Рубрики

В настоящее время в библиотеке размещено
13776 работ.

Разделение истории тринитарных движений IV века на два периода. — Догматическая причина реакции никейскому символу. — Начальные проявления ее. — Возвращение сосланных за арианство епископов и Ария; значение этого факта в дальнейшем развитии реакции. — Борьба против лиц никейского образа мыслей и изгнание их с Востока. — Смерть Константина Великого и первое возвращение сосланных никейцев. — Антиохийский собор 341 г.: вторичное изгнание никейцев и догматические формулы собора. — Собор в Сардике: его история и результаты. — Вторичное возвращение на Восток никейских изгнанников. — Состояние церковных дел на Востоке после сардикийского собора. — Политика Констанция и ее задачи. — Западные соборы в Арелате и Медиолане. — Победа над никейцами. — Сирмийский манифест 357 года и его значение.

 

1. История догматических движений, последовавших за никейским собором, при первом знакомстве с нею не может не поразить наблюдателя необыкновенною сложностью и пестротой наполняющих ее явлений. Богословская деятельность церкви в этих движениях видимо достигает своего высшего напряжения. События следуют друг за другом с удивительною быстротой; не успевает закончиться один собор, как уже составляется другой, изменяющий или отвергающий решения первого; иногда одновременно происходит по два собора не только в одной какой-либо провинции, но даже в одном и том же городе. Одни догматические партии исчезают, разлагаются на свои составные элементы; на место их возникают другие с новыми формулами и новыми стремлениями и вступают между собой в самые странные комбинации. Люди, борющиеся за одни и те же идеи, отвертываются друг от друга, как враги; наоборот, люди в корне непримиримых убеждений нередко выступают под одним и тем же знаменем. Чтобы не затеряться в этом калейдоскопе соборов, партий и вероизложений и уловить в них поступательное движение истории, необходимо прежде всего отметить важнейшие моменты в развитии споров за никейский собор, выделить главнейшие эпохи в ходе анти-никейской борьбы. Таких делений может быть предложено не

271

 

 

сколько; но наиболее пригодным из них представляется то, которое всю историю посленикейских движений разлагает на два большие периода.

Первый период простирается от 325-го года до 361-го, — от времени никейского собора до конца царствования Констанция или вступления на престол Юлиана; второй от начала правления Юлиана до константинопольского собора 381-го года. В первый период реакция против никейского символа идет то с убывающей, то с возрастающей силой, но всегда с прогрессивной энергией. Здесь наблюдается два различные момента. Сначала все недовольные никейским символом элементы, как то: тайно — арианствующие, консервативное большинство епископов Востока, общественное мнение и двор, действуют заодно в полной гармонии и в одном направлении. Открывши при Константине борьбу против лиц никейского образа мыслей, при Констанции они переносят ее на догматическую почву и рядом формул спешат заменить никейский символ. Сопровождаемая переменным счастьем, борьба реакции в 357-м году достигает полной победы над никейцами в восточной и западной церкви и в так называемом сирмийском манифесте предписывает веру всей церкви. Но этот год победы анти-никейской коалиции был вместе с тем и годом ее распадения. Разнородные элементы, соединившиеся в ней, выделяются и образуют различные догматические партии, вступающие между собой в самые разнообразные комбинации. Это разделение, однако, не ведет за собой ослабления реакции. В оживлении догматических интересов оно находит новую силу, соединяется под главенством одной группы и снова наносит удар никейским защитникам. На Константинопольском соборе 361-го года никейское исповедание устраняется и вся церковь вновь соединяется под реакционным анти-никейским символом. Весь этот период проникнут бурным и страстным характером и дышит жизнью. Co времени Юлиана начинается упадок церковной жизни; ослабление догматических споров, стремление к взаимному сближению и поворот к никейскому символу. Более подробную характеристику второго пе

272

 

 

риода мы дадим в своем месте. — Обращаемся к истории первого периода.

 1. О догматическом настроении церковного Востока, среди епископов которого реакция свила себе гнездо, за ближайшие к никейскому собору годы, древность не сохранила нам достаточных сведений. Можно думать, что и в действительности это настроение не выражалось в каких-либо резких фактах, способных обратить внимание современных наблюдателей церковной жизни. Из последующих событий видно, что большинство восточных епископов возвратилось из Никеи на свои кафедры с затаенным в душе недовольством никейским вероопределением, с тревожным опасением за чистоту преданного учения; но это недовольство, эти опасения, по естественному порядку вещей, должны были оставаться скрытыми в тайниках сердца, не показываясь наружу, не выражаясь в явном и громком протесте. Чувствуя себя разъединенными по прибытии к своим паствам, восточные епископы не видели ни повода, ни желания поднимать споры только что оконченные собором. Но этот мир не имел прочной опоры в церковном сознании: скоро стали появляться признаки, показывавшие, что вопрос, решенный в Никее, должен был еще сделаться предметом долговременного обсуждения всею церковью прежде, чем стать общепризнанным в ней достоянием. Дело началось, по-видимому, с того, что некоторые епископы на Востоке, убежденные в правильности никейского вероопределения и хорошо понимавшие его глубокий смысл, при изложении учения ο Сыне Божием в своих церквах встретили себе сильную оппозицию в рядах своей же паствы. На такое именно начало после никейских споров указывает позднее совершившийся факт изгнания нескольких восточных епископов, энергичных защитников единосущия, причем в вину им было поставлено то, что учение их вызывало волнение среди пасомых. Таким образом, первый толчок к развитию новых споров дало не арианство, ο котором никто после ни-

1) Hilar., fragm. III, Migne, lat. s., t. 10, c. 658 sqq.

273

 

 

кейского собора не беспокоился, а учение ο единосущии, и виновниками его были люди искренно осуждавшие Ария, стоявшие на почве вполне церковной. Возникши сначала в отдельных епископиях, оппозиционное движение начало распространяться по всему Востоку. В спорах о никейском вероопределении, завязавшихся в пастве, приняли участие, как защитники собора, так и те епископы, которых слово «единосущный», по выражению Сократа, приводило в смущение. Это слово снова сделалось предметом исследования: епископы обсуждали его в частных собраниях и посланиях, сохранявшихся еще в эпоху историка 1). Но чем глубже входили епископы в изыскания, касательно никейского определения, тем яснее обрисовывалась рознь, разделявшая их в толковании никейской формулы. Относительно догматического настроения большинства образованных епископов Востока наилучшим показателем является, без сомнения Евсевий кесарийский. рассматриваемая в общем, его система носила на себе для того времени церковный характер, что признает и сам Евсевий, излагая ее главным образом в своем сочинении ο церковном богословии, и для начала IV века не заключала в себе ничего оригинального. Это оригеновское учение, взятое в его субординационной части и значительно исправленное. Как и прочие богословы его времени, Евсевий наделяет Божество всеми абсолютными качествами, но не столь отвлеченными, как Плотин, и не столь конкретными, как Аристотель. Его Бог напоминает всего скорее Платоно-Филоновское Божество. Он есть нерожденное начало всего, источник всяких благ и причина божества, жизни, света и всякой добродетели 2). И при определении Логоса Евсевий пользуется обычными понятиями: Он образ Отчего божества 3), Сын по природе 4), единородный, один прежде всех веков от Отца рожденный 5), неизменяем и непреложен 6), как Бог. Но

1) Socr. H. E., 1, 23.

2) Praep. ev., VII. 16. Migne, gr. s., t. 21, c. 553.

3) De eccles. theol., Migne, gr. s., t. 24, c. 832.

4) De evang. V, 2. Migne, gr. s., t. 22, c. 360.

5) Dem. ev., IV, 13. Migne, ibid., c. 284.

6) Dem. ev., IV, 13, cit. loc.

274

 

 

если на неоплатоническом языке Афанасия эти понятия ведут к признанию тожества Сына с Отцом по существу, то в филоновском мировоззрении Евсевия они должны доказывать лишь Его различие от Отца. Божество принадлежит в собственном смысле только Отцу. Он один не имеет ничего выше себя и не зависит ни от какой причины, обладает собственным безначальным и нерожденным Божеством с монархической властью (τῆς μοναρχικῆς ἐξουσίας) 1). Божество Сына вторичное и производное; Он рождается по воле Отца 2) и является рядом с Ним, как δεύτεραοἰσία 3) (вторая сущность). На этой раздельности Бога и Сына Его Евсевий настаивает с особенной силой. Логос Божий имеет сам по себе собственную ипостась, существующую самостоятельно и действующую также по собственной инициативе (καθ’ ἑαυτὸνοἰκείαν ἱπόστασιν, ἱδίως ὑφεστῶσανἱδίως ἐνεργουσαν) 4). Его единство с Отцом не в единстве сущности, а в подобии силы 5). Как причина и начало Сына, Отец предсуществует Ему, и, значит, был дан некоторый логический prius, когда Его не было 6). Происходя от воли Отца, Он является произведением и тварью (δημιούργημακαὶκτίσμα), но не как прочие твари: начало Своего бытия Он получает не из сущего, а из воли Отца, а потому принадлежит к божественной природе 7). Сам Отец сделал Его

1) De eccles. theol., I, 11. Migne, gr. s. t. 24, c. 844.

2) Dem. ev., IV, 13. Migne, eit. loc.

3) Praep. ev., VII, 15. Migne, gr. s., t. 21, c. 549.

4) Dem. ev., V, 5. Migne, gr. s., t. 22, c. 377.

5) De eccles. theol., HI, 2.1. Migne, gr. s. t. 24.

6) Dem. ev., V, 2: προυπάρχειν καὶ προυφεστάναι πατέρα υἱοῦ πᾶς ὁςτιςοῦν ὁμολογήσειεν (Migne, gr. s., t. 22, c. 360). Но это не Ариево «было время, когда не было Сына (хронологический момент)». Логическое prius Сына дано, по Евсевию, в вечности, но и тогда ранее этого prius Сын существовал в Отце нерожденно, как сила (πρὶν ἐνεργείᾳ γεννησθῆναι, δύναμει ἦν ἐν τῷ πατρί, ἀγέννητος ὄντος τοῦ πατρὸς ἀεί) Theodorei, H. E., 1, 12.

7) Учение Ария ο происхождении Сына из несущего Евсевий решительно отвергал. В «de eccles. theol. он заявляет, что по справедливости заслуживают порицания те, которые называют Сына тварью в собственном смысле и думают, что подобно прочим тварям Он произошел из ничего и прибавляет: «если бы Он произошел из несущих, то не был бы истинным Сыном Божиим (1, 9. Migne, gr. s., t. 24, c. 840)».

275

 

 

причастником Своего Божества и жизни, и потому Сын ниже Отца 1). Он иной рядом с Отцом и слуга Его 2), Отец посылает и приказывает Ему (προςτάττον ἀντῷ). Сын повинуется Ему, подчиняется Его повелениям, благодарит и молится Ему 3). Как μεσίτης—посредник между нерожденным Божеством и тварями 4), Он бесконечно превосходит все твари, но меньше Отца 5). Дух есть третья ипостась (τρίτην ἐπέχων τάξιν) и сотворен Сыном» 6). Так построенное учение ο Св. Троице для большинства восточных епископов того времени представлялось весьма ценным и непоколебимым достоянием веры, выражающим существо христианского учения ο Боге. Происхождение второй и третьей ипостаси, от Отца, как общего виновника их божественной природы, удостоверяло их божеское достоинство и сохраняло единобожие, основной догмат христианства; бытие же Сына и Духа в качестве отдельных ипостасей или сущностей и их зависимость от Отца ручались за самостоятельное существование их рядом с Отцом, не позволяли сливать

1) De eccles. theol., 1, 11. Migne, ibid.; c. 844.

2) Dem. ev., V, 5: ἕτερον ὠν τοῦ πατρὸς καὶ ὑπουργὸς αὐτοῦ. Migne,. gr. s., t. 22, c. 376.

3)  De eccles. theol., I, 11. Migne, cit. loc.

4) Dem. ev., IV, 6: χρὴ δήπου εἰκότως τὸν παναγαθὸν πατέρα καὶ σωτήρα τῶν ὅλων, ὡς ἂν μὴ παντελῶς ἡ τῶν ἄρτι γενησομέτων φύσις ἐρημος οὖσα τῆς αὐτοῦ κοινωνίας, τῶν μεγίστων ὰγαθῶν στεροῖτο, μέσιν τινὰ παρεμβάλλην τὴν τοῦ μονογενοῦς αὐτοῦ θείαν καὶ παναλκῇ καὶ πα— νάρετον δύναμιν. Migne, gr. s., t. 22, c. 265.

5) Dem. ev., V, 11. Migne, gr. s., t. ibid., c. 383. Подобно Оригену, Евсевий утверждал, что Сына не следует почитать одинаково с Отцом. «Отца и Сына мы считаем,—говорит Евсевий, как бы полемизируя против единосущия,—неравночестными (οὐδὲ ἰσοτίμονς и только), не обоих безначальными в нерожденными, но одного нерожденного, другого же рожденного и имеющего своим началом Отца (De theol. eccles., 11,7. Migne, ibid., c. 909)». При всем том имя Христа вызывает y Евсевия живое религиозное чувство и ряд мистических упований; толкуя первосвященническую молитву, Евсевий пишет: «столь великие преимущества даны Спасителю нашему ради нас, чтобы мы были с ним там, где будет и Он, чтобы и мы увидели славу Его и чтобы Он возлюбил нас так, как возлюбил Его Отец и передал нам то, что даровал Отец, сделавши вас одно из всех, чтобы мы уже не были многими, но все стали одно, соединившись в Божестве Его и в славе царства Его, но не по смешению (συναλοιφὴν) одной сущности, a по совершенству в высшей добродетели (De eccles. theol., IIΙ, 18,. Migne, gr. s., t. 24, s. 10-11).

6) De eccles. theol. III, 6. Migne, gr. s., t. 24, c. 1013.

276

 

 

их. На этой самостоятельности или ипостасности бытия Сына и Духа, их раздельности от Отца богословская мысль Востока делала особое ударение ко времени никейского собора, так как, казалось, она одна могла предохранить богословие от внесения в него савеллианских идей, действовавших на восточные умы с особой привлекательностью.

Легко заметить, что с изложенным сейчас учением ο Троице трудно было примирить формулированное в Никее учение ο единосущии. Это учение было крупным и резким шагом вперед, далеко оставлявшим позади себя старую догматику: оно не только отвергало старые понятия ο Троице, но и осуждало их, как скрытый субординационизм, как замаскированное трибожие. Термин ὁμοούσιος требовал признания в Отце и Сыне не двух сущностей или ипостасей, связанных единством происхождения, но одной сущности или ипостаси, поскольку отцы никейского собора не делали различия между сущностью и ипостасью. Та же самая сущность, говорил никейский символ, которая в Отце, принадлежит и Сыну. Положение глубоко верное, вносившее необходимую поправку в христианскую догматику, но нужно сознаться, что при той терминологии и при том истолковании термина «единосущный», какого держалось старое поколение никейцев, последовательное развитие этого положения заключало великие, почти непреодолимые трудности. Уже самое слово: ὁμοούσιος в его философском понимании не гарантировало ни единства, ни равночестности соотнося-щихся предметов 1). Когда на никейском соборе очередь дошла до подписи символа, то пять епископов—Евсевий никомидийский, Феогнис никейский, Марий халкидонский, Феона мармарикский и Секунд птолемаидский, — ухватившись за слово «единосущный», не принимали его и много «смеялись» над ним. «Назвать кого-либо единосущным, — говорили они, — это значит указать на то, что происходит из другого или чрез побег, как растение из корня, или чрез истечение, как дети из отцов или чрез отделение, как два или три золо-

1) Ср. сказанное выше (стр. 73 слл.) об употреблении этого термина y гностиков и Тертуллиана.

277

 

 

тых сосуда. Но можно ли применить все эти понятия к происхождению Сына от Отца?» 1) Самое слово: οἰσία имело различный смысл. В обычном употреблении оно указывало на имущество, деньги и вообще на всякое владение, в чем бы оно ни стояло 2). Философское значение его впервые точно определил Аристотель: сущностью, — говорил он, — называется или материя, или вид, или произведение обоих 3). Понятие ο сущности, как материальной стороне вещи, вполне удержали стоики; в их монистическом миросозерцании видимый мир являлся, как оὐσίατοῦ θеоῦ 4); в этом смысле оно не раз встречается у Филона 5). Но уже у Аристотеля термин: οἰσία в применении к материальным предметам, получил двоякое значение, которое легло в основу дальнейшего употребления его: в преимущественном смысле он обозначает конкретное бытие, бытие отдельной вещи, взятой в совокупности всех ее отличительных свойств (substantia concreta) 6), в отдаленном он указывает на общие признаки, присущие известной группе предметов в их раздельности от других, в смысле substantia abstracta, обнимающего собой род или вид данной группы предметов. В последнем случае и самый термин оὐσία получал различное значение, произносил ли его реалист или идеалист. В первом понимании, как напр., у стоиков, сущность будет ὑποκειμένον. Существующая в своих видах, но не сливающаяся с ним. Οὐσία в термине ὁμοούσιος в этом случае будет обозначат нечто третье, безличное ὑποκειμένον) 7), лежащее

1) Socr., Η.E., 3,8.

2) См. Thesaurus Stephani, t. V, 2419.

3) Methapl. VII, 10: οὐσία ἥ τε ὕλη καὶ τὸ εἶδος καὶ τὸ ἐκ τούτων.

4) Diog. haert. VII, 1: οὐσίαν δὲ θεοῦ μέν φυσὶ τὸν ὅλον κόσμον.

5) Филон говорит ο крови, как материальной сущности жизненной силы (Quod. det. pot. inc. 25) и в De mundo: οὐσία ἄτακτος—materia incondita et rudis, лежащая в основе мира. Цицерон такое же понятие о сущности, как материи, приписывает Платону (in Tim. Plat.).

6) Arist., саtegor. 5: οὐσία ἐστὶ ἡ κυριώτατά τε καὶ πρώτως καὶ μάλιστα λεγομένη ἣ μήτε καθ’ ὑποκειμένου τινός λέγεται μήτε ἐν ὑποκέιμενῳ τινί ἐστιν οἶον ὁ τὶς ἄθρωττος καὶ ὁ τὶς ἵππος. К сказанному Ср. Thesaurus, cit. loc., и Hatch. Griechentum und Christenthum, deutsh. v. Preuschen. Freiburg. 1892, s. 200.

7) Как действительно и выражался Арий в письме к Евсевию никомидийскому еще до никейского собора: Сын не есть часть Бога и

278

 

 

выше Отца и Сына, по отношению к которому Отец и Сын будут только братьями или сонаследниками общего блага и порождениями третьего принципа 1). Но и в том идеалистическом понимании термина «сущность», какого несомненно держались никейские отцы и по которому она означала реальное, данное в действительности бытие (ἐν ὑποκειμέῳ), вопрос не только не упрощался, а напротив, усложнялся. Если вся полнота Божества дана в Отце и Сын обладает ею в тожестве, и все-таки должно быть между ними некоторое различие, то не является ли Логос лишь случайным свойством Отца, не имеющим самостоятельного бытия 2)? Но быть может ничто не приводило в такое смущение восточных епископов, как то истолкование термина ὁμοούσιος, какое дал ему Афанасий и какое удерживало все старое поколение никейцев. Мы уже видели, что Афанасий понимал ὁμοούσιος, как утверждение тожества Отца и Сына по сущности их божество определял как μόνας θεότητος ἀδιαίρετος καὶ ἀσχίσιος 3), ἡ μόνας ἀδιαίρετος 4), так что этот его основной взгляд вернее бы передавался термином ταντούσιςο или μονοούσιος, а не ὁμοούσιος, — и в этом отношении близко напоминал Савеллия. Но настаивая на тожестве и единстве божественного существа в Отце и Сыне, старшее поколение никейцев вообще не обращало внимания на раскрытие их раздельности. Читая сочинения Афанасия или Аполлинария лаодикийского, видишь, что они неподражаемы в раскрытии мысли ο единстве Сына с Отцом и неисчерпаемы в своих доказательствах, но коль скоро речь в них заходит ο различии Сына с Отцом, чувствуешь, что сила логики

не происходит из чего-либо предсуществовавшего (ἐξ ὑποκειμένου). Theodoret., H. E., J, 5).

