Круа де ла Жан Учение святого Бенедикта и современность

Париж

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

де ла Круа Жан

УЧЕНИЕ СВЯТОГО БЕНЕДИКТА И СОВРЕМЕННОСТЬ

Созданный святым Бенедиктом «Устав» (правила жизни для монашествующих), не представляет ли он собой некую утопию в глазах всякого общества, стремящегося к осуществлению подлинно человеческих идеалов?

Весь этот год  — год святого Бенедикта мы пытались проникнуть взором в глубь столетий, заново раскрыть истинный лик этого святого, раскрыть сущность его «Устава». Поистине, святой Бенедикт патриарх западного монашества — еще и сегодня остается единственным законодателем нашей жизни, а его учение нашим единственным «путеводителем». Монахи разных стран, бенедиктинцы и цистерцианцы, мы смиренно и единодушно сознаем себя верными и убежденными последователями учителя, которого все любим, святого Бенедикта.

Вместе с тем, проникаясь неизменно действенной мудростью, скрывающейся в его учении, мы не можем забывать об одном очень важном обстоятельстве: для того чтобы остаться истинно христианской, эта духовная традиция должна охватывать всех христиан, всю Церковь. Следовательно, перед нами, монахами, стоит важный вопрос: может ли святой Бенедикт принести слово мудрости и истины Церкви и миру в конце двадцатого века, на заре грядущего нового тысячелетия?

Конечно, для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сделать несколько замечаний.

Создавая свой «Устав», святой Бенедикт, безусловно, не предвидел развития и последующего значения монашества не только на Западе, но и на других континентах. Итак, можем ли мы усваивать ему некую весть, о которой сам он не думал? И другое: сегодня

106

многие монахи считают себя учениками святого Бенедикта или желают быть его последователями и активно стремятся к этому, но притом по-разному понимают и толкуют его «Устав». У каждой конгрегации и даже у каждой монашеской общины — своя духовная восприимчивость, свое направление, свой особый лик. И хотя эти монастырские общины следуют единому бенедиктинскому «Уставу», это не означает, что все они приходят к какому-то общему свидетельству. И наконец, нет ли некоего надменного притязания в убеждении, что ты несешь весть для Церкви и мира? Обладают ли монахи светом, который они могут принести Церкви, мудростью, которой они могут наделить мир? Способны ли они разрешить труднейшие проблемы нашего времени, дать ключ к пока еще неясному будущему? К тому же всякий, кто притязает научить чему-то другого, должен быть готов, по крайней мере, к тому, что ему самому могут преподать урок скромности и смирения.

Все же не забудем, что все те, кто оказал глубокое влияние на нашу историю, постоянно дают нам нечто полезное и важное. Без них мы не можем понять самих себя и, следовательно, обеспечить нашего будущего. Они свет, идущий из нашего прошлого, личного и общинного, они одни могут наделить вынашивающее великие замыслы человечество столь необходимой ему надеждой. Я глубоко убежден, что святой Бенедикт через свое человеческое и христианское делание пришел к истинам непреходящим. Без этой веры было бы величайшей нелепостью оставаться сегодня учеником того, кто обращает наши взоры лишь к прошлому нашего мира и нашей истории.

Стоит вспомнить также, что Бенедикт шел путем святости в эпоху, которую никак нельзя назвать легкой. Он создавал свой «Устав» в период глубокого социального, морального и религиозного упадка. Как раз поэтому, быть может, монастыри оказывали наиболее сильное влияние именно в тяжелые периоды истории Церкви! Показать это было бы нетрудно. Так что, если мы переживаем критические времена, — многие говорят об этом, — разве не можем мы верить и надеяться, что в очередной раз «Устав» святого Бенедикта сможет помочь Церкви и человечеству? Не содержится ли в нем, этом «Уставе», некое здоровье, сила и свет, способные помочь нам выбраться из ухабов современной жизни, избежать подстерегающих нас зыбучих песков и открыть новые пути, в которых так нуждается человек и мир? Мы подвергаемся опасности задохнуться, погибнуть в зыбучих песках не только наших тоталитарных, но и либеральных обществ. Не наступило ли время укрепить наш шаг и обрести новое дыхание?

Мы все чувствуем, и об этом многие говорят, что грядущее столетие будет духовным или вовсе не состоится. Разве не может «Устав» святого Бенедикта сегодня, как и вчера, хоть в чем-то помочь

107

этой надежде, этому требованию? Можно верить в современность того или иного учения, но это не означает, что тем самым человек получает некий рецепт, пригодный на все случаи жизни. «Устав» святого Бенедикта также не есть какой-то рецепт монашеской жизни, поэтому он не может быть панацеей и для современной социальной и политической жизни. К тому же то, что расценивается как единственно полезное и действенное, не имеет большого значения с точки зрения того, о чем я говорю. В конечном счете бескорыстие чаще всего более плодотворно, чем вся наша беготня и спешка, которые скорее препятствуют всякому достаточно широкому суждению, всякому истинному решению. Следовательно, мы не пытаемся преподать урок легкой, полезной и непосредственно ощущаемой жизни. К тому же решение основных проблем нашего времени, по необходимости, обретается на ином уровне.

