В данной работе мы используем слова "империализм" и "империалисты" с большой осторожностью. Под ними понимается не только выражение лояльности, но и полная преданность дому Антонинов и Римской империи, существовавшему режиму, или, как писал Афинагор Марку Аврелию и Коммоду, "чувство повиновения и усердия по отношению к вашему дому и империи". Мы исключаем какие-либо намёки на военную или политическую экспансию, поскольку в трудах Отцов не прослеживалось никаких ссылок на эти проблемы.

Тертуллиан находился в основном потоке христианского учения, когда из божественного происхождения авторитета апостольских отцов он приходил к смелому выводу, что Бог наделил императора властью, вследствие чего император имеет большее отношение к христианам, чем к язычникам. Таким образом новое общество вовлекало в свою собственную орбиту также и политический авторитет, освобождая его от идолопоклонства, так же как оно включало в неё иудейских пророков, освобождая их от учения раввинов, греческих философов, очищая их от налёта язычества. Это был логический процесс ассимиляции, присущий обществу, в котором Христос
составлял всё и которое поглащало отдельных лиц и их группы вплоть до последней мысли.

Однако такое отношение вряд ли можно было считать империалистическим.
Если оно и было таковым, то лишь на поверхности, особенно в современном понимании этого слова. Потому что как христианство христианизирровало платонизм, и не последний платонизировал христианство, так и Хриотос установил Свой авторитет над гражданской властью, и не последняя подчинила Христа. Иными словами, Тертуллиан вместе с Климентом, Поликарпом, Афинагором и Феофилом стремились к тому, чтобы император сошел с того пьедестала, на котором он пользовался поклонением как идол, и стал христианином. Христиане не считали нужным простираться пред его престолом. Этот идеал должен был претерпеть значительное развитие и окончательно сформировиться в средние века.
В то же время он вспыхнул искрой озарения в христианском сознании. Даже сам Тертуллиан не предвидел, что этот идеал сможет осуществиться, более того, в приступе аскетического пессимизма он писал, что подобный идеал не сможет быть осуществлен людьми: "Кесари уверовали бы во Христа, только если кесари перестали бы быть нужными миру или если бы христиане смогли стать кесарями".

Это был пессимистический взгляд на человечество и на мир, в соответствии с которым они были неизменно противопоставлены Христу. И это был взгляд, основанный на прошлом, но не подтверждаемый будущим, даже самым ближайшим будущим. Приблизительно в 206 году в Эдессе воцарился христианский царь Абгар Великий, который объявил христианство государственной религией и перестроил своё государство по образцу римской цивилизации. И это было хорошим примером того, как могут сосуществовать эти два устройства, тогда как языческие апологеты ежедневно указывали на их противоположность друг другу. Однако, следует отметить, что эксперимент Абгара оказался непродолжительным.

Так или иначе, отвергнув антитезу, якобы существовавшую между христианами и римлянами и логически сведя существо вопроса к антитезе между христианами и язычниками, Тертуллиан и сама Церковь не пошли дальше этого. Темперамент Тертуллиана всегда приводил его к экстремальностям, и он писал, что вопросы общественной жизни совершенно не интересуют его и его собратьев христиан. Это было частично именно так, в частности, в отношении к повседневному участию в политической жизни, однако это совершенно не соответствовало действительности в отношении государственной этики и положения подданных, в частности, христиан. Климент Александрийский, который всегда стремился к равновесию во всех вопросах и точка зрения которого была более практичной, считал "невозбранительным заниматься мирскими делами, используя духовное мышление в соответствии с волей Божией" Тертуллиана же в то время более интересовал вопрос о возможности жить в пределах империй, чем что-либо ещё.

Попытка христиан добиться полных прав гражданства для верующих вывела на поверхность различные аспекты их чувств по отношению к империй как таковой. Церковь учила, что власть исходят от Бога, но этим самым она вовсе не утверждала, что римские власти находятся в полном согласии с законом Божиим. Существовала полная свобода суждений относительно действий властей, и эти суждения были различными в зависимости от темперамента конкретной личности и от конкретного периода времени.

