 1), которая в общем повторяла сирмийскую веру, но, согласно с прежними намерениями Валента, при ὅμοιοςопускала: κατὰπάντα и исповедовала Сына просто подобным Отцу. Древние историки замечают, что Ника не случайно оказалась местом составления новой формулы, получившей имя никской; руководители придворной партии рассчитывали сходством наименований никская и никейская вера ввести в заблуждение людей малосведущих 2). Действительно, Ника была бедным городишком, притом лежавшим очень близко к Адрианополю, а потому и заманивать сюда депутатов без особенных целей не было надобности. — Теперь позволение возвратиться в Аримин было легко получено, и они пошли обратно в сопровождении Урзакия и Валента, которые надеялись после уступки посольства добиться согласия и у всего собора. Сначала собор встретил своих депутатов очень сурово, и даже не хотел принимать их в церковное общение, но потом мало-помалу потерял свою стойкость. Уже семь месяцев прошло с тех пор, как западные собрались в Аримине и томились от бездействия и скуки ожидания; многие из них заболели, а еще большая часть страдала от материальных недостатков, испытывая нужду в самых необходимых средствах. Удрученное настроение собора усугублялось еще тем, что и конца не виделось его несчастиям. Император прислал к собору письмо, в котором настойчиво требовал подписи никской формулы, а префект Таврус получил новое распоряжение не распускать собор, пока он не исполнит императорского приказа, и в случае нужды употребить насилие, подвергнув ссылке даже до 50-ти епископов 3). В то же время Урзакий и Валент действовали своими средствами; они уверили собор, что все восточные епископы отвергли слово «сущность» и никогда не согласятся принять его. «Чему вы покланяетесь, — спрашивали они западных, — Христу или слову ὁμοούσιος и решитесь ли вы из-за слова, не встречающегося в Писании, разорвать общение

1) Socr. H. E., ibid.; Soz. H. E., IV, 19.

2) Socr. и Soz. ibid.

3) Sulp. Sev. 43, cit. ed. p. 96.

395

со всем Востоком?» 1). Под совокупным давлением всех этих обстоятельств ариминский собор поддался; большинство его, за исключением 20 епископов, подписали никскую формулу 2) и отправили царю благодарственное письмо за заботы ο вере 3). Не остались твердыми и те двадцать, которые во главе с Фебадием агенским осуждали уступчивость собора. Чтобы отвлечь и у них всякие подозрения в своем неправомыслии, Урзакий и Валент воспользовались недостаточным знакомством западных с богословскими тонкостями Востока. По их предложению составлен был ряд анафематизмов, осуждавших арианство, но в таких выражениях, которые софистический ум грека легко мог истолковать в какую угодно сторону. В торжественной обстановке, в храме, под председательством местного епископа Музония, эти анафематизмы были прочитаны вслух всего собора, при полном согласии со стороны Валента и Урзакия. Валент довел свою роль до конца: к утешению православных, он предложил присоединить еще свою формулу, подвергавшую анафеме тех, кто признает Сына тварью, как и прочие твари, т. е., по мысли Валента, Сын, конечно творение, но не такое, как прочие творения 4). Западные удовольствовались этой двусмысленной формулой, окончательно успокоились насчет православия Валента и уехали по домам в полной уверенности, что они отстояли никейскую веру.

Что же происходило в это время на Востоке? Пока ариминские отцы к обоюдному удовольствию подписывали никскую формулу, считая ее столь же православной, как никейская, в Селевкии исаврийской, куда собрались восточные епископы, разыгрывались более бурные сцены. Самый выбор Селевкии для соборных заседаний показывал уже, что руководители дела не ждали много доброго от этого восточного собора. Построенная в пустын-

1) Rufin. H. E., I, 21. Migne, lat. s., t. 21, c. 494.

2) Sulp. Sey. «частью по недостатку духовного развития, частью вынужденные скукой долгого странствования, cit. op. p. 96.

