Ведерников А. В. Владимир Лосский и его богословие

№ 8

БОГОСЛОВСКИЕ ТРУДЫ

СБОРНИК ВОСЬМОЙ, ПОСВЯЩЕННЫЙ ВЛАДИМИРУ ЛОССКОМУ

ИЗДАНИЕ МОСКОВСКОЙ ПАТРИАРХИИ МОСКВА. 1972

А. В. ВЕДЕРНИКОВ

ВЛАДИМИР ЛОССКИЙ И ЕГО БОГОСЛОВИЕ

Биографические сведения

Среди различных по величине и яркости светил православной бого­словской мысли, появившихся на нашем церковном небосводе в текущем столетии, особенно светлым сиянием окружено имя Владимира Николае­вича Лосского. Для многих из наших читателей это имя прозвучит впер­вые, и они несомненно заинтересуются как происхождением, так и местом, где протекала жизнь и деятельность этого русского православного бого­слова. Поэтому нам естественно начать данную статью с предуведомле­ния о том, что Владимир Николаевич Лосский, умерший в 1958 году, в самом расцвете сил и дарований, был верным сыном Русской Право­славной Патриаршей Церкви, которому суждено было стать гражданином Франции и там, в центре западной образованности, послужить Богу бого­словским свидетельством о Православии.

Принадлежность к Русской Православной Церкви и французское гражданство! Каким образом могло получиться столь необычное сочета­ние в жизни Владимира Лосского? На этот вопрос отвечает его жизнен­ный путь, неожиданный поворот которого на рубеже двух эпох прови­денциально указал ему место и человеческую среду для жизни и служе­ния Церкви Христовой.

Подробная биография этого замечательного человека-христианина и выдающегося православного богослова еще не написана, и сейчас здесь предлагается не обстоятельное описание его жизненного пути, а лишь ряд биографических фрагментов, заимствованных, главным образом, из мемориального выпуска «Вестника Русского Западно-Европейского Пат­риаршего Экзархата» за 1959 год и дополненных некоторыми сведения­ми, которые были извлечены либо из рассказов личных друзей Владими­ра Лосского, либо из его переписки с Московской Патриархией.

Владимир Лосский родился в День Святого Духа 25 мая 1903 года в Петербурге в семье известного русского философа. Там же прошли его детские и юношеские годы. Анонимный биограф отмечает «исключитель­ную чуткость мальчика, особенно перед тайной смерти». В возрасте 17-ти лет он уже студент Петроградского университета, где сразу же опреде­ляется его влечение к истории философской мысли, к творениям святых отцов Церкви и к западному Средневековью.

В ноябре 1922 года Владимир Лосский вместе с семьей эмигрирует на Запад. Первым этапом этой эмиграции оказалась Прага, где будущий богослов продолжил свое образование у знаменитого византолога Н. П. Кондакова. За Прагой последовал второй и, к счастью для семьи Лосских, последний этап эмиграции — Париж с его старейшим французским университетом Сорбонной. Здесь молодой Лосский с головой ухо­дит в занятия и через два года получает ученую степень по истории

215

Средних веков вместе с правом преподавать этот предмет. Но его инте­рес к Средневековью продолжает углубляться, он работает под руковод­ством видного специалиста по Средним векам профессора Ф. Лота и в течение ряда лет слушает лекции крупного знатока средневековой филосо­фии профессора Этьенна Жильсона. У них, как сказано в биографических заметках, «он учится строгости западной мысли, сочетая ее с тяготением в глубину»...

Углубленный интерес Владимира Лосского к Средним векам истории Запада, конечно, нельзя объяснить одной любознательностью или стрем­лением молодого ученого к эрудиции, к накоплению знаний в избранной области. Еще в Петроградском университете этот интерес сочетался у него с особым вниманием к святоотеческой письменности и к догматическому значению Filioqjue. И, оказавшись на Западе уже глубоко укорененным в церковном и святоотеческом предании, он осознает свое невольное при­сутствие во Франции как призвание к свидетельству о Православии, сле­ды которого еще сохраняются в традициях французского христианства. Это сознание побуждает его изучать мистико-теософическое учение Мейстера Экхарта и грандиозную систему мысли Фомы Аквината, чтобы глубже войти в духовный мир Запада, понять основы западного мышле­ния и с помощью привычных для него представлений и понятий свиде­тельствовать перед ним об Истине Православия. Приходится удивлять­ся духовной неуязвимости Владимира Лосского и несокрушимой мощи его православного мышления, которое при своем погружении в средневековую мистику и схоластику не только ничем не соблазнилось, но еще глубже обосновало превосходство своей богословской позиции.

1928-й год был ознаменован для Владимира Лосского его вступле­нием в семейную жизнь: венчание произошло в День Святого Духа. В том же году он стал членом Православного Братства имени св. Фотия, учрежденного при Трехсвятительском подворье в Париже в помощь епар­хиальному архиерею и с целью утверждения Православия во Франции. Автор биографических заметок говорит, что, по мысли Владимира Лос­ского, это Братство «должно было стать как бы христианским рыцар­ским орденом, чтобы отвечать Западу на взыскание Грааля, то есть Пра­вославия».

Но это были годы русской церковной смуты, и к делу православного свидетельства во Франции прибавилась необходимость борьбы за канони­ческую Истину, за верность Матери — Русской Православной Церкви, Когда значительная часть русской эмиграции, осевшей во Франции, укло­нилась, по чисто мирским мотивам, в церковный раскол, Владимир Лосский, вместе с Фотиевским Братством, остался в лоне Русской Матери- Церкви, как того требовали канонические правила и его твердое убежде­ние в том, что Церковь должна свидетельствовать о полноте Истины там, где она находится, не притязая на «нормальные» условия. Отсюда его верность Матери-Церкви не могла находиться в противоречии с любовью к Франции, которая, как он думал, могла стать «очагом возрождения хри­стианского Запада» в духе Православия.

В этот период церковных нестроений и борьбы с многочисленными схизматиками Владимир Лосский ведет оживленную переписку с Блюсти­телем Патриаршего престола Митрополитом Сергием (будущим Патриар­хом), с которым у него устанавливаются отношения ученика с учителем. Преклоняясь перед высотой и мужеством служения Первоиерарха нашей Церкви, Владимир Лосский видел в нем замечательного богослова, кото­рый обладал не только обширной эрудицией в области догматики, патри­стики и других церковных дисциплин, но жил догматами Церкви, рас­крывая их содержание внутренним опытом. Основанное на этом опыте богомыслие помогало ему «осуществлять дело, превышающее всякие чело­веческие силы», как писал впоследствии о Митрополите Сергии предан­ный ему Владимир Лосский.

