1) Зная, что с давних лет ты — христианин и от предков боголюбив, смело теперь защищаю дело свое: ибо воспользовавшись словами блаженного Павла (Деян. 26, 2), его делаю за себя ходатаем пред тобою, так как известно мне, что он — проповедник истины, а ты, боголюбивейший Август, охотно внимаешь словам его.

О делах церковных и о составленном против меня заговоре благоговению твоему достаточно засвидетельствовало писанное столь многими епископами. Также раскаяние Урзация и Валента довольно всем показало, что не было никакой правды в их обвинениях. Столько ли значительны свидетельства других, сколь значительно ими сказанное, когда написали они: "Мы лгали, выдумывали, все сказанное на Афанасия — чистая клевета"? Добавлением же к очевидному доказательству, если соблаговолишь доведаться, послужит то, что обвинители при мне ничего не доказали на пресвитера Макария, без меня же, наедине делали, что хотели. Но о таковых действиях первоначально Божий закон, а потом и наши законы определили, что не имеют они никакой силы. И из сего, конечно, и твое благоговение, как правдолюбивое и боголюбивое, усмотрит, что свободен я от всякого подозрения, а обвинителей моих признает клеветниками.

2) О доносе же, — какой сделан на меня твоему человеколюбию касательно благочестивейшего Августа, блаженной и вечной памяти брата твоего, Констанса (так как враги разглашают и осмелились писать это), — прежние доносы достаточно доказывают, что

и он несправедлив. Если бы и другой кто стал говорить это, то дело было бы и тогда сомнительно, имело бы нужду во многих доказательствах и личных уликах. А если те же, кем выдумано прежнее, сложили и это, то прежним не в полной ли мере доказывается, что и последнее выдумано? Поэтому опять говорят наедине, думая, что можно ввести в обман твое богочестие. Но они ошиблись, не как им хотелось, выслушал ты их, но по великодушию своему дал и мне возможность оправдаться. Если не вдруг ты подвигся и наложил наказание, то не иное что значило сие, но то, что как правосудный Царь ожидаешь оправдания от обвиненного. И если удостоишь выслушать оное, то уверен, что и в этом осудишь продерзливых и не боящихся Бога, который заповедал: ничтоже ложно от языка цареви да глаголется (Притч. 24, 22).

3) Подлинно стыжусь оправдываться в том, о чем, думаю, не упомянул бы уже и сам обвинитель в моем присутствии, ибо в точности известно ему, что и сам он лжет, и я не повредился столько в уме и не дошел до такого исступления, чтобы можно было предположить о мне, будто бы помыслил даже что-либо подобное. Посему, если бы спросили меня другие, — не стал бы я отвечать, чтобы слушающих не оставить в недоумении даже на время моего оправдания. Перед твоим же благоговением оправдываюсь громким и ясным голосом и, простерши руку, как научился у Апостола, свидетеля Бога призываю на мою душу (2 Кор. 1, 23). И как написано в царственных историях, да позволено будет и мне сказать: свидетель Господь и свидетель Христос Его (1 Цар. 12, 5), что о благочестии твоем никогда не упоминал я худо пред братом твоим, блаженной памяти благочестивейшим

Августом Констансом, и не раздражал его, как наклеветали эти люди. А если когда входил я к нему, и при мне упоминал он о твоем человеколюбии (было же это, когда Фаласс прибыл в Питивион, а я жил в Аквилеи), то (свидетель Господь) упоминал я о твоем благочестии и говорил то, что Бог да откроет душе твоей, чтобы донесших тебе на меня осудил ты за клевету. Прости, человеколюбивейший Август, в том, что говорю тебе это, и удостой меня великого твоего снисхождения. Ни христолюбивый Констанс не был так легкомыслен, ни я — столько дерзок, чтобы вести нам разговор о подобных вещах и мне клеветать брату на брата, перед Царем отзываться худо о Царе. Не обезумел я еще, Царь, и не забыл, что говорит Божие слово: и в совести твоей не клени царя; и в клети ложницы твоея не клени богатаго: яко птица небесная донесет глас твой и имей криле возвестит слово твое (Еккл. 10, 20). Если же не остается скрытым, что и наедине говорится о вас — царях, то вероятное ли дело, чтобы стал я говорить о тебе в присутствии Царя и при стольких предстоящих? Ибо никогда не видал я брата твоего один, и он никогда не беседовал со мною одним, напротив же того, всегда ходил я к нему с епископом того города, где жил, и в присутствии там других. Вместе являлись мы к нему, вместе и уходили. Об этом может засвидетельствовать Фортунатиан, епископ Аквилейский, то же в состоянии сказать отец Осия и епископы: Криспин Патавский, Лукилл Веронский, Дионисий Лиидский и Викентий Кампанийский. Поелику же скончались Максимин Триверский и Протасий Медиоланский, то может засвидетельствовать бывший магистр Евгений, потому что он стоял при дверях и слышал, о чем просили мы Царя и что соблаговолил он сказать нам. Почему,

хотя и этого достаточно для доказательства, однако же дозволь пересказать и причину моей отлучки, чтобы и за это осудил ты доносивших на меня напрасно.

4) По отбытии из Александрии, отправился я не ко двору брата твоего и не к кому-либо другому, а единственно в Рим и, предложив Церкви о своих делах, о чем только и была у меня забота, проводил время в церковных собраниях. К брату твоему не писал я, кроме того случая, когда Евсевий написал ему против меня, и мне, будучи еще в Александрии, нужно стало защищаться, и когда по повелению Констанса изготовить списки Божественных Писаний сделал я и отослал их. Ибо, защищаясь перед твоим богочестием, должно мне говорить правду. Итак, по прошествии трех лет, в четвертый уже год пишет он ко мне, приказывая явиться к нему (был же он в Медиолане). Расспрашивая о причине (ибо не знал ее, свидетель в том Господь), осведомился я, что некоторые епископы, пришедши к нему, просили написать к твоему благочестию о том, чтобы составить Собор. Поверь, Государь, так было дело, и я не лгу. Посему, прибыв в Медиолан, увидел я великое его человеколюбие, потому что соблаговолил видеть меня и сказать мне, что написал и послал к тебе, прося составить Собор. Когда же я жил в сказанном выше городе, снова послал меня в Галлию, куда прибыл и отец Осия, чтобы оттуда отправиться нам в Сардику. По окончании же Собора, когда жил я в Наиссе, писал он ко мне, и отправившись оттуда, проживал уже я в Аквилее. Здесь застигло меня письмо твоего богочестия, и отсюда опять вызванный блаженной памяти Констансом и возвратясь в Галлию, таким образом, прибыл я к твоему благочестию.

