Много и раздраженно спорили о том, должна ли Россия пойти по пути мирному, конституционному, или по пути воинственному, революционному; но следовало бы предварительно решить вопрос, существует ли в России «революция», столь легко превращающаяся в фетиш? Все «левые» верят слепо и беспредельно в это существо, именуемое революцией, почти абсолютное существо, почти божескими атрибутами обладающее. В жизни превратилась в кумир «революция», подобно тому как в теории давно уже превратился в кумир «прогресс».

Критерии революционности и прогрессивности заменили старые критерии добра и зла, истины и лжи, красоты и уродства, божеского и безбожного. Быть левым, прогрессивным, революционным это и значит быть порядочным человеком, быть нравственным и справедливым, обладать истиной, почти быть умным и красивым. Правда, и в царстве «левости» мы слишком часто встречаем глупость и уродство, нравственную извращенность и ложь, но все это принято или отрицать или считать случайным, наносным, связанным с остатками «правости»; в самой левости и революционности уж по тактическим соображениям не допускается внутренних дефектов. По шаблонным понятиям не «левый» или недостаточно «левый» заподозревается сразу же, нравственная порядочность подвергается сомнению, корысть усматривается в каждом слове, каждом действии, говорить с таким несчастным можно

*) Напечатано в «Русской Мысли», июль 1908 г. Написано в июле 1907 г.

только с лицом, искаженным злобой. Этот фетишизм, это идолопоклонство, это сотворение себе кумира и всякого подобия ему представляется мне опасной болезнью, тяжелым недугом русской души, который должно вскрывать и лечить во что бы то ни стало.

Я позволяю себе думать, что русская революция окончательно фетишизировалась, персонифицировалась, превратилась в кумир после того, как перестала реально существовать. Революция в России кончилась, по крайней мере для данного периода кончилась. Многое она завоевала навеки, сделала невозможным возврат к старине, но наполовину оказалась проигранной, так как приняла ложное направление и совершила роковые ошибки. После того как революция сделалась реально невозможной, недейственной, разгоряченная реакционными насилиями мечта о ней превратилась в фетиш. Революционеры не могут реально делать революцию подобно тому, как она делалась в историческую и всенародную октябрьскую забастовку, не тот уже период общественного развития, не такова психология масс. Но тем более страстно верят они, что есть такой бог, под названием «революция», в котором абсолютная благость соединяется с абсолютным могуществом, и таинственное существо это, почти уже невидимое, само все сделает, покарает виновных и осуществит надежды угнетенных. К существу этому взывают революционеры с криком, с надрывом отчаяния, поклонением революции надеются вымолить у нее чудо. Революция скончалась, она канонизирована, свята, и теперь вся надежда на благодатное действие мощей её.

Русская революция кончилась, давно уже перешла в гнилостный процесс, в анархизацию общества, в разложение. Это приходится с болью признать. Убийства, экспроприации, хулиганские выходки и громкие слова — не революция, действия «максималистов» — показатель конца революции, начала разложения. Исторического революционного действия нет и в ближайшем будущем не видится, никакими крикливыми возгласами этого действия заменить нельзя. Нет крепкого, кристального общественного сознания народных масс, а в сознании этом — существо революции. Общенациональная, всенародная историческая задача помер-

кла, соборное освободительное сознание распалось, начался мелочный процесс взаимного поедания, деление шкуры не убитого и, быть может, несуществующего медведя. Энтузиазм и вдохновение заменились беснованием и озверением. Процесс разложения и гниения оказался однороден в среде Реакционной и в среде революционной. И там и здесь — одержимость вместо ясного сознания и крепких чувств Максималисты справа и максималисты слева в конце концов служат тому же богу насилия, и одна и та же обезумевшая, корыстолюбивая воля лежит в основе существа тех и других, то же отступничество от Воли Абсолютной.

На поверхностный политический взгляд, Россия вступает в фазис плохенькой и двусмысленной конституционной монархии с сильным реакционным наклоном, обычным после революционных эксцессов. А конституционный строй завоевывается медленно, органически. Этому достаточно учит опыт Западной Европы, особенно Англии, где столетиями складывалось их правовое государство. В Германии, Австрии и сейчас нет ничего особенно хорошего, а началось с самой жалкой конституции. Казалось бы, где уж нам, при нашей отсталости и дикости, обгонять Европу; только что на четвереньках перестали лазить. Но русские революционеры немного славянофилы, страдают самомнением и думают, что Европа для них не указ, что Россия имеет миссию осуществить социализм раньше Европы. Это любопытный психологический факт, ещё раз подтверждающий нашу неполитичность. Положительно Россия политически бездарная страна, нет у нее дара хорошо устроить свою землю Правящая бюрократия в России была по преимуществу немецкая, и держала она чужую ей страну в гнетущих тисках. Даже революционная эпоха не создала у нас политических талантов, настоящих вождей, за которыми стоило бы идти. Не имеем никакой выдумки, никакого творчества в политике, все по шаблону совершаем, а вот мировые вопросы ставим и решаем лучше других стран. Разгон двух Дум окончательно обнаружил бессилие нашей революции. Ни первая, ни вторая Дума не сумели так укрепиться в народном сознании, чтобы разгон их стал психологически невозможным. Русский народ

как бы не хочет для себя политической власти, не имеет вкуса к народовластию, ждет высшей правды на земле. У славянофилов была какая-то истина, которую они не умели выразить, перемешав её со слишком очевидной исторической ложью; и сейчас эту истину мучительно хочет выразить наше нарождающееся религиозно-общественное движение.