216

Надо сказать, что в то время молодой богослов был активным по­мощником Митрополита Сергия в деле собирания «расточенных чад» Матери-Церкви и ограждения их от влияния ложных учений, возникав­ших в их среде. Как уже было сказано, в разгар юрисдикционных разде­лений он, вопреки настроению большинства своих соотечественников-эмигрантов, выбрал каноническую верность Матери-Церкви. Когда же в 1933 году появилась книга прот. С. Булгакова «Агнец Божий», оказав­шая большое влияние на культурные круги православных людей, Влади­мир Лосский сразу же вооружился против содержащегося в ней ложного истолкования догмата Боговоплощения. Он увидел, что автор книги, из­лагая этот догмат на основе софиологии, придает Боговоплощению харак­тер природной необходимости и тем самым как бы упраздняет вольное снисхождение, жертву, страдание и Крест Христов (1 Кор. 1, 17—24), обесценивая вместе с тем и самую цель снисхождения Слова, — ниспосла­ние Святого Духа от Отца ради возведения тварного мира к обожению в Церкви...

Когда Митрополит Сергий познакомился с содержанием книги «Аг­нец Божий» по докладу митрополита Елевферия, управлявшего тогда патриаршими приходами во Франции, он убедился не только в неправомыслии прот. С. Булгакова, но и в опасности его софианского истолкова­ния церковного догмата для духовной жизни верующих. Критический разбор софианского учения был подвергнут обсуждению на заседании Священного Синода и в форме Указа, осуждающего это учение, отправ­лен митрополиту Елевферию для сообщения верующим. На этот Указ прот. С. Булгаков ответил «Докладной запиской митрополиту Евлогию», уже находившемуся в то время в отделении от Матери-Церкви, и тогда Владимир Лосский, сравнив текст Указа с Докладной запиской о. Сергия Булгакова, написал свою книгу «Спор о Софии», вышедшую в свет в 1936 году.

Здесь не место заниматься изложением острой критики, которой под­вергается в этой книге софиология о. Сергия Булгакова. Надо лишь от­метить, что пламенная ревность Владимира Лосского о чистоте и непри­косновенности для философствующего разума учения Церкви нашла свое выражение в строгой и убедительной аргументации и в предельно ясном и логически стройном изложении. В архиве Московской Патриархии со­храняется письмо митрополита Елевферия, в котором он пишет Патриар­шему Местоблюстителю Митрополиту Сергию о том, что Указ, осужда­ющий неправомыслие о. Сергия Булгакова, явился «благовременным актом власти», подорвавшим авторитет его книги «среди иноверцев и на­ших невегласов», что книга Владимира Лосского с критикой ответа о. Сергия Булгакова на Указ об осуждении «хороша, сильна и содержа­тельна» и что она, по словам Владимира Лосского, «вызвала похвалу самого о. Булгакова за эрудицию ее автора» вместе с сожалением, что последний «не состоит в среде богословствующих проблематиков».

Нам неизвестно, возразил ли на книгу Владимира Лосского «Спор о Софии» о. Сергий Булгаков, — в списке его печатных трудов нет такой темы, — но можно думать, что высказанная им похвала ее автору за эру­дицию имеет отношение и к содержанию его доводов, а в сожалении об отсутствии автора в среде богословствующих проблематиков нет и наме­ка на отрицание его богословской позиции, с которой верующий разум должен рассматривать Богооткровенные истины не как проблемы, а как духовные реальности, постигаемые верой и созерцанием очищенного ума. Во всяком случае реакция о. Сергия Булгакова на критику Владимира Лосского далека от всякого раздражения и обиды и выражает скорее удивление перед пламенностью и глубокими познаниями критика.

Известно, что личного общения между о. Сергием Булгаковым и Владимиром Лосским не было из-за церковной схизмы, остро переживавшейся тогда обеими сторонами, но «Спор о Софии» тревожил Владимира

217

Лосского до конца жизни, заставляя его воздавать должное той правде, которую содержали доводы противника, как вспоминает об этом друг покойного богослова Луи Буайе в своей мемориальной статье о нем. А в другой статье, написанной тоже одним из французских друзей и учени­ков Владимира Лосского, указывается, что «всё его богословие, сконцент­рированное на нетварной благодати, на паламитском понятии Божествен­ной энергии, действительно пытается выразить, в свете Предания и в строго православных понятиях, основные интуитивные моменты в мыш­лении о. Сергия Булгакова».

Но не будем углубляться в эту славную и в то же время болезнен­ную страницу биографии Владимира Лосского, который, конечно, лучше, чем кто-либо другой, понимал масштабы и силу мысли о. Сергия Булга­кова. Различие их путей в богословии, равно как и сходство основных богословских интуиций и прозрений, должно стать предметом особого исследования в будущем. А сейчас остановимся на одном важном собы­тии, тесно связанном с церковным служением Владимира Лосского.

Присутствие русского Православия во Франции не оставалось без­различным для французского христианства. Несмотря на юрисдикцион­ные споры и расхождения среди русской православной диаспоры, ее ли­тургическая жизнь, вместе с живой проповедью пастырей, раскрывалась перед многими из западных христиан как живое апостольское предание. До сих пор оно было для Запада просто восточной традицией, а теперь, в свете покоряющего свидетельства православного богословия, оказыва­лось содержанием и движущей силой Православия, воистину вселенско­го — не в географическом смысле всемирного распространения, а в смыс­ле обладания полнотой Истины. И неудивительно, что наиболее чуткие к ее призывам души потянулись к Православной Церкви и образовали в самом сердце Франции, в Париже, общину-приход, который, при актив­ном содействии Фотиевского Братства и Владимира Лосского, был принят, по Указу Блаженнейшего Митрополита Сергия, в лоно Русской Право­славной Церкви с сохранением западного обряда. Это событие явилось началом осуществления мечты нашего богослова о возрождении во Фран­ции древнего благочестия, свойственного ее народу и укорененного в Свя­щенном Предании Вселенской Церкви.

В это время в соседней Германии уже свирепствовал фашистский режим Гитлера, втайне осуществлявший подготовку к завоеванию «жиз­ненного пространства» в Европе и за ее пределами. Первый год войны, развязанной Гитлером, явился для Владимира Лосского годом получе­ния французского гражданства. Поражение Франции возбуждает в нем желание вступить в ряды армии, чтобы сражаться с врагом. Но армия быстро отступает на юг, и ему не удается найти или догнать ни одного отряда, хотя с этой целью он проходит через всю страну почти до самого Бордо. По пути, пройденному то пешком, то на попутных машинах, его поражает зрелище разгрома и унижения французской нации, ее духовно­го неблагополучия. «В центре драмы для него: Франция и Правосла­вие — два полюса его судьбы», — замечает биограф.

