Поспеловский Д.В. Сталин и Церковь. «Конкордат» 1943 г. и жизнь Церкви (В свете архивных документов)

Разбивка страниц настоящей электронной статьи сделана по «Континент», № 103, Москва, 2000 г.

Дмитрий ПОСПЕЛОВСКИЙ

СТАЛИН И ЦЕРКОВЬ:

«КОНКОРДАТ» 1943 Г. И ЖИЗНЬ ЦЕРКВИ

(В свете архивных документов)

Прежде чем говорить об исторической встрече Сталина с тремя митрополитами в сентябре 1943 г., следует обрисовать картину состояния Русской православной Церкви и религиозности накануне Второй мировой войны. Общеизвестно, что по крайней мере видимая сторона Церкви была накануне полного своего исчезновения. Во всей стране — до присоединения к СССР западных областей в 1939-40 гг. — действовало всего две-три сотни храмов, тогда как десятью годами раньше, включая обновленческие, было их около 40.000. Что касается церковного руководства, то, как известно, накануне немецкого нападения на СССР на своих церковных постах находилось всего только четыре архиерея — митрополиты: патриарший местоблюститель Сергий (Страгородский), Алексий (Симанский) Ленинградский, экзарх на Украине Николай (Ярушевич) и посланный в Прибалтику экзархом Сергий (Воскресенский) — или «Сергий-младший». Весь остальной русский епископат был частично расстрелян, а частично находился в лагерях, тюрьмах и ссылках. Сам Сергий-старший предполагал, что Церковь русская доживает последние свои дни и исчезнет, как карфагенская. По-видимому, к тому времени он разуверился в том пути компромиссов с воинствующим безбожием, на который он встал в 1927 г.¹

¹ Такими мыслями он поделился весной 1941 года с возвращавшимся из Колымы профессором-протопресвитером Василием Виноградовым. См. Joyannes Chrisostomus. Kirchengeschichte Russlands der neusten Zeit. 3 Baende. Salzburg, 1965-68, Band 2, S. 311.

220

Я неспроста использовал прилагательное «видимая», говоря о судьбах Церкви в 30-х гг., ибо по советским законам видимой стороной могло быть только так называемое «отправление культа». Вся остальная жизнь Церкви — благотворительность, помощь заключенным и их семьям, духовное воспитание детей — по выражению одной из активных участниц ленинградских православных двадцаток патриаршей (сергиевской) Церкви Наталии Китер — были церковным подпольем.² Вот этого «подполья», т.е. жизни верующих и их отношения к советской власти, я и хочу коснуться в этой статье, — в сопоставлении с тем, что происходило в тот же период, а именно с конца 30-х до начала 50-х гг., в советской церковной политике: сопоставляя, так сказать, два этажа жизни и истории Церкви той эпохи.

Начнем с белорусских материалов, ставших доступными для нас минувшей зимой благодаря гостеприимству высокопреосвященнейшего митрополита Филарета, патриаршего экзарха в Беларуси, содействию профессора Бендина из Минского Гуманитарного Европейского университета и помощи заведующей белорусским партархивом Ольгой Николаевной. Всем этим лицам приношу сердечную благодарность.

Белоруссия интересна тем, что в хрущевские годы ей было предназначено стать первой полностью безбожной республикой СССР. К этому следует добавить, что, в отличие от Украины, где в годы войны были и советские, и антисоветские партизаны, в Белоруссии было только советское партизанское движение. По тому тотальному разгрому религии в подсоветской части Белоруссии, результаты которой застали немцы в 1941 г., можно предположить, что роль первой безбожной республики была уготована Белоруссии и до Второй мировой войны. В Минске, например, уже с конца 1937 г. не было ни одной открытой церкви, хотя на май-июнь того же г. по советской Белоруссии действовало еще 400 храмов при 1400-х закрытых, из коих 1000 православных храмов были закрыты «без оформления» (как говорится в документах), но даже в эти самые страшные годы общины верующих боролись за открытие именно этих 1000 храмов, собирая от 60 до 1000, а то и больше подписей верующих под каждым прошением — явно безуспешно, поскольку к приходу немцев во всей Минской области, например, не оставалось ни одного открытого храма. Иными словами, белорусский пример еще раз подтверждает, что окончательное и почти полное закрытие храмов в СССР приходится на последние три довоенных года.³

Отсюда напрашивается вывод, что советские идеологи планировали начать «окончательное решение» религиозного вопроса с Беларуси неспроста, что они, по-видимому, считали религиозный фактор в республике преодолимым легче,

² «Жизнь Церкви уходила в подполье... Не сама Церковь, но жизнь, деятельность ее». Православная Церковь в СССР в 1930-е гг. Церковно-исторический вестник. № 1. М.: «Общество любителей церковной истории», 1998, с. 58.

³ Докладная записка белорусского «Агитпропа» о состоянии антирелигиозной пропаганды и активизации церковников по данным 40 районов Белоруссии, май- июнь 1937. Белорусский партархив, фонд 4, опись 21, дело 1053, лл. 2-14, 6-16 и 59.

221

чем в иных частях СССР. Тем более тут многозначительны живучесть веры и прямо-таки религиозно-мистическое недоверие ко всему, что предпринимало советское государство.

Ярким проявлением таких настроений было сопротивление населения, даже «актива» (по сообщению НКВД) переписи населения 1937 г. «Контрреволюционный элемент, — говорится в отчете, — распространяет среди населения провокационные слухи о том, что во время переписи верующих⁴ будут клеймить и высылать и что поэтому необходимо скрываться»... Сообщается, например, о деревне, все население которой собирается бежать и скрыться на время переписи, чтобы не быть клейменными. Распространяют слухи, будто «исполняется все, что сказано в Библии ... людей будут клеймить ... кто верующий, тот будет клеймиться, после чего погибнет»... В этой кампании запугивающих слухов принимали участие и учителя — казалось бы, оплот советской власти на селе, поскольку в обязанность учителей, во всяком случае — с 1929 г., входила антирелигиозная пропаганда. Например, один такой учитель говорил: «В ночь с 5 на 6 января 37-го г. [сроки переписи] будет летать огненный змей, который будет спрашивать, кто за советскую власть, кто против. Тех, которые ... за, змей будет записывать, а потому надо быть стойкими и не поддаваться соблазну змея».

Более образованный учитель давал более опасную для советской власти характеристику времени: «Везде ложь. Готовят кадры своих переписчиков и накачивают давать ложные сведения о религиозности и об образовании. В этой переписи будет столько правды, сколько в наших сведениях об успеваемости учеников; словом, везде ложь, рассчитанная на агитацию за границей.»⁵

«Верующие ... предсказывают, что перепись будет проводиться ночью и эта ночь будет варфоломеевской». Говорят о скорой войне и что после нее будут расправляться с неверующими. Приводятся слова некоего баптиста: «Враг — то есть советская власть — приходит к концу и не знает, за что хвататься, а поэтому выдумали перепись населения ... нужно во время переписи записываться верующими. Советская власть долго существовать не будет, ее победят капиталистические государства и тогда тем, кто запишется неверующим, будет гибель»...

