привыкли все объяснять внешними фактами, крайне поверхностно понимая Юстинианову эпоху. События эти случились уже по смерти Феодоры († 548 г. 28 июня), известной покровительницы монофизитства (хотя начало спора падает еще на время ее жизни). Следовательно, смерть эта нисколько не изменила Юстиниана. Но едва ли не большим предостережением, с другой стороны, они являются для тех, которые с напускным глубокомыслием стараются все объяснить внутренними мотивами. В отношении к этой серии вопросов, последние стараются показать, что была внутренняя необходимость, которая и вызвала эти события. Но думается, что внутренних оснований здесь открыть невозможно. Личные факторы значат гораздо более, чем внутренние основания. И не мешает припомнить, что поднимая бурю своим эдиктом, Юстиниан, с его точки зрения, работал pro nihilo; дело уже было потеряно, потому что вся предшествующая его политика сопровождалась неудачей: монофизиты завели уже свою иерархию. Потому все должно объяснить простою случайностью.

По основаниям, нам неизвестным, в палестинских монастырях заинтересовались в начале VI в. сочинениями Оригена, и началось движение, которое, однако, ничуть нельзя связать непосредственно с Оригеном. Движение это состояло не в научном только изучении его сочинений, но в восстановлении всей его системы и в развитии ее до крайностей. Спор, который возбужден был тогда монахами, не имеет ничего общего с оригенизмом древним. Тогда восставали против Оригена за то, что его подозревали в арианстве, за неправильное учение о Сыне Божием, но приплели к этому и другие неправильные воззрения Оригена. Теперь древнего оригенизма никто не держался, и если его старое мнимое арианство было выдвинуто, то единственно для того, чтобы набросить тень на другие стороны учения Оригена. Монахи были увлечены теми сторонами учения Оригена, которые выражали его эсхатологию. Увлеклись спором даже славные подвижники; между оригенистами монахами образовались две партии, протоктистов и исохристов.

Ориген проповедовал ἀποκατάστασις τῶν ἁπάντων. Таким образом, его эсхатология сводилась к учению о воссоздании всего существующего. Бога он мыслил, как абсолютную благость, а потому и первоначально созданное Им он мыслит,

385

как абсолютно благое, ибо только таковое может быть обнаружением абсолютно благой воли. Все создания были первоначально равно хороши, равно свободны. Мир был миром чистых, свободных духов (πνεῦματα). Но эти Πνεῦματα получили градальное различие по мере того, как они пользовались своей свободой. Одни стали ближе к Богу и потому совершеннее, другие, стоя далее от Бога, охладели в любви к Богу и вместо Πνεῦματα стали ψυχαί, и для них потребовались тела. Таким образом, все что существует, нужно нравственно очистить, чтобы люди и демоны перестали быть душами и демонами, но обратились бы снова в духов абсолютно чистых. Исохристы понимали это по-своему, и говорили, что все существующее должно быть равно Христу, что и может случиться чрез восстановление всего в первобытное состояние.

Явились, таким образом, оригенисты, от которых Ориген несомненно бы отрекся, но не замедлили явиться и их противники, потому что счеты из-за богословских убеждений связывались с вопросом об обладании тем или другим из монастырей. Таким образом, палестинским монахам пришлось искать предстательства. Сначала они произвели давление на иерусалимского патриарха, а потом обратились к представителю римского епископа Пелагию, который отправлялся снять омофор с александрийского епископа Павла. Его ознакомили с возобновленным в Палестине оригенизмом. Он вник в это дело и заинтересовал тем же Юстиниана, который повел чисто кавалерийскую атаку. Последовал эдикт и был разослан всем, кому он нужен и не нужен. Дело это было местного характера, а он возвел его на степень события, имеющего значение для всей византийской империи.

Началось гонение против оригенистов, но те успели провести своих приверженцев на церковные должности. Выдающиеся монахи оригенисты заняли две епископские кафедры: Феодор Аскида в Кесарии каппадокийской и в Анкире Домициан. Эти оригенисты были недовольны новым направлением дел и, чтобы отвлечь Юстиниана от оригенизма, решили создать для него новые хлопоты на другом конце догматики.

Узнав, что Юстиниан носится с проектом сочинения против монофизитов, и, имея случай переговорить с Юсти-

386

нианом, Аскида старался разъяснить ему, что писать сочинение против монофизитов не стоит, потому что можно уладить дело с меньшими затратами усилий. Монофизиты, говорил Аскида, не признают Халкидонского собора, поелику думают, что на нем implicite оставлено не отвергнутым несторианство, так как не был осужден Феодор мопсуэстийский и приняты Ива эдфсский и Феодорит кирский. Если православные изрекут осуждение на эти три личности или на их писания, то монофизиты уверуют, что Халкидонский собор свободен от подозрений в несторианстве.

Логика доказательств подействовала на императора, и он, подчиняясь Аскиде, пошел по рельсам, проложенным им. Аскида хорошо знал слабость императора вмешиваться в богословские споры. Он думал, что стоит только склонить императора на известный поступок, и тогда уже самолюбие не позволит императору отказаться от взятой роли; увлеченный в борьбу с монофизитами, император оставит в покое оригенистов, чего и добивался Аскида.

Феодор мопсуэстийский был противен Аскиде. Оригенисту, увлекающемуся дедуктивным способом исследования истин, был антипатичен экзегетический метод Феодора мопсуэстийского, который, следуя филологическим приемам, требовал сначала установления буквального смысла, выяснения исторического хода событий, и потом только допускал аллегорическое толкование. Таким образом, между умами, или лучше между умственными склонностями того и другого, было большое различие, вследствие чего Аскиде нежелательно было щадит Феодора мопсуэстийского. Но как часто случается в истории, что зло больше причиняют люди не злые, а лишь недалекие по уму, это же случилось и с Аскидой. Он ужаснулся, что буря поднялась выше его головы; возникла такая сумятица, что сам Аскида сознавался, что его, да еще Пелагия, римского диакона, следовало бы сжечь живыми.

В 544 году был издан указ Юстиниана по проекту Аскиды. От него уцелели только три фрагмента у Факунда германского, коих содержание следующее. 1) Кто называет нечестивое послание к Марию, которое приписывается Иве (quae dicitur ab Iba esse facta), правильным, или кто поддерживает его, а не анафематствует, как дурно отзывающееся о Кирилле, который говорит, что Бог Слово соделался человеком, и порицающее 12 глав Кирилла, нападающее на

387

первый Ефесский собор, а Нестория защищающее и похваляющее Феодора мопсуэстийского, — тот да будет анафема. 2) Кто утверждает, что мы изрекли это с целью уничтожения или устранения св. отцов, бывших на Халкидонском соборе, тот да будет анафема. 3) Стоит только взглянуть на послание к Марию, чтобы видеть, как все оно безбожно и нечестиво (omnia quidem sine Deo et impie dicentem), и почему вся восточная церковь анафематствует Феодора.

Юстиниан позволил себе сказать, что послание Ивы к Марию Персу написано безбожно (sine Deo = ἀθέως). Но что это дело для Юстиниана представлялось сомнительным, видно из того, что награждая анафемой защитников Феодора, Ивы и Феодорита, он в то же время анафематствует и тех, кто заявляет, что все эти пререкания служат во вред Халкидонскому собору. Вопрос о времени эдикта не может быть решен удовлетворительно, но с большой вероятностью можно думать, что эдикт против оригенистов был издан в 543 г., а в начале 544 г. был готов уже эдикт Юстиниана, но вновь поднятому вопросу.

Эдикт начал затем циркулировать среди епископов. Император выполнил здесь принцип «divide et impera». По издании указа епископы не были позваны на конференцию, а указ сначала отдан был Мине константинопольскому прямо для подписи. Тот понимал опасность его для церкви, но или по слабости характера, или по недостатку богословского образования, не мог отказаться и подписал, но с уговором, что если римский епископ не согласится, то выдать назад ему подпись.

Ефрем антиохийский высказался энергичнее против указа. В сущности, если бы Юстиниан обладал умом государственного человека, он должен был бы понять, что произведение его, как мера практическая, никуда не годится, потому что имеет против себя таких борцов православия, как св. Ефрем, который высказал, что от подобного документа можно ожидать лишь вреда для церкви. Он из дел антиохийской церкви понимал все происки монофизитов. Так те обратились когда-то к Флавиану, прося его ради устранения недоразумений не поминать о Халкидонском соборе. Флавиан не согласился. Тогда они указали на Нестория; этого Флавиан осудил. Но Несторий—ученик Феодора

388

мопсуэстийского, а этот еще не осужден. Флавиан осудил и Феодора. Но Феодора мопсуэстийского, заметили монофизиты. хвалил Ива эдесский. Флавиан осудил и этого. Но с Ивой вместе был противником 12 анафематизмов Кирилла Феодорит кирский, сказали монофизиты: осуди же ты и этого, а вместе с этим осуди и Халкидонский собор, так как, видишь, от него ничего не осталось. Все эти три «главы» в монофизитской борьбе имели, таким образом, значение трех ступеней. Имея в виду этот исторический пример в жизни своей антиохийской церкви, Ефрем и о действии настоящего императорского эдикта не мог держаться высокого мнения, напротив, мог ожидать для церкви в случае его исполнения одного только вреда. Поэтому-то он и отказался подписать его. Ему с ведома императора пригрозили лишением кафедры и ссылкой; старец не выдержал своего решения и дал подпись.

Дошел указ до патриарха иерусалимского Петра. Монашество, знавшее указ императора, собралось в церковь, и патриарх Петр вынужден был объясняться с народом, как говорится, начистую; он заявил, что всякий, кто примет императорский эдикт, поступит во вред церкви, и отказался его подписать. Но под угрозами и он принужден был дать согласие. Александрийский патриарх Зоил после колебаний дал свою подпись, отправив в то же время посольство к римскому епископу с мольбою не давать согласия на эдикт и постоять за свободу церкви, заявив, что на него самого произведено давление.

Что происходило, выяснить трудно. Но Юстиниан не скрывал, что он «спрашивал» епископов. Как понимать этот «допрос»? Гефеле [II, 813₃] замечает, что и пытка на древних судах называлась только пристрастным «допросом». Одним словом, с начала 544 года и в последующее время волнение умов даже в византийской части империи приняло громадные размеры. Дело еще более осложнилось присутствием на востоке лиц, прибывших с запада.

В то время как императорский эдикт ходил по рукам предстоятелей главнейших церквей восточных, Мина, патриарх константинопольский, отбирал, по приказанию императора, подписи от подведомственных ему епископов обширного константинопольского диоцеза, обнимавшего собою Асию, Понт, Фракию и Иллирик. Как только сделалось извест-

389

ным распоряжение патриарха о подписях, к нему явился римский апокрисиарий диакон Стефан, укорял его за данное императору согласие и объявил, что не может оставаться с ним в церковном общении. В то же время епископы диоцеза обратились к апокрисиарию с жалобами на патриарха, что он вынуждает их согласие на эдикт, и просили Стефана убедить Мину взять свое согласие назад, а если это будет безуспешно, то упросить римского епископа встать против указа. Апокрисиарий Стефан, собрав большое количество документов, отправился навстречу римскому епископу, ехавшему, по императорскому приказанию, в Константинополь. Епископ медиоланский Датий и Факунд гермианский из Африки, находившиеся в Константинополе, также прервали общение с Миной. Когда вести о новом указе и происходящем на востоке церковном волнении достигли запада, диаконы римской церкви Анатолии и Пелагий обратились к ученому диакону карфагенской церкви Фульгентию Ферранду с просьбою подробно разобрать императорский указ.

Между тем, с императорским указом произошла в высшей степени комическая вещь. Под тремя «главами» [κεφάλαια] его, возвещавшими анафему всем, кто будет защищать Феодора мопсуэстийского, послание к Марию Ивы и сочинения Феодорита, направленные в защиту Нестория против Кирилла, некоторые стали понимать трех епископов—Феодора мопсуэстийского, Иву эдесского и Феодорита кирского. Таким образом, вышло то, что кто прежде был врагом императора, стал теперь его ярым сподвижником, и обратно. В данном случае имеем редкое явление, что в течение короткого времени боевые термины радикально изменяют свой смысл. Спор этот известен нам более из латинских источников: Факунд гермианский писал сочинение «pro defensione trimn capitum». [Сам Юстиниан потом, во время пятого вселенского собора, говорил уже об «impia tria саpitula»; равно и собор выражается таким образом: «ргаеdicta igitur tria capitula anathematizamus, id est, Theodorum impium Mopsuestenum cum nefandis ejus conscriptis, et quae impie Theodoritus conscripsit, et impiam epistolam, quae dicitur Ibae»]. Таким образом, представляется, что Феодор мопсуэстийский, Ива эдесский и Феодорит кирский с их произведениями были «главами». Но в действительности спор происходил о трех параграфах эдикта. Кто принимал

390

их, тот являлся приверженцем дела Юстиниана, а кто не принимал, тот становился его противником.

