Определением Св. Синода я лишен академической кафедры и уволен без прошения вообще от службы по духовному ведомству. Причина увольнения—доклад митрополита Киевского Флавиана по поводу моей статьи, предлагаемой ниже вниманию читателей. Об увольнении своем я узнал первоначально лишь из газет. Меня не только не признали нужным выслушать, но даже не потребовали от меня никакого объяснения, так, как если бы дело было ясным само по себе и ни в каком пояснении не могло нуждаться. Между тем я позволяю себе думать, что это— не так, и что лишение меня права представить свои объяснения могло отразиться крайне неблагоприятно для меня на самом процессе синодального судопроизводства. Доклад митрополита Киевского мне неизвестен, но сущность его содержания согласно передается в газетах. «Колокол», особенно хорошо осведомленный в церковных делах, передает, что я уволен за «антиправославную» литературную деятельность. «Новое Время», равно как и другие газеты, отмечает и некоторые пункты в докладе митрополита, указывающие, что именно в моих суждениях было «антиправославного». Это то именно, что я в своей статье называл Л. Н. Толстого великим учителем добра», утверждал будто бы, что «нравоучения писателя во всем сходны с учением Иоанна Златоуста», а о современном официальном нравственном богословии говорил, что оно искажает учение христианства, разрешая деяния, противные ему. Эти газетные сведения и являются в действительности для всего русского общества единственным источником ознакомления

с моим делом. Синодальный указ о моем увольнении не вносит по существу ничего нового, могущего осветить вопрос с другой стороны, чем как это сделали газеты Содержание доклада митрополита Киевского и в указе не передается, а в резолютивной части указа выставляются против меня обвинения в таком же духе, как они были отмечены в печати. Ниже я приведу текст синодального указа и предложу свои краткия пояснительные замечания по поводу его.

Итак, меня судили и обвинили на основании печатаемой ниже моей статьи в противоцерковном направлении моей деятельности. Обвинение тяжкое: профессор академии, занимающий притом кафедру нравственного богословия, обвиняется не только в неправославии, но и в деятельности, направленной против православной Церкви. Думается, что подобное обвинение должно показаться каждому поразительным по своей необычайности, почти, казалось бы, невозможности. Приговор Святейшего Синода уже состоялся, и так как это высшая инстанция в нашем церковном управлении, то остается только этому приговору подчиниться. Но приговор Святейшего Синода, этот суровый приговор, есть лишь начало суда для меня. Меня ждет еще другой суд—суд всех русских православных людей, интересующихся церковными делами, которые имеют право потребовать от меня ответа. Они могут сказать мне, должны сказать: если определение Св. Синода не ошибочно, то как же ты смел занимать кафедру в православной духовной академии? как мог ты, призванный на служение Церкви и все от нее получивший, действовать против нее? не достоин ли ты названия предателя, если так поступал? Особенно ясен для меня недоумевающий взгляд моих бывших слушателей, как бы спрашивающий: неужели ты нас обманывал, неужели ради звания и денег ты одно говорил нам на лекциях, а другое делал на стороне, делал страшное дело измены родной Церкви? Я не могу не слышать этих тревожных и законных вопросов, вопросов роковых для суда над самой душой человека, и я считаю своим правом и долгом держать ответ перед этим судом. Первым условием, необходимым для справедливого

суждения о деле, является, по моему мнению, то, чтобы дать возможность каждому узнать, за что меня обвинили. И вот, ниже печатается слово в слово та моя статья, которая послужила предметом суждений Святейшего Синода. Собственно, это главное: пусть каждый читает и судит меня по своей совести. Но так как всякое дело имеет не только внешнее выражение, но и внутреннюю основу, и нередко для суда над человеком важен не столько самый поступок, сколько мотивы его совершения, то я считаю важным для выяснения истины просить читателя прежде чтения моей статьи выслушать, почему я избрал такую тему для нее и нашел нужным сказать то, что сказал, и от чего, конечно, не могу и никогда не захочу отказаться.

Когда ко мне обратились от имени издательства «Путь» с любезным предложением принять участие в сборнике статей о религии Л. Толстого», то я откликнулся на это предложение с полной готовностью. С учением Л. Н. Толстого я был хорошо знаком, так как каждый год с академической кафедры излагал это учение и критически его оценивал, как с философской, так и с историко-христианской точки зрения. Знал я также, что и задуманный в то время (весною 1911 г.) сборник статей будет иметь целью именно критическую оценку религиозных взглядов Л. Н. Толстого. Для себя я избрал задачей отметить то положительно ценное во взгляде Толстого на христианство, что особенно привлекало к нему сердца всех, и показать, что это ценное, по справедливости дающее право назвать Толстого учителем добра, давно уже составляет достояние сокровищницы вселенского церковного сознания, что, говоря словами моей статьи, .та часть истины, которая прошла через его (Л. Н. Толстого) сознание, уже с первых веков христианства заключена в творениях великих провозвестников церковного учения и заключена во всей полноте». Почему я избрал такую тему? Потому, что мне хотелось привлечь внимание русского интеллигентного общества, для которого и предназначался сборник, к древне-церковной мысли, и в Церкви показать хранительницу и провозвестницу Христовой истины. Пусть, думалось мне, увидят рус-

ские образованные люди, что все лучшее у Толстого давно составляет достояние церковного сознания и пусть не смешивают современных богословских измышлений с голосом вселенской Церкви. Поэтому, хотя я очень определенно в своей статье утверждал, что Толстой не учитель Церкви и даже что он по самому существу своей проповеди оказался вне Церкви, вне соборного познания истины Христовой, тем не менее в мою задачу не входило на этот раз подробно критически разбирать учение Толстого, как» например, делал я это на своих лекциях, и я хорошо знал, что эта критическая задача будет в значительной мере выполнена моими уважаемыми соучастниками в издаваемом сборнике. Удачно ли я выбрал тему для свой статьи или нет, это, конечно, вопрос, остающийся открытым; но что целью моей было желание посильно служить интересам православной Церкви, в этом свидетель Бог и моя совесть.

Теперь перехожу к характеристике моей богословско-литературной деятельности в приговоре Св. Синода. Вот что говорится в указе по поводу моего увольнения. В Св. Синоде было заслушано представление Киевского митрополита и письмо ректора Киевской академии на имя митрополита. Содержание представления и письма в указе не передается, а постановление Св. Синода, вынесенное после чтения и обсуждения этих документов, гласить следующее.

«Обсудив настоящее представление Вашего Преосвященства и приложенное к нему письмо ректора Киевской духовной академии совместно с напечатанным в книжке Сборник второй «О религии Л. Толстого» рефератом э. о. профессора Киевской духовной академии Экземплярского. «Гр. Л. Н. Толстой и св. Иоанн Златоуст в их взгляде на жизненное значение заповедей Христовых» и принимая во внимание:

1) что Экземплярский, будучи профессором нравственного богословия, дерзнул:

а) сопоставлять великого учителя Церкви святого Иоанна Златоуста с отлученным от Церкви, за отрицание ее и ее учения, писателем графом Львом Толстым и утверждать

при этом, что «на высоко поднятом словом и страдальческою жизнью знамени св. Иоанном Златоустом был начертан тот же святой призыв, что и у Л. Н. Толстого»,

б) называть сего отлученного от Церкви писателя «великим усопшим проповедником», а его антихристианское учение путем «в землю обетования»,

в) утверждать, что «господствующее направление современного богословия», которое Экземплярский иногда презрительно называет «казенным», «официальным», богословием, «стремится притупить остроту разлада между Евангельскими заповедями и наличной жизнью христианского общества, скрывает правду Христову, не признает ее жизненности, освящает явно несправедливые устои современной жизни и, особенно, жизни общественной; от имени Божественного учения, путем искусственного подбора мест из новозаветного, а преимущественно ветхозаветного Откровения, для него оказались возможным оправдать весь строй, господствующий в жизни христианских народов, со всеми его ужасами, противными не только христианскому, но и языческому сознанию»,

2) что по удостоверению ректора академии ¹) реферат профессора Экземплярского, не есть случайное явление, но отражение общего направления деятельности и миросозерцания Экземплярского, который, нападая на «официальное» богословие, позволяет себе дерзко оскорблять и некоторых почтенных академических представителей богословия,

¹) Цитируемое в указе «письмо» ректора академии к митрополиту Киевскому представляется мне документом, заслуживающим того, чтобы сказать о нем два слова особо. Ожидать в отношении к себе со стороны ректора академии какого-либо доброжелательства и участия я не имел, конечно, права. Но надеяться на исполнение прямого требования устава я, казалось бы, мог. В § 39 академического устава говорится следующее: «ректор обязывается посещать лекции..., наблюдает за ходом и направлением преподавания... и в случае уклонения преподавателей от надлежащего порядка преподавания обращает на это их внимание; при наличности более важного и систематического уклонения преподавателей от доброго церковного направления и при безуспешности замечаний ректор докладывает архиерею». Ректор академии, действительно, не раз присутствовал на моих лекци-

и 3) что по Высочайше утвержденному уставу:

а) духовные академии имеют задачей приготовлять христиански просвещенных деятелей для служения святой православной Церкви, и в круг деятельности академии входит высшая ученая разработка богословия на церковном, строго православном основании (§ 1 и 2).

б) преподавателями академии могут быть только лица православного исповедания, строго православного образа мыслей и церковного направления, предпочтительно состоящие в священном сане (§ 65), и

в) преподаватели должны вести свое преподавание в строго православном духе, направляя свою деятельность к утверждению в умах студентов благоговения пред непреложной истиной православия и готовности послужить св. Церкви, никакие уклонения из сего правила не могут быть терпимы (§ 85),

Св. Синод не может не признать дальнейшую преподавательскую деятельность профессора Экземплярского не согласною с требованиями Высочайше утвержденного устава духовных академий и вредною, а посему определяет: экстраординарного профессора Киевской духовной академии Василия Экземплярского уволить от службы в духовной академии».

В приведенном сейчас определении Св. Синода, как ясно, ставится мне в вину мое отношение к учению гр.

ях, следил за моими чтениями по официальным студенческим записям и, как видно из «письма», имел определенное суждение о направлении моей преподавательской деятельности. Между тем ни одного разу, ни даже полунамеком, он не дал мне понять, что считает мое преподавание ошибочным по направлению, а мою богословско-литературную деятельность вредною. Даже когда в начале ноября 1911 г. я имел случай сообщить ректору академии, что буду читать в религиозно-философском обществе свой реферат о Л. Н. Толстом и св. Иоанне Златоусте, то ректор академии не выразил ничего, кроме сожаления, что читаю я в религиозно-философском, а не в религиозно-просветительном обществе. По каким же побуждениям ректор академии не исполнил в отношении меня прямого требования устава, при том такого справедливого? Конечно, каждый следует голосу своей совести, но мне кажется, что эта таинственность и поспешность суда надо мною се несомненностью говорит о желании сделать все возможное чтобы лишит меня законного права, принадлежащего каждому человеку (Иоан. VII, 51) быть выслушанным прежде окончательного решения касающегося его дела.

Л. Н. Толстого и к нашему «официальному» нравственному богословию. Прежде остановлюсь на моем первом служебном «преступлении».

Что касается моего отношения к Л. Н. Толстому, то, кроме достаточно определенно сказанного по этому поводу в моей статье, я, полагаю, вполне выясню этот вопрос, если скажу, что в своем сознании н совести признаю себя и перед другими себя исповедую православно верующим христианином, принимающим во всей полноте исповедание греко-восточной Церкви. Поэтому само собою подразумевается, что догматических воззрений великого писателя я не разделяю и всегда искренно скорбел, что Л. Н. Толстой находился вне общения с Церковью и порицал многое, безмерно для меня высокое и святое, в ее учении. Но по содержанию своих произведений последнего периода его жизни, гр. Толстой был по преимуществу моралистом, и в этом его нравственном учении я нашел много такого ценного, пред чем не мог не преклониться. «Новое Время» передает, что в докладе митрополита Киевского сказано, будто бы я утверждал, что «нравоучения писателя во всем сходны с учением Иоанна Златоуста». Не знаю, действительно ли содержится подобная мысль в докладе митрополита Флавиана, но если да, то ошибочность этой мысли несомненна. Во-первых, утверждать подобное тожество нравоучения названных моралистов значило бы обнаружить совершенное незнакомство и с Толстым и с Иоанном Златоустам, в чем едва ли кто решится заподозрить профессора, десять лет под ряд говорившего с кафедры о Толстом и написавшего две богословские диссертации из области святоотеческого учения. Во-вторых, в моей статье речь идет не обо «всем» нравоучении Толстого и Златоустого, но об одном лишь частном пункте в их учении, именно—о вере в жизненное значение заповедей Христовых. И, наконец, в статье моей прямо отмечается, что у сравниваемых моралистов «много общего, много и различного» и с полной определенностью указана сущность коренного различия между Л. Н. Толстым и св. Иоанном Златоустам в их взгляде на христианство. Но может быть самое сопоставле-

ние Толстого со св. Иоанном Златоустом уже составляет преступление? В указе Святейшего Синода прямо это и отмечается, когда говорится, что я «дерзнул» сопоставить учителя Церкви с лицом, от нее отлученным. Но что же собственно преступного в этом сопоставлении, что даже в нем просто неудобного для православного богослова? Почему никто не считает преступным сравнивать учение язычника Платона с учением Господа Иисуса Христа и отмечать истинное в учении первого? Почему никого не соблазнило бы, например, сопоставление св. Иоанна и Э. Канта? Сравнивать учение Л. Н. Толстого и св. Иоанна Златоустого можно, продолжаю и теперь я думать, потому, что ставили и согласно решали они один и тот же великий вопрос об отношении евангельских заповедей к жизни. В указе сказано, что это дерзость с моей стороны. Но эта «дерзость» была бы неразумной и не законной в том лишь случае, если бы мое сопоставление оказалось неудачным, искусственным. Но если этого нет, если и действительно взгляды Л. Н Толстого и св. Иоанна Златоустого по затронутому вопросу сходны, то, думается, прав я, когда в своей статье утверждаю, что «как бы ни было велико различие св. Иоанна и гр. Толстого во всех остальных отношениях и в понимании частных заповедей Господа, но согласие двух столь различных моралистов в понимании такого великого жизненного вопроса имеет самое существенное значение для нашего времени и потому заслуживает быть отмеченным». Теперь я скажу еще больше: после св. Иоанна Златоустого в ряду наших православных богословов не было ни одного, кто бы с такою ясностью поставил и с такою прямолинейной твердостью ответил на вопрос о жизненности евангельского учения, чем как это сделано усопшим Л. Н. Толстым. За эту самоотверженную его проповедь величия и силы евангельского учения, истинной его жизненности и высшей красоты я и назвал Толстого «великим усопшим проповедником», а его учение—дорогой, хотя «не прямою» в «землю обетования». Действительно поразительно, что «на высоко поднятом словом и страдальческой жизнью» св. Иоанна Златоуста «знамени был начертан тот же святой призыв, что и у