Вариант на ту же тему: «... Германия заключила договор с Японией и скоро перебьет всех коммунистов, и если мы будем регистрироваться неверующими, то такая же участь постигнет и нас, когда в Советский Союз придут японцы и немцы».⁶

По-видимому, масла в огонь подлило то, что перепись 1937 г. была первой и последней в СССР, в которой стоял вопрос об отношении респондента к религии. Выше процитированный учитель оказался неправ: сама перепись была настолько добротной и честной, что Сталин закрыл ее, а организаторов переписи, лучших российских статистиков, — расстрелял. Двумя годами позднее была проведена уже полностью фальсифицированная перепись — и уже без вопро-

⁴ В отчете НКВД сказано «неверующих», но это явная опечатка.

⁵ Белорусский партархив. Отчет от 31 декабря 1936 г. о подготовке к переписи. Фонд 4, оп. 21, д. 923, лл. 2-7.

⁶ Там же.

222

са о религиозной принадлежности. Реакция Сталина была вызвана, во-первых, тем, что из данных предыдущей переписи можно было вычислить, что благодаря сталинскому террору и искусственному голоду 1933 г., за 10 лет со времени переписи 1926 г. (исходя из динамики рождаемости в это десятилетие) погибло не менее 12 миллионов человек; во-вторых, тем, что верующими назвали себя более половины населения страны — 2/3 сельских и 1/3 городских жителей, что противоречило всем утверждениям антирелигиозной пропаганды и особенно официальным утверждениям, что сокращение действующих храмов соответствует сокращению верующего контингента в населении СССР.

Тем не менее, такая бурная отрицательная реакция на предстоявшую перепись показывает, с каким недоверием и даже мистическим ужасом относилось белорусское население к советской власти и всем ее мероприятиям накануне Второй мировой войны.

*****

Теперь кратко коснемся церковно-государственных отношений на высшем, так сказать, уровне. С началом войны Местоблюститель Сергий сразу занял активную оборонческую позицию. В первый же день войны, когда власти растерялись, газеты молчали о начале войны, а Сталин в панике сбежал на свою кунцевскую дачу, митрополит Сергий первый объявил в своей воскресной проповеди о начале войны. Напомним, что нападение 22 июня 1941 г. выпало не только на воскресение, но и на праздник Всех святых в земле Российской просиявших, включая новомучеников; так что для верующих в этом был и некий мистический момент. Так вот — митрополит Сергий в своей проповеди в тот день призвал православных верующих встать, как один, на защиту Родины и велел разослать эту проповедь-призыв по всем тем немногим храмам, что еще действовали, и зачитывать ее с амвонов. Все это было нарушением советских законов, запрещавших Церкви вмешиваться в общественную, а тем более политическую жизнь страны. Однако Сталин, по-видимому, сразу оценил пользу для дела обороны от такой позиции и таких призывов Церкви. И Сергию не только не было вынесено какого-либо порицания со стороны советских властей, но, наоборот, его многочисленные патриотические призывы размножались государственными типографиями и разбрасывались с самолетов по ту сторону фронта. Церковь вела активные сборы пожертвований на войну, и это митрополит Сергий использовал для обращения к Сталину в 1942 г. с ходатайством разрешить Церкви открыть свой счет в банке для депонирования собираемых пожертвований. Разрешение было дано вместе с телеграммой благодарности от Сталина. Получив право на открытие счета в банке на имя патриархии, последняя как бы де-факто получала статус юридического лица, хотя это нигде не было зафиксировано. Были в эти первые два военных года еще и такие небольшие подвижки, как открытие нескольких храмов и разрешение крестного хода со свечами в затемненной Москве на Пасху 1942 г.

Но все это было ничто по сравнению с исторической встречей трех митрополитов со Сталиным 4 сентября 1943 г. Четвертого митрополита — Сергия- младшего — не было среди них: он остался в Риге, перешел на сторону нем-

223

цев, сохранив свою и своего духовенства верность Московской патриархии, убедив немцев, что Церковь в СССР не союзница, а пленница большевиков и что немцы и дело антикоммунизма только выиграют от сохранения юрисдикционной подчиненности местной Церкви Московской патриархии, так как это покажет русскому народу, что немцы не отождествляют народ и его Церковь с советской властью.

На подробностях встречи митрополитов со Сталиным останавливаться не буду, так как они описаны и документированы во многих изданиях последнего времени.⁷ Напомним лишь коротенько, что среди главных нужд Церкви митрополитами были названы: 1) созыв Собора, избрание патриарха и восстановление Синода при нем, переставшего существовать в 1935 г. (из-за террора, конечно); 2) открытие богословских школ для восполнения кадров духовенства; 3) открытие храмов, а также по крайней мере одного монастыря — как резервуара черного духовенства и, в конце концов, епископата. Сталин на все дал согласие, обещал не вмешиваться во внутреннюю жизнь Церкви, предоставляя ей право открывать столько семинарий, сколько ей понадобится, а для связи между правительством и Церковью был создан Совет по делам Русской православной Церкви во главе с генералом НКВД Карповым. (Аналогичный Совет по делам религиозных культов появится в 1944 г. для остальных религий в стране). Сталин передал под резиденцию патриарху бывшее здание немецкого посольства и предложил Церкви государственные дотации, от чего митрополит Сергий категорически отказался.

Как мы знаем, по настоянию Сталина, собор состоялся уже через четверо суток после кремлевской встречи. Почему такая спешка? Очень просто: Сталину нужен был второй фронт, и он надеялся добиться ускорения его открытия на предстоявшей Тегеранской конференции. Он понимал, что в демократических государствах многое зависит от симпатий и настроений общественного мнения. А Черчилль и Рузвельт дали ему понять, что настроить общественное мнение их стран в пользу Советского Союза могут сведения о религиозной свободе в СССР.

Не менее важным фактором была Англиканская Церковь, которая еще с 1941 г. добивалась у советского правительства разрешения на визит к Русской Православной Церкви. И вот Сталин решил предварить встречу в Тегеране высоким визитом в СССР Англиканской Церкви. Ясно, что для того, чтобы произвести положительное впечатление на англикан, нужны были патриарх и торжественные богослужения, им возглавляемые, что и имело место. В Англиканской делегации, возглавлявшейся архиепископом Йоркским, самым просоветским глашатаем был Хьюлетт Джонсон, так называемый «красный декан Кентерберийского собора». И действительно, по возвращении в Великобританию Джонсон поработал на славу, превознося Советский Союз, Сталина и

⁷ Например: Поспеловский. Русская православная Церковь в XX веке (Москва: «Республика», 1995, сс. 183-218; его же «The «Best Years» of Stalin’s Church Policy (1942-1948) in the Light of Archival Documents». Religion, State, & Society, Vol. 25, No. 2, 1997, pp. 139-162.

224

якобы существующую в СССР религиозную свободу. Видимость восстановления Церкви в СССР Сталину нужна была и в связи с начавшимся в 1943 г. решительным продвижением Советской армии на запад — в районы, где за время немецкой оккупации было открыто семь с половиной тысяч православных храмов, да и дальше — в Польшу, Румынию и т.д. Всех тамошних жителей надо было успокоить, уверить в религиозной терпимости советской власти. И действительно — на этом, так сказать, внешне-политическом и пропагандном религиозном фронте затея Сталина удалась блестяще.