Для того, кто стремится ощутить современность вести святого Бенедикта, есть две возможности, две отправные точки. Вполне возможно созерцать сегодняшний мир, его силу и его слабость, его надежду и его поражения, все то, чем он обладает, и все то, в чем испытывает нужду, — созерцать его, пытаясь поставить диагноз, сделать достаточно широкое и полное заключение о его состоянии. После этого осталось бы только установить если они существуют! — точки схождения, сближения или разрыва с учением святого Бенедикта, с монашеской традицией. Таким образом мы смогли бы оценить современность «Устава», исходя из того положения, в котором пребывает современный мир.

Однако более посильным, а также более скромным был бы, вероятно, другой подход: опереться на «Устав» и, так сказать, на «силовые линии» монашеской традиции, на присущие ей непреходящие ценности, на свойственную ей мудрость, на устои монашеского созидания, на все то, что позволяет перейти с одного берега на другой, от одной эпохи к другой, к другим культурам и цивилизациям.

Сегодня множество мужчин и женщин живут, впитывая свет учения бенедиктинского «Устава» и не чувствуя при этом необходимости изменять мир и цивилизацию. У этих людей нет никакой тоски по невозвратимому прошлому. Наоборот, они без всякого страха смотрят в глаза современному миру. Не означает ли это, что неким образом монашество еще и сегодня представляет собой один из созидающих элементов современной жизни?

Так что мы постараемся дать представление о монастыре, о монахе, продолжающем бенедиктинскую традицию, о том, что мы, еще и сегодня, черпаем из учения наших отцов. Таким образом, мы сможем — по крайней мере, я надеюсь на это увидеть тот свет, ту мудрость, что скрыты в «Уставе» святого Бенедикта и способны помочь

108

всем тем, кто сегодня в Церкви и в мире старается служить Богу и своим братьям. Идя таким путем, мы попытаемся ответить на трудный вопрос в чем заключается современное значение вести святого Бенедикта?

Монастырь: место

Это первое, что мы должны отметить. В силу обета постоянства места пребывания (типично монашеский обет) монах всегда связан с определенной общиной и с определенным местом. И, как правило, он никогда не покидает своей общины.

Вместе со своими братьями он, ради Церкви и мира, созидает на хорошо выбранном месте дом Божий, или обитель, где служит Богу и принимает всякого человека. В этом призвание любого монаха. Существуют, так сказать, духовные места, какие-то местности, где тайна Божья более приближена к человеку, ощущается более явственно. Продолжающиеся из столетия в столетие молитва и труд многих поколений мужчин и женщин постепенно преображают то или иное место мученичества или обитель какого-нибудь святого, где всегда ощущается присутствие ее основателя и присущей ему благодати. Пребывая в вере, мы ожидаем Нового Неба и Новой Земли, но в этих избранных местах уже сейчас как бы намечается преображение космоса, как бы отчасти приоткрывается лик мира грядущего. Здесь усовершаются отношения между миром и человеком: стремление к господству и обладанию исчезает, уступая место рождающемуся общению, гармонии, духовному «сообщничеству».

Монашеская традиция определяет монаха как человека, влюбленного в свою землю, и это совершенно правильно. Именно здесь Бог призвал его, охватил огнем своей любви, как бы изменил его по Своему образу и подобию. Так что монах принимает этот призыв, отвечает этой любви и в свою очередь преображает мир, делая его достойным Бога, того образа, который он, монах, несет в себе. Именно так постепенно рождается земля хваления, мира и братского примирения. Может показаться странным, что люди, по своему призванию искатели Бога, обрабатывают землю, дабы она стала более человечной и прекрасной. Но не в этом ли призвание каждого человека, не должны ли мы вначале очеловечить то, что Бог желает обо жить? Да и как Бог может преобразить то, что человек, одержимый эгоизмом и стремлением к обладанию и власти, не перестает искажать и уродовать?

Не затрагиваем ли мы здесь одну из самых неотложных проблем нашего мира? Разве мы уже не начали разрушать то «единое на потребу»,

109

что принадлежит всем и совершенно необходимо как для нашей жизни, так и дня нашего будущего? В наше время, когда люди вынуждены постоянно перемещаться в труднейших поисках работы и жилья, не нависла ли над человеком угроза никогда не обрести самого себя? Да и как он может стать самим собой, если он ниоткуда? Разве можно жить без корней и без родной земли? Без той земли, где он родился, впервые увидел свет дня, и где он заново родился — в себе самом и в Боге, без земли «прохождения» (Пасхи) и возвращения, земли паломничества?