Я не могу назвать себя верующим конституционалистом, так как не верю в единоспасающую, идеальную конституцию; не жду от нее чудес, не вижу в конституционном строе ничего органического и реального, скорей вижу механическую скрепу, отражение распада народного организма, потерявшего религиозный центр. По своим верованиям я также не демократ *), так как религиозно отвергаю принцип народовластия, ищу гарантии прав личности не в народной воле, не в человеческой воле, а в воле Божьей. Не верю я также, подобно конституционалистам-демократам, в спасительность отвлеченно взятой политики, политических партий и политической борьбы, возводящей тактическую ложь в принцип. Идеалу конституционной демократии я мог бы противопоставить только органический идеал свободной теократии. Но относительных прав политики, а следовательно и конституционализма и демократизма, нельзя отрицать, это было бы равносильно отрицанию истории, игнорированию мук развития. Пусть все это отражает раздробленность народной воли, пусть все это механично, а не органично, но раздробленность и механичность — факт, этот факт нужно изжить и преодолеть трудным, длинным, трагическим по неудовлетворительности ближайших результатов процессом. Переворот в сознании не делает ещё переворота в жизни. Всегда нужно помнить иррациональность бытия, рождающую муку истории. Иррациональность эту не может сейчас побороть ни революция, ни конституция, ни теократический анархизм и не в силах преодолеть её во имя своего разума. Эта мучительная иррациональность коренится в изначальном грехопадении мира, в непобежденности богоотступнического

*) Всего менее это значит, что демократии я противопоставляю классовые и сословные привилегии.

хаоса. Только до конца завершенный процесс спасения человечества и мира убьет, изничтожит это трагическое препятствие для окончательной гармонии.

В сфере мирской политики партия Народной свободы наименьшее все-таки зло для России. Партия эта, в лице лучших своих представителей, как будто бы понимает, что внутреннее воспитание общества есть самое важное дело, что механически никакого переворота нельзя создать, что народ — раб в душе и не может стать свободным от экспериментов политической алхимии. В партии этой нет чрезмерного человеческого самомнения, обращающего политику в религию, нет политической экзальтации, доводящей до изуверства и бесноватости. Это гуманитарная общественная среда, а в нейтральном гуманизме заключена несомненная правда. Но кадетский план развития России слишком рационален; в мирное и безболезненное возрождение страны мало верится. Конституционно-демократическая партия делает своё доброе человеческое дело, она свободна от бесноватости черных и красных, но подвергается опасности сотворить себе такого же кумира из «конституции», какой сотворили себе революционеры из «революции». «Конституция», самая даже идеальная, так же мало божественна, как и «революция», как и «государственность» — кумир правых, так же мало утоляет жажду и ослабляет тоску. Фетиш конституционализма соблазняет кадет, и нейтральный гуманизм не может спасти их от этого соблазна, так как лишь для религиозного сознания окончательно выясняется относительность, временность и подчиненность и конституции, и революции, и государственности. Как ни вредно и ни опасно, как ни буржуазно (в духовном, а не социальном смысле слова) это поклонение конституции, превращение её в единоспасающее, божественное существо, как ни ложно это отвлеченное законничество, ещё хуже одержимость, бесноватость крайних левых Конституционализм должен быть Россией пережит, и дай Бог, чтобы он был пережит с наименьшим идолопоклонством.

Революция всегда освобождает от многих старых кумиров и божков. За последние годы в сознании широких масс сорвалась маска со сгнивших идолов, прежде всего

с позолоченного идола империализма, обесценилось многое, что раньше ценилось не в соответствии с достоинством. Но появился новый кумир революции, конституции и т. п. Много культурных завоеваний совершила наша революция, много духовных благ завоевала навсегда, но вместе с тем приоткрыла что-то страшное, породила что-то дикое. Вот на этих культурно-психологических последствиях революции и на духовной подпочве многих её проявлений я бы хотел остановиться. Не в борьбе революции с правительством и его губительной политикой сущность исторической русской драмы, а в состоянии самого общества, во внутреннем его распаде, в анархии духа. Все премьеры, министры, звездные палаты, политические комбинации, пугающие настроение реакции, все это — лишь накипь.