3) Hilar. fr. IX. Migne, lat. s., t. 20, c. 703 sqq.

4) Sulp. Sev. 44, cit. op., s. 97. Анафематизмы сохранились y Иеронима (dial, cum Lucif, n. 18. Migne, lat. s., t. 23, c. 171—172).

396

ной и гористой местности в целях постоянного контроля над разбойническим населением Исаврии, Селевкия, прозванная дикой, была собственно военной крепостью и не имела ни одного из тех удобств, какие необходимы для многолюдных и мирных собраний. Избирая Селевкию местом для собора, придворная партия руководилась тем соображением, что в случае нужды здесь скоро можно было достать военную помощь, к тому же тогдашняя военная и гражданская власти Селевкии стояли вполне на ее стороне 1). Равным образом, и состав членов собора, как он определился к началу заседаний, не давал оснований надеяться на благополучный исход его. Несмотря на то, что приказ явиться на собор был послан ко всем епископам Востока, в Селевкию, — быть может за трудностью пути, — собралась только ничтожная часть восточного епископства, — всего около 150-ти человек 2). Но зато здесь встретились лицом к лицу все наиболее видные представители новых догматических партий, возникших на Востоке после победы над никейцами, — встретились в первый раз, чтобы померяться силами и завоевать себе господство в церкви. Большинство собора, обнимавшее собой около двух третей его членов (точнее 105 человек) 3), как и следовало ожидать, образовали омиусиане, выступавшие во главе с Георгием лаодикийским, Евстафием севастийским, Елевзием кизическим и Василием анкирским. Любопытно отметить, что на этом соборе в рядах омиусиан мы находим и Кирилла александрийского, разделявшего тогда учение ο подобосущиии, между прочим, ждавшего от собора оправдания в обвинениях, предъявленных против него его же собственным митрополитом. — Другую, более влиятельную, но значительно меньшую числом группу, составляли приверженцы Акакие кесарийского, насчитывавшие в своей среде не менее 30—40 епископов 4); члены этой группы сначала высту-

1) Soz. H. Е, IV, 22.

2) Пo Сократу (11, 39)—150; Athan. (de syn. 12)— 160. (Migne, gr. s., t. 26, c. 701). Тоже и y Созомена (IV, 22).

3) Hilar. c. Constant., 12. Migne, lat. s., t. 10, c. 591.

4) По общему расчету; более точные сведения: по Сократу (H. E., II, 39) 36; Epiph. Haer. LXXIII, 26 дает 73 имени, но, по-видимому,

397

пают на соборе с открытой проповедью аномейства, но затем под давлением обстоятельств столь же открыто изменяют свою позицию и принимают учение ο подобии просто. Наконец, меньшинство слагалось из епископов никейского образа мыслей, прибывших главным образом из Египта и в своих рядах имевших Илария пуатьеского, находившегося тогда в изгнании на Востоке 1). При крайнем разнообразии и непримиримости воззрений каждая из партий не могла похвастаться, кроме того и внутренним единством: масса епископов вела между собой давнишние и горячие споры и прибыла на собор с единственной целью свести старые счеты с противниками и погубить их. При таких условиях не удивительно, если совещания собора сразу же приняли бурный характер и закончились не соглашением, а полным распадением собора на две враждебные части.

Заседания собора были открыты в понедельник 27 сент. 359 года, комитом Леоной, которому император поручил наблюдение за порядком дела 2), но уже первый день собрания наглядно показал, что здесь не может быть и речи ο порядке. Прежде всего, протест раздался со стороны омиусиан, находивших открытие собора преждевременным, так как еще в Селевкию не успели прибыть уже спешившие сюда главари их партии, Василий анкирский и Македоний константинопольский. Когда же этот повод для отсрочки собора был признан неосновательным, поднялись новые споры ο том, с чего начинать рассуждения — с вопроса ли ο

здесь внесены епископы, подписавшиеся под акакианским изложением позднее.

