13776 работ.
A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z Без автора
Глава вторая. Переступи порог
Акафист
Тихий летний вечер. В затихающем шуме города раздаются мерные удары колокола. Это звонят в церкви неподалеку от моего дома. Мне в этом отношении повезло-не каждый может похвастаться такой близостью храма. В Москве положение еще, можно сказать, благополучное. В 1988 году было 50 действующих храмов. В настоящее время число их все время увеличивается, особенно начиная с 1990 г., и уже приближается к 100. В 1992 г. в Москве действует уже 130 православных храмов (примеч. А. Б.). На 8 миллионов москвичей это, конечно, немного. Ну, а что говорить про области Средней России, где по 15-20 храмов на всю область; в Сибири ближайший храм может находиться за 500- 1000 километров. На Камчатке в 1980 г. храмов вообще не было, сейчас открылся один.
Сегодня четверг - это значит, звонят к акафисту. Негромкие, звучные удары следуют один за другим. Они как бы идут, к нам из глубины истории нашей Московской Руси, напоминая о той вечности, которая всегда рядом с нами, стоит только протянуть руку - и она здесь, неизменная и не навязывающая себя. В то же время в этом есть что-то глубоко таинственное и неуловимое - это какое-то измерение бытия, которое нельзя остановить, подчинить себе. Оно неслышным, мощным потоком катится в каком-то другом пространстве, пронизывающем, тем не менее, собой нашу жизнь.
В начале нашего века во время церковных праздников в Москве просто гул стоял от множества звонящих колоколов. Церкви определяли всю архитектуру Москвы, да и всю ее жизнь. Кнут Гамсун писал, что Москва произвела на него большее впечатление, чем даже Константинополь. Большинство московских улиц и переулков своими названиями было обязано располагавшимся на них храмам и монастырям:
21
Воздвиженка, Пречистенка, Якиманка, Варварка, Никольская и т. д. Теперь ни такого гула, ни таких названий почти нет. Однако те немногие колокола, которые остались, все же звонят. Звонят, заставляют задумываться, почему же так мало осталось вас, колоколов и церквей? Что же случилось с вами? Что было и что будет? А главное - что есть сейчас? Потому что завтрашнее уже содержится, хотя часто неразличимо, в сегодняшнем.
Я очень хорошо знаю, что происходит сейчас в храме. В алтаре неспешно облачается батюшка. На клирос один за другим тянутся и ворчат "левые" певчие, всегда чем-то недовольные. Это, если поет левый хор,-старушки. Если сегодня будет правый, то это певцы-профессионалы, просто по большей части подрабатывающие. Верующих среди них мало. Эти пока что оживленно делятся последними новостями и анекдотами.
Здесь следует сделать маленькое отступление. Дело в том, что данная книга была написана в 1983 году и имела некоторое хождение в "самиздате". Ситуация в стране и в Русской Православной Церкви во многом радикально изменилась. Однако совсем изымать те места, которые обрисовывают церковную жизнь в то время, автор счел нецелесообразным, поскольку они дают возможность увидеть некую историческую динамику жизни нашей Церкви в последние 10 лет. Поэтому, оставляя многое из написанного ранее, одновременно автор будет обрисовывать современное положение.
Так, надо сказать, что в отношении певчих дело в значительной степени изменилось к лучшему. Во-первых, в 1991 г. упразднен институт "уполномоченных" Совета по делам религии. "Государево око" - чиновники, подчиненные одновременно ЦК КПСС и КГБ, жестко контролировали всю цер-ковно-приходскую жизнь, чтобы она ни на йоту не вышла за рамки писаных законов и неписаных "инструкций". Например, уполномоченный более или менее зорко следил за тем, чтобы на клиросе не было молодежи, ни поющей, ни читающей, ни прислуживающей. Разрешалось все это делать только пенсионерам. Присутствие молодого человека на клиросе всегда было некой поблажкой со стороны уполномоченного, за которую его следовало регулярно "благодарить", как, впрочем, и за многое другое. Поэтому левый, то есть будничный, хор (левый - то есть стоящий на левом клиросе: на правом - праздничный хор профессиональных певцов) состоял, главным образом, из старушек, более или менее могущих петь. Это, как правило, самые давнишние прихожане данного храма. Будучи людьми очень верующими и весьма
22
строгих правил, они осознают себя носительницами и хранительницами местной церковной традиции, не без некоторого, впрочем, превозношения, свойственного старожилам.
В настоящее время такого рода запрет на молодежь, слава Богу, снят, так что левые клиросы значительно "омолодились", пополнившись верующими и вполне благочестивыми молодыми людьми и девушками, нередко с неплохими голосами.
Во-вторых, что касается правых хоров, то сложности, помимо уполномоченного, состояли еще и в том, что певцы-профессионалы, как правило, были вынуждены скрывать на своей основной работе, что они еще поют и в церкви. Сейчас такое препятствие также исчезло, и на клиросе появились не только люди, "умеющие договориться" со светскими руководителями, но и просто верующие, быть может и не очень глубоко, но внешне вполне благочестивые певцы-профессионалы.
Но вернемся к нашему повествованию. В храме располагаются по привычным "своим" местам десятка два-три старушек-завсегдатаев. Тихонько крестятся, ставят свечки. Сейчас начнется служба - вечерняя с акафистом, в которой каждое слово, каждое движение заранее известно и расписано, причем основное содержание ее астрономически далеко от нашей жизни со всеми ее проблемами и заботами. Звучат приятные песнопения, торжественные возгласы священника, изредка из малопонятного языка прорываются отдельные различимые благочестивые слова. Горят свечи, полумрак.
Иногда, правда, умильное настроение какой-либо из бабушек без всякого перехода сменяется гневным шепотом на какого-нибудь молодого человека или девушку, зашедших на службу и своим смущенным видом или неловким движением (не той рукой свечку передали, не там встали) нарушивших привычную атмосферу. После чего бабушка, отчитавшая нарушителя и восстановившая должный порядок, оглядывается на стоящих вокруг, еще более истово крестится, как бы говоря всем своим видом: "Господи, прости! Но ты сам видишь, и Ангел потерял бы терпение от такого безобразия". И никого из присутствующих, по-видимому, не беспокоит вопрос, что же стоит за всеми этими малопонятными текстами. Напротив, все это как-то успокаивает, и даже сама непонятность слов создает ощущение гарантии того, что все в мире как-то само, даже без нашего участия, устроится и совершится так, как "Богу угодно".
23
Беспокойство
Ни не об этом главная забота и главная боль. Она о тех сотнях, а, может быть, за многие годы и тысячах молодых в основном людей, которые, как им кажется, случайно или из любопытства впервые переступают порог храма. В их глазах, лицах, во всем их облике столько того самого подлинного человеческого чувства, которое Священное Писание называет страхом Божиим. Такая в них видится надежда на то, что вот здесь наверняка есть что-то такое, чего нет больше нигде, что-то такое, что сделает понятным самое главное, сокровенное и глубокое в их жизни, ответит на те вопросы, которые еще и не заданы, даже еще не сформулированы в их сознании, но уже тревожат, уже не дают жить просто и бездумно.
И какой ответ они получают в наших храмах? Замечательные напевы, живой огонь свечей, особая атмосфера, которую не может не уловить чуткое сердце. Но одновременно с этим - почти полная непонятность происходящего, начиная с богослужебного языка и многочисленных икон и кончая действиями священнослужителей, то выходящих в середину храма, то вновь скрывающихся за красивыми резными дверями с нарисованными на них изображениями. А тут еще какая-нибудь бабушка обрушивается с бранью: что-то не так сделал. А что?
Помню, как я сам более 35 лет назад в первый раз в жизни побывал в церкви. С чего началось, уж не помню, помню только, что мы с моим приятелем, таким же 17-летним парнишкой, решили, что пора кончать с нашей необразованностью и посетить сначала церковь, потом баптистский дом, потом, уж не помню, то ли мечеть, то ли синагогу. Во избежание недоразумений признаюсь, что к баптистам, я зашел лишь через 20 лет, а в мечети и в синагоге так до сих пор и не был. Но в церковь мы пошли в тот же вечер. Это была церковочка неподалеку от его дома в Брюсовском переулке, что напротив консерватории.
Потоптавшись вокруг и приметив открытые боковые двери, мы вошли в храм. Как я сейчас пониманию, шла всенощная. Тогда я, разумеется, этого слова не знал. Помню, близко от нас был хор - несколько совсем еще не старых мужчин и женщин интеллигентного вида. Помню ощущение торжественности и серьезности и одновременно чего-то семейного, как будто все собравшиеся хорошо друг с другом знакомы и все имеете заняты каким-то весьма важным, но совершенно непонятным делом (в действительности - просто молились). Мы стояли как вкопанные в нескольких шагах от
24
двери, в которую вошли. Вдруг рядом с нами раздался злобный шепот: "Ишь, пришли, соглядатаи! Нашли время!" Смущенные и расстроенные, мы тут же тихонько вышли.
Второй раз я вошел в церковь спустя два года, вняв просьбам матери моего друга, замечательной женщины, ставшей в том же году моей крестной.
Крестины
И еще эта боль о тех очень и очень 'многих, тоже, главным образом, молодых людях, приходящих в церковь в основном по субботам и воскресеньям со своими младенцами, чтобы их "покрестить". Эти смущаются все же меньше: во-первых, есть ясное конкретное дело, а во-вторых, все внимание, естественно, поглощено младенцем, понятным страхом не простудить его во время этого совершенно загадочного действия. Самое любопытное здесь заключается в том, что-практически никто из молодых родителей в церковь не ходит и, как говорится, "в Бога не верует". Одна моя знакомая как-то даже провела такой (не совсем, впрочем, вежливый) эксперимент - подходила к родителям, ожидавшим в церковном дворике начала крестин, и спрашивала: "Зачем вы крестите детей? Вы верующие?" Статистику она, конечно, не-набрала, но ответы 10-15 родителей были: "Нет, нет, что вы! Мы, конечно, ни в какого Бога не верим. Ну, знаете, как-то принято, и бабушка говорит, что надо. Ну и вообще, говорят, поздоровее будет..." и т. д.
Между прочим, надо заметить, что в "Настольной книге для священнослужителей", изданной в начале нашего века, имеется специальное указание о том, что в некоторых местах с мусульманским населением родители крестят детей из суеверных побуждений, в основном для здоровья. Так вот, священнику воспрещалось крестить таких детей, если только родители не приносили справку-обязательство, заверенную полицмейстером, что они действительно собираются воспитывать детей в христианской вере.
Как-то раз я и сам решился расспросить одну женщину, которая, подобно многим другим, хотела "договориться" крестить ребенка без регистрации.
Для неискушенного читателя поясню. В начале 60-х годов (нашего, конечно, века) Советом по делам религии было издано специальное распоряжение об обязательной записи паспортных данных родителей, которые приносят своих детей' для крещения. Это положение было отменено в 1988 г. Но автор оставляет этот раздел как совсем 'недавнее прошлое,
25
помогающее лучше оценить и понять настоящее. До этого любого младенца могла просто принести или привести его бабушка и, заплатив положенную небольшую сумму, окрестить внучонка, часто даже тайком от более "современно мыслящих" родителей. Это стихийное течение дела было прекращено, и стало необходимым не только присутствие отца илп матери ребенка, но и предъявление ими паспортов. В некоторых местностях требовали также паспорта у крестных. Бабушкам осталось только "давить" на родителей, уговаривая их всеми правдами и неправдами, что покрестить ребеночка необходимо. Молодые женщины-матери на такие уговоры, естественно, поддаются быстрее отцов. Из-за этого нередко создавались ситуации, когда приходит мать с ребеночком и крестными и тщетно пытается обмануть продавщицу свечей, оформляющую крестины. Чаще всего избирался вариант "отец в командировке" и предъявлялся его паспорт. Но эта невинная ложь не проходит-продавщица резонно возражает: "В командировку никто без паспорта не ездит". Стремление избежать регистрации паспортов при крестинах ребенка было вполне обосновано, поскольку были нередки случаи, когда регистрационные записи запрашивались райисполкомом, якобы с целью проверки финансовой дисциплины, на деле же для выявления и соответствующей проработки родителей, общественно-политическая незрелость которых зашла так далеко. Конечно, эти проработки не носили поголовного характера, но достаточно было нескольких случаев на район, чтобы молва о них достигла слуха всех 'молодых родителей.
Но речь не об этом, а о том, как я пытался выяснить у этой бедной женщины, для чего она хочет крестить своего внука. "Чтобы был православный",-прозвучал твердый, даже вызывающий ответ. "Ну, а что, - продолжал допытываться я,-вы будете воспитывать его в православной вере, учить молитвам, читать ему Евангелие?"-"Да нет, что вы! Мы и сами-то этого не знаем. Да и потом, когда в школу пойдет, там ведь будет все другое. Так что - нет, нет! Вот покрестим, и хорошо!"-"Ну, а в чем же будет его православие,-не унимался я,-только в том, что он будет крещеный? Ведь без религиозного воспитания он не вырастет верующим!"
Разговор наш, естественно, зашел в тупик. Женщина продолжала настаивать, что надо покрестить, чтобы стал православным, а я тщетно пытался ее убедить, что одного крещения еще недостаточно.
Между прочим, родители, желавшие крестить своих детей, на вопрос "зачем?" давали самые неожиданные ответы: "что-
26
бы был крещеный", "у меня есть крестные, вот и у сына будут", "а то бабушка сидеть с ребенком отказывается, - не буду, говорит, с вашим нехристем нянчиться", "чтобы по ночам не плакал", "чтобы не писался" (!).
Практически все утверждали, что воспитывать детей в вере не собираются. При этом, если разговор сложится доверительно, большинство, не называя это верой в Бога, все же признают, что "что-то есть". При этом обычно утверждают, что ребенок и без религиозного воспитания, когда вырастет, "сам разберется", во что ему верить. Очевидно, вера ребенка,'когда он вырастет, также не поднимется выше родительского "что-то есть".
Само таинство крещения, в том виде, в каком оно и сейчас совершается в наших храмах, практически ничего к этой безотчетной вере не добавляет. Да это, пожалуй, и невозможно сделать, когда вокруг священника выстраиваются от 20 до 60 крестных с орущими младенцами на руках. Некоторые батюшки поначалу еще пытаются сказать краткое наставительное слово об ответственности крестных за возрастание ребенка в вере, но довольно скоро убеждаются в бесплодности этой затеи. Сами крестные, как правило, пребывают в полном неведении о том, что такое христианство, и самое большее, на что они способны, - это, как говорится, с грехом пополам лоб перекрестить. Кроме того, все внимание поглощено тем, чтобы ребеночек поменьше кричал и вообще "поскорей бы!".
Среди общего шума тонут слова батюшки об отречении от сатаны, о вере в Троицу единосущную и нераздельную. Кто-то механически повторяет, кто-то нет. Символ Веры - то главное, во что верует, точнее, должен верить каждый христианин, и который по идее должен торжественно прочитываться самими крестными, но о котором они, на самом деле, едва ли слышали,-скороговоркой читается псаломщиком или какой-либо женщиной из прислуживающих в храме. Центральным моментом остается всегда погружение младенцев в воду купели, после которого они начинают дружно кричать, еще больше усиливая общее возбуждение. О том, что вслед за этим совершается еще и другое, не 'менее важное таинство Миропомазания - низведение Даров Святого Духа на новокрещеного христианина, - вообще мало кто подозревает. Как довольно точно сказал один священник, "нет в нашей Церкви ничего более соблазнительного, чем наши православные крестины".
Самое печальное здесь еще и то, что нередко приходят креститься и взрослые люди: ребята перед армией, муж-
27
сказывала, что именно так, лет 20 назад, ее крестил священник Знаменской церкви, что у Рижского вокзала в Москве-Ей было тогда 18 лет. Собственно, и креститься-то она пошла, поддавшись уговорам своей старшей сестры, что это "надо", причем, главным образом, для нее, то есть сестры, спокойствия. Раз уж так надо, то надо, несмотря ни на что, решила эта девушка. И, с трудом преодолевая естественный стыд и ужас, разделась перед незнакомым бородатым мужчиной. И так стояла, дрожа от холода и отвращения, в храме на протяжении 40 или 50 минут, пока были вычитаны все молитвы и совершены все необходимые действия.
Результат вполне естественный - лет 7 она не могла переступить порог храма и только сейчас, будучи взрослой и имея двоих детей, она в состоянии понять, что происшедшее с ней ничего общего с христианством, каким его проповедует Евангелие, не имело.
Если уж говорить о христианском предании, на которое так любят ссылаться ортодоксы, то следует сказать, что во II-III вв., например, когда крещение принимали преимущественно во взрослом состоянии, на крещаемых надевали длинные белые рубашки, и именно в этих крещальных рубашках они спускались с горящими светильниками в руках по ступеням в специальные небольшие бассейны - баптистерии (от греческого слова "баптизин" - "погружать", "омывать"). Это слово на русский язык крайне неудачно переведено словом "крестить". Именно поэтому, между прочим, Иоанн Креститель по-французски звучит как Жан Батист, по-английски - Джон Баптист; отсюда же название "баптисты", то есть христиане, которые принимают крещение только во взрослом состоянии и именно через полное погружение (кстати, в длинных белых рубашках). Здесь необходимо сказать об одном повальном заблуждении в нашей церкви - о крестильных рубашках. По смыслу таинства и по самому названию их следует надевать именно Д О крещения и в них крестить. Иначе какие же они крестильные, если их надевать ПОСЛЕ крещения? Слова священника, произносимые сразу же после погружения в купель: "Облачается раб Божий (имярек) в ризу правды", имеют духовный смысл и относятся к надеваемому священником на новокрещаемого нательному кресту, а не к рубашке.
Несмотря на все эти, мягко говоря, отрицательные стороны совершения в наших православных храмах таинства крещения, люди приходят креститься сами и приносят сюда своих детей. Однако это не вселяет особого оптимизма. Проблема заключается в том, что из-за отсутствия необходимого
чины и женщины разных возрастов, чаще лет тридцати-сорока. "На глазок" можно сказать, что их число составляет что-нибудь около 10 процентов от всех крещаемых. Это совсем немало. Это было в начале 80-х годов. Сейчас ситуация изменилась, по большей части число крещаемых взрослых такое же или даже больше, чем младенцев. И вот здесь крайне огорчительное несоответствие между настроением взрослого человека, решившегося на столь серьезный шаг, и тем, как протекают крестины во многих наших храмах - вместе с младенцами, очень часто даже без какой-либо, хотя бы краткой, предварительной беседы со священником. Несоответствие еще и в том, что значительная часть самого чинопоследования крещения ориентирована именно на крещение взрослого человека, сознательно отрекающегося от служения злу и избирающего служение Христу. Между тем, практика проведения крестин ориентирована на крещение бессознательных младенцев. Ясно, что крещение взрослых следовало бы проводить отдельно, предваряя его беседой, наставлением. Но это как-то не принято и целиком зависит от энтузиазма священника. В итоге праздник вступления в завет со Христом, вступления в новую жизнь стирается, тускнеет. Один мой знакомый, крестившийся в 40 лет в такой вот обстановке, вскоре после этого с горечью признавался мне: "Даже не знаю, крещен я теперь или еще нет".
В качестве примера истинно пастырского подхода к крещению взрослого человека приведу воспоминания Светланы Аллилуевой из ее книги "Только один год" о замечательном московском священнике отце Николае Голубцове, ныне уже покойном.
"Я никогда не забуду наш первый разговор в пустой церкви после службы. Я волновалась, потому что никогда в жизни не разговаривала ни с одним священником. От своих друзей я знала, что отец Николай прост, говорить с ним легко и что он всегда беседует, прежде чем крестить. Подошел быстрой походкой пожилой человек с таким лицом, как у Павлова, Сеченова, Пирогова - больших русских ученых. Лицо одновременно простое и интеллигентное, полное внутренней силы. Он быстро пожал мне руку, как будто мы старые знакомые, сел на скамью у стены, положил ногу на ногу и пригласил меня сесть рядом. Я растерялась, потому что его поведение было обыкновенным. Он расспрашивал меня о детях, о работе, и я вдруг начала говорить ему все, еще не понимая, что это исповедь. Наконец, я призналась ему, что
28
не знаю, как нужно разговаривать со священником, и прошу простить меня за это. Он улыбнулся и сказал: "Как с обыкновенным человеком". Это было сказано серьезно и проникновенно.
В день крещения он волновался. Присев на скамейку и усадив меня рядом, сказал: "Когда взрослый человек принимает крещение, жизнь его может очень сильно измениться, иногда в худшую сторону, как в личном плане, так и во всех отношениях. Подумайте еще, чтобы не пожалеть после". Я ответила, что думала уже много и ничего не боюсь. Он взглянул на меня, усмехнувшись: "Ну, знаете, не боятся только избранные! "
Он крестил меня, дал молитвенник, научил простейшим молитвам, научил, как вести себя в церкви, что делать. Он приобщил меня к миллионам верующих на земле. Он сам, как личность, незабываем. После службы длинная очередь прихожан выстраивалась к нему, чтобы поговорить с ним. Он говорил с каждым, выслушивал любые жалобы. Однажды я простояла в такой очереди полтора часа, так как передо мной была молодая пара, у них что-то не ладилось в семейной жизни. У него было больное сердце, два приступа, после которых он продолжал служить, часами простаивая еще потом с прихожанами. После третьего приступа он умер".
Образ священника, о котором рассказывалось в этом воспоминании, фотографически точен. Я могу это подтвердить, потому что сам сидел на той же скамейке в храме после службы и также сначала смущался, а потом почувствовал себя так легко и просто с этим человеком, от которого исходили замечательная простота, любовь и внимание. Казалось, что никуда не надо торопиться, что в этот момент он занят только тобой и только тем, что с тобой происходит. Да так оно и было. И само крещение, такое простое и одновременно такое запомнившееся по своей какой-то внутренней сути, по ощущению мира и приобщения к чему-то самому важному в жизни.
На этом фоне собственных воспоминаний и воспоминаний других о вступлении в жизнь Церкви с поддержкой и руководством настоящего христианского пастыря как ужасно бывает слышать о тех, к несчастью нередких случаях, когда со взрослыми людьми при крещении поступают как с грудными младенцами не только, так сказать, по содержанию, но и по форме. Я имею в виду тех либо слишком уж не по разуму ревностных, либо, по-видимому, просто не вполне психически здоровых священников, заставляющих взрослых новокрещеных раздеваться донага. Одна женщина мне рас-29
сказывала, что именно так, лет 20 назад, ее крестил священник Знаменской церкви, что у Рижского вокзала в Москве. Ей было тогда 18 лет. Собственно, и креститься-то она пошла, поддавшись уговорам своей старшей сестры, что это "надо", причем, главным образом, для нее, то есть сестры, спокойствия. Раз уж так надо, то надо, несмотря ни на что, решила эта девушка. И, с трудом преодолевая естественный стыд и ужас, разделась перед незнакомым бородатым мужчиной. И так стояла, дрожа от холода и отвращения, в храме на протяжении 40 или 50 минут, пока были вычитаны все молитвы и совершены все необходимые действия.
Результат вполне естественный - лет 7 она не могла переступить порог храма и только сейчас, будучи взрослой и имея двоих детей, она в состоянии понять, что происшедшее с ней ничего общего с христианством, каким его проповедует Евангелие, не имело.
Если уж говорить о христианском предании, на которое так любят ссылаться ортодоксы, то следует сказать, что во II-III вв., например, когда крещение принимали преимущественно во взрослом состоянии, на крещаемых надевали длинные белые рубашки, и именно в этих крещальных рубашках они спускались с горящими светильниками в руках по ступеням в специальные небольшие бассейны - баптистерии (от греческого слова "баптизин" - "погружать", "омывать"). Это слово на русский язык крайне неудачно переведено словом "крестить". Именно поэтому, между прочим, Иоанн Креститель по-французски звучит как Жан Батист, по-английски - Джон Баптист; отсюда же название "баптисты", то есть христиане, которые принимают крещение только во взрослом состоянии и именно через полное погружение (кстати, в длинных белых рубашках). Здесь необходимо сказать об одном повальном заблуждении в нашей церкви - о крестильных рубашках. По смыслу таинства и по самому названию их следует надевать именно ДО крещения и в них крестить. Иначе какие же они крестильные, если их надевать ПОСЛЕ крещения? Слова священника, произносимые сразу же после погружения в купель: "Облачается раб Божий (имярек) в ризу правды", - имеют духовный смысл и относятся к надеваемому священником на новокрещаемого нательному кресту, а не к рубашке.
Несмотря на все эти, мягко говоря, отрицательные стороны совершения в наших православных храмах таинства крещения, люди приходят креститься сами и приносят сюда своих детей. Однако это не вселяет особого оптимизма. Проблема заключается в том, что из-за отсутствия необходимого
30
наставления - катехизации (от греческого "кагехизо" - "обучаю") - эти крещения в большинстве случаев не есть результат обращения людей именно ко Христу, а представляют собой лишь оформление естественного религиозного чувства в рамках того религиозного культа, который более других сохранился в' нашей стране. Из-за этого в таинстве крещения часто отсутствует собственно христианская специфика, как-то: вера в Воскресение Христа, в богодухновен-ность Священного Писания, решение в жизни своей следовать за Христом, подражать Ему, призывание во всяком деле помощи Святого Духа и др. Повторяю, за этим стоит лишь естественное религиозное чувство - смутное ощущение какого-то иного невидимого бытия, от которого мы, возможно, каким-то образом зависим и к которому обращаются либо на всякий случай (хуже не будет), либо когда все естественные средства явно исчерпаны (крайняя опасность, смерть близкого). И священник, совершающий таинство Крещения, обычно выступает здесь не как наставник веры, учитель, открывающий перед новообращенным совершенно новые духовные перспективы жизни со Христом, а лишь как жрец некоего таинственного культа, совершающий ритуальные действия, благодаря которым человек устанавливает какие-то ему самому не вполне ясные отношения с потусторонним миром. Во всяком случае, достигается некая гарантия благосклонности со стороны этого иного бытия к принявшему крещение. Дальнейшая жизнь будет, разумеется, идти по нормам этого мира, особенно для младенцев, но самое главное, с точки зрения родителей, все-таки сделано.
И тем не менее, даже в этой нссформулированпой и неясной вере есть что-то глубоко трогательное и серьезное. Здесь видится смутная надежда на то, что в жизни есть что-то еще кроме работы, очередей, трудного быта, тяжелых отношений со свекровью и прочих жизненных неурядиц. Есть что-то такое, ради чего стоит идти в странное здание, называемое церковью. В этом есть утверждение едва угадываемой таинственной реальности духовного мира, каких-то иных, отличных от повседневных законов бытия. И как печально, что это чувство иного бытия, столь упорно сохраняющееся в нашем народе, получает столь слабый отклик со стороны нашей Церкви. Здесь действительно происходит лишь то, что на су-конно-казенном языке законодательства о культах еще до недавнего времени называлось "удовлетворением религиозных потребностей граждан". Церковь не раскрывает им св'оих объятий как посланница Христа на земле, радующаяся каждой приходящей душе, наставляющая ее на путь веры во Христа, принимающая ее в свою особую общность-семью,
31
живущую по совершенно иным, отличным от мира законам, а лишь равнодушно удовлетворяет смутно сознаваемые "религиозные потребности", которые таинственным образом пробиваются в сердцах наших соотечественников.
Оказанное выше относилось к ситуации в нашей Церкви в начале 80-х годов. К сожалению, в большинстве приходов ситуация не изменилась: так же, как и десять лет назад, от желающего принять таинство крещения не требуется ни знания Символа Веры, ни хотя бы основ православного вероучения, а только желание и 15 рублей денег (плата за совершение таинства).
Справедливости ради следует сказать, что в некоторых храмах, во всяком случае в Москве, все-таки установился порядок, согласно которому каждый желающий принять крещение должен вначале хотя бы побеседовать со священником, то есть получить то или иное наставление. В весьма немногих храмах есть попытки организовать катехизаторские классы для желающих принять крещение. Правда, там, где среди духовенства нет единодушия в этом вопросе, эти занятия носят довольно-таки случайный характер, наталкиваясь на упорное сопротивление, как не приносящие ничего, кроме хлопот. Есть так же один (пока) приход, где крещению предшествует довольно длительная (около года) хорошо продуманная система подготовки. Не все, правда, ее одолевают - имеется некоторый отсев, но зато остающиеся не только принимают крещение, но и становятся реальными членами общины этого храма. Собственно, так происходит возрождение такого понятия, как христианская община. Человек, принимающий крещение, становится с этого момента не просто членом Русской Православной Церкви, но членом данной, конкретной общины. Впрочем, препятствий для перехода в другую общину формально нет, однако здесь важно, что человек вступает в некую христианскую семью, что он, приняв крещение, не остается предоставленным самому себе, а становится членом христианской общины.
Надо отдать должное новому патриарху Алексию II, который уже в июне 1990 г., то есть буквально через две недели после избрания, встретился с московским духовенством. Глава нашей Церкви призвал к необходимости, по крайней мере там, где это возможно, проводить 'катехизацию перед крещением. Но, к сожалению, большинство нашего, даже московского, духовенства без особой готовности отнеслось к призыву первоиерарха, восприняв его лишь как энтузиазм митрополита, недавно ставшего патриархом. Так же как и призыв к обязательной проповеди, хотя бы в воскресные, дни,
32
призыв к катехизации завяз в нежелании большинства нашего духовенства сменить проторенную колею привычного требоисполнительства, по которой так хорошо "ехалось" многие годы, на активную творческую позицию служителей Христовых, призванных не только крестить, но и научить всему, что Он заповедал.
Кроме того, нельзя не сказать о курсах катехизаторов, начавших работу по инициативе патриарха в Москве. Замечателен энтузиазм, с каким откликнулись на это наши молодые христиане - более 300 молодых людей (мужчин и женщин) регулярно посещают занятия, которые проводятся несколько раз в неделю.
К сожалению, все это пока "не делает погоды", и в большинстве храмов крестины проводятся так же, как и десять лет назад. Вероятно, здесь нельзя ограничиться просто призывами к нерадивому духовенству - надо принимать какие-то более решительные меры. Но отрадно, по крайней мере, то, что начало катехизаторской работе уже полагается. Есть надежда, что в скором времени принятие таинства крещения всегда будет сопровождаться предварительным наставлением в вере и станет не просто неким действием на всякий случай, .а действительно началом для каждого новокрещаемого новой жизни во Христе Иисусе.
Отпевание
И еще боль за тех молодых и старых людей, приходящих в храм совсем по другой, печальной причине. Рождение и смерть. Начало жизни и конец. Две самые таинственные точки в загадке жизни. Отпеваний совершается примерно столько же, сколько крестин. Чаще, правда, отпевают "заочно", то есть усопшего не привозят в церковь, и отпевание совершается без него. В былые времена так отпевали утонувших в море. Печально, что из-за перестроечной неразберихи часто стало невозможным привезти покойника в храм для отпевания - "не хватает транспорта". Также из-за нехватки, как говорят агенты похоронных бюро, мест на кладбище, приходится прибегать к кремации даже тогда, когда это противоречит желанию родных и самого усопшего. Очевидно, что все это просто форма вымогательства взяток, для многих непосильных. Интересно, что венчаний всегда совершалось меньше, чем отпеваний, - 2-3 в месяц (это в 1980 г., сейчас до 40 в месяц, но это все равно значительно меньше, чем отпеваний). Вероятно, в отношении брака люди надеются больше на свои собственные силы. Когда же дело идет о всей
33
предстоящей жизни или о прощании с навсегда ушедшим, то здесь возникает естественная потребность связать это с каким-то особым ритуалом, отличным от повседневности, поскольку человек предстает перед чем-то совершенно неведомым и непостижимым.
Мне посчастливилось учиться у игумена о. Марка Лозинского, профессора Московской Духовной Академии. Он рано умер (в 33 года). Преподавал он у нас гомилетику - науку о проповедничестве. Помню, как он наставлял нас: "Особенно внимательны будьте к проповедям, которые вы будете произносить во время отпевания. Проводить умершего в храм приходят люди, которые в другом случае никогда сюда бы не попали. От вас зависит, чтобы это посещение храма стало для них не последним, а по-настоящему первым".
Действительно, трудно представить себе более подходящий момент для того, чтобы человек всерьез задумался над тем, зачем он живет? что такое вообще жизнь? что ждет нас после смерти? В нашем православном богослужении заупокойные службы, пожалуй, одни из самых глубоких и трогательных. И мелодии, и молитвословия как нельзя более подходят к скорби и тайне, окружающим смерть:
Как житейская сладость пребывает печали непричастна, Кая ли слава стоит на земле непреложна (неизменно) Все сени немощнейша (слабее тени), Вся соний прелестнейша (зыбко, как сновидение), Единем мгновением и вся сия смерть приемлет... (в одно мгновение все поглощается смертью).
И как бывает обидно, когда все это богатство забывается. Проповеди при отпевании практически никогда не произносятся. Вместо, пусть небольшого, но хорошего хора, поют кое-как три-четыре старушки. Батюшка не очень-то внятно, скороговоркой, произносит молитвословия. Пришедшие с покойником люди с благоговейной растерянностью не знают, куда себя деть. Бойкие церковные женщины их расставляют "как надо", чтобы не мешали батюшке. И для них, и для самого батюшки - это привычная повседневная работа. И все отпевание, так сказать, "держится" лишь самой атмосферой храма, тем, что уже есть, без усилий со стороны тех, кто мог бы сделать эту молитву об усопшем глубоким, незабываемым прощанием и одновременно светлой надеждой на "вечную память" и "жизнь бесконечную".
34
Исповедь
Есть в жизни нашей Церкви таинство, веками игравшее огромную роль в духовной жизни христиан. Причем успех или неудача здесь больше, чем где-либо, зависят уже не столько от внешних условий, сколько от чуткости, ума и сердца самих священнослужителей. Речь идет о таинстве покаяния - исповеди - откровенной и, одновременно, сокровенной беседе между тем, кто исповедуется, и тем, кто принимает исповедь. Исповедующийся при этом максимально искренне рассказывает о самых главных своих проблемах - в чем он виноват перед Богом и людьми, а священник помогает ему глубже осознать, что с ним происходит, поддерживая, ободряя, где-то указывая на необходимость более строгого отношения к самому себе. Причем очевидно, что здесь, как нигде, следует помнить слова пророка Осии, повторенные Христом: "милости хочу, а не жертвы!" В самом деле, особенно если говорить о людях, пришедших в церковь впервые, или находящихся в ней недавно, то это чаще всего приход от житейских невзгод и трудностей, быть может, из какого-то жизненного тупика или катастрофы. Словом, приходят люди очень неблагополучные к священнослужителям - людям вполне благополучным, приобщенным, казалось бы, к самому высокому, что только есть на земле. У кого, как не у этих людей, искать понимания, поддержки и утешения?
Безусловно, есть, и не так уж мало, священников, которые понимают это состояние вновь пришедших и не дают волю "строгости", с которой можно было бы обличить этих людей, живших многие годы по законам "века сего". Но, к сожалению, нередко вновь пришедший наталкивается на такое законническое и прямо-таки жестокое отношение, что становится просто странно, как такое может случаться в Церкви.
Одна женщина рассказывала о том, как она, подобно многим нашим женщинам, в возрасте где-то около 50 лет, решила, по совету знакомой, начать ходить в церковь. Ее знакомая, по-видимому, человек вполне, что называется церковный, посоветовала ей для начала поехать в Загорск, в Лавру, и там исповедаться за всю жизнь. Каково же было потрясение этой бедной женщины, когда иеромонах, к которому она попала на исповедь, отстояв длинную очередь, стал спрашивать исключительно об ее интимной жизни с мужем. Она услышала вопросы о таких вещах, которые она в своей жизни и выговорить бы не решилась. И все это где? - в Лавре, в Святом месте. "Я, - говорит, - подхватилась и бегом отту-
35
да. Чтобы я еще в церковь пошла, - да ни за что в жизни!"
Кто даст ответ за оскорбленную душу? Этот монах или его игумен или тот, кто наставлял их и рукополагал? Как здесь не содрогнуться от ужаса и не помолиться горячо о том, чтобы Бог наставил таких пастырей на путь любви и элементарного здравомыслия и Сам исцелил сотни, а быть может, тысячи, кто знает, таких оскорбленных Душ. Ведь це-л-ая очередь стояла к этому иеромонаху, и он исповедует не год и не два.
Про другой сходный случай нам рассказывал уже упомянутый мною о. Марк Лозинский. Как-то в Лавру пришел пожилой человек, полковник в отставке. Он был крайне возмущен и резок. Искал монаха, который велел его жене с ним развестись. Дело оказалось вот в чем. Его жена стала ходить в церковь. Он был не против - "ходит, ну и пускай ходит, если это ей нравится". Сам он отрекомендовался человеком неверующим, но против веры других, в том числе своей жены, ничего не имеет. По прошествии какого-то времени жена его тоже поехала в Лавру исповедоваться. Ну, естественно, вопросы все вокруг семейной и половой жизни. Это бы еще полбеды. Но вдруг:
- Ас мужем венчалась?
- Нет, батюшка, он ведь и в церковь-то не ходит.
- А раз так, то ты все это время в блуде с ним жила!
- Да что вы, батюшка, у нас уж и дети выросли, внучата народились.
- Все равно, - уперся монах, - или венчайся, или разводись!
Что делать? Ведь монах в Лавре сказал! Это прямо как голос Божий с неба. Ну и ультиматум мужу. Он ни в какую:
"Что же я пойду венчаться, если я неверующий?" - "Тогда - развод!"
Вот как бывает, комментировал свой рассказ о. Марк, когда священник ставит собственный авторитет выше авторитета Священного Писания. Разве не сказано в Послании к Коринфянам, что "муж неверующий освящается женой верующей"? И что "жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с ней, не должна оставлять его" (I Кор. 7: ГЗ-14)?
Тот же о. Марк предупреждал: "Когда будете говорить слово на общей исповеди, ни в коем случае не уподобляйтесь некоторым батюшкам, любящим подробно распространяться о разного рода "плотских" грехах. А то нередко начинают говорить такое, что просто ужас! Вот и подумаешь - придет на исповедь молодая девушка и там впервые услышит о
36
таких мерзостях, о которых раньше и не. подозревала. И где? В церкви!"
Такая озабоченность именно сексуальными грехами имеет свои причины. Одна из них в том, что из-за своего низкого духовного и культурного уровня многие монашествующие проводят жизнь, в сущности, бедную событиями, и разговорами о сексе они как бы компенсируют отсутствие собственной семейной жизни. К этому примешивается еще и бессознательная зависть. В результате вокруг интимной жизни в браке создается атмосфера отношения к ней как к какой-то постыдной грязи, которую сами монашествующие (и не монашествующие), тем не менее, смакуют в своих расспросах на исповеди. Обычно в качестве желаемого примера для подражания рассказывается о какой-либо супружеской паре (обычно это священник или диакон), решившей, несмотря на еще совсем не старый возраст и цветущий вид, жить, "как брат с сестрой". Как писал один христианский автор, есть совершенно особый вид зла, состоящий в том, что человек, отказавшийся от каких-либо удовольствий в жизни, например курения или карточной игры, решительно осуждает всех тех, кто не, следует его примеру.
Другая причина такой озабоченности 7-й заповедью (не прелюбодействуй) в том, что священнику легче всего "уличить" пришедших на исповедь именно в этой сфере. При этом чаще всего забывается, что человек на исповеди должен каяться лишь в тех грехах, которые он совершил с момента последней исповеди. В курсе пастырского и догматического богословия особо подчеркивается, что если человек раскаялся в том или ином грехе и священник отпустил ему этот грех, то священник уже больше не должен даже напоминать об этом, поскольку грех прощен и разрешен именем Христа. В противном случае, какой же смысл исповеди и разрешительной молитвы, если все равно остается необходимость каяться в том же самом? В этом запрете учитывается и то обстоятельство, что всякие разговоры об уже раскаянием грехе могут вызвать совершенно излишние воспоминания о нем. Другое дело, когда по разным причинам человек сам снова и снова говорит священнику о том грехе, который он уже исповедовал раньше. Здесь могут быть необходимы поддержка, утешение, выяснение глубоких корней совершенного с тем, чтобы помочь совести верующего принять прощение, которое дарует нам Христос. Все это, однако, забывается, так как проще всего терзать человека, как на допросе: "Нарушала?.. Делала? Ну, вот! Смертный грех! Слезами кровавыми должна плакать..." и т. п. и т. д.
37
Доходит просто до комизма. Помню, исповедовал один батюшка. На исповеди было двое - явно беременная молодая женщина и дряхлая старуха. Батюшка, тем не менее, стал проводить "общую" исповедь, то есть говорить слово о грехах. О чем же он говорил целых минут 20? Ну, конечно же, про аборты. Другой, более актуальной темы для этой аудитории у батюшки не нашлось. Дело, конечно, просто в том, что он всегда говорил один и тот же текст, то есть всегда про аборты.
Вообще говоря, тема абортов действительно является на исповеди большинства священников самой актуальной. Во-первых, большинство прихожан - женщины. Во-вторых, жизнь, к сожалению, такова, что практически нет женщин, не сделавших в своей жизни хотя бы одного или двух абортов. Так что здесь открывается необъятный простор для обличении, увещеваний и, в конце концов, унижения. Такие батюшки именуются у народа "строгими". На самом же деле здесь происходит явное злоупотребление властью и авторитетом священника и очевидное вымещение на несчастных женщинах собственных комплексов. Вместо утешения, наставления и поддержки, человек на такой исповеди подверга-еся просто унижению и приводится к ощущению своего полного ничтожества и банкротства. Бог в этом случае предстает не как любящий Отец, Который Сына Своего не пожалел ради нас, а как мстительный полицейский с дубинкой, готовый покарать нас за малейший промах.
Я всегда с болью смотрю на этих заплаканных женщин, подходящих к причастию. По всему видно, что многие из них пришли впервые или, во всяком случае, впервые попали к такому "строгому" батюшке. В большинстве случаев они больше не приходят. Они так и не узнали в церкви о том, каков наш Бог, не узнали Христа. По-юму что все совершенно не похоже на отношение, которое такие же вот бедные, израненные люди находили у Иисуса из Назарета. Ведь нигде в Евангелии мы не найдем, чтобы Иисус обличал лично какого-либо пьяницу, жулика или блудницу. Самое большее, что Он говорил в подобных случаях: "И Я не осуждаю тебя: иди и впредь не греши". Напротив, самые гневные осуждения из уст Иисуса были направлены в адрес людей благочестивых, кичившихся своей праведностью, своим стремлением в точности исполнить все предписания законов и преданий. Эти люди. создавшие для самих себя образ мелочного, мстительного бога, заинтересованного в скрупулезном выполнении обычаев и обрядов, забывали о самом главном - милости и сострадании. Именно эта праведность, возводимая исклю-
38
чительно человеческими усилиями, ставшая преградой между религиозными лидерами древнего Израиля и Богом, привела к казни Иисуса.
Следует отметить, что такие "строгие" батюшки пользуются неизменным уважением у некоторой части нашего церковного народа, в основном у тех, которые и сами "строги" со случайно зашедшей в храм молодежью. Здесь происходит какая-то странная встреча жестокого стремления унизить грешника "ради его же блага", в целях исправления, и, с другой стороны, прискорбного желания быть, в свою очередь, самому униженным более авторитетным лицом.
Эта идея - исправления через унижение - пользуется большой популярностью у консервативно настроенных людей, С восторгом выслушиваются и передаются истории о том, как в древних монастырях монахи стяжали необычайное смирение и, впоследствии, святость через исполнение всевозможных нелепых и бессмысленных приказаний. Соответственно, рассказы о том, что наш последний великий святой - Серафим Саровский - встречал всех без исключения приходящих к нему словами "Радость моя!", пользуются куда меньшим спросом. Причина ясна: подражать Серафиму Саровскому гораздо труднее, чем этим мифическим монахам.
К счастью, таких "строгих" батюшек не так уж много, и такого рода подводные камни нашей церковной жизни нетрудно обойти, особенно если есть друзья, которые сами уже "воцерковились" и могут посоветовать, к кому лучше пойти на исповедь. Надо заметить, что и среди, так сказать, простых священников есть немало людей вполне благоразумных и даже мудрых. Я сам слышал, как один из таких батюшек наставлял более молодого собрата: "Особенно много не говори. Что ты думаешь? От наших слов придет человеку прощение? Господь это делает". К сожалению, среди таких батюшек много просто равнодушных, исповедующих 40-60 человек в течение 10-15 минут. Но лучше уж такое равнодушие, чем ревносгная, не по разуму, жестокость. Надо заметить еще и следующее- хотя таких "ревностных" батюшек совсем немного, но они все же довольно заметно "делают погоду", так как им не откажешь в активности. Это, естественно, привлекает людей. А то, что вмесчо евангельской любви и правды 1акой батюшка в большей мере насаждает средневековую жестокоегь, то в этом разобраться довольно трудно, особенно вновь пришедшему.
Здесь надо еще сказать, что в последние десятилетия жизни нашей Церкви дело исповеди, по существу, пущено на самотек. Ни епархиальное начальство, ни благочинные, ни
39
даже настоятели не интересуются тем, как проводят исповеди священники, что они говорят в качестве вступительного слова на общей исповеди, о чем спрашивают и как разговаривают с кающимися.
Необходимо сказать также об одном из самых больших камней преткновения в жизни нашей Церкви - выборе времени исповеди.
Как это ни печально, за многие десятилетия Советской власти из-за малого числа храмов и соответственно их переполненности укоренилась практика так называемой общей исповеди. В отличие от частной, или индивидуальной, священник уделяет главное внимание не столько беседе с каждым исповедающимся, сколько обращенному ко всем слову перед исповедью, в котором говорит о самом главном, в чем следует каяться приступающему к таинству Святого Причащения, о значении самого Таинства. Соответственно используется то, что относится к празднуемому в это время событию, или читаемый в этот день евангельский текст и пр. Практика общей исповеди была введена святым Иоанном Кронштадтским также ввиду огромного числа людей, стекавшихся на его богослужения. Из-за невозможности поговорить с каждым из многих сотен желавших исповедаться и причаститься, св. Иоанн говорил общее слово, потрясающе глубокое и прочувствованное, после чего восклицал: "Кайтесь!". По свидетельству очевидцев, здесь начиналось нечто невероятное: люди рыдали, били себя в грудь, громко просили у Бога прощения. Через некоторое время св. Иоанн успокаивал народ, читал общую для всех разрешительную молитву, после чего допускал весь народ к Причастию.
Понятно, что св. Иоанн был фигурой уникальной и подражать ему чисто внешне означало бы браться за нечто невыполнимое. Но сама обстановка в наших храмах привела к необходимости именно общей исповеди. Правда, священники стараются сочетать общее слово с краткой беседой с каждым из исповедающихся. Само по себе это вполне логично и соответствует нашей ситуации. Однако в отношении времени исповеди современную практику иначе как порочной не назовешь. Я имею в виду насчитывающую уже не одно десятилетие традицию в тех храмах, главным образом городских, где имеются два и более священников, проводить исповедь непосредственно во время литургии. Здесь-то сама обстановка и открывает простор для чисто формального проведения этого важного Таинства.
Как правило, общая исповедь проводится в одном из приделов, в котором в данный момент литургия "е совершается.
40
В зависимости от архитектуры храма это оказывается либо слишком близко к тому алтарю, где совершается литургия, и тогда исповедающиеся практически не слышат ни молитв, читаемых священником, ни того слова, которое он говорит, стремясь расположить сердца своей паствы к покаянию; либо это оказывается в другом конце храма, так что исповедающиеся не слышат самой службы. Конечно, теоретически возможно выбрать такое место, где будег слышно и то, и дру-гое, но все-таки нельзя от всех прихожан требовать способности одновременно полноценно молитвенно участвовать з литургии и при этом слушать слово, произносимое на общей исповеди, размышлять о своих грехах и принимать решение оставить то или иное в своей ж.изни как явно неугодное Богу^ Получается странная вещь: те, кто не исповедаются и, следовательно, не причащаются, могут стоять и внимательно вслушиваться в нашу замечательную православную литургию,. не будучи участниками той Тайной Вечери, которая и совершается в этот момент "за всех и за вся". В то же время те,. кто исповедаются, то есть являются именно участниками этой Вечери, не в полной мере в ней участвуют, так как именно в этот момент они участвуют в другом таинстве - покаяния. И то, и другое таинство совершаются без необходимого внимания и сосредоточенности.
Между тем Литургия - центральный момент нашей сакральной христианской жизни, приобщение к Страданию,. Смерти и Воскресению Иисуса Христа, Спасителя и Искупителя мира. Вокруг этого таинства созидается вся остальная жизнь всех христианских Церквей, в том числе и нашей,. Русской Православной Церкви. Столь прискорбное невнимание к этому центральному таинству, по сути дела, формальное в нем участие (иначе как еще можно назвать современную практику?), несомненно, роковым образом отражается и на качестве нашей христианской жизни.
Совершенно очевидно, что исповедь следует проводить отдельно от литургии. Там, где позволяют условия, вероятно,. лучше всего накануне, чтобы не было жестко ограниченного времени. А ведь именно такое имеет место, когда исповедают во время свершения литургии: ведь при этом необходимо успеть исповедать всех в течение не более одного часа, независимо от того, сколько исповедающихся - 30-40 или 300-400 (такое тоже бывает в некоторые дни). Даже если исходить из обычного для Москвы числа исповедников за воскресной литургией - 60-80 человек, то нетрудно увидеть, что у священника будет меньше одной минуты на человека. О каком серьезном наставлении здесь можно говорить?
41
А если иметь в виду, что из этих 60-80 человек примерно 10-12 пришли вообще впервые на исповедь? Что получат они от этой первой в своей жизни встречи с нашей Церковью?
К счастью, в тех (пока еще немногих) вновь открывающихся храмах Москвы, где настоятелями поставлены глубокие, серьезные и одновременно энергичные священники, исповедь проводится именно накануне, и при этом священник уделяет ей очень много и времени, и внимания.
Необходимо постоянно помнить о том, что исповедь - самое близкое общение служителя Церкви со своей паствой. От этого общения в каком-то смысле зависят судьбы сотен и тысяч людей. Ясно, что далеко не каждый священник обладает необходимыми для этого данными: чуткостью, тактом, достаточным собственным духовным опытом. Здесь были бы крайне желательны краткие пособия для священников, содержащие соответствующие наставления. Уверен, что была бы огромная польза от семинаров, которые могли бы проводить либо сами епископы, либо, по их благословению, опытные священнослужители. На них можно было бы обсуждать как положительные, так и отрицательные прецеденты, не называя, разумеется, ничьих имен.
Но ничего этого, к сожалению, нет. Потому и идет жизнь нашей Церкви по старой пословице: "что ни поп - то батька". В одном месте (в Загорске) человеку говорят: "Ваше духовное состояние требует того, чтобы вы исповедовались и причащались каждое воскресенье". Приезжает человек в Москву. Сходит в церковь в первое воскресенье, а на следующее его или ее уже останавливает священник:
- Ты же была неделю назад?
- Да меня благословили каждую неделю причащаться!
- Вот кто благословил - тот пусть и причащает. А причащаться чаще раза в месяц - смертный грех!
Почему? Откуда это?
Точно так же почему-то считается, что причащаться на Пасху или на Рождество тоже своего рода духовная бестактность: "Праздник великий, а они со своими грехами лезут!" То, что сами священники причащаются несколько раз в неделю, и, уж конечно, в Рождество и на Пасху, как-то забывается - это вроде как по служебной обязанности. Один протоиерей так и говорил, отстаивая редкое причащение мирян:
"А то будете как мы - привыкнете к частому причащению и благоговение потеряете!" (Священник причащается за каждой совершаемой литургией).
42
На деле же имеет место просто недоразумение - автоматическое соединение, причем совершенно необязательное, двух разных таинств: исповеди (покаяния) и причащения (встречи со Христом на братской трапезе, верующих). Здесь было бы уместно позаимствовать у католиков современный обычай - причащать в праздник всех, не имеющих на совести тяжкого греха, без исповеди - ради праздника. Именно так и поступают, например, в Московском костеле, приглашая к причащению даже православных, ради великой радости Господнего Праздника.
В то же время человек может, напротив, нуждаться в частой исповеди или даже просто в духовной беседе, утешении, а не только в перечислении своих грехов. Но это у нас в Православии как-то совершенно не. принято. Стоит кому-нибудь .остановить священника после службы, чтобы о чем-нибудь спросить или посоветоваться, как тут же найдутся доброхоты из старушек: "Не задерживайте батюшку - он устал!.." Как будто беседы с людьми-это что-то выходящее за рамки служения священника. Впрочем, многие священники так и считают. Я сам был свидетелем, как один пожилой священник отчитывал прихожанина, все стремившегося "поговорить с батюшкой": "Что вы, что вы! Нам нельзя с вами говорить. Вот приходите на службу, стойте, молитесь, придите на исповедь". Почему нельзя? Кто запрещает?
Печально то, что нередко священники, которые сами не беседуют с прихожанами, помимо исповеди (весьма, впрочем, краткой), всячески препятствуют делать это своим собратьям, упреками, замечаниями (чаще всего это настоятель или второй священник), создавая обстановку напряженности и нервозности. Священнику, стремящемуся не ограничиваться формальным служением,-всегда приходится такие краткие беседы проводить где-то в углу храма, урывками, чуть ли не тайком, все равно навлекая на себя неизменные попреки, что он-де "задерживает службу": "Ну, давай теперь до вечера служить!" Хотя, естественно, такие краткие беседы проводятся лишь после литургии и никого по-настоящему не задерживают. Дело здесь, конечно, не во времени, а просто в том, что такого рода активность является как бы постоянным обличением формального отношения к службе старшего собрата. Чтобы себя как-то реабилитировать перед самим собой и Другими, и дается воля такого рода попрекам. Конечно, за этим стоит еще и, вероятно, некая ревность, поскольку к священнику, относящемуся к своим обязанностям чисто формально, никто из прихожан особенно и не обращается, так как от него ничего и не услышит человек, нуждающийся во
43
внимании и любви. Поразительно, что даже сейчас, когда уже нет диктата уполномоченных, особо следивших за батюшками, к которым "ходит молодежь", остается инерция такого же формализма. Воистину, "сами не входят и хотящих войти - не допускают". Казалось бы, сейчас уже было бы совершенно естественным ввести определенные часы, во время которых желающие поговорить со священником могли бы это сделать не "на ходу", а в спокойной обстановке. Такая потребность особенно остро ощущается в настоящее время, когда многие, люди приходят в храм впервые, когда идет массовое возвращение народа нашего к вере, возвращение в Православную Церковь.
Каким контрастом этому выглядят маленькие объявления, которые даже в 70-80-е. годы можно было увидеть на дверях лютеранских и католических церквей в Прибалтике. "Пастор (такой-то) принимает прихожан по личным вопросам по вторникам, четвергам и субботам с 12 до 16". Тут же написан телефон, по которому можно позвонить пастору и уточнить необходимое. Это ведь так естественно, чтобы люди могли обратиться к священнику, не "ловя" его на ходу после службы, а в специально отведенное для таких бесед время.
И дело здесь не в перегрузке священнослужителей службами (можно было бы сократить число этих служб или увеличить число священнослужителей). Дело здесь в _ ставшей привычной нормой православной установке: священник - это тот, кто осуществляет священнослужение. Между тем Иисус нигде не называл Своих учеников "священниками". Он призывал их быть пастырями. "Любишь ли Меня?"- трижды вопрошал Он Петра, - если так, то "Паси овец Моих". Пасти означает быть.готовым душу полагать за них. А тот, кто прежде всего дума&т о том, как бы поскорее закончить все дела в храме и уехать домой, просто наемник.
А наемник, - не пастырь,
которому овцы не свои,
видит приходящего волка и оставляет овец и бежит,
...потому что наемник, и не радит об овцах.
(Ин 10: 12-13).
44
Страница сгенерирована за 0.03 секунд !
© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.