_________

Что сталось с душой русского народа, что обнаружено в ней русской революцией? Революция приподняла покров русской общественности, и обнаружилась гниль, тело России покрылось сыпью от болезни, унаследованной от веков рабства и деспотизма. Внутренних устоев почти что нет, скрепка оказалась внешней, механической, только поддерживавшей внутреннюю болезнь. Все большие революции сопровождались моральной анархией, все революционные эпохи были духовным междуцарствием, но, кажется, ни одна ещё революция не сопровождалась таким моральным упадком, не раскрывала такого хулиганского нигилизма, как в интеллигенции, так и в народе. Подрастает хулиганское поколение, которое не знает закона высшего, чем самоутверждение. Поколение это отдано во власть самолюбия и корыстолюбия, и знакома ему только религия самообоготворения и самообожания. Окончательно потерялось сознание ценности человеческой жизни, и неуважение к личности достигает размеров чудовищных. Бог давно уже умер в душе, нигилистический яд всасывался капля за каплей, сверху и снизу. Внешние задержки мешали обнаружению всего ужаса исчезновения Бога. Все верилось, что снимут цепи, и встанет человек во весь свой рост, обнаружит все богатство своих сил. А какая оказалась убогость!

В русском освободительном движении, начиная с де-

кабристов, было так много прекрасного, истинно благородного, героического. Страстная мечтательность о правде на земле была заложена в этом движении. Мучительно, страшно думать, что столько крови пролито, столько жизней отдано, столько героев совершало свои подвиги, столько мыслей выстрадано и божественного жара души истрачено для того, чтобы народная душа заболела язвой хулиганства и нигилизма, да чтобы куцая конституция была отвоевана. Для того ли боролись западники с славянофилами, навеки покинул Россию Герцен, страстно искал правды Белинский, обличал Щедрин, бросал вызов мировой истории Лев Толстой? Реальное политическое положение России и её ближайшие перспективы очень жалки, а душа народа переживает тяжелый кризис. Народа самого, великого народа, с великим назначением как бы и нет. Совершается переоценка всех ценностей, по набившему оскомину выражению, так всегда бывает в эпохи революций, и это благо было бы; но страшно то, что переоценка так легко превращается в обесценивание всего, в потерю всех ценностей, в забвение вечных различий между добром и злом. Обоготворением голой человеческой воли, освобожденной от всякой святыни, никаких новых ценностей создать нельзя.

Трагедия современной русской жизни в том коренится, что борьба прогресса и реакции превращается в борьбу двух самоутверждающихся человеческих воль. Обе стороны действуют во имя своё, не знают Имени Высшего, и потому звереют и дичают, потому раздуваются до безумия самолюбие и корысть. Подлинно освобождающее слово, побеждающее рознь и ненависть, не найдено ещё в русской революции, и потому так печально и страшно её течение, так неуловима грань, отделяющая насилия революции от насилий реакции, так внутренне зависит наше освобождение от нашей порабощенности. В нашей революции нет настоящей воодушевленности великими идеями, наша огромная революция несравненно менее одухотворена, чем Великая французская революция, но политическая экзальтация и политический фанатизм принимают у нас ещё большие размеры. Эта политическая экзальтация всегда сопровождается самомнением и легко переходит в бесно-

ватость, — психологическая истина, подтверждающаяся на каждом шагу. Бесноватость иеромонаха Илиодора и Пуришкевича и бесноватость «большевика» и «максималиста» — одного порядка, на ту же стихию опирается. Одержимость бесами выражается в однородном физиологическом крике и физиологическом искажении лица. Человек звереет, когда действует лишь во имя своё, когда утверждает и обожает лишь свою человеческую волю; таков закон бытия. Помещики и крестьяне, фабриканты и рабочие, правители и революционеры, черносотенцы и красносотенцы одинаково, по тому же закону, дичают, теряют человеческий образ, лишаются разума и совести в своем классовом, сословном и ином самоутверждении. Народ умирает в этом бесновании человеческих воль, в этом забвении высшего закона.

В основе старой русской государственности, её насилий, её реакций лежала та хаотическая стихия, которая родилась в изначальном богоотступничестве. Русская бюрократия насильственно и жестоко поддерживала порядок, порядок прежде всего, внешнюю крепость, кажущуюся соединенность, но в основе всей её деятельности, пресловутой государственной деятельности лежал хаос, разъединенность, рабский произвол всех и всего. Всюду царит хаос, где нет свободного принятия внутрь себя Бога, где внешний закон заменил закон внутренний. В русском империализме, несмотря на внешний блеск, могущество и колоссальность размеров, всегда чувствовалась нигилистическая опустошенность духа, что-то нравственно подозрительное, какая-то внутренняя, скрытая от народа драма разрыва с законом Бога. Петр совершил великое дело, но после Петра началось что-то неладное, то бессильное, то преступное. Русская Церковь не сказала своего слова о земной судьбе России, оставалась в подчинении. И курился фимиам в честь империализма, которому поручено было устроить землю, а империализм не знал, как устроить её по-божески. Японская война и ускоренная ею революция окончательно обнаружили призрачность могущества всего здания и ложь, положенную в его основу.