Свои размышления на эту тему Владимир Лосский выразил в рас­сказе «Семь дней по дорогам Франции», который он написал в местечке «Четыре дороги» в департаменте Лот, где среди парижских беженцев нашел свою жену и детей в приютившем их чердачном помещении ста­рого замка. Там он перевел на французский язык «Беседу преп. Сера­фима Саровского с Мотовиловым о цели христианской жизни» — бес­ценное напоминание о спасительном, но забытом пути

По возвращении в Париж в октябре того же, 1940-го, года Владимир Лосский немедленно вступил в ряды французского Сопротивления, Он ведет активную борьбу с гитлеровскими оккупантами и вместе с тем посещает собеседования философов и богословов, объединяемых эсхатологи­ческим настроением, в которое несомненно вносит светлый оптимизм сво­-

218

его православного свидетельства. Более того, несмотря на вражеское окружение и на лишения военного времени, он читает лекции о право­славном мистическом богословии и на их основе пишет книгу «Очерк мистического богословия Восточной Церкви», которую выпускает в свет в 1944 году. В этой замечательной книге, написанной на французском языке, автор становится как бы современником древних отцов и учите­лей Церкви с тем, чтобы сделать их нашими современниками, помогаю­щими христианам свидетельствовать перед миром о неистощимое богат­стве христианской истины.

Но вот Париж освобожден от оккупантов, и в декабре 1944 года при французской православной миссии имени св. Иринея организуется Французский Православный институт имени св. Дионисия. Этот инсти­тут должен был готовить священников для французского Православия и служить его распространению среди французов. В течение ряда лет Владимир Лосский ведет в нем курс Догматического богословия и курс Церковной истории. Кроме того, с 1945 года он — член редакционной коллегии журнала «Живой Бог», возникшего из вышеупомянутых собесе­дований философов и богословов в доме Марселя Моро. Избранный в том же году в члены Общества научных исследований, Владимир Лосский возобновляет работу по изучению трудов Мейстера Экхарта и начинает чтение цикла лекций на тему: «Видение Бога в патристическом и визан­тийском богословии».

С лета 1947 года Владимир Лосский становится непременным уча­стником ежегодной конференции англо-русского Содружества имени свя­того Албания и преподобного Сергия в Абингдоне. Это Содружество возникло на почве и с целью сближения христианских исповеданий, в частности англиканства с Православием, и здесь православное свиде­тельство Владимира Лосского оказывается в центре внимания. Вспоми­ная об этом, один из его английских друзей Дервас Ж. Чити напишет впоследствии, что под влиянием Владимира Лосского на собраниях Со­дружества был достигнут по-настоящему серьезный подход к догматиче­ским вопросам. Молодые английские богословы стали не только его друзьями, но и учениками: они перевели на английский язык и выпу­стили в 1958 году в свет «Очерк мистического богословия Восточной Церкви», — книгу, оказавшуюся для Запада единственным изложением православного богословия и освещаемых им основ духовной жизни. Как «первое слово жизненно важного спора о сущности Православия», эта книга показывает Западу, что Православие является не только «восточ­ной» традицией христианства, но живым Преданием Кафолической Исти­ны. И это открытие оказывается решающим для всех центральных проб­лем современного экуменизма.

Достойно внимания свидетельство того же Дервас Ж. Чити о том, что, по убеждению всех участников Абингдонских собраний, влияние на них Владимира Лосского было особенно значительным благодаря при­меру его христианской жизни в кругу семьи и в отношениях с окружа­ющими, не говоря уже о жизни церковной.

В этом отношении образ Владимира Лосского, как человека право­славного, всем своим существом жившего в Церкви, очень хорошо очер­чен в воспоминаниях одного из его французских друзей и учеников. Ка­саясь высказываний своего учителя о том, что православное мышление должно быть не «умственной спекуляцией», а «экзистенциальным знани­ем», требующим «изменения ума», покаяния личности перед лицом Жи­вого Бога, он пишет, что богословская мысль Владимира Лосского коре­нилась в литургической и духовной жизни совершенно особого качества. Будучи церковным человеком в полном смысле этого слова, он прича­щался каждое воскресенье, решительно утверждая, что при совершении таинства Евхаристии нельзя присутствовать «в качестве зрителя». «Толь-

219

ко сильные, — говорил он, имея в виду египетских пустынножителей, — могли раз в жизни принимать Святые Тайны, ибо, достигнув совершенст­ва, они принимали их, как «огонь обожения»». И по отношению к этому огню, судящему и дающему обожение, он проявлял безграничное почита­ние, столь характерное для Православной Церкви.

За всенощными бдениями Владимир Лосский часто прислуживал: выносил свечу или подавал кадило священнику. И делал это чрезвычайно просто. Но иногда так уходил в молитву, что пропускал нужный момент. Напоминание священника отрывало его от этого «литургического созер­цания», и он, как сконфуженный ребенок, почти бежал по храму. Иногда он читал шестопсалмие, и в его глуховатом голосе, сквозь древнюю моль­бу, проступала особая отрешенность... Но в повседневной жизни эта от­решенность как бы пряталась за раскрытостью его души навстречу всему живому — красоте, молодости, искусству. И в то же время он часто прерывал свои занятия, чтобы пойти в храм св. Стефана на Горе и помо­литься там у гробницы св. Женевьевы. С ним всегда было маленькое греческое Евангелие, которое он читал в свободные минуты, а Великим постом перечитывал всю Библию, урывая время от работы и читая даже на улице...

Способный приходить в ярость от глупости и самоуверенного неве­жества в делах и вопросах церковных, он был человеком, который под­ходил к людям просто, терпел с молчаливой улыбкой гневливых, умел слушать, понимать и помогать, не раня человека. А как он любил и ува­жал своих детей и своих друзей! Его дом был местом, где никто никогда не чувствовал себя чужим, где в непрестанном движении дышала жизнь и любовь, чему сотни людей были свидетелями. Его труды, его лекции, его откровенные признания, — заключает друг Владимира Лосского, — все носило на себе печать царственности христианина-мирянина, избрав­шего путь брака, но не сложившего с себя обязанностей своего христиан­ского служения.