Содержание ответного послания Фульгентия Ферранда во многом замечательно. Умный диакон карфагенской церкви прозрел ход исторических событий, и то, что он предвидел, почти буквально потом и совершилось. Осуждение трех глав—это такая затея, которая, в конце концов, будет выгодна только акефалам. Они станут говорить: Халкидонский собор анафематствовал Нестория и—одобрил его учение. Рассмотрение вопроса об Иве есть вторжение в сферу компетенции Халкидонского собора. Это было бы косвенным порицанием его обсуждения, пересмотром его суда, переменою его приговора, тогда как вселенский собор должен сохранять непоколебимую силу, вечный авторитет. Авторитет вселенских соборов занимает первое место после канонических книг Св. Писания. Поколебав значение одного собора, мы потрясем авторитет всех их. Поколеблется Халкидонский: может ли устоять твердо значение Никейского? Но возразят: в догматических вопросах и мы признаем непоколебимым авторитет отцов халкидонских. Они православно веровали, но без достаточной осторожности приняли послание Ивы (bene crediderunt, sed Ibae venerabilis epistolam male susceperunt). Но разве может один источник источать сладкую воду и горькую? Нет, мал квас все смешение квасит (1 Кор. V, 6). Нельзя допускать пересмотра Халкидонского собора ни в одной его части: весь Халкидонский собор истинен, потому что весь он есть Халкидонский собор: ни одна часть в нем не подлежит порицанию, все, что там сказано, сделано, обсуждено и утверждено, все совершила неизреченная таинственная сила Св. Духа. И в пылком воображении Фульгентия рисуется картина, как халкидонские отцы встают из своих гробов и пред престолом Христовым требуют от своих преемников объяснений, почему их суд объявлен некомпетентным и ошибочным, почему их преемники доверяют больше своему заочному суду, чем их исследованию в присутствии Ивы. Для чего они опять внутренними спорами потрясают то дело мира, которое отцы халкидонские совершили?—И почему эта война с умершими, продолжает Факунд, зачем из-за умерших возбуждать смуту в церкви? Осужденный церковью и умерший не примирившись с нею, не может быть разре-

391

шен никаким судом человеческим. Кто был обвинен и разрешенный, в мире с церковью преставился ко Господу, того не может осудить суд человеческий. Кто, наконец, был обвинен, но до дня церковного судопроизводства скончался, на того нужно смотреть, как на скончавшегося в лоне матери церкви; Господь сохранил его для Своего суда. Кого Бог простил, для того ничуть не вредна наша суровость (severitas). А для кого Бог уготовал мучение, для того совсем бесполезно наше благоволение.—Наконец, самую форму осуждения трех глав посредством собирания подписей под императорским указом Фульгентий порицает, как деспотическое давление на совесть. Он признает для каждого произведения человеческого пера единственный путь к авторитету и всеобщему признанию: убедительность представленных доказательств. Тогда сочинение будет и без всяких принудительных мер властвовать над умами, добровольно преклонившимися пред его внутреннею состоятельностью.—Кончает Ферранд тремя требованиями: 1) не дозволять пересмотра Халкидонского собора, но хранить во всей силе его решения; 2) из-за умерших братьев не возбуждать соблазнов между живыми: 3) никто не должен посредством вынужденных подписей претендовать на такой авторитет для своего произведения, какой подобает лишь Св. Писанию, потому что для благосостояния церквей будет весьма полезно, если никто не станет предписывать церкви, чему она должна следовать, а будет держаться того, чему она учит.

Таким образом, Италия и Африка стали в оппозицию к Юстинианову эдикту; сломить ее было нелегко. Со времени арианских споров гражданская власть не отдавала приказаний италийским епископам. То обстоятельство, что Италия была под готским владычеством, под опасностью гонений, не составляло потери в деле нравственного воспитания. Готские государи не были преследователями кафоличества, но сознание того, что живешь без защиты, заставляло епископов сплотиться в более солидарный союз, и в конце концов под готским владычеством выработалось воззрение, что римский епископ не может быть судим никем. Итальянский епископат воспитан был, следовательно, в сознании своей полной церковной независимости. Но гораздо грознее была оппозиция Африки.

392

Характеры африканцев, этих романизовавшихся финикиян, были пылки и мощны; история их церкви сложилась так, что в смысле понимания практических церковных интересов и их защиты африканский епископат даже и на западе быль избранным между избранными. Нигде оппозиция против папских посягательств на церковную независимость не велась так разумно и так последовательно, как в Африке. Стойкие защитники своей свободы против ее внутренних возмутителей, африканские епископы могли постоять за нее и против внешней силы. Гонения вандалов лишь еще более закалили историческую мощь их характеров. Мирян и клириков ссылали в изгнание тысячами, епископов сотнями (в 484 г.: 302+47 чел.), прибегали к смертной казни, десятки лет церкви оставались без пастырей—и результат для пропаганды арианства оказался вполне ничтожный: история знает по имени лишь одного епископа, совратившегося в арианство, Ревоката (ille infelix Revocatus, a fide catholica revocatus), хотя и были «multi lapsi». Представляя хорошо дисциплинированную церковную силу, африканский епископат обладал и большими прерогативами. Кажется, нигде каждый отдельный епископ не имел так много законной, хорошо гарантированной свободы, как именно в Африке. Соборное начало было здесь развито до полного цвета. Централизация — доведена до своего нормального минимума. Между африканскими приматами лишь епископ карфагенский занимал место в силу своего положения на карфагенской кафедре, все же другие приматы провинций были не митрополиты, а senes, старцы, занимали свой почетный gост не потому, что они были епископами значительнейшего города, а потому, что они были старейшими по рукоположению епископами области. Для этого в провинциях Африки велись даже особые списки рукополагаемых, и велись в высшей степени добросовестно. Бл. Августин был однажды сильно возмущен тем, что почитатели его хотели повысить его в нумидийском списке с той целью, чтобы он скорее занял важное место. Таким образом, каждый епископ, даже ничтожного городка, почти деревушки, здесь мог сделаться приматом, senex. Это естественно возвышало церковное самосознание каждого из них и давало им возможность к своим влиятельным собратам относиться в духе почтительного свободного равенства.

393

Ясно, следовательно, каких испытанных бойцов вызвал против себя Юстиниан, когда африканский епископат нашел, что новый эдикт затрагивает и веру и свободу. Епископ Понтиан прислал «всемилостивейшему и благочестивейшему сыну, Юстиниану императору» послание, в котором заявляет ему, что писания Феодора в Африке неизвестны, но что бы он ни писал, все же не следует осуждать умерших, которые ео ipso не могут исправиться в своем поведении. Из всего этого выиграет лишь евтихианство. К чему начинать войну с умершими, в которой бой не приводит к победе? Они уже предстали истинному Судье, от которого нет апелляций (apud judicem verum jam tenentur, a quo nullus appellat). «Ради самого Господа не возмущай мира церкви, чтобы не пришлось тебе, задумав осудить мертвых, казнить смертью многих живых за неповиновение (inobedientes)».—Вот какие перспективы указывало уже императору это написанное в тоне сдержанной силы послание.

Для умиротворения этой бури, отдаленный рокот которой чувствовался и в Константинополе, Юстиниан решил вызвать сюда высочайший церковный авторитет запада, папу Вигилия. Должен же был он сдержать хоть часть тех серьезных обязательств, под которыми он занял свою кафедру! В сущности Вигилий оказался отличным спекулянтом, потому что он дал такое обещание, которым можно было воспользоваться только в том случае, если восторжествует партия монофизитов. Он верно, может быть, наблюдал течение событий и понимал, что это при его жизни никогда не исполнится. В свою очередь документ был такого сорта, что если бы на основании его стали считать еретиком. Вигилия, то таким же еретиком следовало бы признать и представителя государственной власти. Весьма неохотно последовал Вигилий императорскому призыву, потому что очень хорошо знал положение в Константинополе своего предшественника, папы Агапита. Точка зрения на приглашение Юстиниана могла быть различная. Можно было подумать, что монофизиты, сознав свои заблуждения и ошибки, сами желают обратиться к православию. Но в Риме сложилось такое убеждение, что согласиться подписать указ, Юстиниана значит осудить Халкидонский собор. Так как в правительственных сферах прекрасно понимали, что рим-

394

ские епископы составили себе как бы привилегию не являться на восточные соборы, то от Юстиниана последовало распоряжение арестовать римского папу.

Позднейшее сказание (vita Vigilii Anastasii), несколько легендарное, но верно рисующее настроение Рима, уверяет, будто императорский чиновник, прибывший за Вигилием, имел приказ, в случае надобности, даже насильно схватить его во всякой другой церкви, кроме базилики св. Петра, и будто 22 ноября 544 г. папа действительно и был схвачен в церкви св. Цецилии. [Вероятно, здесь] Вигилия встретил посланный от императора и объявил ему приказ Юстиниана. Папе оставалось только подчиниться. По достоверным известиям, Рим провожал своего епископа с просьбою не соглашаться на осуждение трех глав. Проводы его из Рима были довольно странны. С одной стороны, его заклинали не изменять православию и в частности Халкидонскому собору, а с другой—судно, на котором он отправлялся, осыпали каменьями с криком: «голод твой да будет с тобою! чума твоя да будет с тобою!» (нужно заметить, что епископство Вигилия ознаменовалось в Риме различными бедствиями, напр., голодом).

До какой степени неохотно Вигилий отправлялся из Рима, можно видеть из того, как он пользовался всякими возможными остановками, чтобы затянуть время. В Сицилии папу встретили также с просьбою не соглашаться на осуждение трех глав; сюда прибыл Датий медиоланский и рассказал ему, что творится в Константинополе. Зоил александрийский прислал сюда известное нам посольство. Пробыв в Сицилии около года, папа чрез Элладу и Иллирик направился к Константинополю. Когда он находился в Солуни, сюда прибыл римский апокрисиарий Стефан, который вручил папе все документы. На всем пути Вигилия до Константинополя выступали посольства с просьбою об отмене осуждения трех глав, так что Вигилий еще с дороги отправил послание к константинопольскому патриарху Мине, в котором порицал Мину за подпись указа об осуждении трех глав, выразив, таким образом, свое мнение по спорному вопросу. Факунд гермианский по поводу этих событий ехидно замечает: оригинальный способ вопрошать мнение папы, когда дело наперед решено без него. Наконец, 25 января 547 года Константинополь торжественно встретил Вигилия.

395

К неудовольствию Юстиниана, папа примкнул к оппозиции и произнес вскоре же отлучение на Мину и всех написавших эдикт. Константинопольский патриарх ответил, конечно, исключением имени Вигилия из диптихов. Юстиниан и особенно Феодора употребляли все меры, чтобы склонить на свою сторону Вигилия. Пребывание Вигилия стянуло в Константинополь множество епископов. На первый раз удалось пригрозить Вигилию; церковное общение состоялось, и 29 июня, в день св. Петра и Павла, было отпраздновано восстановление Мины, после четырехмесячного отлучения его. Теперь Вигилию ничего не оставалось, как только высказаться определенно по спорному вопросу. От него были взяты два письма к императору и императрице и словесное обещание, где он заявлял, что не противится эдикту императора, но считает нужным подготовить более благоприятные условия [для его проведения].

Вигилию, таким образом, предстояло заняться подготовкой благоприятной почвы. Составлялись конференции епископов (около 70) под председательством Вигилия. Конференций этих нельзя назвать соборами, так как они только подготовляли почву: это были секретные собрания, имевшие целью путем споров выяснить вопрос. Вигилий, который председательствовал на конференциях, называется у Факунда словом «judex», а самые конференции «judicia» (судопроизводство). Связанный секретным обещанием, папа, конечно, старался известным образом направлять, или, по крайней мере, тормозить дело.

Но на третьем заседании заговорил известный уже нам Факунд. «Прошу покорнейше ваше святейшество, — обратился он к Вигилию,—расследовать вопрос, действительно, ли на Халкидонском соборе было принято то послание Ивы, которое эдикт осуждает, как несторианское. Что касается до меня, то осуждение Феодора мопсуэстийского я не считаю делом настолько важным, чтобы из-за него идти на разрыв церковного общения с Миною. Этого осуждения нельзя, конечно, одобрить, но все же можно терпеть. Я прервал общение с Миною просто потому, что думаю, что все это дело клонится во вред Халкидонскому собору».—Но, ответил Вигилий, этого-то я и не знаю, в этом-то я и не уверен, что так называемое послание Ивы было принято на Халкидонском соборе.—«В таком случае,—ответил беспощадный Фа-

396

кунд,— благоволите приказать мне первому представить на это доказательства. Я надеюсь выяснить, что факт принятия этого послания на соборе отвергают совершенно напрасно. Позвольте мне разъяснить секретную сторону этих затей, направляемых против авторитета Халкидонского собора». Взволнованный папа не нашелся, что ответить. Он встал и объявил конференцию закрытою, попросив всех присутствующих епископов изложить свои мнения письменно и представить ему в возможно скором времени. Самому Факунду дан был срок едва в семь дней, в том числе два праздничных. Понятно, комментирует Факунд, с бумагою обращаться удобнее, чем с живыми людьми, ее можно изорвать, сжечь, или подменить другою.

Факунд еще ранее много трудился над этим вопросом и дал ответ достаточно обстоятельный. Но на других епископов правило «divide et impera» произвело свое действие, и они дали письменное согласие на осуждение трех глав. И не успели они опомниться, как им стало известно, что — против их чаяния—папа передал их заявления (vota) императору. Лукавый Вигилий, когда они потребовали объяснения этого, на этот раз нашелся. «Я, право, как и вы, не в пользу этого дела, противного авторитету Халкидонского собора, — и не желал хранить у себя эти компрометирующие бумаги. Еще, пожалуй, попадут в архив нашей св. римской церкви, и кто-нибудь после подумает что мы, в самом деле, одобряли осуждение трех глав. Я снес их во дворец, и пусть там делают с ними, что знают». Точно нельзя было изорвать, сжечь или возвратить их авторам!

Наблюдательный Факунд воочию видел, что, по-видимому. оставалось неизвестным в высших сферах,—это наглое, открытое ликование монофизитов, когда епископы относили свои vota к Вигилию. Это все более и более убеждало Факунда, что движение против трех глав есть дело их темных рук, и раздраженный против благоприятелей еретиков [fautores haereticorum), он решился издать в свет свой труд, из которого его votum составляет лишь краткое извлечение. И вот, «воссияли», по выражению Виктора тунунского, его «12 книг в защиту трех глав» (XII libri pro defensione trium capitum). Основная мысль их следующая.

Не следует бороться против простых неточностей, в суждениях о человеческих убеждениях нужно быть чрезвы-

397

чайно осторожным, и оценку отдельных мнений нельзя обращать в оценку личности человека. Ведь и у Августина можно найти много неточностей. И некоторые из этих неточностей дают право обвинять Августина в несторианстве. Августин о Христе выражается, напр., так: «этот человек какие имел заслуги для того, чтобы быть единородным Сыном Божиим после того, как он воспринят в единство лица совечным Отцу Словом?» (Ille homo, ut а Verbo Patri coaeterno in unitatem personae assumptus filius Dei unigenitus esset, unde hoc meruit? quod ejus bonum qualecunque praecessit)? Таким образом, y Августина, по-видимому, заключается мысль о двух лицах. Пусть же осмелятся они, если могут, и его обозвать еретиком, пусть попробуют, по своему обычаю, и его предать осуждению. Тогда они узнают, каково благочестие, какова стойкость латинской церкви, которую Бог благословил (instituit atque firmavit) иметь такого учителя. Вмиг все проклянут их и отсекут от церкви точно гнилые, зараженные члены. Так, если им пришла охота разрывать могилы почивших в мире и грызть кости умерших, пусть на этом муже адамантовой крепости испробуют свои зубы. Тогда они убедятся, что они переломаются у них во рту так чисто, что им уже никого другого не придется кусать под этим видом благочестия (1. 9, сар. 5 fin.).