1) Sulp, Sev. 42, cit. ed., p. 92. Уже Тильмон на основании слов Афанасия в введении к своему сочинению о соборах, бывших в Аримине и Селевкии: «ἅπερ ἐώρακε καὶ ἔγνων ἀκριβῶς (что я сам видел и узнал точно—Migne, gr. s, t. 26, c. 681) догадывался, что Афанасий во время собора находился в Селевкии. Эта догадка в настоящее время вполне подтверждена отрывками похвального слова Афанасию, изданными Lemm’oм (cit. op. ss. 40. 41), по которому в 359 году Афанасий находился именно в Селевкии.

2) Тахиграфы записывали слова каждого. Полные деяния сохранились в сборнике Сабина. Сократ (H. E., II, 39. 40) дает из них подробные извлечения и потому является главным источником для внутренней истории этого собора.

398

вере, или прежде следует разобрать взаимные тяжбы между епископами. Споры были продолжительны, потому что самое распоряжение императора, в котором, по словам Сократа, говорилось то ο том, то ο другом, не давало ясных указаний на порядок заседаний. Однако, Леоне при помощи тех епископов, которые боялись, что разбор обвинений повлечет за собой исключение их из состава собора, удалось согласить мнения отцов, — и все решили обратиться к рассуждениям ο вере. Теперь первым выступил Акакий кесарийский. От лица 36-ти следовавших ему епископов он предложил собору не более, ни менее, как уничтожить никейский символ, осудить навсегда не только выражения «единосущный» и «подобосущный», но и учение ο простом подобии и в этом смысле составить новое вероизложение. «Ничто не может быть подобно Божескому существу, — говорил Акакий. — Христос есть тварь и произошел из ничего». Нетрудно понять, какое впечатление на отцов собора должна была произвести эта открытая проповедь арианства. Критики негодования на отступников от веры послышались среди омиусианского большинства; некоторые из омиусиан, забыв свою старую вражду, примкнули теснее к никейскому меньшинству и, в противовес радикализму Акакие, стали утверждать, что Сын от Бога, т. е. из сущности Божией, встав таким образом, под защиту термина, доселе возбуждавшего только подозрения. Смятение и страх за веру еще более усилился в рядах консерваторов, когда один из членов собора прочел отрывки из проповедей Евдоксия антиохийского, наполненные пошлостями и самым откровенным богохульством. «Бог никогда не был Отцом, — слушали с ужасом отцы один из таких отрывков, — так как никогда не имел Сына; ведь, если бы у него был Сын, то должна быть и жена… Чем больше Сын стремится познать Отца, тем недоступнее становится для Него Отец» и т. п. 1) — Шум и крики длились целый день, и только уже вечером Сильвану тарскому удалось объединить консервативное большинство собора предложе-

1) Сообщения Илария, лично присутствовавшего на соборе (C. Constant. imper. 13. Migne, lat. s., t. 10, c. 591).