И вот этот христианнейший человек, всегда строгий к самому себе и непоколебимый в соблюдении церковной дисциплины, вдруг столкнул­ся с фактом нарушения канонической верности Матери-Церкви со сторо­ны своего друга о. Евграфа Ковалевского. Разрыв последнего с Москов­ской Патриархией в 1953 году не только нарушил церковный мир, но и сильно повредил делу православного свидетельства во Франции. Мож­но себе представить, каким тяжелым ударом явилось это событие для Владимира Лосского! Он ушел из Института св. Дионисия, где в тече­ние более чем восьми лет работал вместе с о. Евграфом, и углубился в свою богословскую деятельность. Преподавание Догматического и Срав­нительного богословия на Пастырских курсах, организованных при Рус­ском Западно-Европейском Патриаршем Экзархате, и дальнейшее исследо­вание мистики Мейстера Экхарта — вот на чем сосредоточилось теперь внимание Владимира Лосского.

Но самым важным приобретением этого периода деятельности наше­го богослова явилась возможность утверждать православное свидетельст­во в самом средоточии западной мысли и западной науки. В биографи­ческих заметках говорится о его участии в конференциях философского колледжа, где он не только слушает выступления и доклады видных мыс­лителей, но привлекает всеобщее внимание к своим темам. Им были про­читаны там следующие доклады: «Мрак и свет в познании Бога», «Апофаза и тринитарное богословие», «Роза и бездна» (понятие бытия у Экхарта), «Богословие образа».

Несколько раньше Владимир Лосский вместе с Леонидом Александ­ровичем Успенским выпустил большой труд под заглавием «Смысл икон», предпослав ему замечательную статью «Предание и предания» (в перево­де на русский опубликовано в «Журнале Московской Патриархии», 1970, № 4). А дальше отмечается его участие в Августиновском конгрессе, со-

220

­стоявшемся в Париже в сентябре 1954 года, и на второй Оксфордской конференции по патрологии в 1955 году.

Лето 1956 года ознаменовалось для Владимира Лосского встречей с Матерью Русской Православной Церковью, верным сыном которой он остался до конца своего земного пути. Московская Патриархия пригла­сила его, в числе других представителей Русского Западно-Европейского Патриаршего Экзархата, посетить Москву, Киев, Ленинград и Владимир. Это посещение, после 34-х лет разлуки, родных святынь, присутствие за торжественными богослужениями и незабываемое зрелище молящейся Церкви явились для него источником глубокого утешения. Ему было от­радно видеть на церковных службах множество причастников Святых Таин. Он радовался чистоте и порядку в храмах и благолепию соверша­емых в них богослужений. Хорошее впечатление произвели на него наши молодые духовные школы. Словом, вся жизнь Матери-Церкви была вос­принята им, как неисчерпаемый источник благодатных даров, изливаю­щихся на всех, ищущих Христовой Истины.

С этими впечатлениями Владимир Лосский покинул родину, чтобы больше ее никогда не увидать. 7 февраля 1958 года он скончался в Па­риже. День его кончины знаменательно совпал с днем памяти св. Гри­гория Богослова.

Богословское наследство

Связывая свое присутствие во Франции с призванием к свидетель­ству об Истине Православия в этой стране, Владимир Лосский писал свои богословские исследования и читал лекции преимущественно на французском языке, за исключением тех случаев, когда ему приходилось обращаться непосредственно к русской аудитории и к русским читате­лям. Некоторые из его богословских трудов переведены на английский и немецкий языки. Поэтому по отношению к большей части богослов­ского наследства Владимира Лосского, изданного, главным образом, во Франции и отчасти в Англии и Германии, мы стоим перед необходи­мостью перевода важнейших его трудов на русский язык с целью пуб­ликации их в наших церковных изданиях. Некоторые из них уже появи­лись на страницах «Журнала Московской Патриархии». С этих публика­ций мы и начнем список богословских трудов Владимира Лосского, до­полнив его названиями еще не переведенных на русский язык сочине­ний, о которых известно, что они изданы. В этот список, конечно, не войдут статьи, рассеянные по разным западным журналам, как и остав­шиеся в рукописях, но и в таком составе он будет вполне достаточен для того, чтобы ввести читателя в круг богословской тематики Владимира Лосского.

Из трудов, предназначенных для русской православной диаспоры, первым по времени нужно считать полемическую книгу «Спор о Софии», изданную в Париже в 1936 году. Далее идут статьи, написанные тоже на русском языке и напечатанные в ряде выпусков «Вестника Русского Западно-Европейского Патриаршего Экзархата». Вот их перечень: «Соб­лазны церковного сознания» (№ 1, 1950 год); «Икона Преображения Господня» (№ 22, 1955 год); «К вопросу об исхождении Святаго Духа» (№ 25, 1957 год); «Всесвятая» (№ 59, 1967 год); «Св. Иоанн Дамаскин и византийское учение о духовной жизни» (№ 61, 1968 год); «Паламитский синтез» (№ 62—63, 1968 год); последние три статьи, появившиеся в упомянутом журнале после кончины их автора, являются переводами с французского текста.

К этому списку статей, напечатанных на русском языке, нужно отнести статью, озаглавленную: «Личность и мысль Святейшего Патриарха Сер­гия». Она была написана Владимиром Лосским для мемориального сборни-

221

­ка «Патриарх Сергий и его духовное наследство», изданного в 1947 году Московской Патриархией.

В «Журнале Московской Патриархии» напечатаны переводы с фран­цузского следующих статей Владимира Лосского: «Искупление и обожение» (1967, № 9); «Всесвятая» (1968, № 1,— новый перевод); «Богосло­вие света в учении св. Григория Паламы» (1968, №№ 3 и 4); «О третьем свойстве Церкви» (1968, № 8); ««Мрак» и «свет» в познании Бога» (1968, № 9); «Кафолическое сознание» (1969, № 10); «Предание и пре­дания» (1970, № 4).

В данном выпуске «Богословских трудов» помещаются переводы с французских оригиналов двух богословских трудов Владимира Лосского: «Очерк мистического богословия Восточной Церкви» (с парижского изда­ния 1944 года) и «Догматическое богословие» («Вестник Русского Запад­но-Европейского Патриаршего Экзархата» — №№ 46—47 и 48 (1964 год) И №№ 49 и 50 (1965 год).