Таким образом, основная точка зрения Факунда та, что если у Феодора мопсуэстийского есть неточности, то они чисто исторического характера; они были неизбежны в то время; если обсуждать дело энергично, то нужно расширить вопрос и рассмотреть всех учителей церкви. Затем он утверждает, что императорскому указу ео ipso не следует повиноваться в делах веры, потому что император не может быть учителем епископов. Император не должен превышать своей власти; всякое превышение не приносит пользы в делах религии; в результате его может выйти только вред.

Результатом конференций, имевших, как замечено, характер «judicium», явился документ, который 11 апреля 548 г. был передан императору Вигилием и носит название «judicatum». Подлинный текст его не сохранился, а уцелели только отрывки. Но содержание его ясно. Вигилий здесь соглашается осудить Феодора мопсуэстийского за его нечестивые писания, послание Ивы и сочинения Феодорита, направленные против Кирилла, предает как их, так и защит-

398

ников их анафеме. Но в сохранившихся 5 отрывках он делает самые энергичные оговорки, что этим он не затрагивает авторитета Халкидонского собора; он, как преемник Льва В., пересмотром Халкидонского собора не должен подрывать авторитета последнего. Документ вышел длинный, к неудовольствию Юстиниана, который не желал упоминания о Халкидонском соборе. Но при своей обширности он относится к документам бессодержательным; подобные документы появляются, когда человек еще не составил себе определенного мнения о предмете. Так в тоне judicatum'a [иногда] проводилась мысль: мы признаем единого Бога, не отрицая Его троичности. Но это простое излитие словес, не составляющее серьезного богословствования. Серьезный богослов рассуждает так: Бог един по существу и троичен в Лицах. Вот если бы Вигилий довел спорный вопрос до такой ясности [какая свойственна этой формуле], то ему не нужно, было бы заверять, что он не трогает авторитета Халкидонского собора. Но очевидно, в голове Вигилия такой ясности не было, и он должен был издать такой документ, какой издал. В существе дела спорный вопрос был неясен для всех и, может быть, сам папа писал judicatum со смущением.

Однако, когда Вигилий показал свой документ ученым диаконам Рустику и Севастиану, то они пришли в восторг. Рустик готов был признать, что никогда не появлялось такого документа, которым бы и истина была так защищена, и еретики осуждены. Нужно обратить внимание на то, каким значением пользовался диакон в древней церкви. По иерархическому положению он, конечно, стоял ниже пресвитера. Но еще бл. Иероним жалуется, что в Риме обстоятельства сложились неблагоприятно для римских пресвитеров. Дело в том, что пресвитеров было великое множество, а диаконов в каждой церкви только 7, по образцу церкви апостольского времени. Таким образом, получилось цифровое несоответствие; а что реже, то и ценнее. Вследствие такого положения вещей диаконом сделаться было труднее, чем пресвитером. Поэтому, в диаконы попадали наиболее даровитые и образованные члены римского клира. А от диаконства открывался путь к архидиаконству. А отсюда и к римской епископской кафедре. Архидиакон представлял такую величину, что ему по положению соответствовал

399

только архипресвитер. Поэтому суждение диаконов о римском епископе имело далеко немаловажное значение.

Вигилий не хотел распространять своего документа, но Рустик снял копии с него и, расхваливая, отослал на запад. Но Рустик сошелся с африканским аббатом Феликсом, который разъяснил ему дело по-африкански: император тревожит покой мертвых: папа Вигилий сделал нечто противное Халкидонскому собору. Феликс произвел совершенный переворот в мнениях Рустика и Севастиана, и те же молодые диаконы выступили с агитацией против папы. На запад от Рустика полетели послания, что папа расходится с Халкидонским собором.

28 июня 548 года последовала смерть Феодоры. Относительно Феодоры существует определенное мнение, что она была покровительницею монофизитов. Нужно было ожидать, что монофизитство ослабеет, но роль Феодоры принял на себя Юстиниан. Юстиниан настаивал на осуждении трех глав. без упоминания о Халкидонском соборе. Между тем оппозиция папе продолжала расти. Рустик и Севастиан трубили по всему западу, что папа своим писанием сделал нечто вредное Халкидонскому собору, что оп проводит императорские воззрения.

Факунд гермианский и Датий медиоланский действовали в том же направлении. И вот повсюду стали говорить, что папа провозглашает такую неправду, которая наносит вред Халкидонскому собору. В это же время и иллирийские епископы отправили к императору послание в защиту трех глав и отлучили сторонника папских мнений, епископа первой Юстинианы — Бенената, впредь до исправления. Таким образом, искра была раздута, и дело, которое должно было разрешиться примирением, закончилось раздором. Уже не отдельные лица, а целые области начали отделяться из-за вопроса о трех главах. Приходилось что-нибудь делать.

Собственно, исходная точка споров была затемнена для всех; какая из трех глав была наиболее важной, это оставалось неизвестным. Ее можно было бы уяснить. если бы африканские епископы относились спокойно к делу: но для них было болью, что Феодор мопсуэстийский, никем не судимый, был осуждаем.

Юстиниан энергично занялся подготовкой осуждения Феодора мопсуэстийского. 17 июня 550 г. в Мопсуэстии со-

400

стоялся собор с целью выяснить, как относится к Феодору мопсуэстийскому сама мопсуэстийская церковь, и посему он имеет характер археологического исследования. Председательствовал на соборе Иоанн из города Аназарва. Кроме 9 епископов на соборе были пресвитеры, диаконы и чтецы мопсуэстийской церкви; приняли также в нем участие несколько представителей светской власти.

Сюда призвано было множество свидетелей из людей пожилых духовного и светского чина, которые должны были дать ответь на вопросы: помнят ли они, чтобы имя Феодора читалось в церковных диптихах, и не знают ли, когда оно исключено из них? Некоторым из этих свидетелей было 80 лет и, следовательно, они могли сообщать сведения, относящиеся к отдаленному прошлому. Так пресвитер Мартирий заявил, что ему около 80 лет, 60 лет он находится в клире. Мартирий показал: «не знаю и не слыхал, что Феодор, бывший некогда епископом сего города, был провозглашаем в церковных диптихах; но слышал, что св. Кирилл, бывший епископ великого города Александрии, помещен вместо Феодора в диптихах, в которые внесены умершие епископы, и даже доселе он вписан и провозглашается с другими епископами. Ибо я не знаю и не слыхал, чтобы в нашем городе был епископ по имени Кирилл. А тот Феодор епископ, который читается в диптихах, умер три года тому назад»,—и значит, был другой Феодор, а не тот, о ком шло изыскание. То же сказали другие духовные лица. Показание свидетелей светского чина ничем не отличалось от показаний клириков.

На соборе рассмотрены были диптихи, в которых были записаны имена епископов города Мопсуэстии, поминаемых в этом городе, и которые хранились вместе со священными сосудами в ризнице; кроме этих диптихов принесены были на собор и другие два диптиха более древние, которые уже не употреблялись и которые писаны были на пергамене. Диптихи, по требованию собора, прочтены были вслух всех; в них на том месте, где следовало быть, по порядку времени, имени Феодора, о котором шла речь, помещено было имя Кирилла.

Выяснилось по расследовании, что диптихи но были самые древние: они составляли принадлежность церковной библиотеки, а не церковного архива. Выяснилось и то, что Мартирий ро-

401

дился в 470 году, следовательно, самые первые воспоминания его относятся приблизительно к 480 году. Но именно на это время падает гонение, воздвигнутое энотиконом Зинона на православных; осужден был и Юлиан мопсуэстийский, и в приведенных документах, действительно, не заключалось имени Юлиана. Очевидно, представленные документы прошли определенную редакцию. Рука монофизитская имя Феодора мопсуэстийского вычеркнула и поставила имя Кирилла, неизвестного мопсуэстийской епархии, но, очевидно, епископа александрийского.

Чтобы понять последующие шаги императора, нужно оценить положение Вигилия на западе. Там распространялись слухи о том, что он сделал что-то недостойное, ему присылали письменные запросы. Кроме того, judicatum Вигилия встретил там и прямую оппозицию. Галлия и Скифия выказали ему сопротивление; в Далматии прямо не приняли его. Еще энергичнее выступили епископы Иллирии, отлучив из своей среды ставленника Вигилия за то, что он был сторонником этого последнего. Африканские же епископы в 550 году, собравшись под председательством епископа карфагенского Репарата, постановили объявить, что Вигилий за свой judicatum лишается церковного общения, и довести это до сведения Юстиниана. Оппозицию в Иллирии и Африке Юстиниан признал серьезною и послал туда свой рескрипт. Не смотря на мопсуэстийский собор, Вигилий не чувствовал себя хорошо, так как весь запад был против него.

Новая стадия в положении дел выразилась в том, что Вигилий стал умолять императора возвратить ему judicatum, так как в противном случае его влияние будет сведено к нулю, и он ничего не будет в состоянии сделать для умиротворения церкви. И это ему удалось в 550 г.; но все-таки 15 августа того же года с него взята была в присутствии Мины константинопольского, Датия медиоланского и многих других греков и латинян письменная клятва содействовать осуждению трех глав на соборе.

Таким образом, папа и император вошли в соглашение: папа обещал содействовать стремлениям Юстиниана, но взял с него обязательство, чтобы тот без соборного решения не предпринимал ничего против трех глав. Теперь Вигилий начал свои шаги сначала. Нужно было сломить африканскую оппозицию. Юстиниан вызвал в Константино-

402

поль из Африки депутацию епископов, во главе которой стоял Репарат карфагенский, затем были Фирм нумидийский, Примасий и Верекунд из Бизанены. Приглашаемы были епископы и из Иллирика, но они отказались явиться. Совещания депутатов с Вигилием не привели ни к чему. Африканцы отстаивали свой взгляд, утверждая, что осуждение умерших будет несправедливостью. Поэтому, против Репарата выступил сам Юстиниан и поступил по-юстиниановски. Он признал Репарата недостойным карфагенской кафедры, потому что будто бы по вине Репарата был убит родственник Юстиниана Ареобипд. Факт верен, но происходил так. В 545 году Юстиниан назначил своего родственника Ареобинда в Карфаген на должность «magister militum», но некий Гонтарит, как показывает его имя, германского происхождения, поднял против Ареобинда восстание, и войска остались на стороне Гонтарита. Ареобинд бежал в церковь. Гонтарит между тем уверил Репарата, что личность Ареобинда находится в безопасности. Тогда Репарат убедил Ареобинда выйти из церкви; последний вышел и был убит. Вскоре был убит и Гонтарит. Но все это для 550 года было уже старой историей. Император мог бы и раньше позаботиться о низложении карфагенского епископа Репарата. Одним словом, ясна для всех тут была интрига. Репарата сослали. На высокое положение архиепископа карфагенского польстился его апокрисиарий Примасий, и для того, чтобы занять это положение, согласился на осуждение трех глав; но африканские епископы составили ему оппозицию. На осуждение трех глав подался также Фирм нумидийский; но этот последний, возвращаясь на родину, умер. Из других депутатов, епископ Примасий сначала противился, но потом тоже согласился. Стойким оказался лишь Верекунд. Таким образом, первая попытка папы Вигилия умиротворить Африку не удалась.

Наступил 551 год. Феодор Аскида повел новую интригу. Чтобы не было никакого сомнения относительно осуждения трех глав, Феодор Аскида предложил Юстиниану изложить свое исповедание веры, и последний поддался на удочку. Оп написал «Ὁμολογία πίστεως» против трех глав, с 13 анафематизмами. Это вероисповедание Юстиниан стал рассылать по церквам, а там соглашавшиеся с этим исповеданием стали развешивать его в храмах по стенам.

403

Папа, протестуя против этого, добился того, что ему было позволено устроить новое совещание. Составилась новая конференция, на которой присутствовало множество епископов— западных и восточных. Папа Вигилий на этой конференции обратился к епископам, чтобы они упросили Юстиниана взять назад свое вероисповедание и подождать, пока латинские епископы не выскажутся на соборе или чрез письменные заявления. Если он не захочет этого, они не должны с ним соглашаться под страхом лишения общения с апостольской кафедрой Петра. Вторым заговорил Датий медиоланский, повторяя то же самое и заявляя, что, Галлия, Бургундия, Испания, Лигурия, Эмилия и Венетия с ним солидарны.

Но конференция кончилась ничем. Немедленно после конференции епископы, как бы в поругание авторитета папы, отправились в церковь, на стенах которой было вывешено вероисповедание Юстиниана, совершили литургию и, вычеркнув имя Зоила, епископа александрийского, который протестовал против осуждения трех глав, заменили его Аполлинарием. Подобный ход дела глубоко возмутил Вигилия. Он в июле 551 г. объявил Феодору Аскиде, что он лишается церковного общения. Но это возбудило гнев Юстиниана, так что епископы почувствовали, что они находятся в Константинополе не в безопасности,

14 августа 551 г. Вигилий и Датий бежали в храм Петра, который был священным убежищем: Разумеется, подобное явление должно было произвести впечатление на константинопольцев. Теперь Вигилий написал документ, где описал происшедшее и объявил, что он низлагает, от лица апостола Петра и в сообществе с 13 бывшими в храме западными епископами, Феодора Аскиду, а Мину константинопольского отлучает от общения. Документ был передан в руки верного человека в ожидании, что император изменит свою политику. Если же император не изменит своей политики, писал Вигилий, и если папа (т. е. он) подвергнется преследованию, или умрет, то следовало опубликовать документ. Таким образом, этот документ пока оставался секретом.