399

нием подтвердить веру отцов, изданную в Антиохии на обновлениях, т. е. принять так называемый лукиановский символ, но когда начали читать его, акакиане оставили залу заседаний, и рассуждения этого дня были покончены. — На другой день, 28 сент., омиусиане собрались отдельно в храме и здесь при запертых дверях подписали антиохийскую формулу. Принимали ли участие в этих подписях никейцы, присутствовавшие на соборе и Иларий пуатьеский—неизвестно. Акакиане отсутствовали, — и к удивлению всех протест свой ограничили лишь насмешками над противниками, говоря, что только темные дела боятся света и публичности. Однако, следующий же день заседания обнаружил, что под видом этой скромности скрывались иные планы. Приверженцы Акакие сочли за лучшее разыграть из себя роль обиженных и подали формальную жалобу на собор за небывалые притеснения и насилия, понесенные будто бы ими в первый день собрания. Вместе с тем, получив только теперь известие об осуждении аномейства, состоявшемся в придворном сирмийском заседании, они круто изменили свой догматический фронт и в приложенном к жалобе изложении веры тоже осудили аномейство. Наконец, в это же время прибыли в Селевкию и давно ожидаемые Василий анкирский и Македоний константинопольский, принесшие с собой сирмийскую формулу, и потому комит Леона, в виду новых обстоятельств, решил попытаться еще раз соединить разрознившиеся части собора. В среду 29-го сент. состоялось в присутствии Леона большое собрание, которое продолжалось и на другой день. Акакиане по приглашению Леоны в полном составе явились на собор, но отказались приступить к рассуждениям, пока не будут удалены обвиняемые ими епископы. Опасаясь, что под этим предлогом заседание опять будет сорвано, омиусиане убедили своих обвиняемых сторонников пожертвовать личными интересами общему благу, и они удалились из собрания. Леона начал чтение документа, представленного Акакием. К полному своему изумлению, отцы собора услыхали, что вера их противников уже не та, какую они защищали вчера: аномейство подверглось анафеме и Сын испове-

400

довался подобным Отцу, хотя в символе, присоединенном к документу, этот последний термин и не встречался. От Акакие потребовали отчета, в каком смысле он понимает подобие, и тот откровенно объяснил, что относит его только к воле. «Как же ты, — спросили его, — в прежних своих сочинениях защищал подобие во всем?» — «Еще ни ο ком, ни из новейших, ни из древних не судили по сочинениям», — отвечал Акакий. Снова поднялись жаркие споры ο том, что нужно разуметь под подобием, причем одни епископы требовали нового изложения веры, другие же настойчиво отвергали самую надобность его. Беспорядок и взаимные упреки на соборе достигли такой степени, что Леона нашел нужным закрыть заседания. «Меня, — сказал он, — царь послал присутствовать на соборе единодушном, а вы только спорите: идите и пустословьте в церкви, a я не хочу присутствовать». Таким образом собор восточных епископов, долженствовавший представлять собой восточную половину предполагаемого вселенского собора, распался сам собой, не придя ни к какому решению. Правда, на другой день после описанных происшествий омиусианское большинство еще раз собралось вместе и уже без согласия Леоны занялось разбором взаимных жалоб между епископами. Девять епископов противной стороны во главе с Акакием и Евдоксием были низложены, а девять других лишены церковного общения 1). Но все эти постановления остались на бумаге, только усилив собой прежние распри среди восточного епископата.

Завершительные дебаты по выработке нового изложения веры, не удавшегося в Селевкии, произошли уже в Константинополе, где в это время находился двор Констанция. Обиженные селевкийским собором, акакиане первыми поспешили прибыть в столицу и своими клеветами на омиусиан сумели представить их собор каким-то сборищем смутьянов, жертвующих миром церкви личным интересам 2). Раздосадованный Констанций, по словам Феодорита 3), хотел было потребовать к себе

1) Socr. H. E., II, 40.

2) Socr. ibid., 41.

3) H. E., II, 23.