Из других трудов Владимира Лосского, опубликованных на француз­ском и немецком языках, нам известны следующие (заглавия даны в рус­ском переводе): «Заметки об «аналогиях» у Дионисия псевдо-Ареопагита» (Archives (Thistoire doctrinale et litteraire du Moyen-Age, t. V, annee 1930. Paris, Vrin 1931); «Отрицательное богословие в учении Дионисия Ареопа- гита» (Revue des sciences philosophiques et thecloques, t. XXVIII, Paris, avril, 1936); «Этюд о терминологии св. Бернара» (Archiviun Latinitatis Medii Aevi (Bulletin lu Cange), t. XVIII, Bruxelles, 1942); «Исхождение Святаго Духа в православном учении о Пресвятой Троице» (Paris, 1948); «Смысл иконы» (en collaboration avec L. Ouspenski. Urs Graf-Verlag. Bern und Olten, 1952); «Рождество Божией Матери» («Вестник Русского Западно-Европейокого Патриаршего Экзархата», № 23, 1955 год); «Препо­ловение» (в том же «Вестнике» № 25, 1957 год); «Крест» (в том же «Вестнике» №26,1957 год); «Господство и царство» (в том же «Вестнике» № 17, 1954 год); «Элементы негативного богословия в мысли св. Авгу­стина» (Augustinus Magister. Congres International augustinien. Paris, 21- 24 septembre 1954. Ed. des Etudes Augustiniennes, p. 575-581); «Догмат о непорочном зачатии» («Вестник Русского Западно-Европейского Пат­риаршего Экзархата», № 20, 1954 год); «Богословское понятие человече­ской личности» (в том же «Вестнике», № 24, 1955 год); «Проблема ви­дения «лицом к лицу» в патристической традиции Византии» (Studia Patristica, vol. II. Akademie Verlag, Berlin, 1957); «Апофаза в тринитарном богословии» (College philosophique, Centre de Documentation universitaire, Paris, s. d. 19 р.); «Богословие образа» (Sobornost, Series 3: n°. 22. Winter 1957—1958).

В период после кончины Владимира Лосского вышли в свет следую­щие его труды на французском языке: «Апофатическое богословие и по­знание Бога в учении Мейстера Экхарта» (Париж, 1960); «Боговидение» (курс лекций, прочитанный в Ecole pratique des Hautes Etudes. Париж, 1962); «По образу и подобию» (сборник статей, вновь отредактирован­ных автором незадолго до кончины. Париж, 1967).

Кроме того, появились вторые издания книги «Очерк мистического богословия Восточной Церкви» на французском и английском языках.

* * *

Приведенный выше список трудов Владимира Лосского, конечно, не исчерпывает его богословского наследства. Немало статей этого богосло­ва напечатано в разных западных журналах. Предполагалось, а, может быть, уже и осуществлено издание путевых записок «Семь дней по до­рогам Франции». Некоторое число законченных и незаконченных работ осталось в рукописях и хранится в семейном архиве Лосских. Все это

222

с течением времени несомненно будет приведено в должный порядок, на­печатано и дополнит описок трудов Владимира Лосского.

Но в данный момент нас интересует не полнота этого списка, а влия­ние уже напечатанных трудов его на богословскую мысль Запада. По этому поводу друг покойного богослова Л. А. Успенский сообщил, что о Владимире Лосском писали и пишут ιβ неожиданных местах и на самых неожиданных языках, и его семья узнаёт об этом только иногда, да и то с опозданием... А один из профессоров Сорбонны сказал, что если бы ему предложили заняться разысканием одних только ссылок на труды Владимира Лосского в многочисленных статьях и книгах, написанных пра­вославными, католическими, англиканскими, протестантскими богослова­ми на самых различных языках, то ему пришлось бы оставить свои уни­верситетские занятия, по крайней мере, на целый год...

На основании этих ответов, полученных на запрос о более полной библиографии трудов Владимира Лосского, можно сказать, что на Запа­де его богословское наследство не лежит мертвым грузом на библиотеч­ных полках, а продолжает свидетельствовать о Кафолической Истине Православия.

Каким должно быть православное богословие?

Ввести читателя в богословие Владимира Лосского — задача нелег­кая, и в первых двух главах данной статьи она решена лишь отчасти. Теперь, в третьей и последней главе следовало бы представить в сжатом виде необъятное содержание его богословских трудов, но кто бы мог это сделать вполне адекватно, кроме их автора? Если же заняться аналити­ческим описанием его богомыслия, то это потребует обширного исследо­вания, в котором пришлось бы говорить о новом этапе в развитии право­славного богословия, преодолевшего все соблазны человеческой мысли и продолжающего основные линии святоотеческого богословия, а это, в свою очередь, обязывало бы сказать многое о вхождении Владимира Лосского в духовный мир Запада, о сопереживании им западных исканий, трудно­стей и проблем и, конечно, о личности самого богослова, имевшего дар различения духов в сферах мысли, искусства, культуры и силу выра­жать, подобно святым отцам, соборное сознание Церкви.

Но для такого «введения» необходимы по крайней мере два предва­рительных условия: предметное усвоение богословского (наследства Вла­димира Лосского и органическое соучастие в его мышлении. А на это можно претендовать только при равенстве с ним в даровании и учености. Нам же не остается ничего другого, как ограничиться скромным замыс­лом: в соответствии с нашим богословским устроением подойти к бого­словскому синтезу Владимира Лосского, так сказать, апофатически, как к некоей вероучительной полноте, устремляясь к ней с признанием хотя бы некоторых изъянов и пробелов своего богословского кругозора в надежде получить восполнение от неисчерпаемого богатства его богомыслия.

* * *

Предварительно надо сказать, что переводы трудов Владимира Лос­ского на русский язык появляются у нас впервые и предназначаются, главным образом, для наставников духовных школ, их питомцев и, ко­нечно, для пастырей и архипастырей нашей Церкви. Глубокая заинтере­сованность церковных читателей духом и содержанием уже опубликован­ных в «Журнале Московской Патриархии» статей этого выдающегося бо­гослова показывает, насколько важно и необходимо ознакомиться нам

223

с другими его трудами, усвоение (которых несомненно расширит и обо­гатит наше церковное сознание и будет служить разрешению многих воп­росов веры и жизни.

Этих вопросов много, и еще больше поводов для разного рода соблаз­нов мысли, угрожающих искажением церковной жизни. Здесь и неизжи­тые еще последствия антиканонического строя нашей Церкви в Синодаль­ный период, и следы инославных влияний в нашем школьном богосло­вии, и живучесть тенденции церковного либерализма, породившего памят­ное многим обновленчество, и другие наши несовершенства. При крайней слабости богословской защиты все это ведет к ослаблению нашей церков­ности, к утрате самобытности Церкви, к ее обмирщению.

Указанная опасность усугубляется тем, что мы часто не видим ее проявлений, а если иногда замечаем, то чувствуем себя перед ними бого­словски безоружными. К тому же эта опасность постоянна, она подсте­регает нас на всех путях церковного бытия, в то время как борьба с нею» не всегда и не всеми членами Церкви осознается, как постоянная необ­ходимость. Далеко не все понимают и то, что бороться за Истину — значит жизненно пребывать в Ней, противопоставляя всякой попытке Ее исказить не только духовную собранность, достигаемую внутренним ис­кусом, молитвенным подвигом, опытом таинств церковных, но и высокую сознательность веры, возрастающую по мере приобщения нашего разума к познанию Богооткровенных истин.