Другое дело реальное положение Церкви и ее права. Из записей Карпова, не предназначавшихся для печати, становится ясно, что с самого начала у советского руководства не было и мысли о подлинном снятии ограничений на открытие храмов, монастырей и богословских учебных заведений. Уже 13 октября Молотов заявил Карпову, что пока открывать храмы не надо, а имеющиеся ходатайства отсылать местным властям, на их заключение. «Следует — сказал он — узнать мнение патриарха и затем представить Правительству письмо, в котором показать обстановку и ...[указать], где Совет считает целесообразным открыть церкви.... открыть в некоторых местах придется, но нужно будет сдерживать. Решение же вопроса за правительством». ⁸

Молотов соглашается с Карповым, что обновленчество пора ликвидировать, давить на присоединение обновленцев к патриаршей Церкви. Основная масса их была в Ставропольском и Краснодарском краях (интересно, что они пережили немецкую оккупацию, в то время как официально немцы считали обновленцев агентами НКВД и не легализовали их; однако, видимо, смотрели на этот вопрос сквозь пальцы).

На встрече с Карповым 19 января 1944 г. Молотов поднимает вопрос о монастырях. Карпов информирует его, что до присоединения территорий на западе в 1939 г. действующих монастырей в СССР не было. Теперь же на территориях, бывших под оккупацией (не считая еще не присоединенных униатских), — 75 православных монастырей, из коих 29 открыто во время оккупации, в том числе в РСФСР — в Орле и Курске. По уходе немцев, подчеркивает Карпов, как бы защищая их право на существование, монастыри оказывают помощь госпиталям. «Один взял на себя содержание большого военного госпиталя». Число насельников по монастырям колеблется от 40 до 400, а в общем и целом — 3.125 монахинь и 855 монахов. И тут же ставится вопрос не об условиях сохранения и численности монастырей, а лишь о времени и условиях их ликвидации. Совет по ДРПЦ, говорит Карпов, решил, «что ликвидацию монастырей политически более целесообразно проводить после войны».⁹

19 мая 1944 г. Молотов опять вызывает Карпова и задает ряд вопросов: почему храмы открываются так неровно — в Калининской области, например, их 11, а в Саратовской только 2? Ссылаясь на информацию Совета о том, что он одобрил открытие 54 храмов (неясно, за какой срок), Молотов спрашивает Карпова, достаточно ли это и какое соотношение открытий к количеству хо-

⁸ ГАРФ, ф. 6991с, on.la, д. 1, лл. 16-19.

⁹ ГАРФ, там же, лл. 23-39.

225

датайств об открытии храмов. Карпов указывает, что неровность открытий, во- первых, вызвана неровностью количества ходатайств, и дополняет, что сверх одобренных Советом 54-х храмов, открыто еще 29. Больше всего прошений, говорит Карпов, приходит из Московской, Калининской, Ярославской, Ивановской и Горьковской областей. Гораздо меньше из Сибири, с Урала и нижней Волги. Что касается ходатайств, то «за 1944-45 поступило их 5.770, удовлетворено 414, отклонено на местах [т.е., местными советами] — 3850, находятся на рассмотрении 1506. Недействующих храмов в Союзе 16.797, из коих не занятых и не переоборудованных 2.953».

Карпов спрашивает Молотова, идти ли ему на поминальную трапезу по патриарху Сергию, на которую его пригласил местоблюститель Алексий. Молотов рекомендует пойти и произнести на обеде речь. Прецедентом присутствия представителей Совета на официальных акциях Патриархии можно считать присутствие Карпова на Соборе 8-10 сентября 1943 г.; но приглашение его на такое внутрицерковное событие, как поминальный обед, было явно сюрпризом даже для Карпова — тут церковное руководство, кажется, перестаралось.¹⁰ Иными словами, инициатива присутствия представителей безбожной власти на всех приемах Патриархии, которое так раздражало верующих и духовенство, исходила от Патриархии, а не от советской власти!

Вскоре после избрания Алексия патриархом Карпов на приеме у Косыгина спрашивает, как реагировать на предложение духовенства устраивать платные концерты церковных хоров с тем, чтобы половина доходов с таких концертов шла в фонд сирот войны и инвалидов. Косыгин: не разрешать, разве что сам патриарх лично обратится с такой просьбой. Но патриарх ограничивается лишь предложением ввести в зарубежные программы советского радио по воскресениям 20-минутные отрывки из богослужений. Косыгин допускает включение отрывков, но только по большим праздникам, а не каждое воскресение.

Разговор опять возвращается к вопросу об открытии церквей. Карпов предлагает давать разрешения на открытие храмов вне зависимости от того, есть ли действующие храмы поблизости, — если только ходатайство об открытии храма подписано особенно большим количеством лиц и на месте есть церковного вида здание, сохранившее свой первоначальный облик и ничем не занятое. Иными словами, для открытия храмов сохраняется остаточный принцип.

Карпов ставит вопрос также о предоставлении церковным центрам ограниченного права юридического лица с правом приобретения ими транспортных средств, производства церковной утвари, аренды, строительства и покупки в собственность домов для церковных нужд.

Итак, все вопросы внешней жизни Церкви решаются государственными властями келейно, на самом высшем уровне и без участия представителей Церкви, руководству которой только сообщается об очередных решениях и «предлагается» их приводить в исполнение. Так что и предупреждение Сталина Карпову — не быть новым обер-прокурором — было сделано только для внешнего эффекта.

¹⁰ Там же, лл. 31-32.

226

Однако, нужно отдать должное, что архивы полны требований Карпова к местным уполномоченным не вмешиваться во внутреннюю — собственно литургическую — жизнь Церкви. Карпов, как и его коллега по Совету по делам религиозных культов Полянский, подчеркивает, что одна из задач их Советов — «сохранить нормальные отношения церкви и государства и улучшить их на пользу Родине». Карпов постоянно критикует местных уполномоченных и местные власти за невыполнение постановлений Совета ДРПЦ в отношении церквей, принуждение верующих отрабатывать дополнительным трудом право на открытие храма. Ставят, например, условие верующим: отремонтируйте здание сельсовета, тогда и церковь откроем. Да еще и обманывают — в отдельных случаях верующие выполнят работу бесплатно, а церковь им все равно не отдают.¹¹ Вообще Карпов жалуется на никудышный подбор кадров Совета на местах. Уполномоченными назначают те, от кого они получают зарплату, т.е. местные облисполкомы, которые назначают на эти посты больных и малограмотных, используя их к тому же для таких административных работ, как посевные кампании. Карпов рекомендует перевести уполномоченных на союзный бюджет и чтобы назначение их совершалось облисполкомами совместно с СДРПЦ и только с его одобрения. Очевидно, местные власти ставят уполномоченных Совета ни во что, ибо Карпов в докладе Молотову просит, чтобы ЦК КПСС разослал обкомам и крайкомам письма, утверждающие значимость уполномоченных Совета, и чтобы СДРПЦ был приравнен в конституционном порядке к комитетам при Совете народных комиссаров СССР.¹² (На самом деле до конца существования советской власти областные уполномоченные оставались на бюджете облисполкомов). Совсем иное дело — районы, бывшие под оккупацией. Тут Молотов рекомендует — во всяком случае, на первое время, — чтобы на посты уполномоченных назначались чекисты. Он рекомендует и Карпову сохранить за собой пост в НКГБ, одновременно возглавляя Совет по делам РПЦ, — во всяком случае, до тех пор, пока этот факт не станет общеизвестным.¹³

На епархиально-приходском уровне после возвращения советской власти в места, недавно находившиеся под оккупацией, новая советская религиозная политика вызывала у одних недоумение, у других надежды. Отчеты местных партийных пропагандистов 1943-44 гг. в центральный Агитпроп изобилуют такими вопросами как: связано ли создание Совета по делам РПЦ с союзом СССР с США и Великобританией? почему храмы закрывались и разрушались до войны, если они открываются сегодня? какая политика отражает подлинную линию партии — довоенная или сегодняшняя? Как вести антире-

¹¹ Там же, д. 6, л. 28; а также «Сборник циркулярных-инструктивных писем Совета по делам РПЦ» за 1944-47 гг., там же, д. 7, лл. 32-37.