401

весь собор в полном составе, но такой оборот дела испугал самих акакиан. Справедливо опасаясь, что появление целой массы единодушно настроенных епископов легко могло произвести переворот в убеждениях самого императора, они, под предлогом уравновешения шансов, настояли, чтобы вместо всех членов собора были вызваны ко двору только десять депутатов. Явились наиболее даровитые представители омиусианства—Василий анкирский, Евстафий севастийский, Сильван тарский, и здесь, в присутствии царя, открылся целый диспут, на котором должно было решиться, за какой из партий остается главенство в церкви 1). К сожалению, омиусиане сами же поколебали почву под собой, нетактично перенеся дело с богословских рассуждений на личные обвинения. Они начали с того, что осыпали царя жалобами на богохульство и преступления Евдоксия, как будто все их затруднения состояли только в этом. Констанций резонно возразил, что сперва надобно обсудить вопросы ο вере, а потом уже исследовать обвинения на Евдоксия. Но омиусиане, к собственному своему поражению, этого не поняли. Выступил Василий и, надеясь на свое влияние на царя, резко напал на Евдоксия, но сейчас же убедился, что его прежняя позиция при дворе потеряна им навсегда. Констанций грубо вскричал на него, назвал его виновником всей смуты и приказал молчать. Шансы на успех, однако, снова уравновесились, когда Евстафий, подавая царю находившееся у него изложение веры Евдоксия, заявил: «ты, государь, хочешь рассуждений ο вере; посмотри вот, на какое богохульство против Единородного отваживается Евдоксий». В прочитанном по приказанию царя вслух всего собрания месте значилось: «неподобное по проявлению, неподобно и по существу: един Бог Отец, из Него-же вся, и един Господь, Имже вся; но из Него-же неподобно тому и не то значит, что Имже; следовательно, Сын не подобен Отцу». Удар был нанесен метко. Никогда не чувствовавший расположения к аномейству, Констанций при виде этого явного доказательства коварства Евдоксия, грозно потребовал его к отчету. Ни мало ни смущаясь,

1) О нем речь y Феодорита (ibid.).

402

Евдоксий отвечал, что это написано не им, что прочитанная фраза принадлежит известному еретику Аэцию. Немедленно позвали Аэция, не присутствовавшего на собрании. Не подозревая ничего дурного, а напротив, надеясь смелостью своих убеждений обратить внимание царя, Аэций спокойно сознался, что этот довод есть его произведение, — и тотчас же был отправлен в ссылку. Быть может, эта быстрая победа над Аэцием и способна была бы поднять значение омиусиан в глазах царя, если бы они сами не сделали новой и бесповоротной ошибки. Вместо того, чтобы по поводу эпизода с Аэцием приступить к рассуждениям ο вере, Евстафий севастийский опять запел старую песню, обвиняя Евдоксия в сообщничестве с Аэцием. «Никого не судят по догадкам, — заметил на это Констанций, — но нужо строго исследовать факты». «Тогда, — сказал Еветафий, — пусть Евдоксий произнесет анафему на сочинения Аэция и тем убедит всех, что он не одних с ним мыслей». Как ни хорошо рассчитано было это предложение, в действительности оно оказалось ловушкой, в которую попали сами омиусиане. Констанций, не со всем уверенный в правоте Евдоксия после происшествия с изложением веры, охотно присоединился к требованиям Евстафия и пригрозил Евдоксию ссылкой в случае его неисполнения. Но Евдоксию, уже пожертвовавшему своим другом Аэцием, ничего не стоило согласиться на него; зато, желая вознаградить себя за сделанные уступки, он обобщил предложение Евстафия и при полной поддержке со стороны акакиан потребовал, чтобы осуждению было подвергнуто не только слово «неподобный», но и все другие слова, не встречающиеся в св. Писании. «Если, — говорил он, — слова неподобный, иносущие и пр. отвергаются потому, что их нет в Писании, то должно отвергнуть и слово подобосущный, — так как его тоже нет ни у пророков, ни у апостолов». Требование было безусловно логично, но оно превышало собой силы омиусиан; отказаться от дорогого себе слова они не могли и ответили решительным протестом. Царь разгневался, прогнал от себя омиусиан и окончательно перешел на сторону Акакие и Евдоксия.