5) Какое же место или какое время наименует обвинитель, где, как доносил он, говорено мною подобное? Или в чьем присутствии дошел я до безумия — произнести такие слова, какие будто бы, как лгал он на меня, вымолвлены мною? Кто подтверждает это? Кто этому свидетель? Ибо, яже видеста очи его, то должен он говорить, как повелевает Божественное Писание (Притч. 25, 8). Но обвинитель мой, конечно, не найдет ни одного свидетеля тому, чего не было. А свидетелем в том, что не лгу, сверх истины, имею и твое благочестие. Ибо зная, что ты весьма памятлив, прошу привести себе на память слова, какие произносил я, когда благоволил ты видеть меня в первый раз в Виминакии, во второй — в Кесарии Каппадокийской и в третий — в Антиохии. Отзывался ли я при тебе худо об огорчившем меня Евсевии? Чернил ли кого из обидевших меня? Если же не очернил я тех, против кого должно было мне говорить, то какое было бы безумие перед Царем говорить худо о Царе и брата ссорить с братом? Умоляю тебя: или вели обличить меня в лицо, или осуди доносчиков и будь подражателем Давиду, который говорит: оклеветающего тай искренняго, сего изгонях (Псал. 100, 5). Что касалось до них, то они совершили уже убийство, ибо уста лжущая убивают душу (Прем. 1, 11), но препобедило твое великодушие, даровав мне свободу оправдываться, чтобы и они могли быть осуждены как упорные и клеветники. Это пусть будет сказано о благочестивейшем блаженной памяти брате твоем, потому что и из этого немногого, по данной тебе от Бога премудрости, можешь предположить многое и дать суд о выдуманном обвинении.

6) О другом доносе — писал ли я к похитителю власти (имени его не хочу и упоминать), умо-

ляю тебя, исследуй и суди, как тебе угодно и через кого заблагорассудишь. Чрезвычайность этого доноса изумляет меня и приводит в великое недоумение. И поверь, боголюбивейший Царь, — неоднократно рассуждая сам с собою, не верил я, чтобы мог кто дойти до такого безумия и солгать что-либо подобное. Поелику же и это разглашаемо было арианами, и они хвастались, что приложили и список с письма, то еще более изумился я и, проводя ночи без сна, входил в состязание с обвинителями, как бы они были предо мною, — то внезапно испускал сильный вопль, то немедленно, слезно вздыхая, молил Бога благосклонным для себя найти слух твой. Но и действительно, нашедши его таким по благодати Господней, снова недоумеваю, какое положить начало оправданию. Как скоро решаюсь говорить, — всякий раз удерживает меня ужас приписываемого мне поступка.

В рассуждении блаженной памяти брата твоего, конечно, был правдоподобный предлог к клеветам, потому что я удостаивался видеть его, и он благоволил писать о мне к твоему братскому расположению, неоднократно, когда бывал при нем, оказывал мне честь и отсутствующего вызывал к себе. Свидетель же — Господь, и свидетель — Христос Его, что не знаю дьявола Магненция и вовсе не имел о нем сведений. Поэтому какие же отношения у незнакомого с незнакомым? Какой предлог побудил писать к такому человеку? С чего бы начал я письмо, решившись к нему писать? Не с этого ли? "Прекрасно ты сделал, убив того, кто оказывал мне честь, чьих благодеяний никогда не забуду! Хвалю за то, что умертвил знаемых мною христиан, мужей, преисполненных веры. Хвалю, что лишил жизни тех, которые радушно приняли меня в Риме (именно, блаженную твою тетку, в под-

линном смысле, Евтропию ¹), праводушного Авутирия, самого верного Спирантия и многих других людей превосходных".

7) Даже и подозревать меня в этом обвинителю, не признак ли сумасшествия? Ибо что опять убедило бы меня довериться ему? Какое надежное для себя усмотрел бы я в нем расположение? — Не то ли, что убил он собственного своего владыку, стал неверен друзьям своим, нарушил клятвы, вознечествовал пред Богом, против Божия суда употребляя в дело отравителей и чародеев? С какою совестью изрек бы ему свое приветствие, когда его неистовство и жестокость повергли в печаль не меня одного, но и всю обитаемую нами вселенную? Великою и глубокою благодарностью обязан я ему за то , что блаженной памяти брат твой наполнял церкви приношениями, а он сего дародателя умертвил и не уважил, злодей, видя все это, не убоялся благодати, дарованной блаженному в крещении, но, как губительный и злокозненный какой демон, вознеистовствовал против него! Посему блаженной памяти брату твоему это обратилось в мученичество, а он, наконец, преследуем был, как узник, стеня и трясыйся, подобно Каину (Быт. 4, 12), и чтобы в смерти уподобиться Иуде, наложил сам на себя руки и понесет на себе сугубое наказание на будущем суде.

8) Такому-то человеку почел меня другом доносчик, или может быть, и сам он не почитал, но, как враг, выдумал невероятное, в точности зная, что лгал. Но кто бы он ни был, желал бы я, чтобы предстал он здесь и пред самою истиною (ибо мы — христиане — что говорим как бы в присутствии Божием, то вменяем в клятву) допро-

1) Благонравную

шен был: кто из нас радовался, когда жив был блаженной памяти Констанс, и кто более молился за него? И первый донос показывает, и всякому известно это. Если же и сам доносчик в точности знал, что таково было мое расположение, то любивший блаженной памяти Констанса, конечно, не был другом противнику его. А если был он расположен иначе, нежели мы, то опасаюсь, не то ли, что замышлял из ненависти к Констансу, ложно приписал мне?

9)А я, приведенный этим в удивление, недоумеваю, что надобно сказать в свое оправдание, и себя единственно осуждаю на тысячи смертей, если вообще падет на меня хоть какое-либо в этом подозрение. Пред тобою же, правдолюбивый Царь, оправдываюсь смело. Умоляю, как сказал выше, исследуй дело, тем паче, что имеешь свидетелями тех, которых отправил он некогда к тебе послами, именно — Сарватия и Максима, епископов и бывших с ними также Клементия и Валента. Осведомись, умоляю тебя, принесли ли они ко мне письмо, ибо это и мне послужило бы поводом писать к нему. Если же не писал он ко мне и не знал меня, то как было писать мне, не знав его? Спроси, не вспоминал ли я, видевшись с Клементием, о блаженной памяти — Констансе и, по написанному, не омочал ли одежду свою слезами (Псал. 6, 7), представляя в уме его человеколюбие и христолюбивую его душу? Осведомись, как, услышав о жестокости сего зверя и видя Валента, идущего через Ливию, убоялся я, чтобы и он не покусился на дерзость и, подобно разбойнику, не стал предавать смерти любящих и памятующих блаженного, в числе которых никому не уступлю первого перед собою места.

10)Итак, боясь, что это замышляют они, не

паче стал бы я благожелательствовать твоему человеколюбию? Ужели бы полюбил его убийцу и возымел огорчение на тебя, его брата, который мстишь за смерть его? Ужели бы стал содержать в памяти его беззаконие, забыл же твои благодеяния, когда благоволил ты изъявить мне письменно, что и по смерти блаженной памяти брата твоего буду так же ими пользоваться, как пользовался и при жизни его? Какими бы глазами стал я смотреть на убийцу? Или как не вознес бы молений о твоем спасении, думая при сем, что имею пред очами и блаженной памяти брата твоего? Братья по природе служат зеркалом один другому. Поэтому, тебя видя в нем, никогда не мог я клеветать и, опять в тебе усматривая его, никогда не стал бы писать к противнику его, но скорее вознес бы моление о спасении твоем. И свидетель сему первоначально Господь, Который внял и даровал тебе царство, в целости перешедшее от предков, свидетели — также и находившиеся тогда со мною Фелициссим, бывший дук Египта, Руфин и Стефан, из которых один был там католикосом, а другой магистром, Астерий комит, Палладий, бывший магистром палатным, и правители дел — Антиох и Евагрий. Одно только было сказано мною: "Будем молиться о спасении благочестивейшего Августа Констанция". И весь народ немедленно в один голос воскликнул: "Да поможет Христос Констанцию"! И эта молитва повторялась народом.