¹² Там же, д. 1, лл. 33-45.

¹³ Там же, лл. 16-19 и 28-29. Однако, судя по тому, что в белорусском Партархиве немало жалоб областных уполномоченных об ужасных рабочих условиях: крыша протекает, зимой холод, нет своего телефона или отпускают на телефон и прочие расходы такие ничтожные суммы, что уполномоченный не может поддерживать необходимую связь с райцентрами, а тем более селами, — рекомендация Молотова не получила широкого применения.

227

лигиозную деятельность теперь, следует ли вообще ею заниматься и что следует говорить священнослужителям, запрашивающим, каковы теперь их права и обязанности? как насчет храмов, которые до войны были использованы для светских нужд, а теперь снова действуют как церкви [т.е., возвращены церкви оккупантами]? И, наконец, вопрос, отражающий полное замешательство партработников: «Будет ли советская власть после окончания войны, или у нас будет что-то вроде Соединенных Штатов или Англии»? Согласно одной из записок Агитпропа, ходит слух, что назначение митрополита Николая в Комитет расследования фашистских преступлений является возвращением к царским временам «когда митрополиты управляли страной вместе с царями».¹⁴ Ходят слухи, что храмы открываются под прямым давлением Соединенных Штатов, что обмен приветствиями между государственными и церковными руководителями свидетельствует об отказе советского руководства от своей довоенной религиозной политики и что в течение года восстановится преподавание вероучения в школах. В одном из докладов говорится о подлинном религиозном возрождении даже в таких отдаленных от фронта районах, как Пенза, где в одном из крестных ходов участники кричали: «Долой колхозы и совхозы! назад к частной собственности на землю!»

Ответная записка Агитпропа гласила, что в принципиальной позиции партии и советской власти по вопросам религии и Церкви перемен нет, — особенно учитывая то, что духовенство в последнее время пытается усилить влияние Церкви на массы, проповедуя нераздельность отчизны и Церкви, православия и патриотизма, утверждая, что сила народа в сохранении своей веры. Далее говорится, что договоренность с Церковью была необходима лишь в условиях войны, ввиду политической значимости Церкви, ее влияния на десятки миллионов верующих. Что же касается партийных работников, то они должны прививать верующим подлинно научное мировоззрение и отвлекать их от Церкви, но грубые нападки на религию недопустимы — особенно пока продолжается война. Партийным работникам следует объяснять народу, что обмен поздравлениями или приветствиями между вождями страны и церковными руководителями вызван не тем, что идет какой-либо откат от генеральной линии партии, а потому, что и те и другие являются советскими гражданами, активно содействующими военным усилиям. Что касается советской религиозной политики, то она будет проводиться в соответствии с Конституцией — тут уместен был бы вопрос: а гонения 1930-х гг. соответствовали Конституции? Если да, то значит все может повториться снова.

В записке Агитпропа признается, что новая религиозная политика встретила растерянность партийных кадров на местах. Одни заняли безразлично-пассивную позицию по отношению к религии и ее активизации, другие наоборот: не могут в толк взять новую политику, отказываются без всяких при-

¹⁴ Такое мнение, конечно, результат советской антирелигиозной пропаганды, ибо митрополиты никогда страной не управляли при царях и к государственной власти никакого отношения (кроме полного ей подчинения, во всяком случае — со времен Петра Великого) не имели.

228

чин регистрировать священника, срывают нательные крестики со школьников, самовольно закрывают храмы. Инструкция требует от партийных и государственных руководителей на местах способствовать консолидации всех человеческих ресурсов и направлять их в дело победы над врагом. В этих условиях было бы политической ошибкой продолжать антирелигиозную пропаганду в старом стиле. Сегодня лекции на тему «религия — враг социализма» вредны для дела консолидации, создают условия противостояния между верующими и неверующими, что подрывает единство народа в противостоянии врагу.¹⁵

Из этой записки становится совершенно очевидно, что относительно мягкая религиозная политика советского государства — мера временная, диктуемая условиями войны, необходимостью сохранить добрые отношения с западными союзниками и с населением территорий, вновь или впервые попадающих под советскую власть, и вообще полезностью Церкви на данном этапе для внешней политики СССР. Но если партийные деятели предупреждались выше приведенной запиской о временности такой политики, население об этом не знало. А все внешние проявления обоюдной лояльности между советским правительством и Церковью внушали верующим оптимистические надежды на подлинную нормализацию церковно-государственных отношений и на расширение прав Церкви.

Так, Карпов сообщает о посещении его в марте 1944 г. 21-летним внучатым племянником драматурга Островского, предлагавшим проект создания Союза христианской молодежи, который воспитывал бы молодежь в духе патриотизма, жертвенности и веры, что содействовало бы и нравственному ее воспитанию. Его аргументация: во-первых, открытие духовных школ и поступление в них молодежи свидетельствует о наличии христиански-верующей молодежи; во-вторых, такие союзы существуют во всех западных странах, даже в нацистской Германии; в-третьих, на Западе думают, что в России есть христианские молодежные организации, чему свидетельство — письмо от английского Христианского молодежного движения к (воображаемому) русскому, а в ответ неловкое молчание с советской стороны.

Островский также сообщил, что в среде верующей молодежи бытует мнение, согласно которому власти допустили избрание патриарха только потому, что он собирал деньги на войну, и что духовные школы укомплектовываются скрытыми комсомольцами и новые кадры духовенства будут соответствующими такому подбору. Островский категорически отказался назвать какие- либо имена, сказав только, что эти мнения широко распространены в среде православной молодежи. Карпов, естественно, отказал в допущении такого союза, заявив, что патриотизм достаточно хорошо прививается советской молодежи существующей системой воспитания. Характерен и зловещ комментарий Карпова об Островском: «... производит впечатление физически здорово-

¹⁵ Г. Александров (председатель Агитпропа) и П. Федосеев. Секретарю ЦК Жданову. Записка с положениями для ответов на вопросы партработников, как отвечать на вопросы населения по религиозным темам. РЦХИДНИ, ф. 17, д. 242, лл. 1-7 и 61-69. См. также: Поспеловский, ук. ист., сс. 145-46.

229

го молодого человека, но в психическом отношении, видимо, с отклонениями от нормы».¹⁶

Двумя днями позднее Карпова посетил некий 52-х-летний инженер Шестаков, который предлагал создать религиозно-философское общество. «Естественно», Карпов отказал; его комментарий о личности инженера аналогичен выше приведенному: «производит впечатление психически больного человека...» Этот комментарий соответствует марксистскому материалистическому детерминизму, считающему, что только патологическое мышление может развиваться в противоречии с окружающей материальной и воспитательно-образовательной средой, и является предвестником хрущевской и постхрущевской практики отправки верующих в психушки. Получивший марксистское образование Карпов не мог понять, как интеллигентные люди, выросшие в советских условиях и пережившие ломку и террор 20х-30х гг. Могли, с одной стороны, искренне верить в Бога, а с другой — предполагать, что советская уступка Церкви может быть всерьез и надолго.