Едва только сделалось известным, что Вигилий удалился в храм св. Петра, явился туда комит Диаспондарист брать папу. Клирики, находившиеся в храме вместе с папой, были первыми вытащены за волосы [как сообщается об этом в

404

письме итальянских клириков франкским легатам]. Оставался один папа. Раздался голос комита—тащить и его! [Папу хотели извлечь, захватив его одни за ноги, другие за бороду и волосы]. Вигилий ухватился за ножки престола; папа, надо заметить, был массивного роста и поэтому тяжеловесен. Престол вдруг поколебался. Верхняя мраморная доска престола начала падать и наверно убила бы папу, если бы ее не поддержала сама полиция [по словам самого папы—клирики]. Такое оскорбление Вигилия—папы римского вызвало народный ропот, заставивший комита удалиться. Вдруг является к папе депутация из 6 человек служащей аристократии во главе с Велисарием. От имени императора они заявили, что он должен получить клятвенное заверение в своей безопасности и возвратиться в свой дворец. Вигилий ответил, что лично против них он ничего не имеет, но клятвенное обещание ему должен дать сам император, которого одного он только опасается. Вскоре к нему является вторая депутация и заявляет, что Юстиниан клятвенного обещания не намерен давать, а пусть Вигилий возьмет его от депутатов; а если не согласится, то потерпит худшее. Вигилий вынужден был согласиться, и принял клятву пред крестом, в котором заключалась часть животворящего древа, и частью цепи от уз [claves] ап. Петра, и возвратился во дворец.

Но скоро он увидел, что сделал промах, ибо против него подняты опять новые интриги. Все, что было ему предано во дворце, оказалось удаленным от него, и к нему приставили положительных хамов, которые причиняли ему постоянные оскорбления. Интригу вели даже в самой Италии. Распространяя о Вигилии ложные слухи, старались добиться свержения его в Италии. Отыскался полезный человек, который великолепно писал почерком Вигилия. Он стал писать в Италию подозрительные послания. Но так как там сторонником его был Датий медиоланский, то вся Италия была на стороне Вигилия и интригам не верили.

В Константинополе дело шло так плохо, что Вигилий решился снова бежать в храм. За два дня до Рождества Христова 551 года он, переодетый, переправился через Босфор и укрылся в храме великомученицы Евфимии всехвальной, прославленной Халкидонским собором. Отсюда в январе 552 года папа опубликовал осуждение Феодора Аскиды и Мины константинопольского, составленное прежде. В храм

405

опять к нему явилась депутация (28 января) для переговоров, приглашая его в Константинополь под условием клятвы императора. Вигилий отвечал, что не нужно никакой клятвы, и что если Юстиниан будет продолжать политику своего предшественника, благочестивого Юстина, то он вернется в Константинополь. 31 января к Вигилию является новая депутация и предлагает принять документ, который, по свидетельству самого Вигилия, был наполнен оскорблениями по его адресу. Папа отказал, мотивируя свой отказ отсутствием подписи императора на нем.

От 5 февраля 552 года Вигилий опубликовал послание о всем, что происходило, рассказав, что он даже подвергался физическим насилиям. Решено было сделать что-либо для умиротворения церкви. Теперь Феодор Аскида, Мина константинопольский и другие епископы решили представить папе свои исповедания веры с целью оправдать свое православие.

Дела приняли другой оборот, когда в августе 552 года скончался Мина, александриец по происхождению, человек мягкого характера, желавший соединения с отщепенцами. Открылся вопрос об избрании преемника Мине; в Константинополе уже началась разыгрываться избирательная агитация. Но Юстиниан неожиданно прекратил ее. Он заявил, что во время его пребывания в летней резиденции он почивал в храме ап. Петра и Павла; во время сна ему явился ап. Петр и указал кандидата на константинопольскую кафедру в лице Евтихия. Истинность своих слов Юстиниан начал заверять такими страшными клятвами, что епископы не сочли возможным спорить с императором и провозгласили «ἄξιος, ἄξιος, ἄξιος!» Но это избрание и для обычного человеческого предведения не было необычным. Уже Мина говаривал об Евтихии: «вот мой преемник». Евтихий был апокрисиарием амасийского митрополита и проживал в Константинополе (обязанности апокрисиария аналогичны с обязанностями современных дипломатических представителей). Он обратил на себя благосклонное внимание Юстиниана; именно, во время одной из конференций епископов по вопросу о трех главах Евтихий привел из Св. Писания цитату, будто бы доказывающую возможность посмертного осуждения трех глав. Он указал на пример Иосии, царя иудейского, который, разрушив жертвенник Ваала, сжег кости умерших жрецов этого бога (4 Царств. XXIII, 16). Отыскать эту ци-

406

тату, разумеется, было нетрудно; а сама по себе она не доказывала возможность осуждения трех глав; епископы могли объяснить ее иначе. Дело в том, что жрецы и при жизни не принадлежали к церкви ветхозаветной, тогда как Феодор мопсуэстийский до смерти был в единении с церковью. Однако Юстиниан отметил такое усердие и поставил Евтихия константинопольским епископом. Но здесь же нужно заметить, что сам Юстиниан не стеснялся сверхъестественным указанием ему на Евтихия, что видно из последующей истории. Двенадцать лет Евтихий был епископом. Но когда Евтихий отказался подписать Юстинианово еретическое изложение веры, где говорилось, что по соединении естеств во Христе тело Его было нетленно, то Юстиниан низложил его. Это низложение произошло при этом особенным образом. 21 января Евтихий совершал богослужение в церкви дворца Гормисды; в это же время в епископии произведен был обыск. Узнав об этом, Евтихий до 3 часов ночи не выходил из храма, молясь и ничего не вкушая, потому что преданные ему люди утверждали, что ему не безопасно выходить на улицу, где его убьют по приказанию императора.

Евтихий не торопился входить в сношение с Вигилием; только в начале 553 года, 6 января, он отправил к Вигилию послание, в котором говорил о своем православии, что он сохраняет вероопределения четырех соборов и готов уладить спорные вопросы на соборе под председательством папы. Послание подписали также Аполлинарий александрийский, Домн антиохийский и Илия фессалоникский. Вигилий написал, что радуется прекращению схизмы и готов с своей стороны содействовать, но servata aequitate, с соблюдением справедливости.

Когда условия мира были установлены, Юстиниан хотел собрать собор. Текст приглашения епископов на собор не сохранился до нашего времени. Но Вигилий выступил с контрпредложением. Он заявлял, что собственно западные епископы вооружаются против осуждения трех глав; поэтому, чтобы они могли познакомиться с этим вопросом обстоятельно, собор должен быть на западе, в Сицилии или в Италии. Юстиниан не согласился, а предложил вызвать в Константинополь западных епископов. Однако, это не состоялось. Вигилий не хотел принимать участие в соборе, где большинство будут греки. Но и Юстиниан боялся, чтобы

407

прибывшие епископы не составили ему оппозиции; поэтому он, предложил Вигилию устроить третейский суд, или созвать небольшое собрание из одинакового от каждой области числа представителей. Папа Вигилий согласился с большой готовностью, предполагая явиться с тремя епископами западными. Но тут произошло недоразумение. Свое «servata aequitate» он понимал так, что как он явится со своими епископами, представителями запада (в числе четырех лиц), так от лица восточной церкви явятся три патриарха с одним епископом (следовательно, тоже в числе четырех лиц), и что составится, таким образом, комиссия из восьми человек. А Юстиниан, между тем, предполагал устроить это дело совсем иначе: каждый восточный патриарх, по его плану, должен был явиться с 3—5 подведомыми ему епископами. Когда эта разница намерений обнаружилась, то Вигилий, понимая, что принявши предложение императора, он рискует явиться со своими тремя епископами против двадцати восточных епископов, выразил свое недоумение и нежелание такого третейского суда. Но Юстиниан не хотел отступиться от раз принятого решения и созвал собор, не обращая внимания на папу и его нежелание и могущий последовать протест. Неизвестно, на что надеялся Юстиниан, давая делу такой крутой оборот; вероятно, он думал взять верх путем совершившегося факта. Вигилий же рассчитывал на какие-то счастливые для себя перемены обстоятельств, могущие последовать.

ПРИЧИНЫ РАЗНОГЛАСИЯ МЕЖДУ ВОСТОЧНЫМИ И ЗАПАДНЫМИ БОГОСЛОВАМИ В ВОПРОСЕ О ТРЕХ ГЛАВАХ.

Теперь мы подошли к V вселенскому собору. Приходится ставить вопрос: почему возможен был спор о «трех главах»? В чем заключаются протоевские черты этих «трех глав», что одни могли требовать на них анафемы, другие защищать их? Одни из богословов говорили, что возможно исполнить требование императора и что в нем нет никакой опасности для церкви и православия; другие это требование считали в высшей степени подозрительным и в исполнении его видели опасность, грозящую поколебать канонические основы церкви. В чем корень этого разномыслия и как его объяснить?

408

Для объяснения этого противоречия можно обратиться к событиям церковно-исторической жизни на западе в позднейшее время, в XVII в, когда там в католической церкви было разъяснено и научно формулировано такое положение из области юристики, с каким нам теперь при решении заданного вопроса необходимо надо считаться (а ведь известно, что папистическая техника во многом, несомненно, представляет собою совершенство). В это время в католической церкви шла борьба с янсенистскими воззрениями и эти воззрения в 1653 были осуждены папским престолом. Но галликанские богословы (янсенисты) с Арно (Arnauld) во главе не желали подчиняться папской булле, но желали в то же время остаться верными католиками; и вот они, при таких обстоятельствах, и создали знаменитую теорию «quaestio juris et quaestio facti». По ним выходит, что нужно различать вопрос права от вопроса факта, если перевести рассуждения на почву данного вопроса, вопрос догмата от вопроса факта. Галликанские богословы говорили, что они—добрые католики— признают папу непогрешимым в «вопросах догматов», но не признают его таким в «вопросах фактов», которые каждый христианин должен решать, руководствуясь голосом своей собственной совести, именно—применительно к вопросам времени. Папа осудил положения Янсения, но их нет в его (Янсения) сочинениях; следовательно, папа выходил в своем осуждении из факта ложного и погрешил в этом «вопросе факта»: ему представили факт неправильно и для него вполне возможно, поэтому заблуждение, как и для всякого обыкновенного ученого. Папа мог дать непогрешимое решение вопроса об истинности чего-либо, т. е. сказать «да» или «нет», только тогда, когда известный вопрос представлен ему уже в той или иной формулировке. Но верно ли сделали эту формулировку, ему это неизвестно; в этом вопросе — «вопросе факта»—он может заблуждаться: учение Янсения передано папе неверно, но папа осудил его—и осуждение на Янсения не простирается. Ярые католики (ультрамонтаны), поставленные в такие тиски, вынуждены были пойти на крайность и утверждали, что такого различия нет, что папа всегда может верно судить об известном факте, читал ли он его в правильном или неправильном изложении, или вовсе не читал,—знает ли он этот факт, или не знает.

С точки зрения изложенной теории можно осветить и рас-

409

сматриваемый нами вопрос относительно «трех глав» и пятого собора. Защитники «трех глав» ставили вопрос более или менее исторически, хотя и не выдержали этой точки зрения последовательно: противники относились к этому вопросу догматически; вследствие этого у них и явилась разница во взгляде на то, что желательно и что не желательно, ибо суждения об одном и том же вопросе, но произносимые с разных точек зрения, могут и не совпадать.

Предмет догматики есть догмат в чистом виде. Ее цель—найти самое точное, какое только возможно на человеческом языке, выражение догматической истины; догматика имеет значение не для времени и истории, а для вечности. По своему предмету она с историей не связана. Ее суждения—если догматист понимает правильно свои права и свое положение—всегда категоричны. Догматист достиг самого высшего в данном состоянии пункта—и смотрит оттуда на все предметы. Взгляд догматиста направляется сверху вниз, он смотрит от настоящего в прошедшее и должен высказывать свое воззрение без всяких околичностей, без всякого лицеприятия (в добром смысле этого слова). Когда догматист убежден, что точное выражение отношения Отца и Сына дано в слове «единосущный», он не может никакой другой формулы признать равноценною с ὁμοούσιος, у кого бы она ни встречалась. Когда точная догматика требует, чтобы мы различали οὐσία и ὑπόστασις, догматист с предосуждением должен относиться ко всякому, кто эти два понятия смешивает. Догматист должен не колеблясь отвергать, как неправильное, отрицание слова ὁμοούσιος, у кого бы оно ни встречалось, хотя бы он знал, напр., что Антиохийский собор 269 г. постановил μὴ εἶναι ὁμοούσιον τὸν ϒἱὸν τοῦ Θεοῦ τῷ Πατρί. Колебание его походило бы на неуверенность в правильности своего суждения. Таким образом, язык догматики должен быть совершенно категоричен, как язык первой посылки в силлогизме,—никаких послаблений и колебаний.

Для пояснения сказанного можно указать на следующее. Если ученый географ, занимающийся вопросами астрономической географии, уверен, что известный пункт Александрии находится под 29° с несколькими минутами от Гринвича, то он и должен стоять за это, как за истину, не обращая внимания на Птолемея, который сказал, что Александрия находится под 60° 20' восточной долготы от островов Бла-

410

женных. Колебание его походило бы на неуверенность в том, что данный меридиан определен верно. Ему нет дела до Птолемея. Те, для которых дорог Птолемей, географы-историки, обязаны установить отношение между положением Птолемея и положением современных географов. Но установление подобного отношения не дело современного астронома. Так и догматист—должен смотреть на настоящее. Догматист поставляет первую посылку, из которой делается заключение.

Но между первою посылкой и заключением—еще целая бездна. Безошибочное само в себе, догматическое суждение может быть весьма ошибочно в применении к частным историческим фактам. Эти последние, в своем собственном элементе, лежат вне области догматических суждений и, так сказать, вне ее компетенции. Они составляют сами в себе сырой материал, над которым нужно работать много чтобы сделать из него фабрикат, способный стать объектом догматического суждения. Эти факты представляют совокупность кривых линий, которые по этому самому не поддаются тому прямолинейному масштабу, которым только и располагает догматика. Следовательно, нужно эти кривые выпрямить, чтобы подвести их под догматическое суждение. Каждый из этих фактов представляет собою как бы текст, писанный на иностранном языке, и нужно еще перевести его на понятный для догматиста язык догматического суждения. Но только с этим фабрикатом, только с этою выпрямленною кривою, только с этим переводом и может иметь дело догматика. Она принимает каждый исторический факт к своему обсуждению лишь в известной, данной догматической постановке. Эта постановка есть дело работы уже не догматиста, а историка, или, что одно и то же, догматист, чтобы создать себе из исторических фактов пригодный предмет для своего суждения, должен наперед сам превратиться в историка. За правильность суждения (за первую посылку) отвечает лишь догматист; за правильность догматической постановки известного исторического факта, т. е. за соизмеримость второй посылки с первою, ответственность лежит на совести историка. А самое заключение с неудержимою логическою силою развивается из простого сочетания этих двух посылок: задержать этот вывод или отклонить его не властна никакая сила в мире.