403

Между тем, пока происходили эти состязания во дворце царя, в столицу империи прибыли Урзакий и Валент с радостным известием, что все западные епископы подписали никскую формулу, провозглашавшую учение только ο подобии. К общему удовольствию придворной партии оказалось, что результаты стараний Урзакия и Валента совпали вполне с тем окончательным исходом, к какому привели и споры на Востоке. Это, конечно, свидетельствовало только ο том, что западные и восточные руководители дела действовали по ранее намеченной программе, но неожиданность совпадения произвела глубокое впечатление на Констанция. Он решился теперь во что бы то ни стало провести никскую формулу и среди восточных епископов. Снова были призваны омиусианские депутаты и снова начались горячие дебаты. Акакий и Евдоксий еще раз произнесли анафему на учение ο неподобии и потребовали от омиусиан отказа от употребления слова «сущность». Споры длились целый вечер. Омиусиане поддались и подписали никскую формулу глубокой ночью по 1-ое января 360-го года 1).

Никская формула 2) должна считаться догматическим определением, и историческим завершением ариминского и селевкийского соборов, заменивших собой первоначально предложенный Констанцием вселенский собор. При помощи всевозможных средств—притеснений, обманов, угроз, беззастенчивых уловок и софизмов вся церковь еще раз была приведена к одной формуле. Но победа не досталась ни аномеям, ни омиусианам, вызвавшим последние волнения в церкви. Никская формула, признававшая Сына только подобным Отцу, без всяких более близких определений степени этого подобия, не оставляла подле себя места ни тем, ни другим, Около нее соединились теперь другие люди, — во-первых, прежние вожди анти-никейской реакции, Урзакий, Валент и Георгий александрийский, прямые наследники Евсевия никомидийского и Феогниса никейского, затем с Востока к ним примкнули лица, доселе значившиеся

1) Soz. H. E., IV, 23. Ср. Hilar. fragm. X, 3—4. Migne, lat. s., t. 10, c. 704 sqq.

2) СМ. y Athan., de syn., c. 80; Migne, gr. s., t. 26, c. 746—748.

404

в рядах аномейства, как Евдоксий антиохийский и, наконец, Акакий кесарийский с его приверженцами. Таким образом, на развалинах анти-никейской коалиции возникла новая партия, ставшая рядом с аномейством и омиусианами и получившая в истории имя омиев или подобников. Достигши победы упорной борьбой с противниками, она теперь прочно уселась у кормила церкви и удержала за собой первенствующее положение вплоть до окончательной победы никейского учения. Это возникновение новой омийской партии и нужно признать главнейшим результатом всех тех сложных событий, какие наполнили собой последние годы царствования Констанция.

Посмотрим, что представляли собой омии, как догматическая партия?

Характерные черты омийства ясны уже из процесса его возникновения, обнимающего собой историю ариминского и селевкийского соборов. Возросши в непримиримой борьбе омиусиан с аномеями, новая партия омиев представляла в своем характере как бы род унии или компромисса между двумя этими крайностями и стремилась соединить в себе все выделившиеся из реакции разнородные элементы. Собственно, в внутренний процесс раскрытия учения ο второй ипостаси св. Троицы партия омиев не вносила ничего нового и в трудном вопросе времени не делала ни малейшего шага вперед. В противоположность аномейству и омиусианству, отстаи-вавшим определенную позицию, у омиев догматические интересы отступали на задний план. Эта партия состояла из людей, не ценивших глубокие догматические изыскания и в точных формулах видевших не приобретение для веры, а лишь повод к словопрениям. О епископах, ставших во главе омиев, всей церкви было известно, что они каждый раз меняли свои убеждения, как только изменялось наличное положение дел. Биография Урзакия и Валента нам известна; беспощадные противники никейцев, они после сардикийского собора признали единосущие, но потом снова перебежали в анти-никейский лагерь, заигрывали с аномейством и кончили омийством. Евдоксий был открытым аномеем и покровителем Аэция, возмущавшим прямолинейностью