Но безысходна драма русской революции потому, что она продолжает дело человече-

ского самоутверждения, человеческого властолюбия и устроения земли во имя свое; она разрушает старый империализм и хочет поставить на его место новый, революционный, демократический империализм, хотя значение государства не понимает. Революция также не приняла внутрь себя Бога и высший закон Его, как и старая государственность, и потому стихия хаотическая, стихия распада и вражды, прикрытая внешней связанностью и насилием, продолжает и в ней царить. Революция также считает неизбежным «военное положение», как и правительство, также оправдывает насилия необходимостью спасать общественную свободу, как правительство оправдывает их необходимостью спасать государственный порядок. Максималисты справа и максималисты слева мистически тянутся друг к другу, соединяясь в стихии хаоса и бесноватости. Революция связана не только с жаждой свободы и справедливости, не только с Божьим громом, грянувшим над безбожной властью, не только с борьбой за права человека, предвечно дарованные ему Богом, но и с нигилистическим сознанием, с атеизмом, с самообоготворением. Нигилизм 60-х годов, в своё время игравший; просветительскую роль, роковым образом отозвался на ходе русской революции. В большинстве случаев не сознательные революционеры совершают преступления, позорящие русскую революцию, а те, что примазываются к революции, поверхностно затронутые её духом. Нет теперь такого разбойника и мошенника, который не прикрывался бы революцией, социализмом и т. п. идеями, всякий грабеж теперь стал экспроприацией, всякое убийство — террором. В этом сложность революции, в этом трудность отличить в ней правду от лжи, и в этом горе революции. В нигилизме, давно уже начавшемся и постепенно опустошавшем народную душу — корень морального упадка, сопутствующего революции, всего этого хулиганства, всего этого уродливого душевного уклада. Новым, спасительным словом может быть только радикальное противопоставление озверевшим, корыстным, самолюбивым человеческим волям Воли Высшей, слово это может быть только религиозным. Нельзя искать этого слова ни в приспособлении старой веры к революции, ни в сделках нового духа со старой

государственностью; оно найдено будет в окончательном возвышении и над революцией и над реакцией, и над народовластием и над империализмом, над затхлыми, старыми, бессмысленными критериями левости и правости. Идти нужно и не вправо и не влево, и не вперёд и не назад, а в иное какое-то измерение, к абсолютной, надчеловеческой правде. С разложением, в которое незаметно переходит революция, необходимо бороться, но не разложением же, не реакцией. Хаос убийств и экспроприации не побеждается хаосом казней и военно-полевых судов, а лишь усиливается и оправдывается. Хулиганство реакционное и революционное, хулиганство интеллигентной молодежи и народных масс — это гнилостный процесс, разлагающий нигилизм сверху и снизу, с которым можно бороться только творческими, подлинно радикальными и вдохновляющими идеями.

Но настоящий, глубокий радикализм должен сочетаться с настоящим, глубоким консерватизмом. Не может существовать народ, которому нечего сохранять, который не получил никакого наследства, достойного любви. Отрицание настоящего консерватизма, благоговейного охранения своих вечных и абсолютных ценностей всегда нигилистично. В процессе развития должно быть семя, должно быть то, что подлежит развитию, должен быть устойчивый субъект развития, должно быть накопление богатств. Только органический рост есть развитие, и революции могут быть лишь особенно напряженными моментами развития, кризисами, болезнью роста. В самой революции многое органически завоевывается навеки и не может быть уничтожено ни реакциями, ни будущими революциями. Мания разрушения всего, что имеет прошлое, и поклонения всему грядущему есть скверная болезнь или поверхностная мода, поддерживаемая базарными криками. Реакция со своими призраками прошлого постоянно держит революцию в тисках, налагает свою печать и дает своё отрицательное определение: революционеры поклоняются будущему, но живут прошлым.

В революции с её беснованием слишком много механического, внешнего, несоответствующего внутреннему росту страны, органическому перерождению народной души.

По своим религиозным верованиям и общественным идеалам я всего менее привержен идеалу отвлеченной государственности и могу себя назвать сторонником свободной теократии *). Но думаю, что государственность и насилие нельзя победить механически, насилием же, нужно внутренне сделаться достойными безвластия и Боговластия. Вне религиозного, теократического пути человечество никогда не освободится от потребности в государственности с её принудительным характером. Потребность эта коренится в анархии и хаотичности мира, предоставленного самому себе и своим природным силам. Государство и является коррективом, внешним ослаблением хаоса, предотвращением окончательного распада, но внутренне оставляет нетронутой хаотическую стихию. Человечество подвергается внешнему государственному принуждению и насилию, потому что оно внутренне атомизировано и духовно порабощено, пленено злом, и освободиться может, только подрезав корень рабского раздора. До корней этих никогда не углубляются политические революции, и потому они поистине не радикальны, меняют платье, оставляя человека в прежней грязи и лжи. Можно объявить рабов свободными, обучить их свободным словам и жестам, но они реально станут свободными лишь тогда, когда внутренне перестанут быть рабами. Человек давно уже хочет казаться свободным, носить платье свободного человека, гражданина мира, но все ещё не захотел достаточно сильно стать свободным, быть свободным, иметь свободную душу в очищенном от всякой грязи теле. Это не есть оправдание тех, что надевают на человека кандалы, они сами — первые рабы, плененные злом, поклонились идолу внешности, наружности, механичности. Да и не важно, кто и что вздумает себя этим оправдывать, важно существо дела, истинность. Пусть народ освободится от рабьих чувств, от насильнических инстинктов, от бесов злобы и корысти, тогда, только тогда станет сво-

*) Идея свободной теократии из живой и конкретной может превратиться в мертвую и отвлеченную, чем грешат многие из нас. Отвлеченное провозглашение абсолютной свободы на религиозной почве имеет мало значения, важен исторический путь к этой свободе.