1) Такие возражения и действительно раздавались, см. Athan. or. c. Arian., I, 14; de syn. 51. Полнее y Илария: «существует заблуждение, что когда говорят, что Отец и Сын единосущны, то хотят обозначить первую сущность, имеющую под собой двух равных..., как два сонаследника в высшее наследство, собственниками которого они состоят. De fide orient. 68. Migne, lat. s., t. 10, c. 523.

2) Ath. Or. c. ar. I, 16; IV, 2.

3) C. ar., IV, 1: «Отец и Сын суть... нераздельная и не разлагаемая единица Божества. Migne, gr. s., t. 26, c. 468.

4) C. ar., IV, 2: нераздельная единица. Migne, ibid., c. 469.

279

 

 

их ослабевает, что для решения этого вопроса не достает им точных и ясных формул, и никак не можешь отделаться от впечатления, что понятие самостоятельного личного бытия Сына они готовы принести в жертву своей основной идее единства существа. Таким образом, в учении старших никейцев затушевывалась именно та черта раздельности, которою наиболее дорожил консервативный Восток, и линия, отличающая церковное учение от савеллианства, сглаживалась 1).

На никейском соборе эта существенная разница, разделявшая воззрения защитников единосущия от консерваторов, не могла выясниться надлежащим образом. Общая цель собора—борьба с арианством—объединяла всех его деятелей, стоявших за церковное учение и скрывало недостаток согласия их в положительном понимании догмата. Однако, мы знаем, что и на соборе раздавались голоса, требовавшие сохранения преданной веры в неприкосновенности, протестовавшие против всякого нововведения в веру. Желание в корне пресечь арианство заставило консервативно расположенных епископов согласиться на внесение слова «ὁμοούσιος» в символьную формулу, но не убедило их в необходимости этого термина для догматического учения церкви. Они приняли его только как пригодное оружие для борьбы с арианством, как удачный полемический прием; что же касается до положительного его содержания, то оно едва ли ясно ими сознавалось. Консерваторы скорее чувствовали, чем ясно постигали, что принятое им слово заключает в себе что-то новое, вносит какую-то поправку в привычные догматические представления, и с скрытой тревогой уехали по своим паствам, ожидая, что скажет будущее. Теперь это будущее настало. Вслушиваясь в учение, раздавшееся с тех кафедр, которые

1) Точно так же понимали термин ὁμοούσιος и на Западе. На латинском языке не существовало даже слова, соответствующего греческому ὑπόστασις и во всех тех местах Иринея, где греческий подлинник имеет ὐπόστασις, латинский переводчик его ставит слово «substantia»—сущность (См. Bäcker, the meaning of homous. Text. and Stud. VII, 1, Cambridge, 1901, ss. 65. 66). «Три ипостаси» восточных они, поэтому, всегда понимали, как три сущности. Позднейшие латинские писатели пользуются для этого словом: subsistentia.

280

 

 

занимались защитниками единосущия, большинство восточных епископов с ужасом стали замечать, что унесенная из Никеи тревога за чистоту веры оправдывается, что новое раскрываемое никейцами учение, прямо или косвенно колеблет и разрушает привычные воззрения на Троицу, как три самостоятельные ипостаси. Как всегда бывает в спорах, затрагивающих самые живые интересы, противники не сумели сохранить настолько хладнокровия, чтобы всесторонне всмотреться и беспристрастно оценить воззрения друг друга. Эта вина одинаково падает как на защитников никейского символа, так и на его оппонентов. Оппонентам казалось, что учение никейцев ο единой сущности или ипостаси Троицы вырывает у церкви самое дорогое наследие древности— веру в самостоятельное бытие Сына Божия, — уничтожает линию, отличающую Евангелие от Савеллия и вновь обращает Троицу в монархианскую единицу. Невольно охватывавший при этом страх пред ересью заставлял подозрительно смотреть на те немногие попытки, при помощи которых никейцы старались провести различие между первым и вторым Лицом Св. Троицы; эти попытки или понимались, как обычная еретическая уловка, или забывались, как недостаточно ясные и твердые. В свою очередь и никейцы не сумели простить традиционной догматике недостаток ее терминологии; они резко напали на нее и объявили приверженцев традиции, смущавшихся учением ο единосущии, трибожниками и арианами, в чем последние были, конечно неповинны. «Сделав, — пишет историк Сократ, — слово «единосущный» предметом своих бесед и исследований, епископы возбудили между собой междоусобную войну, и эта война ничем не отличалась от ночного сражения, потому что обе стороны не понимали, за что бранят одна другую; одни, уклоняясь от слова «единосущный», полагали, что принимающие его вводят ересь Савеллия, и потому называли их хулителями, как бы отвергающими личное бытие Сына Божия; другие, защищавшие единосущие, думали, что противники их вводят многобожие, и отвращались от них, как от вводителей язычества» 1). Таким об-

1) Socr., H. Е, 1, 23.

281

 

 

разом, по мере того, как раскрывалось положительное содержание никейского вероопределения, в глазах консервативно настроенного Востока это вероопределение более и более теряло свой кредит. Из слов Сократа видно, что восточные епископы начали уже уклоняться от употребления основного термина никейского вероопределения, находя в нем благоприятный для искажения веры смысл. Опасение их за чистоту учения было тем сильнее, что на стороне этого подозрительного термина стоял авторитет великого собора, что сами они содействовали внесению его в символ, что его энергично защищали даровитейшие и образованнейшие епископы. Поэтому внимание всего Востока поднялось до высшей степени напряжения, когда в спор ο слове «единосущный» вступили два ученейших епископа его—Евсевий кесарийский и Евстафий антиохийский. Евстафий обвинял Евсевия в искажении никейского учения, а Евсевий отвечал, что не он преступает никейскую веру, и напал на Евстафия, как на вводителя савеллианской ереси. Спорившие не пришли к соглашению, но моральная победа осталась за Евсевием, так как Евстафий в скорости осужден был собором за савеллианство. Последний факт показывает, что точка зрения Евсевия разделялась многими епископами Востока, и действительно она характерна для его позиции в после-никейских спорах. Восточные, подобно Евсевию, не чувствовали какой-либо непримиримой вражды к слову единосущный и не считали его по существу дела еретическим; они брали лишь отрицательный его смысл и могли бы согласить с ним свои традиционные воззрения, но положительное раскрытие его никейцами вызывало у них протест, и они стали смотреть на это слово, как на термин сомнительный, способный прикрыть опаснейшее заблуждение. Отсюда и задача восточной оппозиции сводилась к тому, чтобы устранить никейское вероопределение, не касаясь, одного, авторитета самого собора и поставить на его место другие формулы, более отвечающие традиционному учению ο Троице.

Ближайшим следствием перемены в настроении восточных епископов в отношении к никейскому сим-

1) Socr., ibid.; Soz. H. E., II, 18.

282

 

 

волу было возвращение из ссылки изгнанных и осужденных собором ариан—Евсевия никомидийского, Феогниса никейского и, наконец, самого Ария. С точки зрения оппозиционной собору деятельность этих лиц должна была рисоваться совеем иначе, чем прежде— в момент соборных рассуждений: ведь они первые сумели до некоторой степени предусмотреть опасность савеллианства, скрывавшуюся в учении Александра и никейцев. Что касается до Евсевия никомидийского и Феоиниса никейского, то вопрос ο восстановлении их прав не представлял никакой трудности, решался сам собой. Оба они подписали никейский символ и только отказались произнести и утвердить подписью анафему на Ария, однако, и этот отказ они объясняли тем, что «не верили, чтобы осужденный действительно был таков; ибо, — говорили они, — часто из его к нам посланий и из личных бесед с ним мы ясно видели, что он не таков» 1). Значит Евсевий и Феогнис восставали против анафемы на личность Ария, а не против осуждения того учения, которое по их мнению не совсем справедливо приписывалось Арию. Искренни или лицемерны были все эти заявления двух сосланных епископов, — вопрос об этом не имеет существенного значения; несомненно то,что их апология встретила себе полное доверие в рядах оппозиционно расположенных епископов, которые теперь в своем собственном положении к никейскому собору находили много общего, сближавшего их с положением Евсевия и Феогниса. И за всю свою последовавшую за возвращением из ссылки деятельность ни Евсевий, ни Феогнис не дали принявшим их епископам повода усомниться в искренности своих объяснений: от арианства в собственном смысле они отреклись и строго арианские положения охотно осуждали. Отсюда понятным становится, почему оба они с просьбой ο возвращении на кафедры обращаются к «главным епископам» Востока и эти епископы действительно ходатайствуют пред царем об исполнении их просьбы 2). Восстановление обоих епископов, по свидетельству

1) Socr., H. Е, 1, 14.

2) Socr., H. Е, I, 14. Soz., II, 16.

283

 

 

Филосторгия 1), состоялось осенью 328-го года, то есть, как раз три года спустя после никейского собора; занимавшие доселе их кафедры епископы — Амфион в Никомидии и Христ в Никее—подверглись изгнанию 2). — Дело ο возвращении Ария оказывалось гораздо сложнее, чем восстановление Евсевия и Феогниса; как главный виновник учения, вызвавшего себе всеобщее порицание в церкви, Арий мог быть воссоединен с церковью только под условием прямого или косвенного отречения от прежних своих воззрений, но и при этом условии его возвращение должно было встретить энергичный протест в рядах никейцев потому, что оно наносило решительный удар авторитету защищаемого ими собора. Впрочем, при усиливавшемся на Востоке нерасположении к никейскому символу, главное препятствие к принятию Ария в церковь было обойдено легко; для многих епископов восточных слово «единосущный» уже перестало служить знаменем православия, и потому настаивать на признании этого термина Арием они не имели побуждений. По требованию Константина Арием было представлено особое исповедание веры, сохранившееся до нас в церковной истории Сократа; касательно важнейшего вопроса ο существе Сына Божия в нем значилось только следующее: «веруем в Господа Иисуса Христа, Сына Его, прежде всех веков от Него (Отца) рожденного Бога-Слово»… 3) Арий, следовательно, в новом своем вероизложении зачеркивал все, что совершилось на пространстве времени от первоначального столкновения его с Александром александрийским до никейского символа включительно. Он игнорировал факты и хотел возвратиться к тому положению дел в церкви, которое предшествовало поднятым им спорам. К тому же в сущности стремилась и восточная реакция, желавшая затушевать дело никейского собора, заставить забыть ο нем церковь. Неудивительно, поэтому, что исповедание Ария, составленное в самых общих фразах и допускавшее всевозможные толкования, было признано достаточным

1) Η. Е., II, 7.

2) Socr., I, 21. Soz. ibid.

3) Socr, H. E., I, 26.

284

 

целым собором, на котором присутствовало до 60-ти восточных епископов 1). — Труднее было победить протест никейцев против Ария; все старания принудить Афанасия принять Ария в свою церковь оставались напрасными; столь же мало расположены были к компромиссу и другие защитники никейского символа. Вследствие этого дело об Арии тянулось в течение нескольких лет; из ссылки он был возвращен, вероятно, в том же году, в каком получили обратно свои кафедры Евсевий и Феогнис, т. е. в 328-м году, — официальное же решение ο принятии его в церковь было поставлено только на соборе иерусалимском 335-го года, когда реакция против никейского собора достаточно окрепла на Востоке, и когда некоторые никейцы были изгнаны, a другие ждали себе той же участи. Известно, что фактически решение иерусалимского собора—воссоединить Ария с церковью осталось неосуществленным; он умер накануне того дня, в которой назначено было торжественное введение его в один из константинопольских храмов 2). — Вслед за Арием возвратились из ссылки

1) На иерусалимском соборе 335. О числе присутствующих см. Socr., H. E., I, 28 Ср. Soz., H. E., II, 25.

2) Смерть Ария, действительно, была удивительна и вызвала y всех разнообразные толки. Историки V-го века, Сократ b Созомен, рассказывают о нем уже с большими прикрасами, фактическую же сторону дела передает Афанасий. Назначен был день, когда Арий должен был вступить в торжественное общение с церковью. Александр константинопольский противился, но сообщники Евсевия заявили, что они сами примут его в общение. Однако, Арий на пути в храм почувствовал необходимость зайти «в нечистое место» для удовлетворения нужды, и здесь неожиданно упал и умер (Epist. ad Serap., Migne, gr. s., t. 25, c. 687 sqq.). Разумеется, никейцы видели в этом наказание Божие, сторонники же Ария утверждали, что православные дали отраву, от которой он и погиб (Soz., H. Е, II, 29). Но важно следующее: в сирском месяцеслове, изданном Egli. под 6-м июня значится: «в Александрии Арий пресвитер». Давно высказывались, правда, нерешительные подозрения, что здесь разумеется именно Арий, основатель арианского учения. В качестве несомненного факта это установил покойный преосвященный Сергий владимирский в его полном месяцеслове Востока (т. 1; восточная агиология, Владимир, 1901, стр. 84. 85). Арий скончался в 336 году и по известию Афанасия (ibid.) с субботы на воскресение, но в этом году 6-ое июня падало именно на воскресение. В том же месяцеслове за 30-ое мая значится: память Евсевия историографа, епископа палестинского. Но этого мало. Современные исследования по агиологии показывают, что целый ряд других арианских деятелей, как

285

 

 

и два его земляка, Феона мармарикский и Секунд птолемандский, одни из всех сторонников его сохранившие верность ему по окончании никейского собора. Обстоятельства их возвращения неизвестны. В последующей истории анти-никейских движений заявил ο себе только Секунд, в конце 30-х годов поспешивший рукоположить в епископа для Александрии некоего Писта в то время, когда Афанасий лично находился в городе своей кафедры.

 2. В процессе развития анти-никейской реакции возвращение сосланных за арианство епископов, — и в особенности возвращение Евсевия никомидийского, — имело важное значение. Бывшие защитники Ария ничего иного не могли принести с собой из ссылки кроме ненависти к никейскому собору и его деятелям. На никейский собор они должны были смотреть, как на свое собственное поражение и свою личную обиду. Они шли в Никею с уверенностью в победе, рассчитывали при помощи собора поднять выше свой богословский авторитет в церкви;—вместо же этого были осуждены, как еретики, лишились кафедр и подверглись изгнанию. Самое возвращение их из ссылки могло совершиться лишь под условием отречения их от прежних строго ариан-

и вообще противников никейского собора, воспринят был в древне-церковные каталоги святых. Таковы: 1) Агапит синадский, соеретик Филосторгия, о котором, по реферату Фотия, этот арианский историк рассказывает много чудесного (см. Philost., H. E., II, 8); 2) Авксенций мопсуетский, друг Аэция (Philost. H. E., V, 2); 3) Артемий, известный эпарх (dux) Египта, преследовавший епископов, монахов, девственниц и никейцев после изгнания Афанасия в 356 году (Ammonii epist. Acta sanet. Maji 14, s. 70) и по распоряжению Констанция разыскивавший Афанасия y тавеннисейских аскетов (ibid. s. 48); по свидетельству Марцеллина (XXIII, 2; Ср. XVII, 2), он обезглавлен был по приказанию Юлиана за самовластие и преступления, допущенные им при прохождении должности в Египте. Но уже во времена Феодорита III. Е. III, 14) существовала легенда, что Артемий был казнен за разрушение идолов в Египте. Из противников никейского вероопределения, внесенных в церковные календари, должно отметить Марка арефусского и Парфения лампсакского (Ср. Görres. Arianer in röm. Martyrologium, Zeitschr. f. wiss. Theol. 1887, 220—251; Batitfol, Etude d’hagiographie arienne: Parténius de Lampsaque. Rom. Qu.—Sehr. 1892, 35—51). Само собой понятно, что Лукиан антиохийский, принятый в каталоге общецерковных святых, на всем протяжении IV века считался специальным мучеником и авторитетом всех противников никейского символа.

286

 

 

ских воззрений, следовательно, ценой некоторой нравственной измены своим убеждениям, моральной жертвой противникам, которая редко прощается и забывается. С начавшейся реакцией никейскому собору их связывали, таким образом, не одни только теоретические богословские воззрения, но и более жизненные практические расчеты. Только это усилившееся среди восточных епископов недовольство никейским вероопределением и его защитниками давало возможность им оправиться от понесенных после собора материальных лишений и нравственного поражения и отмстить противникам. Поэтому, Евсевий и Феогнис лишь только успели занять свои прежние кафедры, тотчас же приняли живое участие в развитии анти-никейских движений; они стали в главе оппозиции собору, сплотили около себя все недовольные элементы и в борьбе с никейцами перешли от слов к делу. Прежде всего они постарались восстановить свое пошатнувшееся значение в глазах двора. Евсевий приходился родственником императорской фамилии и при дворе имел людей, готовых содействовать его интересам. Близкие отношения его к Лицинию, управлявшему восточной половиной империи до 323-го года и часто враждовавшего с Константином, навлекли на Евсевия подозрительность последнего. Как видно из грамоты, посланной Константином к никомидийцам, и самая ссылка Евсевия за арианство была отчасти результатом этой политической подозрительности 1). Но покорность, обнаруженная никомидийским епископом в ссылке, и его раскаяние в целях примирения с церковью глубоко тронули Константина. Он снова приближен был ко двору и сделался здесь влиятельным человеком. «Евсевий и Феогнис, — говорят оба историка V-го века, Сократ и Созомен, — имели величайшее дерзновение и силу пред царем, который очень уважал их, как людей от неправославия обратившихся к православию» 2). — Столь же легко они укрепили и свое церковное положение; среди епископов восточных у них была своя готовая, сложившаяся еще до никейского

*) Theodoret., Η. Б., I, 19.

2) Socr., Η. E, I, 23. Soz., Η. E., II, 22.

287

 

 

cобора, партия учеников и почитателей Лукиана, связанная школьными воспоминаниями и единством богословских тенденций. Мы знаем, что в Никее эта партия составляла основу арианствующей группы епископов и выступала именно под главенством Евсевия никомидийского. Удар, нанесенный никейским собором арианству, не прошел бесследно для богословских воззрений ее; она отказалась от защиты строгого арианства, но зато теснее сплотилась в своих членах, так как к прежним мотивам единства теперь прибавился новый—вражда к никейскому собору и желание подорвать авторитет его деятелей. С возращением Евсевия из ссылки эти обиженные собором лукианисты вновь сгруппировались около него, образовав из себя особую догматическую партию, получившую в дальнейшей истории анти-никейских движений имя евсевиан (οἱ περὶ Εὐσέβιου), которые с Евсевием, как обозначают их источники). Сюда вошли непосредственные ученики Лукиана—сам Евсевий, его сотоварищ по ссылке Феогнис, Марий халкидонский, Леонтий антиохийский, Патрофил скифопольский и затем, представители, так сказать, второго поколения лукианистов—Георгий александрийский, Урзакий и Валент, ученики Ария и несколько других епископов. Все это были люди, выдававшиеся богословским образованием, славившиеся диалектикой и в церковных кругах Востока пользовавшиеся влиянием, борьба с которыми была не легка. И по своим догматическим убеждениям, как они выражены были ими позднее, эти люди наиболее были способны составить из себя ядро оппозиции никейскому собору, соединить около себя недовольных никейским символом простых и необразованных епископов. Группу евсевиан нельзя было назвать ни арианской, в смысле Ария, ни православной в духе Афанасия; первоначальное арианство она отвергала более энергично, чем единосущие; первое она открыто осуждала, второе же считала подозрительным и избегала его. В учении ο Сыне Божием ее характерной чертой было отсутствие определенности; своего терминологического отличия, которое выделяло бы ее от других догматических партий, как, напр., выделял никейцев термин

288

 

 

«единосущный», она не имела; она излагала свою веру в широких бесцветных терминах, большою частью заимствованных из традиционного до-никейского богословского языка и допускавших различное толкование.