Совсем иначе и вполне серьезно к предложениям Шестакова отнесся местоблюститель Алексий, будущий патриарх. В его записке, приложенной к проекту Шестакова, говорилось:

«... общество ставит себе ... задачу ... реализовать идеи, основы и лозунги, брошенные революцией... Уж из самой формулировки этой задачи видно, насколько она далека от той ... высшей цели, к которой стремится Церковь — вести своих чад к вечному спасению ... Это не значит, что Церковь не сочувствует задачам религиозно-философского общества. Но участвовать в их осуществлении путем организации общества ... Церковь и ее служители не могут считать себя призванными.»

Но, вероятно, и местоблюстителя Алексия, и всех церковнослужителей по призванию, во всяком случае — тех из них, кто обладал хорошим образованием, Карпов считал психически поврежденными.¹⁷

*****

Теперь сделаем небольшой обзор жизни Церкви по архивным документам областей, возвращавшихся из-под оккупации под советскую власть. Первым главой Церкви в Белоруссии становится бывший обновленец, архиепископ Василий (Ратмиров) — тип до того нравственно опустившийся, что спасенный им из тюрьмы Виталий Боровой, впоследствии профессор-протопресвитер и один из архитекторов внешней политики Московского патриархата с конца 40-х гг. до начала перестройки, долго сомневался в благодатности своего священства, полученного из рук этого иерарха.¹⁸ Вот образец деятельности этого иерарха. 19 января 1945 г. он пишет председателю Совета министров Белоруссии Пономаренко донос на деятельность возглавляемой им Церкви, вернее — на свечные мастерские при отдельных приходах, открытые при немец-

¹⁶ ГАРФ, ук. ист., лл. 13-15.

¹⁷ Там же, лл. 17-19.

¹⁸ Личная беседа автора с о. Виталием в 1979 г.

230

кой оккупации, а ныне успешно конкурирующие с открытым им епархиальным свечным заводом. Василий Ратмиров просит коммунистического босса закрыть эти мастерские, обещая в таком случае увеличить взнос епархии в фонд обороны до 1 миллиона рублей. А вот пример его писем коммунистическому начальству:

«Дорогой Пантелеймон Кондратьевич!

К Вам, главе Белорусского правительства мои слова любви и уважения. Под мудрым водительством Великого Сталина, при Вашем живейшем участии ... Миллионы белорусского народа ... преисполнены чувством глубокой благодарности к Великому Сталину ... Церковь, ... униженная, оскорбленная ... немецкими варварами ... приносит свою признательность и глубокую благодарность Великому Сталину, Вам и Красной армии».

Дальше идет отчет о суммах, внесенных Церковью в Фонд обороны и концовка: «Слава Главе Белорусского Правительства, верному и ближайшему соратнику Великого Сталина, Пантелеймону Кондратьевичу Пономаренко! Слава Великому Главнокомандующему [и т.д.], гениальному ... Сталину»....¹⁹

Слава Богу, Василий не так долго задержался не только в качестве главы Церкви Белоруссии, но и вообще в рядах епископата. Уже в 1947 г. во главе Белорусской митрополии стоит весьма достойный архиепископ Питирим, а Василий вообще исчезает с горизонта. За ним числятся какие-то не совсем чистые финансовые дела, но — очевидно, с помощью своих покровителей из определенных органов — судебного преследования он избежал.

******

Интересны некоторые детали относительно материального снабжения епископата в эти голодные годы. Напомню, что во время встречи со Сталиным в 1943 г. митрополиты отказались от финансовых дотаций, предлагавшихся Сталиным, но согласились на кремлевский паек по ценам особых распределителей. Из документов видно, что особые пайки полагались и епархиальным архиереям. Так, в деле есть жалоба Пинско-Брестского епархиального совета минскому уполномоченному СДРПЦ на то, что хотя патриарх назначил на эту кафедру епископа Онисифора еще в январе, вот уж май, а местные власти все еще не начали снабжать его полагающимся пайком.²⁰

Сколь лояльно-преданной ни была официальная политика Церкви, господствующие настроения и симпатии духовенства видны, например, из повторных жалоб в 1947 г. Уполномоченному Совета ДРПЦ Кобринского благочинного протоиерея К. Раины на то, что он был лишен настоятельства в 1945 г. по интригам местного духовенства и, несмотря на патриаршее назначение, Пинский архиепископ Даниил отказывается принять его в клир кафедрального собора — якобы за то, что войну он провел в качестве красного партизана. «Я, как партизан, противен архиепископу»,- пишет Раина патриарху и напоминает, что в августе 1942 г. архиепископ Даниил подписал коллективное послание

¹⁹ Госархив Белоруссии. Фонд 951, оп.1, д.2, лл. 51-55.

²⁰ Там же, л. 56

231

белорусского епископата Гитлеру — очевидно, имеется в виду тогдашний белорусский церковный собор, когда под давлением немцев и белорусских националистов была провозглашена автокефалия Белорусской Православной Церкви, но с ловкой оговоркой, что автокефалия вступит в силу только после признания ее всеми поместными патриархами. В результате она оказалась мертвой буквой.²¹

Несмотря на такую лояльность Белорусской Церкви по отношению к Московской патриархии, на местах реальное подчинение священников подсоветской иерархии проходило не всюду гладко. Этому процессу явно не способствовало явление упомянутого выше архиепископа Василия. Так, протокол собрания благочинных Гомельской обл. в 1945 г. сообщает о наличии в епархии восьми священников, не признающих Московскую патриархию(выделено в оригинале), а также многих монашек, «которые совершают требоисполнения». Речь явно идет о катакомбниках крайнего направления, считающих «себя чуть ли не святыми, а остальных священников — не имеющими благодати». И собрание постановило «просить Уполномоченного СДРПЦ ... принять меры к прекращению деятельности вышеупомянутых лиц как вносящих раздор и смуту в церковную жизнь области, мешающих правильному функционированию приходской жизни». Иными словами, священники просят о репрессиях против своих собратий! Тот же вышеупомянутый священник-партизан Раина в рапорте архиепископу Василию в марте 1946 г. говорит уже об 11 таких священниках в Гомельской области, курсирующих из села в село. Раине удалось четырех из них уговорить присоединиться к Патриархии, причем двоих через перерукоположение, так как рукоположены они были под немцами обновленческим епископом Николаем (Автономовым), который их обманул, заявив, что сам был хиротонисан Патриархом Тихоном. Один из катакомбников был связан с епископом Дмитрием Гдовским, начавшим первый раскол против декларации митрополита Сергия 1927 года, который получил название «Иосифлянского» — по имени митрополита Иосифа (Петровых), присоединившегося к этому расколу и возглавившему его. Два других катакомбника из этой группы были рукоположены тоже под немецкой оккупацией епископом Черниговским Панкратием, который исчез сразу после возвращения советской власти. По одним слухам, он был арестован, по другим — умер. Еще об одном упорствующем катакомбном священнике сообщается, что он арестован. Документы умалчивают о судьбе остальных трех или четырех священников.²² Интересно, что в Белоруссии обнаруживается катакомбное духовенство, не признающее Московской патриархии, но, в отличие от Украины, нет в те годы каких-либо следов автокефалистов. Что до Украины, то на территории, вновь занятой советской армией к июлю 1944 г. оказалось 94 автокефальных прихода; из них 14 в Днепропетровской области во главе со своим епархиальным управлением обратилось к Хрущеву с ходатайством о легализации с правом богослужения на украинском языке. Им было отвечено, что и

²¹ Там же, лл. 73-80; Поспеловский. Русская православная Церковь в XX веке. М.: «Республика», 1995, сс. 210-211.