411

Если, например, догматист bona fide, по чистой православной ученой совести, решил, что кто отвергает единосущие Сына Божия с Отцом, тот не православен, если бы затем историк принял на свою совесть ответственность за то, что антиохийские отцы 269 г. имели пред собою все те элементы понятия ὁμοούσιος, какие даны в этом слове у отцов посленикейских, и в своем заключительном решении все эти элементы приняли во внимание, так что слово ὁμοούσιος у них и у Дамаскина совершенно взаимно заменимо, тогда никакая логика, никакая софистика не в силах была бы уклониться от того вывода, что собор 269 г., низвергший Павла Самосатского, был собор неправославный.

Из этого примера понятно, какая роль в историко-догматическом суждении принадлежит именно историку. Его метод, его точка зрения диаметрально противоположны методу и точке зрения догматиста. Знакомый с последним—следовательно, самым точным—словом догматической науки, но лишь для того, чтобы ценить его элементы в прошлом. уметь догматически анализировать факты, историк, смотря, однако, от прошедшего к настоящему, от семени к ветвям исторического роста, идет из относительных сумерек прошлого к ясному свету настоящего. Каждый факт он оценивает не по сравнению с результатом высшего развития догматики, а с явлениями прошлого, современного и ближайшего будущего. Тот факт, что собор в V—XIX в. высказавшийся так, как собор антиохийский, мы заподозрили бы в арианстве. Но историк знает, что слово ὁμοούσιος в первые три века не было распространено и не могло быть лозунгом православия. Содержащуюся под ним идею выражали другими, более или менее несовершенными средствами; следовательно, отвергать это слово в то время не значило еще отвергать и его содержание. Таким образом, ни один историк в мире не примет на свою ответственность заверения, что понятие ὁμοούσιος в 269 и в 381 г. было совершенно тождественно. Но всякий в праве утверждать, что известное выражение отцов антиохийских не может быть второю посылкою в нашем силлогизме, хотя это и не обязывает нисколько догматистов изменять формулу первой посылки.

Чтобы выразить отношение между догматистом и историком, припомним известный вопрос софиста, что куча зерен производит шум, а каждое зерно в отдельности не произ-

412

водит его. Идя постепенно от зерна к зерну, мы не решим, с какого же зерна начинается шум, где рубеж между зернами и кучею—неизвестно. Это путь историка. Догматист заключает, наоборот, от факта, что зерна составляют кучу, а куча производит шум.

И в спорном вопросе о трех главах смешаны были различные точки зрения—догматическая и историческая, т. е. в применении к данному вопросу замечается различие взглядов потому, что одни стояли на точке зрения догматической, а другие—на исторической. Все дело, как известно, началось с почвы фактической и даже с практической. Император ставил этот вопрос потому, что ожидал от него большой пользы для церкви. Против него высказались первоначально почти все иерархи именно потому, что не ожидали от него для церкви ничего иного, как вреда.

Западные, особенно африканские епископы на этой (практической) точке зрения и остановились, предполагая, что из всего этого выйдет только вред для православия, что среди православных произойдет смута, что этой смуте обрадуются монофизиты и т. д., и этим практическим взглядом определялось и решение самого вопроса ими. Но когда речь зашла о том, можно ли осудить Феодора мопсуэстийского, то они же в лице Факунда гермианского, Фульгентия Ферранда и Рустика стали на историческую точку зрения, с которой все дело представлялось так.

И Несторий и Феодор мопсуэстийский были продуктами особенностей догматической антиохийской школы. Постепенное уклонение их от прямой линии совершалось так же незаметно, как незаметно в радуге красный цвет переливается в фиолетовый. От Евстафия антиохийского чрез Мелетия без ощутительных разностей вы переходите к Диодору. Осязательное различие между ними, какое мог наблюдать человек в V веке, было лишь количественное и касалось полноты их выражений: от одного неправомыслия осталось больше, от другого — меньше. От Диодора вы тоже без резкой перемены переходите к Феодору. От этого последнего осталось сравнительно много мест, в которых заметны черты несторианского воззрения; раскрывая эти места и развивая их, легко было перейти в несторианскую догматику; вы ощущаете, что стоите на той вулканической почве, которая прорвалась несторианством историческим, и чрез отвердение послед-

413

него — несторианством догматическим. Те элементы, над которыми оперировал Феодор, совсем не тождественны с теми, над которыми мыслили отцы уже в половине V века, и то, что казалось в учении Феодора сносным его современникам, было далеко не таким для отцов V века. Особенные тоны александрийской догматики даны были последним в виде православного учения Кирилла, Феодору—в виде аполлинарианский ереси. Диодор полемизировал с аполлинаристами и допустил некоторые неправомыслия. Следуя Диодору, Феодор подвергался большим искушениям развить мысли своего учителя дальше, чем сколько того требовали его основные воззрения, отвергать в положениях своих противников больше, чем сколько это было нужно и должно. Полемист против аполлинарианства должен был быть или очень опытным и тонким, или же настолько стойким, чтобы не принять [от противников без проверки] даже такого положения, как «Слово плоть бысть»: Кирилл под восприятием плоти не разумел ничего, кроме приискреннего общения во Христе божества с человеческою плотью, душою и духом. Аполлинарий принимал плоть лишь как ἐμψυχος, но ἄλογος σαρξ, и на основании этого строил положение о соединении божества и человечества в одну природу.

Понятно, что современники, стоя на точке зрения догматики своего времени, вообще относились к резкостям Феодора в его полемике снисходительно, оценивали их с точки зрения их цели, прославляли его, как ревностного борца против аполлинариан. На эту-то точку зрения и становится Факунд гермианский. Его смущает именно то, что осудив Феодора, мудрено формулировать это осуждение так, чтобы тень его не коснулась Диодора, отца II вселенского собора, и при том такого, на которого собор указал, как на один из центров общения церковного, и не отразилась и на Евстафии, отце I вселенского собора. И в самом деле. Кирилл александрийский, оценивая воззрения Феодора лишь догматически, не желал отделять от него и Диодора.

Восточные отцы согласились с воззрением Кирилла, приняли предложение Юстиниана и остановились на догматической точке зрения. Здесь они поступили правильно, так как, если бы сочинения Феодора мопсуэстийского получили курс в половине VI века, то, как бы должны посмотреть на них отцы VI века? После Халкидонского собора догматист обла-

414

дал богословским языком, безусловно, точным сравнительно с Феодором мопсуэстийский, и был бы поражен неясностью, неточностью и резкостью его выражений; кого он опровергал и что устранял—это вопросы безразличные для догматиста VI века. Самый исходный пункт Феодора был неверен: он не мог принять, напр., положения, что единение божества и человечества во Христе существенно, οὐσιώδης, потому что существенное единение он допускал лишь между единосущными природами. Чтобы не вводить ограничения божественного вездесущего естества, он пришел к аналогии о единении κατ εὐδοκίαν, хотя здесь содержалась неразрешимая трудность: почему же в других, в пророках, κατ’ εὐδοκίαν Бог обитает как троичный, во Христе же, напротив, теснейшее единение существует лишь между человечеством и одним из Лиц Троицы, с Сыном Словом? С точки зрения догматиста VI века, Феодор мопсуэстийский оказывался несомненным несторианином: он не только человечество Христа называл храмом, не только так неосторожно выражался, что можно было видеть у него учение о двух сынах, но он казался неправославным с точки зрения VI века и тем, что его полемические воззрения были противоположны учению Кирилла александрийского; св. Кирилл находил учение Феодора несторианским и опровергал его. Когда читатель VI века, по просмотре произведений Феодора и Кирилла, ставил вопрос, на чьей стороне истина, то не мог стать ни на какую сторону, кроме стороны Кирилла.

Если, признав учение Феодора неправославным, сделать заключение от учения к учителю, то надо признать Феодора несторианином, как личность, выражавшую несторианские воззрения. Единственное спасение Феодора от проклятия заключалось в предположении, что вероятно—он в последние дни раскаялся и умер в общении с церковью. Эту точку зрения пытался установить и Факунд гермианский. Он указывал, с одной стороны, что Феодора не считали еретиком отцы: его одобрял Григорий Назианзин, не предали анафеме и Прокл константинопольский и даже сам Кирилл александрийский. Но, кроме того, что могли сказать, что одобрение Григория относилось к другому Феодору — колонийскому, а не мопсуэстийскому. и само-то одобрение не много значило, так как оставалось предположение, что одобрение относилось к Феодору, когда он не был еще таким, каким

415

явился в V веке. Ведь и об Аполлинарии одобрительно отзывались Афанасий В. и Василий В., а в V и VI веках его считали несомненным еретиком, и еще второй вселенский собор причислил аполлинариан к классу еретиков. В конце концов, и Факунд гермианский понимал, что нельзя оправдать Феодора на основании одобрения отцов. Но не мог он исторически утвердить и предположение о его раскаянии. Факунд высказывал только, что мы не знаем, при каких обстоятельствах произошла смерть Феодора мопсуэстийского: ведь может быть, при последнем издыхании он сознал свои заблуждения и искренним раскаянием искупил все промахи своей жизни. Но это гуманное предположение так и оставалось предположением, и в защиту Феодора нельзя было указать ничего достоверного. Правда, был факт, что, когда при Иоанне антиохийском думали предать Феодора анафеме, все епископы востока горячо восстали против этого, и агитация была прекращена. Свидетельство от Кирилла и Прокла несостоятельно, ибо Кирилл и Прокл не осудили Феодора dispensative, не потому, что не считали его достойным осуждения, а по обстоятельствам времени, но в половине VI в этих обстоятельств не было, ибо и сама мопсуэстийская церковь вычеркнула Феодора из своих диптихов.

Иначе стоял вопрос относительно бл. Феодорита. Имелся факт, что он на Халкидонском соборе отрекся от своих заблуждений и предал анафеме Нестория и немедленно вслед за этим на соборе поднялись голоса о том, чтобы признать его православным и возвратить ему кафедру. Если даже рассматривать его сочинения, как несторианские, то и тогда в пользу Феодорита остается факт, что он от несторианских воззрений отрекся торжественно. Для тех, кто хотел бы его предать анафеме, необходимо было доказать, что отречение было притворным и временным и что бл. Феодорит впоследствии и мудрствовал и действовал как несторианин. Но доказательств этого нет, и для всех, державшихся догматической точки зрения, оставался для суждения о Феодорите священный авторитет Халкидонского собора. Монофизитствующие же для того и били на Феодорита, чтобы поставить православных в противоречие с Халкидонским собором. Но тем не мене православный VI века, рассматривая [некоторые] сочинения бл. Феодорита, приходил к заключению, что учить так и оставаться православным—невозможно. В

416

этих сочинениях Феодорит славит Феодора мопсуэстийского, поддерживает Нестория, как православного, стоит в оппозиции III вселенскому собору, и эти сочинения с догматической точки зрения неправославны.

Особенно сложным представлялся вопрос о послании Ивы, еп. эдесского, к Марию ардаширскому. Это послание было прочитано на Халкидонском соборе и не встретило возражений, хотя в эдикте императора оно ставилось при своеобразной оговорке: «послание, которое приписывается Иве»,—как будто оно не принадлежит ему. В православии Ивы не может быть сомнения, так как он предал Нестория анафеме; открытым остается вопрос о его послании. Точка зрения Юстиниана на послание расходилась с воззрениями отцов. Для Юстиниана это послание было все безбожно: оно осуждало Кирилла. Но для отцов IV вселенского собора, современников Ивы, оно имело свои светлые стороны, так как, осуждая крайности Кирилла и несторианство, оно до небес превозносит соглашение между Иоанном и Кириллом. По его суждению, и Кирилл и Несторий написали вредные книги, которые повергли православную церковь в смущение. Только Юстиниану могли казаться нечестивыми отзывы Ивы о Кирилле. С точки же зрения исторической, в 434 г. или 435 г. Ива заблуждался не более, чем Иоанн антиохийский. В дальнейшем же Ива допускал такие мнения, которые в VI век могли быть признаны за несторианские. Так, он с неодобрением говорит о III вселенском соборе, восхваляет Феодора мопсуэстийского и т. п., следовательно, послание является памятником несторианства, Сомнения в подлинности послания начались со времени первого эдикта Юстиниана и были совершенно неосновательны. Ведь послание было предъявлено на суд не врагами лишь Ивы, а и сам епископ эдесский ссылался на него при своем оправдании. Когда Иву обвиняли в несторианстве и в том, что он Кирилла называл еретиком, то Ива говорил, что он был с Кириллом в общении, в знак чего принимал от него послания. Ему возражали, что он в прошлом году называл Кирилла еретиком. Оп отвечал: да, но я думал, что он впал в ересь, а после объяснения с Иоанном Кирилл исправился, и я стал снова называть его православным; в прошедшем же году я говорил о давнем прошлом. В доказательство этого он и ссылался на послание к Марию.

417

В нем Ива благословляет факт единения между Кириллом и Иоанном, как благотворный для церкви, почему собор и высказался за оправдание Ивы.

Греческая церковь, таким образом, стояла на догматической точке зрения. Нельзя не настаивать на том, что эта позиция занята ею не без известного внешнего давления. Если бы здесь не было влияния Юстиниана, не был бы поставлен вопрос о трех главах. Но раз он поставлен на востоке, он должен был решаться с догматической точки зрения. Это не было похоже на догматический маневр. Bo-1-х, состояние образования было таково, что на востоке не было людей, способных разрешить вопрос с фактической точки зрения. Bo-2-х, общая и основная причина этого. не сознаваемая восточными епископами,—подобно тому, как нами не сознается вращение земли,—общая природа греков. Последние везде и всюду искали догматов. Даже вопрос чисто практического характера—ο поклонении иконам дебатировался ими с догматической точки зрения.