Л. Н. Толстого: «ищите Царства Божия и правды Его» ¹). Но для верующего остается лишь преклониться пред неведомостью тех путей, какими открывается истина в мире, и с благодарной памятью говорить о том, кто силою своего разума и совести, поднялся на высоту истинно христианского постижения вечной правды заповедей Христовых. Ведь не моя же вина в том, что через 1500 лет великий призыв святого учителя Церкви был повторен не нами, представителями православного богословия, но «отлученным от Церкви писателем». Истина не становится ложью от того, что она высказана тем, а не другим лицом, но она сияет своим собственным светом, пред которым не может не преклониться христианская совесть. И если на том знамени, с каким шел в мире Л. Н. Толстой, на одной стороне этого знамени, был начертан святой девиз: «ищите Царствия Божия и правды Его», то вполне естественно, что .этот святой девиз привлек сердца людей, тоскующих по Боге и правде, к великому русскому писателю, а последний обессмертил свое имя горячей и преданной любовью к добру, пониманием его внутренней силы и святости» Что же касается обратной стороны знамени Л. Н. Толстого, о которой я говорю в своей статье,—хотя об этих моих словах и не вспоминается в указе,—то я, равно как и каждый православно-верующий, не могу смотреть на эту сторону знамени иначе, как с чувством искренней скорби и сожаления о том, что такой великий учитель добра оказался вне Церкви, вне полноты познавания истины Христовой. Но судить за это усопшего не долг православного богослова, так как умерших судит один Бог. Скорее нашу совесть может смущать другой вопрос, не были ли и мы, представители православного богословия, хоть отчасти виноваты в том, что Л. Н. Толстой отшатнулся от церкви н пошел своею дорогой, нередко доходя на своем пути до

¹⁾ Некоторые лица выражали мне свое недоумение, почему в заглавии моего реферата имя Л. Толстого поставлено прежде имени св. Иоанна. Сделано мною это просто потому, что реферат предназначался для напечатания в сборнике «О религии Льва Толстого».

открытой вражды против Церкви и оскорбления самых святых христианских переживаний

Вторым моим служебным «преступлением» в формулировке синодального указа является мое отношение к господствующему направлению в нашем нравственном богословии. В общем я согласен со справедливостью того, что говорится в указе по поводу моего отношения к этому направлению нашего богословия. Позволю себе лишь решительно отклонить то утверждение в письме ректора академии, что будто бы я позволял себе «дерзко оскорблять некоторых почтенных академических представителей богословия». Этого я никогда не делал в своих лекциях и печатных работах и даже в большинстве случаев старался не называть имен своих идейных противников. Если же я горячо полемизировал с ними, то мне думается, более прямым ответом могло быть опровержение моих суждений в форме научной критики, а не тяжкая кара со стороны начальства. Ведь в том, например, сочинении, в котором я с особенной горячностью боролся с господствующим направлением наших систем нравственного богословия,—разумею свое исследование «учение древней Церкви о собственности и милостыне»—я почти ничего не говорю от себя, но словами Откровения и святоотеческих писаний. Если я неправильно изложил учение древней Церкви, если правда на стороне нашего богословия, когда оно называет богатство путем в Царство небесное, разрешает роскошь в жизни, считает, что не может быть сомнения с христианской точки зрения на счет позволительности отдавать деньги на проценты, что долг христианина хранить и умножать имущество и проч.,—если во всем этом правы мои идейные противники, а святые отцы заблуждались или же я неправильно передал святоотеческое учение, то почему .почтенные академические представители богословия», считавшие будто бы себя оскорбленными, оказались нуждающимися в защите ректора академии, моего бывшего начальника, а не защитили себя сами в научной полемике, тем более, что лично никого я не позволил себе оскорбить, хотя бы то и отдаленным намеком? А что я не раз упрекал господ-

ствующее направление нашего богословия в ошибочности того пути, каким оно шло до настоящего времени, то это— верно, и теперь я постараюсь пояснить, какое, именно, богословие я называл довольно неопределенным термином «официальное» или «казенное».

Если в области христианского вероучения, в самом существенном, мы уже можем с благодарной памятью жить плодами многовековых усилий древней Церкви в ее стремлении облечь христианскую истину в точно отвечающие ей догматические формулы, то в области нравственного христианского учения мы почти не имеем таких формул, а дело понимания евангельского учения в его отношении к запросам нашей жизни во многих случаях является нашим долгом, требует напряженной работы нашего христианского сознания, а иногда и нравственного подвига. История Церкви свидетельствует, что самому общецерковному определению догматов предшествовали великие и честные усилия личной христианской мысли и живой веры проникнуть в глубь истины. Тоже самое, конечно, нужно и законно в отношении христианского нравственного учения, тем более, что в виду бесконечного разнообразия жизненных вопросов невозможно надеяться и даже желать разрешения всех их в определенных формулах. Поэтому приходится считаться и мириться с тем, что по различным жизненным проблемам могут параллельно существовать в богословской науке и самые различные опыты решения вопроса. Но при всем возможном разнообразии частных вопросов и ответов на них христианской совести и науки, бесспорно в последней всегда существуют целые направления, предрешающие, до значительной степени, самую постановку и ответы на жизненные вопросы. О различных направлениях в нашей богословской литературе по вопросам христианской этики я уже говорил в печати много раз и повторять сказанного во всей полноте не буду. Скажу лишь здесь самое существенное с моей точки зрения по этому вопросу. Перед лицом верховного Евангельского идеала жизни, признаваемого святым и истинным, всегда возможна двоякая оценка жизненных явлений,—что и составляет задачу нравствен-

ного богословия. Возможно или этот верховный святой идеал сделать пробным камнем качества и совершенства существующих жизненно бытовых форм и отношений, или же, признавая последние истинными с точки зрения их господства в данный момент истории, стремиться низвести верховный идеал жизни до ее наличного уровня и от имени христианства освящать такие стороны жизни, которые не находятся в соответствии с евангельским ее идеалом. Первую оценку явлений жизни я считаю единственно законной в христианской этике, как науке нормативной, и на этой точке зрения всегда стояли, в моем сознании, святые учители Церкви. Вторую же оценку жизненных явлений я считаю ошибочной по существу, и это направление нашей науки, можно сказать господствующее у нас, я характеризую термином «официальное» или «казенное» богословие. Называю я это направление так потому, что, по моему убеждению, оно более прислушивается к голосу мира и преданиям человеческим, чем к голосу Господа и предания церковного. Для иллюстрации позволю себе указать на один пример из истории нашей богословской мысли, заимствуя его из статьи сенатора Таганцева. В этой статье передается, как самый высокий авторитет половины 19 столетия в области богословской мысли, писал докладные записки в защиту с христианской точки зрения телесных наказаний и крепостного права. Насколько эти мнения были характера «казенного», ясно видно из того, что впоследствии имя этого богослова упоминалось в числе составителей проекта манифеста об освобождении крестьян от крепостной зависимости ¹). Так было раньше, то же самое видим мы и теперь.

Мне не хочется здесь отклоняться в сторону и называть имена современных богословов, представителей «казеннаго* богословия. Интересующихся позволю себе отослать хотя бы к моей статье против смертной казни ²), где можно

¹) «Вестник Европы» кн. 11, 1906 г. стр. 28: «Законопроекты о смертное казни в Государственном Совете.

²) «Несколько мыслей по поводу защиты смертной казни в русской богословской литературе последнего времени», Киев, 1907 г.

найти достаточно примеров того, как можно извращать учение Слова Божия и унижать самые высокие предметы нашей христианской веры. О том же можно читать и в предисловии к моему исследованию «учение древней Церкви о собственности и милостыне» 1). Несомненно во всяком случае то, что если я признал это господствующее направление нашей богословской мысли ложным по существу с научной и церковной точки зрения, то долгом своим, как православного богослова, я признавал и то, чтобы осуждать научно это направление нашей богословской литературы, не сообразуясь с тем, кто высказывает ошибочные взгляды и кто покровительствует их защитникам. Мне всегда казалось в этом направлении нашего богословия наиболее ужасным то, что его представители, защищая всевозможные неправды жизни, всюду прикрывали свою защиту святым именем Христа и словами Его Евангелия Обыкновенно поступают так: высокий Евангельский идеал совершенно сознательно объявляется недостижимым, в виду его абсолютности, а затем уже на этом твердом фундаменте строятся оправдания нарушения любой заповеди Евангелия. Даже выдающиеся наши богословские силы потратили не мало труда на то, чтобы доказывать обществу, будто жизнь—одно, а учение Христа— другое, что заповеди Его неосуществимы в жизни и нарушение их—зло неизбежное Такое направление нашей духовной литературы могло привлечь к себе симпатии тех, для которых удобно прикрывать язвы современной антихристианской личной и особенно общественной жизни знамением Креста Христова. Но это же направление, в основе фальшивое, неизбежно должно было оттолкнуть от себя всех, кто не потерял еще настолько честности, чтобы прикрывать свои грехи и недостатки именем Всесвятого Бога, и на основании своей недостаточности и лености отрицать жизненное значение Евангельского идеала. И результаты такого направления нашего богословия, такого смешения божеского и человеческого были ужасны, по крайней мере такими представляются они моему сознанию. Произошло страшное недоразумение в отношении

¹) Киев, 1910 г.

к христианству значительной части современного общества. Христианству всегда было противно и враждебно то направление жизни, которое исходным началом ее делает эгоизм, заботу о себе, служение своим чувственным и себялюбивым интересам, христианство всегда было для многих безумием, утопией, мечтаниями. Но в одном никто прежде не упрекал христианство, это — в его бесчувственности, в равнодушии к людскому горю и нужде, в потворстве греху и себялюбию. Но теперь эти упреки обычны. Христианство, это религия любви и самоотречения, эта радостная весть всем униженным, оскорбленным и обездоленным, этот призыв к беззаветной жертве на служение горю и нужде ближних,—теперь эта религия, эта радостная весть, этот благородный призыв объявляются враждебными жизни, а Церковь православная защитницей того зла и неправды, какие царят в мире. Это, конечно, страшное недоразумение, и причины, вызвавшие его, заключаются до известной степени, по моему мнению, в том одеянии, в какое стремится наше богословие облечь христианство, пытаясь приблизить святой небесный идеал к условиям нашей жизни, называемой христианской. Конечно, голос нашего официального богословия, при том, к счастью, всё же неединодушный, не есть голос Церкви вселенской. Но все же эти попытки исказить святой идеал в угоду духу времени сделали свое страшное дело. И эти попытки должны быть осуждены и с научной богословской точки зрения, так как почти вовсе игнорируют учение церковных авторитетов и извращают истинный смысл учения Слова Божия, и с чисто нравственной, так как они делают Христа Спасителя, этот образ светлый, милостивый, полный безграничной любви и ласки участником и защитником нашего несовершенства и нашей жизненной неправды. Пусть мы злы, пусть жизнь наша неправедная, пусть на всей земле не будет правды. Со всем этим может примириться тот, для кого Бог—отец и Христос—единый учитель. Но никогда не примет сердце человеческое того Бога, Который изображается как покровитель неправды мира и участник в нашей нечистоте. Задача богословия привлекать ко Христу

уясняя и раскрывая чистое небесное учение, но не отталкивать от Христа и Его учения, путем извращения последнего Об одном должен заботиться православный богослов чтобы сиял свет Христов своим тихим, чистым сиянием, светил миру, согревал сердца и влек души человеческие к святому, небесному, вечному...

Итак, вот что я обличал и вот к чему я призывал наше богословие. Обличал я то, что в моем сознании является заблуждением и бессознательной изменой Христу. Призывал я к тому, что считал долгом верности богослова Евангелию и Церкви. Я думал в этом последнем случае: если мы сами не можем светить миру своим светом и в жизни своей являться городом, стоящим на верху горы, то сделаем меньшее, что только возможно, не будем заслонять свет истины от ищущих Его, поможем посильно этим ищущим найти Христа и полюбить Его. Толпы народа шли за Ним во дни Его земной жизни; сотни миллионов идут к Нему и теперь, ищут в Нем опоры и утешения, в Нем видят своего единственного Помощника и Покровителя. И если наше богословие призвано быть слугою Христовым в мире, то оно должно исповедовать и проповедывать истину Христову во всей ее чистоте и лучезарной красе, а не извращать ее в угоду началам, господствующим в нашей наличной жизни. И я утверждал, что не нужно и не должно следовать духу времени в понимании вечного и абсолютного, не нужно и не должно оправдывать зло жизни на основе христианства. И я говорил об этом, быть может слишком навязчиво, в каждой своей статье, в каждом почти академическом чтении. Может быть я ошибался и преувеличивал извращенность нашей богословской мысли, и дай Бог, чтобы было так, чтобы меньше был соблазн от такого изложения христианского учения. Но я жалею не о том, что говорил по этому вопросу, но лишь о том, что говорил слишком мало и слишком слабо. И если бы мне была дана не одна жизнь, а несколько, и не мои слабые силы, но истинный богословский талант, то все это, верится мне, я с радостью отдал бы одному великому и святому для моей совести делу—проповеди в научной форме

жизненного значения слов Христовых и борьбе с неправыми путями в области нашей богословской мысли.