11) Итак, что никогда я не писал к Магненцию и от него никогда не получал писем, призываю свидетелем в этом Бога и Слово Его, единородного Сына Божия и Господа нашего Иисуса Христа. Обвинителя же моего дозволь мне спросить кратко и о том, как дошел он до этого. Скажет ли, что есть у него список с письма? — Ариане стара-

лись распустить такой слух. — Но, во-первых, хотя бы показали письма, похожие на мое, и это не служит еще несомненным доказательством. Иные пишут под чужую руку, такие люди нередко подделывались под вашу царскую руку. Поэтому сходство почерка не придает письмам важности, если подлинность писем не засвидетельствуют привыкшие писать такие письма. Посему желаю еще и о том спросить доносчиков: кто доставил списки и где они найдены? И у меня были люди, которые писали, и у Магненция, которые принимали от подателей и передавали ему. Мои люди — здесь, соблаговоли призвать и его людей, конечно, они могут еще быть в живых. Осведомись об этих письмах, исследуй как бы пред самою истиною. Ибо истина — охранение царей, и особливо христианских. С нею безопасно вам царствовать, как говорит Божественное Писание: милостыня и истина сохранение царю, и обыдут престол его в правде (Притч. 20, 28). Предпочтя истину, мудрый Зоровавель одержал верх, и вси людие возопиша: велика истина, и премогает (2 Ездр. 4, 41).

12) Если бы оклеветан я был пред другими, то стал бы искать правосудия у твоего благочестия, как и апостол перенес однажды суд к Кесарю (Деян. 25, 10), и прекратилось против него злоумышление врагов. Но поелику осмелились обвинять перед тобою, то к кому от тебя перенести мне дело на суд, как не к Отцу Того, который говорит: Аз есмь истина (Иоан. 14, 6), чтобы Он сердце твое преклонил на милость?

Владыка, Вседержитель, Царь веков, Отче Господа нашего Иисуса Христа! Ты словом Своим даровал царство сие служителю Твоему Констанцию, Ты озари сердце его, чтобы, уразумев взведенную на меня клевету, милостиво принял он оправдание и

для всех сделал известным, что слух его утвержден во истине и по написанному приятны царю токмо устне праведны (Притч. 16, 13). Ибо сим одним исправится престол царства его, как вещал Ты чрез Соломона (Притч. 25, 5). Итак, допроси вполне. Пусть знают доносчики, что заботишься ты доведаться истины и узнать, не покажут ли самим цветом лица, что они говорят клевету, потому что лицо служит обличением совести, и написано: сердцу веселящуся, лице цветет: в печалех же сущу, сетует (Притч. 15, 13). Так, совесть изобличила злоумышлявших против Иосифа, и лукавство Лаваново против Иакова обнаружено было на лице. Видишь их подозрительность, с какою бегут и скрываются, и мою свободу, с какою оправдываюсь. Не об имении теперь суд, но о славе Церкви. Пораженный камнем ищет врача, но острее камней язвит клевета, потому что клевета есть дреколь и меч, и стрела остра, как сказал Соломон (Притч. 25, 18). Одна истина может уврачевать эти язвы; как же скоро она пренебрежена, — страшным образом увеличиваются язвы.

13) Всем этим дела церковные всюду приведены в замешательство, придуманы ими предлоги, и такое число преклонных летами епископов за общение со мною изгнаны в заточение. И если было это доныне, то оставалась еще добрая надежда, потому что ты — человеколюбив. Но чтобы не простерлось зло и впредь, да превозможет у тебя истина. Не попусти, чтобы вся Церковь была в подозрении, будто бы христиане, и тем паче епископы, замышляют и пишут подобные вещи. Или если неугодно — входить в разыскания, то справедливо — поверить больше нам, оправдывающимся, нежели клевещущим, потому что они лукавствуют как враги,

а мы со страхом представляем доказательства. Но дивлюсь, почему мы говорим с благоговением, они же столько имели бесстыдства, что солгали Царю. Исследуй же дело по истине и, по написанному, взыскуя обыщи (Иоил. 1, 7) в нашем присутствии, на каком основании говорят они это или где найдены письма? Но ни из моих никто не уличит, ни из Магненциевых никто не скажет этого, потому что все выдумано. Может быть, и неприлично — более разыскивать, и сами они не хотят этого, чтобы по необходимости не был найден писавший эти письма, потому что одни доносчики знают его, кроме же них, не знает никто.

14) Поелику же и о великой церкви доносили, что производилась там Божественная служба прежде ее совершения, то и в рассуждении сего представляю опять оправдание твоему благочестию, потому что вынуждают к тому расположенные ко мне враждебно. Да, это было, признаюсь в том, ибо и прежнее говоря, я не лгал, и теперь не буду отрицать этого. Но и это дело было опять иначе, нежели как донесли они. И да позволено мне будет сказать: не день обновления совершали мы, благочестивейший Август, ибо действительно было бы незаконно — сделать это прежде твоего указа, да и приготовлений к тому у нас не было, не приглашали на это ни епископа, ни другого кого из клира, и зданию многого еще не доставало. Служба же совершена не по предварительному извещению, в чем могли бы они найти повод к доносу; напротив того, все знают, как происходило дело. Впрочем, выслушай со свойственными тебе кротостью и великодушием.

Был праздник Пасхи, народу собралось весьма много, и столько именно, что христолюбивым царям можно желать, чтобы такое число христиан было в каждом городе. Посему, так как церквей у нас

не много и те очень тесны, то произошло немалое волнение в народе, пожелали собраться в великой церкви, чтобы там всем молиться о твоем спасении. Так и было. Я советовал потерпеть до времени, и как ни есть, хотя с нуждою, собраться в других церквах, но меня не послушали, готовы же были идти вон из города, собраться в пустом месте под открытым небом, соглашаясь лучше — перенести трудность пути, нежели праздновать печально.

15) Поверь, Государь, и в свидетели сему прими опять истину, что с богослужения в Четыредесятницу по причине тесноты мест и великого множества народа большая часть детей, немало юных жен, большая часть старых женщин и немало юношей приносимы были домой раздавленными. И хотя по Божию смотрению никто не умер, однако же все роптали и требовали службы в большой церкви. Если же такая теснота была в предпразднственные дни, что могло произойти в сам праздник? Без сомнения, нечто и сего еще худшее. Но неприлично было народу вместо радости иметь печаль, вместо веселия — слезы, вместо празднества — плач, тем более что, как знал я, образцом служили мне отцы. Блаженной памяти Александр, поелику все прочие места были тесны, созидая церковь, которая в то время почиталась обширнейшею и называлась Феоною, собирал там народ на богослужение по причине многолюдства и, отправляя службу, не прекращал продолжать строение. То же самое, как видел я, делалось в Триверах и в Аквилее. И там в праздники по причине многолюдства, когда храмы еще строились, в них собирались на богослужение, и такое дело не находило обвинителей. Да и блаженной памяти брат твой сам присутствовал при таком богослужении в Аквилее. Так поступил и я: у нас было не освящение храма, но молитвенное со-

брание. Почему верно знаю, что и ты как боголюбивый одобришь усердие народа и извинишь меня, что не воспротивился желаниям такого многолюдства.