Для начальной эпохи после — никейских движений характерным для этой партии документом может служить известное нам исповедание, предоставленное Арием, в котором ο Сыне Божием сказано было только то, что Он есть прежде веков рожденное от Отца Бог-Слово. Эта широта и догматическая бесцветность евсевианской группы давала им право надеяться на поддержку консервативно настроенных епископов; ведь она, в сущности, стояла на той же почве до-никейского богословия, охранить которую от никейского нововведения хотели эти консерваторы. И эти расчеты оправдывались. На соборах, состоявшихся на Востоке против никейцев и никейского вероопределения, мы везде на первом плане видим евсевиан, но за ними повсюду скрывается масса епископов, которые никогда не были повинны ни в каких связях с арианством, которые примкнули к евсевианам с единственной и почтенной в существе дела целью отстоять неприкосновенность преданной веры. — Таким образом, с прибытием на Восток сосланных за арианство епископов, начавшаяся здесь еще ранее того оппозиция никейскому символу получила свою внешнюю организацию. Если ранее протест против единосущия высказывался лишь в частных беседах и посланиях отдельных епископов и не выходил из области теоретических словопрений, то теперь все недовольные никейским символом элементы объединились под руководством евсевиан и составили крупную силу, которая могла уже вступить в более деятельную борьбу с никейцами. Евсевий и Феогнис были возвращены из ссылки, как мы видели, в 328-м году, а уже в 330-м несколько епископов восточных пали жертвою за никейский собор.

Так как открыто выступить против никейского символа и осудить установленное им учение ο единосущии было невозможно, пока оставался в живых император Константин, видевший в этом соборе лучшее дело

289

 

 

своего царствования, то борьба оппозиции прежде всего должна была направиться против тех епископов, которые с наибольшей энергией защищали никейское учение, служили проводниками его в церковное сознание. Нужно было сначала устранить этих подозрительных в глазах реакции лиц, очистить от них церковь, чтобы потом на свободном поле построить новые формулы взамен никейской. Развитие анти-никейских движений пошло, таким образом, по определенному плану. Сперва, до 40-х годов IV-го века, борьба направляется против защитников единосущия и достигает внешней победы над ними, а затем, с 40-х годов она переносится на догматическую почву и выражается в издании новых символов.

Первый решительный удар оппозиции пришлось испытать на себе св. Евстафию, еп. антиохийскому. По своему положению на главнейшей кафедре Востока, по своей учености, литературному таланту и энергии Евстафий являлся одним из опаснейших противников реакции и должен был вызывать к себе наибольшую подозрительность. Он первый подметил зарождавшееся на Востоке недовольство никейским определением и начал с ним борьбу в литературе и жизни. Прервав церковное общение с уклонившимися от слова единосущный 1), Евстафий подверг суровому обвинению и тех епископов, которые, не отказываясь вполне от никейского вероопределения, искажали его смысл, толковали применительно к своим традиционным воззрениям. Его полемика была весьма удачна, так как будила религиозное чувство, привлекала к никейскому собору живые религиозные силы. Догмат ο Сыне Божием Евстафий раскрывал с христологической стороны, показывал, что только в учении ο единосущии вера во Христа, как Искупителя, находит свое оправдание, что всякое принижение природы Сына Божия приводит к неправильному и уничижительному воззрению на лицо Хри-

1) Он отказался принять в клир таких знаменитостей будущего, как Леонтий, впоследствии еп. антиохийский, Евстафий себастийский, Евдоксий германикийский, Георгий лаодикийский и Стефан антиохийский. Ath. hist. ar. 4. Migne, gr. s., t. 25, c. 700.

290

 

 

ста 1). В этом отношении он стоял на одной линии с Афанасием александрийским. Но когда от полемики Евстафий переходил к положительному уяснению никейского догмата, его речи становились подозрительными для Востока. Как и все старшие никейцы, Евстафий не различал между терминами «сущность» и «ипостась» и потому точно не мог установить различие между первым и вторым лицом в Троице. Привыкшему резкою гранью разделять ипостаси Св. Троицы. Востоку казалось, что Евстафий возрождает савеллианство, что Сына и Отца он сливает в одну ипостась и одну сущность. В защиту традиционного учения выступил авторитетнейший епископ Востока, Евсевий кесарийский, но Евстафий обличил его в трибожии и склонности к арианству и чрез это еще более усилил сомнения в своем православии. Борьба с Евсевием затрагивала уже интересы всех консервативно настроенных епископов и подняла на ноги их руководителей. Обвинение Евстафия в савеллианстве сформировалось само собой и осуждение его было неизбежно. Оно состоялось на соборе в Антиохии в 330 году. Здесь в первый раз собрались вместе передовые деятели оппозиции—Евсевий никомидийский, Феогнис никейский, Патрофил скифопольский и Павлин тирский; два последние из названных епископов имели еще особенный повод добиваться осуждения Евстафия, потому что Евстафий открыто укорял их в арианстве и упорно отказывал в церковном общении 2). Обвинителем явился беррийский епископ Кир, который, по странной (иронии судьбы, несколько позже сам был низложен за савеллианство 3).

Прямо объявить Евстафия в савеллианстве, очевидно не было оснований, и собор, поэтому, придумал хитрую формулировку вины антиохийского епископа, что он «умствовал более по Савеллию, чем по разуму никейского собора» 4). Не столько савеллианство, сколько противление никейскому собору, который продолжал ува-

1) Это видно из фрагментов его большого в 8-ми книгах сочинения против ариан, напечатанных y Migne, gr. s., t. 18, cc. 691—696.

2) Soz., II, 19.

3) Socr., H. E., I, 24.

4) Socr., H. E., I, 24.

291

 

 

жать Константин, поставлено было в упрек. Но по-видимому члены собора считали недостаточным одного этого обвинения, чтобы подействовать на императора, и возвели еще более тяжкую вину на Евстафия, обличая его в политическом преступлении, — в том, что он оскорбил мать царя 1). И это обвинение могло иметь повод для себя в возможности неосторожности Евстафия. Мать Константина, Елена была женщиной низкого происхождения и сначала прислуживала в гостинице, которую содержал ее отец в одном из иллирийских городов. Здесь случайно во время одного похода познакомился с ней Константин Хлор, отец Константина, и взял к себе в качестве конкубины. Известно, что по римскому праву конкубинат представлял собой явление вполне законное; но христианский епископ, оценивавший факты по более высокой мерке, мог неодобрительно отзываться ο неславном прошлом Елены. Последнее обвинение произвело на Константина более сильное впечатление; после низложения Евстафия он написал особое письмо к антиохийцам, в котором выразил радость, что верующие стряхнули всю эту грязь 2). Евстафий был низложен и сослан в Иллирию 3).

1) Athan., hist, ar., 4. Migne, gr. s., t 25, 700.

2) Eus., V. C., III, 60. Феодорит обвиняет собравшихся епископов в грязном поступке в отношении к Евстафию. Они, по расскажу историка, подкупили непотребную женщину, торговавшую своей красотой, и побудили ее во всеуслышание обвинить Евстафия в том, что он состоял с ней в связи и даже имел ребенка. За отсутствием свидетелей, она поклялась. Епископы поверили клятве и осудили Евстафия. Разумеется, женщина потом созналась (I, 20. 21). Подобную же историю рассказывает Филосторгий об Афанасии александрийском (H. E., II, III). На соборе в Тире финикийском Афанасий подкупил женщину, обличаемую уже самой беременностью, и обвинил в связи с ней Евсевия никомидийского, чтобы отстранить судопроизводство и избежать приговора. Но лживость обвинения сейчас же раскрылась. Евсевий спросил: знает ли она своего растлителя? и когда женщина ответила утвердительно, он спросил: здесь ли он в настоящее время? «Что ты говорить, Владыка,—ответила женщина—я еще не сошла с ума. чтобы обвинять таких мужей в столь постыдном удовольствии». (Филосторгию самому следовало бы запомнить это нравоучение непотребной женщины). И еще раз такую историю рассказывает и уже сам Афанасий (hist. ar. c. 20) об антиохийском епископе Стефане. Слишком уже похожи эти истории одна на другую и слишком скандальны, чтобы верить этим рассказам на слово. Это—сплетни толпы, которыми охотно пользовались тогдашние люди для поражения своих врагов.

3) Theodoret., H. E., I, 21.

292

 

 

Второй крупной жертвой евсевианского кружка был Маркелл, епископ анкирский, один из оригинальнейших умов своего времени. Уроженец Галатии, — страны, населенной германскими варварами и стоявшей совсем в стороне от греко-римского мира, — Маркелл и в рядах богословов IV-го века оказался каким-то чужестранцем, для которого в прошлой истории богословской мысли не было ничего дорогого, который отверг все привычные ей авторитеты и хотел мыслить только по законам своей собственной логики. Ученый Евсевий кесарийский, литературный противник Маркелла; глубоко возмущается тем, что несмысленный галатиец не чтит отцов и осмеливается пренебрежительно говорить об Оригене. Но этот галатиец имел крепкую голову и необычайно упрямый характер; зачеркнувши все прошлое богословие, Маркелл сам взялся за решение всех современных вопросов; от философии и предания обратился к первоисточнику богословия, св. Писанию, и на основании его построил свою догматическую систему, которую трудно приклеить куда-нибудь в истории греческой догматики 1). Его настольной книгой было Евангелие ап. Иоанна, и, изучая его, он пришел к убеждению, что постоянным определением Сына Божия в Его предвечном бытии является понятие Логоса 2) и сделал это понятие центральным пунктом своего богословия. Поводом к его сочинению послужило σινταγμάτιον известного Астерия, но Маркелл расширил свою задачу и своею целью поставил разбить и уничтожить современное ему консервативное богословие, опиравшееся на Оригена 3), доказать происхождение его из языческой философии 4) и раскрыть его полите-

1) О Маркелле см. обстоятельное исследование Zahn’a, Marcellus v. Ancyra, Gotha. 1864. Loofs, Die Trinitätslehre Marcell’s v. Ancyra (Sit zungberichted. König.-preuss. Akademie d. Wissenschaft zu Berlin, 1902) Sonderahdruck, и его же статью в Real-Enc., 3 Auf. t. 12, ss. 259— 262. Фрагменты сочинения Маркелла сохранились отчасти в специальном полемическом труде против него, Евсевия кесарийского, напечатанном y Migne’я, (Patr. gr., t. 24) и собраны y Rettberg’a «Marcelliana ed. animadvert. Gottingen, 1794.

2) Rettb. fr.     28, 36—46

3) Rettb. fr.     78, p. 23.

4) Rettb. fr.     75, p. 26; ср. fr. 87, p. 25.

293

 

 

истическую окраску 1) и несоответствие св. Писанию. Но в погоне за осуждением других он развил такое учение ο Троице, которое при тогдашних обстоятельствах потребовало немедленного осуждения самого автора. Существует только один Бог, — говорил Маркелл, — одно лицо (ἕν πρόςωπον) 2), одна нераздельная монада 3), проводящая свою жизнь в молчании 4) и имеющая внутри себя свой Логос. Когда Бог начал творить мир, Логос Его исшел (πρυελθών) из Него в качестве Творца мира 5), как его осуществленная деятельность (δραστικὴ ἐνεργεία) 6), не переставая, однако, оставаться силою внутри Бога 7). Некоторую самостоятельность Он получает лишь по воплощении вследствие слабости плоти 8), но по Своей силе Он и теперь пребывает в Отце 9) и составляет с Ним одно 10). Божество, проявившееся при творении мира в Логосе, как действующая сила, в вочеловечении как бы расширяется в нем и притом только по своей энергии (ἐνεργεία ἡ θεότης μόνη πλατύνεσθαι δοκεῖ) 11). Вследствие этого Логос по воплощении становится Иисусом Христом, Сыном Божиим, образом невидимого Бога, жизнью, путем, воскресением, дверью и всем, чем именует Его Писание 12). Но это распространенное проявление Божества в человеке, соединившемся с Логосом, равно как и обусловленное воплощением царство, составляет лишь один временный эпизод. Когда Отец все подчинит Сыну, тогда и Сын подчинится Отцу, и царство Христа, начавшееся около 400 лет тому назад, прекратится 13). Логос опять сольется с Божеством и будет составлять с

1) Rettb. fr.     60, p.   167; fr. 57, p. 180.

2) Rettb. fr.     67, p.   133.

3) Rettb. fr.     68, p.   131.

4) Rettb. fr.     92, p.   39.

5)  Fr. 54, p. 41.

6) Fr. 108, p. 41.

7)  Zahn., cit. op., s. 123—128.

8) Rettb. fr. 103, p. 51; fr. 104, p, 51.

9) Fr. 68, p.  131.

10) Fr. 65, p. 39.

11) Fr. 62, p. 107.

12) Fr. 37, p. 81.

13) Rettb. fr. 120, p. 50; Ср. fragm. 103, p. 50.

294

 

 

Ним одно 1). Конечно, господство Его не уничтожится совсем, как оно и не имело начала, поскольку Логос всегда находился в единстве с Отцом 2). Но плоть по соединении с Отцом Ему будет уже не нужна 3) и хотя бы она сделалась нетленной, она все-таки останется недостойной Бога 4); к сожалению Писание ничего об этом не говорит 5). — Аналогичным образом Маркелл рассуждает и ο Духе Святом, и тоже основывается исключительно на евангелии Иоанна. Дух находился в Сыне, пока Он не сказал апостолам: приимите Духа Св. (Иоан. 20, 20), и с этих пор Он исходит от Отца и Сына, как их энергия, и действует в церкви 6). По свидетельству Феодорита, Маркелл учил ο некотором расширении (ἐκτασιςτινά) отеческого Божества в Логосе и Св. Духа называл дальнейшим расширением (παρέκτασιςτῆςἐκτάσεως) Логоса, дарованным апостолам 7). И Маркелл сам утверждает, что единица является расширенной в троицу (ᾑμόνας φαίνεται πλατυνομένη εἰςτριάδα) 8), но это расширение не есть разделение Божества: оно остается по силе нераздельным 9). Как до начала творения мира Божество представляло собой молчащую монаду, так по окончании мирового процесса Логос (а вместе с Ним и Дух) вновь сольется с Божеством, и Троица, открывшаяся в мире, снова обратится в монаду 10).

Обсуждая богословскую систему Маркелла с той точки зрения, на которой он сам стоял, т. е. как философско-догматический комментарий к евангелию Иоанна, строго говоря, едва ли можно было представить против нее какие-либо серьезные логические воззрения. Но для начала IV-го века, при вполне оформившемся и впитавшем в себя все лучшие элементы греческой философии

1) Rettb. fr. 34, p. 42; Ср. fr. 108, p. 112.

2) Ibid. Ср. Zahn. cit. op., s. 172.

3) Rettb. fr. 104, p. 179.

4) Rettb. fr. 107, p. 52.

5) Rettb. fr. 108, p. 53.

6) Rettb. fr. 62, p. 70; Ср. fr.  37, p. 49 и др.

7) Theod. Haer. tab. 2, 10. Migne, gr. s., t. 83, c. 397.

8) Rettb. fr. 60, p. 168.

9) Rettb. fr. 60, p. 168.

10) Rettb. fr. 108, p. 112.

295

 

 

церковном учении, система Маркелла явилась, как совокупность ересей, против которой должно было восстать не только консервативное богословие, но и само арианство. Из писателей первых трех веков христианства он отчасти напоминал Ипполита, но ближе всего сходился с позднейшим савеллианством, придав его трансцендентальной Троице христологический смысл и поняв Троицу, как экономическое 1) развитие монады в троичном расширении. Обвинение Маркелла в савеллианстве имело все основания для себя в его системе 2). — Подлинное учение Маркелла долгое время оставалось неизвестным в церкви. Явившись на собор в Никею уже после десятилетнего служения в епископском сане, Маркелл ни у кого не вызвал здесь подозрений в своем правоверии. Он охотно принял слово единосущный, вполне гармонировавшее с его воззрениями на Сына Божия и благодаря энергичной защите его занял даже выдающееся положение среди никейских деятелей. Никейцы ценили его богословские таланты и открытый ненавидевший компромиссы характер. Любопытно, что на первых порах и противники никейского собора, по-видимому, пытались привлечь Маркелла в свои ряды. Так мы видим анкирского епископа в числе присутствующих на соборах в Тире и Иерусалиме, осудивших Афанасия и принявших в церковь Ария. Но двусмысленные роли были не в натуре Маркелла; возмущенный поведением евсевиан, которые, не нападая прямо на никейский символ, на самом деле стремились совсем уничтожить его результаты, Маркелл неожиданно убежал с иерусалимского собора и, решившись обратиться с апелляцией к Константину, представил ему свой трактат на суд. Этот смелый шаг погубил Маркелла, потому что его книга обвиняла более его самого, чем его противников. Конечно, не престарелый

1) Время от творения мира до воплощения Маркелл обозначал, по-видимому, как πρώτη οἰκονομία, так как второй период от воплощения до возвращения всего в монаду он называет δεύτερα κατὰ σαρκὰ οἰκονομία (Rettberg, fr. 9, p. 45).

2) Божество монада, implicite заключающая в себе троичность, близко подходила к тону истолкованию слова единосущный, какое дано ему Афанасием.

296

 

 

и больной Константин мог входить в непосредственное обсуждение сложных вопросов, поднимаемых Маркеллом; он передал книгу тем же евсевианам, на которых жаловался в ней Маркелл, и последние на соборе в Константинополе (5 февраля 336 г.) 1) низложили его за савеллианство: — Изобличение ереси Маркелла произвело глубокое впечатление на Востоке и сделалось новым звеном в развитии анти-никейских движений. Если уже обвинение Евстафия антиохийского в савеллианстве, как одного из главнейших деятелей на никейском соборе, кидало густую тень на догматический авторитет никейского вероопределения, то в раскрывшемся лжеучении Маркелла анти-никейская оппозиция должна была видеть свое высшее самооправдание, торжественное подтверждение всех опасений, связывавшихся на Востоке со словом «единосущный». Маркелл оказал своим врагам самую лучшую услугу, в какой только они нуждались. Его трактат, — а заметим, что это был первый более или менее обширный трактат, вышедший в целях защиты никейского собора, — с наглядностью убеждал каждого в том, насколько правы были те, которые с недоверием встретили никейский символ. Ужас объял весь консервативный Восток; со всех сторон посыпались обвинения на нового Савеллия, на нового иудея, хулителя Сына Божия. Сам Евсевий кесарийский взялся за перо, чтобы ниспровергнуть новую ересь; в пространных двух книгах, написанных в популярной диалогической формуле, он подверг учение Маркелла уничтожающей критике и осмеянию и чрез это окончательно уронил анкирского епископа во мнении Востока. К сожалению, и никейцы не могли правильно оценить дело Маркелла, не сумели своевременно отвернуться от него. Враги Маркелла были их собственными врагами, а потому и в осуждении его они видели новые козни противников, не имевшие для себя реальных оснований. Маркелл казался им невинным страдальцем, осуждение которого давало лишь новое доказательство его

1) Хронология здесь, как и в большинстве других случаев, заимствована из хронологической таблицы Gwalkin’a Studies of Arianism. 2 ed., Cambridge, 1900, ss. XXIII—ХХVIII.

297

 

 

геройской твердости. Поэтому они не только не порывали общения с низложенным епископом, а напротив, взяли его под свое покровительство и защиту. Со своей точки зрения никейцы были отчасти правы: они не отвергали совсем заблуждений Маркелла; ценя высоко его намерения, прощали их, оправдывая тем, что они высказаны были не в форме несомненных тезисов веры, а в виде предположений, неизбежных во всяком исследовании. Тем не менее, их постоянные связи с Маркеллом, заявления ο невинности его и требования возвратить ему кафедру для консервативного Востока оказались новым камнем соблазна, еще более углублявшим пропасть, разделявшую защитников никейского символа от его противников.

Третьим лицом, на которое преимущественно направилась агитация анти-никейцев, был молодой александрийский епископ Афанасий, еще в сане диакона заявивший ο себе на никейском соборе ревностной защитой единосущия. Устранить Афанасия с позиции, заместить его сторонников на влиятельной александрийской кафедре, —это было в прямых интересах реакции, потому что с первых же шагов своей епископской деятельности Афанасий оказался непримиримым ее противником, разрушал все ее планы. Так, напр., все ее попытки принудить его дать церковное общение Арию разбились ο непоколебимую его твердость; не помогли ни угрозы Евсевия никомидийского 1), ни жалоба Константину, в которой александрийский епископ представлялся виновником беспорядков в епископских церквах, закрывающим двери церкви для тех, кто ищет мира с нею. Афанасий отвечал, что он не может нарушить постановления, утвержденного волею 318-ти отцов, и блистательно оправдался пред царем 2). Очевидно было, что этот противник реакции не уступит ей ни одного шага и не пойдет ни на какие сделки. Но борьба с Афанасием оказывалась значительно труднее, чем борьба с Евстафием или Маркеллом. Обычное обвинение в савеллианстве было неприложимо к нему, — за ним стоял солидный ряд

1)  Apol, c. ar. 59. Migne, gr. s., t. 25, c. 356.