Вот и все, что хотелось мне сказать по поводу увольнения меня за неправославный образ мыслей. Теперь я считаю себя вправе спросить своих судей: неужели то, что я научно исповедывал, было изменой православной Церкви? Ведь сущность всех моих богословских утверждений сводилась к одной центральной мысли: заповеди Христовы и учение Церкви вселенской должны признаваться нормами христианской жизни, независимо от того, что царит в современной нам жизни как личной, так и общественной. Неужели эта мысль неправославная? Это первое и самое важное. Далее я полагаю, что вполне отвечает требованиям и совести православно верующего и самого академического устава тот путь, каким шел я к утверждению мысли о жизненности христианского учения. Путь этот—изучение творений учителей древней Церкви, какое изучение я сделал с первых шагов своей преподавательской деятельности,—и даже еще ранее—со студенческой скамьи, предметом своих специальных занятий. Не говоря о моих академических чтениях, мною написан уже не один труд на основе святоотеческого учения, и прямою своей задачей я ставил то, чтобы изъяснять Слово Божие и давать ответы на жизненные вопросы в строгом согласии с духом церковного учения. Неужели это путь достойный осуждения, неужели было бы более достойно православного богослова прислушиваться к меняющимся мнениям представителей нашей неустойчивой церковной политики? Почему меня не обличают в неверности церковному учению, а говорят о моей борьбе с известным направлением русского богословия? Пусть даже я не прав в этой борьбе, но ведь я вел ее и на лекциях, и в печати не от своего лишь лица. В моем сознании за мною стояли сонмы великих учителей Церкви Вселенской, и пока мне не докажут, что я заблуждался в понимании их учения, я буду иметь смелость утверждать, что архипастыри русской церкви, заседающие теперь в Св. Синоде, ошиблись, признав меня человеком не православного образа

мыслей и не желавшим вселить в умы и сердца своих бывших слушателей беззаветной любви к православной Церкви. Эту именно любовь я всегда стремился вселять в сердца своих слушателей и читателей, когда ставил своей задачей показать, что «Церковь православная была истинной матерью для верующих,—матерью, тем существом, которое для детей является носительницей любви, самоотверженной защитницей, источником всего чистого, греющего, ласкающего, к которой дети простирают свои руки, ласкою и заботами которой живут», что .Церковь была проводником любви Христовой и света Его истины в жизнь мира» ¹). Неужели так учить о Церкви не значит «направлять свою деятельность к утверждению в умах студентов благоговения пред непреложной истиной православия и готовности послужить Церкви», как говорит академический устав?

Итак, за что же меня судили и обвинили?

Киеве, 9 мая 1912 г.

¹) «Учение древней Церкви о собственности и милостыне», стр. 276.

II.

Гр. Л. Н. Толстой и св. Иоанн Златоуст в их взгляде на жизненное значение заповедей Христовых.

Я люблю заповеди Твои... все повеления Твои— все признаю справедливыми... Откровения Твои, которые Ты заповедал,— правда и совершенная истина. Пс. СХVIII» 127-138.

Взаимное непонимание великими современниками друг друга—явление обычное во все времена. Случайных жизненных столкновений, несущественных разногласий, при единстве основ жизнепонимания, бывает достаточно для того, чтобы это непонимание переходило в прямую враждебность. Но когда великих людей отделяют века, тогда, обычно, исчезает всякая нетерпимость, является полная готовность обективно оценивать деятельность и учение своих предшественников, и даже замечается усиленное желание находить в этой деятельности и учении черты сходства со своим мировоззрением и со своим путем практического служения человечеству. Граф Л. Н. Толстой дал достаточно примеров такого именно отношения к религиозной проповеди своих современников и предшественников. Разбираться в горячем споре Л. Н. Толстого с современными проповедниками христианства еще не пришло время. Глубокое же и искреннее уважение Льва Николаевича к древним великим учителям человечества сквозит почти во всех его сочинениях последних десятилетий. Конфуций, Лао Тсе, Зороастр, Сократ, Эпиктет и другие—все это не мертвые имена в устах Л. Н. Толстого, но живые выразители одной всемирной религиозной идеи... Но есть целый ряд учителей

человечества, которых отделяет от нас полторы тысячи лет, и к которым тем не менее у Льва Николаевича пробивается такое резко отрицательное отношение, как будто они являлись непосредственными противниками самого дорогого, самого родного ему в его проповеди. Это—ряд великих отцов и учителей Церкви, особенно начиная с IV века. В них Лев Николаевич Толстой видит систематических извратителей христианской идеи вселенской любви и, терпимо не замечая коренных несогласий своей системы с религиозными учениями других религий, гр. Толстой горячо негодует по поводу несущественных разногласий в понимании святыми отцами отдельных стихов Евангельского нравственного учения, сравнительно с пониманием самого Льва Николаевича. Для последнего великие церковные учители 4—5 веков находятся в одной плоскости с современными ему богословами, а сам Л. Н. Толстой был, по-видимому, искренно убежден, что как теперь наше казенное богословие едва ли не главные усилия направляет на защиту всего, противного духу Христова учения, но фактически царящего в жизни, так точно такую же печальную задачу поставляли себе и древние учители Церкви. И подобное недоразумение имело грустные результаты. Думаем, не будет оскорблением памяти усопшего Льва Николаевича сказать, что он был недостаточно знаком с творениями великих церковных учителей. Но еще менее эти творения знакомы читателям сочинений гр. Толстого, и для них все историческое христианство могло представляться в виде процесса постоянного приспособления к преданиям человеческим, что так сурово, и часто справедливо, гр. Толстой обличал в направлении современного богословия. А между тем это не так, и в отношении того, что в проповеди самого Льва Николаевича является самым ценным для сознания современного христианского человечества, в лице учителей древней церкви гр. Толстой имел предшественников неизмеримо более близких, чем великие восточные мудрецы... Потребовалось бы целое богословское исследование, чтобы выяснить вопрос о сравнительном понимании Евангельского нравственного учения святыми учителями Церкви и Л. Н.

Толстым. В настоящем очерке я позволю себе в нескольких штрихах сопоставить взгляд гр. Толстого и св. Иоанна Златоустого по одному из важнейших для того и для другого вопросу—о жизненном значении Евангельского учения, в частности—заповедей нагорной проповеди Выбираю св. Иоанна потому, что это величайший из учителей Церкви конца IV-го и начала V-го века, с одной стороны; а с другой—потому, что Л. Н. Толстой чаще других называет имя этого великого христианского проповедника и нередко, особенно в первых своих богословских сочинениях, не без недоброжелательства, как имя человека, много содействовавшего будто бы извращению истинного христианства.

Религиозная проповедь гр. Л. Н. Толстого вызвала самое различное отношение к себе—от благоговейного преклонения до злобных проклятий. Но есть одна сторона в религиозно-нравственном учении великого писателя, которая не могла не заставить преклониться пред нею самых убежденных противников Толстовского понимания христианства: это горячая вера и убежденная защита Л. Н. Толстым жизненного значения Евангельского нравственного учения. Лев Николаевич с присущей ему гениальной проницательностью не мог, конечно, пройти мимо того явления нашей жизни, которое неизбежно поражает сознание каждого, внимательно прочитавшего Евангелие. Явление это—совершенный разлад между евангельскими требованиями, признаваемыми при том святыми и истинными, и наличной жизнью христианского общества. С присущей Льву Николаевичу искренностью и честностью, он не мог закрыть глаза пред лицом раз открывшейся ему жизненной неправды, равно как не мог удовлетвориться и тем примиряющим путем, которым стремится притупит остроту сознания этого разлада господствующее направление современного богословия. Напротив, этот именно путь, думается, отчасти и содействовал тому, что граф Толстой навсегда ушел из Церкви и с такою страстностью и односторонностью критиковал все от нее исходившее. И чтобы яснее выступила занятая Л. Н. Толстым в интересующем нас вопросе позиция, мы в двух сло-

вах охарактеризуем основы того решения вопроса об отношении Евангелия к жизни, какое всеми путями защищает господствующее направление современного богословия.

Перед лицом поражающего разлада между евангельским учением, высоким и чистым, и современным укладом христианской жизни, основанном на лжи и насилии, всегда был велик соблазн признать евангельское учение мечтой, утопией, признать, что возвещенные им новые начала человеческих отношений неприложимы к жизни. Для неверующей мысли этот соблазн легко разрешался отвержением Евангелия, как основы жизни. Но в трудном положении оказывалось христианское богословие. Признать, что евангельская проповедь не пригодна к жизни, значило отречься от Христа, как Учителя человечества. Признать нормальным самый факт режущего разлада между учением Христа и жизнью христиан не позволяла совесть, для которой невозможно верить в одно, а жить по-другому. Признать же, наконец, что евангельское учение жизненно в собственном смысле слова, т. е. что согласно с ним может и должна устроиться как личная, так и общественная жизнь, это значило в принципе разрушить все устои современной культурной жизни и проповедывать юродство Христа ради. И вот, нашлась дорога, обходящая, по видимости, эти затруднения: освятить от имени Божественного учения устои современной жизни и особенно жизни общественной. Так именно оказалось возможным путем искусственного подбора мест из новозаветного, а преимущественно ветхозаветного Откровения оправдывать весь строй, господствующий в жизни христианских народов, со всеми его ужасами, противными не только христианскому, но и языческому сознанию. Так, именно, и наша русская богословская мысль запятнала себя попытками доказать совершенное согласие с основами евангельского учения и крепостного права, и телесных наказаний, и роскоши богатых, и смертной казни, и насилия над совестью людей, и многого, многого другого...

И ясно, что такой путь примирения Евангелия и жизни мог только оттолкнуть от себя и Л. Н. Толстого и вся-

кого, добросовестно ищущего истины. Нужно было искать новые пути устроения христианской жизни и созидания царства Божия на земле, и русская богословствующая мысль в этом именно направлении уже внесла ценный вклад в сокровищницу постижения христианской истины человечеством Гр. Л. Н. Толстой, в частности, в раскрытии своего взгляда на отношение Евангелия к жизни всегда исходил из отрицания господствующей в официальном нашем богословии тенденции к оправданию существующих форм жизни и человеческих отношений и поставлял себе в прямую задачу доказывать, что Евангелие Христово жизненно в собственном смысле слова, что Христос Спаситель учил людей правде жизни именно для того, чтобы они исполняли Его учение здесь и теперь. Признавая бесконечную высоту Евангельского идеала жизни, благодаря которой между идеалом и жизнью всегда будет неизмеримое расстояние ¹), Л. Н Толстой тем не менее нашел возможным признать этот идеал истинно жизненным, а те заповеди или частные нормы поведения христианина, которые указаны Господом, особенно в Его нагорной беседе, такими, которые могут и должны осуществляться в жизни и явиться в своем осуществлении путем к водворению на земле среди людей Царства Божия. А что же делать с вековыми человеческими обычаями и преданиями? Что делать со всем тем, что противоречит идее равенства и братства людей, как детей одного Небесного Отца, что подавляет христианскую свободу, что несовместимо с законом любви и прощения? Отвергнуть все это, если вы верите во Христа и Его Евангелие, или отвергнуть Христа и Евангелие, если вы верите в жизнь мира и в ее правду—таков был ответ гр. Толстого. Он поднял высоко знамя, на одной стороне которого было написано: «ищите Царствия Божия и правды Его», и этот святой девиз привлек сердца людей, тоскующих по Боге и правде, к великому русскому писателю, а последний обессмертил свое имя горячей и преданной любовью к добру, пониманием его великой внутренней силы и святости.

¹) «Царство Божие внутри вас», ч. I, стр. 134 (Берлинское издание).

кого, добросовестно ищущего истины. Нужно было искать новые пути устроения христианской жизни и созидания царства Божия на земле, и русская богословствующая мысль в этом именно направлении уже внесла ценный вклад в сокровищницу постижения христианской истины человечеством Гр. Л. Н. Толстой, в частности, в раскрытии своего взгляда на отношение Евангелия к жизни всегда исходил из отрицания господствующей в официальном нашем богословии тенденции к оправданию существующих форм жизни и человеческих отношений и поставлял себе в прямую задачу доказывать, что Евангелие Христово жизненно в собственном смысле слова, что Христос Спаситель учил людей правде жизни именно для того, чтобы они исполняли Его учение здесь и теперь. Признавая бесконечную высоту Евангельского идеала жизни, благодаря которой между идеалом и жизнью всегда будет неизмеримое расстояние ¹), Л. Н Толстой тем не менее нашел возможным признать этот идеал истинно жизненным, а те заповеди или частные нормы поведения христианина, которые указаны Господом, особенно в Его нагорной беседе, такими, которые могут и должны осуществляться в жизни и явиться в своем осуществлении путем к водворению на земле среди людей Царства Божия. А что же делать с вековыми человеческими обычаями и преданиями? Что делать со всем тем, что противоречит идее равенства и братства людей, как детей одного Небесного Отца, что подавляет христианскую свободу, что несовместимо с законом любви и прощения? Отвергнуть все это, если вы верите во Христа и Его Евангелие, или отвергнуть Христа и Евангелие, если вы верите в жизнь мира и в ее правду—таков был ответ гр. Толстого. Он высоко поднял знамя, на одной стороне которого было написано: «ищите Царствия Божия и правды Его', н этот святой девиз привлек сердца людей, тоскующих по Боге и правде, к великому русскому писателю, а последний обессмертил свое имя горячей и преданной любовью к добру, пониманием его великой внутренней силы и святости.

1) «Царство Божие внутри вас», ч. I, стр. 134 (Берлинское издание).