Конечно, это не призыв обречь себя и мир на какую-то бессмысленную и бесплодную неподвижность. Наоборот, это призыв уважать человека, его существо, его внутренний ритм, его постепенное созревание, а также и его сердце и душу. Здесь можно было бы многое сказать о праве собственности на землю!

Монашеская жизнь: долгая традиция

Традиция! Слово это породило в Церкви и вне ее множество конфликтов. Одни за нее, другие против. Но в общем у всех та же страстность и та же ослепленность.

Монашеская жизнь — явление многогранное. Она встречается и в восточных религиях, и в анимистических религиях Африки. Что же касается христианского монашества, оно, в самых разных формах, проявляло себя уже с начала жизни Церкви. Следовало бы изучить его истоки, чтобы затем показать, чем оно становилось на протяжении многих столетий. История монашества поразительна — она раскрывает удивительную способность монашеской жизни развиваться и приспосабливаться к разным социальным, политическим, культурным и церковным обстоятельствам. Черпая силу в своей традиции, монашеская жизнь способна защитить себя, свой лик даже в такие периоды, когда погибают цивилизации и империи.

Для нас это ценный урок, который не следует забывать. Непрочность нашего мира, хрупкость его социального и духовного устроения — не есть ли все это большей частью плод забвения, незнания или отбрасывания традиций, необходимых для поддержания человеческой жизни? Без традиций, без прошлого не могут существовать ни народы, ни сам человек. Без верности прошлому невозможна никакая жизненная надежда. С точки зрения физической, психологической, моральной, культурной и религиозной память есть важнейшая образующая, основа всего живого.

К традиции, рассматриваемой именно под таким углом зрения, можно относится по-разному, двояко. Можно отречься от прошлого,

110

расценивая его как бесполезный, излишний груз, отбросить древнюю историю и археологию. Или же наоборот можно уцепиться за прошлое, оправдываясь вполне законным стремлением избежать неуверенности, необеспеченности настоящего и будущего как в Церкви, так и вне ее. Тогда начинается бесплодное метание между живой верностью прошлому и мертвым цеплянием за него. Этого следует избегать.

Часто на монастырь смотрят как на некое особое место, где продолжает жить традиция, и это верно; некоторые люди мечтают обрести здесь нечто, чего уже нельзя найти в других местах. На монастырь даже оказывают разного рода давление, с тем чтобы он сохранил то, что, по мнению некоторых, необходимо для поддержания его внутренней жизни, его духовного влияния. И если мы пойдем вслед за теми, кто тоскует по безвозвратно ушедшему прошлому, то очень быстро окажемся в стороне от жизни Церкви и мира. Наше призвание не в этом. К великому счастью, монастырь — это не музей, не место убежища и не этнографический «заповедник». Сегодня в Церкви ведется много споров о традиции. В этих тяжких конфликтах, о которых можно лишь пожалеть, человеческие страсти смешались с идеологическими и политическими устремлениями. Поэтому хочется, чтобы монастыри приложили все усилия и помогли христианам прийти к здравому пониманию и уважению традиции. Но все это должно происходить в полной свободе, при правильном понимании настоящего и прошедшего, а также неизбежности и необходимости разного рода изменений. Сохранять верность прошлому — да! Отрекаться от него или цепляться за него нет!

Монастырь: жизнь по уставу

По мысли святого Бенедикта, монах — это человек, который послушается уставу и настоятелю. Прошло пятнадцать веков, было проведено много реформ, но еще и сегодня «Устав» святого Бенедикта определяет всю нашу жизнь. Добавим, что, невзирая ни на какие натяжки или умственные ухищрения, ни на какие сознательные увертки или аллегорические истолкования, «Устав» остается движущей силой нашей жизни, нашей верности и нашего развития. Вместе с тем слово «устав» (правило) сегодня звучит странно, дико, коробит человека двадцатого столетия. Мы больше не различаем правило и распорядок. Распорядок это нечто косное, зачастую глупое и принуждающее лишь к слепому подчинению. Но правило (устав) это вовсе не распорядок. Назначение правила — направлять. А это необходимо любому живому организму. У всякой жизни есть

111

своя норма, свой внутренний закон. Жить значит уважать это внутреннее правило, придерживаться его и даже буквально послушаться ему. Лишенная правила, всякая жизнь — личная или общественная — неизбежно погружается в анархию, распадается и в конце концов умирает.

Многое также можно сказать об отсутствии правил и объективных норм в современной жизни. Сегодня ценят и стараются защитить свободу, непосредственность, искренность. И это правильно. Но в царстве субъективизма, постоянно угрожающего нашему миру, эти ценности очень быстро начинают приходить в упадок, и вместо них мы видим господство вождя, всякого рода стеснения, смехотворное, неискреннее подчинение политическим лозунгам. Наша внутренняя жизнь, как и жизнь наших обществ, нуждается в объективных нормах. Потеря их или отречение от них неизбежно обрекает человека на тоску и существование отверженного. Когда допускаются разного рода насилия, становится невозможной свобода и общинная жизнь.