бодным народом, тогда никакая государственная власть не в силах будет его поработить и угнетать. Всякое хулиганство, всякий нигилизм, всякое разложение благородных, сверхчеловеческих чувств есть укрепление насилия и деспотизма, есть как бы оправдание для беснующейся власти. Победите, в себе анархию — и тогда удостоитесь анархизма, преодолейте насильнический хаос — и получите свободную гармонию. А так называемая революционная «агитация» не развивает сознания, а притупляет его, не освобождает от анархии духа, а порабощает ей, будит не лучшие, а худшие инстинкты, обращается к корыстолюбию и самолюбию. Темным, диким ещё людям проповедуют исключительное самоутверждение, засоряют их головы идеями неясными, часто злобными и всегда безответственными. Рабы остаются рабами и бунтуют по-рабски. Это истина элементарная, самоочевидная, но в нашу эпоху её не видят и раздраженно отрицают.

Русская революция очень сложное явление: в ней так перемешались добро со злом, правда с ложью. Но одно несомненно: наш хулиганский, нигилистический революционизм недостоин внутренне даже того, чего требует программа партии Народной свободы, умеренной — по общему мнению — партии; не дорос, не заслужил ещё внутренней революцией духа. Пропасть между народом и кучкой революционеров слишком велика. В голове социал-демократов давно уже и с необыкновенной быстротой разложилась буржуазия, и все уже готово для социалистического переворота, но в действительной жизни ничего подобного ещё не произошло, это лишь умственный процесс марксистского мозга, а реальное бытие наше иррационально и совсем не согласуется с интеллигентскими мозгами. Схемы интеллигентов-отщепенцев ничего общего не имеют с реальным процессом жизни: если по схемам этим нам полагается сейчас социализм и даже анархизм, то по реальному положению общества и действительному соотношению сил мы едва-едва доросли до уровня требований партии мирного обновления. Мы — это не я и не мои единомышленники, не избранная часть общества и не верхи интеллигенции, а вся страна, общество как целое, народ. Да и нужно сказать, что революционность и левость у нас часто бывает резуль-

татом недоразвития, низкого уровня, а не переразвития. Культурный уровень и духовный облик иных крайних левых очень походит на уровень и облик Пуришкевича и Крушевана *). Коли революционное настроение ныне в России широко распространено, захватило широкие массы, то это объясняется тем, что революционизм стал у нас обывательским. Раньше юноши и девушки и сознательные верхи народа шли у нас в революцию, спасаясь от обывательщины, от пошлости и пустоты обывательской жизни, и в этом было что-то аристократическое. Теперь обывательский революционизм распространяется как эпидемия, «левость» стала новой формой обывательской пошлости. Те, что недавно ещё были индифферентистами и даже хуже, чем индифферентистами, те, что подхалимствовали в мрачную эпоху Плеве, ныне радикальствуют, перегоняют друг друга в революционной фразеологии. Даже талантливые писатели, не прошедшие школы политической этики, заражаются обывательским революционизмом, набрасываются на новые для них острые блюда. Ведь революция, в банальном смысле этого слова, определяется не глубиной сознания и не справедливостью желаний, а степенью одержимости, почти физиологической силой беснования. Мы станем свободны, когда освободимся от критериев левости и правости, революционности и реакционности, когда по существу всмотримся в то. что есть истина и правда. Это и будет радикализм.

Если мы жили по ложному критерию добра и зла, то отсюда не следует, что надо начать жить без всяких критериев добра и зла. Критерий добра и зла глубже и важнее, радикальнее критерия левости и правости. Бороться должно со злом, с первоисточником зла, а не с производными, поверхностными явлениями. Можно болезнь вогнать внутрь, но это не будет радикальным лечением болезни. Государственное насилие, реакция, черносотенство — все это лишь сыпь на теле России, лечить нужно Россию от того разложения, которое отравляет трупным ядом народный

*) Возможность истории с Азефом обнаруживает ясно духовное падение революционной среды. Только в среде, в которой презирается душа человеческая, могут являться Азефы и играть роль.