Учение Л Н Толстого, так недавно еще ушедшего от нас, достаточно знакомо русскому обществу. Подробно излагать это учение не буду, но отмечу те основные положения, которыми определяется взгляд гр. Толстого на отношение Евангелия к жизни. Первое утверждение в этом случае— утверждение жизненности евангельского идеала нравственного совершенства. «Христов идеал — приводит Лев Николаевич слова, типичные для современного христианина,—недостижим, поэтому не может служить нам руководством в жизни; о нем можно говорить, мечтать, но для жизни он неприложим» ¹). Действительность, как уже было упомянуто, видимо подтверждала подобные соображения: всеми признавалась высота и чистота Христова учения, но жизнь утверждалась на других основах. Но с этим-то рассуждением и не соглашается прежде всего гр. Толстой. «Это рассуждение, говорит он, с самого начала неверно; неверно прежде всего то, чтобы идеал бесконечного совершенства не мог быть руководством к жизни, и чтобы нужно было, глядя на него, или махнуть рукой, сказав, что он мне не нужен, так как я никогда не достигну его, или принизить идеал до тех ступеней, на которых хочется стоять моей слабости... Идеал совершенства, данный Христом, не есть мечта или предмет риторических проповедей, а есть самое необходимое, всем доступное руководство нравственной жизни людей... В каком бы ни находился человек положении, всегда достаточно идеала учения, данного Христом, для того, чтобы получить самое верное указание тех поступков, которые должно и не должно совершать. Но надо верить этому учению вполне, этому одному учению,—перестать верить во все другие... Христианское учение идеала есть то единое учение, которое может руководить человечеством. Нельзя, не должно заменять идеал Христа внешними правилами, а надо твердо держать этот идеал перед собой во всей чистоте его и, главное, верить в него» ²).

¹) «Послесловие к Крейцеровой сонате». «Всемир Вест.», февр. 1906 г., стр. 17.

²) Там же. стр. 17—20.

Итак, Евангелие возвещает жизненную истину. «Христос учил истине, и если истина отвлеченная есть истина, то она будет истиною и в действительности. Если жизнь в Боге есть единая жизнь истинная, блаженная сама в себе, то она истинна, блаженна здесь на земле при всех возможных случайностях жизни. Если бы жизнь здесь не подтверждала учения Христа о жизни, то это учение было бы не истинно»¹). И сам Христос «понимал свое учение, не как какой-то далекий идеал человечества, исполнение которого невозможно ... Он понимал свое учение, как дело, такое дело, которое спасет человечество. И Он не мечтал на кресте, а кричал и умер за свое учение, и также умирали и умрут еще много людей. Нельзя говорить про такое учение, что оно мечта» ¹). Конечно, христианский идеал бесконечного совершенства не может быть всецело достигнут человеком, как существом ограниченным. Но вся жизнь последнего должна определяться стремлением приближаться к этому идеалу, осуществлять его, и в этом только случае самый идеал будет жизненным. .Совершенство, указываемое христианам, бесконечно и никогда не может быть достигнуто, и Христос дает свое учение, имея в виду то, что полное совершенство никогда не будет достигнуто, но что стремление к полному бесконечному совершенству постоянно будет увеличивать благо людей, и что благо это поэтому может быть увеличиваемо до бесконечности... Истинная жизнь, по прежним учениям, состоит в исполнении правил закона; по учению Христа, она состоит в наибольшем приближении к указанному и сознаваемому каждым человеком в себе божескому совершенству... Только этот идеал полного бесконечного совершенства действует на людей и побуждает их к деятельности. Умеренное совершенство теряет свою силу воздействия на души людей. Учение Христа только тогда имеет силу, когда оно требует полного совершенства, т. е. слияния божеской сущности, находящейся в душе каждого человека, с волей Бога,—соединения сына с Отцом..

¹) «В чем моя вера», «Всемирн. Вест», февр. 1906 г., стр. 116.

²) Там же. стр. 29.

Жизнь человеческая есть составная из жизни животной и жизни Божеской И чем больше приближается эта составная жизнь к жизни Божеской, тем больше жизни Жизнь, по учению христианскому, есть движение к Божескому совершенству». «Учение Христа руководит людьми указанием им того бесконечного совершенства, к которому свойственно произвольно стремиться всякому человеку, на какой бы ступени несовершенства он ни находился» ¹) И, по мысли гр. Толстого, в нагорной проповеди выражен Христом и вечный идеал, к которому свойственно стремиться людям, и та степень его достижения, которая уже может быть в наше время достигнута людьми» ²) И заповеди нагорной проповеди ³), по гр. Толстому, суть только как бы .заметки на бесконечном пути совершенства, к которому идет человечество», и заповеди эти не какой-либо недостижимый идеал, но обязательная норма жизни, которая указывает «степень, ниже которой вполне возможно не спускаться в достижении идеала» ⁴) Много спорили с Л. Н. Толстым относительно правильности понимания им частного смысла этих заповедей, но общий смысл их бесспорен, конечно, одинаково и для православного богослова и для гр. Толстого. Все согласны с тем, что в человеческом обществе, живущем по закону Христову, не должно быть гнева, развода, клятвы, насилия, вражды национальностей... Сущность и жизненный интерес спора сосредоточивался не на том, можно ли оставить в Евангелии Матфея (V, 22) слово «напрасно» или как понимать слова стиха 32: «кроме вины любодеяния»,—но на том: эти заповеди могут ли и должны ли стать действительным руководством в жизни современного христианского общества, или же должны считаться нормами недости-

¹) «Царство Божие внутри нас», стр. 139—143.

²) «Мысли о новом жизнепонимании», стр. 190, изд. 1907 г.

3) Заповедей этих пять по счету Л. Н. Толстого. Первая заповедь—не оскорблять людей словом. Вторая—чистота брачной жизни. Третья—не клясться. Четвертая—не платить злом за зло, терпеть обиды, отдавать рубаху. Пятая—не делать зла врагам, говорить о них доброе, не делать различия между ними и своими согражданами. Там же, стр. 190—191.

⁴) Там же, стр. 190.

жимо-идеальными, осуществление которых возможно лишь в каком-то новом совершенном обществе, в каком-то неизвестном будущем. И гр. Л. Н. Толстой с истинным духовным мужеством взял на себя задачу доказать, что эти заповеди—не утопические мечтания, но истинно жизненные правила поведения; что и теперь, когда в жизни царят тьма и злоба, эти заповеди в своем осуществлении должны явиться источником света в жизни и путем к ее совершенствованию. Именно в этом, пункте учение Льва Николаевича поднимается на высоту истинно христианского воодушевления, и защита высшей разумности и спасительности учения Христова останется навсегда памятником того, насколько человеческая совесть способна постигать духовную силу добра. Для Льва Николаевича центр тяжести в отрицательных, по его терминологии, заповедях нагорной проповеди п заключается в учении Господа о непротивлении злу или злому. Поэтому и свою мысль о том, что заповеди Христовы исполнимы здесь и теперь, гр. Толстой утверждает главным образом на доказательстве того, что исполнение заповеди о непротивлении возможно для современного человека, и направлена эта заповедь не к тому, чтобы увеличить его страдания, но напротив, к повышению его блага и истинной радости. Подобный же смысл имеют и другие заповеди Христа Спасителя: они отвечают вполне внутреннему стремлению нашего сердца и должны явиться не обременением нашей жизни, но спасти ее от гибели. «Христос не призывает к худшему от лучшего, а напротив—к лучшему от худшего. Он жалеет людей... Он говорит, что ученики Его будут гонимы за Его учение и должны терпеть и переносить гонения мира с твердостью. Но Он не говорит, что, следуя Его учению, они будут терпеть больше, чем следуя учению мира; напротив, Он говорит, что те, которые будут следовать учению мира, те будут несчастны, а те, которые будут следовать Его учению, те будут блаженны... Разбирая отвлеченно вопрос о том, чье положение будет лучше: учеников Христа или учеников мира, нельзя не видеть, что положение учеников Христа должно быть лучше уже потому, что ученики Христа, делая всем добро.

не будут возбуждать ненависти в людях. Ученики Христа, не делая никому зла, могут быть гонимы только злыми людьми; ученики же мира должны быть гонимы всеми, так как закон жизни учеников мира есть закон борьбы, т. е. гонение друг друга» ¹). .Исполнение учения Христа трудно. Христос говорит: кто хочет следовать мне, тот оставь дом, поля, братьев и иди за Мной, Богом, и тот получит в мире атом во сто раз больше домов, полей, братьев и, сверх того, жизнь вечную. И никто не идет. А в учении мира сказано: брось дом, поля, братьев, уйди из деревни в гнилой город... живи безобразной жизнью, кончающейся всегда мучительной смертью, и ты ничего не получишь в мире этом и не получишь никакой вечной жизни. И все пошли... и никто не находит, что это трудно... Можно бы поверить, что исполнение учения Христа трудно и страшно, и мучительно, если бы исполнение учения мира было очень легко и безопасно, и приятно. Но ведь учение мира много труднее, опаснее и мучительнее исполнения учения Христа Были когда-то, говорят, мученики Христа, но это было исключение; их насчитывают у нас 380 тысяч— вольных и невольных за 1800 лет; но сочтите мучеников мира—и на одного мученика Христа придется 1000 мучеников учения мира, страдания которых в 10О раз ужаснее Одних убитых на войнах нынешнего столетия (XIX) насчитывают тридцать миллионов человек. Ведь это все мученики учения мира... Не мучеником надо быть во имя Христа, не этому учит Христос. Он учит тому, чтобы перестать мучить себя во имя учения мира' *). «Христос призывает людей к ключу воды, которая тут подле них... Стоит только поверить Христу, что Он принес благо на землю, поверить, что Он даст нам, жаждущим, ключ воды живой, и придти к нему, чтобы увидеть... как безумны наши страдания, когда спасение наше так близко... Поколения за поколениями мы трудимся над обеспечением своей жизни посредством насилия и упрочения своей собственности.

¹) «В чем моя вера», стр. 116—117. ²) Там же, стр. 124—125.

Счастье нашей жизни представляется нам в наибольшей власти и наибольшей собственности. Мы так привыкли к этому, что учение Христа о том, что счастье человека не может зависеть от власти и имения, что богатый не может быть счастлив, представляется нам требованием жертвы во имя будущих благ. Христос же и не думает призывать нас к жертве, Он, напротив, учит нас не делать того, что хуже, а делать то, что лучше для нас здесь, в этой жизни... Он говорит, что человек, живущий по Его учению, должен быть готов умереть во всякую минуту от насилия другого, от холода и голода, и не может рассчитывать ни на один час своей жизни. И нам кажется это страшным требованием каких-то жертв; а это только утверждение тех условий, в которых неизбежно живет всякий человек. Ученик Христа должен быт готов во всякую минуту на страдания и смерть. Но ученик мира разве не в том же положении? Мы так привыкли к нашему обману, что все, что мы делаем для мнимого обеспечения нашей жизни: наши войска, крепости, наши запасы, наши одежды, наши лечения, все наше имущество, наши деньги, кажется нам чем-то действительным, серьезно обеспечивающим нашу жизнь. Мы так привыкли к этому обману мнимого обеспечения своей жизни и своей собственности, что и не замечаем всего, что мы теряем из-за него; а теряем мы все—всю жизнь. Вся жизнь поглощается заботой об этом обеспечении жизни, приготовлением к ней, так что жизни совсем не остается. Ведь стоит на минуту отрешиться от своей привычки и взглянуть на нашу жизнь со стороны, чтобы увидеть, что все, что мы делаем для мнимого обеспечения нашей жизни, мы делаем не для того, чтобы обеспечить нашу жизнь, а только для того, чтобы, занимаясь этим, забывать о том, что жизнь никогда не обеспечена и не может быть обеспечена... Учение Христа о том, что жизнь нельзя обеспечить и надо всегда, всякую минуту, быть готовым умереть, несомненно лучше, чем учение мира о том, что надо обеспечить свою жизнь; лучше тем, что неизбежность смерти и необеспеченность жизни остается та же при учении мира и при учении Христа, но сама жизнь,

по учению Христа, не поглощается уже вся без остатка праздным занятием мнимого обеспечения своей жизни, а становится свободной и может быть отдана единой, свойственной ей цели—благу себе и людям» ¹).

Мы привели лишь небольшие отрывки из тех сочинений гр. Л. Н. Толстого, где он защищает жизненное значение учения Христова. И во множестве других мест он предусматривает возражения против исполнимости заповедей Христовых и нередко с несокрушимой силой обнаруживает в этих возражениях неверие в силу добра. Вот некоторые примеры такой защиты жизненности заповедей Христовых.

«Всякое учение истины—мечта для заблудших. Мы до того дошли, что есть много людей, которые говорят, что учение это (Христово) мечтательно, потому что оно несвойственно природе человека. Несвойственно, говорят, природе человека подставить другую щеку, когда его ударят по одной, несвойственно отдать свое чужому, несвойственно работать не на себя, а на другого. Человеку свойственно, говорят, отстаивать себя, свою безопасность, безопасность своей семьи, собственность, другими словами—человеку свойственно бороться за свое существование... Но стоит на минуту отрешиться от той мысли, что устройство, которое существует и сделано людями, есть наилучшее священное устройство жизни, чтобы возражение о том, что учение Христа несвойственно природе человека, тотчас же обратилось против возражателей. Кто будет спорить о том, что не то что мучить и убивать человека, но мучить собаку, убить курицу и теленка противно природе человека. А между тем все устройство нашей жизни таково, что всякое личное благо человека приобретается страданиями других людей, которые противны природе человека... Не будем только утверждать, что привычное зло, которым мы пользуемся, есть неизменная божественная истина, и тогда ясно, что естественно и свойственно человеку: насилие или закон Христа... Стоит только понять раз, что всякая радость моя, всякая минута

¹) «В чем счастье», т. 13, стр. 19—20, изд. 1890 г.

спокойствия при нашем устройстве жизни, покупается лишениями и страданиями тысяч, удерживаемых насилием, стоит раз понять это, чтобы понять, что свойственно всей природе человека, т. е. не одной животной, но и разумной и животной природе человека; стоит только понять закон Христа во всем его значении, со всеми его последствиями; для того, чтобы понять, что не учение Христа несвойственно человеческой природе, но все оно только в том и состоит, чтобы откинуть несвойственное человеческой природе мечтательное учение людей о противлении злу, делающее их жизнь несчастною¹). «И кто ударит тебя в правую щеку... подставь левую»... Эти слова представлялись мне требованием страданий, лишений, несвойственных человеческой природе. Слова эти умиляли меня, мне чувствовалось, что было бы прекрасно исполнить их. Но мне чувствовалось тоже и то, что я никогда не буду в силах исполнить их только для того, чтобы страдать... Теперь мне стало ясно, что Христос ничего не преувеличивает и не требует никаких страданий для страданий... Он говорит: «не противьтесь злому и, делая так, вперед знайте, что могут найтись люди, которые, ударив вас по одной щеке и не встретив отпора, ударять и по другой; отняв рубаху, отнимут и кафтан; воспользовавшись вашей работой, заставят еще работать, будут брать без отдачи. И вот, если это так будет, то вы все-таки не противьтесь злому. Тем, которые будут вас бить и обижать, все-таки делайте добро».. И когда я понял эти слова так, как они сказаны..., я понял, что Христос нисколько не велит подставлять щеку и отдавать кафтан для того, чтобы страдать, а велит не противиться злому и говорит, что при этом придется может быть и страдать. Точно так же, как отец, отправляя своего сына в далекое путешествие, не приказывает своему сыну недосыпать ночей, недоедать, мокнуть и зябнуть, если он скажет: «ты иди дорогой, и если придется тебе и мокнуть и зябнуть, ты все-таки иди»... Я верю, что жизнь моя по учению мира была мучительна, и что только жизнь по уче-

¹) «В чем моя вера», стр. 30—31.