Чтобы проиллюстрировать все это, приведу несколько строк из статьи монсеньера Коффи: «Мы живем в секуляризованном обществе, то есть в обществе, которое лишь в самом себе ищет основы для существования. Исключительно и только в себе ищет оно те опорные точки, что позволяют ему выносить суждение о поступках и нравственном состоянии людей... Оно хочет считаться с мнением каждого, поэтому у него лишь один выход: создавать законы, опираясь на мнение большинства или легализуя существующее положение вещей. Если закон более не применяется, его объявляют потерявшим силу и заменяют другим, который соответствует тому, что люди говорят, думают и делают. В конечном счете это означает, что поступки и нравственное состояние людей определяются практической жизнью. Еще важнее другое: все более и более сам человек начинает определять сущность добра и зла, становиться создателем своих собственных ценностей. В конечном счете он не принимает иного закона, кроме собственного субъективизма».

Поистине, «Устав» святого Бенедикта норма жизни. Поэтому он способен объединить необходимые элементы — будь то в жизни физической, душевно-психологической или духовной. Элементы эти стойкость и гибкость. В каждом живом существе эти отличительные черты дополняют друг друга и неотделимы друг от друга. Исчезает стойкость — воцаряется мягкотелость и бесхребетность: жизнь не обретается здесь. Исчезает гибкость — воцаряется черствость и косность: жизни более не существует.

Без устава и без закона (в эти слова мы вкладываем точный смысл, определенный нами выше) личная и общинная жизнь невозможны. Чтобы жить, продолжать существование, необходимо,

112

с точки зрения самой жизни, знать, кто ты, куда идешь и что должен делать.

Монастырь: общинная жизнь

Совместная жизнь — это искусство, и искусство весьма трудное. Именно здесь ярче всего проявляется мудрость бенедиктинского «Устава». По своему призванию монахи киновиты, то есть люди, проводящие общинную жизнь (святая киновия) в братском общении, по образу Иерусалимской Церкви, описание которой дано в Деяниях Апостолов. Отвечая своей вере, они в условиях повседневной жизни созидают общение между собой — действенное и сердечное, несмотря на различие возрастов, социального и расового происхождения, а также талантов, духовной восприимчивости и умственных способностей. В монастыре никто никого не выбирает, монахи должны жить вместе до самой смерти. Здесь всем без исключения отводится соответствующее место, роль, ко всем относятся с должным уважением. В монастыре каждого принимают таким, каков он есть. Жить вместе до самой смерти, никогда не ропща, не предаваясь горьким жалобам, но сохраняя простоту, обоюдную открытость, сердечность и даже способность видеть лучшее друг в друге!

И миру, мечтающему о настоящих человеческих общинах, о братском общении между людьми, и Церкви, нуждающейся в подлинно братских общинах, монашеская традиция может предложить плоды своего векового опыта, мудрость своих древних установлений, сипу убежденности. Как осуществить равновесие, гармонию и живое сближение между требованиями общины и требованиями отдельной личности? Как избежать иллюзий и ловушек индивидуализма и коллективизма — ловушек, которые столь часто подстерегали и подстерегают нас? (И в прошлом и в настоящем мы находим немало примеров тому.) Бенедиктинский «Устав» дерзает предложить несколько ответов на эти вопросы. Мы рассмотрим ответы, представляющиеся нам наиболее существенными.

Законная власть и послушание

У монашеской общины есть человеческий центр. Он олицетворяется настоятелем. На протяжении столетий облик настоятеля менялся. Сегодня он не таков, каким был в шестом столетии, в средние века или в девятнадцатом веке. К великому счастью, добавим мы. Образ действий настоятеля и его отношения с людьми сегодня, как и вчера,

113

меняются в зависимости от его индивидуальности, времени и места. Это настолько очевидно, что в «Уставе» об этом даже не упоминается. Более того, «Устав» не указывает настоятелю, что он должен делать, но говорит, кем он должен быть. Именно поэтому по прошествии пятнадцати столетий главы «Устава», посвященные настоятелю, полностью сохранили свое значение.

Было бы интересно и очень поучительно рассмотреть современные представления о власти и послушании и определяемое этими представлениями поведение наших современников. Ясно одно группа без возглавителя, как в обществе, так и в Церкви, неизбежно впадает в анархию, разрушает устои общества и человеческой личности. Лишь возглавитель, по-настоящему признаваемый всеми, может напомнить о первенствующем значении общего блага и вместе с тем о необходимости уважать личность.

Сегодня много говорят о демократии и о правах человека. Рост числа идеологических и военных диктатур, все более учащающиеся случаи, так сказать, незаконной конфискации власти, как на Востоке, так и на Западе, должны были бы сделать нас менее наивными и более недоверчивыми. Вне всякого сомнения, святой Бенедикт старается не допустить появления вождя-тирана, особенно если он облекается в личину свободолюбца. Святому Бенедикту чуждо понятие «избранного», претит борьба за это избрание, так же как появление внутри общины какой-либо группировки или секты. Святой Бенедикт страшится появления не только настоятеля-тирана, но и безликого настоятеля, ибо и тот и другой суть разрушители человеческих душ и общин.