²² Госархив Беларуси, ук. ист., лл. 97-110.

232

Московская патриархия не запрещает служить по-украински. В сентябре «руководящая тройка» Днепропетровского автокефалистского епархиального управления была арестована по обвинению в коллаборационизме с немцами. При обыске были якобы найдены антисоветские материалы.²³

Что касается некоторой активизации катакомбников в середине 40-х гг., то она характерна не только для территорий, бывших под оккупацией. Так например, по сообщениям уполномоченных, среди верующих многие симпатизировали иосифлянскому расколу. Просоветские проповеди назначенного патриархией священника Ильина в Угличе верующие перебивают криками: «Довольно, нам надоело все это слушать!» Скончавшегося иосифлянского священника хоронили преданные миряне — его последние слова были: «Умру, но не покорюсь» (патриаршей Церкви). Сообщается еще о трех тайно служащих иосифлянских священниках в Костроме и двух епископах, один из которых, Панкратий (Преображенский), был арестован.²⁴

В западных областях Беларуси были попытки мирян возродить приходскую жизнь, воссоздавать или возобновлять приходские братства для защиты православия от католичества — такие братства имели здесь пятисотлетнюю традицию. Епископ идет навстречу, посылает ходатайство Уполномоченному, но поскольку не было ни одного случая легально действующих церковных братств в послевоенном СССР, ясно, что дальнейшего хода такие прошения не получили.²⁵ Пришедший в 1947 году на смену Ратмирову архиепископ Минский Питирим тоже использует антипольскую ноту в безуспешной попытке перевести семинарию в Минск из Жировичей, где, по его словам, и бытовые, и культурные условия совершенно противопоказаны существованию семинарии. Он указывает Уполномоченному на необходимость благоустроенной семинарии в центре страны как средства деполонизации Белоруссии. Но и это ходатайство безуспешно.²⁶

Уже в 1945 г. делаются первые попытки властей прижать Церковь. Так, в ноябре председатель Хойницкого райисполкома пытается отобрать местный храм, приказав священнику служить в разрушенном войной причтовом доме. Вместе с директором местной школы он пытался взломать замок и захватить храм. Что произошло дальше, неясно, так как дело не прослеживается в дальнейших документах. Однако до 1947 г. то тут, то там в Белоруссии еще открываются отдельные храмы.²⁷ Первые конкретные известия об отобрании храмов в Белоруссии и закрытии таковых появляются в 1947 г. Одновременно начинается и травля отдельных священников в советской печати, особенно находившихся под не-

²³ Парадоксально, что о таком автокефалистском центре говорится только в отношении Днепропетровской области, в которой во время немецкой оккупации автокефалистские попытки потерпели почти полное фиаско: на 318 патриарших приходов было всего 10 автокефалистских. Pospielovsky, The Russian Church, Vol. 1, p. 242. См. также: ГАРФ, Ф. 6991с, on. 1с, д. 10, лл.19 и 48-49.

²⁴ ГАРФ, Ф. 6991с, on. 1с, д. 9, лл. 128-38 (1944).

²⁵ Госархив Беларуси, оп.4, д. 9, том 1 (1946 г.), лл. 2-3.

²⁶ Ф.951, оп. 1, д. 10 (1947), лл. 5-6.

²⁷ Там же, оп. 1, д. 2, л. 128 и д. 10, л. 142.

233

мецкой оккупацией. Архиепископ Питирим защищает своих священников, оболганных в печати, посылает протесты, но они в советскую печать не попадают.²⁸ Храмы, и не только православные, отбираются — в основном под предлогом их возвращения довоенным владельцам — колхозам, совхозам, различным клубам, а то и под склады и мастерские. Полянский, председатель Совета по делам религиозных культов, напрасно пытается это оспаривать, утверждая, что по законам 1929 г. храмы являются государственной собственностью и могут лишь сдаваться в аренду тем или иным организациям, включая и религиозные, а не в собственность, так что продажа храмов до войны колхозам и прочим учреждениям была незаконна и на этом основании довоенные гражданские пользователи храмов не могут считаться их владельцами.²⁹ Но местные власти обращают мало внимания на предупреждения уполномоченных. Вообще, Карпов не раз жалуется, что постановления Совета по делам РПЦ об открытии храмов часто игнорируются и местными властями, и даже местными уполномоченными Совета — назначенцами облисполкомов, получающими от них зарплату.³⁰ Так, на Украине — наверное, ввиду того, что там за время оккупации образовалась самая густая (после Молдавии) сеть действующих храмов и что там были храмы и непризнаваемых автокефалистов, — уже в 1944 г. отчеты уполномоченных СДРПЦ сообщают об изъятии у религиозных общин «общественных зданий», т.е. храмов. Речь идет, конечно, о храмах, «захваченных верующими» во время оккупации и которые теперь возвращаются их довоенным «хозяевам». Ссылаются при этом на Инструкцию СДРПЦ для уполномоченных, раздел 5 и 8, пункт «В», разрешающий изымать помещения, занятые верующими во время оккупации.³¹

Что касается потенциала религиозного возрождения в Великороссии, то его можно вывести из примеров трех областей, пребывавших относительно продолжительное время под оккупацией: Псковской и части Новгородской на северо-западе, где за время оккупации число открытых храмов выросло из трех до 200, и Курской, где к приходу немцев было всего 2, или, по некоторым источникам, 4 открытые церкви, а к 1944 г. — 282. 202 храма (из коих 6 обновленческих) действовало в 1944 г. в Ростовской области, но тут неясно, сколько было открыто под оккупацией, а сколько действовало до 1942 г. или было открыто после возвращения советской власти. А вот контраст: в Тамбовской области, не попадавшей под оккупацию, в 1944 г. было всего 3 открытых храма на всю область, закрытых — 331.³²

²⁸ Там же, лл. 143-46.

²⁹ Государственный архив Ростовской области (ΓΑΡΟ), Ф. 4173с, оп. з, д. 3 связка 1 (1946), л. 19.

³⁰ ГАРФ, Ф. 6991с, on. 1, д. 7: Сборник циркулярных-инструктивных писем СДРПЦ за 1944-47 гг, сс. 32-37.

³¹ В свою очередь, согласно Постановлению Совета Министров СССР от 1 XII 44 г., «переоборудование и использование церковных зданий для других целей может производиться только с разрешения Совета по делам РПЦ» (и соответственно — Совета по религиозным культам). Там же, с. 44.

³² Там же, д. 9, лл. 11-17.