нию Христа даст мне в этом мире то благо, которое предназначил мне отец жизни. Я верю, что учение это дает благо всему человечеству, спасает меня от неизбежной погибели и дает мне здесь наибольшее благо ’).—«Ученик Христа будет беден,—предусматривает Л. Н. Толстой возражения против исполнимости заповедей Христовых Да, он будет пользоваться всегда всеми теми благами, которые ему дал Бог... Беден—это значит: он будет не в городе, а в деревне, не будет сидеть дома, а будет работать в лесу, в поле, будет видеть свет солнца, землю, небо, животных; не будет придумывать, что ему сесть, чтобы возбудить аппетит.., будет иметь детей, будет жить с ними, будет в свободном общении со всеми людьми... Болеть, страдать, умирать он будет так же, как и все (судя по тому, как болеют и умирают бедные—лучше, чем богатые), но жить он будет несомненно счастливее... «Но никто не будет кормить тебя, и ты умрешь с голоду», говорят на это. На возражение о том, что человек, живя по учению Христа, умрет с голоду, Христос ответил одним коротким изречением: трудящийся достоин пропитания... Для того, чтобы понять это слово в его настоящем значении, надо прежде всего отрешиться от привычного нам представления о том, что блаженство человека есть праздность. Надо восстановить то свойственное всем неиспорченным людям представление, что необходимое условие счастья человека есть не праздность, а труд... Работа производит пищу, пища производит работу—это вечный круг· одно следствие и причина другого... При теперешнем устройстве мира люди, не исполняющие законов Христа, но трудящиеся для ближнего, не имея собственности, не умирают от голода. Как же возражать против учения Христа, что исполняющие Его учение, т. е. трудящиеся для ближнего, умрут с голода?.. Среди язычников христианин будет также обеспечен, как и среди христиан. Он работает на других, следовательно он нужен им, и потому его будут кормить. Собаку, которая нужна, и ту кор-

¹) Стр. 8—9. 157.

мят и берегут, как же не кормить и не беречь человека, который всем нужен? Но бедный человек, человек с семейством, с детьми не нужен, не может работать,—и его перестанут кормить, скажут те, которым непременно хочется доказать справедливость зверской жизни. Они скажут это, они и говорят это, и сами не видят того, что они сами, говорящие это... поступают совсем иначе. Эти самые люди, те, которые не признают приложимости учения Христа—исполняют его. Они не перестают кормить овцу, быка, собаку, которая заболеет. Они даже старую лошадь не убивают, а дают ей по силам работу; они кормят семейство ягнят, поросят, щенят, ожидая от них пользы; так как же они не найдут посильной работы старому и малому, и как же не станут выращивать людей, которые будут на них еще работать?» ¹).

Как было отмечено, главное внимание в учении Господа гр. Толстой уделяет заповеди о непротивлении злу или злому (Мф. V, 39). Понимание Л. Н. Толстым этой заповеди вызвало наиболее горячие нападки на его учение со стороны как верующих, так и не верующих. Естественно, что и развивается этот пункт в сочинениях Льва Николаевича преимущественно в форме полемической. Не буду следить за ходом этой полемики’). Отмечу лишь самое существенное по вопросу, именно о жизненном значении принципа непротивление злу насилием. Это самое существенное, на мой

¹) Стр. 129—133.

²) Особенно много места этой полемике гр. Толстой уделяет в своем сочинения «Царство Божие внутри вас». Здесь последовательно опровергаются следующие возражения против долга исполнят заповедь о непротивлении злу: во 1-х, что будто бы Христос Спаситель разрешал насилие; во 2-х, что без насилия погибнуть добрые; в 3-х, что насилие законно для защиты другого; в 4-х, что заповедь о непротивлении не есть принцип жизни, во лишь ее частное правило, нарушать которое свойственно человеческой слабости (часть 1); в 5-х, что начало непротивления злу несовместные с государством: в 6-х, что необходимость насилия обусловливается существованием диких народов, которые могут разрушит нашу цивилизацию (часть 2). Подробно разбираются гр. Толстым возражения против интересующего нас пункта его учения и в других его сочинениях.

взгляд, состоит в разрешении вопроса об одиночестве христианина, готового в своей жизни исполнять учение Христово, в той видимой гибели, которая неизбежно грозит ему, как гражданину другого, враждебного миру царства «Положим, говорит Л. Н. Толстой, что учение Христово дает блаженство миру; положим, что оно разумно, и человек на основании разума не имеет права отрекаться от него, но что делать одному среди мира людей, не исполняющих закон Христа? Если бы все люди вдруг согласились исполнять учение Христа, тогда бы исполнение его было возможно. Но нельзя одному человеку идти против всего мира. «Если я один среди мира людей, не исполняющих учение Христа, говорят обыкновенно, стану исполнять его, буду отдавать то, что имею, буду подставлять щеку, не защищаясь, буду даже не соглашаться на то, чтобы идти присягать и воевать, меня оберут, и если я не умру с голода, меня изобьют до смерти, и если не изобьют, то посадят в тюрьму или расстреляют, и я напрасно погублю все счастье своей жизни и всю свою жизнь». Возражение это основано на том же недоразумении, на котором основывается и возражение о неисполнимости учения Христа... Христос предлагает свое учение о жизни как спасение от той губительной жизни, которою живут люди, не следуя Его учению, и вдруг я говорю, что я бы рад последовать Его учению, да мне жалко погубить свою жизнь. Христос учит спасению от гибельной жизни, а я жалею эту погибельную жизнь.. Итак, что же я должен делать, если один понял учение Христа и поверил в него, один среди не понимающих и не исполняющих его; что мне делать? Жить, как все, или жить по учению Христа? Я понял учение Христа в Его заповедях и вижу, что исполнение их дает блаженство и мне, и всем людям мира. Я понял, что исполнение этих заповедей есть воля того начала всего, от которого произошла и моя жизнь. Я понял, кроме того, что что бы я ни делал, я неизбежно погибну бессмысленною жизнью и смертью со всем окружающим меня, если я не буду исполнять этой воли Отца, и что только в исполнении ее—единственная возможность спасения. Делая как все, я

наверно противодействую благу всех людей, наверно делаю противное воле Отца жизни, наверно лишаю себя единственной возможности улучшить свое отчаянное положение. Делая то, чему Христос учит меня..., я содействую благу всех людей..., делаю то, что хочет от меня тот, кто произвел меня, и делаю то, что одно может спасти меня. Горит цирк в Бердичеве, все жмутся и душат друг друга, напирая на дверь, которая отворяется внутрь. Является спаситель и говорит: «отступите от двери, вернитесь назад; чем больше вы напираете, тем меньше надежды спасения. Вернитесь, и вы найдете выход и спасетесь». Многие ли, один ли я услыхал это и поверил, все равно; но услыхавши и поверивши, что же я могу сделать, как не то, чтобы пойти назад и звать всех на голос спасителя? Задушат, задавят, убьют меня может быть; но спасение для меня все-таки лишь в том, чтобы идти туда, где единственный выход... Цирк горит час, и надо спешить, и люди могут не успеть спастись. Но мир горит уже 1800 лет, горит с тех пор, как Христос сказал: Я огонь низвел на землю; и как томлюсь, пока он разгорится,—и будет гореть, пока не спасутся люди... И поняв это, я понял и поверил, что Иисус не только Мессия, Христос, но что Он точно и Спаситель мира. Я знаю, что выхода другого нет ни для меня, ни для всех тех, которые со мною вместе мучаются в этой жизни. Я знаю, что всем, п мне с ними вместе нет другого спасения, как исполнять те заповеди Христа, которые дают высшее, доступное моему пониманию благо всего человечества. Больше ли у меня будет неприятностей, раньше ли я умру, исполняя учение Христа, мне не страшно... Я умру так же, как и все, так же, как и не исполняющие учения; но моя жизнь и смерть будет иметь смысл и для меня и для всех. Моя жизнь и смерть будут служить спасению и жизни всех,— а этому-то и учил Христос. Исполняй все люди учение Христа, и было бы царство Бога на земле; исполняй я один— я сделаю самое лучшее для всех и для себя. Без исполнения учения Христа нет спасения·*). «Есть религиозные уче-

¹) «В чем моя вера», стр. 85—103.

ния, которые обещают людям, следующим им, полное и совершенное благо в жизни не только в будущей, но и в этой. Есть даже такое понимание и христианского учения. Люди, понимающие так христианское учение, говорят, что стоит только человеку следовать учению Христа: отрекаться от себя, любить людей, и жизнь его будет непрестанной радостью. Есть другие религиозные учения, которые в жизни человеческой видят нескончаемые, необходимые страдания, которые человек должен переносить, ожидая наград в будущей жизни. Есть такое понимание и христианского учения; одни видят в жизни постоянную радость, другие—постоянное страдание. Ни то, ни другое понимание неверно... Жизнь по христианскому учению в его истинном смысле не есть ни радость, ни страдание, а есть рождение и рост истинного духовного я человека, есть постоянное увеличение его сознания любви. И так как рост души человеческой—увеличение любви—непрестанно совершается, и непрестанно совершается в мире то дело Божие, которое совершается этим ростом, то человек, понимающий свою жизнь, как учит понимать ее христианское учение, как увеличение любви для установления Царства Божия, никогда не может быть несчастлив и неудовлетворен. На пути его жизни могут встречаться радости и страдания, но... человек, живущий христианской жизнью, не приписывает своим радостям большого значения, не смотрит на них, как на осуществление своих желаний, а только как на случайные, встречающиеся на пути жизни явления, как на то, что само собой прикладывается тому, кто ищет Царства Божия и правды его, и на страдания свои смотрит не как на то, чего не должно быть, а как на столь же необходимое в жизни явление, как трение при работе, зная, напротив, что как трение признак совершающейся работы, так и страдания признак совершающегося дела Божия» ¹).

Каждый, лично знакомый с сочинениями Л. Н. Толстого, знает, что составляет их главную силу и убедительность, —это особенная наглядность доказательств и поражающая

¹) «Христианское учение», ч. VIII, §§ 389 —393.

способность великого мыслителя видеть и указывать такие явления и переживания в нашей жизни, которые, при всей их близости и известности, остаются для нас незамеченными. Понятно поэтому, что в нашем кратком изложении взгляда Л Н. Толстого на жизненное значение заповедей Христовых нет той выразительности и силы, с какими это значение показывается им во множестве замечательных мест его сочинений. Но с другой стороны в нашем изложении показана только одна сторона того знамени, г каким шел в жизни великий усопший проповедник, та сторона, на которой начертан призыв: ищите Царства Божия и Его правды, призыв святой равно для всех, исповедующих учение Христово, пред которым преклоняется со весть каждого, и за проповедь которого, защиту и уяснение о Л. Н. Толстом сохранится благодарная память в человечестве. Эта именно сторона учения гр. Толстого действительно может послужить и тому великому делу, служение которому он ставил целью своей жизни—увеличению любви в человечестве. Но знамя гр. Толстого имело и обратную сторону, где были начертаны слова не любви, но злобы и непонимания, где был начертан роковой призыв: долой от Церкви с ее верою в живого триипостасного Бога, Христа воскресшего и душу человека лично бессмертную. Л. Н. Толстой умер отлученным от Церкви. Но не будь этого внешнего акта отлучения, все равно этот обратный девиз его жизни и деятельности ставил его вне Церкви, вне соборного познавания истины Христовой. Остается верить и желать, чтобы то святое семя истинной любви и преданности добру, которое посеяно Львом Николаевичем, росло и приносило плод свой и заглушило постепенно те семена неприязни и раздражения, которые могут только тормозить дело Божие на земле... Для нашей цели нет нужды в настоящем очерке следить за гр. Толстым в его движении по пути и со знаменем отрицания, и мы можем ограничиться сделанным нами кратким изложением его проповеди истинного добра и любви. Только один пункт в отрицательном учении гр. Толстого должен быть отмечен нами, когда речь идет о вере самого графа в жизненное значение

заповедей Христовых. Пункт этот—убеждение самого Льва Николаевича, что одним из важнейших тормозов на пути реализации учения Христова в жизни является догматическая вера Церкви в грехопадение прародителей ¹), искупление Господом Иисусом Христом вины человека и дарование миру благодати Св. Духа ²), а особенно вера в будущее воскресение и личную загробную жизнь³). Ошибочность этого суждения гр. Л. Н. Толстого ясна будет сама собой, когда мы будем излагать учение одного из учителей исторического христианства. Теперь мы и переносимся мыслию за 1500 лет назад и попытаемся показать, как смотрел на отношение Евангелия к жизни величайший церковный проповедник. И мы увидим, что на высоко поднятом его словом и страдальческой жизнью знамени с одной стороны был начертан тот же святой призыв, что и у Л. Н. Толстого· ищите Царства Божия и правды Его, а на другой—слова всецелой преданности учению Церкви. Само собою предполагается, что взгляд св. Иоанна Златоустого на отношение Евангелия к жизни и свидетельства его веры в жизненное значение заповедей Христовых мы изложим лишь отрывочно и по возможности параллельно изложенному уже взгляду на этот предмет Л. Н. Толстого.