16) Но желательно еще мне спросить о сем доносчика, где законно было молиться народу — в пустом ли месте или в недостроенном молитвенном доме? Где народу прилично и святолепно было ответствовать аминь, — в пустом ли месте или в доме, который наречен уже Господним? И ты, боголюбивейший Царь, где пожелал бы народу воздевать руки и молиться о тебе — там ли, где останавливаются мимоходящие язычники, или в соименном тебе здании, которое с самого уже основания именуют все домом Господним? Знаю, что предпочитаешь ты свое здание, потому что осклабляешься и даешь это знать своим осклаблением. Доносчик говорит: "Сему надлежало быть в церквах". Все они, как сказал я выше, малы и тесны для такого многолюдства. Притом, как же прилично было совершаться молитвам? И что было лучше? — По частям ли и раздельно сходиться народу с опасностью терпеть тесноту или, — когда было уже место, где могли поместиться все, — в нем сойтись, чтобы от всего народа стройно возносился единый и тот же глас? Последнее было лучше, потому что показывало и единодушие многолюдства; в таком случае и Бог скорее внемлет молитве. Ибо если, по обетованию Самого Спасителя, аще два совещаются о всякой вещи еяже аще просят, будет има (Матф. 18, 19), что сказать, если возносится единый глас от такого множества собравшихся и взывающих Богу аминь? Посему кто не дивился, кто не ублажал тебя, видя такое множество народа, собравшегося в одном месте? Как радовались люди, собиравшиеся прежде в раздельных местах, взирая теперь друг на друга? Всех веселило это, опечалило же одного клеветника.

17) Хочу предупредить и другое остающееся у него возражение. Доносчик скажет: "Дело не было еще совершено, и не надлежало там быть молитвам". Но Господь сказал: ты же, егда молишися, вниди в клеть твою и затвори двери (Матф. 6, 6). Посему что скажет обвинитель? Лучше же, что скажут мудрые и истинные христиане? Последних вопроси, Государь, потому что о первых написано: юрод бо, юродивая изречет (Иса. 32, 6), а о последних: совета у всякаго премудраго ищи (Тов. 4, 18). Когда церкви были тесны, а народу так много, и хотели идти в пустыню, что тогда надлежало делать? В пустыне нет дверей, она удобопроходна всякому желающему. Господний же дом огражден стенами и дверьми и показывает различие людей благочестивых и оскверненных. Не всякий ли благоразумный человек согласится в этом, Царь, с твоим благочестием? Ибо знают, что здесь молитва законна, а там есть место подозрению в неблагочинии, разве только по неимению определенных для молитвы мест одни молящиеся будут населять пустыню, как было с израильтянами. Но и у них по устроении скинии определено уже было место для молитвы.

Владыка и истинный Царь царствующих, Христе, единородный Сыне Божий, Отчее Слово и Отчая Премудрость! Поелику народ умолял человеколюбие Твое, а чрез Тебя и Отцу Твоему, сущему над всеми Богу, приносил моление о спасении раба Твоего, благочестивейшего Констанция, то меня обвиняют за это. Но благодарение благости Твоей, что винят меня за это и за соблюдение законов Твоих!

Больше могли бы винить меня, и обвинение было бы справедливо, если бы оставили мы созидаемый Царем храм и пустыни взыскали для молитвы.

Чего не наговорил бы тогда обвинитель? И сколько вероятия было бы в словах его, когда бы сказал: "Уничижил он храм твой, не по мысли ему совершаемое; проходя мимо, он смеялся; показал, что пустыня заменяет собою потребность сего храма, народу, желавшему молиться, не дозволил сего"? Вот что желал он сказать, сего искал и, не нашедши, скорбит и выдумывает, наконец, вины. Если бы сказал он это, пристыдил бы тем и меня, как сам впадает теперь в погрешность, став подражателем дьявольскому нраву и подстерегая молящихся. Почему и поползнулся, обманувшись сказанием о Данииле. Ибо подумал этот невежда, что и при тебе в силе — вавилонские обычаи, не знал же он того, что друг ты блаженному Даниилу, одному покланяешься с ним Богу и не запрещаешь, но хочешь, чтобы все молились, зная, о чем общая у всех молитва, именно же, чтобы ты всегда был невредим и царствовал в мире.

18) Вот моя жалоба на доносчика, а ты, боголюбивейший Август, да живешь многие лета и да совершишь освящение храма, всеми приносимые молитвы о твоем спасении не воспрепятствуют этому торжеству освящения. Да не утверждают такой лжи эти невежды, напротив того, пусть научатся они у отцов и прочтут Писания, лучше же сказать, пусть научатся у тебя, любослова, что священник Иисус, сын Иоседеков, и братья его, и мудрый Зоровавель, сын Салафиилев, и Ездра священник и книжник закона, когда после пленения созидаемо было святилище, и наступило потчение сени (а это был великий праздник, и торжество, и молитвенный день в Израили), собрали единодушный народ на месте первого притвора, обращенного к востоку, уготовили жертвенник Богу и там принесли жер-

твы, там совершили праздник, а после таким же образом приносили жертвы в субботы и новомесячия, народ же возносил молитвы свои (1 Ездр. 3, 2–6). И Писание ясно говорит, что все это совершалось, а храм Божий не был еще построен, напротив же того, когда молились они таким образом, созидание храма шло успешно. Ни ожиданием дня освящения не были останавливаемы молитвы, ни бывшими молитвенными собраниями не полагалось препятствия освящению, но и народ молился таким образом, и когда все здание было довершено, — совершили освящение, принесли жертвы в обновление храма, и все праздновали окончание дела. То же опять сделали и блаженной памяти Александр, я, другие Отцы, — и прежде собирали народ на молитву и, приведя к окончанию дело, возблагодарили Господа, совершив освящение. Так прилично поступить и тебе, любоведущий Государь. Готов уже храм, предъосвященный принесенными в нем молитвами, и ожидает прибытия твоего благочестия, ибо сего недостает ему к совершенному украшению. Да совершишь и сие, и да вознесешь молитву Господу, которому создал ты дом, — таково общее всех желание!

19) Дозволь рассмотреть и другой донос и соблаговоли принять мое в этом оправдание. Ибо осмелились донести и то, будто бы в противность твоим указам не оставляю я церкви. Дивлюсь им, что не утомятся составлять клеветы, сам же не только не утомляюсь, но оправдываясь, паче еще радуюсь. Чем больше у меня оправданий, тем большему могут они подпасть осуждению. Не противился я указу твоего благочестия, да не будет сего! У меня не стало бы дерзости противиться даже правителю города, не только что такому Царю. И для уверения в этом не нужно мне многих слов;

потому что засвидетельствует о мне весь город. Впрочем, дозволь и это дело рассказать опять сначала. Ибо очень хорошо знаю, что, выслушав, подивишься ловкости врагов.

Прибыл палатин Монтан и принес письмо будто бы в ответ на то, что сам я писал о дозволении идти мне в Италию для исправления некоторых, по моему мнению, нужд церковных. Благодарение твоему благочестию, что соблаговолил внять сему, как будто бы писано было мною, принял на себя попечение о пути, чтоб мог я вступить в оный и совершить без затруднений! Но дивлюсь опять, как солгавшие пред тобою не побоялись, что ложь — свойственна дьяволу, и лжецы — чужды Того, Кто говорит: Аз есмь истина (Иоан. 14, 6)! Я не писал, и обвинитель не в состоянии будет найти подобное письмо. Хотя и должно бы мне было ежедневно писать к тебе, чтобы узреть исполненное благости лицо твое, однако же и церкви оставлять — неблагочестно, и стать в тягость твоему благочестию — несправедливо, особливо — когда и в отсутствие наше благосклонно внемлешь церковным прошениям. Итак, прикажи мне прочесть, что приказывал Монтан, именно же — следующее ¹)...