405

своих воззрений всю церковь. Еще бесцветнее в догматическом отношении была личность третьего вождя омиев, Акакие кесарийского. Ученик и преемник первого церковного историка, Евсевия кесарийского, гордившегося знанием всех его сочинений, епископ влиятельнейшей церкви на Востоке, изящный писатель, покровитель искусств и наук, Акакий, казалось, самой судьбой был приготовлен к великим делам в истории, но лживость нравственного характера и отсутствие убеждений сделали из него только образцового интригана, жертвовавшего всем ради минутного успеха. В Селевкии он защищал аномейство, в Константинополе стал омием, при Юлиане снова сделался аномеем, а при Иовиане признал единосущие. Это были епископы—политиканы, ловкие в придворных интригах, обладавшие хорошим образованием и большею частью державшиеся свободных воззрений на предметы веры. Их единственная цель заключалась в том, чтобы, предоставив точное решение спорного вопроса усмотрению каждого верующего, создать краткую формулу, на которой могло бы сойтись большинство, и таким способом прекратить давнишние споры и борьбу. Внешний мир церкви, купленный ценой устранения, а не решения догматических разногласий—вот задача, какую ставили себе омии.

В общем ходе после — никейских движений возникновение такой политической партии, преследовавшей внешние интересы мира в ущерб внутреннему единству веры, не представлялось случайным. Почва для утверждения омийства была подготовлена в церкви. Споры ο Божестве Сына Божия тянулись уже более четверти века, но все еще им не виделось конца; никейцы были изгнаны с Востока и единосущие отвергнуто, но сами противники никейцев распались на партии, поднявшие еще более; горячую, взаимную борьбу. Бесчисленные соборы, ежегодно сменявшиеся формулы, низложения епископов и ссылки наскучили всем. Многие в церкви были глубоко убеждены, что для мира церкви и пользы верующих лучше оставить все эти спорные вопросы, сойтись на чем-нибудь общем, неподлежащем сомнению, чем продолжать попытки, в успешность которых было трудно

406

верить. Желание мира, требования покончить прения начали раздаваться даже из среды тех, которые сами участвовали в борьбе. С другой стороны, и опыт прежних лет наглядно показывал, что всякая точно формулированная доктрина не может рассчитывать на победу в церкви: аномейство не имело никаких опор в церковном сознании, для восстановления никейского учения время еще не настало, и никто ο нем пока не говорил. Даже омиусианская догматика, посредствовавшая между никейцами и восточным консерватизмом, не сумела удержаться в церкви; торжество ее низверглось так же быстро, как и возникло. Оставалось лишь испробовать более общие формулы и на них попытаться соединить разрознившиеся элементы. Навстречу этой потребности и шли омии со своим учением ο подобии. Отстраняя от себя точное решение вопроса ο существе Божием, даже прямо проповедуя его неисследимость и запрещая вследствие этого рассуждения ο сущности Божией, омийская партия в то же время предлагала такую формулу догмата, которую каждая из прочих партий могла приспособить к своим собственным воззрениям. Консервативные элементы Востока, державшиеся в стороне от бурных споров, удовлетворены были уже тем, что учение ο Сыне Божием омии излагали в тоне благоговейном и возвышенном, пользуясь лучшими выражениями, взятыми из наиболее популярных символов предыдущей эпохи, и прямо отвергли грубое аномейство. В этом отношении никское вероизложение построено было так хорошо, что его теоретическую истинность едва-ли стали бы оспаривать и сами никейцы. Умеренных аномеев омийство привлекало тем, что оставляя термин: ὅμοιος без всяких разъяснений, оно давало им возможность понимать его в узком филологическом смысле и относить подобие только к качествам или даже к одной воле, но не к сущности. Для омиусиан же, многочисленных на Востоке, было важно то, что омии не ставили препятствий расширять значение основного термина и доводить подобие до безразличного тожества. А главное, посредствуя между всеми этими партиями, омийская формула сглаживала их взаимные резкости и давала в

407

себе точку опоры для того, чтобы, устраняя непримиримые элементы каждой партии в отдельности, всех их вместе держать в возможных границах мира.