Наоборот, послушание есть основополагающая ценность. Легко смеяться над послушанием, если смешиваешь его со слепым повиновением и — что в корне неверно — противопоставляешь свободе. Необходимо настойчиво подчеркивать, что неспособность к послушанию оборачивается неспособностью к свободе, слушанию другого и любви. Общинная, семейная и любая другая жизнь невозможны без послушания. Отказываясь от выполнения этих условий, конечно сложных, но неизбежных, то есть от признания в равной мере необходимых власти и послушания, обрекаешь себя на посмешище, косность и бессмыслицу — и в обществе, и, еще более, в Церкви, Если Христос послушался до «самой смерти, смерти же крестной», то как можем мы стать Его учениками, не отказываясь от собственной воли? Послушание это врата Евангелия.

Одиночество и тишина

У каждого человека есть неутолимая жажда одиночества и общения. Необходимо удовлетворять обе эти потребности, иначе человек

114

начнет слишком поспешно строить общество, которое никогда не сможет стать подлинной общиной; он устремится к тому невыносимому и гибельному одиночеству, которое есть не что иное, как изоляция от других. Мы живем в мире, разделенном на касты, на классы; в этом мире человек заживо погребен в своего рода непроницаемых «отсеках», где встреча невозможна. В связи с этим можно было бы многое сказать о проблемах городской жизни, о проблеме жилья. Когда общение становится невозможным, воцаряется тоска и насилие. И это легко понять. Нам возвестили о наступлении «эры компьютеров». Но что это означает? Должны ли мы продолжать существование в обществе потребления, одержимом трагическим себялюбием, заниматься продажей каких-то новых игрушек на потребу человечеству, или же зарождающаяся новая эра хотя бы в немногом, но по-настоящему укрепит человеческое общение?

Вернувшись после кругосветного плавания, Ален Кола хорошо сказал об одиночестве: «Никогда одиночество не было для меня препятствием. Быть может потому, как я думаю, что у меня была внутренняя жизнь, которая меня вполне насыщала. Я никогда не чувствую себя одиноким. Мысленно я вместе с теми, с кем связан семейными и дружескими узами. Физически я отправляюсь в путешествие один, но эти узы могут растягиваться до бесконечности и никогда не рвутся».

Каждый из нас пребывает в поисках собственной сущности. С каким алканием, с какой тоской мы преследуем самих себя, устремляясь в разные стороны, теряя последние силы. Но нельзя найти вовне то, что находится внутри! Существует мир внешний, где господствует шум, суета и разброд. Но существует и мир внутренний, где царит тишина и цельность. Мы говорим о внутренней цельности, собранности, о схождении в глубину, в самые недра самого себя, туда, где находится источник нашего бытия. Мы созданы для внутренней жизни, которая протекает на той глубине, куда не доходит ни шум лозунгов, ни одуряющий поток информации и рекламы. Как можно жить без тишины и одиночества? Помимо прочих прав, у человека должно быть право на тишину и одиночество.

В одном из произведений поэта Пьера Эммалюэля мы находим такие глубокие проникновенные строки: «Свобода — это и способность к безмолвию, к остранению. Одержимые призрачной вещностью мира, мы забываем о внутренней обращенности к самим себе. И пусть не убеждают нас, что это не важно! Лишь безмолвие может доставить совершенный досуг. Погружаясь в безмолвие, начинаешь лучше постигать многообразие мира. Но, пожалуй, никогда еще не было эпохи, общества, более неспособных к тишине. Было бы весьма немаловажным культурным достижением, если бы мы все вместе вновь обрели эту добродетель. Вместе, несмотря на то, что эта добродетель сугубо

115

личная. Разделяемое долгое время безмолвие укрепляет общение, а общение поддерживает безмолвие каждого. И возможно, что наш мир обретает смысл лишь благодаря молчальникам и созерцателям. В конечном счете, вся работа ради лучшей жизни не имеет другой цели (пусть даже мы и не сознаем этого!), кроме возрастания некоей тишины. Стоит немного призадуматься, и мы увидим, что тишина есть источник всякого истинного слова, подлинного внимания к другому, всякого доброго расположения, остроты восприятия, полного проникновения и полной гармонии. И тогда, быть может, мы пожелаем напитаться молитвенным размышлением еще до того, как приобщиться к познанию. Я уверен, что мир от этого только выиграет».