20) Но где нашли доносчики и это письмо? Желал бы я слышать от них, — кто сообщил им его? Заставь их дать ответ, через это можешь узнать, что и последнее письмо также они выдумали, как разглашали и о письме к ненавистному Магненцию. Но и в сем осужденные, к какому еще оправданию повлекут меня после этого? Об этом они замышляют, об этом, как вижу, у них состязание, чтобы всё привести в движение и

1) Письма, упоминаемого св. Афанасием, не находится в греческом подлиннике

смятение, в той надежде, что, говоря против меня много, может быть, и раздражат тебя со временем. Но справедливость требует таких людей отвращаться и ненавидеть, потому что каковы сами, такими же предполагают и слушателей своих, и думают, что клеветы и у тебя могут иметь силу. Ибо имел некогда силу донос Доика на священников Божиих (1 Цар. 22, 9); но выслушавший его Саул был человек несправедливый. И клевещущая Иезавель могла сделать вред богобоязненному Навуфею, но внимающий ей был лукавый отступник Ахав (3 Цар. 21, 7 и сл.). Святейший же Давид, подражать которому — прилично тебе (как и все того желают), не допускал к себе таких людей, напротив же того, отвращался их, как бешеных псов, говоря: оклеветающаго тай искренняго своего, сего изгонях (Псал. 100, 5), потому что соблюдал заповедь, в которой сказано: да не приимеши слуха суетна (Исх. 23, 1). И ими разглашаемое суетно пред тобою, потому что ты, подобно Соломону, просил у Господа и получил от Него (будь в том уверен), да будет суетно слово и ложно далече от тебе (Притч. 30, 8).

21) Поэтому и я, — так как письмо вынуждено было клеветниками и не заключало в себе приказа идти, — сделал заключение, что не было изволения у твоего благочестия, чтобы явился я к тебе. Из того, — что ты не прямо приказал прийти, но писал в ответ на писанное и изъявленное будто бы мною желание исправить видимые недостатки, и без чьих-либо объяснений ясно было, что доставленное письмо было писано не по собственному изволению твоей снисходительности. Это все знали, это выражал я и в письме. И Монтану было известно, что не идти к тебе отказывался я, но не почитал приличным идти вследствие моего будто бы письма,

чтобы клеветники и в этом не нашли опять предлога сказать, что беспокою твое богочестие. И действительно, я готовился в дорогу, и Монтан знает, что если бы соблаговолил ты написать, то отправился бы я немедленно и с усердием исполнил приказание. Ибо не дошел я до такого безумия, чтобы противиться подобному приказанию. А так как благочестие твое подлинно не писало, то как же воспротивился я тому, о чем не было мне повеления? Или почему говорят, что не послушался я, когда и приказания не было? Как же не клевета — это, когда враги, и чего не было, выдают за бывшее? Боюсь, что и теперь, когда оправдываюсь, станут разглашать, что не благоволил ты выслушать мое оправдание. Так, по их мнению, нетрудно им меня обвинить, так скоры они на то, чтобы клеветать, пренебрегая Писанием, которое говорит: не люби клеветати, да не вознесешися (Притч. 20, 13).

22) Итак, по удалении Монтана, через двадцать шесть месяцев прибыл Диоген, нотарий. Но и он не сообщил мне письма, не видались мы друг с другом, не было от него предписаний вследствие бывшего приказа. Даже когда вступил в Александрию военачальник Сириан, поелику ариане распускали какие-то слухи и объявляли, что будет, чего им хотелось, — спрашивал я, имеет ли он с собою письма, о которых разглашают (признаюсь, я требовал письма с твоим повелением). Поелику же он сказал, что писем у него нет, то просил я, чтобы хоть Сириан или египетский епарх Максим написали мне об этом. Требовал же я этого по той причине, что человеколюбие твое писало ко мне ничем не смущаться, не обращать внимания на тех, которые хотят меня устрашить, но беззаботно пребывать в церквах. Доставили письмо это мне — Палладий, бывший палатным магистром, и

Астерий, бывший дуком Армении. Список же с этого письма (дозволь прочесть мне) есть следующий.

23) В списке с письма заключалось следующее:

Констанций победитель Август — Афанасию.

Всегдашнее мое желание всякого благополучия покойному брату моему Констансу не могло не быть известным твоему разумению. В какую погружался я скорбь, когда услышал, что умерщвлен он по обольщению людей самых нелепых, — легко может рассудить об этом ваше благоразумие. Поелику же в настоящее время есть люди, которые покушаются устрашать тебя столь плачевным происшествием, то признал я посему нужным к честности твоей послать сие, препровождаемое теперь писание, поставляя тебе в обязанность, — как прилично епископу учить народ, чтобы собирался для установленного богослужения и с ним по обычаю проводить время в молитвах, ибо это приятно нам. Желаем, по изволению нашему, во всякое время быть тебе епископом на месте своем.

И другою рукою приписано: Божество да сохранит тебя на многие лета, возлюбленный Отец!

24) О письме этом говорили они и судьям. А я, имея его у себя, не вправе ли был требовать писем и не обращать внимания на представляемые предлоги? Они же, не показывая приказания твоего благочестия, действовали не прямо ли вопреки этому письму? Поелику же не представляли мне писем, то не следовало ли мне заключить, что слова их не на письме основывались? На такие же слова повелевало мне не обращать внимания писание твоего человеколюбия. Посему справедливо поступил я в этом случае, боголюбивейший Август, положив, — как по твоему предписанию вступил я в отечество, —

так по твоему же приказанию и оставить его, чтобы не подпасть со временем ответственности, как беглецу, оставившему Церковь, но как получившему твое повеление иметь предлог к удалению. Эту мысль выражали, приступив к Сириану, весь народ с пресвитерами и с ними (чтоб не сказать более надлежащего) большая часть города; тут был и египетский епарх Максим. Мнение же состояло в том, чтобы или мне написать и послать, или не тревожить более церквей, пока сам народ не отправит к тебе послов по этому делу. И как они усиленно требовали этого, то, сознавая основательность требования, Сириан, свидетельствуясь твоим спасением, причем был тогда и Иларий, уверял, что не будет более беспокоить, но не перенесет дело к твоему богочестию. Это известно когорте дука и когорте епарха египетского. А градоначальник хранит у себя поданные тогда голоса, и можно удостовериться, что ни я, ни кто-либо другой не противились твоему приказу.

25) Все же требовали, чтобы показано было писание твоего благочестия. Правда, что и одно слово царское имеет одинаковую силу с написанным, особенно — когда передающий это слово говорит смело и на письме сообщает повеление. Но поелику не сказали ясно, что есть повеление, и как требовали, не сообщили сего письменно, но как будто от себя все это делали, то признаюсь и смело говорю это, возымел я на них подозрение, потому что с ними много было ариан, — с арианами они ели, с ними советовались, ничего не делали открыто, старались же строить мне козни и злоухищрения, ничего не делали как бы по царскому приказанию, обличили же сами себя, что действуют по настоянию врагов. Это и вынудило меня более требовать у них писем, потому что как предприемлемое и замышляемое ими

было подозрительно, так неприлично было и мне, пришедши с таким ясным твоим писанием, удалиться из Церкви без всякого писания.