234

Уполномоченный уже в 1944 г. рекомендует закрыть 40 храмов в Краснодарском крае, хотя верующие ходатайствуют об открытии еще 55 храмов — из этих ходатайств удовлетворено только 6, а 2 направлены в Совет с одобрением местных властей. Уполномоченный спрашивает у Совета разрешения закрывать храмы в районах, где их три или больше и, наоборот, открыть по одному храму в тех 13 районах области, где нет ни одного действующего. Вообще, изучение архивов показывает, что даже в эти самые лучшие для Церкви годы, а именно 1943-48, удовлетворялись лишь процентов 10 ходатайств верующих об открытии храмов, да и то процесс от подачи ходатайства до его исполнения занимал нередко до трех лет.³³

В эти годы уполномоченные в какой-то степени еще защищают Церковь от произвола местных советских и партийных властей, и Карпов строго наказывает им не вмешиваться во внутреннюю жизнь Церкви, но понимают он и его подчиненные внутреннюю жизнь Церкви крайне узко. Так, проповеди знаменитого хирурга — архиепископа Тамбовского Луки (Войно-Ясенецкого), лауреата Сталинской премии по медицине, отсидевшего до войны 11 лет в лагерях и тюрьмах и прошедшего через пытки, уполномоченные СДРПЦ не считают внутренним делом Церкви. Тамбовский уполномоченный в своем доносе Карпову видит антисоветчину в следующих цитатах из проповедей архи- епископа-врача: «Пятнадцать лет были закрыты и связаны мои уста ... примите мои утешения, мои бедные голодные люди. Вы голодны отсутствием проповеди слова Божия. Храмы наши ... в пепле, угле и развалинах ... свои храмы очищайте от грязи ... храмы Божии должны вновь восстановиться и вера — засиять новым пламенем»

Еще больше уполномоченный возмущен тем, что Лука принимает обновленцев только через публичное покаяние, при котором кающийся произносит следующие слова во всеуслышание: «в малодушии своем убоялся я страданий за Христа и избрал путь лукавства и неправды». В духе этой присяги Лука произнес проповедь, подчеркивая гонения, которым подвергались верные патриарху. И уж совсем нетерпимо в глазах уполномоченных было появление Луки на медицинской конференции в рясе и клобуке. Тут и лично Карпов направляет протест в Министерство здравоохранения. Обвиняют архиепископа и в том, что он дает справки о праве совершения богослужения священникам, не имеющим приходов. Но в этом случае гнев Карпова удалось укротить тамбовскому благочинному, сообщившему, что ввиду нехватки храмов и зарегистрированных священников катакомбные православные общины носят в области массовый характер и многие из них окормляются мирянами. Наличие в селениях священников, готовых к окормлению и регистрации общин, будет способствовать выходу общин из подполья и ликвидации катакомб.³⁴

В местностях, не бывших под оккупацией, храмы продолжают открываться до 1948 г. включительно. И вот 6 июня 1951 г. Карпов пишет Сталину: «со второй половины 1948 года все без исключения ходатайства групп верующих об

³³ Поспеловский, ук. ист., с. 207; Ф. 6991с, д. 8, лл. 24-27, 50-57, 75-77 и д. 10, лл. 16-17.

³⁴ Там же, д. 9, лл. 3 — 55.

235

открытии церквей ... категорически отклоняются». Одновременно идет все более заметное закрытие храмов на территориях, бывших под оккупацией. Так, по отчету СДРПЦ за 1950 г., было закрыто 247 храмов на Украине, 106 в РСФСР (явно в западных областях, бывших под оккупацией), 29 в Беларуси и 16 в Молдавии, всего — 410; а общая численность действующих православных храмов в СССР упала с 14 с половиной тысяч в начале 1949 г. до 11 с половиной тысяч на 1 января 1951 г. Карпов в этом письме предлагает некоторую модификацию: закрывать по 200-300 храмов на землях, бывших под оккупацией, одновременно открывая по 20-30 в год в восточных районах СССР.³⁵

В том же 1948 году открылась последняя семинария, Саратовская, после чего все ходатайства и местных архиереев и патриарха об открытии дополнительных семинарий и третьей академии — в Киеве — получили категорический отказ.

1948 г. оказался таким роковым по ряду причин. Во-первых, из-за начала холодной войны и после провала попыток в предыдущие два года экспортировать коммунистическую революцию в Италию, Францию и Грецию, Сталин избрал изоляционистскую политику, при которой поддержка советской внешней политики Церковью уже не имела большого значения. Во-вторых, а быть может как раз во-первых, не удалась попытка превратить Московскую патриархию в своего рода православный Ватикан, созвав меж-православную конференцию в Москве в честь 500-летия фактической автокефалии Русской Церкви. Замысел этот озвучил впервые патриарх Алексий, судя по архивным документам, в письме Карпову 13 января 1947 года. Предполагалось, что съедутся все патриархи и конференция получит значение чуть ли не 8-го вселенско-право- славного собора. Но Константинополь напомнил Московской патриархии, что созывать меж-православные форумы — прерогатива Вселенского патриархата. Восточные патриархи на конференцию не явились, прислав только своих представителей. Причем греческие Церкви согласились участвовать только в богослужениях, но не в конференции, которая таким образом превратилась лишь в совещание Церквей стран, находившихся под советской властью. Это убедило Сталина, что Московская патриархия не имеет для его политики, внутренней или внешней, особого значения. Следовательно, нечего с нею и цацкаться.³⁶

Перемену в политике сразу почувствовало местное партийно-правительственное начальство. Это были люди поколения, которое росло и начинало свои карьеры под лозунгами уничтожения религии как зла, мешающего построению утопии безбожного рая на земле. Оно было смущено и дезориентировано неожиданными переменами в религиозной политике во время войны и сразу после нее, о чем свидетельствуют приведенные выше вопросы Агитпропу. Политика более или менее мирного сосуществования с Церковью не вмещалась в их сознание, была противопоказана, так сказать, всему их нутру. Недаром в архивах достаточно примеров самоуправства местных партийных началь-

³⁵ РЦХИДНИ, Ф. 17, оп. 132, д. 497, лл. 12-13 и 113-119.

³⁶ Dimitry Pospielovsky. «The «Best Years» of Stalin’s Church Policy (1942-1948) in the Light of Archival Documents», Religion, State & Society. Oxford: Keston Institute, Vol. 25, No. 2, 1997, p. 155.

236

ников по отношению к верующим и духовенству в самые первые послевоенные годы, а в некоторых случаях — уже и в 1943-44 гг., когда на штыках советской армии приходит партийное начальство в западные области и там застает открытые храмы, монастыри, приходские общины. Есть сообщения в архивах о фронтовых офицерах, защищавших храмы от попыток секретаря возрожденного райкома или председателя райисполкома отобрать их у верующих.