организм. Гнилостный процесс, в который переходит революция, есть ведь наследие рабства, деспотизма и дикости, он совершенно однороден в эксцессах реакции и революции, в черносотенных погромах и красносотенных экспроприациях и убийствах, в озверении правительства и озверении революционеров. Те, что желают спасти Россию от гибели, не должны делать себе кумира ни из «революции», ни из «государственности», должны поддерживать правду, возвышающуюся и над революцией и над реакцией. Гнилой трупный запах идет от самоутверждения человеческой воли в бесновании государственной власти и бесновании революции

Революционные переломы неизбежны в истории человечества, безболезненно не может расти человечество, так как зачато в грехе. Революции очищают воздух, являются как бы Божьей карой за историческое богоотступничество, за грехи прошлого. Это происхождение революции из зла прошлого, это зарождение её в гнили былого никогда не следует забывать. Революция ничего не творит, не создает никакой культуры, ни духовной, ни материальной, она только сбрасывает с бытия народного покров лжи, обнаруживает реальную ценность вещей. В обнаружении подлинных реальностей, в отличении их от лжереальностей, от социальных фикций — весь смысл исторического развития. Но эта положительная миссия революции вместе с тем указывает на невозможность превращать её в кумир, поклоняться ей. Революция сама по себе не может быть названа доброй силой, хотя и может послужить добру, революция есть честно формулированная ложь, добросовестно обнаруженная гниль, подведение итога разложению. Накопление творческих идей и творческой энергии само по себе никогда не ведет к революции, ведет к развитию; к революции ведет накопление зла и лжи. Вот почему революция всегда так рабски зависит от реакции и так реакционна по своей психологии; она лишь реакция обнаружения лжи, и нечему в ней поклоняться. Тут плакать нужно, что лжи так много, что грех прошлого так велик, а не ликовать. Русская революция есть колоссальное, почти беспримерное в истории обнаружение лжи, раскрытие гнилости. Лгала, грешила и насильничала власть, притворялся,

трусил и холопствовал народ. Не революция создает разложение, но революция дает ему ход. Революция есть могучее орудие самосознания, познания России, так как обнажает её тело и обнаруживает реальности. Но есть и обратная сторона. Если мудрые узнают, то опьяненные стихией революции, загипнотизированные её страстным разгулом теряют всякое сознание, поклоняются её новым идолам.

Если б не было греховной иррациональности истории, безумного раздора, убивающего народную душу, не было бы и революций. Преступления власти, кровь, пролитая её деспотизмом, её измена Богу и народу, вся эта отрава питает пафос революции, кровь бросается в голову и мутит мысль. Политические убийства должны быть осуждены общественно, морально, религиозно, но могут ли участвовать в этом осуждении правители, правившие убийствами, могут ли быть судьями преступники? Всякое убийство страшно по своим мистическим последствиям, оно влечет за собой историческое возмездие. Кровь, пролитая французской революцией, до сих пор отравляет душу французского народа, мешает ему быть счастливым, не допускает его до радости, подобно тому, как кровь, пролитая деспотическими правительствами, сказывается в революциях, влечет эти правительства к позорной гибели. Но народ, потерявший религиозный центр жизни, с роковой неизбежностью вступает на путь кровавой распри, путь реакций и революций, насилий, правых и левых, взаимного истребления классов и сословий, бешеной злобы, отравляющей всякую радость жизни. Через этот процесс разложения проходит, по-видимому, все человечество, но восторгаться тут нечему. Нужно нести крест. Важнее всего понять ту психологическую истину, что от революции нет противоядия в реакции; как и наоборот, что революция и реакция одной природы, близнецы. Когда два зверя бросаются друг на друга, то те, которые сознают греховность всякого озверения, не могут натравлять одного зверя на другого, одного побеждать другим. Но вот что особенно нужно подчеркнуть: не в социальных требованиях революции зло, требования эти в большинстве случаев справедливы, в духе революции зло. Что «земля Божья» — в этом социальном лозунге есть большая правда, но в способе, которым эта

правда вводится в сознание, в духе, с которым она воспринимается, есть ложь, искажение, злое самоутверждение.

_________

Что русская революция завоевала, и, кажется, навсегда завоевала, так это сравнительно большую свободу мысли и слова. Если сравнить то, как пишут теперь и как писали два-три года тому назад, если хоть бегло пробежать старые газеты, то сразу почувствуешь, какой колоссальный переворот у нас произошел. Самое священное право отвоевано, не вполне ещё отвоевано, но в значительной степени: можно правду писать, можно ложь обличать. Но свобода эта является для нас великим искушением. Найдем ли мы настоящие слова, будет ли жить божественный Логос в нашем слове, провозглашается ли правда, изобличается ли ложь? Пока мы этого испытания не выдержали. Волна хулиганства хлынула на нашу освобожденную печать и залила её. Мертвящий шаблон и условная ложь царят даже в лучших органах нашей новой прессы, истины боятся пуще всего, так как не уверены в её полезности и безопасности. Народился новый слой газетных литераторов, очень moderne, очень левых, радикальных «нововременцев», без всяких идей, без святыни в душе, — дельный продукт мещанской демократии. Прежняя чистота русской литературы, её своеобразная аристократичность, заложенная в ней тоска по правде — все это быстро исчезает, забивается общим потоком в уголки. Демократизм был хорош, когда был мечтой лучших людей о справедливости, но дурной запах пошел от него, когда дух его стал осуществляться на деле. Это старая история. Большую часть газет, да и журналов нельзя читать без тяжелого чувства: что-то нечистое ощущается, является невольная брезгливость. Произносят хорошие слова, святые слова — свобода, справедливость, право и пр. и пр., а за ними скрывается полный нигилизм и безыдейность. Нет доверия к чести, к благородству, правдивости пишущих и говорящих громкие слова. Все второй и третий сорт. К революции и особенно к революционной литературе примазываются всякие отбросы, все духовные отщепенцы, потерявшие святыню в душе, и хулиганствуют, инфекцируют атмосферу, заражают народную душу. Прежде револю-