Итак, поелику Сириан дал обещание, — все собирались в церквах с радостью, ничем не тревожась. Но через двадцать три дня после данного обещания входит он в церковь с воинами, а мы по обыкновению совершали молитву, что видели вошедшие, потому что было всенощное бдение будущего торжества. И это случилось в ту ночь, в которую наперед хотели и обещались исполнить это ариане, ибо военачальник вошел, имея их с собою, — они были зачинщиками и советниками такого нашествия. И в этом нет ничего невероятного, боголюбивейший Август, потому что это — не тайна, но разглашается повсюду. Итак, видя это нашествие, сперва убедил я народ удалиться, а потом уже удалился и сам, покрываемый и руководимый Богом, — что видели бывшие тогда со мною. И с этого времени оставался я у себя в доме, имея дерзновение и оправдание прежде всего пред Богом, а потом и пред твоим благочестием, что не, оставив народ, бежал, но свидетелем гонения имею нашествие военачальника, чему и дивились все особенно, ибо надлежало ему или не обещать — , или, обещав, не солгать.

26) Для чего же такие замыслы или к чему предпринимали злоухищренно строить козни, когда можно было велеть и написать? Царское приказание дает большую свободу, а желание действовать скрытно делало ясным подозрение, что не имеют они царского приказания. Чего же неуместного я требовал, правдолюбивый Царь? Кто не скажет, что такое требование Епископа — основательно? Читав Писания, знаешь, как предосудительно епископу — оставить Церковь и вознерадеть о пастве Божией. Ибо отсут-

ствие пастырей дает случай нашествию волков на стадо, Этого-то и домогались ариане и все прочие еретики, чтобы по удалении моем найти возможность обольстить народ и вовлечь в нечестие. Посему, если бы предался я бегству, то какое оправдание имел бы пред истинными епископами, а еще более пред Вверившем мне стадо сие? А Вверивший мне его есть Тот, кто судит всю землю, истинный Всецарь и Господь наш Иисус Христос, Сын Божий. Не всякий ли бы имел основание винить меня в нерадении о народе? Не укорило ли бы меня и твое благочестие, справедливо говоря: "Вступив по письму, для чего удаляешься без письма и оставил народ"? Сам народ не по всей ли справедливости в день суда на меня возверг бы нерадение о нем, говоря: "Епископствовавший у нас бежал, и мы оставлены были без попечения, некому было напомянуть нам"? Если бы это сказали они, что стал бы я отвечать? Ибо такую укоризну заслужили от Иезекииля ветхозаветные пастыри (Иезек. 34, 3–10). Зная это, и блаженный апостол Павел каждому из нас повелел чрез ученика своего, сказав: не неради о своем даровании живущем в тебе, еже дано тебе бысть с возложением рук священничества (1 Тим. 4, 14). Страшась этого, и я не хотел бежать, но ждал повеления, есть ли на то воля твоего благочестия. Но не получил я, чего основательно требовал, да и теперь обвинен пред тобою напрасно, потому что не противился я повелению твоего благочестия и теперь не покушаюсь идти в Александрию, пока не угодно то будет твоему человеколюбию, и об этом доношу предварительно, чтобы клеветники и в этом не нашли опять предлога оговорить меня.

27) В виду этого я не считал себя виновным, но, имея у себя оправдание, поспешил я к твоему

благочестию, зная твое человеколюбие, и содержа в памяти нелживые твои обещания, и твердо надеясь, что, по написанному в Божественных Притчах, приятны царю помыслы праведны (Притч. 16, 13). Когда уже отправился я в путь и оставил пустыню, разнесся какой-то внезапный слух, который сначала казался мне невероятным, но впоследствии оказался верным. Везде говорили, что Либерий, епископ Римский, великий Осия Испанский, Павлин Галльский, Дионисий и Евсевий Италийские, Люцифер Сардинский и другие некоторые епископы и пресвитеры и диаконы осуждены на изгнание за то, что не согласились подписаться против меня. И эти осуждены на изгнание, а Викентий Капуанский, Фортунатиан Аквилейский, Иеремия Фессалоникийский и все западные епископы будут терпеть не малое какое-либо принуждение, но весьма великую нужду и страшные оскорбления, пока не дадут обещания не иметь со мною общения. Потом, когда дивился я этому и недоумевал, — вот достиг до меня еще другой слух о епископах египетских и ливийских, а именно что около девяноста епископов изгнаны, церкви же переданы исповедующим Ариево учение, и что шестнадцать епископов посланы в заточение, а прочие частью обратились в бегство, а частью принуждены лицемерить. Ибо, как рассказывали, такое произошло там гонение, что, — когда в Александрии на Пасху и в воскресные дни братия молились в пустом месте, близ кладбища, — военачальник со множеством более нежели трех тысяч вооруженных воинов с обнаженными мечами и стрелами напал на христиан, и с женщинами и детьми, ничего более не делавшими, как только молившимися Богу, было поступлено, как можно только поступить при таком нападении. Но, может быть, теперь и неприлично описывать это, чтобы и одно воспоминание об

этом не извлекло слез у всякого. Ибо такова была жестокость, что девиц обнажали, а тела умерших от ран не предавали тотчас погребению, но повергали псам непогребенными, пока родственники тайно, с великою для себя опасностью не похищали тела их близких, и большого стоило труда, чтобы никто не узнал об этом.

28)А что еще было, то, может быть, почтено будет невероятным и всех изумит необычайною своею гнусностью. Впрочем, необходимо — сказать об этом, чтобы христолюбивая твоя рачительность и богочестие твое знали, что доносы и клеветы на меня не для чего иного делались, а единственно, чтобы можно им было изгнать меня из церквей и ввести свое нечестие. Когда истинные и преклонные летами епископы одни посланы были в заточение, другие обратились в бегство, тогда уже язычники, оглашенные и занимающие первые места в городском совете, и именитые по богатству по приказанию ариан вместо христианских учителей стали преподавать учение православной веры. Не было уже вопроса о том, непорочен ли человек, как заповедал Апостол (1 Тим. 3, 2), но, как делал злочестивейший Иеровоам (3 Царст. 12, 31), кто больше давал золота, того и нарекали епископом. И не было у них различия, если кто и язычник, только бы представил золото. Епископы, поставленные Александром, монашествующие и подвижники, посылаемы были в заточение, а мудрые на клеветы, сколько имели сил, растлевали апостольское постановление и оскверняли церкви. И великие выгоды доставили им клеветы их; в твои времена стало для них возможно беззаконствовать и совершать подобные дела, посему к ним только относится написанное: горе, ихже ради имя Мое хулится во языцех (Иса. 52, 5).