И вот с первыми признаками ожесточения антирелигиозной политики старые кадры воспряли. Идут сообщения в 1949-53 гг. о произвольных изъятиях у верующих храмов без согласования с Советом. Так, в Кемеровской области, где на 25 районов было всего 15 православных храмов и молитвенных домов, открытых в 1945-47 гг. по ходатайствам «значительных групп верующих», местные власти с марта 1949 г. начали запрещать совершать богослужения, неоправданно завышать налоги на духовенство и закрыли 5 молитвенных домов. В другом случае храм был закрыт накануне Пасхи под предлогом его ветхости, хотя построен он был лишь двумя годами раньше и находился в отличном состоянии. На протесты Совета ДРПЦ Облисполком никак не реагирует. Престарелый Новосибирский митрополит Варфоломей, бывший узник, в письме Карпову жалуется: «...по произволу местных властей ... верующие лишены возможности собираться для молитвы в свои храмы ... мы, приставленные к этому делу, беспомощны». Он просит Совет принять срочные меры. Карпов жалуется верховному прокурору РСФСР, тот направляет дело в Кемеровскую прокуратуру, которая отвечает, что это юрисдикция облисполкома, а не прокуратуры(?). Председатель облисполкома опротестовывает требование Совета открыть храм в письме к Маленкову. В ход идет заезженная фраза из довоенного арсенала: «широкие слои трудящихся» якобы требуют ликвидации храмов (хотя в другом документе говорится о большом количестве шахтерской молодежи, посещающей храмы). В конце концов, после вмешательства Агитпропа на стороне Карпова был достигнут компромисс: из обоих закрытых властями храмов в Кемерове один власти все же открыли снова, другой остался закрытым. В соседнем Анжеро-Судженске произошел скандал в связи с тем, что местные власти разрешили общине строить храм в центре города на возвышенности, в результате чего он стал самым высоким и красивым строением города. Общину заставили разобрать уже фактически законченный храм. Компромисс был найден: храм был перенесен за город, где он незаметен.³⁷

Участились сообщения о безобразных издевательствах местных партийных и советских чиновников над верующими и духовенством — вплоть до рукоприкладства. Например, в одном из сел Сумской области власти, воспользовавшись отъездом местного священника на другой приход, заставили нескольких членов двадцатки подписать заявление о выходе из нее, угрожая в противном случае преследованиями. Один из таких невольных подписантов через год, в 1951 г., сообщил об этом в СДРПЦ, прося заступничества и возобновления служб в храме. Расследование, проведенное Советом, подтвердило акт насилия местными властями и наличие вновь организованной двадцатки. Однако Агитпроп

³⁷ Ф. 17, оп. 132, д. 497, лл. 2-10.

237

Украины произвел собственное «расследование» с противоположным выводом, и, несмотря на протесты Карпова, церковь так и не была открыта. В другом случае, в Измаильской области, местное районное коммунистическое начальство произвольно закрыло храм и подвергло местного священника и группу верующих женщин площадной брани и избиению, требуя со священника дополнительного «налога» — явно себе в карман. Это дело было настолько вопиющим, что вмешательство Карпова все же вернуло верующим храм, хотя наказания коммунистам были минимальны: один был снят с поста и получил партийное взыскание, а о другом было записано, что он «за вмешательство в работу церкви заслуживает исключения из КПСС, но принимая во внимание то, что он является хорошим работником, ... бюро райкома ограничилось партвзысканием». В других случаях сообщается об уничтожении икон, о приходе местных администраторов в храм в шапках с сигаретами во рту и разгулива- нии по нему с ругательствами и громким разговором во время службы — и прочее в том же роде, совсем в стиле 20-х — 30-х гг.³⁸

Так что возобновление массовых гонений на религию при Хрущеве возникло не на голом месте. Все шло к тому уже с 1948 г. Некоторая передышка между концом 1954 и 1957 гг. была вызвана борьбой за власть в верхах после смерти Сталина и — до дела так называемой «антипартийной группировки» в 1957 году — пока еще отсутствием абсолютного хозяина в Кремле. Затем полным хозяином стал Хрущев, и он сразу же возобновил приготовления к антирелигиозному шквалу, обещанному еще партийно-правительственным постановлением от 7 июля 1954 года «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения».³⁹

Но за зловещим хрущевским Постановлением от 7 июля последовало Постановление от 10 ноября того же года — «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения», которое, если бы оно исполнялось фактически, аннулировало бы предыдущее постановление. Но Карпов, который ссылается только на ноябрьское постановление, отмечает, что оно игнорируется местными властями, которые ( а вернее — местные обкомы партии) с 1948 г. по 1954 г. не разрешили открыть ни одного храма. И только в 1955 г. было официально открыто 4 храма (на всю страну). Игнорируется местными властями и Постановление 1 декабря 1944 г., предоставившее право Совету ДРПЦ открывать храмы в ответ на ходатайства многочисленных групп верующих и при отсутствии поблизости действующего храма. И «это Постановление, — пишет Карпов, — за последние 8 лет не выполняется». Неофициально же во многих местах самочинно открываются и действуют православные общины и приходы. Карпов указывает на нездоровость такого положения,

³⁸ Там же, лл. 191-210.

³⁹ Поспеловский. Русская православная Церковь..., с. 280. Поскольку Маленков окончил свои дни церковным псаломщиком, а в 1954 г. он еще был премьером и одним из секретарей ЦК, есть вполне обоснованные предположения, что июльское постановление было инициативой Хрущева, а следующее, ноябрьское, связано с влиянием Маленкова.

238

отмечает рост обиды верующих на власти и призывает ЦК допустить открытие теперь уже от 40 до 50 церквей в год по РСФСР, что будет соответствовать удовлетворению от 8 до 10% ходатайств — даст хотя бы минимальную отдушину верующим России, где вопрос стоит особенно остро в виду того, что на всей территории России находится лишь 21% из официально зарегистрированных православных общин и всего 2923 действующих храма (против 8540 на Украине, например). И тут (в 1956 г.), Карпов приводит общее количество действующих православных храмов в СССР: 13.417 — то есть на две тысячи больше, чем указанная им же цифра на 1951 г.!⁴⁰ Откуда же взялись эти 2 тысячи, если за 1955 г. было открыто только 4 храма, а в ответ на ходатайство Карпова в 1956 г. об открытии 40-50 храмов в год Агитпроп ЦК ответил отказом, согласившись лишь с необходимостью ликвидации пивного склада в подвале Новочеркасского собора и с открытием новых храмов «только в самом крайнем случае», но никак не в том количестве, о котором говорит Карпов?⁴¹ Неужели такое количество церквей было открыто стихийно между 1951 и 1956 гг.? Или цифра 11,5 тысяч была Карповым высосана из пальца, чтобы удовлетворить Сталина?

Но так или иначе, а именно цифра 13,5 тыс. постоянно упоминается в документах как отправная точка перед началом в 1959 г. хрущевской кампании массового закрытия церквей.

Надо отдать должное Карпову и Полянскому. Они старались использовать «междуцарствие» 1954-56 гг. и официальный лозунг о восстановлении «ленинской законности» для укрепления правового положения Церкви. В отличие от Хрущева, который разворачивал свое антирелигиозное наступление под тем же лозунгом восстановления ленинской законности, обвиняя Сталина в нарушении таковой, в том числе и в области религиозной политики. Но об этой стрроне деятельности Полянского, Карпова и даже отчасти Куроедова руководство Церкви вряд ли знало. Перед «церковниками» руководители обоих советов — как коммунисты, верные партийной дисциплине и заговорщицкой психологии партии Ленина, — выступали непоколебимыми проводниками и апологетами линии Советского правительства, то есть на самом деле — Центрального комитета КПСС.

⁴⁰ «Справка о фактах нарушения законности и администрирования в отношении церкви». Центр хранения современной документации, ф. 5, оп. 33, д. 22, лл. 40-52.

⁴¹ Завотделом пропаганды и агитации ЦК по союзным республикам, Ф. Константинов. Ф. 5, оп. 33, д. 22, л. 54. 16. июня 1956 г. Вообще следует добавить, что хотя формально СДРПЦ был при Совмине, почти вся переписка руководителей обоих Советов идет с Центральным Комитетом КПСС — Агитпроп и Идеологическая комиссия — реальное их начальство, а не правительство.

239