Западные, став на точку зрения историческую, находили, что осудить кого-либо из трех глав было бы исторически несправедливо. Затем, как истые люди практики, они обратили внимание на то, что Юстиниан поднял это дело с определенною целью соединить монофизитов с церковью. Они угадывали, что эта цепь подрывает авторитет Халкидонского собора, и потому протестовали. В сущности, и взгляд восточных епископов сначала был практический: они становились сначала на точку зрения западных. Скрепя сердце, большинство из них подписало эдикт; против него энергично высказался Петр иерусалимский, еще категоричнее Ефрем антиохийский, а Зоил александрийский—новопоставленный епископ, прямо жаловался Вигилию, что его вынудили подписать эдикт. Этому эдикту не сочувствовал никто. Но если после восточные епископы оказались на стороне Юстиниана, то это потому, что он сумел поставить восточных совсем на иную точку зрения.

И тут-то западные епископы и испортили дело своею горячностью. Они прямо высказали, что церковь не должна иметь суждения о лицах, прежде почивших. Но как только рассуждения перешли на теоретическую почву, то западные сразу оказались слабыми. Здесь грек издавна чувствовал себя хозяином, поэтому неудивительно, если для восточных

418

эта сторона вопроса вдруг возымела непреодолимую притягательность. В самом деле, вопрос о том, может ли церковь иметь суждение о лицах прежде почивших, или нет, должен иметь теоретическую постановку. На западе судили слишком легковесно, вращались в области грубого эмпиризма. Раз человек скончался, то всякие счеты с ним покончены,—de mortuis aut bene, aut nihil. Исконные юристы по своей натуре так и могут рассуждать. Но восточные говорили: «умерший в суде до начала разбирательства дела остается без уголовного суда, но пострадавшие от его злодеяний люди будут судить его действия». Западные втягивались в тенета чисто догматического свойства, они попали на уклон, их натуре совершенно несвойственный, и дошли до того, что им пришлось прервать церковное общение с восточными. Этим они поставили себя в положение невыгодное.

Слабость западных епископов заключалась вот в чем. Епископ силен тогда, когда он находится в союзе с паствою, и, наоборот, он бессилен, когда разошелся с нею. Речь шла об епископах востока. Что же западные епископы могли сказать в защиту этих епископов, которых западная паства не знала и по именам? Она не знала, кто такой Феодор мопсуэстийский, что он писал, а между тем имя Феодора было выдвинуто на первый план и страсти распалялись тем, что Феодор мопсуэстийский был поднят в мученики, которого хотят казнить после смерти. Когда получился раскол и почувствовалось неладное, западная африканская церковь стала давить на своих епископов и требовать разъяснения, из-за чего произошло разделению между православным востоком и западною церковью. Приходилось доказывать, что восток монофизитствует. Но у западных епископов не хватало мужества назвать это истинным именем. Поэтому они доказывали, что за спинами восточных епископов действуют монофизиты. Юстиниан же и восточные епископы отрицали это.

Западным нужно было сочинить что-либо на восточных отцов. Они уже настолько познакомились с греческим языком, что могли уже сочинить. кличку на этом языке. Факунд гермианский, долго вращавшийся на востоке, почувствовал необходимость стать на догматическую точку зрения. Он обвинил восточных епископов в ереси, обозвав их «некродиоктами» (νεκροδιῶκται)—мертвогонителями.

419

Еретиком легче всего было объявить того, кто не принимал или всего символа веры, или какого-нибудь отдельного члена его. Факунд доказывал, что «некродиокты» не принимают 7 члена символа веры: «и паки грядущаго судити живым и мертвым», так как производят суд и над умершим, которого Господь оставил на свой будущий суд. Вот как вредно было стоять на догматической точке зрения. Но африканские епископы с большим успехом разжигали чувство жалости к умершему, ради которой ему все прощалось. Здесь как бы затрагивался могильный покой Феодора мопсуэстийского. Но можно ли было долго держаться на этой почве? Для оппозиции она была слишком непрочна и эфемерна. И как западная церковь не могла доказать, что Феодор мопсуэстийский православный, так не было возможности убедиться в том, что он не подлежит осуждению, хотя бы некоторые и считали его еретиком.

Вопрос сводился к тому, удержать ли имя Феодора в диптихах, или нет. Западная церковь стояла за то, что надо удержать: восточная же, и даже мопсуэстийская, исключила его из диптихов и нисколько не смущалась этим. Но можно ли было остановиться на полумере, не упоминать имя Феодора в диптихах—u не осуждать его после смерти? Для разрешения этого вопроса надо иметь в виду живое и тесное общение между церковью небесною и земною. Ведь умерший жив (по учению православной церкви) и даже благотворит, хотя и не своею рукою. Молчание о нем ничего не разрешает и ничему не помогает. Если имя Феодора мопсуэстийского и вычеркнуть из диптихов, но все-таки он будет поминаться в церкви на ряду со всеми святыми. В древне-литургической молитве [в литургии св. Иоанна Златоуста] читаем: «Еще приносим Ти словесную сию службу, о иже в вере почивших, праотцех, отцех, патриарсех, пророцех, апостолех, проповедницех, евангелистех, мученицех, исповедницех, воздержницех, и о всяком дусе праведнем, в вере скончавшемся. Изрядно о пресвятей, пречистей, преблагословенней, славней Владычице нашей Богородице и Приснодеве Марии». Следовательно, всякий верующий человек в поминовении ставится на ряду со святыми.

Можно думать, что эта молитва получила окончательный вид только после Юстиниана. Но что признать этого нельзя, доказательством служит существующая на греческом языке

420

интересная литургия Григория Богослова, сохранившаяся в александрийском монофизитском патриархате и употребляемая в величайшие праздники (рождество, богоявление и пасху). Она яс есть выдумка коптов. Это доказывает ее греческий текст, сохранившийся от того времени, когда еще не была порвана связь Египта с православным востоком. Эта литургия употребляется и до настоящего времени. В ней имеется молитва, которая с некоторыми изменениями нашла себе место и в литургиях другого сочинения. Содержание молитвы следующее. «Помяни, Господи, о мире святыя единыя кафолическия и апостольския Твоея церкве, яже от конец и до конец вселенныя, и всех иже в ней православных епископов, право правивших слово истины. Изрядно святейшего и блаженнейшего архиерея нашего авву (имя рек), папу и патриарха великого града Александрии, и всех живущих епископов, пресвитеров, диаконов. Помяни, Господи, приносящих святыя Дары сия и о них, ихже ради принесоша. Помяни, Господи, и мою бедную и окаянную душу.—Помяни, Господи, о воздусе и плодах земных. Помяни, Господи, о мерном восхождении речных вод. Помяни, Господи, о дождех и сеяниях земных, возвесели паки и обнови лице земли. Помяни, Господи, и град наш сей и православных христиан, живущих в нем. Помяни, Господи, предваривших преподобных отцев наших православных епископов и всех от века Тебе благоугодивших святых отцев, патриархов, апостолов, и всяк дух праведный, в вере Христовой скончавшийся. Изрядно пресвятую, преславную, пречистую, преблагословенную Владычицу Богородицу и Приснодеву Марию, святого славного пророка, предтечу, крестителя и мученика Иоанна, святого Стефана перводиакона и первомученика, и блаженного отца нашего Марка апостола и евангелиста, и иже во святых отца нашего Григория, и ихже в сей день память совершаем, и всякий лик святых Твоих, ихже молитвами и заступлением и нас помилуй.—Помяни, Господи, преждепочивших в православной вере отцев наших и братий и упокой души их с преподобными и праведными. (Диптихи). Помяни, Господи ихже помянухом и ихже не помянухом, верных и православных, с ними же и нам яко благий и человеколюбец, ослаби, остави, прости». Молитва заканчивается общим возгласом: «яко да прославится—имя Твое».

421

Симметрия членов в молитве выдержана необыкновенно точно. Поминают всю церковь и вех право правивших слово истины и в особенности местного епископа, затем—всю живущую иерархию и все сословия церкви со всеми их духовно-чувственными и физическими, чисто человеческими, нуждами, со включением опять таки своего города. Затем поминают предваривших нас святых, в особенности св. Деву, Предтечу, первомученика Стефана, первоначальника александрийских иерархов Марка, составителя литургии св. Григория и дневного святого. Наконец, поминают всех прежде почивших православных, особенно тех, имена которых прочитаны в диптихе, и всех, «которых мы помянули и которых не помянули» 1). Идея, что каждый верующий, вступая в церковь, приступает к духам праведников совершенных, входит в такой союз, которого и самая смерть не расторгает, высказывается здесь весьма рельефно. И никто, даже совершеннейшие и препрославленные святые, не ставятся над церковью, но все они стоят в церкви. Св. Дева—превыше херувимов и серафимов, но и Она не выше церкви

Следовательно, быть признанным за почившего православно значит иметь высокое право быть поминаемым вместе со святыми. Но если об известном лице составилось убеждение, что он почил не православно, не в мире с церковью,—тогда как поступить? И его—смерть не поставила ни вне церкви, ни выше ее. Поминать ли и его вместе со святыми? Но даже и одного молчания здесь недостаточно: ведь церковь молится—explicite или implicite, это не так важно— о «ихже помянутом и ихже не помянутом». Поэтому, если Феодор мопсуэстийский и не упоминался бы в диптихах, но признавался «в вере почившим», то тем самым уже он не исключался из числа поминаемых за литургией. Но раз Феодор не был православным, раз он заблуждался, ео ipso он не мог поминаться и в церкви. Идея, что каждый верующий, прекративший земное существование, входит в союз «духов праведник совершенных», всегда выражалась в истории. Кто был убежден, что Феодор учил еретически,

1) Ср. о порядке поминовения живых и умерших в молитве на литургии св. Василия В. (с упоминаниями и о литургии св. Григория Богослова) Β. В. Болотов, Заметки по поводу текста литургии св. Василия В., в «Христ. Чтении», 1914, март, 281—298. А. Б.

422

должен был признать не только исключение его из диптихов, но и принять полное его осуждение.

ПЯТЫЙ ВСЕЛЕНСКИЙ СОБОР.

Всякие попытки Вигилия втянуть в свои планы восточную церковь вместе с западной не удались. Юстиниан по-прежнему рассматривал папу, как пятую часть христианского мира, между тем как папа рассматривал себя, как половину. Вигилий решился не отступать от своих требований. Юстиниан же решился на созвание собора.

Пятый вселенский собор не был продолжителен. 1-е заседание было 1 мая 553 г., а 8-е и последнее—2 июня. На соборе присутствовали: Евтихий, архиепископ константинопольский, Аполлинарий александрийский, Домн антиохийский, три представителя архиепископа иерусалимского, 6 западных епископов. На первом заседании епископов было 151, потом количество их возросло до 164 г., в том числе и западных было уже не 6, а 8. Таким образом, собор был по преимуществу восточным.

Собор открылся тем, что явился представитель от императора и передал послание, в котором император объяснял свои шаги и требовал осуждения трех глав. Он выставил дело так, что будто бы несториане и доселе производили агитацию и, не смея заявиться прямо, распространяли свои воззрения при помощи сочинений Феодора мопсуэстийского, Феодорита кирского и Ивы эдесского. Если не высказаться против них, то надо счесть их православными.

Обличать и осуждать три главы было подобно тому, как если бы в настоящее время было предложено какому-либо географу рассмотреть географические сочинения Птолемея и изобличить его во лжи (известно, что воззрения Птолемея отступают от представлений настоящего времени). В глубине души географ чувствовал бы их несостоятельность [и без этого разбора]. К чему изобличать древнее заблуждение, которого никто не держится и которое имеет только исключительно историческое значение? Отчего не предоставить мертвым хоронить своих мертвецов? Без сомнения, заблуждение это легко изобличить, но самое изобличение совершенно бесполезно. Но раз сила давит—надо повиноваться.

Отцам собора приходилось обращать внимание на практи-

423

ческую сторону дела, но эта-то сторона и оставалась для них неизвестною. Юстиниан постарался разъяснить свои требования, чтобы предотвратить все меры против осуждения трех глав. В конце концов он прямо заявил, что требует осуждения трех глав. А потому он предлагал отцам собора рассмотреть сочинения Феодора мопсуэстийского, Феодорита кирского и Ивы эдесского и высказаться за или против них. Посланный императора, передавший требование, оставил отцов собора, пο их предложению, и не присутствовал на соборе. Следовательно, внешнего давления не было. Констатирован был тот факт, что Вигилий находится в Константинополе, но не присутствует на соборе. Поэтому отцы собора сделали ему приглашение явиться на собор. Назначена была делегация из 20 епископов (между ними 3 патриарха), которая немедленно отправилась с приглашением к папе. Вигилий объявил о своей болезни и этим мотивировал свой отказ. Мнение о соборе он обещал высказать на следующий день.

6 мая отцы снова явились к нему. Он объяснил, что он не является на собор потому, что мало западных епископов, что соглашения не может быть, потому что император не хочет согласиться на те меры, какие он предлагает, именно, чтобы он с тремя западными епископами и три восточные патриарха с присоединением еще одного епископа собрались вместе для совместного обсуждения. Он уже просил императора подождать 20 дней, в течение которых он изготовит письменно свое мнение. Делегаты объявили, что они не уполномочены принимать письменные документы, но они просят папу пожаловать на собор. Нечего ссылаться на то, что на его стороне небольшое число епископов, потому что дело идет о догматическом вопросе, а в вере западные согласны с восточными; западных было мало и на прежних вселенских соборах. В свою очередь κ император присылал (7 числа) высших сановников—judices в сопровождении нескольких епископов. Но Вигилий ответил и им то же, что и делегации от собора.

8 мая, на втором заседании, доложены были результаты этих посольств. Тогда же послано было приглашение» к западным епископам, проживавшим в Константинополе, но не явившимся на собор. Из них Примасий, из Африки ответил: «если папы нет на соборе, то и я не пойду на собор». Более уклончивы были иллирийские епископы. Они

424

не дал определенного ответа, отговариваясь, что им нужно посоветоваться с их архиепископом Бененатом. На третьем заседании, 9 мая, прочитано было исповедание веры епископов.