29)Когда носились такие слухи, и всё до основания

приведено было в колебание, — не оставил я однако же своей ревности, но снова продолжал путь к твоему благочестию и с еще большим прежнего тщанием, в твердой надежде, что делалось все без соизволения твоего благочестия, и если бы человеколюбие твое узнало, что происходит, то воспретило бы такие дела, потому что не свойственно благочестивому царю — пожелать, чтобы заточаемы были епископы, обнажаемы девы или вообще приводились в смятение Церкви. Но когда рассуждал я таким образом и ускорял свой путь, — вот достиг до меня третий еще слух, что будто бы властвующим в Авксуме предписано: Авксумского епископа Фрументия удалить оттуда, а меня отыскать хотя бы у варваров и переслать к епархам для составления так называемых судебных записей, народ же и всех клириков принудить к вступлению в общение с арианскою ересью, и если кто не послушает, таких предавать смерти, и что это не на словах только разглашаемо было, но доказывалось самими делами, — в подтверждение этого, с дозволения твоего человеколюбия представляю и послание; они очень часто читали его, угрожая смертью всякому.

30) Список с послания.

Констанций победитель, великий Август — александрийцам.

Город ваш, сохраняя в себе отечественные черты и помня доблесть основателя, и ныне оказал обычное свое послушание. Да и мы, если бы благоволением своим к вашему городу не затмили самого Александра, сознали бы себя немало погрешившими. Как целомудрию свойственно — вести себя во всем благоприлично, так царскому сану свойственно преимущественно перед всем приветство-

вать вашу (позвольте сказать это) доблесть. Вы первые учредили у себя истолкователей мудрости, первые познали истинного Бога, и из истолкователей избрали лучших, и охотно, с любовью приняли наше определение, справедливо возгнушавшись льстецом и обманщиком и присоединившись, как и следовало, к людям досточестным, которые — выше всякого удивления. Но кому из обитающих даже на краях вселенной неизвестно любочестие, выказанное в последних происшествиях, которые не знаю, чему должно и приравнять из случившегося когда-либо. Большая часть жителей города слепотствовала, овладел ими человек, исшедший из самой крайней низости, который жаждущих истины обольщает как во тьме, увлекая ко лжи, никогда не предлагает плодотворного слова, совращает же души каким-то обаянием и пустыми вещами. Льстецы вопияли, рукоплескали, изумлялись, когда им следовало бы и сквозь зубы не пропускать слова. Весьма многие из людей простых жили по их указанию. Дела текли сами собою, как во время потопа, когда все совершенно пришли в нерадение. Управлял же всем человек из народной толпы (как вернее сказать это?), ничем не отличающийся от чернорабочих, оказавший тем только услугу городу, что обитателей его не вверг в преисподнюю. Но этот доблестный и знаменитый муж не стал дожидаться суда над ним, сам себя наказав бегством, почему должно истребить его для пользы самих варваров, чтобы и из них не убедил кого нечествовать, принося жалобы, как лицедей, первому встретившемуся. Но ему издали будет сказан свой привет. А вас надлежит мне поставить наряду с немногими, лучше же сказать, одних почтить преимущественно перед прочими за ту высокую степень в вас доблести и ума, о какой проповедуют

дела, прославляемые едва ли не целою вселенною. Честь вашему целомудрию! Желал бы и не раз слышать многих вестников, описывающих и прославляющих дела, вами совершенные, о затмившие любочестием предков и представившие собой образец современникам и потомкам! Вы одни вождем в слове и деле избрали человека всех совершеннейшего по нравам и нимало не поколебались, но мужественно переменили образ мыслей своих и присоединились к прочим, от этого дольнего и земного поспешили к небесному под руководством достопочтеннейшего Георгия, — человека, который более всякого другого углубился в подобные предметы. При его содействии и последующее время жизни проведете с прекрасною надеждою, и в настоящем будете жить спокойно. О, если бы все вообще жители города, как священного якоря, держались его слова, чтобы не иметь нам нужды ни в сечениях, ни в прижиганиях для уврачевания людей, испорченных сердцем! И этим последним наипаче советуем отступиться от приверженности к Афанасию и не вспоминать более об этом излишнем пустословии, или сверх своего чаяния подвергнут они себя крайним опасностям, из которых, не знаем, исхитит ли кто мятежников при всем своем могуществе. Ибо ни с чем не сообразно изгонять из одной страны в другую пагубного Афанасия, уличенного в таких гнусных деяниях, что никогда не понесет достойной казни, хоть десять раз отнята была у него жизнь, оставить же без внимания бесчинствующих его льстецов и прислужников, — людей способных к обаянию и достойных такого наименования, которое стыдно и выговорить, — людей, каковых издавна уже повелено судиям предавать смерти. А может быть, они и не подвергнутся смерти, если только, отстав от преж-

них заблуждений, переменятся со временем в мыслях и те самые, которыми управлял этот несноснейший Афанасий, нарушитель общественного спокойствия, простирающий злочестивые и нечистые руки к тому, что всего святее.

31) А что о епископе Авксумском Фрументии написано было к тамошним властелинам, — состоит в следующем:

Победитель Констанций, великий Август — Эзане и Сазане.

Предмет великой заботливости и наибольшего рачения составляет для нас ведение Всесовершенного. Думаю же, что в подобных делах и весь человеческий род требует равной попечительности, чтобы все могли проводить жизнь с упованием, имея таковое познание о Боге и нимало не разноглася в исповедании о том, что — справедливо и истинно. Посему и вас удостаивая этого промышления и равняя вас в этом с римлянами, повелеваем, чтобы у вас в церквах имело силу одно и то же с ними учение. Поэтому же епископа Фрументия как можно скорее пошлите в Египет к достопочтеннейшему епископу Георгию и другим египетским епископам, которые всего более имеют право рукополагать и судить о подобных делах. Ибо, конечно, знаете и помните (если только не притворитесь, будто бы одним вам совершенно неизвестно признаваемое всеми), что сего Фрументия в этот сан поставил Афанасий, обвиненный в тысячах худых дел, почему не мог и дать никакого справедливого оправдания в принесенных на него жалобах, немедленно ниспал со своей кафедры, блуждает в мире и не находит нигде места, переселяясь из одной стороны в другую, как будто бы через это избегнет того,

что он — худ. Итак, если Фрументий с готовностью послушается, согласившись дать отчет во всем ходе дел, то для всех будет явно, что не разногласит он ни в чем ни с церковным законом, ни с господствующею верою, и по окончании над ним суда, показав опыт всей своей жизни и отчет в этом представив тем, которые судят подобные дела, будет ими поставлен, если захочет, чтобы почитали его действительным и все права имеющим епископом. Если же будет медлить и избегать суда, то из этого сделается явным, что обольщенный словами лукавейшего Афанасия, нечествует он пред Богом, а таким образом окажется, что он так же лукав, как и упомянутый перед этим Афанасий. И в таком случае опасно, чтобы, пришедши в Авксум, не развратил он ваших, рассевая беззаконное и злочестивое учение и не только Церкви приводя в замешательство и смятение, произнося хулы на Всесовершенного, но и язычникам уготовляя этим совершенное расстройство и разорение. Но знаем, что, иному научившись предварительно и многим общеполезным воспользовавшись от обращения с досточестнейшим Георгием и с прочими, вполне умеющими наставить в подобном, возвратится он на место свое до основания изучившим то, что касается дел церковных. Бог да сохранит вас, почтеннейшие братия!