Как для гр. Толстого был ясен разлад Евангельских заповедей и устоев наличной жизни христиан, и этот разлад заставлял его тяжко страдать, так подобное же можно сказать и относительно великого церковного учителя. Ему пришлось проповедывать в таких культурных центрах, как Антиохия и Константинополь. В последнем особенно святитель должен был столкнуться с укладом жизни своих пасомых, а в значительной мере и пастырей, который до противоположности расходился с заветом евангельской любви. Живое сознание этого разлада и боль от этого сознания постоянно вызывали св. Иоанна на горячую и воодушевленную проповедь, обличающую неправый путь че-

¹) Напр., «В чем моя вера», стр. 77. ²) Там же, стр. 73—76 к др.

³) Там же. стр. 32. 100 и мн. др.

ловечества, называющего себя христианским, и призывающую к жизни по заповедям Христа «Если бы,—говорит в одной беседе святитель, характеризируя отношение жизни современных ему христиан к евангельской ее норме,— кто со стороны пришел бы к нам, и хорошо узнал и заповеди Христовы и расстройство нашей жизни, то не знаю, каких бы еще мог он представить себе других врагов Христа хуже нас, потому что мы идем такою дорогой, как будто решились идти против заповедей Его ¹). «Я вижу, что многочисленные чада церкви повержены ныне долу, подобно мертвому телу. И как в теле недавно умершем, хотя можно видеть и глаза и руки, и ноги, и шею, и голову, однако ни один член не исполняет своего дела, так и здесь присутствующие. Здесь все—верные, но вера их бездейственна. Мы погасили ревность, и тело Христово сделали мертвым. Страшно говорить это; но гораздо страшнее видеть на самом деле. По имени мы братья, а по делам враги; все называемся членами одного тела, а чужды друг другу, как звери» ²). И св. Иоанн убежден, что такое несогласие жизни и веры христиан унижает самые догматы Церкви и тормозит дело Божие на земле. По мысли святителя, те самые догматы, которые по мнению гр. Толстого могли усыплять совесть христиан, эти самые догматы и требуют от верующих следования заповедям Христа. «Великое дело—жизнь, возлюбленные... То и ослабляет важность нашей жизни, то и низвращает все, что никто нисколько не думает о жизни; это унижает веру. Мы говорим, что Христос есть Бог, предлагаем множество и других догматов, между прочим говорим и то, что Он заповедал всем жить праведно; во на самом деде, это у немногих» ³). «Когда язычник увидит, что ты любомудрствуешь о царстве и тем не менее прилеплен к настоящему, боишься геенны и трепещешь здешних бедствий.., он станет укорять тебя и скажет: если желаешь царства, по-

¹) Слово I, «О сокрушении», т. 1, стр. 130—131. ²) Беседа ХХVII на 2 Коринф., т. 10, стр. 704.

³) Беседа XLVII на Деяния Апост., т. 9. стр. 412.

чему не презираешь настоящего; если ожидаешь Страшного Суда, то почему не презираешь здешних бедствий; если надеешься на бессмертие, почему страшишься смерти? Когда он увидит, что ты, ожидая неба, боишься потери денег, бываешь весьма рад каждой малой монете и за монету отдаешь душу, тогда и подумай: ведь это, это именно и соблазняет язычника» ¹). Ведь когда язычник увидит, что тот, кому заповедано любить и врагов... обращается с одноплеменниками, как с дикими зверями, он назовет наши слова пустыми бреднями. Когда увидит, что христианин трепещет смерти, как примет слова о бессмертии?²)... Будем верить Божественному Писанию и, следуя тому, что в нем сказано, будем стараться хранить в душах своих здравые догматы, а вместе с тем и вести правильную жизнь, чтобы и жизнь свидетельствовала о догматах, и догматы сообщали жизни твердость» ³)… Будем жить так, чтобы не хулилось имя Божие.. Если бы мы соблюдали заповеди Христовы, если бы мы благодушно переносили обиды и насилия, если бы мы, будучи укоряемы, благословляли, если бы, терпя оскорбления, воздавали добром, то никто не был бы столь диким, чтобы не обратиться к истинной вере... Если бы мы были такими, то сколько вселенных мы обратили бы?... Теперь они (язычники) видят жизнь порочную, души земные, видят, что мы столько же пристрастны к деньгам, как и они, и даже еще больше, перед смертью так же, как и они, трепещем, боимся бедности.., одинаково любим власть и силу.. Итак, ради чего они станут веровать? Ради знамений? Но их уже больше нет. Ради жизни праведной? Но она уже погибла. Ради любви? Но ее и следа нигде не видно... Воспрянем, станем бодрствовать, покажем на земле житие небесное... и на земле станем совершать подвиги»⁴).

¹) Беседа XXVI на Послан. к Римл., т. 9, стр. 811-812. ²) Беседа LXXII на Еванг. Иоанна, т. 8, стр. 485.

³) Беседа ХIII на кн. Бытия, т. 4, стр. 107. ⁴) Беседа X на 1 Тимоф., т. 11, стр. 687—888.

В таких чертах св. Иоанн изображает разлад жизни современных ему христиан и евангельских заповедей, исповедуемых устами. Как видим, перед великим проповедником стояла такая же проблема, как и перед гр. Л. Н. Толстым и каждым современным богословом: закон Христов или закон человеческий, закон борьбы за свое существование или закон служения другим, любовь или эгоизм. Не только своим словом, но всею своею жизнью и смертью св. Иоанн доказал, что для него жизнь—Христос, и в своих беседах этот святитель с одушевлением и убежденностью показывал слушателям, что только путь Христов есть путь, достойный человека, путь труда, но и радости; подвига, но и награды; самотречения, но и спасения жизни. Для верующей души проповедника духовный невидимый мир был такою же живой рельностью, как и мир видимый, и естественно, что в своих беседах он обращался к слушателям, как к христианам, верующим в будущую жизнь и личное воскресение. Но св. Иоанн, этот великий сердцеведец, не ограничивался речью о небесном, но раскрывал нередко перед своими пасомыми и мысль о великом значении заповедей Христа для нашей здешней жизни, при чем в этом случае суждения св. Иоанна во многом предупредили взгляды Льва Николаевича Толстого. Как последний, так и св. Иоанн согласно убеждены, что осуществление заповедей Христовых еще здесь и теперь должно явиться залогом истинной свободы и радости человека. По мысли св. Иоанна, мы имеем возможность получить и настоящие блага и достигнуть будущих, если бы как должно повиновались заповедям Христа... Христос все узаконил надлежащим образом и показал, что служит к нашей славе, и что—к нашему позору. И, конечно, Он предписал не с тем, чтобы сделать учеников Своих смешными, но заповедал все это потому, что не злословить, когда слышишь злословие, и не делать зла, когда терпишь его,—это возвеличивает нас пред всеми... Гораздо лучше на злоречие отвечать добром, хвалить оскорбляющих и благодетельствовать злоумышляющим на нас. Потому Христос и

дал такую заповедь. Он щадит ¹) учеников Своих и ясно знает, что делает человека малым и великим. А если он щадит и знает, то зачем ты упорствуешь и хочешь идти иным путем? Ведь побеждать посредством зла есть один из диавольских законов.. Потому-то я и скорблю, что мы не исполняем на деле сказанного, хотя и должны приобрести от этого величайшие выгоды» ²). «Бог все делает, чтобы склонить нас любить Его. Но мы непреклонны и жестокосерды. Сделаемся же, наконец, кроткими и возлюбим Бога, как любить должно, чтобы мы могли с полным удовольствием наслаждаться добродетелью. В этом, именно в этом заключается небесное царствие, в этом—наслаждение благами, удовольствие, веселие, радость, блаженство, а вернее—что бы я ни сказал об этом, ничто не в состоянии будет изобразить его, но один только опыт может с ним познакомить.. Итак, станем повиноваться и наслаждаться любовью Его. И тогда еще здесь мы узрим царствие, поживем ангельскою жизнью и, пребывая на земле, будем иметь у себя нисколько не меньше, чем обитающие на небе, а после переселения отсюда светлее всех предстанем престолу Христову» ³).

Мы уже видели, что Л. Н. Толстой, настаивая на исполнимости заповедей Христовых, отмечает с особою силою естественность их исполнения человеком, совершенное соответствие этих заповедей нашей природе. На этой же почве нередко утверждается и св. Иоанн Златоуст. «Тогда как то, говорит святитель, что Он (Христос) повелевает делать, для желающих легко и удобоисполнимо, а что запрещает, тяжело и трудно, мы, пренебрегая Его повеления, делаем то, что воспрещено»¹). «Что тягостного нам заповедано? Горы ли рассекать. Или летать по воздуху? Или переплыть Тирентское море? Совсем нет. Нам за-

¹) По терминологии гр. Толстого «жалеет».

²) Бес. ХХII yа Посл. г Римл., т. 9, стр. 772—773. ²) Бес. ХХΙΙΙ, стр. 783.

⁴) Слово «Об учении и наставлении», т. 12, стр. 522.

поведан столь легкий образ жизни, что не нужно никаких к тому орудий,—нужна только душа и расположение... Что трудного в заповедях Христовых? Ни к кому не питай ненависти, никого не злословь: противное гораздо тяжелее» ¹). «Любить ближнего, как самого себя. Что может быть легче этого? Ненавидеть тяжело и сопряжено с беспокойством: а любить легко, удобно. Подлинно, если бы Господь сказал: вы люди любите зверей,—такая заповедь была бы трудна; но когда он заповедал людям любить людей же, к чему и однородность, и единство происхождения, естественное влечение служат великим побуждением, то какая может быть здесь трудность’ Это бывает и у львов, и у волков, и их родство природы располагает к взаимной приязни» ’). И св. Иоанн часто сравнивает в своих беседах два закона, закон нашего эгоизма и страстей и закон Христов, и наглядно показывает, как легок и радостен для нас второй, и как неестествен, бессмыслен и деспотичен первый. Вот, например, в каких словах св. Иоанн изображает противоположность благого закона Христова и закона нашей страсти к сребролюбию. «Ни один господин, как бы жесток он ни был, не дает таких строгих и жестоких повелений, как страсти. Посрами твою душу, говорят они, без нужды и причины, оскорбляй Бога; не знай природы; будет ли это отец или мать, отложи всякий стыд, восстань против них. Таковы повеления сребролюбия. Приноси мне в жертву, говорит оно, не тельцов, а людей... приноси в жертву не сделавших никакой неправды; убей и того, кто окажет тебе благодеяние. И опять: будь враждебен ко всем, будь общим врагом всех—и самой природы и Бога... Если увидишь, что бедный умирает с голоду, не давай ему ничего, но если возможно, сними с него даже самую кожу... Разве не такие законы предписывает сребролюбие? Будь дерзким и постыдным... преступным и бесчестным, неблагодарным и бесчувственным, безжалостным... больше

¹) Бес. ХС на ев. Матф., т. 7, стр. 885. ²) Бес. на псалмы, т. 5, стр. 38.

зверем, нежели человеком. Разве не это вещает оно? И мы слушаемся его. Но Бог дает противоположные заповеди. Будь дружен со всеми, будь кроток, всеми любим, никого напрасно не оскорбляй, чти отца, чти мать, помогай нуждающимся, не будь дерзким, ни наглым. И нет никого, кто бы слушался этого... До каких пор будем блуждать по стремнинам? До каких пор будем ходить по терниям? До каких пор будем прободать себя гвоздями и благодарить за это? Мы подчиняемся жестоким мучителям и отвращаемся от милосердного Владыки, который ничего не говорит оскорбительного, ни грубого, ни жестокого, ни неразумного, но заповедует все нужное, прибыльное и доставляющее нам великую пользу» ¹).

На этой мысли об естественности для человека Христовых заповедей, как мы видели, утверждается св. Иоанном и та мысль, вполне разделяемая также гр. Толстым ²), что заповеди Христовы тяжки не суть», и бремя этих заповедей—бремя легкое. И эту последнюю мысль св. Иоанн раскрывает не раз в своих беседах, доказывая, что заповеди Христовы, исполнение которых кажется нам трудным и даже невозможным, в действительности имеют целью не возложить на нас новое бремя, но облегчить нашу жизнь. Приидите ко Мне ecu труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы‘, приводит св. Иоанн слова Христа Спасителя и говорит по поводу этих слов: «не тот или другой приходи, но приидите все, находящиеся в заботах, скорбях и грехах: приидите не для того, чтобы я подвергнул вас истязанию, но потому, что Мне нужно ваше спасение. Я говорит, упокою вы... возьмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем; и обрящете покой душам вашим. Иго бо мое благо и бремя Мое легко есть. Не бойтесь, говорит Он, услышав об иге. оно благо. Не страшитесь, услышав о бремени: оно легко... Если ты боишься и содрагаешься, слыша об

¹) Бес. ХVIII на 1 Тимоф., т. 11, стр. 753—755. ²) «В чем моя вера». стр. 11.

иге и бремени, то этот страх не от свойства самой вещи, но от твоей лености. Если ты будешь иметь желание и решительность, то все будет для тебя удобно и легко.. Если добродетель представляется тебе тяжкою, то знай, что порок еще тягостнее. Это-то самое давая разуметь, Господь не прямо сказал: возмите иго Мое, но наперед, приидите труждающиися и обремененнии, показывая тем, что и грех тяжел, и бремя его не легко и неудобоносимо... То же доказывает опыт. Ничто так не обременяет душу, ничто так не ослепляет мысль и не преклоняет долу как сознание греха, напротив, ничто так не воскрыляет и не возносит горе душу, как приобретение правды и добродетели. Смотри, может ли что быть труднее того, как не иметь ничего? Или подставлять щеку? Не бить бьющего и умереть насильственною смертью''* Но если мы исполнены любомудрием, то все это и легко, и удобно, и радостно. Чтобы рассеять ваше недоумение, рассмотрим... каждую из указанных трудностей. Возьмем первую. Не иметь ничего для многих кажется тяжким. Но скажи мне, что более трудно и тягостно: об одном ли чреве заботиться, или обременяться бесчисленными заботами? Одной ли одеждой одеваться и не искать ничего более, или, обладая великим богатством, и день и ночь беспокоиться, бояться, трепетать... тщетно мучиться... Равным образом и подставить щеку, если ты рассудителен, легче, нежели ударить другого, потому что здесь начинается брань, а там оканчивается. Ударом ты в другом воспаляешь огонь, а терпением и свой пламень потушаешь... Даже и смерть бывает лучше жизни... Если ты не веришь словам моим, послушай тех, которые видели лица мучеников во время их подвигов, как они, будучи бичуемы и строгаемы, радовались и веселились; радовались, даже лежа иа сковородах, и веселились более, чем возлежащие на ложах, убранных цветами»¹).