2) Отрывок письма Константина к Афанасию см. ibid., с. 357.

298

 

 

местных епископов, всегда готовый подтвердить его правоверие, да и сам Афанасий не давал к тому повода. В этом отношении он был настолько неприступен, что за все время после — никейских споров ни разу и никем не было выдвинуто против него обвинения в неправомыслии. К несчастью для Афанасия в его собственной пастве нашлось не мало личных врагов ему, которые дали богатый обвинительный материал в руки противников и позволили им борьбу с ним перенести на совершенно иную почву. В первой половине IV-го века обширная александрийская кафедра являлась одной из самых беспокойных кафедр в церкви. переживавших критический период вследствие непрерывных внутренних смут ж неурядиц; власть александрийского епископа не стояла прочно; еще ранее появления арианства, она была сильно подорвана местным расколом, возникшим во время гонения Диоклетиана и известным род именем мелетианской схизмы. Происхождение этой схизмы, которой суждено было оказать свое влияние и на развитие арианских движений, весьма темно освещено в сказаниях древности. По более вероятному рассказу, передаваемому у Епифания 1), поводом к расколу в Египте послужил тот же самый вопрос ο падших, который вызвал точно такие же результаты в Риме и Карфагене в III веке. Как и во всех других местностях, гонение Диоклетиана тяжелой бурей про-неслось и над Египтом; много христиан пало, много искало спасения в бегстве; в числе бежавших значился и тогдашний александрийский епископ Петр. Но чем сильнее охватывал одних страх за свою жизнь, тем ярче разгорался у других мученический фанатизм; среди египетских исповедников образовалась ригористическая партия, с суровым осуждением относившаяся к слабым христианам, требовавшая применения к ним во всей строгости церковной дисциплины. Еще гонение не закончилось, когда возвратившийся из места убежища Петр обнаружил готовность снисходительно обсуждать вопрос о падших; строгая партия сгруппировалась

1) Epiph. haer., 68.

299

 

 

около Мелетия епископа ликопольского, считавшегося вторым по своему влиянию епископом в Египте и, по заверениям Епифания, прославившегося исповедничеством за Христа во время гонения. Серьезные нравственные требования, на страже которых стояла партия Мелетия, придавала ей высокую моральную силу. На сторону Мелетия встало множество епископов, монахов и других чинов, при Петре же остались весьма немногие. Мелетий прервал общение с Петром и образовал особую церковь, церковь мучеников, в противоположность общине Петра, именовавшей себя кафолической церковью. Почувствовав себя главой всей александрийской церкви, Мелетий стал повсюду рукополагать епископов, пресвитеров и диаконов, нарушая тем исконный обычай Египетских церквей, по которому все епископы Египта должны были получать свое посвящение только от александрийского. За решение мелетианского вопроса, как известно, взялся никейский собор, но и он не привел его к желательному концу. Правда, никейские отцы под-твердили древние преимущества александрийской кафедры 1) и этим косвенно осудили мелетианство, но на епископов мелетианских они взглянули весьма снисходительно, отчасти желая привлечь их к церковному единению, a отчасти, быть может, и потому, что на соборных заседаниях мелетиане поддерживали сторону Александра. По отношению к мелетианским епископам собор постановил принимать их в церковь в сущем сане, т. е. с сохранением епископского достоинства, с тем, однако, ограничением, что действительные епископские права над паствою они получают лишь по смерти православного епископа этой паствы. Легко понять, что на практике постановление собора не могло удовлетворить мелетиан; в особенности же оно должно было вызывать неудовольствие у старых мелетианских епископов, которые не надеялись пережить своих соперников. А таких епископов было не мало. Из списка, переданного Мелетием Александру и упоминаемого у Афанасия, мы узнаем, что всех рукоположенных им до никейского

1) Apol. с. ar., 71. Migiie, gr. s., t. 25, cc. 373. 376.

300

 

 

собора епископов насчитывалось 29 1), т. е. около одной четверти всех египетских епископов. Недовольный элемент, значит, был достаточно силен и своею численностью, но при жизни Александра он не заявлял ο себе в каких-либо определенных фактах. Иначе сложились обстоятельства при его молодом преемнике. Уже тотчас после смерти Александра, как мы знаем, мелетиане пытались провести своего сторонника на александрийскую кафедру; в преемники ему, обходя Афанасия, они избрали было Феону. Неудача этой попытки заставила их озлобиться на Афанасия, они соединились теперь с арианами, остававшимися в Александрии, чтобы сам Афанасий, применявший к мелетианам во всей строгости постановления никейского собора 2), способствовал отчасти образованию против себя этой коалиции.

Свои действия против Афанасия мелетиане начали тем, что старались очернить его избрание в церковном мнении Египта, представить его не каноничным 3). Они распускали насчет его всевозможные слухи и легенды, одну из которых сохранил до нас Филосторгий. По Филосторгию, Афанасий был рукоположен тайно в одной из приходских александрийских церквей и только двумя епископами в то именно время, когда народ и клир, находившийся на совещании, склонялся к совершенно иному выбору 4). Но подорвать канонический авторитет Афанасия в Египте было невозможно. Александрийский народ скоро привязался к нему, и египетские епископы, не разделявшие мелетианства, охотно свидетельствовали за полную законность занятого им положения. Поэтому-то мелетиане и вынуждены были перенести свою борьбу с Афанасием на Восток, где они нашли себе много готовых сторонников в лице возвратившихся из ссылки бывших ариан. Однако, и на Востоке борьба пошла не-много успешнее, чем в Египте. Представить действи-

1) См. предыдущую цитату.

2) Epiph., ibid; Афанасий принуждал и понуждал силой мелетиан присоединяться к церкви.

3) Apol., c. ar. 6. Migne, gr. s., t. 25, e. 257.

4) Philost. H. E. II, 11.

301

 

 

тельно серьезные обвинения на Афанасия было трудно, a потому единственным орудием в распоряжении мелетиан была беззастенчивая клевета, рассказ ο которой составляет одну из самых неприглядных страниц в церковной истории IV-го века. Мы отметим лишь главные пункты в содержании этой страницы. Первое обвинение на Афанасия было представлено в Никомидии в 331-м году; здесь мелетианские епископы подняли какое-то дело ο льняных стихарях и ο налоге, будто бы введенном Афанасием в Египте. Но когда два александрийские пресвитера отвергли это обвинение 1), мелетиане выступили с новой, более серьезной клеветой. Они донесли на Афанасия, что он помогает какому-то узурпатору Филумену и уже послал к нему ящик золота. Афанасия вытребовали ко двору, но и на этот раз он так блистательно оправдался в своей политической благонадежности, что Константин отпустил его с честью и снабдил особым посланием, в котором называл его «Божиим человеком» 2). С 334-го года клеветы на Афанасия опять возобновились и с большей энергией. Его обвиняли в двух тяжких преступлениях—а) в том, что убил мелетианского епископа Арсения, отрезал у него руку и употребляет ее для волхований и б) в том, что напал на мареотского епископа Исхиру во время богослужения, избил его, пролил чашу и, таким образом, совершил святотатство 3). Чувствуя свое положение прочным после свидания с царем, Афанасий сначала не придал значения этим обвинениям. Он даже не явился на собор в Кесарию, составившийся для рассмотрения мелетианских жалоб, ограничившись словесным протестом 4). Но в этом увидели доказательство непочтительности александрийского епископа к приказаниям царя, по воле которого состоялся собор в Кесарии, и тогда дело об Афанасии перенесено было на тирский собор 335 года. Здесь собрались многие восточные епископы; в числе их были и православные, как напр.,

1) Apol. с. ar. 60. Migne, gr. s., t. 25, c. 357.

2) Apol. c. ar., 60. 61. Migne, ibid., c. 360.

3) Ibid., 63. Migne, ibid, c. 364.

4) Ibid., 65. Migne, ibid., c. 365.

302

 

 

Макарий иерусалимский и Александр фессалоникский, но большинство собора стояло на стороне Евсевия никомидийского, от которого Афанасию нельзя было ожидать много хорошего. Повинуясь строгому распоряжению Константина, Афанасий явился в Тир, захватил с собой около 50-ти епископов египетских для уравновешения шансов, и сначала повел свою защиту удачно. Против обвинения в убийстве Арсения оигь представил собору этого епископа живым и с обеими руками, эффектно доказав свою невинность, касательно же Исхиры подверг сомнению действительность епископского сана этого обвинителя 1). Чтобы проверить последнее показание Афанасия, отцы собора решили послать в Египет специальную комиссию для исследования вопроса на месте. В эту комиссию вошли злейшие враги Афанасия—Феогнис никейский, Марий халкидонский и несколько других епископов, которым Афанасий давно отказывал в церковном общении 2). Хорошо понимая, куда направятся старания так подобранных следователей, Афанасий тайно, не дожидаясь конца собора, убежал с жалобой к Константину. Протест его оказался убедительным; разгневанный Константин послал суровое приказание тирскому собору немедленно и в полном составе явиться в Константинополь на очную ставку с Афанасием. Но пока Афанасий путешествовал в столицу и пока повеление императора передавалось в Тир, епископы успели покончить собор, перебрались в Иерусалим на праздник освящения отстроенного царем храма Воскресения и занялись здесь новым делом ο принятии Ария в церковь. Испуганные неожиданным приглашением Константина, они в большинстве своем разбежались, только шесть из них прибыли ко двору и, вместо того, чтобы оправдываться, представили встречное обвинение на Афанасия. Они обвиняли его в том, что он угрожал остановить подвоз хлеба из Александрии 3). Обвинение было неле-

1) Socr., H. E., I, 28 29; Soz., H. E., Π. 25.

2) Socr., H. E., I, 31; Soz., ibid.

3) Вся эта история подробно изложена y Афанасия. Apol. c. ar. 63— 87. Migne, gr. s., t. 25, cc. 364—400. Ср. Socr., H. E., I, 30—35; Soz. II, 26. 28; Theodor. I, 26—31.

303

 

 

пое, и едва ли Константин мог поверить ему. Но в это время он был стар и слаб. Нескончаемые жалобы на Афанасия наскучили ему. Александрийский епископ стал казаться ему каким-то вечным препятствием к церковному миру, постоянно вызывавшим волнения и в своей пастве и среди восточных епископов. И он решился пожертвовать им в целях умиротворения церкви; не входя ни в какие разбирательства, он распорядился сослать его в Трир в Галлию. Это состоялось, вероятно, 5-го февраля 336-го года.

Евстафий антиохийский, Маркелл анкирский и Афанасий александрийский не были единственными жертвами развивавшейся на Востоке реакции никейскому символу. Церковные историки V-го века, излагающие ход после-никейских событий следят, главным образом, за судьбой этих лиц отчасти вследствие их выдающегося положения, отчасти потому, что борьба с ним обращала на себя общее внимание. Но рассматривая документы, относящиеся к изучаемым событиям, можно видеть, что сведения, передаваемые историками, не полны, что в разное время отправлено было в изгнание еще несколько других восточных епископов. Так, вместе с Евстафием антиохийским на соборе 330 года был низложен Асклепа газский, один из участников никейского собора, подобно Евстафию, видевший во всяком уклонении от его определений возражение арианства 1). Около того же времени пошел в ссылку Евтропий адрианопольский, личный враг Евсевия никомидийского и друг Афанасия 2), а вскоре за ним отправился туда же и его преемник Лукий 3). Известно также, что константинопольский собор 336 го года, обсуждавший дело ο Маркелле, вместе с ним лишил кафедр трех епископов—Ефратия валанейского, Климатия палтского, и Картерия артаратского 4). Кроме этих имен Афанасий упоминает еще Киматия антарадского, Кира берийского, Диодора асийского, Домниона сирмийского и Елланика триполийского 5). Последним из восточ-

1) См. Hilarii, fragm. III. Migne, lat.    s., t. 10, c. 665.

2) Ath. histor. ar. c. 5. Migne, g r. s.,  t. 25, c. 700.

3)  Hilarii ibid.

4) Athan. de fuga 3. Migne, gr. s., t. 25, c. 648.

5) Ath. hist. ar. 5. Migne, cit. 1.

304

 

 

ных епископов подпал низложению Павел константинопольский, преемник Александра, обвиненный в том, что занял кафедру без согласия руководителей реакции—Евсевия никомидийского и Феодора ираклийского. которым, по древнему обычаю, принадлежало право рукополагать епископов в Византию 1).

Таким образом, планы противников никейского собора блистательно осуществлялись. Защитники единосущия один за другим под разными предлогами удалялись с Востока, и их кафедры были переданы людям, стоявшим в рядах оппозиции. Голоса, отстаивавшие никейское определение, замолкали и весь Восток сплачивался теснее в желании заставить забыть ο никейском соборе, устранить его результаты из церковного сознания. Собственно говоря, на практике эта цель была достигнута уже к концу царствования Константина, так как в последние годы его правления в восточных областях не было ни одного епископа, который осмелился бы громко защищать единосущие, не рискуя подвергнуться немедленному низложению. Но пока был жив Константин, сохранивший высокие воспоминания ο деле 318-ти отцов, победа реакции оставалась не полной; из области практической, от торжества над отдельными лицами она еще не переходила в область теоретическую, к торжеству над самым никейским вероопределением. Никейский символ формально принимался всеми церквами, и его авторитет, — правда, сильно подорванный осуждением его защитников, — все еще продолжал быть неотмененным. Для окончательной победы над никейским собором необходимо было, поэтому, изъять из употребления его символ, составить новое вероизложение» отвечающее консервативному настроению церковного большинства, и им заменить сомнительную никейскую формулу. Смерть Константина, последовавшая 22-го мая 337 года, уничтожила собой последнее препятствие, стоявшее на пути к волнению этого заключительного пункта анти-никейской программы, и при его преемнике, Констанции борьба с никейцами перенесена была уже на догматическую почву.

1) Soz., H. E., II, 3.

305

 

 

2. На первых порах, впрочем, новое царствование открылось переменой, которая более благоприятствовала защитникам никейского собора, чем успехам оппозиции. После смерти Константина римская империя, как известно, поделена была между тремя его сыновьями, при чем Константин II и Констанс получили западные области, беспрекословно признававшие никейский символ, a Восток вместе с Египтом достался Констанцию. Так как каждый из братьев в религиозной политике хотел следовать тому направлению, куда склонялась воля большинства их христианских подданных, то на общем собрании их в Паннонии осенью 337-го года, где перевес влияния естественно принадлежал двум западным, было постановлено возвратить обратно на кафедры всех сосланных в предшествовавшее царствование епископов 1). Недостаточно еще ознакомившийся с состоянием церковных дел на Востоке, Констанций не имел пока оснований противиться желаниям братьев, и предложенная ими мера тотчас же приведена была в исполнение. Афанасий возвратился, кажется, еще раньше, чем состоя-лось это постановление; он прибыл в Александрию 23-го ноября 337-го года, т. е. только шесть месяцев спустя после смерти Константина Великого в силу особого рескрипта Константина младшего, в котором последний удостоверял александрийцев, что, возвращая им Афанасия, он исполнял только волю своего покойного отца 2). Вслед за Афанасием потянулись на Восток и другие находившиеся в изгнании епископы—Асклепа газский, Павел константинопольский, Маркелл анкирский и прочие никейцы, и тоже заняли свои прежние кафедры. С внешней стороны, таким образом, дела на Востоке опять пришли к тому положению, в каком они находились в ближайшие к никейскому собору годы. Возвращение ссыльных епископов, по-видимому, сводило к нулю все успехи, достигнутые реакцией в прошлое царствование. Консервативный Восток снова увидел в своей среде защитников единосущия и снова должен был начинать ту борьбу, которая, казалось, была уже закончена. —

1) Hist. ar. 8. Migne, gr. s., t. 25, c. 704.

2) Apol. c. ar. 87. Migne, gr. s., ibid, c. 405.

306

 

 

Но на этот раз торжество никейцев было слишком непрочным; оно обусловливалось совершенно случайным и внешним обстоятельством—влиянием западных наследников империи Константина. Уступивший на первых порах своим братьям, Констанций, — без сомнения, самый даровитый и энергичный из них, — вовсе не намерен был всегда идти у них на поводу в отношении к церковным делам своих областей. Лично склонявшийся на сторону противников никейского собора, Констанций чем ближе знакомился с догматическим настроением церковного большинства своих восточных подданных, тем яснее видел, что мир восточных церквей не может быть достигнут, пока здесь остаются защитники единосущия. — Перемена политики весьма скоро сказалась в том, что глава противников никейского собора Евсевий никомидийский снова был приближен ко двору и даже получил константинопольскую кафедру. С другой стороны, и возвратившиеся никейцы не чувствовали себя твердо на своих кафедрах. Восток встретил их с нескрываемым недоверием и нерасположением; в паствах, которые уже имели своих епископов, занявших места сосланных, поднялись сильные волнения и споры 1). Даже в Александрии, где после изгнания Афанасия кафедра оставалась незамещенной, дело не обошлось без шумного протеста; мелетиане и ариане не хотели принимать Афанасия, и надо думать, что они были достаточно сильны, если уже после прибытия Афанасия осмелились избрать и рукоположить на его место нового епископа Писта 2). При таких условиях борьба с восстановленными защитниками единосущия не представляла никаких трудностей; руководители реакции теперь даже не видели нужды вести дело с каждым из них в отдельности, подыскивать для их осуждения какие-либо особые предлоги и поводы, подобно тому, как это было при Константине Великом. Они расправились с никейцами разом, за один прием, — одним, так сказать, ударом низвергли их с кафедр. Собравшись на собор в Антиохию, вероятно в начале 339 года, — для

1) см. y Илария, fragm. III Migne, lat. s., t. 10, c. 658 sqq.

2) Ath. epist. encycl. 6. Migne, ibid., c. 236.

307

 

 

решения некоторых вопросов церковной практики, — восточные епископы, между прочим, выработали следующее правило: «епископ, осужденный собором и не оправданный другим, но обратившийся с апелляцией к царю, теряет все» 1). Правило само по себе превосходное, делающее честь восточным епископам; оно защищало свободу церкви, требовало, чтобы все церковные дела решались судом самой же церкви, независимо и помимо вмешательства государственной власти; впоследствии оно, равно как и другие дисциплинарные постановления антиохийского собора 339-го года, было внесено трулльским собором в обязательный кодекс канонического права восточной церкви. — Но в применении к наличному состоянию тогдашних церковных дел это правило было лишь хитро рассчитанным полемическим приемом анти-никейцев, направленным к низвержению защитников единосущия. Ведь, все возвратившиеся при Констанции на Восток никейцы получили обратно свои кафедры по распоряжению государственной власти, а не в силу соборного постановления епископов. По смыслу нового правила они должны были терять все, — и действительно все потеряли! Тот же антиохийский собор, который издал правило об апелляциях, приложил его к Афанасию александрийскому. Афанасий был объявлен низложенным, и на его место избран Григорий каппадокиянин, который, явившись в Александрию в сопровождении вновь назначенного эпарха Филастрия с царским указом, и занял тамошнюю кафедру 2). Что же касается до прочих никейцев, то собор, по-видимому, не считал нужным входить в особое рассуждение ο них; они лишались кафедр уже одним фактом издания правила и, вероятно, были изгнаны из городов своими архиепископами. Афанасий во второй раз оставил Александрию в апреле 839-го года; ο епископах Фракии, Келесирии, Финикии и Палестины мы слышим, что в этом же году они значились в числе восточных беглецов, явившихся в

1) Lauchert. Die Kanones d. wichtig, altkirchl. Consilien, Freiburg und Leipzig, 1896, reg. 12, s. 46.