Кротость, благорасположение и мир

Рах — как известно, этот призыв значится на знамени бенедиктинских монахов. Мир необходим, ибо он есть движущая сила всякой подлинной встречи — встречи с Богом, с братом, а также и с самим собой. И здесь важное место занимает аскеза. Ее цель достижение внутреннего мира, а не каких-то более или менее зрелищных эффектов. Необходимо бороться, а иногда преодолевать тяжкий путь, дабы достичь сердечного покоя, уничтожить самые корни гнева, насилия и ненависти. Плод злобности, ненависти — ненависть же, а ее неизбежный спутник — страх.

Никогда еще человечество не было столь сильно вооружено. Мы живем в мире, где господствует культ силы, но это всего лишь компенсация и доказательство слабости, пускай и неосознанной. Суть не в «суперменстве» и не в достижении превосходства. Истинная сила у кротких, и Евангелие не погрешает, говоря, что кроткие наследуют землю. Войны, революции, всякого рода столкновения никогда не приведут к познанию полной истины. Они приводят лишь к еще большему насилию, страданию, к еще большей преступности.

Для личности, как и для общины, нет иного источника цельности, чем благорасположение и мир. Военные победы обернулись для человечества величайшим поражением. Сегодня надеются сохранить мир, нагнетая страх ядерного самоубийства, — это называют силой устрашения. Когда же человечество наконец познает истинный мир?

Монастырь: община, в которой трудятся

Вы станете настоящими монахами, — говорит святой Бенедикт, — если будете, подобно нашим отцам и апостолам, жить трудами рук

116

своих. Труд, ручная работа должны быть по-настоящему включены в ритм жизни монашеской общины. Всякий раз, когда монахи начинали стремиться исключительно к интеллектуальному труду, равновесие их жизни оказывалось под серьезной угрозой. Становилось явным приближение периода упадка. В разные исторические эпохи бенедиктинские общины испытывали те или иные влияния. Сегодня они вновь обрели смысл и вкус труда. Речь идет не об удобном способе убить скуку. Совесть монаха не соглашается с подобной роскошью, с подобным расточительством времени. Нет, речь идет о серьезной работе, выполняемой в часы, когда она может быть наиболее продуктивной. Достоинство человека и в том, чтобы зарабатывать на жизнь собственным трудом, иначе он просто паразит. Все же необходима определенная осторожность и бдительность. Действительно, на какую жизнь мы хотим заработать? Опасность накопительства, стремления к большему и лучшему подстерегает монаха так же, как и других людей. «Устав» напоминает монаху о том, что он должен делиться плодами своего труда. В этом также цель его работы. Чем более воздержанную жизнь он ведет, чем меньше у него бесполезных трат, тем больше возможностей поделиться плодами своего труда с более бедными, чем он сам. Сегодня именно на это наши общины обращают особое внимание. Мы живем в мире, который еще недавно бурно развивался и который пока остается миром изобилия. Но для какой части человечества? Для какого района земного шара? Ответ всем известен. Мы все хорошо знаем, что, создавая наше богатство, мы совсем не думали о нуждах других людей; быть может, поэтому сегодня три четверти человечества обречены на застой, нищету и голод. Приведу лишь одну цифру: в 1980 г. двенадцать миллионов детей умерло от голода, болезней и других бедствий. В то же время во Франции сорок миллионов франков было истрачено на кошек и собак!

У меня нет намерения вызвать у вас чувство ужаса или возмущения перед лицом эгоизма и нелепости. К тому же эти проблемы не столь уж просты, как того хотелось бы нашему сострадательному сердцу. И слишком легко отдаваться чувству возмущения... Тем не менее необходимо, чтобы подлинная справедливость как можно быстрее воцарилась между народами и континентами. У богатых, обеспеченных народов времени остается все меньше и меньше, и давно пора начинать действовать. Наши апетиты постоянно растут. Мы требуем все больше энергии, автомобилей, развлечений и комфорта. Мы растрачиваем все время, стараясь обеспечить нашу жизнь. Но как долго еще мы будем оставаться самыми сильными?

В бенедиктинском «Уставе» содержится слово «sufficit» — «довлеет». Это слово раскрывает самую сущность нашей себялюбивой самости — индивидуальной и коллективной. О пище, одежде, жилище

117

и прочем необходимом святой Бенедикт говорит: «Suffîcit» — «Монаху это довлеет...» Какой мудростью, какой силой и какой честностью обладает тот, кто умеет довольствоваться необходимым, кто способен вовремя остановиться. Счастье не обретается на вершине изобилия. Улыбка на лицах бедняков и та же улыбка на лицах, сияющих от сытости. Однако источник их радости не один и тот же. Можно ли надеяться, что «suffîcit» святого Бенедикта будет определять образ действия как отдельного человека, так и отдельной нации? Мы должны быть щедрыми и трезвыми, мы должны найти лишнее и поделиться. А если нет, то очень возможно, что однажды нас насильно и беспощадно принудят к этому, и тогда мести и крови мы скажем: «Suffîcit», но будет уже поздно.