Во многих своих беседах св. Иоанн Златоуст показывает, что, если исполнение заповедей Христовых не может в этой жизни освободить христиан от скорбей и

¹) Бес. ХХХVIII на ев. Матф, т. 7, стр. 417—420.

страданий, и даже последние неразрывно связываются с жизнью по вере¹)· то все и наиболее тяжкие страдания— общий удел всех людей, но н в этом случае ученик Христов переносит свои страдания несравненно легче, чем ученик мира. В этом пункте замечается прямое совпадение мысли св. Иоанна и гр. Толстого. «Многие из нерадивых, говорит святитель, думали иметь некоторое извинение, указывая на чрезмерную тяжесть заповедей, на великий труд, на бесконечное время и невыносимое бремя, но... ничего подобного мы не можем представить в оправдание... Поистине и время кратко, и труд мал. На земле подвизаешься, а на небе венец; от людей принимаешь мучения, а от Бога получаешь честь; два дня бежишь, а на бесконечные века награда. А сверх этого должно еще представлять и то, что, хотя бы мы и не решились потерпеть для Христа некоторые скорби, все же совершенно необходимо будем терпеть их, только иным образом. Если ты и не умрешь за Христа, то не будешь же бессмертен, если и не отвергнешь для Христа богатство, то не возьмешь его с собой по смерти. Он требует от тебя того, что и без требования отдашь... Он желает, чтобы ты добровольно сделал то, что должен будешь сделать и по необходимости; требует только одного того, что приходит и случается и по естественной необходимости» ²). «Мы. если и не положим за Него (Христа) душ своих, то по закону природы непременно должны будем положить, спустя немного времени поневоле расстанемся с жизнью. Так и с деньгами... Так и со смирением: если мы не будем смиренными для Него, то смиряет нас скорбь, несчастья, притеснения... Возлюбим Его по мере сил своих, отдадим все из-за любви к Нему—и душу, и имущество, и славу, и все прочее с радостью, с готовностью, с усердием, не считая этого полезным для Него, но для нас самих. Таков, действительно, закон любви: любящие считают счастьем для себя, когда страдают за любимых» ³). И

¹) Напр., т. 11, стр. 814; т. 1, стр. 130, 232. 815 и др.

²) Бес. LXXVI на ев. Матф., т. 7, стр. 768 769.

³) Бес. 2 на посл. к Филимону, т 11, стр. 899.

если, таким образом, по взгляду святителя, смерть, скорби и лишения равно составляют удел всякого человека, то следующий Христу имеет несравнимое преимущество: благое иго Христовых заповедей помогает ему нести свое жизненное бремя легко, свободно и радостно. «Никто не свободен, кроме того, кто живет для Христа: он стоит выше всех бедствий, и если он сам не захочет сделать себе зла, то никто другой никогда не в состоянии ему будет сделать это. Он неприступен, не терзается от потери имения, потому что знает, что «ничтоже внесохом в мир сей, ниже изнести что можем», не уловляется честолюбием или славолюбием, так как знает, что чаще житие на небесех; порицающий его не причиняет ему скорби, и биющий не приводит в раздражение. Одно у христианина несчастие—оскорбить Бога, а прочее, как-то: потерю имущества, лишение отечества, самую крайнюю опасность, он и не считает за бедствие; даже то самое, чего все страшатся—переход отсюда туда—для него приятнее жизни» ¹). «Нельзя, поистине, нельзя выразить словом того удовольствия, какое случается испытывать страждущим за Христа. Они радуются более среди бедствий, нежели во время благоденствия. Если кто возлюбил Христа,—тот понимает, что я говорю» ¹). «Для человека с таким настроением ничего не значит и то, что кажется страшным в настоящей жизни: он не боится ни меча, ни крепости, ни зубов зверей, ни пыток, ни рук палачей, ни другой какой-либо неприятности житейской» ¹). И если в приведенных словах святителя о внутренней свободе христианина св. Иоанн преимущественно утверждается на чувстве любви, соединяющей верующего с его Спасителем, то и вообще святитель верит, что добродетель, как она выражается в исполнении заповедей Христовых, в себе самой заключает залог истинной свободы и радости. «Спаситель, показывая, как полезна добродетель и в здешней жизни и как вре-

¹) «Увещание к Феодору падшему», т. 1, стр. 41, сравн. «Беседа, когда Евтихий был схвачен», т. 3, стр. 410—411.

²) Бес. ХIII на Деян, апост., т. 9, стр. 129. ³) Бес. ХХVIII на кн. Бытия, т. 4, стр. 294.

день порок, говорит: всяк убо, иже слышит словеса Моя сия, и творит я, уподобится мужу мудру... В чем же состоит эта сила добродетели' В том, что с нею живут безопасно, не колеблются ни от каких несчастий, стоят выше всех гонителей. Что может сравниться с этим' Добродетельный... один стяжал такую безопасность, в пучине настоящей жизни наслаждаясь великою тишиною. Сниде дождь, пршдоша реки, говорить Спаситель, возвеяша ветры, и нападоша на храмину ту, и не падеся; основана бо бе на камени. Здесь дождем, реками и ветрами он иносказательно называет человеческие несчастья и злоключения, как-то· клеветы, наветы, скорби, смерть, погибель ближних, оскорбления от других и всякое другое зло, какое только бывает в настоящей жизни. Но душа праведного, говорить Он, ничем не побеждается. Причина этого в том, что она основана на камне. Камнем здесь Христос называет твердость Своего учения. И поистине: заповеди Его гораздо тверже камня: помощью их праведник становится выше всех волн человеческих., и ты всему посмеешься, если захочешь тщательно исполнять заповеди Христовы. Стоит тебе только оградиться любомудрыми этими наставлениями,—тогда ничто тебя не сможет опечалить. Какой вред тебе может причинить тот, кто захочет коварствовать против тебя? Отнимет у тебя имение? Но еще прежде его угрозы тебе повелено презирать богатство.. Ввергнет ли тебя в темницу? Но еще прежде темницы тебе заповедано так жить, чтобы уже распяться миру. Злословит ли тебя? Но Господь освободил тебя и тут от печали... и на столько сделал тебя непричастным досаде и огорчению, что даже повелел молиться за врагов. Гонит ли тебя ., убивает ли тебя и закалает? И чрез это опять приносит тебе величайшую пользу, поскольку готовит для тебя мученические награды, ускоряет твой путь в безмятежное пристанище... Сказавши, что путь добродетели тесен и прискорбен, Спаситель тотчас, чтобы ободрить своих слушателей к трудам, показывает на этом пути великую

безопасность и великое услаждение» ¹). Никому, никому нельзя жить без печали, равно как и без всякого удовольствия. Этого бы не вынесла и природа наша... Если же один больше радуется, а другой больше скорбит, то происходит это от самого человека. Если же хотим всегда радоваться, то много имеем к тому случаев. Если утвердимся в добродетели, то ничто уже нас не будет печалить... Много труда стоит утвердиться в добродетели, но зато она много радует совесть и столько производит внутреннего удовольствия, что никаким словом и выразить нельзя» ²).

До сих пор мы стояли на чисто принципиальной почве при изложении взглядов св. Иоанна на жизненное значение заповедей Христовых Мы видим, что горячая вера святителя в будущую жизнь^№), небесные награды, наследственную греховность человеческой природы не помешали этому великому учителю Церкви веровать и исповедывать, что Христос Спаситель учил людей для того, чтобы они исполняли Его учение, что это учение—не мечта⁴), но основа истинной жизни и радости, и что заповеди Христовы воистину имеют обетования жизни и будущей и настоящей. Теперь, в дополнение к сказанному, я позволю себе отметить и некоторые частности во взгляде св. Иоанна на то, что исполнение заповедей Христовых всегда является залогом истинного блага для следующего этим заповедям. Ограничусь, впрочем, указанием взгляда святителя по одному лишь вопросу о том, что христианская кротость и непротивление злу есть великая жизненная сила. Как мы видели, это центральный вопрос для гр. Л. Н. Толстого в понимании им христианского учения и защите его жизненного смысла. С другой стороны, и противники гр. Толстого с горячностью ухва-

¹) Бес. XXIV на ев. Матфея, т. 7. стр. 279-281.

²) Бес. LIII, т. 7, стр. 550-551.

³) Если гр. Толсто· думал, что люди живут плохо потому, что много думают о будущее жизни, то св. Иоанн полагал как раз обратное: он думал, что современные ему христиане не живут по заповедям Христовым именно от недостатка веры н думы о будущей жизни.

⁴) «Христианство не шутка, возлюбленные, и не праздное дело».. т. 3, стр. 166.

тились за критику учения графа по этому вопросу, при чем, нередко не столько критиковали гр. Толстого, сколько самый принцип непротивления злу силой. Этот принцип объявлялся и неразумным, и вредным, и даже преступным.. Тем интереснее услыхать по этому вопросу голос великого учителя Церкви вселенской. Исходная точка зрения св. Иоанна по интересующему нас вопросу та, что заповедь о непротивлении злу и о прощающей любви дана нам Господом, и потому не только для нас обязательна, но и направлена к нашему благу. «Проповедуй слово Божие посредством кротости. Оскорбил ли тебя кто? Молчи, благословляй, если можешь... Но, скажешь, чем более обидчик видит кротости, тем более нападает.., делается неукротимым. Это предлог твоего малодушия; напротив, тогда он делается неукротимым, когда ты мстишь. Если бы Бог знал, что вследствие немстительности оскорбители делаются неукротимыми, то не заповедал бы ее, а сказал бы: мсти за себя; но Он знает, что она приносит более пользы. Не полагай законов противных Богу; Ему повинуйся: ты не лучше Сотворившего нас. Он сказал: переноси оскорбления; а ты говоришь: я отмщу оскорбителю, чтобы он не сделался неукротимым. Так ты более Бога печешься о нем? Это— слова страсти, строптивости, гордости, противления заповедям Божиим... Когда Бог повелевает, мы не должны полагать законов, противных Ему... Сказал ли он худо о тебе? Ты похвали его. Поносил ли? Ты превозноси. Замышлял ли зло? Ты окажи благодеяние... Но, скажешь, неоднократно испытав мое терпение, он сделался хуже. Это касается не тебя, а его... Чем сильнее он оскорбляет, тем в большей кротости имеет нужду" ’). И св. Иоанн предвидит самые крайние последствия из соблюдения заповеди непротивления, какими можно было бы оправдать ее нарушение, и с убежденностью доказывает невозможность такого оправдания. «Спаситель присовокупляет: Аз же глаголю вам не противитися злому... Что же скажешь ты? ужели нам не должно противиться лукавому? Должно, но... как

¹) Бес. на Деян. апост., т. 9, стр. 275—186, сравн. бес. VI, стр. 68—59.

повелел сам Спаситель, то есть готовностью терпеть зло. Не огнем ведь погашают огонь, но водою... Спаситель требует высшего любомудрия, повелевая обиженному не только молчать, но н подставить обижающему и другую шеку... И Он не только предписывает, чтобы мы переносили великодушно одни заушения, но чтобы не смущались и всяким другим страданием... Вот почему Он... здесь упомянул об ударе по щеке, который считается особенно позорным. Давая эту заповедь. Спаситель имеет в виду пользу и наносящего удары, и терпящего их... Наоборот, мщение производить совершенно противные следствия. Оно обоим причиняет стыд, ожесточает их еще больше, воспламеняет гнев.. Хотящему судитися с тобою, и ризу твою взяти, отпусти ему и срачмцу. Спаситель хочет, чтобы мы показывали такое же незлобие не только когда нас бьют, но и когда хотят отнять имение, потому опять предлагает столь же высокое правило, предписывая не только отдать сопернику то, что он хочет взять, но и оказать большую щедрость. Что ж? Неужели, скажешь, мне ходить нагим? Не были бы мы наги, если бы в точности исполнили эти повеления; напротив, еще были бы гораздо лучше всех одеты. Во-первых, потому, что никто не нападает на человека, имеющего такое расположение духа, а, во-вторых, если бы и нашелся кто настолько жестокий и немилосердный.., то без сомнения еще более бы нашлось таких, которые человека, восшедшего на такую степень любомудрия, покрыли бы не только одеждами, но, если бы было возможно, и самою плотию своею. А если бы кому довелось и нагим ходить ради такого любомудрия, то и в этом не было бы стыда... Нимало не худо так обнажаться, но постыдно и смешно так одеваться, как мы одеваемся ныне, т. е. в драгоценные одежды... Итак, не будем почитать невозможными повеления Господни. Они и полезны, и весьма удобны к исполнению, если только мы будем бодрствовать. Они так спасительны, что не только нам, но и обижающим нас приносят величайшую пользу... Вот что значит та соль, каковою Спаситель желает быть ученикам своим... Вот что значит и тот свет: он светит и самому себе, и дру-

гим»... В таком духе толкует все заповеди нагорной беседы св. Иоанн Златоустый ¹). И неоднократно он обращается к заповеди Господа о непротивлении злому и показывает величие и силу христианской кротости, не имеющей границ в своем обнаружении. «Чтобы из современной жизни—говорит святитель—тебе видеть, что можно смягчить всякого человека, враждующего против нас, то спрошу я: что свирепее льва? Однако, его укрощают люди· сильнейший и лютейший из зверей делается смирнее всякой овцы... Итак, какое будем мы иметь оправдание, какое извинение, если, укрощая зверей, будем говорить о людях, что никак не можем их смягчить и расположить к себе? Между тем для зверя не естественна кротость, а для человека не естественна жестокость... Если же ты и после этого еще упорствуешь, скажу тебе, что, если враг твой болит неисцельно, тем больше у тебя труда и ухода за неизлечимо больным... Поэтому будем заботиться не о том, чтобы нам не потерпеть от врагов ничего худого, но о том только, чтобы самим не сделать никакого зла Тогда мы действительно не потерпим никакого зла, хотя бы подверглись бесчисленным опасностям.. В самом деле, что остается, на что указывая, не хочешь ты примириться со врагом? Или враг твой покусился на твою жизнь, замыслил убить тебя? Если злоумышленника, который простер злобу свою даже до этого, причислишь к благодетелям и не перестанешь молиться за него и умолять Бога о милосердии к нему,—это дело вменится тебе в мученический подвиг» ²). .Если кто изострит на тебя меч и руку свою обагрит в твоей гортани, то не сделает тебе никакого вреда, а себя самого убьет»²). «Между людьми раздраженными обыкновенно считают победителем того, кто более нанес обид; но этот-то в самом деле и остался побежденным жесточайшею страстью и обиженным; а кто равнодушно перенес обиду, тот победил и одержал верх... Итак, не

¹) Бес. ХVIII на Ев. Матф., т. 7, стр. 206—206 и дал.