32) Слыша это и ближе вникнув в то, о чем сетовали пересказывавшие мне это, признаюсь, опять возвратился я в пустыню, рассуждая (как усмотрит это и твое богочестие), что если меня ищут с намерением, как скоро найдут, переслать к епархам, то есть препятствие дойти мне до твоего человеколюбия. И если не захотевшие подписаться

против меня потерпели столько тяжких бед, если и мирян, которые не хотят вступить в общение с арианами, приказано умерщвлять, то нет сомнения, что для меня клеветниками будут выдуманы тысячи новых смертей, да и по смерти моей враги поведут дела против кого хотят и как хотят и еще больше выдумывая против меня лжи, потому что некому будет обличить их. Не твоего благочестия убоявшись, предался я бегству, потому что знал твою справедливость и твое человеколюбие. Но из того, что было сделано, усматривал я, каково — раздражение врагов, и рассудил, что из опасения — быть обличенными в сделанном ими против воли твоей правоты употребят все меры, чтобы умертвить меня. Ибо вот, человеколюбие твое приказало удалить только епископов из городов и епархий; эти же чудные люди, осмелившись на нечто большее твоего приказания, за три епархии в места пустынные, необитаемые и страшные послали на заточение старцев и преклонных летами епископов. Ибо из Ливии посланы в великий Оазис, а из Фиваиды — в Ливийскую Аммониаку. И не смерти убоясь, опять обратился я в бегство (никто из них да не упрекает меня в боязни!), но сделал это потому, что есть Спасителева заповедь: когда гонят нас, бегать; когда ищут, скрываться и не вдаваться в очевидную опасность, чтобы появлением своим не возжечь еще более ярость гонящих. Ибо всё равно — самому себя умертвить и также отдать себя врагам на убиение. А бегать, как заповедал Спаситель, значит знать время и иметь истинное попечение о гонителях, чтобы они, простерши злобу свою до крови, не сделались преступниками заповеди: не убий (Исх. 20, 13), хотя, клевеща на меня, то особенно и имеют они в виду, чтобы я пострадал. Ибо то, что и теперь опять сделали они, по-

казывает, что об этом стараются и таково кровожадное их намерение. Очень хорошо знаю, что ты удивишься, боголюбивейший Август, выслушав это: их дерзость, подлинно, должна привести в изумление. Какова же она на самом деле, — выслушай это в немногих словах.

33) Сын Божий, Господь и Спаситель наш Иисус Христос, сделавшийся для нас человеком, упразднивший смерть и освободивший род наш от рабства тлению, сверх всего прочего, даровал нам и то, что имеем девство — образ ангельской на земле святости. И тех, которые имеют эту добродетель, Вселенская Церковь привыкла именовать невестами Христовыми; язычники же, видя их, дивятся, как сделавшимся храмом Слова. Ибо, действительно, никем не исполняется этот высокий и небесный обет, как только нами одними христианами, потому что всего более служит это важным признаком, что у нас подлинное и истинное богочестие. Этих девственниц преимущественно перед прочими чтил и блаженной памяти благочестивейший родитель твой, Константин Август, и твое благочестие в письмах своих неоднократно именовало их досточтимыми и святыми. А ныне чудные эти ариане, клевещущие на меня, строившие столько козней весьма многим епископам, пользуясь содействием и покорностью им судей, заставляли обнаженных дев вешать на так называемых герметариях ¹) и троекратно строгали им ребра, чего никогда не терпели и сами злодеи. Пилат, угождая тогдашним иудеям, пронзил копьем один бок Спасителю, они же превзошли неистовством и Пилата, потому что строгали Ему не один бок, но оба, так как члены девственниц по преимуществу суть собственные

1) Так назывались, вероятно, столбы с головою на них Гермеса или Меркурия, которые ставились на перекрестках для указания дорог.

члены Спасителевы. Всякий, если только кто скажет об этом, от одного слуха приходит в трепет. Они одни не только не убоялись обнажать и строгать чистые члены, посвященные девами одному Спасителю нашему Христу, но, что еще хуже, укоряемые всеми за такую жестокость, нимало не краснеют, а еще оправдываются тем, что на это есть повеление твоего благочестия. Так они смелы на всё и намеренно лукавы! Ничего, ничего подобного не слыхано было во времена бывших гонений. А если и совершались когда такие дела, то при тебе, христианине, неприлично, чтобы и девство терпело такое оскорбление и бесчестие, и чтобы они жестокость свою слагали на твое благочестие, потому что одним еретикам свойственна такая злоба — нечествовать пред Сыном Божиим и погрешать против святых дев Его.

34) Поелику же столько и таких злодеяний совершили ариане, то не погрешил я, послушавшись Божественного Писания, которое говорит: укрыйся мало елико елико, дондеже мимоидет гнев Господень (Иса. 26, 20). И это также послужило предлогом к моему удалению, боголюбивейший Август, и я не отказался бы как идти в пустыню, так, если бы настояла нужда, в кошнице свешенным быть со стены (2 Кор. 11, 32). Ибо все перенес я: и жил со зверями, и ожидал удобного времени для этого слова, когда вы будете проходить мимо, и твердо надеясь, что осуждены будут клеветники и обнаружится твое человеколюбие. Что было бы угоднее тебе, блаженный и боголюбивейший Август? — То ли, чтобы пришел я, когда клеветники мои воспламенены были яростью и искали убить меня, или чтобы, по написанному, скрылся я мало, пока между тем клеветники будут признаны еретиками, твое же человеколюбие сделается явным? Ужели угодно было бы тебе, Царь, чтобы предстал я судьям

твоим и чтобы они, —хоть писал ты для одной угрозы, — не уразумев мысли твоей и будучи подстрекаемы арианами, вследствие писания твоего предали меня смерти и по тому же письму сложили на тебя это убийство? Неприлично было, чтобы и я сам бросил и предал себя на кровопролитие и чтобы тебя, Царя христолюбивого, винили в убиении христиан, и притом — епископов.

35) Поэтому лучше было скрываться и выжидать сего времени. Так, знаю, что и ты, сведущий в Божественных Писаниях, соглашаешься со мною и одобряешь меня за этот поступок. По крайней мере, как скоро перестали раздражать тебя, — снова видим мы твою благочестивую терпеливость, и всем стало явно, что и вначале не ты гнал христиан, но они приводили в запустение церкви, чтобы повсюду рассевать им собственное свое злочестие, по причине которого и я, если бы не предался бегству, давно бы уже был жертвою их козней. Ибо те, которые не усомнились делать такому Государю на меня такие доносы и решились на такие поступки с епископами и девами, само собою явно не пропустили бы случая предать меня смерти. Но благодарение Господу, даровавшему тебе царство! Всем стали известны и твое человеколюбие, и их лукавство, от которого и вначале спасался я бегством, чтобы и мне можно было обратить к тебе слово, и тебе открылся случай оказать кому-либо свое человеколюбие. Посему, — так как, по написанному, ответ смирен отвращает гнев (Притч. 15, 1) и приятны царю помыслы праведны (16, 13), — умоляю тебя, прими это оправдание и возврати отечеству и Церквам всех епископов и прочих клириков, чтобы обнаружилось лукавство клеветников, а ты и ныне, и в день судный с дерзновением мог сказать Господу и Спасителю нашему, Всецарю Иисусу Христу: "не погубих от них ни-

когоже (Иоан. 18, 9), но вот те, которые злоумышляли против всех, а я скорбел о скончавшихся, о подвергшихся терзаниям девах и о всем, что худого делано христианам, сосланных же в заточение возвратил и снова отдал собственным их Церквам".

Страница сгенерирована за 0.07 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com