Важно четвертое заседание 12 или 13 мая. Приступили к обсуждению учения Феодора мопсуэстийского; прочитано было 71 место из его сочинений и его символ. По поводу их раздались анафемы еще прежде чем окончилось чтение. Серьезное значение имел антитез против Феодора св. отцов, особенно Кирилла александрийского. Места из них читались на пятом заседании 17 мая. Это заседание должно было заключить вопрос о Феодоре мопсуэстийском. Но для этого необходимо было устранить еще некоторые затруднения. Некоторых епископов смущало выражение о Феодоре мопсуэстийском Кирилла александрийского, который называл его «καλὸς Θεόδωρος»; они полагали, что Кирилл одобрял этим полемическую деятельность Феодора против ариан. Однако Кирилл тут же высказывал ему порицание за неправомыслие. Указывали также, что Григорий Богослов писал Феодору мопсуэстийскому. Но епископы Евфранта тианский и Феодосий юстинианопольский подтвердил что это был Феодор тианский, а не мопсуэстийский. Рассмотрен был вслед за этим вопрос о возможности осуждения еретиков после их смерти и прочитаны деяния мопсуэстийского собора 550 г. Очередь дошла затем до Феодорита кирского. Прочитали четыре главы из сочинения его против анафематизмов Кирилла и отрывки из разных дальнейших произведений. Выяснилось, что он выражался еретически. Этим закончилось пятое заседание 17 мая.

19 мая шестое заседание собора было посвящено рассмотрению послания Ивы к Марию. В результате рассуждений не могло быть сомнения. Послание было признано неправославным и этот документ был причислен к 3 главам, подлежащим осуждению.

Между тем 14 мая 553 года папа Вигилий выпустил в свет письменное изложение своего мнения о главах, подписанное 16 западными епископами и 3 римскими клириками, так назыв. constitutum. Старинный исследователь истории пятого вселенского собора, католический богослов Garnier, утверждает, будто бы в церкви не являлось произведения по солидности равного constitutum'y папы Вигилия. В этом документе папа хочет показать, что он не виновен в от-

425

сутствии западных епископов на соборе. Здесь он рассказывает предшествовавшую собору историю пререканий о трех главах, свои сношения с Юстинианом, разъясняет причину, почему он не присутствовал на соборе, указывает на то, что он просил 20 дней, чтобы подать свой голос относительно трех глав, затем, рассуждает о сочинениях Феодора. До 60 мест из этих сочинений он разбирает и осуждает, высказывая свои воззрения, чтобы не навлечь подозрения в своем православии. Затем, обращается к истории того, как относилась церковь к личности Феодора, и требует, чтобы последний остался неприкосновенным. Он, не защищает Феодора, как православного, но и не осуждает его, как еретика, и то же советует собору. Об осуждении Феодорита не может быть и речи, так как его оправдал Халкидонский собор. Еще более настаивает папа на том, чтобы Ива был неприкосновенен, так как письмо его свидетельствует о его православии. Папа пытался передать свой constitutum Юстиниану, но его посланец не был допущен. В ответ папе было сказано, что если в constitutum'e содержится то же, что папа и прежде высказывал, что этот документ является лишним, если же заключается противное, то папа осуждает сам себя.

На седьмое заседание, 26 мая, от императора явился делегат с обвинением против Вигилия и представил 7 документов: письма Вигилия к Юстиниану и Феодоре, произнесенное им осуждение против Рустика и Севастиана, письма его епископам Валентиниану скифскому и Аврелиану арльскому, клятвенное обещание, данное им императору, что он будет содействовать осуждению трех глав, сакру императора Юстина I от 7 августа 520 г. В последнем документе говорилось о бывшей в то время демонстрации в Кире в честь Феодорита, когда изображение его на колеснице ввезено было с пением в город, а епископ кирский Сергий устроил «собрание» в память Феодора, Диодора, Феодорита и Нестория, Юстин повелевал произвести расследование по этому делу, и оно кончилось низложением Сергия. Документ должен был доказывать, что в церкви сильна партия несториан, Но церковь чужда была нечестия «глав». Император просил рассмотреть образ действия Вигилия. Собор признал Вигилия заслуживающим низложения и постановил исключить имя его из диптихов. План Юстиниана состоял

426

в том, чтобы соборным определением сломить упорство папы и заставить его согласиться на осуждение трех глав.

2 июня было последнее заседание собора; изречены были против догматических заблуждений 14 канонов или анафематизмов, сходных большею частью буквально с теми, какие находятся в 'Ομολογία πίστεως Юстиниана. Из них в третьем говорится, что: «одному и тому же Христу принадлежат добровольные страдания и чудеса», в пятом и десятом воплотившийся Господь называется «Единым святыя Троицы». Шестой канон называет святую Деву Богородицею. Последние три касаются прямо трех «глав».

СЛЕДСТВИЯ ПЯТОГО ВСЕЛЕНСКОГО СОБОРА. ОБЩИЕ ИТОГИ ЦЕРКОВНОЙ ПОЛИТИКИ ЮСТИНИАНА. ПОЛИТИКА ЕГО БЛИЖАЙШИХ ПРЕЕМНИКОВ.

Таким образом, пятый вселенский собор закончил свои заседания. Император известил об этом сакрою, подтверждающею постановления собора. Но никаких обращений в православную церковь не было. Напротив, монофизиты наглумились над усердием Юстиниана. Они ответили императору такими словами: «Ива эдесский и Феодорит были или хороши, или худы: если хороши, то зачем их предали анафеме, а если худы, то хорош же был Халкидонский собор, который признал их православными». Никаких новых полемических оружий для православных собор не дал.

Осуждение трех глав было принято на востоке без сильных протестов. Только Александр авильский (в Палестине) не подписал соборных определений, за что и был низложен. Но западные прямо заявили, что пятый вселенский собор состоялся во вред и уничижение Халкидонского собора. Рустик, диакон римский, и африканский аббат Феликс, обнародовавшие протест против постановлений пятого собора, сосланы были в Фиваиду. Вероятно, подверглись ссылке бывшие в Константинополе западные епископы, несогласные с собором. Факунду гермианскому также предстояла ссылка, но он скрылся еще раньше и написал послание к Мокиану (ad Mocianum). Клирики Вигилия были сосланы в рудники (а может быть—им только пригрозили этим). Вигилия также коснулась горькая участь; он был сослан в заточение.

В результате преследований оказалось, что папа согла-

427

сился на осуждение трех глав. 8 декабря 553 года папа написал послание к Евтихию константинопольскому, в котором он отказался от своих мнений. Но усердие папы дошло до крайности. 23 февраля 554 года он издал послание к западным епископам с целью убедить их, что осуждение трех глав законно. Здесь он заявляет, что послание Ивы не только сомнительно, но даже подложно. Отзывы отцов относительно послания Ивы к Марию имеют в виду другой документ, а не это послание. Вигилий ухитряется сказать, что враги приписывали Иве очень много лишнего. Так, между прочим, ему приписывались слова: «я нисколько не завидую Христу, ибо, если Он сделался Богом, то и я». Когда на Халкидонском соборе Иве указали на это его изречение, то он ответил, что не слыхал его даже от самого беса. На этих основаниях Вигилий утверждает, что самое послание Ивы к Марию Персу подложно. При таких искусственных толкованиях Вигилию нетрудно было согласиться с постановлениями пятого вселенского собора.

Папа добился своего. Из Рима, который в это время был взят Нарсесом, полководцем Юстиниана, явилась депутация к императору ходатайствовать о Вигилии. Вигилий был отпущен, но ему уже не суждено было увидеть Рим. После плавания по морю, он остановился в Сицилии, хворый, страдающий каменной болезнью, и здесь 7 июля 555 года умер.

Смерть папы возбудила сильное волнение в Риме. Выбор преемника Вигилию прошел бурно. Выбран был Пелагий. Замечательно, что для посвящения его не нашлось достаточного числа епископов. Хиротонию совершали два епископа и пресвитер. Неудовольствия на Вигилия перешли и на его преемника. Пелагия считали виновником смерти Вигилия: он был причиною его страданий. Желая освободиться от обвинений, Пелагий в церкви на амвоне, держа над головою евангелие и крест, произнес клятвенное заверение, что он не виновен в бедствиях и смерти Вигилия.

Римское население кое-как примирилось с тем фактом, что преемствует Вигилию лицо, осуждающее три главы. Но нелегко было склонить к этому другие церкви запада. От епископов запада было послание к Юстиниану, порицающее образ действия императора. По отношению к упорствующим император поступал со свойственною ему политикою. В

428

555 году африканцы подверглись преследованию, и когда, после ссылок с одного места на другое, удалены были самые энергичные епископы, в 559 году силы этой церкви сломлены были окончательно. Более устойчивой оказалась северная Италия. В Аквилее в 555 году состоялся собор, протестовавший против V вселенского собора, утверждая, что осуждающие трех глав впадают в монофизитство. Епископы в Тускии отказались от общения с папой, как еретиком. Пелагий нашел нужным написать франкскому королю Хильдеберту изложение своей веры в доказательство своего православия.

В 568 году лангобарды вторглись в Италию. Павлин аквилейский вынужден был бежать в город Градо, находившийся под властью греков. В 569 году, когда был взят Медиолан, епископ медиоланский Гонорат бежал в Геную, где и умер в 570 году. С ним бежало в Геную много из его паствы, так что образовалось как бы два Медиолана. После смерти Гонората медиоланцы, находившиеся в Генуе, избрали себе епископом Лаврентия, а жившие в Медиолане — Фронтона. Очевидно, Лаврентий был избран незаконно. Чтобы найти себе поддержку, он обратился к римскому епископу в 571 году и вошел с ним в соглашение (cautio—гарантия). Соглашение было своеобразно. В нем было сказано, что Лаврентий, в случае, если потребуют, не должен клясться, что он не анафематствовал трех глав. Когда после смерти Фронтона он возвратился в Медиолан, то был принят медиоланской паствою.

Не смотря на то, что Павлин аквилейский переселился в Градо под власть Византии, на него не было давления. Его преемник Илия, хотя и подвергся гонениям от Смарагда, равеннского экзарха, но по распоряжению императора Маврикия был оставлен в покое и умер в 586 году в своей оппозиции V вселенскому собору. Преемником его был Север. Смарагд поднял против него гонение, вызвал в Равенну и требовал, чтобы он вошел в общение с архиепископом равеннским Иоанном, бывшим в общении с Римом. Когда он возвратился в Градо, то его здесь встретили так недружелюбно, что он вынужден был отказаться от общения с Иоанном.

Григорий В. (590—604), человек практический, понимал, что умиротворение церкви и присоединение противников

429

осуждения трех глав может быть достигнуто только путем постепенного воздействия на подрастающее новое поколение. Между тем положение северных итальянских епископов было таково, что отношение к ним Григория В. не лишено было характера двусмысленности. Когда он был в Константинополе, то заявлял, что признает четыре собора, как четыре евангелия, и пятый, как равночестный им. Между тем, благочестивая королева лангобардов Теоделинда не хотела и слышать того, что папа принимает определения V вселенского собора; а сам папа находил вполне благоразумным, что Константин, епископ медиоланский, не хотел раскрыть ей глаза. Что же касается последнего, то благодаря его частому сношению в Римом, нашлись люди, которые стали заподазривать его в том, что он предал анафеме три главы, и уже готовы были отложиться от своего епископа. С большим трудом удалось потом епископу Константину отклонить от себя это подозрение.

Если так дела шли в Медиолане, то тем сложнее было положение вещей в Аквилее. Народонаселение там состояло из двух различных элементов: лангобардов и византийцев. При своем вступлении на кафедру Григорий в 590 г. попытался было восстановить общение с отщепенцами—лангобардами. По этому поводу было созвано схизматиками два собора. Место одного из них неизвестно; но за то сохранилось послание его к императору Маврикию. На осуждение трех глав отцы не соглашались и ссылались в этом случае на папу Вигилия, хотя эта ссылка и не имела достаточного основания, так как папа Вигилий впоследствии все-таки дал свое согласие на осуждение трех глав. Вместе с этим, отцы высказывали немалое опасение, как бы Север не был склонен на осуждение глав. Север созвал между тем собор в Градо, но акты этого собора не сохранились.

Как бы то ни было, Григорию В. не удалось восстановить общение с отщепенцами в восточной половине Италии. Он умер в 604 году, а за ним вскоре, через три года, именно в 607 году, сошел в могилу и Север. Его преемником был епископ Кандидиан. Он вскоре вошел в церковное общение с Римом. Но лангобарды отщепенцы не хотели знать этого и провозгласили аквилейского епископа патриархом. Градскому епископу также дан был титул

430

патриарха. Таким образом, в маленькой аквилейской области оказалось два патриарха и стремление к церковному общению не осуществилось на деле. И только епископу римскому Сергию I (687—701) удалось восстановить церковное единение. Главнейшую поддержку в этом важном деле ему оказали определения VI вселенского собора. Эти определения имели столь ясный противо-монофизитский характер, что самим отщепенцам было стыдно указывать, будто православная церковь впала в монофизитство. И вот около 700 года составился собор в Аквилее и на этом соборе было восстановлено церковное общение.

Споры из-за V вселенского собора отразились в Галлии и Испании, где однако дело до полного разрыва с Римом не дошло. А каково было отношение в этих областях к V вселенскому собору, видно из замечания Исидора севильского, что «Юстиниан в угоду акефалам осудил три главы Халкидонского собора». В Испании же соборы в продолжении VI и VII веков делают упоминания только о четырех соборах, а о пятом умалчивается.

Таким образом, политика Юстиниана породила на, западе одни лишь только смуты. Не дала она благих результатов и на востоке. Он мог бы, кажется, понять, что цель его недостижима, что усилия его обречены на бесплодие. В первые годы царствования ему не хватило энергии во всей полноте провести политику Юстина по отношению к монофизитам. Мы знаем, что епископ Иоанн теллский старался противодействовать намерениям Юстиниана по отношению к монофизитам—лишить их иерархии; Иоанна удалось схватить, и монофизитам угрожала большая опасность. Но им удалось найти себе поддержку в лице одного арабского князька Харита бар-Габала (племени Гассан).