В этом отношении богословие Владимира Лосского оказывается дра­гоценным приобретением. Помогая обнаруживать ту или иную опасность, оно пробуждает в нас сознание ответственности за сохранение Истины в жизни церковной. По мысли Владимира Лосского, вытекающей из свя­тоотеческого учения о живом, хранимом всегда, повсюду и всеми Преда­нии, тождественная ему Истина познается в соборности или кафоличности Церкви, становясь «очевидной как для всей церковной полноты, так и для самых маленьких ее частей». Следовательно, «каждый член Церкви, — не только духовенство, но и каждый мирянин, — призван исповедовать и защищать истинность церковного учения, противясь даже епископам, если они впадут в ересь».

Этот вывод, определяемый третьим свойством Церкви, может ока­заться в некотором смысле «открытием» для тех, кто во всем, что отно­сится «к жизни и учению Церкви, склонен полагаться только на авторитет епископата и духовенства. Конечно, епископы и священники, в силу дан­ной им власти, прежде всего ответственны за Истину, но и все другие члены Церкви должны знать, что если мы идем по пути единения с Бо­гом, то этот путь предполагает непрестанное трезвение, постоянное уси­лие воли. И чем мы ближе к Богу, тем наша духовная жизнь сознатель­нее, тогда как бессознательность есть признак греховного состояния. И во­обще христиане, получившие дары Святого Духа в таинстве миропома­зания, не могут быть бессознательными в своей вере и в меру своего участия в церковной жизни должны всегда сознавать свою ответствен­ность за Церковь.

* * *

Но много ли в Церкви бодрствующих на страже Истины? Вопреки очевидной нужде в разрешении многих вопросов веры и жизни, особенно обострившихся в наше время, мы, в своей греховной беспечности, едва ли замечаем за собой «тайную неохоту заниматься Божественным и наклон­ность убегать от собеседования с Богом». Это выражается обычно в ослаб­лении молитвенно-литургической жизни и в нашем равнодушии к догма­там веры, к богословской науке, Если первое, по слову московского святителя Филарета (Дроздова), «принадлежит природе, поврежденной

224

грехом», то ближайшим оправданием второго выставляется обычно изве­стная безжизненность нашего богословия, внушающая мысль о его бес­полезности и даже вреде для веры. Неудивительно, что эта мысль при­водит некоторых, даже из числа духовных лиц, к отказу от всякого бого­словского умозрения под предлогом, что для спасения довольно простой веры.

Но что такое «простая вера»? И достаточно ли только иметь и хра­нить ее? В XVI—XVII веках борцы за Православие противопоставляли западной схоластике тоже «простоту» веры, но эта «простота» означала, как пишет о. Г. Флоровский, «аскетическую верность, молитвенное на­пряжение, собранность духа», то есть тот путь опытного богопознания, который указывают святые отцы Церкви. А в не столь отдаленное время многие из русского духовенства предпочитали простоту веры «над­менности всякого богословского умозрения» скорее из страха перед напо­ром философских учений Запада, чем из желания преодолеть их истин­ным богословием. Теперь же, когда «наступило время открытого спора и тяжбы о душах человеческих» и когда «каждый вопрос жизни и зна­ния должен иметь и получить христианский ответ», равнодушие к бого­словию можно приписать только духовной лени, безответственности или же полному неопониманию его назначения в жизни церковной.

Конечно, необходимо помнить, что наш природный ум не в состоянии познать или выразить в понятиях Сущность Божию, превышающую вся­кое разумение. И если философы всё же пытаются это сделать в своих учениях, то лишь ценой приспособления Истины к своему ограниченному пониманию, то есть, иначе говоря, ценой умаления Истины или ее иска­жения. В основе всех ересей, древних и новых, лежат именно такие иска­жения, которые проистекают из претензии падшего разума на полное зна­ние Истины. Но каким же образом Церковь могла бороться и побеждать эти ереси, когда она утверждает непознаваемость Бога, непостижимость Его Сущности?

На этот вопрос нам отвечает богословие святых отцов, раскрываемое в трудах Владимира Лосского. Святоотеческая мысль, владевшая всей языческой мудростью, задолго до Канта с его учением о непознаваемости «вещи в себе», установила, что «не только Божественная Сущность, но и сущности тварные не могут быть выражены в понятиях» (св. Василий Великий). И тем не менее непостижимость Бога никогда не означала и не означает агностицизма или отказа от познавания Бога через Откровение. Только это познавание совершается не отвлеченным богословием, которое оперирует понятиями, а созерцательным участием в жизни, изливающейся от Отца через Сына во Святом Духе. Это познавание происходит на пу­ти, основная цель которого — единение с Богом или обожение.

На этом пути человеческий ум смиряется перед непостижимостью Бо­га, отказывается от всяких понятий о Нем и, как бы выходя за свои соб­ственные границы, получает способность созерцать тайны Божественной Премудрости, которые открываются ему лишь отчасти в меру его чистоты и смирения. Опытное проникновение в тайны Божества — происходит ли оно через рассматривание Его творений, или через размышление над Священным Писанием, где Сам Бог остается скрытым, как бы за сте­ною, под словесным выражением Откровения, или же путями молитвы, таинств церковных и переживания догматов веры, — всегда означает изменение ума, его отказ образовывать понятия, которые могли бы за­крыть от него духовную реальность и тем самым лишить возможности ее созерцать. А плоды этого созерцания могут облекаться в словесное бого­словие, необходимое для того, чтобы каждый христианин мог «устроять свой ум к божественному созерцанию и сердце к небесным ощущениям», побеждая в то же время «нападки безумных ересей».

Вот почему никогда не перестанет служить образцом и источником вдохновения святоотеческое богословие, защитившее от гностических

225

ересей дело обожения человека, как вселенскую цель Церкви Христовой. «Бог стал человеком, чтобы человек смог стать Богом». Применительно к этому назначению Церкви, «христианское богословие, по мысли Влади­мира Лосского, становится лишь средством, совокупностью знаний, дол­женствующих служить цели, превосходящей ©сякое знание, то есть еди­нению людей с Богом, или их обожению»... Так выясняется для нас необ­ходимость богословия и несостоятельность всякого церковного агности­цизма.

* * *

Покаявшись в преданности церковному агностицизму, так сильно понижающему сознательность нашей веры, мы должны признаться и в других искажениях нашего церковного сознания. Одним из них является отрицание некоторыми богословствующими православными людьми мисти­ческого опыта, как общего пути богопознания, а другим — склонность многих верующих заменять церковное учение и церковную жизнь одними личными мистическими переживаниями.