²) 1 Бес. III о Давиде и Сауле, т. 4, стр. 859.

³) Бес. XXII на носа, к Римл., т. 9, стр. 773.

всегда будем искать победы. Конечно, оскорбивший обыкновенно одерживает победу над оскорбленным; но это худая победа, так как она причиняет погибель победителю... Как в обыкновенном сражении падение считается поражением, так у нас—победою. Мы никогда не бываем победителями, когда делаем зло, напротив, всегда побеждаем, когда терпим зло... Не тревожься, не беспокойся: Бог дал тебе силу побеждать не сражаясь, но чрез одно только терпение. Не ополчайся, не выходи сам.—и ты одержишь победу; не сражайся—и ты получишь венец, ты гораздо сильнее самого могущественного из твоих противников» ^'). И такое победное значение начало непротивления злу силой имеет, по мысли св. Иоанна Златоустого, не только в личной жизни верующих ²), но и в жизни целого христианского общества—Церкви, о чем наглядно проповедует вся история .Когда проповедь (Евангелия) распространялась, все было полно смущения. Когда одиннадцать, единственно они, выстроились на борьбу против вселенной, произошла против них непримиримая у всех война.., если только нужно назвать это войною, а не чем-либо иным, более тягостным, чем война. В самом деле, на войне боевые стороны находятся в одинаковых условиях; как то, так и другое войско и поражает, и поражается, а тогда не так было, но один свободно нападал, а другие только подвергались нападению, поражать же для них было невозможно, равно как и защищаться от коварствующих, потому что так повелел Предводитель боевого строя, посылаю вас яко овцы, посреди волков, и не только повелел выходить против коварствующих, но даже доставлять им удовольствие бесчинствовать, потому что обращение правой щеки и посылание овец среди волков намекают не на иное что, как на то, что им дано в удел страдание, чтобы победный знак сделался блистательнее. Как? Так, что, будучи в числе одиннадцати, они преодолели вселенную,—что достигли этого страдая, а не причиняя страдания, будучи поражаемы, а не

¹) Бес. LXXXIV на Ев. Матф., т. 7, стр. 842-843

²) Обычное ограничение в системах нашего официального богословия.

поражая, подвергаясь козням, а не коварствуя.., будучи изгоняемы, а не изгоняя, будучи преследуемы, а не преследуя, будучи убиваемы, а не убивая,—и что, как овцы, назначенные на заклание, они изменили до кротости овец всех волков, беснующихся, дышащих убийством, бывших свирепее зверей Когда слово распространялось и благочестие посевалось, отовсюду разгорались костры, вражда и войны..., кто принимал слово, обращался для всех в общего врага, изгонялся из отечества, терял имущество и подвергался опасности относительно... самой жизни... Видишь ли, как скорбь утверждает Евангелие» ¹). И в дальнейшей истории Церкви святитель с гордостью отмечает, что она росла без насилия и мщения, но напротив, возрастала и возвеличивалась среди гонений от неверных. «С того времени, как пришел Христос, были неверные цари, были и верные, но из неверных большая часть ввергла верующих в пропасти, в костры, в бездны, в моря, предавала бешенству зверей... И хотя верующие были терзаемы всеми способами, но вера возрастала еще более. А благочестивый царь ни один никогда не решался наказывать и мучить кого-либо из неверующих, принуждая его отстать от заблуждения,—и, однако, заблуждение и так само собою проходит и исчезает» ²). Непозволительно христианам ниспровергать заблуждения принуждением и насилием, но заповедано убеждением, словом и кротостию совершать спасение людей» ³).

Можно было бы и еще отметить черты согласного понимания евангельских заповедей и устроения христианского быта у великого учителя Церкви и Л. Н Толстого. Так они согласно смотрят на основы права собственности, в частности на то, что земля не должна входить в частное владение ⁴), одинаково отрицают клятву в христианской жизни ·),

¹) «Бес. VII, сказанная в храме св. Анастасии», т. 12, стр. 323— 327.

²) «Похвала св. муч. Дросиде», т. 2, стр. 733.

³) «О святом Вавиле». т. 2, стр. 577.

⁴) Подробное изложение взгляда св. Иоанна на собственность можно читать в моей книжке «Учение древней Церкви о собственности», стр. 42—50, 113-139. 195-246.

⁵) Напр., Творения св. Иоанна в русск. пер.. т. 12, «Слово о клятве», стр. 726--733, особенно стр. 729 и множ. др.

согласно смотрят на преимущества бедности ¹), на ненормальности жизни в городе®), преимущества рабочей трудовой жизни на характер христианской жизни, как бы по природе страннической ²) и т. д. Подробно, однако, останавливаться на этих чертах сходства этических воззрений двух проповедников христианского учения нам не представляется нужным. Много у них есть общего, много и различного. Мы ограничиваемся указанным согласием сравниваемых проповедников христианского нравственного учения по вопросу о жизненном значении заповедей Христовых. Как бы ни было велико различие св. Иоанна и гр. Толстого во всех остальных отношениях и в понимании частных заповедей Господа, но согласие двух столь различных моралистов в понимании такого великого жизненного вопроса имеет самое существенное значение для нашего времени, и потому заслуживает быть отмеченным.

Графа Толстого отделяет от св. Иоанна Златоустого полторы тысячи лет, но решают они один и тот же, центральный для христианской совести, вопрос о жизни по вере Христовой. И, конечно, удивительно здесь не то, что решается один и тот же вопрос: без сомнения, если бы прошли десятки тысяч лет, вопрос этот все равно неотступно стоял бы перед совестью людей и требовал бы своего разрешения. Удивительно то, что граф Л. Н. Толстой, проповедуя, что Христос Спаситель учил людей для того, чтобы они исполняли Его учение и на основе этого учения построили свою жизнь,—проповедуя это, Л. Н. Толстой был искренно убежден, что он предлагает новое, сравнительно с церковным, понимание отношения Евангелия к жизни. Что же это такое? Русская церковь всегда была единомысленна с греческой; творения святых отцов церкви, и особенно св. Иоанна Златоуста, тщательно изучались в России, и авторитет их стоял всегда высоко. Согласно со св. Иоанном учили и все великие церковные учители. И вдруг гр.

¹) «Учение древней Церкви о собственности», стр. 139—143.

²) Напр., т. 1, стр. 53 и др. ³) Напр., т. 7, стр. 550. ⁴) Напр., т. 7, стр. 706.

Толстой как бы откровение какое возвещает миру, что Христос учил людей для того, чтобы Его последователи исполняли Его учение. И не один граф Толстой так думал. Широкие интеллигентные круги русского общества также приняли его слово за новое откровение. Но и этого мало, наше богословие в лице очень и очень многих его представителей с величайшей горячностью начало опровергать и этот пункт в учении гр. Толстого, и с особенною любовью и ревностью, достойными лучшей участи, начало доказывать, что без убийства, побоев, войны, клятвы и т. д. мир существовать не может. Конечно, голос нашего богословия, притом далеко неединодушный, не есть голос Церкви вселенской. Но все же нередко самые удивительные вещи выдавались нашими богословами за церковное учение, а их сан и ученые дипломы легко могли заставить читателей поверить тому, что и действительно разные богословские измышления выражают церковное сознание. Верил же этому сам Л. Н. Толстой... Получается поражающая картина. Пятнадцать веков назад великий христианский проповедник со всею силою убежденности доказывал, что заповеди Господа, как они выражены в нагорной беседе, могут и должны быть исполняемы в Церкви Христовой. Ревностно обличал св. Иоанн неправый путь жизни человечества и призывал горячо и неустанно вступить на путь последования Христу. Прошли полторы тысячи лет, и эту самую мысль также горячо и неустанно защищает граф Толстой, но уже не столько обличая членов Церкви, сколько самую учащую церковь. Конечно, произошло страшное недоразумение: гр. Толстой смешал голос Церкви с голосом отдельных ее представителей. Но все же нельзя закрывать глаза на то явление, что и пятнадцать веков спустя после св. Иоанна, а верней—19 после проповеди в мире Евангелия, находятся люди, которые от лица Церкви доказывают и убеждают, что евангельские заповеди, как бесконечно высокие, неприложимы к нашей жизни во всей их чистоте. На первый взгляд может показаться, что христианское самосознание как бы понизилось. Но верится, что это не так, и полторы тысячи лет не прошли бесплодно для христианизации человеческого созна-

ния В самом деле, в лице св. Иоанна и других святителей древней Церкви мы имеем великих христианских учителей, мысль которых высоко-высоко поднималась над уровнем широких кругов их современников Поэтому и произошло так, что жизнь далеко отстояла от возвещаемой учителями церкви истины, и эта жизнь, человеческий эгоизм и плотяность не только не были, по-видимому, побеждены призывом великих церковных учителей, но укоренились, и прямое нарушение заповедей Христовых вошло в самый быт жизни христианской как нечто законное, извиняемое немощностью человеческой природы и устоями человеческих общежитий. Поэтому также остро, а может быть и еще острее ставится для нашего сознания проблема о разладе между жизнью и идеалом. Но, однако самая проблема ставится уже не только с высоты церковной кафедры, но и из недр народного сознания. Говорил один граф Толстой, но отвечали ему тысячи сердец. Велико и теперь расстояние жизни христианского общества от ее евангельской нормы, больше, быть может, чем во дни св. Иоанна. Но совесть народная, эти глаза сердца, уже видят это расстояние, плачут от сознания своего убожества, готовы иногда осудить себя, иногда отвергнуть, и даже с ненавистью, идеал, ко совесть современного сознательного христианина уже не может лгать и не захочет лгать. Она может простить тр. Толстому его заблуждения и Богу предоставить суд над его кощунством. Но эта совесть никогда не признает учителями истины тех, которые говорят от имени Христа, но говорят не то, чему Он учил. И в этом отношении проповедь Л. Н. Толстого не пройдет бесследно. Толстой не учитель Церкви. Та «часть истины», которая прошла через его сознание ¹), уже с первых веков христи-

¹) Хочется привести здесь слои самого Толстого, могущие служить действительно руководящими в отношении к нему. «Я прошу всех тех, которые будут читать к пожимать мое писание, откинув так же, как и я, все светски соображения, имея в виду только то вечное начало истины и добра, по воле которого мы пришли в этот мир, и очень скоро, как телесные существа, исчезаем из него, и без поспешности и раздражения понимать и обсуждать то, что и высказываю, и в случае несогласия не с

анства заключена в творениях великих провозвестников церковного учения, и заключена во всей полноте, потому что утверждается на живом камне, который есть Христос, Единородный Сын Божий. Но гр. Л. Н. Толстой—это живой укор нашему христианскому быту и будитель христианской совести. Дремлет эта совесть... Высоко поднимаются храмы христианские и много их по лицу земли,—этих символов того, что победил Галилеянин. Но вне стен этих храмов жизнь течет по своим законам, глубоко враждебным тому, что возвещается в Евангелии, и приносятся непрестанные жертвы богам иным. И усыпляется совесть этим мнимо-христианским бытом, и сладко сознание, что можно считать себя последователем Христа, сделав Его крест украшением своей жизни, но не нося на себе тяжести этого креста. Дремлет совесть, и не нарушает покоя ее слабый голос церковных проповедников. Этот голос не только легко заглушается шумом мира, но нередко и сам сливается с ним и начинает учить, следуя «заповедям, преданиям человеческим». Много, слишком много есть в нашей повседневной проповеди от лица Церкви такого, что делает эту проповедь лишенной внутренней силы и убедительности; уныло звучат слова наши о любви к Богу, о жизни в Нем одном, о следовании заповедям Его. Не будит эта проповедь дремлющих сердец, не влечет к себе душу, погибающую в суете мира... Но раздалось это же слово о жизни в Боге и по Его закону из уст великого писателя родной земли, и к нему прислушивается мир; как удары призывного колокола, несутся его слова по миру и ударяют в сердце, будят дремлющие силы человеческого духа и зовут их могучим призывом на дело Божье. Правда, и эти слова еще непонятны и часто неприятны миру, но все-таки есть что-то, что делает эти непонятные слова родными для человека, привлекающими серд-

презрением и ненавистью, а с сожалением и любовью поправлять меня; в случае же согласия со иное помнит, что, если я говорю истину, то истина эта не моя, а Божия, и что только случайно часть ее проходит чред меня, точно так же, как она проходит через каждого из нас, когда мы познаем истину и передаем ее» («Христианское учение», предисловие).

ца людей своею искренностью, личной выстраданностью, какою-то общечеловеческой правдой. И в лучах этой правды ясным делается весь ужас современного уклада христианской жизни и виднеется, хотя сквозь туман ошибок и заблуждений, новая обетованная земля, на которой царствует воля Божья.

«Не увидать той обетованной земли, куда ввел других,—хотя бы содействовал сколько-нибудь введению других,—есть неизменный закон истинной жизни». Так говорил сам Л. Н. Толстой, и тихою грустью веет от слов этих. Но для всех, ищущих обетованной земли, тоскующих по ней, дороги эти самоотверженные вожди человечества, хотя бы они вели людей в землю обетования и не прямою дорогой, и благодарная память о них не умирает.

Василий Экземплярский.

Киев, 26 августа 1911 г.

Страница сгенерирована за 0.18 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com