2) Epist. enc. 2. Migne, ibid., c. 225; Ср. hist. ar. 14. Migne, ibid., c. 708.

308

 

 

Рим с жалобами на самоуправство евсевиан 1). Значит, не более, как чрез два года после возвращения сосланных никейцев, Восток снова и вполне очистился от них и, покончив борьбу с лицами, защищавшими единосущие, мог приступить к волнению другой более важной задачи—к изданию нового символа, который должен заменить собой никейскую формулу. Первый и самый крупный шаг в этом отношении делает знаменитый антиохийский собор 341-го года, известный в науке под именем собора «ἐν ἐνκαινίοις» или «на обновление (храма)».

В ряду бесчисленных соборов, в которых выразилась деятельность анти-никейской оппозиции, антиохийскому собору 341-го года принадлежит бесспорно первенствующее место. В истории догматических движений IV-го века этот собор, можно сказать, составил целую эпоху. Доселе, как мы видели, догматическое настроение Востока выражалось лишь в борьбе с защитниками единосущия; никейцев восточные епископы не хотели терпеть в своей среде и пользовались всяким предлогом, чтобы низложить их и отправить в изгнание. Отсюда ясно было, что провозглашенное в Никее учение ο единосущии не находило себе должного приема на Востоке, что Восток стремился насильственно устранить это учение, замолчать его. Но во имя чего восточные епископы восставали против единосущия? какие положительные идеалы скрывались за их упорной борьбой с никейцами? что они хотели внести в церковную догматику взамен никейского символа? Авторитетный ответ на все эти вопросы и дает антиохийский собор 341-го года; здесь в первый раз и притом от лица главнейших епископов Востока мы получаем официальное заявление ο том, как они смотрят на спорный вопрос времени, какие догматические идеи одушевляют их и чего вообще они хотят достигнуть низвержением никейцев. Изданные этим собором четыре символьных формулы впервые открыто развертывают пред нами то догматическое знамя, за которое стоял Восток, и дают возможность ясно уразуметь богословскую позицию противников никейского вероопределения.

1) Ep. Juli ар. Ath., ароl. с. arian. 33. Migne, ibid., с. 8.01. 1

309

 

 

Несмотря на это первостепенное значение антиохийского собора на обновлениях в истории анти-никейской реакции, в науке, по многим связанным с ним вопросам, еще доселе не составилось определенного суждения, не предложено одного, принятого всеми, решения. Споры касаются прежде всего объема деятельности собора и его отношения к другим, близкими к нему по времени, тоже антиохийскими соборами. По известиям древних церковных историков 1), занятия собора 341-го года были очень обширны; кроме издания четырех символов, этому же собору приписывают историки и составление тех правил, на основании которых изгнан был Афанасий, а равно и самое низложение Афанасия и избрание на его место Григория каппадокиянина. Замечательно, что и во всех авторитетных списках антиохийских правил, они усвояются именно собору на обновление, т. е. собору 341-го года. До половины настоящего столетия это показание историков, подкрепляемое к тому же свидетельством канонических рукописей, большею частью не вызывало никаких сомнений и принималось всеми. Но с тех пор, как в 1848-м году были опубликованы английским ученым Куретоном пасхальные письма Афанасия, найденные в одном из нитрийских монастырей, старое воззрение начало колебаться и, затем, совсем было оставлено. Из сличения хронологических отметок на этих письмах с другими известиями ο жизни Афанасия с очевидностью открылось, что Афанасий еще летом 339-го года убежал из Александрии, уступив место Григорию каппадокийцу, и осенью этого года был уже в Риме 2), что, следовательно, низложение Афанасия, равно как и издание правил, примененных к нему и другим никейцам, имело место раньше 341-го года и было сделано на другом соборе, происходившем, вероятно, в 399-м году, так как на это время падает пребывание в Антиохии Констанция. Собор на обновлениях, ο котором говорят историки, пришлось, таким образом, разложить на два собора, разделенные

1) Socr., H. E., II, 8. Soz. III, 5.

2) Cu. Sievers, Athanasii Vita acephala § 7; Zehr f. hist. Theol. 1868, ss. 101—103.

310

 

 

между собой полуторагодичным промежутком, но от этого вопрос ο нем не только не упростился, но еще более осложнился. Дело в том, что еще до низложения Афанасия, провозглашенного на соборе 339-го года 1), восточные отцы вступили в частные сношения с Римом с целью добиться и здесь осуждения александрийского епископа, — и вот изучая историю этих сношений, можно видеть, что первый антиохийский собор, низвергший никейцев, не только не прекратил своей деятельности после низложения Афанасия, а, напротив, продолжал ее, по-видимому, в течение всего 340-го года. Так, когда папа, решивший пересмотреть дело Афанасия, послал на Восток приглашение явиться на собор, адресовав пригласительную грамоту одному Евсевию никомидийскому, а это было после прибытия Афанасия в Рим, т. е. не ранее осени 339-го года, — то восточные епископы, между прочим, обиделись на папу за то, что он в своем призыве обратился к евсевианам только, а не ко всем епископам собравшимся в Антиохии, и отправили к нему коллективный протест. Следующее свое письмо папа адресует уже не к Евсевию, а к Дианию, Флакиллу и прочим, писавшим к нам из Антиохии» 2). Отсюда видно, что переписку с папой, обнимавшую вторую половину 339-го года, вели не отдельные епископы восточные над личною своею ответственностью, а целый собор их, заседавший в Антиохии и представлявший собой всю восточную церковь. Кроме того, нужно принять во внимание, что по точному указанию Афанасия четвертая антиохийская формула, которую древние историки приписывают собору на обновлениях, на самом деле принадлежит не ему, а собору 342-го года, имевшему место тоже в Антиохии 3).

1) Что именно этому собору 339-го года принадлежит низложение Афанасия, об этом достаточно ясно говорит Сократ (H. E., II, 81): «приверженцы Евсевия начали дело с клеветы на Афанасия, во-первых, будто бы (?) он без общего согласия епископов принял снова сан священства и по возвращении из ссылки позволил сам себе вступить в церковь, нарушив церковное правило, которое они только тогда постановили». Эта цитата на 12-ое правило антиохийского собора; хронология же показывает, что он не мог состояться ранее 339-го года.

2) История этих сношений папы с восточными епископами и его письмо к ним см. Ath. apol. c. ar., 21—35.

3) Athan. De syn. 25. Migne, gr, s., t 26, c. 725.

311

 

 

Сопоставляя все эти данные, мы вместо одного собора на обновлениях получаем целых четыре, действовавших в Антиохии на пространстве только двух лет; один собор, издавший правила и низложивший Афанасия, другой—переписывавшийся с папой, третий—собор на обновлениях и четвертый—издавший последнюю антиохийскую формулу. Что же это значит? Каким образом в течение столь короткого времени в одном и том же городе могло смениться так много соборов? Единственно допустимое решение этих затруднений можно находить только в том предположении, — высказанном еще ученым католическим епископом Гефеле 1), — что все указанные четыре антиохийские собора не были отдельными собраниями епископов, нарочито на каждый раз созываемыми, но составляли собой один собор с небольшими перерывами или, быть может, непрерывно действовавший с начала 339-го года по 342-ой. Такого рода предположение отнюдь не навязывает древней церкви чего-либо необычного, незнакомого на практике. Мы знаем, что с V-го века при константинопольской кафедре существовал постоянный собор, так называемый σύνοδος ἐνδημοῦσα, составлявшийся из приезжавших в столицу по своим делам провинциальных епископов, который вместе с патриархом и обсуждал текущие церковные дела. Хотя со времени Константина Великого столицей империи считался Константинополь, однако в первой половине IV-го века центр восточной империи фактически находился не в Константинополе, а в Антиохии, где большею частью имел свое местопребывание Констанций, занятый наблюдением над восточной границей. Антиохия, поэтому, являлась в царствование Констанция таким же притягательным пунктом для восточных епископов, каким позднее служил Константинополь. Сюда они должны были обращаться со всеми нуждами и недоумениями: здесь, следовательно, весьма легко мог образоваться при дворе более или менее постоянный собор, деятельность которого в виду тревожного положения церкви затянулась на два слишком года. В летние

1) Consiliengeschichte, I, 582 fgg.

312

 

 

месяцы 341-го года состав этого собора значительно усилился; к этому времени закончился постройкой великолепный золотой храм в Антиохии, начатый еще при Константине Великом, и назначено было торжественное освящение его. Для участия в этом торжестве явились сюда многие восточные епископы и, таким образом, на время образовалось здесь болое собрание, блеск которого заставил древних историков выделить его в особый собор и отнести к нему все сделанное в Антиохии в течение двух лет, Значит, собор на обновлениях был лишь одним, — только наиболее торжественным, — моментом в истории всего антиохийского собора, продолжавшагося в течение двух лет, а потому и деятельность его должна быть оцениваема в связи с прочими результатами этого собора.

Но переходя к оценке этой деятельности, мы наталкиваемся на новое и довольно специальное затруднение, которое имеет, впрочем, более догматический и канонический характер, чем церковно-исторический. Спрашивается, как должно смотреть на этот собор? Можно ли признавать за ним авторитет церковности или следует зачислить его в ряды соборов, лишенных такого авторитета, стоящих вне церковных пределов—соборов схизматических или еретических? Нужно сознаться, что для общепринятой точки зрения, которая в борьбе против никейского собора не видит ничего более, кроме интриг тайных или явных ариан, этот вопрос содержит в себе неразрешимые трудности. Антиохийский собор 340-х годов, прежде всего, нельзя назвать собором православным в позднейшем смысле слова, — никейским или афанасианским; он осудил Афанасия и издал четыре символа, в которых учения ο единосущии нет, которые были, напротив, прямо рассчитаны на то, чтобы отменить это учение. Но опасно назвать его и арианствующим или схизматическим; правила собора, как мы упоминали, были внесены впоследствии в общий кодекс канонического права, да и древняя церковь судила ο нем совершенно иначе. Так четвертый вселенский собор цитирует два антиохийские правила в ряду правил св. отцов; также поступают и папы римские —

313

 

 

Иоанн II (533 г.), Захария и Лев IV (853 г.) 1). Если бы кто-нибудь пожелал эти суждения объяснить недостаточной исторической осведомленностью высказывавших их лиц, то мы имеем еще свидетельство Илария пуатьесского, который именует антиохийский собор «собором святых —synodus sanctorum» относя этот эпитет именно к собору на обновление, издавшему новые символьные формулы 2). Суждение Илария, современника собора, лично знавшего его деятелей, для нас весьма важно; оно служит показателем того, как смотрели на собор антиохийские церковные люди IV-го века, подобно Иларию. Иларий в данном случае не был одинок. Подобным образом и папа Юлий в письме к собравшимся в Антиохию епископам не называет их ни еретиками, ни арианами, ни схизматиками; он пишет к ним, как к сослуживцам, обладающим полным каноническим достоинством, именует возлюбленными братьями, приглашает их к себе на собор в качестве равноправных членов, следовательно, не отвергает и за собором их церковного авторитета 3). И все, что мы знаем об антиохийском соборе 341-го года, вполне оправдывает такое отношение к нему современников. По своему составу этот собор не был делом какой-нибудь одной партии. Правда, главнейшую роль на нем играли евсевиане, но их было немного, а собор состоял из 97-ми епископов 4), в числе которых значились люди, стоявшие вполне на церковной почве. Дошедшие до нашего времени списки участников антиохийского собора упоминают между ними даже таких столпов правоверия, как св. Иаков низибийский, Павел неокесарийский или Дианий кесарийский, известный всей древней церкви митрополит и столь восхваленный Василием Великим 5). Очевидно, обычная точка зрения, разделяющая все после-никейские соборы IV-го века на арианствующие и православные именно в смысле никейском, неприложима к антиохийскому собору 341-го года. И, действительно, все,

1) Неiele, ibid., s. 584 585.

2) Hilarius de fide orient. 32. Migne, lat. s., t. 10, c. 504.

3) Ath. apol. c. ar., 21—35.

4) Soz., H. E., III, 5; Socr., H. E, II, 8.

5) Hefele, Consiliengeschichte, I, 583.

314

 

 

что нам известно об этом соборе, показывает, что он отнюдь не был делом какой-либо внецерковной партии, а напротив представлял собой всю тогдашнюю восточную церковь, выражал ее воззрения и верования. Правда, главнейшая роль на нем принадлежала евсевианам, которые во мнении Афанасия отожествлялись с осужденными в Никее арианами, но после того, как Евсевий и Феогнис принесли раскаяние, они сделались в глазах восточных епископов вполне правоверными, и их присутствие на соборе ни у кого не могло вызывать смущения. К тому же евсевиан было немного,а собор состоял из 97-ми епископов. Некоторую тень на этот собор бросает только осуждение, произнесенное им на Афанасия, но и эта тень рассеивается, если припомнить, что Афанасий осужден был собором не за веру, не за учение, а за нарушение формального канонического постановления, за то, что он занял кафедру по распоряжению государственной власти, не испросив соборного суда 1). Таким образом, совокупность данных об антиохийском соборе 341 года побуждает нас очистить его участников от тех нареканий в склонности к арианству, которые чаще, чем следует, возводятся на них. Этот собор не был арианствующим, но и не стоял на стороне никейского символа. Это был собор консервативно настроенных епископов, смущавшихся термином «единосущный» и хотевших отстоять церковное учение в той неприкосновенности, в какой оно принято было ими от древности до возникновения арианских споров.

Догматическая деятельность отцов антиохийского собора выразилась составлением четырех новых символов, известных в науке под именем четырех антиохийских формул, подлинный текст которых сохранил

1) Для нашего времени судьба Афанасия, конечно, тесно сливается с судьбой никейского символа, который он защищал. Кто осуждал Афанасия, тот невольно представляется и противником никейского собора. Но современники после-никейских событий резко разграничивали все эти вопросы и обсуждали их вне всякой связи. Известно, что даже папа Юлий, нимало не сомневавшийся в православии Афанасия, не вдруг убедился в неосновательности возведенных на него обвинений; он признал Афанасия правым лишь после того, как весь восточный процесс против него был заново проверен им самим.

315

 

 

нам Афанасий в своих сочинениях. Не все эти формулы имеют одинаковое значение. В церковно-историческом отношении наибольший интерес представляют собою две первые, так как только они могут считаться выражением догматических воззрений большинства членов собора. Что касается до третьей формулы, то она попала в число прочих довольно случайных. Она представлена была собору Феофронием, еп. тианским, заподозренным в неправомыслии, как изложение его собственного учения; затем, внесена была в акты собора и, таким образом, вошла в общий счет антиохийских вероопределений 1). Четвертая же формула появилась на свет несколько позже первых трех, уже по окончании большого собора, происходившего по поводу освящения храма. Афанасий дает понять, что она составлена была только четырьмя епископами, отправленными в Галлию в качестве послов от собора к западному императору Констансу 2). Значит, лишь первые две формулы были делом всех или большинства антиохийских отцов и выражали догматическое учение всего собора. Впрочем, и последние две формулы по своему содержанию и характеру не стоят в противоречии с первыми; они излагают то же учение, но в более бледных бесцветных терминах, тогда как первые стремятся с возможною точностью и полнотой исчерпать обсуждаемый ими догматический вопрос.

Свою первую формулу 3) антиохийский собор начинает торжественным заявлением ο своем отношении к арианству. «Мы, — пишут здесь восточные епископы, — не были последователями Ария, ибо, как нам, быв епископами, следовать пресвитеру; напротив, став исследователями и испытателями его веры, мы скорее его приблизили к себе, чем сами последовали ему». Такое заявление было в высшей степени своевременно и имело в виду очистить восточных епископов от тех подозрений, какие высказывались насчет их православия на Западе. В

1) Ath. de syn., 24. Migne, gr. s., t. 26, c. 724.

2) Ath. ibid., 25. Migne, ibid., c. 7-25.

3) См. Ath. ibid., 22. Migne, ibid., c. 720. 721. Ср. Socr. H. E., II. 10. Остальные три формулы см. также y него; de syn. 23, 24 и 25. Migne, cit. loc.

316

 

 

эпоху антиохийского собора Запад, как мы уже видели, не стоял в стороне от движений, совершавшихся на Востоке, как то было в царствование Константина Великого. Сами восточные епископы привлекали его к участью в своих распрях, обратившись в Рим с жалобами на Афанасия. Еще более втягивали его в споры низложенные при Констанции никейцы, которые, не получив прямых распоряжений ο месте своей ссылки, все убежали в Рим в надежде найти здесь защиту своих поруганных прав. Запад, таким образом, невольно оказывался в роли судьи между спорящими партиями Востока. — Но будучи вынужден занять среди них определенное положение, Запад по недостатку своего богословского развития не был в состоянии самостоятельно разобраться в спорных вопросах времени; на анти-никейское настроение восточных епископов он должен был смотреть чужими глазами, глазами бежавших сюда никейцев, которые всякое уклонение от никейского символа понимали не иначе, как в смысле возвращения к осужденной всею церковью ереси арианства. Слухи, достигавшие до Запада ο действиях восточных епископов, укрепляли его в этих подозрениях; в самом деле, епископы, низложенные в Никее за арианство, были возвращены на свои кафедры, защитники никейского собора изгнаны, и сам Арий, наконец, был принят в церковное общение. И вот уже папа Юлий в своем письме к антиохийским отцам при всем желании не будить страсти Востока, не может обойтись без упрека им за то, что они вступили в общение с людьми, справедливо осужденными за ересь 1). — Торжественным ответом на эти обидные для восточных епископов подозрения и явилась первая антиохийская формула. «Кто такой Арий — как бы говорили здесь восточные епископы, — чтобы можно было упрекать нас в следовании ему? Нет, не Арию последовали мы, а напротив, он сам, после того как была испытана его вера, отказался от своих прежних заблуждений и был снова привлечен в церковь». Значит, факт принятия Ария в обще-

1) Послание Юлия см. в Apol. c ar. 21—35. Migne, gr. s., c. 281—308.

317

 

 

ние свидетельствует только об исправлении его самого, а не об уклонении принявших его епископов в арианство. — Чтобы это заявление не оставить голословным и вместе с тем с корнем подорвать возможность упреков в арианстве, отцы антиохийского собора далее подвергают анафеме то учение Ария, за которое он осужден был в Никее. В своих формулах они намеренно выбирают главнейшие тезисы строгого арианства, пересматривают всю его специальную терминологию и объявляют ее достойною всякого осуждения. «Если кто—читаем мы во второй формуле, — учит вопреки здравой и прямой вере Писаний, говоря, что были или совершились времена или века прежде рождения Сына—да будет анафема. Или кто говорит, что Сын есть тварь, как одна из тварей, или рождение, как одно из рождений, — да будет анафема». Еще яснее это порицание арианству выражается в четвертой формуле: «утверждающих, — говорится здесь, — что Сын из несущих, а не от Бога, и что было время, когда Его не было, вселенская церковь признает чуждыми». Итак, с подлинным арианством вера восточных епископов не имеет ничего общего. Но решительно отстраняя от себя упрек в арианстве, антиохийские отцы в то же время не хотят вставать и под знамя никейского символа. Прямо они не нападают на этот символ; учение ο единосущии они обходят полным молчанием, как будто его никогда и не было. Однако, уже самый факт составления ими новых формул ясно показывает всем, что никейское определение они не считают чистейшим выражением веры и не находят его соответствующим подлинному учению церкви, ибо иначе и новые символы были бы излишни. В противовес никейскому символу они выдвигают авторитет предания, становятся на защиту того, что принято от древности, и этим косвенно дают понять, что в никейском символе они усматривают новшество, нарушающее цельность древнего наследия. «Изначала мы так научились веровать», — заявляют антиохийские отцы в первой формуле, приступая к изложению веры. «Если кто, — пишут они во второй формуле, — учит или благовествует вопреки тому, что мы прияли и не так, как

318

 

 

передали нам св. Писания, тот да будет анафема. Ибо мы истинно (и) богобоязненно веруем и следуем всему, что из Божественных Писаний передано Пророками и Апостолами». Таким образом, почва, на которую восточные епископы ставят сами себя, есть почва консервативная, традиционная. Это та же самая точка зрения, которую, как мы видели, защищало преобладающее большинство восточных епископов, присутствовавших на заседаниях никейского собора; как там консервативно настроенные епископы безусловно отвергли арианство, но в то же время требовали не делать нововведений в преданной от века вере, так теперь те же самые консерваторы в лице антиохийского собора снова заявляют, что в спорном вопросе своего времени они не хотят следовать ни за арианством, ни за единосущием. Они намерены остаться при наследии преданного, исповедовать то и так, ο чем и как учила древность, не допуская никаких поправок даже в формальную сторону преданного. И действительно, анализируя содержание изданных антиохийским собором формул, можно видеть, что излагаемая в них «преданная» вера есть не что иное, как церковное учение ο Троице в до-никейской стадии его развития, — в той стадии, с которой собственно и начались споры. По смыслу это учение вполне православно: по форме оно совершенно и устарело для после-никейской эпохи; это как бы то же самое учение ο единосущии, но не раскрывшееся до логической раздельности, не выяснившееся в отчетливой, исчерпывающей мысль форме. Так в первой формуле касательно Сына Божия читаем следующее: «веруем в единого Сына Божия, единородного, сущего прежде всех веков и сосущего родшему Его Отцу (συν ὁ ντα τῷ γεννηκώτι αἰ τὸν πατρί).