ционная деятельность была уделом немногих, лучших, самоотверженнейших; раздавалось свободное слово Герцена, Лаврова, Драгоманова и т. п. А теперь революция демократизировалась, все стали революционерами, моральный уровень понизился до того, что слово «революционер» не внушает уже прежнего уважения. Вчерашний индифферентист, обыватель и даже подхалим, человек сомнительного прошлого сегодня поносит за умеренность и чуть не реакционность людей, кровно связанных с освободительным движением, вписавших в его историю свои имена *). Революционизм приобретается в несколько дней, революционные идеи так просты, усваиваются так легко, не требуют ни напряжения мысли, ни нравственных мук.

Всю сознательную жизнь свою жил я упованием, что пробьет для России час освобождения и что это будет самый радостный час. Но час этот пробил, и к радости приметалась горечь, горечь победила радость. Нельзя было предвидеть, что хулиганское, нигилистическое поколение захватит в свои руки дело освобождения. Страшно за человечество становится, когда видишь, что свободное слово, святыня свободного слова захватывается каким-то новым, революционным обывательством, новой мещанской улицей. В свободе нельзя разочароваться, она — вечное благо, но можно разочароваться в человеческой стихии, которая манила свободой, а привела к новому рабству. Эту муку разочарования несут с собой наше революционное слово, наша пореволюционная печать.

Новая литература высшего качества обнаруживает искание новой святыни, кризис старых идолов, но, с другой стороны, в ней же обнаруживается отвратительный душевный склад, какой-то неонигилизм, все то же хулиганство, то же неблагородство, то же презрение к святым вещам. Самое талантливое и творческое литературное направление — декадентство — вступает в противоестественную

*) Очень характерно для наших нравов несправедливое, неблагородное, безобразное отношение к П. В. Струве, одному из самых крупных русских людей, так много сделавшему для дела русской свободы, человеку исключительного нравственного мужества и искренности и интенсивной духовной жизни.

связь со стихией революции, хотя всегда было индифферентно и смеялось над жаждой общественной свободы и правды. В декадентстве, очень сложном и глубоком явлении, есть скрытый нигилизм, у его представителей есть психология содержанки по отношению к общественности. Боюсь, что этими своими сторонами обращается декадентское искусство с приветом к революции как факту. Особенно в зеленой молодежи легко сочетается поверхностный революционизм с поверхностным декадентством, и этот самоновейший тип так неприятен своим моральным декадансом и наглостью.

Эксцессы революции, беснование её стихии чреваты реакцией, опасной для будущего России. У нас можно предвидеть двоякую реакцию. Прежде всего возможна реакция трезвенности против опьянения, реакция буржуазного позитивизма, жизненного реализма *). Накинутся на материальное обогащение, поклонятся Молоху, мелочный практицизм заслонит великие исторические задачи. Эта психическая реакция найдет себе оправдание в потребностях материального развития России, но представит большую духовную опасность и серьезный для нас соблазн. Но будет у нас и романтическая реакция, реакция изнасилованной общественной стихией индивидуальности. Романтические чаяния личности, суженной и пригнетенной острой политической борьбой, потребуют для себя пищи, обнаружат себя в целом течении культуры. Только религиозный реализм может победить у нас опасность всякой реакции.

_________

Самое существенное в русской революции, что окончательно умирает в ней быт, который надломился ещё в 60-е годы. Это — быт дворянско-помещичий, быт пушкинский, тургеневский и толстовский; в нем была своя поэзия и свои романтические воспоминания, из него вышла великая русская литература. Но быт этот был вскормлен неправдой, как, впрочем, и всякий почти быт в этом мире, и погибает он бесславно. Русское дворянство, сыгравшее свою роль в русской культуре, позорно оканчивает своё существование, некоторые благородные черты его исчезают

бесследно, последние его фанатические представители озверели, не имеют никакой сверхиндивидуальной и сверх-сословной, общенациональной идеи, на все способны для защиты своих жалких привилегий. Дворянство или сливается с общим либерально-демократическим потоком, или дичает и изрыгает всякую скверну. Дворянство так измельчало, что неспособно ни на самоутверждение в английском духе, ни на историческое самоотречение во имя всенародной правды; оно холопствует перед властью, ставшей чуждой всем органическим группам русского общества, ждет подачек, подписывает себе смертный приговор, исключая из своего состава участников освободительного движения. Только

*) Эта реакция уже началась и заключает в себе здоровое зерно.

единичные представители дворянства и до сих пор ещё останавливают на себе внимание благородством породы, рыцарским чувством чести, вызывают к себе доверие, большее, чем некоторые революционные разночинцы. Все же с дворянством был связан у нас единственно красивый быт, не мещанский быт; все остальное или есть уже начало выхода из всякого быта, или слагается в быт уродливый и смрадный.