В 16 год царствования Юстиниана (542/3) этот князь прибыл в Константинополь и стал просить императрицу, чтобы она позволила поставить двух или трех епископов для монофизитов арабов. Императрица благосклонно приняла эту просьбу. Решено было поставить двух епископов. Выбор пал на монахов Иакова Бурдеану (Барадей) и Феодора, хиротония которых, вероятно, и состоялась в 543 г. Они получили посвящение (Иаков в Эдессу, Феодор в Бостру) от монофизитских епископов, находившихся в окрестностях Константинополя.

431

Феодосий, патриарх александрийский, дал Иакову секретное позволение поставлять не только пресвитеров, но и епископов. И вот, в 543 году Иаков, делая обход своей обширной области, хотел рукоположить во епископы Конона и Евгения, из лиц ему преданных, и прибыл с ними в Константинополь. Феодосий однако не решился рукоположить их, а посоветовал ему обратиться в Египет и там поискать епископов для рукоположения вышеупомянутых личностей. Действительно, прибыв в Александрию, Иаков нашел их. Конон был поставлен епископом в Тарс, Евгений—в Селевкию. Не довольствуясь этими, Иаков ставил епископов и по другим местам. Знаменитейшим из них был Иоанн ефесский—миссионер, пользовавшийся расположением Юстиниана; он же был автором первой церковной истории на сирийском языке. Все усилия Иакова были бы не полны, если бы он не поставил главою монофизитов Сергия (544), возведя его в сан антиохийского патриарха. Правда, в 547 году Сергий умер, и кафедра его оставалась около трех лет не занятою. После совещания с Феодосием александрийским, Иаков поставил вторым патриархом антиохийским Павла. Таким образом, деятельность Иакова имела чрезвычайно важное значение для монофизитов. Он произвел нечто большее, чем сколько могли ожидать и сами монофизиты.

Происходившую до того времени борьбу между православными и монофизитами не нужно представлять, как борьбу двух церквей; это была скорее борьба двух богословских направлений или двух философских теорий. Каждая сторона предполагала, что неверное учение разрушится само собою и останется одна истинная кафолическая церковь. Разделения церквей вовсе не было. Иаков понял, что для упрочения существования монофизитства необходимо создать особую монофизитскую иерархию, отдельную от православной. Прежде было так: если монофизитам удавалось провести на патриаршую кафедру своего единомышленника, оп и оставался патриархом. Правительство и не думало предпринимать никаких мер к его устранению. В Александрии так долго и было, пока Феодосия не удалось вызвать в Константинополь, хотя кафедра и осталась незанятою. Точно также и в других городах православные не предпринимали мер, чтобы подле епископа монофизитского существовал и православный. С другой стороны,

432

если в Антиохии и других местах назначались епископы дифизиты, то монофизиты не признавали их, но считали это временным несчастием, не теряя надежды пережить его. Политика же Юстина и Юстиниана дала такой результат, что монофизиты убедились, что их мечты несбыточны, и решили завести свою особую иерархию. Это и сделал Иаков († 578 г.). Он явился истинным основателем монофизитской церкви. Таким образом, к началу царствования Юстина Π уже не было надежды на соединение. Попытка Юстиниана сделать это оказалась тщетною.

После смерти Феодоры Юстиниан не прекращал сношений с монофизитами и относился благосклонно к Анфиму. В последний год царствования он издал эдикт, что плоть Христова с самого рождения нетленна. Учение о нетленности плоти Христовой, которое даже умеренные монофизиты (феодосиане-севириане) считали ересью, император хотел, таким образом, навязать православной церкви в качестве догмата. Но это не могло привести к единению монофизитов с церковью. Есть основание подозревать, не повредились ли у него к этому времени умственные способности. Чего добивался он этим эдиктом, это решить довольно трудно. Монофизиты в то время составляли меньшинство греческого населения. Эдикт императора, если бы даже его и приняли, мог породить прежде всего смуту в самом же монофизитстве; но православной церкви ничего не обещал.

Горькая участь, разумеется, прежде всего, коснулась архиепископа константинопольского Евтихия. Он не признал эдикта православным, так как находил, что, выходя из него, должно признать страдание и смерть Христа призрачными. 22 января 565 г. Евтихий за свое сопротивление был арестован и едва не был убит. Затем император отправил его в ссылку. Передают, что после этого в Константинополе состоялся собор для осуждения Евтихия, чтобы дать этому приговору церковную санкцию. Сведения о нем находятся в биографических записях его ученика Евстратия. Обвинения, выставленные против Евтихия, были самые мелочные и даже несколько комического характера. Важнейшие из них состояло в том, что Евтихий ел дичь, что считалось в то время чисто сибаритским лакомством (некоторые монашеские на западе ордена, между прочим, отличались тем, что дозволяли вкушать дичь на том основании,

433

что в уставе Бенедикта Нурсийского запрещалось вкушать мясо только четвероногих); другое обвинение состояло в том, что Евтихий подолгу на коленях Богу молился (ὅτι συκοτόκυλα ὁρνιθίων ἔφαγεν, καὶ ὅτι πολλάς ὥρας γονυκλισίας ποιῶν ηὔχετο). После собора к Евтихию было послано посольство. из его же собственных клириков. Евтихий прямо спросил у них: «к кому вы посланы»? «К господину патриарху, епископу константинопольскому», отвечали те. «Правильно вы сказали; хотя я и нахожусь в таком положении, но я все-таки остаюсь патриархом, и вы так веруйте». После сего он своею властью предал их отлучению.

На место его поставлен был Иоанн Схоластик († 31 августа 577 г.). Как лавировал Иоанн Схоластик, отказавшись подписать эдикт и в то же время сохранив расположение императора, сказать трудно. Эдикт императора отказались подписать и другие епископы, мотивируя свою нерешительность тем, что желают знать суждение других патриархов об этом догматическом вопросе. Анастасий антиохийский высказался со всею решительностью против эдикта и, ожидая себе за это изгнания, написал уже прощальное слово к пастве; но Юстиниан до этой новой меры скончался (14 ноября 565 г.).

Преемником Юстиниана был его племянник Юстин II († 4 октября 578 г.). Новый император не считал удобным ни отрешиться от политики Юстиниана, ни продолжать ее энергично. Какой политики он вообще держался, показывает один анекдот: когда поднялся шум в большом цирке, он послал сказать голубым, что для них умер Юстиниан, а зеленым—что для них он жив. Первым делом он, приказал возвратиться изгнанным епископам на свои места. Это всего более относилось к епископам западным. Для успокоения волнения монофизитов в Египте, император отправил туда авву Фотина с какими-то особыми полномочиями.

Вскоре императором был издан эдикт, τὸ πρόγραμμα τῆς πίστεως, объясняющий его религиозную политику. Издавая этот эдикт, император сделал в угоду монофизитам все, что только можно было сделать для них, не отрекаясь от православия. В эдикте повторены были все, испытанные в период уний, выражения, приятные для монофизитов, хотя и не совсем точные догматически, и по возможности обойдены точные и решительные православные термины. Император

434

признавал во Христе не другого или иного, но единого и того же, из того и другого естества—божеского и человеческого—сложенного. Затем идут выражения, приятные для монофизитов: 1) Един от Св. Троицы пострадал; 2) Единого чудеса и страдания; 3) Ἐμμανουήλ; 4) ἐξ ἐκατέρας φύσεως, ἐξ ὧν συνετέθη (строго халкидонский же предлог не ἐξ, а ἐν); 5) μία φύσις τοῦ Θεοῦ Λόγου σεσαρκωμένη. С другой стороны, замечается: 1) молчание о Халкидонском соборе (но также и о других): 2) «νοουμένης» подле «ύπαρχούσης» и «ἐν θεωρία», когда речь о διαφορά τῶν φύσεων; 3) ἡ ἐκατέρα φύσις, предпочитается халкидонскому δύο φύσεις, две природы, каковое выражение встречается только однажды. В заключении император просит не делать спора из-за слогов, слов и лиц. Он заявлял, что ныне существующий вид вероучения должен остаться нерушимым на все время. К Халкидонскому собору император, таким образом, не стал ни в какие отношения.

Этот эдикт, униональный по своему характеру, был принят всеми православными, но монофизиты на основе его не присоединились к православной церкви. Они видели в императоре сторонника «халкидонитов», не оправдавшего их ожиданий, какие они возлагали на новое царствование. Нужно заметить, что Юстин был женат на племяннице Феодоры— Софии: об этой последней между монофизитами ходил слух что до 562 года она всегда причащалась у монофизитского пресвитера.

Но политика мира, открытая Юстином II, повела к мирному отношению между православными и монофизитами. В первые годы царствования Юстина имело место следующее незаурядное явление. Феодосиане сильно теснили своих противников—тритеитов; последние выхлопотали у императора позволение устроить диспут, третейским судьей которого был назначен Иоанн Схоластик, патриарх константинопольский. Спорящим сторонам не было позволено ссылаться на сочинения православных отцов, а позволено приводить в свою пользу лишь места из произведений своих выдающихся авторитетов: Анфима, Севира, Феодосия. Диспут длился 4 дня, и в конце концов тритеиты были признаны побежденными.

Но в шестой год царствования Юстина (570 — 571 г.) в положении монофизитов произошла перемена. По настоянию Иоанна Схоластика император решил произвести да-

435

вление на константинопольских монофизитов. Их монастыри мужские и женские были оцеплены солдатами. После принудительного причащения из рук православных священников и замены монофизитских икон православными (у них раньше употреблялись иконы, изображавшие монофизитских епископов и царей), объявлено было состоявшимся общение этих монастырей с православною церковью. Упорствовавших монахов и монахинь посадили в тюрьмы. Обращенные таким образом монастыри посетили император и императрица и покорных награждали подарками. С монофизитскими иерархами также заключено было общение. В них возбуждали надежды, что Халкидонский собор так или иначе будет отменен. Принятые, по-видимому, «в сущем их сане» епископы, пресвитеры и диаконы монофизитов 36 литургий отслужили вместе с православными. Но затем патриарх константинопольский сделал попытку—признать их хиротонию недействительною и рукоположить их снова. Недалекий монофизитский митрополит Карии, афродисиадский епископ Павел, допустил, чтобы православный митрополит карийский рукоположил его во епископа Антиохии гарийской. Но другие епископы монофизиты, особливо кипрский Стефан, воспротивились самым энергическим образом этим снова хиротониям и требовали, чтобы, если не признают действительности их хиротонии, не признавали бы их (по Ник. прав. 19) имеющими и действительное крещение. Иоанн оставил эту мысль о реординации их и объяснил, что он хотел только украсить монофизитов епископским омофором.

Попытка—найти догматический средний путь для примирения также была бесплодна. 33 дня длившийся догматический спор выяснил только, что вопрос о догматическом значении Халкидонского собора остается существенным, так как православные не могут отречься от этого собора, а монофизиты отмену этого собора ставят условием своего воссоединения с православными. И к программе унионального эдикта, предложенной монофизитам, они сделали несколько дополнений, которых не могли принять православные в полном составе, а когда эти прибавки были внесены в эдикт только отчасти, его отказались принять монофизиты.

С бóльшим успехом Юстин действовал на монофизитов, занимавших придворные и государственные должно-

436

сти. Он запретил им приветствовать его, если не желают быть с ним в церковном общении. Опасаясь за свое положение и имущество, эти монофизиты осыпали укоризнами своих епископов и требовали от них согласия на унию. Кончилось дело тем, что несколько лиц приняло наружным образом православие, а упорные после тюремного заключения были высланы из столицы. Совещания с епископами монофизитскими не имели успеха и при Юстине.

Преемник Юстина, Тиверий († 14 августа 582 г.), устранился от давления на монофизитов правительственными мерами. Патриарху константинопольскому Евтихию, восстановленному на кафедре по смерти Иоанна Схоластика, император ответил, что борьба с монофизитами — дело власти церковной, а не государственной, что для государства достаточно и одной внешней борьбы с врагами. Предоставленный самому себе, патриарх Евтихий пытался подействовать на монофизитов увещаниями, но без успеха. Евтихию было доложено, что воссоединившиеся с церковью сирийские монахини до сих пор употребляют трисвятое с прибавкой: «распныйся за ны». Прибыв в монастырь, патриарх увещевал монахинь оставить эти слова, введенные монофизитами. Но монахини ответили, что с них достаточно того, что они отступились от своей прежней веры и вошли в общение с синодитами: но они никогда не согласятся отступиться от убеждения, что Христос есть истинный Бог, пострадавший за нас. Евтихий после этого прислал им свое богословско-полемическое сочинение. Но монахини ответили: «мы—женщины и в богословских тонкостях ничего не понимаем; предания же восточных отцов никогда не оставим». Преемник Евтихия († 6 апреля 582 г.), Иоанн Постник, не производил никакого внешнего давления на монофизитов, и для них опять наступил период 40-летнего мира. С политикой Евтихия Иоанн Постник покончил принципиально. Когда константинопольские клирики предложили ему преследовать монофизитов и сослались на то, что так делал Евтихий, то Иоанн Постник ответил, что то был патриарх Евтихий, что пускай идут к нему и спросят его, позволит ли он теперь преследовать монофизитов.

Униональные попытки Иоанна Схоластика и Евтихия имеют интерес в том отношении, что в этом случае инициативу

437

взяли на себя представители церкви, а не государственная власть, как было доселе. Монофизит историк, епископ ефесский Иоанн, сам потерпевший в это время темничное заключение, не скрывает того, что мучеников в это «гонение» монофизиты не поставили, что все дело ограничивалось взятием под стражу, из-под которой поборники монофизитства обыкновенно успевали бежать.

Слабое участие государственной власти в этих униональных опытах, помимо личного характера государей и занятия неотложными государственными нуждами, объясняется с вероятностью, с одной стороны, тем, что опыт показал малоуспешность униональных соглашений, с другой—тем, что разделение монофизитства на толки делало невозможным воссоединение всех; а присоединение малой только части не могло иметь особенной ценности для государства.

Страница сгенерирована за 0.17 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com