Первая точка зрения, превращая мистический опыт в прерогативу особо одаренных людей, предоставляет всем остальным довольствоваться более или менее слепым подчинением авторитету догматического учения. Отсюда создается впечатление, что пророки, например, с которыми бесе­довал Бог, и апостолы, слышавшие своими ушами, видевшие своими оча­ми и осязавшие своими руками Слово Жизни, имели веру, основанную на личном опыте богообщения, а для других этот опыт как бы и невоз­можен, во всяком случае — необязателен, — ведь достаточно иметь веру от «слышания» церковного учения!

Этот крайне поверхностный взгляд, не замечающий того, что вера зарождается от слышания «глаголов Божиих», содержащихся в церков­ном учении и являющих Бога ищущим Его душам, тем не менее сущест­вует и выражает определенное умонастроение. Отделяя богословие от ми­стического опыта, церковное учение — от благодати постижения его истин, он обычно служит лукавым оправданием чисто умственной веры, не же­лающей знать никаких духовных подвигов, и в то же время позволяет беспрепятственно прилагать отвлекающую способность нашего рассудка к познанию истин веры с целью заключить их в точные понятия, обосно­вать логически принудительными доводами и объединить в вероучительную систему, завершенность которой служила бы выражением полноты боговедения. Не есть ли это старая схоластическая претензия на исчер­пывающее раскрытие тайны Откровения средствами природного ума?

Как бы отвечая на этот вопрос, Владимир Лосский пишет: «Неизбеж­но ложным является всякое богословие, которое претендует совершенным образом раскрыть Богооткровенную тайну; само притязание на полноту познания противопоставляется той Полноте, в которой Истина познается лишь отчасти» («Предание и предания», «Журнал Московской Патриар­хии», 1970, № 4). Поэтому, выражая это частичное познание, богослов должен смирять и очищать свой ум, чтобы стремиться самому и направо лять других к неограниченной Полноте, перед Которой мысль останавли­вается в молчании и богословие переходит в прославление. Отсюда же становится понятной невозможность заключить эту Полноту в какую бы то ни было систему мысли.

Что касается наклонности некоторых христиан к мистическим пере­живаниям, то эта наклонность сама по себе не есть аномалия, а обяза­тельное свойство христианской религиозности, характеризуемой сознатель­ностью веры и духовной жизни христианина, живущего в Церкви. Но когда это свойство оказывается во власти экзальтации и воображения или желания «познать умом сокровенные тайны бытия», то возникает та

226

крайность, которую обычно называют ложным мистицизмом. Нет необ­ходимости перечислять его разновидности и оттенки, но чаще всего лож­ный мистицизм приводит верующих людей к отречению от разума в поль­зу религии сердца и к какому-то расплывчатому бесцерковному христиан­ству, иногда с примесью теософии и упражнений раджа йоги. Наблюда­ется и уход в мистические секты.

Все это происходит от потери духовной трезвости, от ослабления связи с догматическим учением и соборным опытом Церкви в которой «богословие и мистика не исключают друг друга, а взаимно поддержи­вают. Действительно, если мистический опыт, — пишет по этому поводу Владимир Лосский, — есть выявление содержания общей веры для от­дельной личности, то богословие выражает на общую пользу то, что мо­жет быть опытно познано каждым. А вне Истины, хранимой всей Цер­ковью, личный опыт был бы лишен всякой достоверности, всякой объек­тивности. Это была бы смесь истинного и ложного, реального и иллю­зорного, это был бы «мистицизм» в дурном смысле этого слова. С дру­гой стороны, — продолжает Владимир Лосский, — учение Церкви не могло бы захватить человеческую душу, если бы оно не выражало до не­которой степени внутреннее опытное познание Истины, данное в различ­ной степени каждому из верующих. Поэтому, — заключает он, — нет мистики без богословия, и, в особенности, нет богословия без мистики».

* * *

Вывод Владимира Лосского о взаимной поддержке и связи духов­ного опыта и богословия напоминает нам, по контрасту, о том «странном разрыве между богословием и благочестием, между богословской учено­стью и молитвенным богомыслием, между богословской школой и церков­ной жизнью», который, по мысли о Г. Флоровского, был наиболее бо­лезненным явлением в истории русского богословия. Усматривая причину этой болезни в «перенесении латинской школы на русскую почву», «когда молились еще по-славянски, а богословствовали уже по-латыни», прони­цательный исследователь «путей русского богословия» говорит, что для верного направления в его развитии «нужно было научиться богословствовать не из ученой традиции или инерции только, не только из любо­знательности, но из живого церковного опыта и из религиозной потреб­ности в знании»; отсюда и прописанное им средство от болезни «разры­ва»: «восстановление в богословии патриотического метода и стиля»...

Нужно сказать, что о необходимости вернуться к отцам, к их методу богословствования, у нас стали думать еще в прошлом столетии. Этому намерению благоприятствовал уже давно, в XVIII веке, начавшийся «возврат к живым источникам отеческого богословия и богомыслия», определившийся в трудах Паисия Величковского, св. Тихона Задонского, митрополита Филарета (Дроздова), епископа Игнатия Брянчанинова, епископа Феофана Затворника и других «стяжателей Духа». Но в духов­ных школах того времени, при многих переменах к лучшему, продолжали богословствовать по схоластической инерции, то есть не от духовного опыта, а от книжной учености, которая, по словам епископа Феофана, «помещаясь в голове, оставляет сердце своему своенравию и свободе»,— тому, что, главным образом, разъединяет человека с Богом.

Это было сказано о школьном богословии в конце прошлого века. Как же строится оно теперь, в наших новых духовных школах? Косвен­ным ответом на этот вопрос являются два различных подхода к оценке богословского наследия, принятого и усваиваемого современной духовной школой. Один из них, преобладающий, настаивает на полном соответствии этого наследия святоотеческому преданию, исходя из того, что толкова­ния истин веры в наших догматических руководствах обосновываются не

227

только текстами Священного Писания, но и выдержками из творений святых отцов и учителей Церкви. Выходит, что проблемы возврата к от­цам больше не существует, и разрыв между богословием и духовным опытом давно преодолен. Уверенность в этом достойна похвалы, но суть вопроса о «возврате к отцам» заключается не в цитировании их творе­ний, а в методе богословствования. «Мало знать отеческие тексты и уметь подобрать из отцов нужные справки или доказательства, — пишет о. Г. Флоровский. — Нужно владеть отеческим богословием изнутри... Речь идет о верности отеческому духу... о том, чтобы загораться от оте­ческого пламени, а не о том, чтобы гербаризировать тексты»....