Революция есть крушение быта вообще, в ней подвергается сомнению ценность всякого быта, и приводит она к постановке конечной, религиозной проблемы об отношении быта к бытию, феноменальности к абсолютной норме. Для религиозного сознания никакого быта не должно быть, всякий быт есть недолжное, лишь бытие — реально, не призрачно. Весь мир этот, весь эмпирический мир достоин огня, а не только тот или иной общественный строй. Достойно охранения лишь вечное, не временное, лишь бытие, не быт. Наша революция особенно как-то остро вскрывает антиномичность человеческого существования и невозможность разрешения этих антиномий в каком бы то ни было общественном быту. И потому революция, разлагая все на максимализм левый и правый, косвенно служит религиозному возрождению Призрачный быт переходит в подлинное бытие, хотя бы объем этого бытия и казался очень небольшим, по сравнению с объемом быта, заполняющего все пространства земли.

Но революция не только приводит к кризису самой

идеи быта, она создает новый быт, в ближайших результатах революции создается быт отвратительный, наглый в своем самомнении и самодовольстве, мещанский до самых корней своих. Так было в Западной Европе, разрушившей рыцарство и создавшей мещанство. Мещанско-бытовые результаты европейских революций всегда должны быть для нас серьезным предостережением Нужно молить Бога о спасении наших органических зачатков мировой свободы, свободы от мещанского быта, порабощающего самые культурные страны Европы.

О некоторых психологических чертах этого вновь нарождающегося, пореволюционного быта я говорил уже выше. Он прежде всего характеризуется отрицательно: отсутствием всякой сверхиндивидуальной и сверхчеловеческой святыни, но с присутствием многих идолов и кумиров. Люди, которые ничему не поклоняются, не идут молиться в общий храм, утверждают лишь себя, могут соединиться лишь в безобразном быте, неблагородном, буржуазном по своему духу. Убогий быт русского крестьянства все-таки был аристократическим, не мещанским, так как было в нем реальное ощущение близости к Богу, жила в нем органическая святыня, превращавшая последнего мужика в гражданина Вселенной. Только со знание своего древнего и вечного происхождения делает людей аристократами, кладет на быт человеческий печать благородства. Те, что начинают свою историю с вчерашнего дня и ограничивают свою жизненную формулу самоутверждением, всегда — буржуа, мещане, и не спасет от этого духа никакой социализм. Фабричный рабочий, вырванный из крестьянства как органического быта, в переходный период легко становится хулиганом, а потом интеллигентом третьего сорта. Поэзии нет в этом быту.

Бог умер в душе — вот основа новейшего быта. В молодежи, как образованной, так и народной, чувствуется демоническое настроение в самом плохом, совсем некрасивом, но подлинном смысле этого слова. Это — нигилистическая опустошенность духа, потеря смысла жизни и ценности человеческого лица. Процесс духовного разложения всегда сопутствует революции, но иногда бывает симптомом зарождения нового религиозного света. Без

Бога не может жить народ, разлагается человек. Русская жизнь не исчерпывается бытом старым и бытом новым, в ней есть искатели, взыскующие Града, возвысившиеся над всяким бытом, возжаждавшие подлинного бытия. Искатели эти найдут свою родину, когда в народном религиозном сознании произойдет давно желанный переворот, когда народная жизнь возгорится от нового религиозного огня и народное развитие не будет отождествляться уже с отпадением от всякой веры.

Когда старое религиозное сознание умирает в народной душе, не в силах уже преобразить жизнь, одухотворить мертвую материю, спасти от провалов реакционного или революционного хулиганства, то остается надежда на новое, более полное религиозное сознание, связанное с народной жаждой правды Божьей на земле, с хилиастической надеждой, с обетованием, что правда эта осуществится. То будет царство не от мира сего, но в этом ещё мире. Насильственное вымогательство этого «царства» у Бога, человеческое требование, чтобы царство это немедленно пришло как справедливость, может оказаться нечестивым. Человечество не готово ещё, не совершило ещё акта самоотречения, не умылось ещё и не оделось. Отрицание мировой, исторической работы над человеческим развитием материального и духовного труда, подготовляющего царствие, представляет большую опасность, соблазн религиозной экзальтации, родственной революционной одержимости. Если идея прогресса легко превращается в кумир, в подмену религии, то идея трудового развития человечества совершенно неустранима, элементарно важна. Народное религиозное возрождение должно быть не мечтательным и экзальтированным ожиданием тысячелетнего царства, не отбрасыванием всего ввиду его завтрашнего наступления, а трудовой к нему подготовкой, внутренним очищением и соответствующим этому очищению внешним освобождением.

Только внутренняя революция, животворимая новым Духом, вечным Духом, не ведет к разложению, не сопровождается гниением, только такая революция — радикальна. Да победит эта великая революция и реакцию и разложение. Старая революция в России кончилась, старая реакция вызывает призраки, не пора ли начаться революции новой?

Страница сгенерирована за 0.07 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com