Омийская партия окончательно сформировалась на соборе 361 г., составившемся в Константинополе по случаю освящения храма. После победы над омиусианами, акакиане продолжали оставаться в столице, при дворе императора и, воспользовавшись предстоящим торжеством, пригласили вифинских епископов, чтобы еще раз обсудить вопросы ο вере. Собор был открыт, как только явилось до 50-ти епископов, но во время заседаний прибыло еще несколько лиц, так что общее число заседавших в Константинополе достигало до 72-х. Пытался было пробраться на собор и Иларий пуатьеский, в намерении переубедить омиев, но Констанций, узнавший ο его целях, послал его назад в Галлию, чтобы своим вмешательством он не смущал Восток, хотя прежнего эдикта об изгнании и не изменил. Собравшимся отцам была предложена для подписи никская формула, но в несколько переработанном виде. Впрочем, переработка казалась только внешней стилистической стороной: Сын Божий, как и в никской формуле, исповедовался подобным родившему Его Отцу по писаниям, самое же рождение Его объявлялось недоступным никакому человеческому ведению. В заключении к символу запрещалось употребление в богословских рассуждениях слова: оὐσία, так как оно нигде не встречается в писании и вызывает соблазн у простого народа. Такому же остракизму подвергался и термин «ипостась», начавший входить в употребление в кружках омиусиан.

Последовательность и благоразумие требовали, чтобы после установки такой формулы был торжественно осужден Аэций, как виновник аномейского учения. Это

1) Soz. H. E., IV, 21.

2) Chron. pasch, ad ann. 360.

3) Sulp. Sev. 42, cit. op.; Hilar. c. Constant. II, 3. Migne, lat. s., t. 10, c. 565.

4) Она сохранилась y Soz. H. E., II, 4 и Ath. de syn. 30. Migne, gr. s., t. 26, c. 745 sqq.

408

было необходимо и в целях самоочищения акакиан в виду возможных подозрений со стороны восточных епископов и даже самого императора. Члены собора объявили Аэция низложенным за то, что он составил сомнительные книги, допустил в них неблагочестивые выражения и внес смуту в церковь, а император отправил его в ссылку 1). Так как некоторые из присутствующих епископов отказались подписать осуждение Аэция, то они были низложены и посланы в изгнание.

Расправившись с аномеями, омии постарались упрочить свое положение и со стороны омиусиан. Так как осудить омиусиан за веру было невозможно, ибо они подписали никскую формулу, то придуманы были другие предлоги к обвинениям, и главари омиусиан, Василий анкирский, Евстафий севастийский, Македоний константинопольский и другие, пошли в изгнание 2). Осуждению подпал и Кирилл иерусалимский, обвиненный в том, что во время голода в Иерусалиме продал драгоценные ризы, подаренные Константином Великим иерусалимскому храму, которые потом как-то оказались на плечах актрисы 3). Места изгнанных епископов заняли лица, рукоположенные Акакием, причем столичная кафедра, освободившаяся после Македония, досталась Евдоксию. Новая константинопольская формула была послана для подписи всем восточным епископам, и большинством из опасения пред насилиями была принята. Между прочими епископами ее подписали Григорий Старший, отец св. Григория Богослова 4) и Дианий кесарийский, покровитель и друг св. Василия Великого 5).

Константинопольский собор состоялся в феврале 361-го года, а в том же году в ноябре скончался Констанций. Припоминая на смертном одре все события своего смутного и тяжелого для церкви царствования и оценивая их результаты, он имел некоторое право думать, что цель, поставленная им в церковной поли-

1) Soz. H. E., ИV, 24; Theod. H. E., II. 24.

2) Socr. Η.E., II, 42. 43; Soz. H. E., IV, 24. 25.

3) Soz. H. E., II, 25.

4) Greg. Theol., or. 6.

5) Bas. Mag., ep. 51.

409

тике, после долгих трудов осуществилась. Вся церковь получила одну формулу веры и примирилась с государством.

Страница сгенерирована за 0.11 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта