„ Если бы кто мог увидеть Церковь Христову, в том самом виде, как она соединена со Христом и участвует во плоти Его, то увидел бы ее не чем другим, как только Телом Господним”.

Николай Квасила.

„Объяснение Литургии", XXXVIII.

1. О понимании Литургии.

В наше время почти повсюду в инославном мире — и католическом и протестантском — пробуждается интерес к богослужению, стремление вернуться к литургической полноте древней Церкви. Это стремление воплощается в т. наз. „Литургическом движении”, с каждым годом проникающем все глубже в религиозную жизнь Запада. С особенным вниманием творцы и сторонники этого литургического возрождения относятся к богослужению Православной Церкви, которая, по словам одного из них, — „сохранила литургический дух древней Церкви и продолжает жить и питаться им, как своим самым чистым источником... Ей нет нужды в литургическом движении, ибо она никогда не удалялась в своем благочестии от своего богослужения, всегда оставалась ему равно верной” *). Эти слова католического автора показывают сколь велика литургическая „миссия” Православия, каким откровением оказывается наше богослужение для

*) О. Rousseau OSB. Histoire du Mouvement Liturgique. Paris 1945, p. 188.

тех, кто „алчет и жаждет” полноты церковной жизни. Но если эти западные восторги радуют наше православное сердце, они же дают хороший толчок и к тому, чтобы поглубже вдуматься в наше собственное отношение к нашему Богослужению и в первую очередь, конечно, к Литургии. Все ли у нас так благополучно, как может показаться извне? Нет спора, Православная Церковь остается церковью литургической по преимуществу, не только в смысле непрерванности в ней богослужебной традиции древнего христианства, но и по тому месту, какое занимает богослужение в жизни верующих, по их особой любви к церковной службе. И все же нельзя не признать, что и наше литургическое сознание страдает глубокими болезнями, отравлено старыми и ставшими привычными искажениями, и что нам тоже, хотя и по-другому, чем на Западе, необходимо уступить на путь возрождения, вернуться к чему то, что нами забыто и потеряно. Если западные христиане частично растеряли само богослужебное богатство, то про православных можно сказать, что, сохранив его в целости, они разучились пользоваться им, имея ключ, перестали уметь открывать таинственную дверь, им отпираемую.

Это касается, прежде всего, непонимания верующими Литургии при большой любви к ней, некоего разрыва между любовью и пониманием. Богослужение любят теперь не за его смысл, а за что-то другое, трудно определимое: за то „переживание”, которое оно дает своим „настроением”, молитвенной „атмосферой”, таинственностью, красотой... Говорят даже иногда, что богослужение и не нужно понимать, а достаточно любить и чувствовать. И, действительно, богослужение — вся его обстановка, вся атмосфера православного храма — дают нам с детства такой драгоценный запас религиозного настроения, столько светлых и прекрасных образов и впечатлений, что может казаться каким-то плоским рационализмом желание все понять и объяснить. „Мы веками без всяких объяснений молились в храме и храм рождал молитву и поднимал нашу душу к Богу — разве этого недостаточно? Веками эти слова и обряды, пускай непонятные, по и в своей непонятности прекрасные, расплавляли наши сердца и вносили свет, радость и утешение в нашу жизнь — разве не в этом цель богослужения?” На такого рода слова, которые приходится очень часто слышать, очень трудно отвечать. Трудно потому, что в

споре, в котором спорящие говорят в двух разных плоскостях, их слова и аргументы не встречаются, а проходят мимо друг друга, ибо спор ведется о разном. В центре религиозной жизни в наше время стоит не истина, а религиозное чувство, оно, а не истина признается главной ценностью, по которой мерится все. И в церковной жизни и в богослужении все расценивается в зависимости от того, что „я” хочу получить от них, что „мне” представляется существенным и „питательным”, что „я” люблю в них. Объективная истина Церкви, объективное содержание богослужения перестали интересовать, они превратились в некий общий и безличный капитал, в котором каждый выбирает то, что больше подходит к его субъективным „запросам”. (Символом этого может служить широко практикуемая в нашей церковной жизни исповедь во время богослужения, даже во время Литургии, красноречиво свидетельствующая о том, что „частное” несомненно важнее „общего” и что будущий причастник может без какого бы то ни было ущерба не участвовать в части Литургии). И потому в наше время так бесконечно трудно становится утверждать, что Христианство есть прежде всего религия Истины, воплощенной и живой Истины, и что богослужение потому не есть „просто молитва”, облеченная в красивые слова и обряды, которые можно любить за их красоту и за их действие на душу, а вечное исповедание этой воплощенной Истины, жизнь и возрастание в Ней. Розанов сказал когда то, что „христианство вышло все из народных вздохов, из народного умиления к Богу”. Это предельно вредное и ложное утверждение. Христианство вышло из страшной и славной тайны Сына Божьего, Который „нас ради человек и нашего ради спасения” стал Сыном Человеческим, предан был на смерть, умер на Кресте и в третий день воскрес из мертвых. Он есть „путь и истина и жизнь” и этим Путем идет, эту Истину возвещает и эту Жизнь имеет и дает Церковь. И богослужение Церкви есть также не что иное, как возвещение этой Истины, как жизнь в этой Жизни, как шествие этим Путем.

И вот трагично то, что в современном восприятии богослужения это перестало быть так, богослужение перестало быть для нас исповеданием нашей веры, соборным, целостным воплощением ее. Можно встретить сколько угодно людей, кровно привязанных к богослужению, любящих и знающих его (ибо знание богослужения со-

всем не равнозначно пониманию его) и при этом совсем не разделяющих веры Церкви. Богослужение для таких людей привычное и любимое питание их религиозного чувства, но само то это религиозное чувство они и не пытаются проверить верой Церкви и согласовать его с ней. В нашем сознании и восприятии богослужение оторвалось от того „правила веры”, которое оно как раз и воплощает, о котором как раз и свидетельствует буквально каждым своим словом, каждым своим обрядом. Все наше богослужение есть сплошное богословие, живой и жизненный источник и критерий всякого богословия, но этого как раз и не хотят знать те, кто считает „понимание” богослужения необязательным и несущественным. Отсюда и равнодушие подавляющего большинства церковных людей к богословию: они не видят в нем нужды, потому что не понимают, что оно все укоренено в богослужении и есть раскрытие „правила веры”, воплощенного в литургическом опыте Церкви. Богословие превратилось в специальность христианских intellectuels, в которой простой верующий ничего не понимает и не чувствует ни малейшей потребности понять. Можно прибавить, что тот же отказ от понимания богослужения, от искания в нем „правила веры” часто пагубным образом отражается и на самом богословии: оно теряет под собой твердую почву и превращается либо в „чистую науку”, „науку ради науки”, либо же в высказывания „частных богословских мнений”, не дерзающих выдавать себя за свидетельство кафолического предания Церкви... Богослужение же из соборного действия, соборного свидетельства превращается также в специальность — в специальность алтаря и клироса, духовенства и „уставщиков”, и в нем рядовой верующий, как уже сказано, считает совершенно естественным выбирать то, что ему больше нравится, больше „питает” его религиозное чувство—всенощную или обедню или акафист, „концертное” или „уставное” пение, „торжественное” или „простое” служение... Но нельзя не признать, что поскольку главной целью и главной ценностью богослужения признается „действие” его на душу и психологию верующего и усиление в нем молитвенного настроения, все эти предпочтения и выборы вполне законны и равноценны, ибо спор сводится к спору о вкусах, а не об истине. Но в том то и все дело, что эта „психологизация” богослужения, сведение его к „чувству” и „переживанию” вне понимания, и есть основная

болезнь современного литургического сознания. В конечном итоге с предельной ясностью ставится вопрос: что есть христианство и Церковь? Благая Весть об Абсолютной Истине, которую каждый из нас узнал, которой живет и которую призван исповедывать, или же расплывчатая „религия сердца” с древними и красивыми церемониями и умилительными песнопениями?

Ответ на этот вопрос может и должен быть один. С первых дней существования Церкви „оглашение”, т. е. подготовление к крещению новых членов, было всегда „мистологией”, тайноводством — это значит — постепенным объяснением им символов, обрядов и молитв церковного богослужения, введением их в непрестанное воплощение Церковью той Истины, которая составляет саму сущность христианства. Все то, что услышал и узнал новый член Церкви, во что он поверил, становилось для него после таинства крещения непрестанным источником той новой жизни, которая и есть Церковь. И именно в богослужении, в этом беспрестанном возобновлении и воплощении Церковью своего исповедания, выносили христиане того времени ту силу веры, которая, по словам Апостола и есть „победа, победившая мир”. И отказ от понимания, от стремления все больше и больше понять и узнать, что делаем мы, когда „Сие творим в Его воспоминание”, когда вдвоем или втроем собираемся во Имя Его, есть отказ от Истины. Повторяем, первый и основной смысл Богослужения и заключается в том смысле, который оно воплощает и выражает. Вне понимания этого смысла наша любовь к богослужению есть одно эмоциональное или эстетическое переживание, пускай даже усиляющее нашу индивидуальную молитвенную жизнь, но не дающая подлинного участия в таинстве церковной молитвы. Богослужение не есть ни магия — где слова и жесты „действуют” помимо понимания и осмысления их исполнителями, ни красивая религиозная церемония, вся ценность которой заключена в ее психологическом воздействии на зрителя. Она есть подлинное, служение Богу „в духе и истине”, где все имеет смысл, все выражает нечто „единое на потребу”.

Это „единое на потребу” и есть Истина, Которую возвестили нам в Слове Божием Апостолы, в Которую мы уверовали, к Которой были приобщены в крещении, Которая стала нашей пищей и питием, нашей жизнью в Церкви, в Которой мы должны возрастать и Которую мы

призваны исповедывать. Она есть сущность Церкви и смысл церковного Богослужения. И нет, не может быть большей радости для христианина, чем беспрестанное „понимание” и уразумение той „мистерии”, того таинства, в котором вере дано действительно получать саму Божественную Истину, саму Божественную Жизнь.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

ЛИТУРГИЯ 2.

Собрание в Церковь

«...когда вы собираетесь в Церковь»

1 Кор. 11, 18.

Мы собираемся в храм для Евхаристии. Это слово собраться выражает первый глубочайший смысл Литургии и ничто не показывает так потери понимания Литургии, как нечувствие христианами того, что первое действие ее и есть собрание, когда Апостол Павел говорит о «собрании в Церковь», под Церковью он разумеет не помещение, а цель и природу собрания: собраться в Церковь—это означает составить Церковь, и само слово Церковь значит, прежде всего, собрание. Христос пришел, «чтобы рассеянных чад Божиих собрать во едино» (Иоанн, 11, 52), и Литургия от самого начала всегда была явлением и осуществлением единства нового народа Божия, собранного Христом и во Христе. Надо твердо знать и помнить: мы идем в храм не для индивидуальной молитвы, мы идем собраться в Церковь и сам видимый храм есть только образ того нерукотворного храма, который он покрывает. Поэтому «собрание в Церковь» есть действительно первое литургическое действие, основание всей Литургии, и не поняв этого, нельзя понять и всего дальнейшего тайнодействия. И когда я говорю — «я иду в Церковь» — это значит — я иду в собрание верующих, чтобы с ними вместе составить Церковь, чтобы быть тем, чем я стал в день крещения — т. е. — членом — в полном и абсолютном смысле этого слова, членом Тела Христа («вы -— говорит Апостол — тело Христово, а порознь члены» 1 Кор. 12, 27), я иду явить и осуществить свое членство, явить и засвидетельствовать перед Богом и миром тайну Царства Божьего, у ж е пришедшего в силе.

Оно пришло и приходит в силе — в Церкви. Вот тайна Церкви, тайна Тела Христова: «где два или три собраны во имя Мое, там Я посреде их». И чудо церковного собрания в том, что оно не

«сумма» грешных и недостойных людей, составляющих его, а Тело Христово. Как часто мы говорим, что мы идем в Церковь, чтобы от нее получить помощь, благодатную силу, утешение. Но мы забываем, что мы и есть Церковь, что мы ее составляем, что Христос пребывает в Своих членах и что Церковь не вне нас, не над нами, а мы во Христе и Христос в нас. Ине в том только сила и назначение христианства, что оно каждому дает возможность «личного совершенствования», а в том, прежде всего, что христианам дано и заповедано быть Церковью, «народом святым», «царским священством», «родом избранных» (I Петра, 2, 9), являть и исповедовать присутствие Христа и Его Царства в мире. И святость Церкви, не наша святость, а Христа, Который возлюбил Церковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее... дабы она была свята и непорочна» (Еф. 5, 25—27) и святость святых есть только раскрытие и осуществление того освящения, той святости, которую каждый из нас получил в день крещения, и возрастать в который мы призваны. Но мы не могли бы возрастать в ней, если бы уже не имели ее, как дар Божий, как присутствие Его в нас Духом Святым. Вот почему в древности все христиане назывались святыми и почему собрание Церкви есть святое собрание и собрание святых, как бы недостойны этой святости мы ни были. Не мы Его избрали, а Он нас избрал и освятил и дал нам составлять Тело Его, и потому «собрание в Церковь» есть нате служение, наш первый и главный долг, мы посвящены в него и оно принадлежит нам, пока мы сами себя не отлучили от него. В древности, не участвовавший без причины в евхаристическом собрании отлучался от Церкви, ибо он сам себя отсек от органического единства Тела Христова, являемого в Литургии. Литургия, повторяем, есть не одно из таинств, не одно из богослужений, а явление Церкви во всей ее силе и святости и полноте и только участвуя в ней мы можем возрастать в святости и исполнять все то, что заповедано нам. Собранная в евхаристическом собрании Церковь — даже если она из «двух или трех», есть образ и осуществление Тела Христова и только потому собранные смогут причаститься, т. е. принять участие, быть общинном Тела и Крови Христовых, что они являют Его своим собранием. Никто никогда не мог бы приобщиться, никто никогда не был достоин и «достаточно» свят для этого, если бы не было ему это дано и завещано в Церкви, в собрании, в том таинственном единстве, в котором мы, составляя Тело Христово, можем неосужденно Бога назвать Отцом и быть участниками божественной жизни... Отсюда очевидным становится, до какой степени чудовищно нарушает сущность Литургии современное «индивидуальное» вхождение в храм в любой момент Богослужения. Сохраняющий таким обра-

зом свою «индивидуальность» и «Свободу» не знает, не понял тайны Церкви, он не участвует в таинстве собрания в этом вечном чуде воссоединения раздробленной и греховной природы человеческой в богочеловеческое единство Иисуса Христа.

3. Священник

«и Сей, поелику пребывает вечно, имеет и священство непреходящее»

Евр. 7, 24.

Если собрание Церкви есть образ Тела Христова, то образ Главы Тела есть священник. Он предстоит в собрании и возглавляет его и именно это возглавление делает из «группы христиан» — «собрание Церкви», имеющей всю полноту даров и являющей в полноте вою Церковь. Потому что, если священник, по человечеству, есть только один из собравшихся, быть может, самый грешный и недостойный, то по Дару Духа Св., хранимому Церковью от Пятидесятницы и непрерывно передаваемому через возложение рук епископа, он являет силу священства Христова, который посвятил Себя за нас и есть единый священник Нового Завета. Как святость собрания есть святость не людей, составляющих его, а освящение Христово, так и священство священника не есть его, но единое священство Христово, данное Церкви, потому что она сама есть Тело Его. Христос не вне Церкви и никому не «делегировал» ни Своей власти, ни силы, но Сам живет в Церкви и Духом Св. исполняет всю ее жизнь. Священник не «представитель» Христа, но в таинстве — он Сам Христос, как и все собрание — Его Тело. Возглавляя собрание, он в себе объединяет его и являет единство Церкви во Христе, единство всех ее членов. В этом единстве предстоятеля и собрания явлено богочеловечество Церкви, тождество ее с Христом.

В теперешнем чине Литургии все это «символизируется» в облачении священника и затем во всех его действиях. К несчастью теперь вся эта первая часть священнодействия стала как бы единоличным делом «духовенства», и это даже закреплено в служебнике, по которому священник и диакон одни входят во храм, облачаются, совершают омовение рук и приступают к проскомидии. По существу же, и это необходимо подчеркнуть и вход священника, и его облачение и омовение рук имеют прямое отношение к собранию, предполагают собранность Церкви. С этой точки зрения «архиерейский чин» литургии, который многие не любят за его якобы излишнюю «торжественность» правильнее выражает смысл всех этих действий. «Встреча» архиерея, облачение его

посередине Церкви и омовение рук перед народом правильны потому, что все это литургические действия, органически связанные с собранием. «Когда народ вошел, входит епископ», часто замечает в своем описании иерусалимского Богослужения IV века автор т. н. «Itinerarium Aetheria» ¹). Собрание предшествует входу священника, собранный народ ждет его. Он возглавляет его, тем самым делая его сакраментальным собранием Церкви и это, естественно, предполагает сначала собранность, а затем возглавление, а не наоборот. И теперешние т. н. «входные молитвы» относятся ко всем, а не к одному священнику, т. к. священник никогда не оторван от собрания, всегда действует в нем и от него.

Также и облачение священника не перед, не вне Литургии, а есть литургический акт, мыслимый только уже в собрании т. к. оно есть образ сакраментального единства Христа и Церкви, нерасторжимое единство многих, составляющих одно ²), Белая одежда (подризник), надеваемая сначала священником есть та крещальная одежда, которую каждый из нас получил в крещении, это одежда всех крещенных, всего собрания и надевая ее священник являет единство собрания, «суммирует», объединяет всех нас в себе. Епитрахиль есть образ принятия Спасителем нашей природы для ее спасения и обожения и она показывает, что священство, как уже сказано, есть всегда священство Самого Христа. Также и поручи: руки священника, которыми он благословляет и священнодействует уже не его руки, а «десница Христа», они посвящены Его делу, единому спасительному делу, совершенному Христом и исполняемому в Церкви. Пояс — есть всегда знак послушания, готовности, собранности. Священник не сам восходит и поставляется «на высокие», но послан на это служение, и он «не болий Господина своего», за Которым следует и по благодати Которого служит. И, наконец, фелонь, или риза, есть слава Церкви, как творение Нового Завета, радость и правда новой жизни, явление и прообраз Царства, будущего века, образ Господа, Который воцарися и «в лепоту облечеся». Облачение заканчивается омовением рук. Это значит, что Евхаристия есть дело тех, которым прощены Грехи и оставлены беззаконие, кто примирен с Богом, что это служение нового человечества —

1) Etherie. Journal de voyage. Ed. «les Sources chretiennes» 1918.

2) Облачение имеет длинную и сложную историю, которой мы здесь не будем касаться. См. G. Dix. The Shape of the Liturgy.

«неповинного», «некогда не помилованного, а ныне помилованного» (I Петр. 2, 10).

Мы входим в храм, мы собираемся в Церковь, мы облекаемся в одежды новой твари — таковы первые действия великого таинства.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

ЛИТУРГИЯ

4. Благословенно Царство

«И Я завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой, царство». Лк. 22, 29.

Первая часть Литургии называется обычно Литургией оглашенных, потому что в древности на ней присутствовали готовящиеся ко крещению «оглашенные» 1). По своему происхождению эта часть связана с молитвенными собраниями евреев в синагогах. Первые христиане не составляли своего особого богослужебного чина, а естественно следовали привычным для них еврейским порядкам. Подобно еврейскому, христианское собрание состояло из общей молитвы, чтения Слова Божия (здесь новозаветные книги очень скоро вытеснили чтение Закона и Пророков) и Проповеди, толкующей его. Заканчивалось оно отосланием оглашенных и тогда совершалась Евхаристия, в которой участвовали одни верные, т. е. крещенные. Порядок этот в основном сохранился и до наших дней. Литургию оглашенных можно назвать также Литургией Евангелия: в центре ее находится чтение Слова Божия й (должна была бы находиться) Проповедь 2), посвященная его истолкованию. В течение всей этой части Литургии на престоле лежит книга Евангелия, по-

1) Об оглашенных см. дальше в § 10.

2) Обычное теперь перенесение проповеди на конец Литургии не может быть ничем оправдано. Оно нарушает всю структуру

добно тому, как во время Евхаристии на нем полагаются Хлеб и Чаша. Служение Церкви есть «служение Слова и Таинств», одно завершается и исполняется в другом.

Литургия начинается торжественным возгласом предстоятеля: «Благословенно Царство Отца и Сына и Св. Духа ныне и присно и во веки веков».

Царство Божие есть содержание христианской веры, цель, смысл и содержание христианской жизни. Царство Божие есть знание Бога, любовь к Нему, единство с Ним и жизнь в Нем. Царство Божие есть единство с Богом, как с источником всякой жизни, как с самой Жизнью. Для этой подлинной жизни — в полноте любви и знания —был сотворен человек: «в Нем была жизнь и жизнь была свет человеков» (Ин. 1, 4). От нее он отпал в грехопадении и через грех человека в мире воцарились зло, страдание и смерть, воцарился «князь мира сего». Мир забыл своего Бога и Царя. Но Бог не отвернулся от мира и «не отступил творя все, пока нас на небо не возвел и не даровал нам Царство Свое», Этого Царства ждали, о нем молились, его предвозвещали ветхозаветные пророки, к нему, как к своей цели и исполнению направлена была священная история Ветхого Завета, священная не человеческой святостью, ибо вся она полна падений, измен и грехов, по священная тем, что через нее приуготовлял Бог явление Своего Царства. И вот, «исполнилось время и приблизилось Царствие Божие» (Мк. 1, 15). Единородный Сын Божий стал Сыном Человеческим, чтобы возвестить и даровать людям прощение грехов, примирение с Богом и новую жизнь. Своею крестной смертью и воскресением из мертвых, Он воцарился в мире. Бог «посадил Его одесную Себя на небесах превыше всякого начальства и власти, и силы, и господства, и всякого имени... и все покорил под ноги Его и поставил Его выше всего...» (Еф. 1, 20-22). «И так твердо знай весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом сего Иисуса, Которого вы распяли» (Д. А. 2, 3-6). Христос уже царствует в мире и всякий верующий в Него и возрожденный водою и Духом -принадлежит Его Царству и имеет его в себе. «Христос есть Господь!» —таково древнейшее исповедание христианами своей веры и в течение трех веков мир гнал их за отказ кого бы то ни было на земле признать Господом, кроме единого Господа и единого Царя. Царство Христово принимается верой и скрыто «внутри нас». Сам Царь пришел в образе раба и воцарился позором Креста. Нет внешних признаков этого Царства на земле. Оно есть Царство будущего века, потому

службы и нужно всячески стремиться вернуть проповедь на ее исконное место: после Евангелия, с чтением которого оно естественно связано. Об этой связи см. дальше в § 8.

что только в славе второго пришествия узнают все истинного Царя мира. Но для тех, кто уверовал и принял его, оно уже теперь в этом веке, несомненнее всех доказательств и явственнее всех очевидностей. «Господь пришел, Господь приходит, Господь придет» — в этом триедином значении древнего арамейского возгласа «Маранафа» заключена вся победная вера христиан, против которой бессильными оказались все гонения.

И вот, Церковь и есть явление, предвосхищение и свидетельство здесь на земле и в этом веке грядущего Царства Божьего. В ней Христос собирает и соединяет в Себе новое человечество, примиренное с Отцом и в Ней Духом Святым пребывает до скончания века. «Не бойся, малое стадо, ибо Отец благословил дать вам царство» (Лк. 12, 32). Царство Отца, дарованное в Сыне и пребывающее в нас и среди нас Духом Святым, Царство Пресвятой Троицы, совершенной любви и совершенного единства. В· Церкви оно уже приходит в силе и Литургия есть Таинство этого царства. «И Я завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой царство, да. идите и пиете за трапезою Моею в царстве Моем» (Лк. 22, 29). Каждый раз, когда христиане собираются на Литургию, они свидетельствуют перед всем миром, что Христос есть Царь и Господь, что уже открылось и даровано людям Его царство, что началась уже новая и бессмертная жизнь. Вот почему 'начинается Литургия этим торжественным исповеданием и славословием Царства: граждане Царства встречают Своего Царя, Который приходит ныне, но пребывает всегда и царствовать будет во веки веков.

Аминь — отвечает предстоятелю собрание. Это слово переводят обычно «да будет так», но значение его сильнее. Оно означает не только согласие, но и активное принятие и исповедание. Да это так! И так да будет. Этим словом собранная церковь завершает и как бы «запечатывает» каждую молитву, произносимую предстоятелем, выражая тем органическое единство всего собрания, ответственное и сознательное участие каждого и всех вместе в едином священнодействии Церкви.

5. «Общие и согласные молитвы»

«Ты даровал нам эти общие и согласные молитвы».

(Молитва третьего антифона).

«Миром Господу помолимся» — возглашает диакон. После исповедания и славословия Царства наступает время «общей и согласной молитвы». Понимаем ли мы все значение и новизну этой церковной молитвы? Понимаем ли, что это не «просто» молитва человека или группы людей к Богу, а молитва Самого Иисуса Христа Отцу Своему, дарованная нам, и что этот дар молитвы Христо-

вой, Его посредничества, Его ходатайства есть первый и величайший дар Церкви. Мы молимся во Христе и Он Духом Св. молится в нас, собранных во имя Его. «А как вы сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: Авва, Отче!» (Гал. 4, 6). Мы ничего не можем добавить к Его молитве, но по Его воле, по усыновлению, мы стали членами Тела Его, составляем одно с Ним и имеем участие в Его предстоянии за мир. Ап. Павел, призывая «прежде всего совершать молитвы, прошения, благодарения за всех человеков», — прибавляет — «ибо один Бог, един и посредник между Богом и людьми человек Иисус Христос» (Тим. 2, 1, 5). И молитва Церкви потому есть молитва Богочеловеческая, что сама Церковь есть человечество Христово, Им возглавленное: «Я в них и Ты во Мне, да будут совершенны во едино и да познает мир, что Ты послал Меня» (Ин. 17, 23).

Поэтому только молитва Церкви может приноситься и приносится «миром», т. е. — в мире, ибо она есть молитва примиренных и соединенных во Христе с Богом людей и молящихся не своей только, но и Его молитвой. Приглашение диакона молиться «миром» есть т. о. не только призыв к собранности и умиротворенности, но, прежде всего утверждение этой молитвы, как молитвы во Христе. «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам» (Ин. 14, 27). Это — дерзновенное и таинственное включение нашей молитвы в молитву Христову: «И вот какое дерзновение мы имеем к Нему, что когда просим чего по воле Его, Он слушает нас» (1 Ин. 5, 14), утверждение богочеловеческой природы и силы этой молитвы.

О свышнем мире и спасении душ наших. В Церкви нам дан мир Христов, как дано помазание Св. Духа и дано уже Царствие. Нам все дано и мы все же непрестанно молимся: прииди и спаси нас, да приидет Царствие Твое. Данное по благодати должно быть принято и усвоено нами и мы призваны всегда возрастать в этом даре. Грех и благодать, ветхий и новый человек ведут в нас беспрестанную борьбу и данное Богом все время отвоевывается врагом Бога — диаволом. Церковь — собрание святых есть также собрание грешников, получивших, но не принявших, помилованных, но отвергающих дар благодати и постепенно отпадающих от него.

Мы прежде всего молимся о том, что в Евангелии названо «единым на потребу». Мир свыше это и есть Царствие Гожие — «радость и мир в Духе Святом» (Рим. 14, 17). Это то, ради чего нужно быть готовым все продать, от всего отказаться, всем пожертвовать: «Ищите прежде всего Царствие Божие и остальное приложится вам». И приобретение этого Царствия, этого «мира свыше» и есть спасение души. На языке Евангелия «душа» означает самого человека в его подлинной природе, подлинном назначении. Эта божественная частица, которая делает человека —

образом и подобием Божиим, благодаря которой самый последний грешник в очах Божиих есть бесценное сокровище: чтобы спасти его пастырь оставляет девяносто девять праведников... Душа есть дар Божий человеку и потому «какая польза, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? (Мф. 16, 26). И первое прошение великой эктении указывает нам последнее и высочайшее назначение нашей жизни, то ради, чего мы были созданы, к чему должны стремиться и что должно стать для нас «единым на потребу».

О мире всего мира — о том, чтобы этот мир Христов распространен был на всех, чтобы закваска, брошенная в мир, подняла все тесто (1 Кор. 5, 6), чтобы все дальние и ближние стали соучастниками Царства Божия.

О благостоянии святых Божиих церквей — «Вы соль земли... вы свет миру» — говорит Христос своим ученикам и это значит, что Церковь пребывает в мире для свидетельства о Христе и Его Царстве и что ей завещано Его дело. Но «если соль потеряет свою силу, то чем сделаешь ее соленой»? (Мф. 5, 13). Если христиане забывают о служении, на которое они все поставлены — от первого до последнего, кто будет благовествовать миру Царствие Божие и вводить людей в новую жизнь? Молитва о благостоянии церквей есть молитва о верности и твердости христиан, о том, чтобы Церковь, рассеянная по всему миру, в каждом месте была свидетельницей Царства Божьего — «солью земли и светом миру»,

О соединении всех. Соединение и единство всех в Боге и между собою есть последняя цель творения и спасения. Христос пришел, «чтобы рассеянных чад Божиих собрать воедино» (Ин. 11, 52). Об этом соединении молится Церковь, о преодолении всех разделений, об исполнении молитвы Самого Господа: «да будут совершенны воедино» (Ин. 17, 23).

О храме сем и всех с верою, благоговением и страхом Божиим входящих в него: таковы условия нашего подлинного участия в Таинстве и каждый входящий в храм должен испытывать себя: есть ли в его сердце живая вера и благоговение к присутствию Божиему, тот спасительный трепет, который мы так часто теряем, «привыкая» к Церкви и к богослужению.

О епископе, клире и народе — о Церкви, к которой мы принадлежим и которая в единстве всех служений; епископа, священников, диаконов и народа в этом месте являет и исполняет собой тело Христово.

«О стране, о городе, о всех людях, о благорастворении воздухов, об изобилии плодов земли, о плавающих, путешествующих, больных, страдающих...». Молитва распространяется и обхватывает всю Церковь, весь мир, всю природу, все человечество, всю

жизнь. Маленькой общине дана власть и сила возносить эту всемирную молитву, ходатайствовать перед Богом о всем Его творении. Как часто мы сужаем свою веру и свою религиозную жизнь до себя, до своих забот и потребностей и забываем это назначение Церкви приносить всегда и всюду «молитвы, прошения и благодарения за всех человеков». И приходя на Литургию, нам нужно всегда снова учиться жить в ритме этой подлинно церковной молитвы, расширять себя и свое сознание до полноты Церкви.

И помянув всех святых — т. е. всю Церковь во главе с Божьей Матерью, все новое человечество Христово, мы сами себя, друг друга и всю нашу жизнь предаем Христу Богу. Не только для защиты или для земного благополучия. «Ö горнем помышляйте, а не о земном. Ибо вы умерли и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге. Когда же явится Христос, жизнь ваша, тогда и вы явитесь с Ним во славе» (Кол. 3, 2-4). Мы отдаем нашу жизнь Христу потому что Он — наша жизнь, потому что в крещальной купели мы умерли для одной «естественной» жизни и наша подлинная жизнь скрыта в таинственном возрастании Царствия Божия.

За великой эктенией следуют три антифона (т. е. три песнопения, меняющихся в зависимости от дня или праздника) и три молитвы 1).

В первой молитве предстоятель исповедует, что держава Божия несказанна (невыразима), что слава Его безмерна, милость непостижима и человеколюбие неизреченно. Все эти слова, начинающиеся с отрицательных частиц выражают абсолютную трансцендентность Бога по отношению к миру — полную несоизмеримость Его с творением, с человеком. Бог выше всех понятий и слов, — эту неизреченность Божественной сущности всегда с особой силой ощущали святые. Мы можем только трепетать перед Ним, и Ему от нас подобает — «слава, честь и поклонение». Но Бог Сам захотел явить Себя людям и Церковь одновременно с исповеданием Его несказанности просит «призреть на этот храм и на это собрание», Бог не только явил Себя людям, но и соединил их с Собою, сделал их Своими. И вторая молитва исповедует эту принадлежность Церкви Богу: «спаси людей Твоих, благослови достояние Твое, сохрани полноту Твоей Церкви, освяти любящих благолепие

1) Теперь эти молитвы произносятся священником «тайно» т. е. про себя, а между антифонами возглашаются «малые эктении». Вслух же произносится только заключительное славословие каждой молитвы: «яко подобает Тебе слава... яко Твоя держава...» и т. д. Нужно помнить, что эти возгласы суть только заключительные фразы молитв, некогда читавшихся вслух. О «тайном» чтении молитв мы еще будем говорить в дальнейшем.

Твоего дома», ибо в Церкви явлена Его держава, царство, сила и слава. Это его новое творение, новое явление в мире... И, наконец, этому новому соединенному с Богом человечеству даровано познание Истины уже в этом веке (третья молитва) и это знание Истины открывает нам жизнь вечную. «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин. 17, 3).

Три эти молитвы составляют как бы введение в Литургию. В древности они произносились предстоятелем до приближения к престолу, вне алтаря. Эго сохранилось теперь только в архиерейской литургии: до малого входа архиерей не входит в алтарь и остается среди собрания. Эти молитвы предшествуют нашему входу в святилище и подготовляют его.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

ЛИТУРГИЯ

6. Вход.

«Христос вошел не в рукотворенное святилище, по образу истинного устроенное, но в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лице Божие». Евр. IX, 24.

После великой эктении и первых молитв совершается вход, называемый теперь «малым» в отличие от «великого» — при перенесении даров с жертвенника на престол. Вход этот объясняют обычно символически —· как изображение Христа, грядущего на проповедь. Но нужда в таком символическом объяснении возникла, когда вход утерял свое первое и непосредственное значение, как именно входа в храм, приближение священника и, в его лице всего собрания к престолу. В древности, как уже указывалось, собрание верующих предшествовало входу предстоятеля и великая эктения и антифоны были «входными» молитвословиями, певшимися собранием по мере приближения епископа к престолу 1). А так как первая часть литургии посвящена чтению Писания, то при входе духовенства приносилась и книга Евангелия, хранившаяся тогда в разнице. Появление иконостаса, отделившее престол от собрания,

1) Как я уже говорил, это значение входа сохранилось и теперь в архиерейском чине Литургии. До входа архиерей остается посреди собрания, а выход священников к нему после третьего антифона есть след древней встречи епископа духовенством и народом. См. S. Salaville. Liturgies orientales. La Messe, t I, pp. 70-73, 77-80.

а с другой стороны, перенесение проскомидии на время до начала литургии 1) постепенно затемнили этот первоначальный смысл входа. Поздний же «изобразительный символизм» (т. е. толкование обрядов Литургии, как изображение земной жизни Спасителя) ослабил в сознании верующих то, что можно назвать символическим реализмом священнодействия. Но как и богослужебное собрание христиан; будучи прежде всего настоящим собранием общины, есть в нем и через него совершающееся «собрание в церковь» — составление и явление Тела Христова, так и вход, будучи действительным, а не символическим входом сам в себе являет свой смысл и не «изображает», а есть наше приближение к Престолу Божьему.

Престол есть средоточие храма. Он есть трапеза, за которою ждет нас Господь и потому образ Христа-Священника и Жертвы, Приносящего, Приносимого, Принимающего и Раздающего. Но Сын Божий стал Сыном Человеческим и в Нем прославлено и обожено человеческое естество, В Нем Бог, ставший человеком, человека вознес на небо. И потому Его трапеза есть трапеза Царствия и престол славы, на котором Он восседает одесную Отца. В собрании Церкви, которая есть Тело Его, нам дано в Нем и за Ним войти в небесное святилище и предстать пред лице Божие (Евр. 9, 24), чтобы принять участие в вечной небесной литургии. Об этом и свидетельствует молитва входа: «Владыко Господи Боже наш, уставивши на небесех чины и воинства ангелов и архангелов для служения Твоей славе: сотвори со входом нашим и входу святых ангелов быти, сослужащих и сославословяших Твою благость».

И в то время, как предстоятель приближается к престолу 2), кланяется ему и целует его, собрание поет «Приидите поклонимся

1) И то и другое произошло сравнительно поздно. См. «Iconstase» в Diction. Archeol. ehret, et liturgie, t. VIII,

С. M у p e то в. «Исторический очерк чинопоследования проскомидии» в «Чтениях Общ. Люб. Духовн. Просвещ.», 1893, отд. I и II.

2) Возглас «Премудрость прости», который произносит диакон при входе, очень древний. Происхождение возгласа «премудрость» не вполне ясно. Обычно он предшествует чтению Св. Писания и есть призыв к вниманию, к постижению духовного смысла читаемого. См. Кавасила ed. Sources chretiennes. стр. 129-130. «Прости» означает «стойте прямо» и свидетельствует, м. б. о том, что в древности часть молитв произносилась в наклоненном положении тела. По символическому объяснению Кавасилы, этот возглас призывает нас пребывать в «воинственной позе (т. е. в полной готовности и послушании), когда мы предстоим перед Богом и присутствуем при св. таинствах».

и припадем ко Христу...», выражая в этих словах и смысл самого священнодействия и участие в нем всех собранных в церковь.

7. Трисвятое.

«Чтобы нам иметь участие в святости Его». Евр. XII, 10.

Этот смысл входа, как приближение ко Христу и восхождение с Ним в небесное святилище раскрывается далее в молитве и пении Трисвятого. Встав, перед Престолом, священник возносит молитву о том, чтобы Бог «сподобивший нас, смиренных и недостойных... в час сей стать перед славой святого Его жертвенника и должное Ему поклонение и славословие принести, принял от нас трисвятую песнь и посетил нас... простил нам всякое согрешение и освятил наши души и тела» 1).

«Боже Святый...». С исповедания Святости Божией начинается наше предстояние престолу и мы молимся о нашем освящений — т. е. о приобщении нас к этой Святости. Но что означает, что выражает это имя Божие —Святой, составляющее по словам пророка Исаии вечное содержание ангельского славословия, славословия, в котором и мы—в час сей—готовимся принять участие? Никакое дискурсивное мышление, никакая логика не способны нам объяснить его, а, между тем, это ощущение Святости Божией, это чувство святого и священного есть, можно сказать, основа и источник всех религий. И вот, дойдя до этого момента, мы быть может, сильнее всего сознаем, что богослужение не объясняя нам, что есть Святость Божия, тем не менее являет нам ее и что в этом явлении — извечная сущность всякого «культа» — тех основных и древних, как само человечество, обрядов: благословения, воздевания рук, поклона, поцелуя, «смысл» которых почти не выделим из жеста, его в себе воплотившего. Ибо культ и вырос из этой потребности, из этой жажды человека выразить и явить «святое», которое он ощутил прежде, чем смог «мыслить» о нем. «Как будто только богослужение — пишет Л. Буйэ — знает весь смысл этого непроницаемого для разума понятия, оно одно, во всяком случае, способно передать его и научить ему... Этот религиозный трепет, это внутреннее головокружение перед Чистым, перед Недосягаемым, перед совершенно Иным и, вместе с тем, это ощущение невидимого присутствия, притяжение такой бесконечной любви, но

1) Эта молитва, как и все прочие, читается теперь «тайно», а хор в это время поет тропари и кондаки дня, появившиеся здесь только для того, чтобы не было молчания. Они, несомненно, нарушают единство молитвы, единство предстоятеля и собрания и отвлекают внимание от смысла совершающегося священнодействия.

притом любви столь личной, что, испытав его, мы уже больше не знаем, что еще мы называем любовью — только богослужение может передать чувство всего этого, единое и не передаваемое... В богослужении оно как бы льется отовсюду — из слов, из священных жестов, от светильников, от благоухания, наполняющего храм, как в видении Исаии, из того, что за всем этим, что не есть ничто из всего этого, но что всем этим целостно передается, подобно тому, как прекрасное выражение лица мгновенно раскрывает нам всю душу, хотя мы и не знаем как...» 1).

И вот, мы вошли и стоим теперь перед Святым, мы освящены Его присутствием, мы озарены Его светом. И это трепетное и сладостное чувство присутствия Божия, радость, и мир, равных которым нет на земле, все это выражено в повторном, медленном и торжественном пении Трисвятого — «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный...» — небесной песни, поющейся на земле и свидетельствующей о совершившемся примирении земли и неба, о том, что Бог явил себя людям и что нам дано «иметь участие в святости Его». (Евр. 12, 10).

И под это пение предстоятель восходит еще выше — в самую глубину храма, на горнее место, во Святое Святых. И в этом ритме входа и восхождения — от дверей храма к Престолу, от Престола на горнее место — свидетельствует он всю действительность совершившегося соединения, высоту, на которую вознес нас Сын Божий. И, взойдя на нее, священник оттуда — но повернувшись теперь лицом к собранию — один из собранных и образ Самого Господа, облеченный Его властью и силой ·— ниспошлет нам Его мир для слышания Его слова.

8. Таинство Слова.

«Дух животворит, плоть не пользует нимало. Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь». Ин. VI, 63.

С восхождением священника на горний престол завершается вход и начинается литургия евангелия, состоящая из чтения Писания и проповеди, посвященной прочитанному. И нужно сразу же подчеркнуть, что Чтение и Проповедь составляют на Литургии некий двуединый акт, в котором совершается Церковью таинство Слова, таинство благовествования

Писание, мы знаем, есть сборник книг, написанных в разное время разными авторами и отражающих и свою эпоху и отличительные свойства писавших их и непосредственные нужды тех, для

1) L. Bouyer. «Quelques principes historiques de l’évolution liturgiques. La maison Dieu, 10, p, 66.

кого они были написаны. Так книги Нового Завета, читаемые на Литургии 1) суть церковная запись проповеди Апостолов о Христе (Евангелия), повествование об их миссионерских трудах (Деяний Апостольский), письма Их отдельным общинам и Лицам (Послания). Книги эти можно изучать, как и другие памятники прошлого и во многом они не избежали общей судьбы таких памятников: ошибок при переписке, разночтений, потери древнейших рукописей и т. д. Они имеют свою «естественную» историю. Но вот, Церковь говорит нам, что это человеческое писание есть Слово Божие: это значит, не только слова людей о Боге, но Слово Самого Бога, обращенное к нам, не запись истины, но Сама Истина, не «авторитетный источник» наших сведений о Христе, но вечный Источник веры, знания и жизни—Слово Божие в слове человеческом или Слово Богочеловеческое. И Слово это Церковь не просто читает, но она Им живет: «Слова, которые говорю Я вам суть дух и жизнь» (Ин. 6, 63), а «Слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную» (Ин. 5, 24). Евангелие нельзя просто «прочитать», чтобы «усвоить его содержание. Слово Божие Мы слышим и принимаем только в ту меру, в какую Сам Господь Духом Святым посылает нам «нетленный свет Своего богоразумия и отверзает наши мысленные очи для разумения евангельских проповеданий» (молитва перед Евангелием). Это есть дар Св. Духа и этот дар дан Церкви и вечно обновляется в ней. «Тогда отверз им ум к уразумению Писаний» (Лк. 24, 45). И сущность литургического чтения Писания, чтения его в собрании Церкви и состоит в том, что в нем вечно совершается это преложение Духом Св. читаемого в Слово Божие. «Дух животворит, плоть не пользует нимало...». В этом чтении Господь Сам сегодня и здесь говорит нам и сердце горит в нас, узнавая Говорящего, как горело оно у учеников на пути в Эммаус, когда говорил Он им, изъясняя Писания. (Лк. 24, 32).

Свидетельством об этом слышании Слова Божия, о принятии и уразумении Его является проповедь, которая, поэтому органически связана с чтением Писания и в ранней Церкви составляла необходимейшую часть церковного собрания, существеннейший и именно — литургический акт Церкви — вечное самосвидетельство Духа Святого, живущего в ней и наставляющего ее на всякую истину (Ин. 16, 13). Духом Истины, «которого мир не может принять, потому что не видит Его й не знает Его» («а вы знаете... ибо Он с вами пребывает и в вас будет» Ин. 17) Церковь услышала и узнала в этих писаниях Слово Божие и продолжает

1) В древней Церкви кроме Апостола и Евангелия читался также отрывок из Ветхого Завета.

всегда узнавать, слышать и благовествовать Его. Только потому и «миру сему», внешним, может она подлинно благовествовать Христа, свидетельствовать о Нем, а не просто рассказывать о своей «доктрине», что сама она всегда слышит Слово Божие, Им живет и что сама жизнь ее есть рост Слова: «и слово Божие росло и число учеников весьма умножилось» (Деян. 6, 7); «с такою силой возрастало и возмогало слово Господне» (Деян. 19, 20)).

В современной церковной жизни наблюдается несомненный упадок или даже кризис литургической проповеди. И сущность его не в неумении говорить, не в утере «стиля», не в неподготовленности священников, а в чем-то гораздо более глубоком: в забвении того, что есть проповедь в собрании Церкви. Проповедь может быть (часто бывает и сейчас) умной, интересной, поучительной, утешительной, но не в этих ее качествах, позволяющих различать «хороших» от «плохих» проповедников, сущность проповеди. Сущность ее в живой связи с Евангелием, читаемым в собрании Церкви: она не есть ни «объяснение» прочитанного знающим и компетентным лицом, ни передача слушающим собственного духовного опыта или богословских знаний проповедника, ни размышления «по поводу» текста, она вообще не есть проповедь об Евангелии, но проповедь самого Евангелия. И этот дар слышания, принятия и уразумения Слова Божия дан в собрании Церкви и не отрываем от него. Кризис проповеди состоит как раз в том, что она стала проповедью того или иного проповедника (про которого мы говорим, что у него есть или отсутствует «дар слова»), тогда как подлинный дар слова, дар благовествования не есть в собрании Церкви «имманентный»—дар проповедника, но харизма Св. Духа, посылаемая в собрании й собранию: «где два или три собраны во имя Мое, там Я посреде них». Подлинной церковной проповеди нет без веры в то, что собрание Церкви есть действительно собрание в Духе Святом, не просто собрание людей, а харизматическое собрание Церкви, народа Божьего водимого Духом. Как мы верим, что на литургии, т. е. в собрании Церкви, Духом Св. совершается преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы, так верим и в то, что Сам Дух Св. наставляет собрание на всякую истину. Но потому условием подлинной церковной проповеди и должно быть полное самоотречение проповедника, полный отказ от всего только своего, даже от «своего» дара. Церковная проповедь, подлинное чудо церковного благовествования — в отличие от всякого человеческого «дара слова» — совершается, по словам ап. Павла, «не г превосходстве слова или мудрости, ибо я рассудил быть у вас незнающим ничего кроме Иисуса Христа и притом распятого. И был я у вас в немощи, в страхе и великом трепете. И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости,

но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией» (1 Кор. 2, 1-5). Свидетельство об Иисусе Христе Духом Св. — таково содержание Слова Божия и оно, только оно может быть содержанием проповеди: «и Дух свидетельствует о Нем, потому что Дух есть истина» (1 Ин. 5, 6). Церковный амвон есть место Благовестив и потому он никогда не должен превращаться в трибуну для возвещения пускай самых возвышенных, самых положительных, но только· человеческих истин, только человеческой мудрости. «Мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую Бог предназначил прежде веков к славе нашей» (1 Кор. 2, 6-7).

' Из проповеди в собрании Церкви, из этого таинства благовествования выросло все церковное богословие, все Предание Церкви и в нем постигается смысл церковного утверждения, что только Церкви вручено хранение Писания и его толкование. Ибо предание не есть другой, «дополнительный» по отношению к Писанию источник веры («о том, чего нет в Писании, Церковь знает из Предания»), но тот же источник: живое Слово Божие, всегда слышимое и принимаемое Церковью. Оно и есть в подлинном смысле толкование Слова Божьего, как источника самой жизни, а не тех или иных «построений» и «выводов». Когда св. Афанасий Великий говорил, что «святые и боговдохновенные Писания достаточны для изложения истины», он не отрицал Предания, еще меньше проповедывал какой-нибудь специфически «библейский» метод богословия, как словесной верности тексту Писания— (он сам в «изложение истины» дерзновенно ввел не библейский термин «единосущне»). Он утверждал именно живую (а не формально-терминологическую) связь Предания и Писания в Церкви: сам Дух Св. в Церкви толкует Писание и открывает нам смысл Слова Божьего. Но потому только Церковь хранит смысл Писания, что в таинстве благовествования, совершаемом в собрании Церкви, Св. Дух вечно животворит плоть Писания, делая Слово Божие вечно новым и неизрекаемым источником жизни и истины. Всякое богословствование укоренено в этом таинстве благовествования, укоренено в собрании Церкви, в котором Дух Св. наставляет самую Церковь (а не отдельных людей в Церкви) на всякую истину. Потому и всякое «частное» чтение Писания должно быть укоренено в церковном и вне церковного разума, вне Богочеловеческой жизни Церкви не может быть услышано и истинно истолковано. Так, совершаемое в собрании Церкви таинство благовествования, в двуедином священнодействии чтения и проповеди, есть и источник

всякого богомыслия и возрастания каждого и всех вместе в полноту разума Истины.

И, наконец, в этом таинстве благовествования раскрывается соотношение иерархии и мирян в хранении Истины, каковое, по словам Послшия Восточных Патриархов, вручено всему народу Церкви. В церковной проповеди осуществляется дар учительства, данный в Церкви ее предстоятелю, как его служение в собрании Церкви. Но именно потому, что церковная проповедь не есть «личный» дар, но харизма, данная Церкви и осуществляемая в собрании Церкви, это учительное служение иерархии не отрываемо от него, но в нем имеет свой источник. Дух Св. почивает на всей Церкви во всей ее целестности. И если служение предстоятеля есть проповедь, а служение собрания — принятие проповеди, то оба эти служения духовны и исполняются тем же Духом Святым. Ибо ни возвещай Истину, ни принять ее нельзя без харизмы Св. Духа, а она послано всему собранию и только в единстве собрания может быть исполнена. Вся Церковь «приняла не духа мира сего, но Духа от Бога, дабы знать дарованное от Бога». «Божьего никто не знает, кроме Духа Божьего» — потому и говорящий «возвещает не от человеческое мудрости изученными словами, но изученными от Духа Св., соображая духовное с духовным», потому и принимающий принимает только Духом Св. -— ибо «душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает сие безумием и не может разуметь» (1 Кор. 2, 11-14). Только вся Церковь, явленная и осуществленная в собрании Церкви, имеет «ум Христов», только в собрании Церкви все служения постигаются в их единстве и неразделимости, как служение единого Духа, напаяющего все Тело и только потому каждый член Церкви перед миром может быть свидетелем всей полноты Церкви, а не только «своего» понимания или «своего» места в ней.

«Мир всем». Литургия Евангелия начинается с преподания Мира. Три раза влечение всей Литургии обращается священник к собранию с этими словами: перед чтением Св. Писания, перед таинством Евхаристии, перед Причащением, свидетельствуя ими, что и возвещает Слово, и приносит приношение и питает хлебом жизни в собрании Церкви Сам Христос, сказавший «Мир оставляю вам, мир Мой дам вам». С этими словами приходил воскресший Господь к собранным ученикам (Лк. 24, 36. Ин. 20, 19; 21, 26), с ними приходит и к нам, ибо «Он есть мир наш» (Еф. 2, 14) и благовестив Церкви есть «благовестив мира через Иисуса Христа» (Деян. 10, 36).

Сначала читается Апостол 1): Писания, составляющие эту

1) «Прокимен», поющийся перед Апостолом есть остаток

книгу, хронологически предшествовали написанию Евангелий и их «канонизации» Церковью. И проповедь апостолов была Словом Божиим до его записи. «Мы непрестанно благодарим Бога — пишет ап. Павел Фессалоникийцам — что приняв от нас слышанное слово Божие, вы приняли не как слово человеческое, но как слово Божие (каково оно есть по истине), которое и действует в вас верующих (1 Фес. 2, 13). Апостолы были служителями Слова по преимуществу, свидетелями слов и дел Господа, о которых повествует Евангелие. Их писание суть первое «толкование» Слова Божьего· в самом Св. Писании и потому с них начинает Церковь свое таинство благовествования.

За Апостолом следует пение Аллилуия. Подобно слову «аминь»-, это еврейское слово, означающее «хвала Богу», осталось непереведенным в христианском богослужении, потому что как и «аминь», оно больше и глубже, и таинственнее своего логического смысла, оно само и есть тот порыв радости и хвалы перед явлением Самого Господа в Своем Слове, который оно здесь означает и выражает 1). И одновременно с пением Аллилуия (а не во время Апостола, как это теперь обычно делается) совершается каждение Евангелия и собрания. Этот древнейший религиозный обряд, общий почти всем религиям не сразу был принят Церковью из-за его связи с языческим культом Императора: в эпоху гонений от христиан требовали, чтобы они совершали каждение перед изображением Императора. Но впоследствии он вошел в церковное богослужение, был принят Церковью как именно самый «естественный» обряд богопочитания, в котором все: и горящий уголь и сгорающий на нем ладан и благоухание и восходящий дым все «выражает» поклонение твари Творцу и таинственную святость Бога, присутствующего среди людей 2).

Священник читает «молитву перед Евангелием», которую мы привели выше, и которая есть подлинная «эпиклеза»—призывание «нетленного света», т. е. Духа Св. для слышания и разумения и исполнения Слова Божьего. После этой молитвы читается само Евангелие. Для этого, чтение Св. Писания разделено на отрывки, причем принцип этого деления был различным в разные эпохи

псалма, некогда целиком певшегося перед чтением св. Писания и сведенного теперь к трем стихам, относящимся уже не к читаемому тексту, а к празднику празднуемому в этот день или же к дню недели. См. А. Baumstark. Liturgies comparee, р. 24.

1) См. употребление обоих этих слов «аминь» и «аллилуия» Откровении 19, 4.

2) О каждении см. θ. Dix. The Shape of the Liturgy, pp. 424-430.

церковной истории 1). Важно только помнить, что в каждом таком «отрывке» обращено к нам Слово Божие, и что «таинство благовествования» прежде всего состоит в целостном слышании его, т. е. в уразумении связи данного отрывка со всем Таинством Спасения, так что в каждом слове Писания нам возвещается не та или иная частная истина, но говорит и учит «весь» Христос. И это целостное уразумение и принятие Слова Божьего совершается в непосредственно за Евангелием следующей проповедью.

Так завершается «Таинство Слова» и мы переходим к заключительной части Литургии оглашенных.

1) О распределении евангельских чтений и его истории см. архим. Киприан: Евхаристия, стр. 181-183.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

II. ЛИТУРГИЯ ВЕРНЫХ

1. «Елицы вернии»

«Ему, возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших кровию Своею и соделавшему нас царями и священниками Богу и Отцу Своему».

Откр. 1, 5-6.

Литургия оглашенных 1) завершается отосланием всех некрещенных, но еще только готовящихся к крещению. В древности вслед за оглашенными собрание покидали также и кающиеся, т. е. временно отлученные от участия в таинстве. «Пусть никто из оглашенных, никто из тех, чья вера не тверда, никто из кающихся, никто из нечистых не приближается к Святым Таинствам» 2). В творениях св. Григория Двоеслова упоминается и такой возглас диакона: «Кто не причащается, да покинет собрание» 3). В собрании остаются одни верные — т. е. крещенные, члены Церкви в полном смысле слова и в с е они призываются теперь общей молитвой приготовить себя к евхаристическому священнодействию.

«Елины вернии...». С произнесением этих слов в службе совершается перелом, глубочайший смысл которого почти утерян в современном церковном сознании. В· наше время двери храма открыты в течении всей литургии и кто угодно и когда хочет может войти или выйти. А это так потому, что в теперешнем понимании «служит», по существу, только священник и служба происходит в алтаре — для или за мирян, присутствующих на ней и участвующих в ней так сказать «индивидуально» — молитвой, вниманием иногда — причащением. И не только миряне, но и священники по-

1) Начало см. в «Вестнике РСХД» за 1949 г. (№ 11-12) и 1950 (№№1,4-5, 6).

2) Возглас, доселе сохранившийся в армянской литургии.

3) Diet. Archeol. Chret. Liturgie. Art. «Messe», col. 698

«росту забыли, что евхаристия, по самой своей природе, есть закрытое собрание Церкви и что в этом собрании все до единого посвящены и все служат — каждый на своем месте — в едином священнодействии Церкви. И что служит не священник и даже не священник с мирянами, а Церковь, которую они все вместе составляют и являют во всей ее полноте.

Теперь много говорят об участии мирян в церковной жизни и богослужении, об их «царском священстве:» и о повышении их литургической сознательности. Но можно опасаться, что все это литургическое возрождение и все усилия вернуть мирянам принадлежащее им в Церкви место пойдут по неправильному пути или, во всяком случае, будут неполными, пока исходить они будут исключительно из противоположения мирян и духовенства, а не из противоположения и сопоставления, прежде всего, Церкви и мира в целом, которое одно может по настоящему уяснить природу Церкви и, следовательно, место в ней ее различных членов. Недостаток современной церковной психологии состоит в том, что вся жизнь Церкви мыслится, преимущественно, с точки зрения взаимоотношений духовенства и мирян, гак что именно это соотношение «духовенство — миряне» заменило собой основное соотношение —«Церковь — мир». На деле, Церковь мы уравняли с духовенством, а мир с мирянами (о чем свидетельствует и русский перевод слова «лаикос») и это, в свою очередь, искажает как взаимоотношение между духовенством и мирянами, так и понимание ими своего места в Церкви.

Мы стоим перед следующим парадоксом: с одной стороны назначение «духовенства», казалось бы в том и состоит, чтобы «обслуживать» мирян. С другой стороны многие считают неправильным, что сами миряне не участвуют в этом обслуживании, что все управление и возглавление церковной жизни сосредоточено в руках одного клира. И когда в наши дни говорят об участии мирян в жизни Церкви, обычно имеют в виду участие их в церковном управлении, в литургической проповеди, в соборах, т. е. как раз во всем том, что по существу и искони является нарочитым служением иерархии, ради чего она в Церкви поставлена и существует. Возникает ложная дилемма: либо миряне, суть пассивный элемент и вся «активность» принадлежит клиру, либо же часть функций клира может, а, следовательно, и должна быть передана мирянам. Эта дилемма фактически приводит к конфликту между чистым «клерикализмом», делящим Церковь на «активных» и «пассивных», и своеобразным церковным «демократизмом», по которому специфической сферой деятельности духовенства является богослужение (совершение таинств и «требоисправление»), все же остальное они делят с мирянами. И если первая установка приводит

к тому, что всякий желающий быть «активным» почти неизбежно становится священником, то для второй — главной задачей становится обеспечить во всех церковных делах «представительство» мирян. · .

На деле же вопрос о взаимоотношениях духовенства и мирян неотделим от вопроса о назначении самой Церкви и вне его вообще не имеет значения. Ибо, прежде, чем выяснить степень участия клира и мирян в ведении и решении «церковных дел», нужно вспомнить, к какому основному делу призвана сама Церковь и как заповедано ей его осуществлять. Дело же это состоит в том, что, будучи новым народом Божиим, искупленным и освященным Господом Иисусом Христом, она посвящена Им для свидетельства о Нем в мире и перед миром.

Христос есть Спаситель мира. И это спасение мира уже совершилось в Его вочеловечении, крестной жертве, смерти, воскресении и вознесении. В Нем Бог стал человеком и человек обожен, грех и смерть побеждены, Жизнь явилась и торжествует. И вот, прежде всего, Церковь и есть Жизнь Его, «которая была у Отца и явилсь нам» (Ин. 1, 2), Сам Христос, живущий в людях, принявших Его и в Нем имеющих единство с Богом и друг с другом. А поскольку это единство с Богом и в Нем со всеми, эта новая и вечная жизнь и есть цель творения л спасения, Церковь по отношению к себе самой уже не имеет никакого другого «дела», кроме непрестанного стяжания Св. Духа, излившегося на нее и вечного возрастания в полноту Христа, Живущего в ней. Христом все совершено и исполнено и к Его делу ничего прибавить нельзя. Поэтому Церковь всегда пребывает в «последнем времени» и жизнь ее скрыта со Христом в Боге; в каждой Литургии встречает она грядущего Господа и имеет полноту Царствия, пришедшего в силе; в ней каждому, кто алчет и жаждет дается уже здесь на земле и в этом веке созерцать нетленный свет Фавора, иметь радость совершенную и мир в Духе Святом. В этой новой жизни нет разницы между сильными и слабыми, между рабами и свободными, между мужским полом и женским, но «кто во Христе, тот новая тварь» (2 Кор. 5, 17). Не мерою дает Бог Духа, все Им освящены, все призваны к полноте и совершенству. Но потому и сама иерархическая структура Церкви, различие в ней священников и мирян и многообразие служений не имеет другой цели, кроме возрастания каждого и всех вместе в полноту Тела Христова. Церковь не есть религиозное общество, в котором Бог, через священников властвует над людьми, но само Тело Христово, не имеющее другого источника и содержания своей жизни, кроме Богочеловеческой жизни Самого Хориста. Но это значит, что в ней никогда человек не подчинен человеку (мирянин священнику), но все соподчинены друг другу в единстве Богоче-

ловеческой жизни. Действительно, власть иерархии в Церкви абсолютна, но только потому, что это не власть, данная ей Христом, но сама власть Христова, как и послушание мирян — само послушание Христово, ибо Христос не вне Церкви, не над Церковью, но в ней и она в Нем, как Тело Его. «На епископа нужно взирать как на Самого Господа» пишет св. Игнатий Антиохийский о власти иерархии (Ефес. 6, 1), а о послушании: «слушайтесь епископа, как Иисус Христос Отца» (Смирн. 8, 1). И есть какое то глубокое непонимание тайны Церкви в иных попытках «ограничить» власть иерархии, свести ее служение к одной «сакраментальной» сфере; как будто служение управления или любое другое служение может иметь другой источник кроме как раз «сакраментального» — т. е. Самого Св. Духа, как будто «власть» и «послушание» не перестают — и именно в силу своей «сакраментальности» — быть только человеческими и не становятся Христовыми, как будто, наконец, и власть и послушание и все служения в Церкви могут иметь другое содержание кроме Христовой любви и другую цель, кроме служения всех всем для исполнения Церкви во всей ее полноте 1). «Никто да не превозносится своим местом, ибо целое есть вера и любовь и выше нет ничего» (св. Игнатий Ант. Смирн. 6, 1). А если члены Церкви в своих служениях изменяют Христовой природе этих служений и от благодати и любви возвращаются К закону, от закона же в беззаконие, то, конечно, не «законом мира сего», не конституциями и представительствами, вернуть дух Христов церковной жизни, а неустанным «возгреванием дара Божьего» (2 Тим. 1, 6), никогда не оставляющего Церкви.

Но будучи совершенным, спасение совершается в мире, пока не наступит час последней победы Христовой и «будет Бог всяческая во всем» (1 Кор. 15, 28). Мир все еще во зле лежит и князь века сего все еще владычествует над ним. И потому Жертва, принесенная раз и навсегда, всегда приносится и Господь распят за грехи мира. Он пребывает Священником и Ходатаем за мир перед Отцом, а потому и Церковь, Тело Его, участница плоти и крови Его, участвует в Его священстве и ходатайствует Его ходатайством. Она не приносит новых жертв, ибо вся полнота спасения дарована миру «единократным принесением тела Иисуса Христа» (Евр. 10, 10) и «Он одним приношением навсегда сделал совершенными освящаемых» (Евр. 10, 14), но, будучи Телом Его, она сама есть Его священство, приношение и жертва. И если мы в Церкви живем любовью Христовой, если любовь есть и источник и содержание и

1) См. на эту тему прот. Н. Афанасьев: «Власть любви» в «Церковном Вести. Зап. Европ. Экзархата» № 1 (22), январь 1950, стр. 3-5.

цель ее жизни, то любовь эта в том, чтобы «мы поступали в мире сем, как Он» (1 Ин. 4, 17). — Он же пришел спасти мир и за него отдать Свою жизнь. Чем же спасается мир, как не Жертвой Христовой, и как еще мы можем исполнять служение Христа, если не участием в Его Жертве? Вот это и есть «всеобщее священство» Церкви: Само священство Христа, в которое она посвящена, будучи Телом Его. Это и есть ее первое служение по отношению к миру, для которого она и оставлена и пребывает в мире: — «смерть Господню возвещать, воскресение Его исповедывать, дондеже приидет». И в это служение посвящен, в него включается каждый, кто в крещении был -соединен со Христом и сделан членом Тела Его. Он посвящен на то, чтобы, составляя со всеми вместе Церковь·, приносить Его Жертву, за грехи мира принесенную и свидетельствовать о спасении.

«Царское» или «всеобщее» священство Церкви состоит не в том, что она есть общество священников (ибо в ней есть священники и миряне), а в том, что она, как целое, как Тело Христово имеет священническое служение по отношению к миру, исполняет Священство и Ходатайство Самого Господа.. И опять-таки, само различие священников и мирян внутри Церкви для того и необходимо, чтобы Церковь могла быть в своей целостности священным организмом, ибо если священники суть служители Таинств, то через таинства вся Церковь освящается и посвящается на служение Христово, сама становится Таинством Богочеловечества Христова. И «священство» мирян состоит не в том, что они суть как бы священники второго разряда в Церкви — ибо служения различны и никогда не должны быть смешиваемы — а в том, что будучи верными — т. е. членами Церкви, они посвящены в служение Христово миру и осуществляют его, прежде всего, участием в приношений жертвы Христовой за мир.

Таков, в конечном итоге, смысл этого возгласа «елицы вернии...». Им Церковь отделяется от мира, потому что будучи Телом Его, она уже «не от мира сего». Но отделение это совершается ради мира, для принесения жертвы Христовой «за всех и за вся». Если бы Церковь не имела в себе всей полноты спасения, ей не о чем было бы свидетельствовать перед миром, но, если бы она не свидетельствовала, если бы ее назначение и служение не было бы припринесение Христовой жертвы, Христос не был бы Спасителем мира, а спасителем «от мира». И, наконец, в этом возгласе напоминается нам, что смысл Литургии не в том, что в ней священник служит за мирян, а миряне участвуют и приходят для «себя», а в том, что все собрание, в соподчинении друг другу всех служений, составляет единое Тело для осуществления священства Иисуса Христа.

И потому, когда мы слышим эти слова, спросим себя: испове-

дуем ли мы себя верными? Согласны ли мы исполнять то служение, в которое каждый из нас был посвящен в день своего крещения? Тут не место ложному смирению и отделению себя от собрания, якобы из-за своих грехов. Никто и никогда не был достоин этого участия и нет такой праведности, которая делала бы человека способным приносить Жертву Христову за мир. Но Он Сам нас посвятил, освятил и поставил на это служение и Он Сам в нас совершает его. Надо вспомнить, наконец, что не для себя мы приходим в Церковь и не своего ищем в ней, а для служения делу Христову в мире. Ибо и нет иного пути для спасения себя, как в отдаче своей жизни Христу — «возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших кровью Своею и соделавшему нас парями и священниками Богу и Отцу Своему». Для исполнения этого служения мы и собраны в Евхаристии и приступаем теперь к первому священнодействию ее — к приношению.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

ЛИТУРГИЯ ВЕРНЫХ 1)

2. Приношение

«Христос возлюбил нас и предал себя за нас в приношение и жертву Богу». Ефес. 5, 2.

Хлеб и вино. Принося и полагая на престол эти смиренные человеческие дары — нашу земную пищу и питье — мы повторяем, сами этого часто не сознавая, то древнейшее, исконнейшее священнодействие, которое с первых дней человеческой истории составляло сердцевину всякой религии — мы приносим жертву Богу. «И был Авель пастырь овец, а Каин земледелец. Спустя несколько времени Каин принес от плодов земли дар Богу и Авель также принес от первородных стада своего» (Быт. 4, 2-4),

О жертвах и жертвоприношениях написаны тысячи книг и им давались самые различные объяснения. Богословы и историки, этнографы и психологи, каждый со своей точки зрения пытались уяснить сущность жертвы, выводя ее и из страха и из радости и из «низких» и из «высоких» причин. Какова бы ни была ценность всех этих объяснений, несомненным остается одно то, что где бы и когда бы ни обращался человек к Богу, он неизменно ощущал потребность принести и отдать Ему в дар и жертву самое драгоценное из того, что он имел, самое насущное для своей жизни. Со дней Каина и Авеля кровь жертв ежедневно обагряла землю и дым всесожжений непрестанно восходил к небу.

Наше «утонченное» сознание ужасается теперь этим кровавым жертвам, этим «первобытным» религиям. Но в нашей утонченности не забываем ли мы иногда и не теряем ли чего то самого основного, самого первичного в религии, того без чего, в сущности, нет религии? Ибо в последней своей глубине религия есть не что иное как жажда Бога: «жаждет душа моя Бога живого» (пс. 42, 3) — и об этой жажде часто лучше знали «первобытные» люди, ее лучше знал (и потому на веки веков выразил) Псалмопевец, чем знает современный человек с своей «спиритуализированной» религией, «возвышенной моралью и изсушающим интеллектуализмом.

Захотеть Бога... Это значит всем существом своим узнать, что Он есть, что вне Его нет ничего, что Он есть причина и смысл и цель и радость и жизнь всего, это значит возлюбить Его всем серд-

1) См. «Вестник РСХД» за 1949 г. (№ 11-12), за 1950 г. (№ 1, 4-5, 6), за 1951 г. (№ 1).

цем, всем разумом и всем помышлением и это значит, наконец, узнать одновременно и всю беспредельную нашу оторванность от Него, нашу страшную вину, страшное одиночество в этом отрыве. Узнать, что есть в конце концов, только один грех — оторваться от Бога, не захотеть Его, возжелать другого, и есть только одна печаль, как говорил Leon Blois — это не быть святым, не иметь освящения — т. е. единства с Единым Святым. И вот, там где есть эта жажда Бога — т. е. сознание греха и неизбывная тоска по подлинной Жизни, там есть жертва. В жертве человек хочет отдать себя и свое Богу, потому что, узнав Бога Он не может не любить Его, а возлюбив не может не отдать себя Ему. По, будучи отделен от Бога грехом, он в этой жертве ищет искупления и прощения: он приносит ее за грехи, он хочет «заставить» Бога простить его и дать ему освящение, он вкладывает в нее всю боль и зло своей жизни, чтобы страданием, кровью, уничтожением жизни «заплатить» за свою вину и сделать наконец бывшее не бывшим. Но важно понять, что, как бы ни огрублялось и ни затемнялось религиозное сознание человечества, как бы грубо и «утилитарно» ни понимало оно подчас того, что делало и к чему стремилось, его стремлением всегда была жажда Бога и в своих жертвах — в этих бесчисленных приношениях, и всесожжениях, оно, пускай впотьмах, пускай дико и «первобытно», но искало Того, Кого человек не может перестать искать, ибо «для Себя создал нас Бог и не успокоится наше сердце пока не найдет Его» (Бл. Августин).

Но мы, христиане, знаем, что все эти жертвы; все эти порывы к небу были бессильны уничтожить грех. К ним ко всем (а не только к ветхозаветным жертвам) можно отнести слова послания к. Евреям; они «никогда не могут сделать совершенными приходящих с ними, иначе бы перестали приносить их; потому что приносящие жертву, быв очищены однажды, не имели бы уже никакого сознания грехов» (Евр. 10, 1-2). Они были бессильны потому что грех есть не только вина, которую можно искупить, но и отрыв от Бога, отпадение человека и через него всего мира от подлинной жизни, растление и подчинение смерти и распаду самой жизни. Поэтому жертвы были столько же свидетельством о непреодолимой силе греха над человеком, сколько и порывом его к Богу. И поэтому также все они были прообразом, чаянием и знаком другой —единственной и совершенной жертвы, той, в которой Сын Божий, став Сыном Человеческим, принес Себя Богу за спасение мира.

И в этой Жертве совершилось все: в ней открыт был и исполнился предвечный смысл жертвы, как совершенной любви, состоящей в совершенной самоотдаче: «так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного...» и в Нем так возлюбил Человек Бога, что отдал Себя Ему до конца: «Отче! в руки Твои предаю

дух Мой» (Лк. 23, 45): и в этой двуединой отдаче ничего не осталось не отданным. «Любовь Отца — распинающая. Любовь Сына— распинаемая. Любовь Духа — торжествующая силою крестною» (Митр. Филарет). В этой Жертве совершилось то ради чего бессильно приносились все прочие жертвы — человеку было даровано прощение грехов, ибо Христос «взял на Себя наши немощи и понес наши болезни... Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши, наказание мира нашего было на Нем и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали как овцы, совратились каждый на свою дорогу, и Господь возложил на Него грехи всех нас» (Ис. 53, 4-6). Он был распят всем злом и грехом мира и в Нем все было прощено. И, наконец, в этой Жертве утолена была тоска человека по освящению и причастию Божеству: Его тело и Его кровь стали нашей пищей, источником нашего обожания, и прославления. Все, что сознательно или бессознательно вкладывал человек в свои жертвы, все чего он ждал от нее и то, чего он не мог ждать, что не могло прийти ему на сердце, все это было совершено, исполнено и даровано в той Жертве всех жертв. И потому принеся ее, Спаситель уничтожил жертвы, их больше не нужно. Можно сказать больше: Его Жертвой уничтожена была сама религия: ибо религия есть там, где есть разрыв и разделение и потому нет религии без жертвы. Но во Христе Бог навеки соединился с человеком и каждому дана возможность стать участником этого нового человечества, соединенного с Богом и живущего жизнью Самого Христа.

Эта новая жизнь, жизнь Богочеловека Христа и есть Церковь. И, будучи жизнью Христовой, она состоит в вечном исполнении совершенного Христом дела: «Сие творите и Мое воспоминание». Мы снова и снова приходим со своими приношениями, со своими жертвами, со своей любовью, со своими грехами и, вот, это приношение есть приношение Самого Христа, наша жертва есть Его жертва, наша любовь — Его любовь, и все мы — Тело Его: Он в нас и мы в Нем. На каждой Литургии мы снова и снова узнаем, что наши грехи прощены, что все наше воспринято Им и Им все принесено Отцу и даровано нам.

В литургическом приношении мы отдаем себя и свою жизнь Богу, мы приносим жертву. И чудо Церкви, чудо новой жизни в том, что эта жертва не есть новая жертва, что принося ее снова и снова, Церковь ничего не повторяет, ибо ей дано и заповедано приносить всегда единую и неповторимую жертву Христову. Что мы можем еще отдать и принести Богу, чего Христос не принес и не отдал? Что бы из нашего человечества и из нашей жизни мы ни принесли, Он уже принес все Человечество, Им воспринятое, Отцу Своему. Каковы бы ни были грехи, за которые мы хотим принести

жертву, в Нем они уже прощены. Каково бы ни было наше страдание, Оно им уже изжито, какова бы ни была наша любовь — Он уже принес ее, какова бы ни была наша жажда освящения — Она нам уже дарована.

Хлеб и вино. Земная пища, земная жизнь, мы сами — «себя, друг друга и всю нашу жизнь» предающие Христу. Принося наши просфоры, мы вечно повторяем это исконнейшее движение человека к Богу: принести и отдать. Но эти жертвы были бы только человеческими жертвами, столь же бессильными, как и все другие, если бы Церковь, не была Телом Христовым. Но потрясающая новизна христианства и состоит в этом, отожествлении: мы приносим, но в нас и нами приносит Христос. «Ты еси приносяй и приносимый». И во Христе Бог принимает нашу жертву и во Христе Бог отдает ее нам во причастие и освящение: «и Ты принимаешь и Ты раздаешь...». И эта Жертва есть всегда та же единая Жертва, все в себе исполнившая, все в себе воспринявшая, вечная Жертва вечного первосвященника «Итак, братия, имея дерзновение входить во святилище посредством Крови Иисуса Христа, путем новым и живым... имея великого Священника над домом Божиим... будем держаться исповедания упования неуклонно, ибо верен обещавший ...не будем оставлять собрания своего, как есть у некоторых обычай, но будем увещевать друг друга...» (Евр. 10, 19-25).

Свящ. Александр Шмеман.

(Продолжение следует).

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

ЛИТУРГИЯ ВЕРНЫХ

(продолжение) 1)

4. Целование мира.

Приветствуйте друг друга целованием святым. (1 Кор. 16, 20) 2)

В современном литургическом чине слова «Возлюбим друг друга...» занимают так мало времени, что мы почти не имеем возможности сосредоточить на нем внимание. Для нас теперь это только один из возгласов, предшествующих чтению Символа Веры 3). Но не так было раньше. Из литургических памятников древ-

1) Начало см. в «Вестнике РСХД» за 1949 г. (№ 11-12), 1950 (№ 1, 4-5, 6), 1951 (№ 1). В объяснении Литургии верных пропущен § 3 — «Да помянет вас Господь Бог...» (о смысле литургического поминовения), который мы надеемся напечатать позже.

2) Это выражение дословно повторяется в Рим. 16, 16; Кор. 13, 12; I Фес. 5, 26; с маленькой разницей в 1 Петр. 5, 26. — «les termes sont tellement semblables — пишет Ρ. Cabrol — qu’il semble que ce soit une formule rituelle» («Baiser de Paix» в Diet. d’Arch. Chrétienne et de Liturgie, II, col. 118).

3) В современной литургии этот возглас даже синтаксически есть как бы введение в Символ Веры. Между тем чтение Символа Веры на Литургии установлено только в V в., тогда как «целование мира» восходит к самому раннему ядру евхаристического чина. См. следующий §5 — «Исповедание веры».

ней Церкви 4) мы узнаем, что после этого возгласа действительно совершалось целование мира, в котором участвовала вся церковь. «Когда наступает время преподания взаимного принятия мира—говорит св. Иоанн Златоуст—мы все друг друга лобызаем» 5). И «приветствуют клирики епископа, миряне — мужчины мужчин, женщины женщин». Такое целование до сих пор сохранилось в литургической практике Несториян, Коптов, Армян, практике, не подвергшейся поздне-византийским влияниям и потому часто отражающей более раннюю форму евхаристического священнодействия 7). Обряд этот вообще составлял важную и неотъемлемую часть христианского богослужения с первых, дней существования Церкви 8). Так, после миропомазания новокрещенного члена Церкви епископ давал ему целование мира со словами «Господь с Тобой» 9). При посвящении нового епископа все собрание — клирики и миряне — также приветствовали его целованием, после чего он в первый раз возглавлял евхаристическое приношение своей Церкви 10).

Таким образом, из истории этого момента литургии видно, что он претерпел постепенно существенное изменение: из действия и, притом, действия общего, он превратился в возглас. А в связи с этой переменой изменилось несколько и содержание призыва, заключенного в этом возгласе. Современный возглас — «возлюбим друг друга...» есть призыв к определенному состоянию, в древнейших же его формах он неизменно призывает к определенному действию: «приветствуйте друг друга...». Кое где это действие не имеет даже специального возгласа, а непосредственно вслед за преподанием мира следует указание на совершающееся в этот момент целование мира 11). Очевидно, как это не

4) Много указаний и свидетельств Отцов собрано в указанной работе Р. Cabrol.

5) Св. Иоанн Злат. Беседа 18 на I Кор. Твор. в рус. пер. Спб. 1904, т. X, I, 632-33.

6) Литургия Апостольских Постановлений. См. Brightman’ Liturgies Eastern and Western, p. 13.

7) Cm. Brightman, цит. соч. стр. 585.

8) J. H. Strawley. The Early History of the Liturgy, 1949, pp. 15, 34, 42. A. Baumstark. Liturgies comparees, p. 144-145.

9) Св. Ипполит Римский. Апостольское Предание, гл. 22. Ed. «Sources Chrétiennes», Paris 1946, p. 53.

10) Там же, гл. 4, стр. 30. Целование мира сохранилось и сейчас в нашем чине хиротонии.

11) Например, в римской мессе. Сравн. A. Fortescue. The Mass. A. Study of the Roman Liturgy, pp. 370-372 и A. Gastoue. Ad pacem. Diet. d’Arch. Chret. et Lit. I, 474-478.

раз случалось в истории богослужения, возглас, выросши сам из действия, затем понемногу вытеснил его или, вернее, сузил его до одного алтаря, где оно и совершается между сослужащими священниками.

С первого взгляда эта постепенная замена общего действия возгласом и все эти «технические» подробности не представляют особенного интереса. Не требует как будто пояснений и сам возглас, поскольку все знают, что любовь есть главнейшая христианская заповедь, а, следовательно, и напоминание о ней особенно уместно перед важнейшим из всех церковных священнодействий. А если так, то не все ли равно — в призыве ли к любви или же в символе любви (а в целовании мира, как, впрочем, и в других обрядах литургий современные комментаторы видят именно «символ») состоит это напоминание? Можно к тому же предположить, что исчезновение действия связано было с количественным ростом Церкви, с превращением небольших общин в многолюдные собрания в огромных храмах, где никто не знает друг друга и где обряд этот, с нашей современной точки зрения, был бы простой формальностью, лишенной внутреннего содержания.

Но все это так только «с первого взгляда», до тех пор, пока мы не вдумаемся в смысл этих слов и действий.

Мы так привыкли к словосочетанию «христианская любовь», мы столько раз слышали проповеди о ней и призывы к ней, что нам действительно трудно бывает пробиться к вечной новизне, к необычности и тайне того, что заключено в этих словах. На новизну эту указывает Сам Господь в Своей прощальной беседе с учениками: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга» (Ин. 13, 34). Но, ведь, о любви, о ценности и высоте любви мир знал и до Христа и разве не в Ветхом Завете находим мы те две Заповеди — о любви к Богу (Втор. 6, 5) и о любви к ближнему (Лев. 19, 18), про которые Господь сказал, что на них утверждается закон и пророки (Мф. 22, 40)? И в чем же тогда новизна этой заповеди, новизна, притом не только в момент .произнесения этих слов Спасителем, но и для всех времен, всех людей, новизна, которая никогда не перестает быть новизной?

Чтобы ответить на этот вопрос достаточно вспомнить один из основных признаков христианской любви, как он указан в Евангелии —«Любите врагов ваших». Помним ли мы, что слова эти заключают в себе не иное что, как неслыханное требование любви к тем, кого мы как раз не любим. И потому они не перестанут потрясать, пугать и, главное, судить нас пока мы не окончательно еще оглохли к Евангелию. Правда, именно потому, что заповедь эта неслыханно нова, мы часто подменяем ее нашим лукавым, человеческим истолкованием ее: — мы говорим о терпе-

нии, об уважении к чужому мнению, о незлопамятстве и прощении. Но как бы ни были сами по себе велики все эти добродетели, даже совокупность всех их не есть еще любовь... И заповедь эта так необычна, что мы давно уже перестали верить в возможность ее исполнения и новую заповедь, возвещенную в Евангелии, неизменно для самих себя подменяем старой — любовью к тем, кого мы уже любим — к родным, к друзьям, к единомышленникам, забывая, что про эту — только природную, только человеческую — любовь в Евангелии сказаны другие, не менее странные и страшные слова: «кто любит отца или мать или сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф. 10, 37) и «кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери и жены и детей и братьев и сестер... тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14, 26). А если прийти ко Христу и означает исполнение Его заповеди, то, очевидно, христианская любовь не только не есть простое усиление, распространение и «увенчание» любви природной, но коренным образом от нее отличается и даже противопоставляется ей. Она есть, действительно, новая любовь, подобной которой нет в этом мире.

Но как же возможно исполнение этой заповеди? Как полюбить тех, кого не любишь — не только врагов в прямом смысле слова, но и просто «чужих», далеких, «не имеющих к нам отношения», людей, всех тех, с кем ежечасно нас сталкивает жизнь? 'Ведь разве не в том тайна всякой любви, что она никогда не может быть плодом воли, самовоспитания, упражнения, даже аскезы. Упражнением воли и самовоспитанием можно достичь ровности, благожелательства, терпимости в отношениях с людьми, но не любви, о которой один святой сказал, что она заставляет скорбеть и плакать даже о демонах. И что же тогда может означать заповедь любви?

Ответить можно только одно. Да, эта заповедь была бы чудовищной и невозможной, если бы христианство действительно состояло только в заповеди о любви. Но христианство есть не заповедь, а Откровение и дар любви. И только потому любовь и заповедана, что она — до заповеди —дарована нам.

Только «Бог есть Любовь». Только Бог любит той любовью, о которой говорится в Евангелии. Человек не может так любить, потому что эта любовь есть Сам Бог, Его Божественная природа. И только в Боговоплощении, в соединении Бога и человека — т. е. в Иисусе Христе, Сыне Божьем и Сыне Человеческом эта, Любовь Самого Бога, лучше же сказать — Сам Бог Любовь явлены и дарованы людям. В том потрясающая новизна христианской любви — что в Новом· Завете человек призван любить Божественной Любовью, ставшей любовью 'Богочеловеческой, любовью Христо-

вой. Не в заповеди новизна христианства, а в том, что стало возможно исполнение заповеди. В соединении со Христом — в Теле Его — мы получаем Его любовь и можем ею любить и в ней возрастать. «Любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам» (Рим. 5, 5) и Христом заповедано нам пребывать в Нем и в Его Любви: «Пребудьте во Мне и Я в вас. Как; ветвь не может приносить плода, сама собою, если не будет на лозе; так и вы, если-не будете во Мне... Кто пребывает во Мне и Я в нем, тот приносит много плода, ибо без Меня не можете делать ничего... Пребудьте в любви Моей» (Ин. 15, 4-5-9).

Пребыть во Христе — это значит быть в Церкви, которая есть Жизнь Христова сообщенная и дарованная людям и .которая поэтому живет Любовью Христовой, пребывает в Его любви. Любовь Христова есть начало, содержание и цель жизни Церкви и любовь, по существу, есть единственный, ибо -все остальные объемлющий признак Церкви: «посему узнают все, что вы Мои ученики если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13, 35). Любовь есть сущность святости Церкви, ибо она «излилась в сердца наши Духом Святым», сущность единства Церкви, которая «созидает себя в любви» (Еф. 4, 16), сущность, наконец, и апостольства, ибо Церковь всегда и всюду есть тот же и единый апостольский союз — «союзом любви связуемый». И «если я говорю языками человеческим и ангельскими, если имею дар пророчества и знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви: то я ничто. И если я раздам все имение мое, и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею: нет мне в том никакой пользы» (1 Кор. 13, 1-3). А потому только любовь всем этим «признакам» церкви сообщает действительность и значимость.

Но Церковь есть союз любви не только в том смысле, что в ней все любят друг друга, но прежде всего в том, что через эту любовь всех друг к другу она являет миру Христа, и Его любовь, свидетельствует о Нем и любит мир и спасает мир любовью Христовой. Она любит во Христе и потому в ней Христос любит мир и «каждого из братьев Его сих меньших». В ней каждый таинственно получает силу всех «любить любовью Иисуса Христа» (Фил. 1, 8) и быть свидетелем и носителем этой любви в мире.

Но тогда собрание в. Церковь есть таинство любви. Мы должны понять, что в церковь мы идем за любовью, за, той новой, Богочеловеческой любовью Самого Христа, которая даруется нам в нашем единстве. В церковь мы идем, чтобы Божественная любовь снова и снова «излилась в сердца наши», чтобы снова и снова «облечься в любовь» (Кол. 3, 14), чтобы всегда составляя Тело Христово вечно пребывать в любви Христа и являть ее миру.

И вот здесь сильнее всего сказывается глубокая разница между нашим «современным» и древним пониманием природы церковного собрания. Сейчас, стоя в церкви, мы продолжаем ощущать одних «близкими», а других —· «далекими», безличной массой, «не имеющей отношения» к нам и к нашей молитве. Как часто — «духовно» и «молитвенно» настроенные люди открыто заявляют о своей нелюбви к многолюдным собраниям, мешающим им молиться и ищут пустых, темных храмов, уединенных уголков, отделения от «толпы»... И, действительно, всякое индивидуальное «самоуглубление» вряд ли возможно в собрании церкви. Но разве оно есть цель собрания и участия в нем? О такой индивидуальной молитве разве не сказано в Евангелии: «когда молишься войди в комнату твою и затворив дверь твою, помолись...» (Мф. 6, 6). Но не значит ли это, что собрание в церковь имеет другую цель, уже заключенную в самих этих словах, что цель его и состоит в самом собрании... Ибо через это собрание и исполняется Церковь, через собрание совершается наше приобщение ко Христу, к Его Жизни, к Его Любви и составляем «мы многие, одно тело».

А тогда и целование мира предстает нам во всем своем значении. Мы сказали уже, что оно составляло неотъемлемую часть церковного собрания с первых дней существования Церкви. И это потому, что для древних христиан оно было не символом любви и не напоминанием о любви, а священнодействием самой любви: тем видимым знаком, в котором и через который невидимо, но действительно совершалось излияние Божественной любви в сердца верных, облечение каждого и всех вместе в Любовь Христову. Нам представляется теперь, что обряд этот неизбежно был бы пустой «формой». Я ведь не знаю человека, стоящего рядом со мной в церкви, я не могу ни любить, ни не любить его, он для меня никто. А мы так боимся пустой «формы», так предельно «искренни» в своем индивидуализме и, вот, забываем главное. Мы забываем, что речь идет не о нашей—личной, человеческой любви, которой действительно, мы не можем. любить этого человека пока он не станет «чем то» или «кем то» для нас, а о любви Христовой о том вечном чуде; которое именно чужого (а разве чужой не враг?) превращает в брата, не взирая на то, имеет он или не имеет отношение ко мне и моей жизни... Мы забыли, что назначение Церкви, ее вечная новизна в мире сем и состоит именно в осуществлении и в явлении Любви Христовой, которой спасается мир. И мы забыли, наконец, что в Церковь мы приходим за этой любовью, вечно подаваемой нам в собрании братьев.

Вот почему в древности, собранные призывались к действию. Ибо мы знаем, что сами по себе мы не можем' достичь этой любви, как не можем получить мира. Христова, прощения грехов, вечной

жизни в соединении с Богом. Все это подается, даруется нам в Церкви священнотайне и вся Церковь есть одно великое Таинство, великое Священнодействие Христа. В людских действиях, жестах, обрядах действует Христос, все видимое перестало быть символом, чтобы стать таинством: в благословении священника Мир Христов нисходит в собрание, в целовании святом мы являем и выражаем не свою любовь, но объемлемся, превосходящей всякое разумение, любовью Христовой.

И в этом таинственном общении не есть ли радостное откровение, что эту любовь Христову я получаю от «чужого», стоящего рядом со мной, а он от меня, но в ней мы оба. опознаем друг друга, как братья во Христе.

Мы можем только захотеть этой любви и приготовить себя к ее приятию. В древности поссорившиеся должны были помириться и простить друг друга прежде участия в собрании. Все человеческое должно быть исполнено, чтобы Бог мог воцариться в душе. Но только спросим себя: идем ли мы к Литургии за этой любовью Христовой, идем ли мы как алчущие и жаждущие — не утешения и помощи — а огня, сжигающего все наши слабости, всю нашу ограниченность и нищету и озаряющего нас новой любовью? Или боимся, что эта любовь действительно ослабит нашу ненависть к врагам, все наши «принципиальные» осуждения, расхождения и разделения? Не хотим ли мы слишком часто от Церкви мира лишь с теми, с кем мы уже в мире, любви к тем, кого мы уже любим, самоутверждения и самооправдания? Но если так, то мы и не получаем этого дара, позволяющего действительно обновить и вечно обновлять нашу жизнь, мы не выходим за пределы себя и не имеем действительного участия в Церкви.

Не забудем, наконец, что это преподание мира и целование любви были когда то начальными действиями Литургии верных, т. е. евхаристического священнодействия. Они не только начинали Евхаристию, но и теперь делают ее возможной—ибо она есть таинство Нового Завета, Царства Любви и Мира. И только получив эту любовь мы можем творить воспоминание Христа, быть причастниками Его плоти и крови, чаять Царства. Божьего и жизни будущего века.

«Достигайте любви» — говорит Апостол (1 Кор. 14, 1). И где достичь ее, как не в том таинстве, в котором Сам Господь соединяет нас в своей любви.

Свящ. Александр Шмеман. (Продолжение следует).

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

ЛИТУРГИЯ ВЕРНЫХ 1)

5. Двери, двери...

«Пришел Иисус, когда двери были заперты, стал посреди их и сказал: мир вам!». Иоанн, 20, 26.

Если проследить все аллегорические объяснения, которые, начиная, с поздней Византиии и до наших дней давались возгласу «Двери, двери...», то нельзя не удивиться произвольному характеру таких истолкований, оторванных от конкретного, исторического смысла богослужебных слов и действий. «Слова эти — читаем мы в примечании к русскому переводу златоустовой литургии — понимают или прямо — чтобы входные двери были закрыты, или переносно — чтобы двери сердца были или открыты для премудрости или закрыты для всего земного» 2). Подчеркнутые нами «или» уже одним своим изобилием свидетельствуют о непрочности, о несогласованности между собою таких аллегори-

1) Начало см. в «Вестнике РСХД» за 1949 г. (№ ΧΙ-ΧΙΙ), 1950 г. (№№ 1, IV, V, VI; 1951 г. (I, II); 1952 г. (I).

2) Творение св. Иоанна Златоуста в рус. пер. Спб. 1906, том XII, книга I, стр. 413, прим. 1. Образцы см. напр. у св. Термана Конст. Rerum eccl. Contempl. Pg. t. 98, 425, у Кавасилы —Explication de la Divine Liturgie, ed. «Sources Chretiennes», p. 140, у еп. Вениамина. «Новая скрижаль», изд. Спб. 1884, стр. 191-194.

ческих домыслов, в конечном итоге вносящих путаницу в саму богослужебную практику. Теперь обычно к этому возгласу приурачивают открытие алтарной завесы, а в некоторых местах п самих царских врат. Однако, но мнению, например, Салавилля ему на деле соответствует закрытие царских врат перед евхаристическим каноном 3). Между тем, все знают, что первоначально этот возглас не имел никакого отношения ни к царским вратам, ни к завесе, а указывал на входные двери, закрывавшийся после выхода оглашенных 4).

Эта путаница, это пышное цветение противоречивых аллегорий настоятельно требуют некоего общего принципа для толкования тех богослужебных слов или действий, которые в наше время утратили свое первоначальное, непосредственное значение. Нам представляется совершенно недостаточным сказать, например, что возглас «двери, двери...» имел в древности такое то значение, затем потерял его, и потому теперь может пониматься так или этак. Для литургического богословия важно определить «удельный вес» каждого такого возгласа или действия. Закрытие входных дверей перед началом Евхаристии — объяснялось ли оно только временными причинами — тогдашними условиями церковной жизни, или же вытекало из самой сущности евхаристического священнодействия? В первом случае возглас «двери, двери...» есть не более как литургический «анахронизм» — «атрофированный» остаток| древнего чина, каких немало сохранилось в нашем богослужении, где они обрастают постепенно все новыми и новыми аллегорическими или символическими· смыслами. Во втором случае, даже если то действие, к которому этот возглас призывал, больше и не совершается (как и при «целовании мира»), сам он, тем не менее, раскрывает нам в самой сущности литургии нечто, сохраняющее все свое значение и в наши дни.

Не подлежит сомнению, что этот возглас принадлежит как раз ко второй из указанных категорий. Каковы бы ни были вариаций его в прошлом 5), он указывает на одну чрезвычайно важ-

3) S. Salaville. Liturgies orientales. La Messe, I, 119.

4) « Les portes auxquelles cette proclamation du diacre fait allusion étaient certainement celles du temple. Cette formule remonte au temps du catéchuménat. La formule étant restée quand la chose fut abolie, l’attention se porta sur les portes du sanctuaire qui jouèrent un rôle de plus en plus important. » P. de Meester in Хрисостомика, P· 336.

5) P. de Meester. « Les origines et les développements du texte grec de la liturgie de St Jean Chrysostome » in Хрисостомика, Roma 1908, p. 336. Срв. Brightman, p. 41-42:

ную особенность древней литургической практики: перед началом Евхаристии входные двери храма затворялись и евхаристическое собрание Церкви становилось собранием закрытым. И это коренным образом отличает его от современного понимания литургии, как службы — в отличие от «частных» треб — открытой для всех, на которой каждый кто хочет, может присутствовать. Не зная никаких «частных» служб, древняя Церковь имела «открытые» собрания, где слово Божие проповедывалось и тем, кто еще не вступил в Церковь — такой «открытой» службой была в некотором смысле литургия оглашенных Но в определенный момент, в момент совершения своего конститутивного таинства, Церковь не только отделяла себя от мира и от всех «внешних», но проводила между собою и ими некую физическую черту.

Неверно думать, что это закрытие дверей объяснялось исключительно гонениями и потому исчезло как только христиане обрели «свободу культа». Отослание оглашенных, призыв к «одним верным», множество иных свидетельств, неопровержимо доказывают что закрытый характер евхаристического собрании вытекает не из внешних, а из внутренних причин — из самой природы Евхаристии и Церкви, как ее понимали тогда христиане.

В нем выражается глубочайшая истина, вернее основоположное условие самого бытия Церкви: чтобы Господь пребывал в мире, Церковь должна быть не от мира сего. Мы снова и снова подходим все к той же сердцевине церковной жизни, которую упорно замалчивают иные из современных «идеологов» христианства. За долгие века внешнего торжества христианства в мире, христиане забыли как будто, что Церковь есть явление в этом мире Царства, которое «не от этого мира», начало и возрастание к этом веке, в этой жизни — жизни иной, на языке церковном именуемой жизнью будущего века... Что Церковь не только устремлена к будущему, к концу, к исполнению Царства, но сама есть явление г того будущего, таинственное предвосхищение и присутствие его в настояшем. И, что поэтому между Церковью и миром, который пребывает еще всецело в «этом веке», в «настоящем», есть непроходимая грань, уничтожить которой не могут никакие «синтезы», «симфонии» и «примирения». Ибо на языке Слова Божьего мир и есть то, что противопоставляется Церкви, не есть Церковь и стать ею не может.

Но, ведь, мир, хотя бы частично и несовершенно, но· признал и принял христианство, а Церковь, в свою очередь приняла, благословила и освятила мир. Разве христиане, составляющие Церковь не те же ли самые, что «составляют» и мир? Разве, наконец, не в спасении мира цель и назначение самой Церкви. Ведь, «так возлюбил Бог мир...». Конечно, это так. Но это не значит, как

думают некоторые, что все евангельские и древнехристианские свидетельства, с такой силой утверждающие напряженное противоположение Церкви и мира следует относить только к той эпохе, когда сам мир, в лице Римской Империи проводил между собою и Церковью -непроходимую — non licet vos esse... — _и когда христиане действительно жили как-бы вне мира. Да, это противоположение было преодолено. И не по ошибке, не в соблазне «обмирщения» ответила Церковь на призыв духовно «возглавить» мир и быть источником благодатной силы для его жизни и для жизни в нем.

Но утверждая это, так часто забывают, что единственным по существу основанием этого служения Церкви миру и за мир является столь же полное отделение ее от мира. Ведь только потому Церковь и есть спасение мира, что сама она уже причастна прославленному Господу, участвует в плоти Его, вознесена в жизнь будущего века и, пребывая, в мире, в себе являет Царство не от мира сего. Да, Церковь состоит и составляется из людей и в каждом из них она до конца причастна этому миру, есть плоть от плоти и кровь от крови его — «общество верующих...». Но не только. Ибо если бы она была только «суммой» христиан ее составляющих, то она, действительно не была бы ничем иным, как религиозным «аспектом» человеческого общества. Но нужно снова и снова напоминать, что тайна Церкви в том, что, составляя ее, христиане составляют Тело Христово, таинственно прелагаются в Самого Христа, что Церковь есть Христос в людях и люди во Христе — «le Christ répandu et communique» (Bossuet).

Да, всегда и всюду, в каждую эпоху и в каждый момент христианин призван вносить Дух Христов во все свои дела и во всю свою жизнь. Но он только потому и может это делать, что Дух Христов подается ему в Церкви, где каждый приобщен ко Христу. Церковь не религиозный аспект мира, не плод человеческого стремления к Богу и нужды в Нем, но прежде всего явление в мире Самого Бога, Его Царства и Его силы. Христанство не натуральная религия, «утверждающая» и «санкционирующая» мир в его самодовляемости, не заряд духовных энергий для построения «христианского мира», но явление в нем и для него того, что больше него, вне его, что разрывает его ограниченность — явление полноты жизни в Боге, Царства Самого Бога. Оно вносит в мир такую жажду полноты, какой уже ничто тварное утолить не может и в этом смысле Церковь «разрывает» мир, делает его прозрачным для иного бытия, иной жизни. «Мир» — т. е. земная жизнь и все ее ценности перестают быть самодовлеющими, все становится путем, ожиданием, чаянием. В свете Христовом все в мире становится иным, приобретает новое значение,

все откосится теперь к грядущему Царству и к жизни вечной и это чаяние, это знание о Царстве и становится силой Спасения, и, -парадоксальным образом, только зная, что «проходит образ мира сего» мы можем до конца «принять всерьез» этот мир и служить ему. Ибо только тогда и узнаем мы последнее назначение творения и любовь Творца к нему 6).

В мире христиане ждут Царства Божия; ибо по отношению к этому миру, к этому веку Царство Божие не может быть определено иначе, как будущее. И для мира это чаяние и вера и есть сила, побеждающая мир, свидетельство, которым он просвещается. Поверить во Христа, принять Его Царство, это значит прежде всего для себя и в себе этот мир, эту жизнь подчинить жизни будущего века и тем самым, будучи свободным от мира, нести ему спасение. Это значит, настоящее всецело наполнить будущим и жить в свете грядущего. Но это «будущее» именно потому, что оно «не от мира сего», не есть будущее этого мира, есть то самое будущее, которое уже явлено во Христе, уже приблизилось, пришло и таинственно присутствует в мире. И это присутствие и есть Церковь. Поэтому в Церкви и только в ней, непреложный закон не совместимости и взаимоисключения настоящего и будущего побеждается и грядущее Царство постигается и принимается уже и как совершившееся, как пришедшее в силе, явленное и дарованное. В каждом из своих членов причастная миру как его часть, Церковь в них пребывает еще в странствии и чаянии. Но будучи Телом Христовым, Церковь в себе всех их приобщает ко Христу, делает Его членами. А во Христе все совершилось. Он воцарился, Он «вчера и сегодня и во веки тот же».

Поэтому, с одной стороны вся жизнь Церкви есть постоянное бдение, ночь Великой Субботы, торжественное и радостное ожи-

6) О положении христиан в мире хорошо писал покойный Е. Mounier:

« ...Le devoir d’incarnation nous oblige dans chaque moment du temps ä tenir ensemble les positions les plus contradictoires pour le bon sens, ä mourir au monde en même temps qu’ä nous у engager, ä nier le quotidien et ä le sauver, ä nous affliger dans le pèche et ä nous réjouir dans l’homme nouveau, ä ne compter de valeur qu’ä l’intériorité, mais ä nous répandre dans la nature pour conquérir la vie universelle à L’intériorité ä nous connaitre la dépendance d’un néant et la liberté d’un roi, par-dessus tout ä ne jamais tenir aucune de ces situations partagées pour substantiellement contradictoire ni pour définitivement résoluble dans une «experience d’homme».

(Affrontement chrétien, цит. в Esprit, № 12, 1950, стр. 776).

дание зари невечернего дня. Но с другой стороны, Церковь знает и имеет то, чего ждет. В потоке времени это бдение все время озаряется сиянием Царства: ибо Церковь уже причастна прославленному и воскресшему Господу. Царство не только придет, оно пришло и приходит все время. В таинстве Церкви будущее уже началось и если в этом веке «Христос пребывает в агонии до скончания мира», распят грехами, злобой и неверием людей, то в Церкви, Он уже всегда встречает собранных во имя Его пасхальным «Радуйтесь».

Но совершается это «дверем затворенным». После прославления своего Господь являлся и Его не узнавали. Женщины, пришедшие к гробу думали, что видят садовника, ученики на пути в Эммаус не знали, Кто беседует с ними и апостолы на море Тивериадском не смели спросить — Он ли это... И все узнавали Его в «обращении», в преломлении хлеба, в таинственный восьмой день (...и через восемь дней, когда снова были собраны ученики Его... Ин. 20,26), когда Он приходил «дверем затворенным». В этом веке прославление Господа и Его воцарение не имеют той принудительной, объективной очевидности, какую имели Его уничижение, позор и крест. Оно познается только обращением и; — через таинственную смерть в крещальной купели и помазание. Св. Духа. Оно познается в Церкви, которая и есть жизнь Воскресшего Господа, пребывающего в собрании учеников до скончания века, когда Его Царство будет явлено на суд миру, отвергшему Его.

И, вот, Литургия и есть Таинство Царства, таинственный прорыв будущего в настоящее, предвосхищение вечной жизни. В восьмой день, в день Господень, в таинстве Тела и Крови Христовых, Церковь себя саму осуществляет, себе самой себя являет как открывшееся, как в силе пришедшее Царство Божие. Вспоминая и возвещая смерть Господню, она снова узнает — исповедует и утверждает -— Его воскресение и в Нем победу и начало! невечернего дня. И потому Литургия совершается «при закрытых дверях», в отделении от мира. Идущий в собрание Церкви христианин «отлагает попечение» о мире и всем земном, он идет жить той жизнью, которая в этом мире еще скрыта во Христе, еще не может явиться, ибо Христос явил Свое Царство «нам, но не миру...» (Ин. 14,22). Потому и возглас «Двери, двери...» обращен не к «внутренним дверям сердца» каждого, а, прежде всего ко всему собранию, к самой Церкви, которая в своем единстве, любви и единодушии призывается снова и снова стать тем, что она есть: Телом Христовым, явлением силы и славы Царства Божия...

Теперь в наших храмах двери не закрываются. Такое закрытие испугало бы, возмутило бы нас, как ригоризм, как гнушение

миром или малодушное бегство из него. Мы все томимся в чаянии, что мир войдет, наконец, в распахнутые двери или же, что мы, набравшись смелости, выйдем служить «внехрамовую литургию». Но, увы, входя в наш храм и не найдя дверей затворенных, мир находит в нем только самого себя. И нам некуда выйти, ибо мы никогда, ниоткуда не уходили. Мы все хотим помочь миру в его «делах», а он жаждет спасения и его одного мы могли бы дать ему. Но прав был Ницше утверждая, что сами христиане не имеют вида спасенных. Разве в храм мы идем для Таинства, для встречи Господа, для преложения самих себя в Церковь, которая есть Тело Его? Разве в самом храме мы не продолжаем все еще искать Того, Кто есть единственная сущность и жизнь Церкви?

В ранней Церкви дверь. Литургии была закрыта. Открыть ее могла только вода крещения, в которой умирал ветхий человек, его сомнения и его слабость. Всем ищущим, сомневающимся, колеблющимся место было вне. Ибо как могли они священнодействовать плоть и кровь Того, Кого ещё не приняли, в Кого не уверовали? Но в этом закрытии дверей было больше любви к миру, больше ответственности за него, чем в нашей теперешней «широте». Мы профанировали Таинство! Мы улицу зазываем в храм и всячески стараемся угодить ей! Мы все хотим прельстить мир нашими обрядами, красотой, пением. Мы Литургию сделали рекламой христианства — и вот поэтому мир в наших храмах видит и находит все, кроме Христа.

Для христиан иных времен «дверем затворенным» приходил Христос. И они встречали Своего Господа и Царя, они погружались в полноту Царства — и потом, «ci миром» выходя из храма, они несли на своих лицах отсвет этого Царства. Они не несли программ и теорий, но там, где они проходили — всходили семена Царства, загоралась вера, жизнь преображалась и все новые и новые души обращались ко Христу. Они были свидетели. И когда их спрашивали люди: откуда этот свет, где источник этой всепобеждающей силы, они знали, что ответить и куда вести. Они знали, где дверь и, как ее открыть. И то, что слышали на ухо, возвещали на кровлях.

Но это будет снова. И потому этот возглас, как ни старались бы «обезвредить» его пиэтистическими аллегориями, будет возглашаться на Литургии до тех пор, пока малое стадо не осознает опять своего избрания, назначения и посвящения, и не затворит дверь, дабы в отделении от мира, познать всю силу и славу грядущего Царства и нести свидетельство о нем в тоскующий о спасении мир.

(Продолжение следует).

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

ЛИТУРГИЯ 1)

III. Евхаристия

1. Евхаристическая молитва

Приступая к объяснению Евхаристической молитвы, составляющей средоточие всей Литургии, необходимо сделать несколько общих и предварительных замечаний.

1. Нужно -помнить, что эта молитва охватывает собой всю часть службы, заключенную между двумя благословениями предстоятеля — начальным: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа...» и завершительным: «...и да будут милости великого Бога...». Теперь, благодаря тайному чтению ея, она как бы распадается для молящихся на ряд отдельных возгласов и действий. По существу же вся эта часть службы есть одно неразделимое священнодействие, единое «возношение» (греч. «анафора»), как до сих пор именуется оно в самом чине, и в этом возношении и через него приносится и наше благодарение Богу по заповеди Спасителя, совершается и освящение Даров и ходатайство за мир.

2. В основе этого священнодействия лежит еврейский обряд благословения хлеба и вина и их преломления, который в новозаветную эпоху был широко распространен среди иудеев и составлял главную, часть торжественного праздничного ужина 2).

1) Начало см. в «Вестнике» РСХД. 1949 г. (№ 11-12), 1950 № 1, 4-5, 6), 1951 г. (№ 1, 2, 6). В частности посвященной литургии верных пропущен § 5 «Исповедание веры».

2) См. W. О. Е, Ocsterley. The Jewish Background of the Christian Liturgy, Oxford 1925 и С. W. Dugmore. The influence of the Synagogue upon the Divine Office, Oxford, 1944.

Такой ритуальной трапезой и была Тайная Вечерь Господа с учениками в ночь перед Его страданиями. Спаситель совершил обряд и произнес молитву, бывшие привычными для Апостолов, которые Господь, должно быть, «еоднократно совершал с ними. С небольшими вариантами молитва благодарения над Хлебом и Чашей имела уже твердую определившуюся форму, да и сейчас в сущности почти в том виде печатается в еврейских молитвословах 3). А это значит, прежде всего, что новыми были на Тайной Вечери не обряд и не молитва, а та связь, которую установил Господь между этим привычным для каждого еврея религиозным обрядом и Собой, Своей грядущей смертью. И, следовательно, этот обряд и молитва благодарения, с первого дня ставшие средоточием жизни Церкви, всеобъемлющим таинством Нового Завета не «установлены», не «созданы» Церковью, а суть действительно тот самый обряд, та самая молитва, который совершил, которую произнес Господь в «ночь, в которую Он предавал Себя за жизнь мира». В Евангелии эта молитва не записана. И в течение многих веков каждый предстоятель, совершая Евхаристию мог приносить благодарения «своими словами». Одних записанных «анафор», т. е. евхаристических молитв, дошедших до нас известно в литургической науке более ста 4). И вот, несмотря на эту свободу, на все различие местных традиций, молитва эта по существу всегда и всюду одна и та-же и все известные нам записи ея объединены общей структурой и единством содержания. Конечно·, в истории происходило развитие этой молитвы, усложнение ея напластованиями разных эпох, и об истории ея существует огромная литература. Но важно подчеркнуть, что ни развитие, ни различие между теми или иными «типами» анафоры не касаются ее основного ядра, которое действительно дано и заповедано Церкви Самим Господом: «сие творите в Мое воспоминание». И, потому, «какую цену приобретают для нас эти обряды, священные для Него, как священными они остались (а не стали) и для нас, когда мы знаем, что Он Сам совершил их в ту послед-

3) См. напр. The Authorised Daily Prayer Book of the united Hebrew congregations of the British Empire, ed. S. Singer. London 1929. '

4) Cm. «Anaphore» в Diet. Archéol. chrét. et Liturgie, I, 18981919 (F. Cabrol). О историческом развитии ея см. у архим. Киприана: Евхаристия, стр. 30-28, а также И. Карабинов: Евхаристическая молитва.

Srawley. The Early History of the Liturgy. Cambridge 1913, W. JT. Frere. The Anaphora. London 1938.

нюю ночь! Ибо не только· повторяя установительные слова, но и от начала до конца Евхаристии творит священник то, что тогда совершил Господь. С каким уважением, с какой любовью должны мы хранить это предание обряда и молитвы, с какой осторожностью прикасаться к действиям и формулам, которые сам Господь захотел не изменить, а лишь осветить новым светом. И блаженна забота Церкви, которая учит нас уважать это священное наследие, и запрещает презирать или менять то, чего мы может быть иногда теперь и не понимаем» 5).

3. С византийской эпохи, Восточная Православная Церковь сохранила в употреблении только две евхаристические молитвы, связанных, одна — с именем ев. Иоанна Златоуста 6), а другая — св. Василия Великого 7). Ими мы и будем пользоваться в нашем толковании.

2. Станем добре

Когда чтение Символа Веры окончено, диакон призывает молящихся «стать как следует 8), и стоять со страхом и внимать, дабы в мире приносить святое возношение...». Собрание завершает его призыв: «...милость мира, жертву хваления...».

Два раза повторено слово мир и начинающееся священнодействие определено, как жертва хваления. В словах этих как бы подводится итог всему предшествовашему нарастанию службы. Действительно, вся она была направлена к этому возношению и вхождению Церкви в мир Христов, вся она была свидетельством и утверждением совершившегося примирения между Богом и людьми. Мир Христов открывает людям доступ в Царствие Божие, которое и есть «радость и мир в Духе Святом» (Рим. 14,17) и потому хвала есть удел Царства, удел будущего века. Когда прощены грехи, когда даровано все и все исполнено — остаются только

5) L. Bouyer. La première Eucharistie dans la dernière Cène. «La Maison Dieu» 18, p. 46-47.

6) Об авторстве св. И. Златоуста см. Dom Placido de Meester. Les origines et les développements du texte grec de la liturgie de St. J. Chrysostome in «Хрисостомика», Koma, 1902, p. 245-357. p. 245-357).

7) Cm. прот. M. И. Орлов, «Литургия св. Василия Великого». Спб. 1909.

8) Греч, слово kalôs гораздо глубже, сильнее и многограннее чем русское «хорошо». Оно, прежде всего, означает соответственность вещи или человека своему назначению и природе.

хвала и благодарение. Хвала есть последнее назначение и блаженство твари, предел ея восхождения к Богу. Н вот в Церкви, в таинстве Царства, эта чистая хвала прорывается в этот мир, в этот век и мы уже участвуем в ней. Первое дело Церкви — не мольба, не просьба, не раскаяние, не страх (ибо во Христе грех прощен, мольба утолена, и совершенная любовь изгоняет страх), а хвала, радость и поклонение. Церковь лицом к лицу видит Господа и ея Господь с ней до скончания века. Собранным в Церковь — а это значит — прощенным, искупленным, освященным, взятым в удел, введенным в мир Христов, дарована чистая хвала и славословие Бога и дано всегда восходить в уразумении этой хвалы, как созерцание Бога, как единства и жизни с Ним 9).

В этих словах диакона и в ответе на них хора открывается —в который раз — что Литургия есть Таинство Царства Божьего, присутствия — в видимом невидимого, в настоящем — будущего, во времени — вечного, в чаянии — обладания.

3. Благодать Господа нашего Иисуса Христа

Три возгласа предстоятеля, три кратких ответа собрания составляют вступительный «диалог», которым открывается Евхаристия.

Первый возглас есть торжественное благословение. Оно имеется во всех разновидностях евхаристической молитвы, хотя и в разных формулировках: от краткого «Господь с вами» римской и александрийской литургий до нашей троичной формулы, почти тождественной с текстом 2 Кор. 13, 13. Смысл этого благословения всегда тот же: торжественное утверждение присутствия Господа, утверждение того, что Церковь, действительно собрана во Христе, и во Христе приносит Евхаристию. А это значит — в таком единстве с Ним, что все делаемое нами, совершает Он и все, им совершенное — даровано нам. В· Нем дарованы нам любовь Отца и причастие Духа, в нем Царство Божие — откровение Пресвятой Троицы объемлет нас, все уже здесь и сейчас... «И со духом твоим», отвечает собрание, снова восполняя возглас .настоятеля, свидетельствуя о полноте Церкви.

9) «...whoever believes, adores. Не does not merely pray, since prayer originates from care... Whoever adores has therefore forgotten his prayer and now knows only bod’s glory... Adoration then is the very culmination of worship were inner and outer wholly coincide». Van der Leeuw. Religion in Essence and Manifestation. London 1938, p. 538.

4. Горе имеим сердца

Если благословение и благодарение имеются почти во всякой церковной службе, то возглас «горе имеим сердца» (точно «высоко поднимем наши сердца») принадлежит всецело и исключитель. но таинству евхаристии 10). И это так потому что этот возглас есть не просто призыв к некоей возвышенной настроенности молящихся. Он напоминает Церкви о том, что Евхаристия совершается на небе, ибо «пас, мертвых по преступлениям, Бог оживотворил со Христом — благодатью вы спасены, — и воскресил с Ним и посадил на небесах, во Христе Иисусе» (Еф. 2, 5-6). С «малого входа» началось это восхождение Церкви «а небо, причем небо здесь означает Царство славы, явившееся во Христе. Литургия есть эсхатологическое таинство в том смысле, что совершаемое во времени и на .земле, оно являет небесное и вечное и нас приобщает к нему. «Небо на земле» — в этой по внешности парадоксальной формуле издревле выражал православный восток эту реальность Литургии, как таинства будущего века, как небесного, являемого в земном. Христос вошел «в самое небо» (Евр. 9, 24) и потому наши священнодействия будучи всегда священнодействиями Христовыми «на небесах и небесны, хотя совершаются на земле» 11).

И потому призыв этот есть не столько призыв оторваться от земли, сколько — осознать природу Церкви и назначения евхаристического собрания: «Что мне до неба — говорит ев. Иоанн Златоуст — когда я созерцаю Владыку неба, когда сам становлюсь небом? Приидем — говорит Я и Отец мой и обитель у него сотворим...» 12).

Этот призыв есть также и требование. Оставшемуся на земле («будем бояться, чтобы нам не остаться на земле» — там же говорит Златоуст) нег места в этой небесной Евхаристии и тогда присутствие на ней становится нам во осуждение. И когда хор, а его устами все мы, все собрание отвечает — «имамы ко Господу» т. е. — «наши сердца обращены ко Господу», совершается наш суд. Ибо не может обратить свое сердце к Господу только в эту минуту тот, кто не обратился и не обращен к Нему в своей жизни, кто небом не] мерит землю всегда. Обращено ли к Господу наше

10) Св. Кирилл Иерус. Катех. сл. 23,4. Pg. 33, 1112, срв. G. Pix. The shape of the Liturgy, pp. 126-127 ; Л. Baumstark. Liturgie comparée, pp. 89 et suiv.

И) Св. Иоанн Златоуст. Толкование на послание к Евреям 16,2. Твор. в русск. переводе, т. XII, 1, Спб. 1906, стр. 146.

12) Там же, 16,3, стр. 146.

сердце — т. е. вся наша жизнь, вся любовь, все упование? Даже падая, греша, изменяя обращены ли мы к восхождению, возлюбили ли небо превыше всего? Если да, то, несмотря на всю нашу греховность мы приняты на небо, мы узрим теперь свет и славу Царства. Если нет, таинство пришествия Господа будет для нас таинством грядущего суда, ибо нас судит не справедливость и не закон, а Присутствие Христа среди нас, которого мы не заметили, которое «не приняли всерьез».

Так, вознося нас на небо, Литургия ставит «ас лицом к лицу с абсолютной ответственностью совести и сознания, которых требует от нас Церковь, если мы исповедуем; себя христианами. Нам все дано и потому спросится много. В свете пришествия и присутствия Христа все становится бесконечно серьезным, приобретает бесконечное значение. И именно Литургией, таинством этого пришествия и присутствия вечно судится и сама Церковь и каждый из нас в ней. И только в беспощадной ясности этого видения самих себя перед лицом Литургии, мы и можем и должны в ней участвовать.

5. Благодарим Господа: Достойно и праведно...

Этими словами начиналась еврейская молитва благодарения и их произнес Господь 13), когда начинал — этой старой молитвой новое благодарение, то, которое должно было вознести человека к Богу и спасти мир. И, как тоже было предписано, Апостолы ответили: «достойно и праведно» и Церковь каждый раз, совершая воспоминание этого благодарения повторяет за ним и с ними: «достойно и праведно» 14).

Творение завершено. После тьмы греха и -отпадения, вот снова, в первый раз человек приносит Богу чистое, безгрешное, свободное и совершенное благодарение. Человек возвращен на то место, которое уготовал ему Творец, создавая мир. Он стоит на высоте, перед Престолом Бога, он стоит на небе, перед лицом Самого Бога и свободно — в полноте любви и ведения — соединяя

13) Последовательность действий Христовых на Тайной Вечери как она записана в Новом Завете: «взял хлеб, благодарил, преломил» (срв. I Кор. II, 23-24) указывает на точное соблюдение Им установленного обряда.

14) Именно эти два слова принадлежат самому раннему ядру Литургии и общим всем ее разветвлениям. Теперь она восполнена троической формулой, чтобы дать возможность священнику тайно прочитать первую часть молитвы.

в себе весь мир, всю тварь, всех и вся приносит благодарения и в нем весь мир утверждает и признает это «достойным и праведным». Это — Христос. Он один без греха, он один — Человек во всей полноте его назначения, его природы, его славы, Он один в Себе восстанавливает и возвращает Богу «падший образ» и потому Его благодарение, единственно, полно и совершенно. И это благодарение Христа приносим мы, его слышим, когда начинает священник молитву Евхаристию, заповеданную нам Христом и навеки соединившую нас с Богом. И потому только Духом Святым можем и мы в ответ исповедать наше согласие, наше принятие восстановленного порядка мира: «достойно и праведно». И что же другое может ответить человек, узнавший Бога, к которому сам Бог пришел, чтобы соединить его с Собою и в этом единстве даровать ему жизнь вечную.

Страница сгенерирована за 0.21 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com