Третья формула называет Сына Божия Силой и Премудростью, рожденным от Отца прежде веков, Богом совершенным, от Бога совершенного, ипостасно сущим у Бога (πρὸς τὸν θeόν)». В четвертой Он именуется «Богом от Бога, светом от света, премудростью, силой, жизнью, истинным светом». Все это термины, близко знакомые до-никейской догматической мысли, заимствованы из языка древних символов и сочинений писателей Ш-го века. Но особенно

319

 

 

рельефно этот традиционный стиль выдерживается антиохийскими отцами во второй формуле. В ряду прочих антиохийских формул вторая формула является наиболее полным и типичным выражением догматических воззрений консервативного Востока; прочие формулы были скоро забыты, но вторая формула долго сохраняла свое влияние в реакционных кружках; она была повторена в Анкире, Селевкий, на соборах в царствование Юлиана, затем в Лампсаке и Карии, и иногда, как бы в противоположность вере 318-ти отцов, называлась верой 97-ми отцов. Заслуживает внимание то, что эту вторую формулу сам антиохийский собор издал под именем символа Лукиана, — следовательно, поставил под защиту великого антиохийского учителя, память которого пользовалась глубоким уважением на Востоке. Мы уже видели, что нет оснований приписывать эту формулу в целом виде Лукиану, однако, нельзя отрицать и того, что основу ее действительно составило лукиановское вероизложение. На самом же деле традиционный авторитет второй формулы возвышался далее Лукиана. В тексте ее встречают выражения Оригена и целые обороты, буквально взятые из знаменитого символа Григория Чудотворца. — В члене ο втором Лице Св. Троицы в этой формуле находим следующее: «веруем и во единого Господа, Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного Бога, рожденного прежде веков от Отца, Бога от Бога, всецелого от всецелого, единственного от единственного, совершенного от совершенного 1),… живое слово, живую премудрость 2), истинный свет, путь, истину, воскресение, Пастыря, дверь, непреложного и неизменяемого, неразличный образ Отчего Божества 3), Отчей сущности, воли, силы и славы… сущего вначале у Бога». Если бы кто-нибудь пожелал формулировать в возможно ясных терминах до-никейское воззрение на Сына Божия, то он

1) Ср. символ Григория Чудотворца, 1-ый чл.: совершенный родитель совершенного; 2-ой чл.: один Господь, единый из единого, Бог от Бога, единородный Сын.

2) Григор. Чудотв,: (πατήρ) λόγου ζώντος.

3) Ср. Григ. Чудотв.: καὶ χαρακτήρος ἀϊδίον... χαρακτὴρ καὶ εἰκὦν θεότητος. Hahn, Bibl. d. Symb., 3 Aufl. Breslau, 1897, p. 253. 254.

320

 

 

едва ли бы нашел что-либо более точное и полное, чем этот член лукианского символа, изданного антиохийскими отцами. Правда, и в остальных трех формулах мы встречаем главнейшие элементы церковного учения ο Сыне Божием: признание Его предвечного рождения от Отца, исповедание Богом единородным и совершенным, но из этих трех формул еще недостаточно видно, как восточные понимают отношение Сына Божия к Отцу, в каком виде мыслят Его существование рядом с Отцом? Только первая формула делает слабую попытку дать определение этого пункта, называет Сына сосущим Отцу—συνόντα τῷ πατρὶ, т.  e. неразрывно связанным по Своему бытию с Отцом, не входя, однако, в дальнейшие разъяснения. В символе же Лукиана мы получаем точный ответ и на этот вопрос; здесь Сын исповедуется таким же всецелым Богом, как и Отец и, — что особенно важно, — называется «неразличным образом сущности Отца» — ἀπαράλλακτον ἐικόνα οἰσίας τὸ ῦπατρός, т. е. сущность Сына признается неотличной от сущности Отца, а так как двух абсолютно божественных сущностей быть дано не может, то в конечном своем выводе выражение «неразличный образ сущности Отца» необходимо должно было вести к мысли об абсолютном тожестве сущности Сына с сущностью Отца, иначе говоря, к мысли ο единосущии. Не употребляя слова ὁμοούσιος и нельзя было лучше высказать заключающийся в нем догмат. Чтобы понять догматическую ценность этой терминологии, достаточно указать на то, что еще Василий Великий уже после полувековой борьбы за единосущие, не считал ее совершенно непригодной. Так в письме к Максиму Философу он пишет: «выражение «подобный по сущности», когда соединено с ним понятие безразличия (ἀπαράλλακτως), принимаю за выражение, ведущее к тому же понятию, как и слово единосущный» 1).

Но если антиохийские формулы действительно предлагали то учение, которое передано было древностью, если они содержали в себе все элементы, точнее выражен-

1) Epist. ad Maximum, IX. Migne, gr. s., t. XXXII, c. 269. 272.

321

 

 

ные понятием единосущия, то почему издавшие их восточные епископы не хотели принять никейский символ? Что находили они в нем противного преданному учению, искажающего его первоначальную неприкосновенность? Несмотря на намеренное уклонение антиохийских отцов от прямого обсуждения никейского определения, в опубликованных ими формулах все же можно подметить черты, объясняющие нам и это недоумение; именно, — сравнивая антиохийские формулы с никейским символом, можно видеть, что одной из самых характерных сторон, отличающих формулы 97-ми отцов от изложения 318-ти, является бросающееся в глаза стремление их оттенить самостоятельность бытия Сына Божия, понять Его, как отдельное от Отца Лицо, отличную от Него ипостась. Так, в бесцветном и, вообще говоря, не имеющем догматического значения символе Феофрония тианского мы встречаем лишь одну фразу, способную остановить на себе внимание, и эта фраза говорит об ипосиасности бытия Сына Божия: «верую, — читается здесь, — и в Сына Его единородного, ипостасно сущего у Отца (ὅντά πρὸς τὸν θεὸν ἐν ὑποστάσει), Еще рельефнее эта тенденция проявляется в лукиановской формуле; здесь речь идет уже не только ο самостоятельности ипостасей, но делается попытка удержать старое субординацианство. «Веруем, говорят антиохийские отцы, — и в Духа Святого… как и Господь наш Иисус Христос заповедал ученикам, говоря: шедше, научите вся языки крестяще их во имя Отца и Сына и Св. Духа, т. е. в Отца, истинно сущего Отца, Сына, истинно сущего Сына, Св. Духа, истинно сущего Св. Духа, так что не просто и не напрасно полагаются сии имена, но означают в точности собственную каждого из именуемых ипостась, его чин и славу, так что они суть по ипостаси три, по согласию же одно (ὡς εἶναι τῇ μὲν ὑποστάσει τρία τῇ δέ συμφονία ἕν)», эта длинная пояснительная вставка введена в лукиановскую формулу не напрасно; в ней нужно видеть скрытую полемику с учением ο единосущии. Настаивая на различии Лиц Св. Троицы, требуя признания бытия каждого Лица «в собственной его ипостаси, чине и славе», антиохийские отцы этим самым отказываются от никейского опреде-

322

 

 

ления в той форме, в какой оно истолковывалось у старшего поколения никейцев, отожествлявшего понятия Отца и Сына, протестуют против слияния трех Лиц в одну ипостась. Здесь мы, очевидно, сталкиваемся опять с знакомым нам непониманием никейского учения, с старою боязнью восточных епископов пред савеллианством. И эта боязнь не проходит бесследно в антиохийских формулах. Третья формула пускает уже более откровенную стрелу в никейцев, присоединяя такое анафематствование: «если кто единомышлен с Маркеллом анкирским, или с Савеллием, или Павлом самосатским, то анафема и сам он и все, имеющие с ним общение». Эта анафема поражала не только изгнанных с Востока никейцев, но и всю западную церковь, потому что как раз пред заседаниями антиохийских отцов на частном соборе, происходившем в Риме, Маркелл был оправдан от обвинений в савеллианстве и принят в общение. Для Востока это было новым доказательством недостаточности никейского символа, фактическим подтверждением того искажения, какое он вносил в преданное учение.

Представленный анализ содержания антиохийских формул показывает, что по всей справедливости они должны быть отнесены к числу замечательнейших памятников древней символьной литературы. В отношении же к истории анти-никейских движений они прямо являются драгоценными документами, прекрасно обрисовывающими догматическую позицию, занятую противниками никейского символа. Изданные антиохийским собором в целях оправдания от упреков в арианстве, эти формулы и для нашего времени служат возможно лучшей апологией протеста, раздавшегося на Востоке против никейцев, наглядно удостоверяя нас, что в каких бы неприглядных формах не проявлялась в действительности борьба с никейцами, ее основной мотив был высок и похвален.

Но тщетными оказались все ожидания восточных отцов. Изданные ими формулы не только не оправдали Востока в суждениях западного мира, а повели, напротив, еще к большему обострению. Еще прежде, чем

323

 

 

антиохийский собор закончил свои дела, на Западе разнесся тревожный слух, что восточные отцы меняют веру: От всех западных епископов послышались просьбы к правителю западной половины империи взять под свою защиту никейскую веру и созвать новый вселенский собор для прекращения церковных неурядиц. Констанс, которого сильно привлекала мысль повторить дело отца, уступил желанию большинства подданных своих областей и потребовал от своего брата, чтобы новый собор был созван в одном из западных городов, так как только в этом условии западные епископы видели гарантию свободы соборных заседаний. На предполагаемый собор возлагали большие надежды, думали, что он покончит все споры, приведет к общему решению все накопившиеся в теории и практике страстные вопросы. Поэтому за мысль ο новом вселенском соборе охотно схватились и никейцы и их противники, добивавшиеся содействия Запада. Местом собора была избрана Сардика или Сердика (теперешняя София), город, лежавший в пределах западной половины империи, но и не слишком удаленный от Востока. В 343-м году сюда собрались восточные и западные епископы в числе 170 человек, причем представители Запада только немного (94) превосходили своею численностью восточных (76) 1). Таким образом, по-видимому, все условия были соблюдены для того, чтобы собор мог вполне осуществить свою примирительную задачу 2).

1) Разбор разных сведений о числе собравшихся епископов и установку подлинного числа их см. Неfele, Consiliengeschichte, 1, 624—626.

2) К сожалению, внутренняя история этого собора дошла до нас в двух противоречивых редакциях: одна,—ее можно назвать афанасиевской,—сохранилась в двух его сочинениях: 1) Апологии против ариан и 2) истории ариан к монахам и состоит из трех посланий сардикийского собора в его никейской части; вторая в окружном послании, подписанном 73-мя восточными епископами, с которой нас знакомит 3-ий фрагмент Илария. Здесь мы встречаемся с одним из труднейших вопросов исторической критики. Если верить посланию восточных, то вся история борьбы евсевиан с Афанасием должна быть переработана в ином виде. Свидетельства и факты, приведенные в послании восточных, к сожалению, доселе не нашли себе надлежащей оценки науки. Между тем, стоя на чисто-исторической почве, нельзя привести никаких серьезных доказательств против фактической достоверности его. В самом деле, кто защищал Афанасия?—собор, созванный им

324

 

 

Задача собора, как определили ее в своем распоряжении императоры, заключалась в том, чтобы вновь пересмотреть все сделанные после никейского собора постановления, проверить все накопившиеся взаимные обвинения и постановить новое и справедливое решение 1). В качестве вселенского, сардикийский собор должен был представить высшую инстанцию в отношении к только что происходившим соборам в Антиохии и Риме и дать ο совершившихся на них фактах свое компетентное суждение. Но никейцы, в составе западных и египетских епископов, прибывшие в Сардику несколько ранее восточных и собравшиеся под председательством Осия кордубского, поняли эту задачу весьма своеобразно. Ни ο каком перерешении дела Афанасия и сосланных вместе с ним восточных никейцев, они не хотели и думать и с упорством, достойным более великого дела, вообразили, что все восточные епископы, явившиеся на собор, — евсевиевы приверженцы» 2), как называет их Афанасий, забывая, что Евсевия никомидийского тогда уже не было в живых, — отданы им на суд 3). Это предвзятое мнение ο задачах собора, выражавшее собой необыкновенное самомнение западных и сосланных восточных никейцев ο своем положении в церкви, нанесло непоправимый удар примирительным целям его и из собрания, составившегося с самыми благими

в Александрии из подчиненных ему епископов, и пресвитеры, явившиеся в Рим. Но при малейшем противоречии каждого из них Афанасий мог ежеминутно низложить и лишить общения. Папа Юлий и все западные знакомились с делом лишь чрез Афанасия и преданных ему лиц и в своей защите всегда опирались на эти показания александрийских пресвитеров. В послании же восточных мы имеем 73 подписи епископов из разных городов и провинций, при чем за исключением пяти лиц, участвовавших в мареотской комиссии, нет ни одного епископа, замешанного в каких-нибудь интригах против Афанасия. Зато в рядах их мы видим такие почтенные лица, как Василий анкирский или Дианий кесарийский. Поэтому мы считаем себя в праве в основу рассказа о происходившем на соборе в Сардике положить это послание восточных. Нечего и говорить, что церковные историки V-го века излагают все это дело словами Афанасия.

1) Hilar. fr. II. Migne, lat. s., t. 10, c. 641.

2) Apol. c. arian, 36. Migne, gr. s., t. 25, c. 309.

3) Athan. ibid.: «позвали мы на суд сообщников Евсевия, но они убоялись суда». Ср. послание сардикийского собора: «убоялись явиться на суд», ibid., 44. Migne, ibid., c. 325 и мн. др.

325

 

 

намерениями, образовало два отдельные собора, занимавшиеся только взаимными препирательствами. Восточные были поражены, когда, придя в Сардику, увидели, что Афанасий, Маркелл и все «преступники», изгнанные на основании постановления антиохийского собора, занимают храм и мирно беседуют с Осием и Протогеном сардикийским 1). Правильно понимая задачу собора, они потребовали, чтобы осужденные были удалены из собрания и дело их вновь пересмотрено, потому что нельзя же в самом деле допустить, чтобы обвиняемые вместе с тем оказались бы и судьями в своих собственных делах. Несмотря на многократные и усиленные просьбы восточных, Осий и Протоген, неизвестно по какой причине, отказали им, и они вынуждены были собираться и отдельно. Без сомнения, из всех обвинений, возведенных на Афанасия, самым важнейшим было следствие, произведенное в Марете. Из шести лиц, составлявших следственную комиссию, пять было на лицо. Восточные предложили западным избрать из своей среды также пять делегатов и отправить их в Египет и там, на месте, где совершены самые преступления, вновь все переисследовать. Если, писали восточные, окажется ложным то, что объявлено соборно, то мы сами себя осудим, не обращаясь ни к императору, ни к собору, ни к какому-нибудь епископу. Надо быть хорошо убежденным в правоте своего дела, чтобы выступить с таким открытым предложением, которое, по-видимому, могло один раз навсегда положить конец одному из самых крупнейших недоразумений, тем не менее, и в этом восточным было отказано. Но ничто так не возмущало восточных епископов, как попытка, сделанная западными, рассматривать их, как подсудимых. Слыхано ли когда-нибудь такое нарушение древнего обычая, чтобы постановленное восточными епископами вновь пересматривалось и проверялось западными! Когда собор римский осудил Новата, Савеллия и Валентина, восточные беспрекословно приняли это решение; равным об-

1) Все дальнейшее изложение событий на сардикийском соборе основано на fr. III Илария, содержащем в себе послание восточных епископов (Migne, lat. s., t. 10, cc. 658-678).

326

 

 

разом, и с постановлением, сделанным ο Павле самосатском на Востоке, согласилась вся церковь. Да и вообще, возможно ли такое переисследование в Сардике, городе, удаленном от места происшествий, когда очень многие из обвинителей, свидетелей и судей уже умерли? Несмотря на долгие переговоры и просьбы, дело не только не близилось к примирению, а напротив, еще более обострялось. Со стороны западных послышались угрозы, что если восточные не вступят в общение с ними, то их насильно принудят к этому, обратившись к помощи государственной власти. Тогда они окончательно оставили Сардику и, оставшись на пути в Филиппополе, подвергли низложению семь епископов, начиная с Афанасия и кончая Юлием. Юлия они осудили, как первоначальника и вождя всего зла, который первый вопреки церковным правилам отверг дверь общения осужденным и имел дерзость поддерживать Афанасия. Отсюда же они обратились с апелляцией по поводу сардикийских событий ко всей церкви, присоединив к ней четвертую антиохийскую формулу, как изложение своей веры 1).

Собор западных в свою очередь пересмотрел вновь все обвинения, представленные против восточных изгнанников 2), оправдал их, постановил воз-

1) Socr. H. E., II, 20. Формулу см. Hilarius, fr. III, cit. loc.

2) Собор восточных епископов в своем окружном послании также изложил ряд обвинений, направленных против главных защитников никейского символа — Маркелла анкирского, Афанасия, Павла константинопольского, Лукия андрианопольского и Асклепы газского. О Mapкелле восточные могут говорить только с негодованием: его заблуждение настолько ясно, его учение так богохульно, что общение с ним Афанасия и западных никейцев—является в их глазах ничем не оправдываемым нарушением канонических правил и ясным признаком не правоверия защитников его. И осуждение его не было каким-либо секретным фактом: оно состоялось на соборе епископов, и акты его доселе сохраняются в константинопольском архиве. И сам Афанасий? не заслуживает ли он строжайшего наказания? Он опозорил священные тайны, сокрушил сосуд, посвященный Богу и Христу, разрушил алтарь, низверг священническое седалище и самую базилику. Он обвинен был в несправедливости, насилии, убийстве и даже умерщвлении епископов. В дни св. Пасхи, призвавши на помощь префекта и комитов сторонники Афанасия заключили некоторых под стражу, других же подвергли ранам и бичам и даже пыткам, чтобы заставить их войти в общение с Афанасием. Так, не собственным влиянием, a при помощи полиции и иудеев, посредством темниц, ран

327

 

 

вратить им обратно кафедры, осудил девять епископов восточных, среди которых значатся, между про-

 

и разных пыток Афанасий старался принудить к общению с собой против воли людей, не хотевших этого. И при своем возвращении из ссылки на всем своем пути он низлагал еиископов, восстановлял осужденных, одних привлекал к себе обещанием епископства, других рукополагая из неверных (т. е. только что обратившихся в христианство), в то время, как на этих кафедрах пребывали здравыми свои епископы. И александрийскую церковь он занял посредством насилия, убийства и войны: поставленного собором епископа (Григория), мужа святого, встретил, как врага, при помощи язычников сжег храм и разрушил алтарь и тайно скрылся из города Hil. fr., III. Migne, lat. s, t. 10, c. 663—665). Веем известны рассказы Афанасия о насилиях, происходивших в Александрии каждый раз, как только приходилось вводить сюда заместителя его по кафедре. Описывая вступление в Александрию Григория, при помощи вновь назначенного епарха Филастрия, Афанасий рисует такую картину: «храм и святая крещальня объемлются пламенем...., святые и непорочные девы обнажаются и терпят непозволительные поступки…, монашествующие была затоптаны ногами и умирали; в одних бросали свинцовыми кружками, других убивали мечами и дрекольем, другие были изранены и избиты... A на святой трапезе какое совершалось нечестие и беззаконие! приносили в жертву птиц, жгли сосновую кору, восхваляли своих идолов... Богоубийцы иудеи и безбожные язычники, без опасения входя в св. крещальню, обнажались там, делали и говорили такие мерзости, которые стыдно и пересказывать,—и все это происходило в самую четыредесятницу, около Пасхи (Apol. encycl. 2. 3. Migne, gr. s., t. 25, cс. 225—229. Ср. рассказ o вступлении Григория—de fuga, 6. 7. Migne, ibid., cc. 652. 653).—Без сомнения, все эти рассказы преувеличены, но в них есть своя историческая правда. Борьба христианства, с одной стороны, язычества и иудейства, с другой, в IV-м веке еще не закончилась; она с поверхности жbзyи перешла в глубь ее и отразилась в обычном обиходе жизни. Соперничество епископов, изгнания и возвращения их подогревали фанатизм массы и те ужасы, которые объясняются воспылавшими страстями толпы, нередко использовались в полемических интересах спорившими партиями. Что касается в частности до обвинений, предъявленных к Афанасию восточными епископами, то по крайней мере одно место из них подтверждается из независимых источников. Сократ (H. E. II, 24) и Созомен (H. E., III, 24), рассказывая о возвращении Афанасия после сардикийского собора, единогласно замечают, что епископов с арианским образом мыслей он низлагал, и на места их рукополагал своих приверженцев, и это он делал «в городах нисколько ему не принадлежавших». Религиозный фанатизм охватывал собой не только толпы язычников и иудеев, но и само христианское общество и его церковных представителей. И если нет ничего невероятного в том, что Афанасий приказал сжечь храм и разрушить алтарь, как оскверненный еретиком Григорием, то тем менее подлежат сомнению известия, сообщаемые восточными о Павле константинопольском и Лукии адрианопольском. Первый из них, прибывши из ссылки, раздел пресвитеров и, повесив им на

328

 

 

чим, Феодор ираклийский, Стефан антиохийский, Акакий кесарийский, Георгий лаодикийский, хотя последний не присутствовал на соборе, Патрофил скифопольский, Урзакий и Валент 1), и занялся вопросом ο вере.

О каком то вероизложении, составленном на сардикийском соборе и пользовавшемся большой популярностью на востоке в качестве скандала, позорившего этот собор, намекает уже Афанасий в своем послании к антиохийцам 362 г. «Объявляемый же некоторыми лист, будто написанный ο вере на сардикийском соборе, запретите вовсе читать или ссылаться на него — потому, что собор не определил ничего такого. Хотя некоторые под видом того, что изложение веры никейского собора недостаточно, желали писать ο вере и усиленно покушались на это, однако же св. собор, сошедшийся в Сардике, вознегодовал на то и определил не писать больше ο вере, но довольствоваться верою, исповеданною отцами в Никее» 2). Но из других источников мы знаем, что эта попытка не ограничилась одним намерением, но осуществилась на деле. Феодорит приводит самое это вероизложение в заключение сообщаемого им послания сардикийского собора 3), и Созомен знакомит нас и с обстоятельствами происхождения его. «Они (сардикийские отцы), — рассказывает он, — написали ко всем епископам, чтобы последние подтвердили их определения и согласовались с ними в вере, для чего присоединили и иное изложение веры, пространнее никейского, но заключавшее в себе тот же смысл». Именно: Осий и Протоген, игравшие главную роль на соборе, опасаясь, как бы некоторые не подумали, что они искажают никейские определения, писали Юлию и свидетельствовали, что они признают эти определения несомненными, но для большей ясности распространяют

шею освященный хлеб, нагими выставил их на площадь для публичного поругания, a второе—евхаристию, совершенную еретическими священниками, приказал бросить собакам (Hil. fr. III. Migne, ibid., c. 665). Все эти факты лишь усиливали взаимное озлобление.

1) Athanas, apol. c. arian., с 36—51; Socr., II, 20. 22; Soz., III, 11. 12; Theodor., II. 8.

2) Tom. ad ant. 5. Migne, gr. s., t. 26, c, 800.

3) H. E., II, 8.

329

 

 

те же мысли, чтобы единомышленники Ария, злоупотребляя краткостью изложения, не могли увлекать неопытных к принятию этих мыслей в нелепом смысле 1). Эти сообщения обоих историков неожиданно подтвердились открытием почти всех актов сардикийского собора в латинском переводе, сделанном Маффеем в веронской библиотеке и напечатанном у Манси 2). Здесь между другими документами находится в полном виде и то письмо Осия и Протогена к папе Юлию, краткое содержание которого дает Созомен. Гефеле, на основании слов Афанасия, заключает, что предложение Осия и Протогена было отвергнуто собором 3). Однако, свидетельство александрийского епископа, принявшего с 362-го года примирительный тон, носит на себе, несомненно, дипломатический характер. Феодорит и Созомен ясно говорят ο всеобщем опубликовании его от имени сардикийского собора.

Вероизложение, изданное сардикийским собором 4) представляет собой фактическое подтверждение того истолкования никейского символа, какого держалось все старшее поколение его защитников. Оно исповедует только «одну ипостась Отца и Сына, которую еретики называют сущностью (!)», и если кто спросит, что есть ипостась Сына, то мы исповедуем, что она та же самая и одна (αὐτὴ ἦν ἡ μόνη) ипостась, что и в Отце». Одна ипостась в Божестве, — это основной тезис вероизложения, доказываемый всевозможными способами. Никакое разделение и разномыслие между Отцом и Сыном недопустимо. Сущий всегда Логос не мог иметь начала. Ему невозможно не существовать всегда, так как Бог бесконечен. Никто не отвергает, что Отец больше Сына, но не по отлучению ипостаси или какому-нибудь различию, а потому, что самое имя Отца более имени Сына, и богохульно и превратно потому толкование слов Сына «Я и Отец одно» в том смысле, что Он имел согласие и единомыслие с Отцом. «Все мы члены все-

1) H. E., III, 12.

2) Consil. coll., VI, p. 1209.

3) Consiliengeschichte, I, 643. 644.

4) У Феодорита, II, 8; латинский перевод y Mansi, VII, p. 1215 sqq.

330

 

 

ленской церкви отвергли это безумие и жалкое мнение их». Учение восточных ο трех «различных и раздельных» ипостасях отвергнуто, и на место их поставлена одна ипостась. Единомышленников Ария она едва-ли могла успокоить собой.

Собор западных в Сардике смотрел на себя, как на единственно правильный и законный, и потому в лице двух епископов отправил посольство к Констанцию с просьбой утвердить постановления 1). Момент для посольства был выбран очень важный. Не имевший намерения из-за церковных распрей заводить ссору со своим западным братом, которая могла бы повлечь за собой политическую опасность, Констанций склонился к удовлетворению требований никейского Запада. Вероятно, Стефан, епископ Антиохии, куда прибыло посольство, только что осужденный в Сардике, грубо отнесся к нему 2). Разгневанный Констанций решился пожертвовать одним епископом ради мира, приказал составить собор, низложить его и дать ответ посольству. Таким ответом и явилось новое изложение веры, известное в науке под именем: ἒκτεσς μακρόστιχος, т. е. — многострочное изложение веры 3). Оно представляет собой прямой ответ на вероизложение, изданное в Сардике и имеет в виду полемику с ним. Вопреки обвинению западных, что они учат ο трех отдельных ипостасях, как трех богах, они отвечают, что согласно Писанию признают Отца, Сына и св. Духа, как три самостоятельно существующие бытия (τρία πρᾶγματα) и три Лица, но не проповедуют трех богов и не отлучают Сына от Отца, вымышляя какое-либо пространство и расстояние, телесно разъединяющие их и даже мысленно не допускают никакого хронологического промежутка между бытием Отца и Сына. Но они решительно отвергают утверждающих, что Отец, Сын и св. Дух—одно Лицо, что Сын рожден не по хотению и произволению Отца, a по какой-то необходимости, что Он так же

1) Athan. hist, ar., c. 20. Migne, gr. s., t. 25, c. 716. Theod. H. E., II, 8.

2) О сообщаемом Афанасием и Феодоритом скандале см. выше.

3) Athan.de synod. 26. Migne, gr. s., t. 26, c. 728 sqq; Socr. H. E., II, 19; кратко y Soz., III, 11.

331

 

 

безначален и не рожден, как и Отец, потому что никто не может быть назван Сыном собезначального и нерожденного. Но в виду примирительных тенденций Констанция, восточные делают несколько шагов навстречу никейского собора. Сын признается «Богом по природе совершенным и истинным», подобным во всем Отцу (τῷ πατρί κατὰ πάντα ὅμοιος), имеющим одно с Ним достоинство Божества и совершенное согласие царства, и вместо: три ипостаси—более доступное западной мысли выражение: три лица. Но в общем догматическая позиция Востока остается та же самая. С особенной подробностью восточные епископы разъясняют в этом новом изложении все ту же мысль ο различии и самостоятельности Лиц св. Троицы, ο подчиненности Сына Отцу, более резко нападая на Маркелла и его ученика Фотина, которого они называют в насмешку Скотивым 1), сливающих три ипостаси, под которыми нужно разуметь никейцев.

Таким образом, предполагаемый вселенский собор обманул возлагавшияся на него ожидания, в догматическом отношении он не привел ни к какому результату, практически лишь усилив личное раздражение епископов обеих церквей. Поменявшиеся анафемами на главных своих деятелей, восточная и западная церкви стояли теперь почти в формальном разделении, взаимно подозревая одна другую в канонических на-рушениях и догматических заблуждениях. «После этого собора, — говорит об этом времени Созомен, — те и другие, т. е., восточные и западные епископы, уже не смешивались между собою и не сообщались, как единоверные; западные простирали свои пределы до Фракии, а восточные до Иллирии, и церкви, чего следовало ожидать, возмущаемы были раздором и взаимными наветами» 2). Но, к счастью, этот формальный раскол продолжался не долго. Констанс, по требованию которого был созван собор в Сардике, вовсе не желал, чтобы дело, начатое по его инициативе, осталось без всяких

1) Φώτινος от слова: φῶς=свет; σκοτεῖνος от слова: σκοτος= тьма, мрак.

2) H. E., III, 13.

332

 

 

осязательных последствий. Постановления, сделанные в Сардике, он решился поддержать в случае надобности даже оружием и, видя неудачу соборного посольства, отправил энергичное заявление к Констанцию—или возвратить Афанасия и никейцев или готовиться к войне с ним 1). Но война с западным братом была немыслима для Констанция; как раз в это именно время он должен был собирать войска на восточной границе для защиты от персов 2). Скрепя сердце, он подчинился требованию брата и вызвал Афанасия из ссылки, который только после третьего приглашения решился покинуть Запад. В Александрию он прибыл 23-го ноября 346 года, а за ним опять явились на Восток Павел константинопольский и Маркелл. Еще раз естественное течение церковных дел было искусственно прервано вмешательством государственной власти! Еще раз все результаты долговременной борьбы партий были искусственно сведены к нулю!

 3. После сардикийского собора и вторичного возвращения сосланных никейцев на свои кафедры в церковных делах Востока и Запада настало на некоторое время затишье. Долгие споры, не приводившие ни к какому концу, постоянные соборы, остававшиеся без всяких результатов, утомили всех. И защитники и противники никейского учения одинаково нуждались в отдыхе, которого требовала их истощенная энергия, и теперь охотно готовы были воспользоваться искусственным перерывом борьбы, возникшим по мановению государственной власти. Но это внешнее затишье отнюдь не обозначало собой внутреннего умиротворения церкви. Спорный вопрос все еще оставался в том же положении, в каком он был и в начале борьбы, не подвинувшись ни на шаг к своему решению, несмотря на все соборы. Точно также и спорящие стороны по-прежнему были убеждены в взаимном неправомыслии, подозревали друг друга в тайном еретичестве и, сохраняя наружный мир, в глубине души с трудом переносили наличный порядок вещей. Никейцы были недо-

1) Socr. H. E., II, 22; Soz. H. E., III, 20; Philost, III, 12.

2) Gwatkin, Stud. of ar, s. 131.

333

 

 

вольны уже тем, что постановления сардикийского собора, которому они обязаны были своим восстановлением, не были проведены на Востоке полностью. Правда, они получили кафедры свои обратно, но их противники, низложенные в Сардике, не были изгнаны, продолжали занимать свои места и считать себя законными епископами. Еще большее недовольство царило в рядах реакции: ведь, возвращение никейцев опять уничтожало все достигнутые ею успехи и, кроме того, как обязанное воздействию западных епископов, оно морально принижало церковный Восток пред Западным. При таких условиях борьба готова была вспыхнуть в каждый момент с прежней силой, и только страх пред государственной властью, да практическая невозможность вести борьбу без правительственной помощи невольно заставляли стороны держаться пока выжидательного положения. Занятый войной с персами, а потом подавлением бунта внутри империи, Констанций весьма дорожил установившимся в церковных делах равновесием, и тот дорого поплатился бы, кто первый рискнул бы нарушить это равновесие.

К началу 50-х годов все политические затруднения, отвлекавшие внимание Констанция от церковных дел, блистательно стали разрешаться в его пользу. В 350-м году был убит Констанс заговорщиками, подосланными полководцем Максенцием, а затем в 353 году покончил свою жизнь самоубийством и сам Максенций, потерявший надежду достигнуть победы в войне с Констанцием 1). Констанций сделался единственным правителем всех областей империи, принял на себя титул αίώνιος βασιλεύς— вечного царя и теперь беспрепятственно мог проводить ту религиозную политику, к какой влекли его и личные склонности и нужды империи. Всегда недолюбливавший никейцев, он после сардикийского собора согласился на возвращение их только из боязни войны с братом, и потому на восточных защитников единосущия должен был смотреть, как на постоянный и живой памятник своего личного

1) Schiller, Gesch. d. röm. Kaiserzeit, II, ss. 241—256.

334

 

 

унижения. С другой стороны, и ближайшие нужды империи говорили за политику против никейцев и в пользу реакции. Из двух споривших между собой течений богословской мысли — никейского и консервативного — последнее для внешнего политического взгляда давало в себе большие гарантия за то, что на нем можно объединить всю церковь. Это направление было очень податливое, склонное ко всевозможным уступкам и компромиссам, выражавшее свои воззрения в широких формулах, на которых, по-видимому, скорее могли сойтись все непритязательные люди, желавшие церковного мира. В сравнении с деятелями этого направления никейцы с их упорною привязанностью к одному, почти уже забытому, символу являлись какими-то упорными фанатиками, возмутителями мира, жертвующими всем ради своего торжества. Поэтому, в трудной задаче, представшей Констанцию после подчинения западных областей, — задаче соединить в церковном отношении обе разрозненные половины своей империи, — он мог только следовать за реакцией, как таким течением, которое казалось наиболее пригодным для примирения церкви. — На тот же путь в церковной политике толкало императора, наконец, и влияние окружающих его придворных епископов. За время, протекшее от начала споров до 50-х годов IV в. состав руководящей партии противников никейского собора значительно изменился: сошли со сцены такие даровитые и непримиримые враги его, как Евсевий никомидийский и Феогнис никейский; но от этой перемены никейцы не только ничего не выиграли, а скорее многое потеряли. Вместо Евсевия и Феогниса, — людей, дороживших по своему интересами веры и церкви и сторонившихся от слишком грубых мер в борьбе с никейцами, во главе реакции теперь встали лица, не имевшие за собой ни доброго прошлого, ни морального авторитета в церкви, готовые менять свои убеждения при всяком повороте политики, — придворные карьеристы, — вся сила которых заключалась в случайных связях при дворе и во влиянии на императора. Новые вожди внесли и новые приемы борьбы с никейцами: если ранее обвинениям,

335

 

 

выставляемым против защитников единосущия, старались все-таки придать законный вид и толк, то теперь—наоборот: открытый обман и грубое насилие становятся главнейшими средствами для поражения противников и удержания за собой власти в церкви. — Проводниками такого рода политики явились, помимо некоторых восточных епископов, как, напр., Акакие кесарийского или Евдоксия антиохийского, главным образом два западных епископа—Урзакий и Валент. Нравственный облик этих новых руководителей реакции достаточно открывается уже из их биографии. Непосредственные ученики Ария, ознакомившиеся с его учением во время ссылки его в Иллирию 1), Урзакий и Валент еще будучи пресвитерами подпали анафеме за ревностное распространение арианства 2), но потом какими-то путями сумели достичь епископского сана, заняв две незначительные кафедры на северо-восточной окраине западной церкви: Урзакий в Сингидуне, в верхней Мисии, a Валент в г. Мурсе, в Паннонии. С первых же годов своего епископства они приняли живое участие во всех главнейших событиях, развившихся после никейского собора, — так мы встречаем их на соборе в Тире 3), осудившем Афанасия, затем в составе комиссии, посланной этим собором в Мареот для исследования обвинений на Афанасия на месте 4), и, наконец, в числе тех немногих епископов, которые решились открыто оклеветать Афанасия пред Константином Великим, обвинил его в угрозе задержать подвоз хлеба в столицу 5). Упорная ненависть к александрийскому епископу, быть может унаследованная ими от своего учителя, окончательно дискредитировала их в глазах Запада, твердо державшего сторону Афанасия, и собор западных епископов в Сардике снова подверг их анафеме, презрительно назвавши их в своем послании

l) Philost. suppl. Migne, gr. s, LXV, c. 624; Ср. Ath. epist. ad ep. aeg. et. lib., 7. Migne, gr. s., t. 25, c, 553.

2) Athan, ibid.

3) Ath. ap. c. ar. 72. Migne, ibid., e. 377.

4) Ath., ibid.

5) Ath. c. ar.,86. 87. Migne, ibid., c. 401—408.

336

 

 

«безбожными и неопытными юнцами» 1). Но y этих юнцов была неистощимая энергия и редкое уменье прилаживаться к господствующим настроениям; опасаясь совсем лишиться кафедр при усилившемся на Западе течении в пользу никейцев, Урзакий и Валент после сардикийского собора принесли повинную, открыто признались в своих клеветах на Афанасия и осудили арианство 2), но когда после смерти Констанса восточные реакционеры вновь почувствовали под собой твердую почву и двор Констанция явно стал склоняться к анти-никейской политике, они сбросили с себя на время одетую маску и перешли в лагерь противников единосущия. Обстоятельства им благоприятствовали. Констанций, лично взявший на себя руководство в борьбе с бунтовщиком Максенцием, с 350-го года перенес свой двор на Запад, как раз в те пределы, где находились кафедральные города Урзакия и Валента. Оба епископа не замедлили явиться ко двору и здесь, благодаря своей тактике и находчивости, скоро заняли влиятельное положение. Один счастливый случай помог Валенту произвести на императора сильное впечатление: 28 сентября 351-го года войска Констанция настигли Максенция около Мурсы, в которой епископствовал Валент, и вступили с ними в первую значительную битву; опасаясь исхода битвы, император удалился в загородную церковь на молитву и с тревогой ждал вестей с поля битвы. Воспользовавшись этим, Валент без ведома Констанция поставил цепь вестников от места сражения, первый сумел узнать ο поражении Максенция и сообщить ο нем императору. На вопрос изумленного Констанция, откуда он знает это, беззастенчивый епископ смело ответил, что ангел небесный открыл ему эту радостную весть. Император поверил, совсем отдался влиянию Валента и с тех пор любил повторять, что достоинствам Валента, a не силе войск он обязан своим успехом 3). — За Урзакием и Валентом, укрепившими свое положение при дворе, потянулись сюда восточные противники никей-

1) Hilar. fr. II. Migne, lat s., t. 10, c. 641.

2) Hilar. ibid. Migne, ibid., c. 647, 618.

3) Sulp. Sev. II, 38, Corp. script eccles. lat. s, I, pp. 91. 92.

337

 

 

цев: Акакий кесарийский, Георгий александрийский, Евдоксий германикийский, Феодор гераклитский, Марк арефузский, Василий анкирский 1) и др., и таким образом, при западном лагере Констанция скоро сформировалась боевая партия, ждавшая только удобного момента, чтобы обрушиться на никейцев.