Монастырь: школа самоотречения и свободы

Для того, кто смотрит на монашество извне, наиболее характерное в нем — уход от мира и общества. Следует сказать, что это разделение, особенно явно подчеркиваемое правилом «монастырской ограды», вызывает наиболее сильные нападки из всех, каким мы зачастую подвергаемся. Нас обвиняют в эгоизме, в замкнутости, нас упрекают за безразличие или презрение к миру, но ведь отход от мира, вызывающий все эти обвинения и упреки, монах совершает, отвечая на Божий призыв. Нам не всегда удавалось объяснить, сделать понятными истинные причины тех «разрывов», на которые мы пошли ради нашей любви к безмолвию и уединению. Все же опыт доказывает, что отречение от мира и странноприимство никак не противоречат друг другу; рни скорее взаимно дополняют друг друга, пребывают в неразделимом единстве. И действительно, по традиции бенедиктинцы всегда отводили и отводят особое место гостеприимству во всех его формах. А святой Бенедикт даже предвидел, что гости, посетители всегда будут находиться в монастыре.

Можно по-разному оправдывать установление монастырской ограды, например, с помощью доводов здравого смысла. Чтобы долго не распространяться на эту тему, мы рассмотрим следующий аспект проблемы: достоинство человека часто определяется ясностью и решительностью произносимых им «нет». Христианская жизнь есть одновременно полный отказ от греха и прямое последование Христу. К тому же человек должен отказаться от всех компромиссов, которые истощают и разрушают его. В противном случае он лишается своего человеческого достоинства. Не так давно Рене Дюбо сказал, что «человек слишком легко приспосабливается, в этом его трагедия». Конечно, это зачастую позволяет ему выжить, но какой ценой

118

и с каким риском! Знать и решить, к чему мы не должны приспосабливаться, вот, быть может, одна из главных проблем нашего времени.

Итак, человек должен отказаться от иллюзии приспособления, привыкания к легкости и пошлости. Всякий день нужно, без каких бы то ни было оглядок, «совершать паломничество» к своей внутренней истине, к глубинному источнику света, скрывающемуся в нашем сердце. Человек должен оставаться кочевником на великих внутренних равнинах. Человек должен быть кочевником, ибо к этому призвал его сам Бог. Именно в пустыне, воспринимая единое имя своего Бога и Творца, человек начинает внутренним взором проникать в свою сущность. И без разрыва, без отречения мы никогда не сможем достичь одиночества. Без одиночества же мы останемся лишь покорными, блеющими баранами.

Уход в пустыню — не дезертирство. К тому же и подлинного единодушия не существует без разрыва. Лишь одинокие освобождают мир от рабства, а людей от иллюзий. Необходимо немного отделиться, отступить на шаг, чтобы обрести возможность правильно оценить события, людей и даже самого себя, одним словом, освободиться. Разрыв может быть бегством или сложением с себя обязанностей, но несправедливо постоянно обвинять в этом всех, кто ушел в пустыню.

Суть человека — не в том, что он делает, не в тех личинах, какие он принимает, показываясь в обществе. Ценность человека не в том, что он делает, а в том, что он представляет собой. Поэтому наша система, стремящаяся к продуктивности и действенности, порождает столь много несправедливости по отношению к человеку. Необходимо, чтобы человек мог вновь обрести свое «я», освободиться от центробежных сил, которые отбрасывают его от самого себя. Столь много внешних вещей соблазняют и в буквальном смысле «пленяют» его. Где путь, идя по которому, он сможет вернуться к своему центру, к своему единству? И как он может обрести этот путь к тому, что внутри? Именно здесь и только здесь человек вновь обретет себя, свой неповторимый облик, ибо по своей глубинной сущности человек один, он monos — монах. Так что не вправе ли мы задать вопрос: кто эгоист и трус, бегущий от мира? Кто чуждается своих братьев и забывает о жизненно необходимом единодушии? Монах пи, удаляющийся от мира, или, скорее, мир и человек, бегущий от истины, от познания своей глубинной сущности, той сущности, которая может быть лишь «монашеской»!

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Конечно, я не утверждаю, что нужно довести эту парадоксальную идею до крайности и превратить Церковь в закрытый монастырский

119

двор, а мир в монастырь. В период после Второго Ватиканского Собора некоторые считали, что необходимо освободить Церковь от тех монастырских обычаев, которые еще сохранялись. Какой смысл вкладывали они, эти люди, в слово «монастырский», какого освобождения хотели? Не забудем, что в монашеской традиции содержится глубокая мудрость и опыт — настоящее сокровище для Церкви, чистейший плод Евангелия. Всякое великое духовное движение при своем зарождении всегда обращалось к монашеской традиции, почерпало в ней то лучшее, что ложилось в его основу, определяло его самобытность. Было бы жаль лишиться всех этих богатств!