По другому, менее распространенному, взгляду, возврат к отцам в богословии расценивается, как уход от современности или как рабское подражание устаревшим образцам и отказ от богословского развития. Но разве «следование древним» означает простое повторение святоотеческих учений или рабское им подражание? Напротив, здесь требуется творче­ское продолжение богословия святых отцов, руководимое их принципами, требуется выявление его жизненности и та интеллектуальная активность, которая способна отвечать на запросы современной мысли, побеждая ее соблазны духовным ведением или опытным восприятием Истины.

Именно так — вдохновенно, жизненно, динамично — богословствует р своих трудах Владимир Лосский, исходя не из философских предпосы­лок, а из Откровения, как источника живых и жизненно необходимых истин. В толковании их и раскрытии он следует духовным прозрениям святых отцов, которые, по выражению митрополита Филарета, «более нас молились, очищали свою внутреннюю и внешнюю жизнь, в которых по­этому более прояснялся Образ Божий и открылось чистое созерцание, которых дух и на земли ближе нашего граничил с Раем»... Тенденция умалить значение святоотеческих творений, как якобы устаревших, не от­вечающих запросам нашего времени, была для Владимира Лосского совер­шенно чуждой, как вытекающая из претензий современной мысли истол­ковать христианство по-своему, приспособляя его к ограниченному чело­веческому разумению. Для него святые отцы и учители Церкви были и остаются выразителями ее кафолического сознания и опыта — и не толь­ко для своего времени. Поэтому современным богословам, если они хотят быть действительно богословами и наставниками христиан, необходимо выражать самосознание Церкви не иначе, как в духе и силе святоотече­ского предания.

Верность этому преданию самого Владимира Лосского выразилась в том, что богословие было для него, как и для отцов Церкви, «делом жизни, духовным подвигом, творческим разрешением жизненных задач»... Главная из них — свидетельство о кафолической Истине Православия перед западным миром. Это свидетельство продолжается теперь через труды покойного богослова, поражающие не столько огромной эрудицией, свойственной и другим христианским мыслителям, сколько силой внутрен­ней достоверности. Недаром его католический друг Луи Буайе написал в своей мемориальной статье о нем, что «великолепное исследование ми­стического богословия Восточной Церкви не только обогатило представ­ление западных людей о православной мистике, но, в конце концов, сде­лало гораздо больше для взаимопонимания, чем любой легкий иренизм»...

* * *

Итак, в результате далеко не полного осознания некоторых изъянов нашего богословского мышления, мы едва только входим в притвор хра­ма святоотеческого богомыслия, открываемый для нас трудами Владимира Лосского. Входим с ощущением других, еще не вполне осознанных, недо­-

228

статков своего духовного устроения, связанных с такими вопросами и не­доумениями, которые вызываются, например, юридическим истолкованием догмата Искупления в наших учебных руководствах, отсутствием в них раскрытия смысла Воскресения Христова, как откровения Божественной славы и действительного источника победы над смертью, скованностью учения о Священном Предании искусственной схемой католического после- Тридентского богословия, неполнотой учения о свободе и благодати и осо­бенно догматическим вопросом о Церкви, поставленным экуменическим движением нашего времени.

Но если для нас теперь ясно, что все члены Церкви призваны знать, хранить и защищать истины веры от неправомыслия, если мы уяснили себе вред для духовной жизни агностицизма, рационализма и крайностей мистицизма, если, наконец, поняли необходимость богословия и восста­новления в нем святоотеческого духа и образа мысли, то этого достаточ­но, чтобы во всех остальных наших нуждах положиться на ясную и мощ­ную мысль Владимира Лосского, которая сама поведет нас в святилище истинного Богословия.

Еще находясь в его преддверии, мы уже слышим строгие рассуж­дения о вещах Божественных и начинаем еще глубже понимать, каким должно быть православное богословие. «В богословии, — говорит Вла­димир Лосский, — недостаточно излагать абстрактную истину, недоста­точно ее знать — здесь надо вживаться в то, что изучаешь, надо посто­янно обновлять это знание, потому что жизнь требовательна, и не мерт­вая доктрина учебников может дать ей удовлетворение»... Подчеркивая необходимость опытного постижения истин веры, эта мысль означает, что слово о Боге может иметь силу воздействия на других лишь в том слу­чае, если богослов, по выражению Владимира Лосского, «охвачен Богом», проникнут Его присутствием, что недопустимо рассуждать об Открове­нии, если не пережил его сам, бесполезно учить о возрождении, не имея опыта борьбы с грехом, и напрасно говорить о благодати, не испытав ее действия в себе.

Из того, что говорит Владимир Лосский об апофатическом характере богословия Восточной Церкви, становится ясным его глубокое отличие от богословия схоластического. Если в последнем «догматы — это абстракт­ные истины, извне навязанные слепой вере, противоречащие разумному рассуждению внешние авторитеты, по послушанию принятые и затем к нашему пониманию приспособленные», то в истинном богословии «догма­ты есть Богооткровенные тайны, начатки нового познания, которое в нас открывается и приготовляет нашу природу к созерцанию вещей, превос­ходящих всякое человеческое разумение». Если у схоластиков «догматы навязываются уму, как внешние истины, за которыми ум слепо следует, оставаясь, однако, тем же, чем был вначале, то есть умом природным, скованным ограниченностью человеческого разумения», то у святых отцов, как и у всех, кто им следует в своем богомыслии, знание истин Открове­ния добывается через само Откровение, которое становится возможным лишь при изменении природной способности познавания благодатью Святого Духа.

Облекаясь в слова, опытное знание Богооткровенных истин стано­вится словесным или учительным богословием, основанием которого, как и православного иконописания, служит Воплощение Предвечного Слова— Сына Божия. Его Божественная непознаваемая природа, неслитно и не­раздельно соединенная с природой человеческой в Лице Иисуса Христа, открывается нам и дает возможность говорить о Боге, богословствовать. И это богословие оказывается тем, чем оно и должно быть в Православ­ной Церкви: руководством к созерцанию Истины, размышлением о Ее безграничной Полноте, на которую богословские понятия могут лишь ука­зывать, но вместить никогда не могут. Высшая точка этого богословия — прославление Непостижимости Божией.

229

Именно с таким богословием встречаемся мы в трудах Владимира Лосского. Это не система теоретических положений и логических доказа­тельств истинного церковного учения и не кодекс предписаний авторитет­ного учительства Церкви, а опытное богословие, за словами которого ясно чувствуется присутствие духовных реальностей, ими выражаемых. Поэто­му при чтении оно воспринимается, как свидетельство о неистощимом богатстве Божественной Премудрости, и располагает не к умственным спекуляциям, а к переживанию её неизреченных тайн на пути покаянного восхождения к Богу.

230