Борьба с никейским учением опять же началась с того, с чего она начиналась и ранее, т. е. с изгнания принимавших его епископов. Еще прежде чем Констанций сделался единодержавным государем римской империи, на Востоке уже сумели оценить политическое значение того факта, как смерть Констанса, покровителя никейцев. Маркелл и другие никейцы были изгнаны отсюда и на соборе восточных епископов в Сирмии, составившемся в 351 году при лагере Констанция, издано было новое вероизложение, известное под именем первой сирмийской формулы 2), которое открыто проводило субординационизм в учении ο Сыне и резко осуждало учение Маркелла, оправданного было в Сардике. Восток, таким образом, быстро очистился от никейцев и снова возвратился на свою прежнюю догматическую позицию. Оставался незатронутым здесь пока один только Афанасий, но это потому, что, во-первых, его безопасность была гарантирована нарочными распоряжениями императора, а во-вторых, на этот раз Афанасию готовился более сильный удар. Осуждение его теперь хотели провести по всей церкви, не на Востоке только, но и на Западе. Прошлая борьба с никейцами ясно показала, что пока Запад не примкнет к осуждению никейцев, все попытки сломить их церковный авторитет останутся безуспешными. Поэтому, лишь только западные области признали власть Констанция, противники никейцев поспешили перенести сюда свои операции и сделали Запад ареной новой борьбы с ними. Западные епископы совсем не были подготовлены к штурму, столь неожиданно разразившемуся над их головами. Находясь вдали от событий, совершавшихся

1) Socr. II, 29 Ср. Soz. IV, 6; Sulp. Sev. ibid.

2) Athan. de synod., c. 27. Migne, gr. s., t. 26, cc. 736—740. Socr. H. E., II, 30; Soz. H. E., IV, 6.

338

 

 

на Востоке, знакомые с ними только понаслышке, они мало постигали внутреннее их значение, да и не видели пока в этом нужды. Разделяя общее всему Западу предубеждение против восточных противников никейского собора, они хотели неизменно держаться составленного в Никее символа, видя в нем оплот против арианства, но положительный смысл его им был недоступен, да и жизненных интересов они не связывали с ним. Из восточных защитников никейского символа на Западе наиболее популярно было имя Афанасия, однако, вследствие отдаленности своей от Александрии, западные епископы не были в состоянии проверить все возводимые на Афанасия обвинения и оправдывали его более, как непоколебимого борца за веру, сливая дело его почти до безразличия с вопросом ο вере. Быстрый натиск соединенных сил императора и придворных епископов не дал им времени обдуманно разобраться в предъявленных к ним требованиях и выработать общую программу деятельности, — и все они, за малыми исключениями, уступили реакции. В первый раз западным епископам пришлось столкнуться с восточными вопросами на небольшом собрании в Арелате, происходившем в 353-м году, вскоре же после поражения Максенция. От западных здесь категорически потребовали осуждения Афанасия, которого обвиняли теперь в тяжких политических преступлениях, при чем обвинителем был сам император. Утверждали, что Афа-насий восстановлял против Констанция его умершего западного брата и поддерживал сношения с бунтовщиком Максенцием 1), являясь, таким образом, прямым врагом своего законного государя. Так как на лицо не было ни обвиняемого, ни его представителей, то и проверить обвинение было невозможно; оставить же его без внимания оказывалось неудобным в виду личности обвинителя. Подозревая, что в жалобах на Афанасия не все обстоит чисто, западные епископы сделали было попытку перенести дело на догматическую почву и сначала предложили обсудить вопрос ο вере, а потом об

1) Athan. apol. ad imper. Const., n. 6—13. Migne, gr. s., t. 25, col. 601—612.

339

 

 

Афанасии. Но им строго было заявлено, что всякие рассуждения ο вере излишни и не относятся к задачам собора 1). Таким образом, дело Афанасия было резко разграничено от вопросов догматических, и это разграничение оказалось той ловко рассчитанной ловушкой, в которую попались все западные. Один только Павлин трирский не хотел согласиться на осуждение Афанасия, не выслушав предварительно его объяснений, и был тотчас же сослан в Фригию 2). Все же прочие члены собора, в том числе и оба епископа, присланные папой Ливерием, подписали его осуждение. Первый шаг к проведению осуждения Афанасия и на Западе сделан был, следовательно, легко и быстро. Но арелатское собрание, составившееся случайно при дворе Констанция, было слишком ничтожно по числу своих членов, чтобы решение его получило авторитетное значение для всего Запада. Протест раздался прежде всего со стороны папы, который крайне был раздосадован податливым поведением своих легатов 3) и прислал новое посольство к Констанцию с просьбой обсудить дело на общем соборе 4). К папе примкнули другие видимые епископы Запада: Люцифер калабрийский, Евсевий верчельский и Дионисий миланский, также заявившие желание ο созвании собора 5). Констанций, рассчитывая добиться осуждения Афанасия на большом соборе, уступил общим требованиям, и новый собор состоялся в 355 году в Медиолане, куда император перенес теперь свой лагерь. Собралось, однако, немного западных епископов, не более 30—40, и притом в числе их находилось и несколько восточных 6). Западные явились на собор с

1) Sulpic. Sev. Chron. II, 39, cit. op. p. 92

2) Ibid.

3) см. письма его к Осию кордубскому и Цецициану сполетскому. Hil. fr. VI, 2. Migne, lat. s., t. 10, c. 688.

4) Письмо см. Hil. fr. VI, Migne, lat. s., t. 10, c. 686 sqq.

5) Sulp. Sev. ibid.

6) Сведения o числе членов медиоланского собора очень противоречивы. Сократ (H. E., II, 26) и Созомен (H. E., IV, 12) определяют число всех епископов, присутствовавших на этом соборе круглой цифрой 300. В последнее время эта цифра подверглась серьезным подозрениям. Уже из письма Констанция к Евсевию верчельскому, в котором он требует немедленного прибытия его на собор, видно, что только немно-

340

 

 

твердым намерением защитить дело веры и Афанасия, но, несмотря на свою многочисленность, не достигли ни малейшего успеха. Руководители собора, Урзакий и Валент воспользовались уже испытанным в Арелате приемом и резко отделили догматические вопросы от осуждения Афанасия. Членам собора опять было строго запрещено поднимать речи ο вере, и когда один из них, Дионисий миланский, по предложению Евсевия верчельского, стал было подписывать никейский символ, Валент насильно вырвал его из рук Дионисия, сказавши: «этого никогда не будет» 1), а затем и самые заседания собора перенесены были из храма во дворец. Император взял теперь на себя непосредственное наблюдение за соборными занятиями, и сначала следил за ними, сидя за занавеской, но когда на соборе вместо осуждения Афанасия раздались обличения на его обвинителей, Валента и Урзакия, Констанций не выдержал, отбросил занавес и, войдя в залу заседания, грозно заявил отцам: «я сам обвиняю Афанасия, и ради меня вы должны верить Валенту» 2). Напрасно члены собора упрашивали проверить обвинения на Афанасия и заявили ο противоканоничности заочного его осуждения, — «моя воля—вот канон для вас», — ответил император и под угрозою немедленной ссылки и даже смерти потребо-

гие епископы из отдельных провинций прибыли в Медиолан (Mansi, Cons. coll., III, 238: pauci de singulis provinciis venientes). Кроне того, Бароний в своих Annales сообщает древний список, содержащий подписи членов медиоланского собора и найденный им в архиве именно верчельской церкви, сомневаться в подлинности которого нет никаких оснований. В нем значится только 30 епископов (Annales eccles., 4 t. Laucae, 1739, p. 541. 542) и среди них много восточных: Урзавий, Валент, Григорий алекс., Леонтий антиох., Акакий кесарийский, Евстафий севаст. (кафедры не названы). Но список обозначает только тех, которые подписались под обвинением Афанасия, и не обнимает всех членов собора. В нем не значится ни самого Евсевия верчельск., ни Дионисия миланск., ни Люцифера и Илария пуатьеск. Из восточных нет Евдоксия германикийского, если только он не скрывается под искаженных именем Eustomi’a, передатчика письма. (Ср. Krüger. Lucifer Bischof  v. Galabris, Leipzig, 1886 r., s. 14). Таким образом и на список Барония полагаться нельзя.

1) Hilar. ad Const. стр. l. Migne, lat. s., t. 10, cc. 562. 563.

2) Lucifer. Calabr., moriend. p. 285, 28 sqq., p. 291, 19 tgg. (ed; Hartei, Ср. Ath. hist, ar. 76. Migne, gr. s., t. 25, c. 785).

341

 

 

вал признания Афанасия виновным 1). Весь собор, за исключением только трех епископов, уступил, подписал осуждение Афанасия и восстановил общение с восточными епископами, прерванное в Сардике. Согласившиеся на осуждение Афанасия, члены были распущены по домам, а три, заявившие протест, — Люцифер калабрийский, Евсевий верчельский и Дионисий миланский, — отправлены в изгнание на Восток 2). Та же мера принуждения применена была и к тем западным епископам, которые, предвидя исход собора, не явились на заседания его. Осий Кордубский, продолжавший требовать свободного собора, был задержан под арестом в Сирмии и сослан в Германикию 3), Иларий пуатьеский изгнан во Фригию 4), a папа Ливерий после того, как будучи вызван ко двору, не поддался личным убеждениям Констанция, должен был по приказанию царя оставить Рим и удалиться во Фракию 5). Оппозиция Запада была сломлена: все сторонники Афанасия подпали изгнанию, прочие же епископы формально согласились на осуждение его и вступили в общение с его противниками. Теперь дошла очередь и до Афанасия. 6-го января 356 года по распоряжению Констанция александрийский военачальник Сириан собрал в Александрию все легионы Египта и Ливии и в ночь на 9-ое января оцепил ими церковь Феоны, в которой Афанасий совершал всенощное бдение. Воины разломали двери храма и ворвались в церковь, чтобы схватить епископа, но народ, собравшийся во множестве на богослужение, возмутился этим грубым насилием, В церкви поднялись шум и борьба: одни из воинов взялись за оружие, другие бросились грабить церковь. Афанасий сидел на своей епископской кафедре и сначала увещевал народ к молитве, но затем, видя общее смятение, приказал всем присутствовавшим расходиться по домам и вместе с ними сам незаметно

1) Ath. hist. ar. 33. Migne, ibid., c. 732.

2) Hilar. fr. VI. Migne, lat. s., t. 10, c. 686 sqq.

3) Athan. hist. ar. 45. Migne, ibid., c. 748.

4) Историю ссылки Илария см. В обстоятельном сочинении В. Самуилова: «История арианства на латинском Западе». СПБ. стр. 21—22.

5) Theodr. H. E., II, 13.

342

 

 

вышел из храма. Солдаты обыскали всю церковь, осмотрели откровеннейшие места, опросили некоторых клириков под пыткой, но Афанасия не нашли 1). Разгневанный неудачей, Констанций издал приказ во что бы то ни стало достать Афанасия, но напрасно искали его по монастырям и пустыням Египта, — Афанасий как бы совсем исчез из глаз людских 2). Никто не мог указать его местопребывания, и только сам он, время от времени, давал знать ο своем существовании новыми полемическими сочинениями против арианства.

С удалением Афанасия борьба реакции против лиц никейского образа мыслей достигла полного торжества. Все защитники единосущия и на Западе и на Востоке были изгнаны со своих кафедр, осуждены и лишились непосредственного влияния на церковную жизнь. Громадное большинство восточных и западных епископов формально согласилось на это изгнание и фактически стало на сторону реакции. Почва для догматической победы над никейским символом теперь была уже вполне готова, — и вот, как знак и осуществление этой победы и явилась вторая сирмийская формула, изданная в 357 году 3), т. е. только год спустя после низложения Афанасия.

Происхождение этой формулы, получившей важное значение в истории анти-никейских движений, очень темно. Есть известие, что она составлена была Потамием лиссабонским, следовательно, вела свое происхождение с Запада 4). Несомненно, что она рассматривалась на собрании главнейших деятелей оппозиции, происходившем в Сирмии в указанном году при лагере Констанция, получила здесь общее одобрение епископов и императора и, затем, была разослана для подписки всем предстоятелям восточных и западных церквей под угрозою ссылки в случае отказа. — По своей форме она была

1) Athaa. de fuga, c. Migne, gr. s., t. 25, c. 652 sqq.

2) По Созомену (H. E. V, 6), Афанасий скрывался в Александрии y одной посвященной Богу девы, которая превосходила тогдашних жен столь великой красотой, что для видевших ее казалось чудом.

3) Текст формулы см. Athan. de synod.       28. Migne,       gr. s., t. 25, c. 740; Hilar. de syn. 11. Migne, lat. s., t. 10,           487. Socr. H. E., II,

4) Hilar. de synod.. 3. Migne, lat, s., t. 10,     c. 485.

343

 

 

собственно не символом, а так сказать догматическим манифестом, в законодательном порядке определявшим те пункты веры, которые одни только отныне и должны считаться обязательными для каждого члена церкви. Написанная в торжествующем диктаторском тоне, сирмийская формула начиналась довольно самоуверенным заявлением, что все вопросы ο вере теперь покончены, что в Сирмии, в присутствии Урзакия и Валента и прочих епископов, все верно разыскано, исследовано, и ничто не осталось в сомнении. Очевидно, сами издатели формулы смотрели на нее, как на завершительный результат всей предшествовавшей борьбы, как на такое изложение веры, которое должно оберечь мир церкви на будущие времена. На чем же сошлись сирмийские догматисты? «Оказалось несомненным, — говорилось в формуле, — что существует один Бог Отец и один единородный Сын Его, Господь наш Иисус Христос, рожденный от Него прежде веков… Все прочее согласно и не заключает никакого сомнения. — Но поелику некоторых и притом многих смущает вопрос о том, что по-римски называется субстанцией, а по-гречески оὐσία или, выражаясь яснее, вопрос об ὁμοούσιος и так называемом ὁμοιοὕσιος, то ο них не должно ни упоминать, ни проповедовать в церкви по той причине и основанию, что всех этих выражений нет в священных Писаниях, и что рассуждения ο них выше человеческого ума, ибо кто может изъяснить рождение Сына, ο котором написано: род Его кто исповесть? Ясно, что только Отец знает то, как Он родил Сына, и только Сын знает то, как Он родился от Отца. Нет никакого разногласия и в том, что Отец боле Сына, и никто не усомнится, что Отец боле честью, достоинством, божеством и самым именем Отца. И всякому известно сие вселенское верование, что (есть) два лица (persona)—Отец и Сын; Отец боле, а Сын покорен Отцу». Формула оканчивается, затем, несколькими общими тезисами ο воплощении и Духе Святом 1).

1) Эту богохульную формулу подписали папа Ливерий и Осий. Вопрос о так называемом падении Ливерия, то есть, вопрос о том, какую формулу он подписал, принадлежит, быть может, к числу наиболее

344

 

 

Изложенная сейчас формула справедливо считается

спорных вопросов, трудность которых, впрочем, более зависит от конфессиональных, чем исторических причин (См. Hefele, Consiliengeschichte, I, 792—812; Gwatkin, Stud. of arian., 192—194; Болотов, незаконченный ряд статей в Христ. Чтении 1891 г. I, 304—314; 434— 450; II, 61—78, 266—282; 386—394, где, между прочим, предложена обстоятельная критика теории Гефеле; Самуилов, Истор. ариан. на Западе, приложение Г, 10—17). Не желая входить ни в полемику, ни в мелкие подробности, отметим лишь главные факты. Несомненно, что Ливерий отправлен был в ссылку в Берию в августе 355 года под руководство Демофила, тамошнего епископа и, отчасти утомленный ссылкой, отчасти желая возвратить себе утраченную кафедру, осудил Афанасия и подписал какую-то сирмийскую формулу, отправил, вероятно, отсюда же три письма: а) к восточным епископам; б) к Урзакию, Валенту и Герминию и в) Викентию капуанскому, в которых он извещает об осуждении Афанасия, подписи под сирмийской формулой и полном примирении с восточными епископами, присоединяя просьбу о возвращении ему римской кафедры (Hilar. fr. 6). Под сирмийской формулой, какую подписал Лвверий, едва ли можно разуметь что-нибудь иное, кроме формулы 351 года, составленной по поводу осуждения Фотина в заключавшей в учении о Сыне резко выраженный субординационизм. И время подписи, во всяком случае до 357 года,—года возвращения Ливерия из ссылки,—и самый список епископов, приводимый Ливерием, где значатся Василий анкирский в Свльвав тарский, лучшие из восточных консерваторов, может указывать только на эту формулу. Но здесь встречается новое недоумение. Иларий формулу, подписанную Ливерием, называет perfidia ariana и самого Ливерия за подпись под ней называет отступником (apostata), между тем в сочинении о соборах, о первом сирмийском вероизложении он отзывается весьма благосклонно и комментирует ее в ортодоксальном смысле. Под perfidia ariana Иларий никоим образом не мог разуметь этого вероизложения. На помощь в этом затруднении приходит Филосторгий. Следя за хронологическим порядком событий, как они излагаются в выдержках y Фотия (Philost. IV, 2. 3), можно видеть, что папа Ливерий по своем возвращении из ссылки вынужден был подписать еще и этот манифест 357 г. (2-я сирм. формула), Во второй главе четвертой книги своей истории Филосторгий сообщает о назначении Юлиана в Галлию, a это было 5 Июля 356 года, и затем в 4-й главе продолжает: «сам Констанций проживал в Сирмии (1 Дек. 357, когда и издан сирмийский манифест—Gwatkin, append. II, 300), где по настоятельной просьбе римлян (вероятно, вследствие его собственных писем) вызвал из ссылки Ливерия: при этом случае Ливерий подписал приговор против единосущия и против Афанасия, да к тому же на бывшем тогда соборе привлек и епископа Осию». Приговор против единосущия и притом составленный на соборе,—здесь нельзя ничего видеть кроме рассмотренного сейчас сирмийского манифеста, как уже об этом свидетельствует и хронологический распорядок событий y Филосторгия. Что Осий подписался под этой формулой, видно из независимого сообщения Сократа (H. E. II. 31). Только эту формулу, названную в другом месте Иларием «богохульством Потапия и Осия», он мог отметить, как perfidia ariana, под которой подписался Ливерий.

345

 

 

заключительным моментом в прогрессивном развитии анти-никейской реакции. И действительно, в борьбе с никейским символом дальше второй сирмийской формулы идти было некуда. Эта формула официально уничтожала никейский символ, открыто отвергала веру в единосущие, принятую некогда всеми епископами, находя его лишенным боговдохновенного авторитета, осуждая его, как превышающую человеческий разум попытку проникнуть в тайны Божественной жизни. Взамен учения ο единосущии, т. е. ο полном равенстве, тожестве существа Отца и Сына, она ставила как раз противоположный тезис—учение ο подчинении Сына Отцу по божеству и чести, провозглашая старый, пережитый уже богословием, субординационизм. Но отказавшись от исследования вопроса ο существе Сына Божия сирмийская формула и этот субординационизм развивала в голых и общих фразах, предоставляя каждому определять их точный смысл по своему усмотрению. В этом отношении она являлась не исследованием веры, за какое выдавала себя, а дипломатической сделкой, рассчитанной на то, чтобы общностью фраз и отсутствием содержания привлечь к себе все борющиеся элементы. Поэтому, она задавалась задачей по существу дела невозможной; запрещая не только проповедование в церкви, но даже упоминание по вопросам ο сущности Второго Лица Св. Троицы, она хотела насильственно наложить оковы на богословскую пытливость, искусственно задержать догматическую мысль, возвратив ее к тому моменту, который она переросла. Спорных вопросов она не решала, a только замалчивала их. Естественно, что она не удовлетворила собой не только изгнанных защитников никейского собора, которые назвали ее богохульством Потамия 1), но и людей, боровшихся против никейского символа, значившихся в рядах его противников. Этой именно формулой и дан был толчок, повлекший за собой разложение оппозиционной партии и постепенное восстановление в церкви учения никейского.

1) Hilar. syn. ibid.

346

Правообладателям