Не забудем, что по своей основе Церковь «монахиня». Действительно, перед тем как послать Церковь в мир, Господь собрал ее вокруг Себя, чтобы она услышала Его Слово, восприняла Его Евангелие, исповедала Его Имя, воспела Его славу и величие. По сравнению с Католической Православная Церковь в своей литургии и в своей духовной жизни лучше сохранила эти монашеские, созерцательные черты. Не только монахи, но и множество мирян сумели найти в этом внутренне присущем Церкви монашеском духе тот живой источник, что питает молитву и посланничество.

С точки зрения веры, человечество и все творение несет в себе начатки Царствия, его вечной новизны. Можно ли по-настоящему служить миру, забывая о его грядущем завершении в Воскресении Христа? Также и сам мир, не предназначен ли он для бескорыстного прославления и благодарения Бога? И, подобно человеку, не пребывает ли он, мир, в ожидании завершения, вынашивая в себе единство, истину и полноту своей внутренней сущности?

В духовной глубине каждого человека скрывается тяготение к единому, жажда единства и общения. Человек будет полностью спасен лишь тогда, когда достигнет совершенного единства с самим собою и, через любовь, с другими людьми. Именно это наконец осуществленное внутреннее единство утвердит человека в общении со всем творением, когда, освобожденное от «рабства греху и смерти», оно достигнет полной свободы чад Божьих.

Такое общение и есть жизнь человека. Лишь дело общения достойно человека, заслуживает его усилий, жертв и самоотдачи. Насаждать общение — вот высочайшее служение, какое верный может предложить Церкви и миру. К тому же это его единственное подлинное служение. Самые великие научно-технические начинания окажутся бесплодными и даже опасными, если не будут сопряжены с этим важнейшим человеческим призванием, с этой человеческой ответственностью. Самые заманчивые программы могут привести к страшным катастрофам, если не будут уважать и поддерживать это

120

стремление к единству и общению, то, в чем ярче всего отразился лик человека, сущность его единственного и неповторимого призвания.

В конце Своей земной жизни Иисус молился о единстве Своих учеников и о единстве всех тех, кто последует за ними. Христос умер ради этого единства, умер, дабы собрать воедино разъединенных чад Божьих, чтобы отныне в Его смерти и Воскресении человечество, как и каждый человек, обрело центр, вокруг которого начало бы заново созидаться разрушенное грехом единство, всякое изуродованное себялюбием наших сердец общение. Эта молитва Иисуса остается тем пылающим очагом, огнем которого мы можем возжечь нашу молитву. Сама эта молитва есть дело Божье. Поистине, творение есть молитва, обращенная к Богу, плод Его славы, Его вечности, Его любви. Творение есть opus Dei дело Божье. Именно этим словом святой Бенедикт обозначает общинную монашескую молитву. Именно поэтому человек и самый космос могут достичь своей полноты лишь в деле Божьем — в молитве. Молитва — вот единственный путь творения, его завершения в полном общении.

Монастырь, монахи они также должны нести всем весть о молитве, и, несомненно, весть эта то единственное слово, с которым они должны обращаться к Церкви и к миру. Общение с Богом единственное призвание человека. Вот почему необходимо полностью отдаться этому поиску, все покинуть, последовать за Иисусом, удалиться в неведомую страну.

Итак, следуя по жизненным дорогам этого мира, пересекая глубины внутренних пустынь, погружаясь в ночь веры, необходимо укрепляться духом, бодрствовать, терпеть и молиться. Да, молиться, чтобы стать тем, что мы и есть: делом Божьим. Но если молитва столь важна, то почему мы заговорили о ней только теперь и сказали так мало? Если молитва занимает такое важное место в монашеской жизни, то не предаем ли мы ее, говоря о ней так коротко? Подобное критическое замечание (как, впрочем, и многие другие) вполне обоснованно. И тем не менее в начале «Устава» святого Бенедикта мы не находим учения о молитве. Это может слегка озадачить, но в то же время тут имеется свое объяснение. К молитве нельзя подходить без должной подготовки. Совсем не случайно главы о смирении, безмолвии и послушании предшествуют в «Уставе» главам, где излагается учение о молитве. В этом опять-таки раскрывается мудрость святого Бенедикта, его дар непогрешительного различения добра и зла. И, как мне кажется, осознать эту особенность его вести — благо для нас, особенно сегодня.

В молитвенной жизни не может быть никакого самочиния, она требует прилежания и терпеливой подготовки. Мы должны по-настоящему вслушаться в слова Бога, который говорит нам в Своем Сыне —

121

Иисусе Христе. И лишь затем, смирившись, мы сможем дать единственный достойный и Его и нас ответ — ответ мытаря!

Святой Бенедикт чужд всякому презрению и подозрению. Его сердце — сердце отца, исполненное нежности и внимания. Поистине, как отец он указывает своим ученикам путь к Евангелию. Не только в глубокой древности, но еще и сегодня монахи следуют за ним, исполненные доверия и надежды. И монашествующие знают также, что этот путь они могут предложить своим братьям и сестрам в вере, ибо это путь Евангелия, а значит путь света, любви и общения.

122