Их можно разделить на три группы. Первая - это те, кто чувствовал себя римлянами, кто любил империю и стремился укоренить в ней христианство в качестве положительного фактора даже с точки зрения материального существования, кто признавал существующую династию с достаточным рвением, однако проводил различие между нею и идолопоклонством, которое её окружало. Вторая как представляется, наиболее распространённая группа по крайней мере во втором веке, были представлена людьми, которые реалистично признавали существование империи, её силу и невозможность свержения существующего строя. Эти люди стремились добиться от ' властей юридического или фактического признания Церкви и установления внутреннего мира без вмешательства в политические дели.

Они предпочитали воздерживаться от того, чтобы занимать официальные должности, хотя выражали настоятельное пожелание, чтобы власти признавали существование божественного промышления, и отвергали обожествление государства. Однако, они также находили утешение и в том убеждении, что миру предназначено существовать непродолжительное время, что конец близок и что существующие в настоящее время трудности и несправедливости будут разрешены вечной справедливостью. Наконец, существовала и третья группа,которая проявляли абсолютную нетерпимость и считала различия между новым обществом и имперской системой совершеннейшей антитезой.
Они рассматривали трон кесаря как капище Сатины, Рим – как Вавилон, они ненавидели империю, выступили против неё как против воплощения зли.

Конечно, подобное деление можно считать лишь приблизительным, поскольку зачастую у одного и того же автора можно было найти различные высказывания, смешанные под воздействием различных событий и эмоций. В свете сохранившихся до нас документов представляется совершенно бездоказательным тезис относительно того, что христиане образовывали ядро воинственной группы, которая намеренно выступала против сената и императора. /Этот тезис выдвигается в работе У. Бениньи "Социальная история Церкви" /"Стория сочиале делла Кьеза"/, том 1, стр. 173 и далее/.
Достаточно сказать, что наибольшая лойяльность со стороны христиан по отношению к государству проявлялась при Антонинах, установивших сенатский режим, стремившийся к защите христиан от насилия толпы и от ненависти иудеев. С другой стороны, наиболее ненавидимые императоры, Нерон и Домициан, сами более, чем кто-либо, выступали против основ римского права.
Таким же необоснованным представляется и тезис о существовании кафолического империализма, который в то время принял форму секуляризованного христианства, выразившегося в стремления придать христианской иерархической структуре имперскую модель, копирующую государственную организацию в Риме. Римская Церковь не оказывала никакого давления на другие общины, причём некоторые из них были созданы ещё до неё. Как уже указывалось, основная её функция сводилась к руководству основными христианскими принципами и складывалась спонтанно на протяжении истории. К первой из указанных выше групп можно более или менее определенно причислить Климента Римского, Мелитона Сардского, Аверкия, Афинагора, Аполония, Феофила и, возможно, Дионисия Коринфского. Ко второй группе можно причислить Квадрата, Иустина, Тертуллиана, Климента Александрийского и частично Оригена.
Переход от первой группе ко второй представлялся постепенным,как и к третьей группе, в которую входили наиболее нетерпимые люди, выступавшие не только против императорской власти, но и
против языческой культуры. К третьей группе можно отнести Татиана, Ёрмия, даже Минуция, Ипполита, авторов восьмой книги "Оракула Сивиллы", "Апокалипсиса от Варуха" и четвёртой книги Ездры, традиционных списков "Дидахе", Папия, Иринея, автора "Послания к Диогнету", автора "Второго послания Климента", монтанистов и Тертуллиана как еретика.

Под воздействием этих трёх, направлений мысли, которые временами смешивались или накладывались друг на друга, новое общество разрабатывало свои собственные взгляды, отчуждалось от языческого общества, не отрываясь от него полностью, поскольку онпризнавало наиболее здравый моральный и философский вклад язычества, а также его социальную и политическую структуру, за исключением идолопоклонничества и несправедливостей, в основном относившихся к отсутствию милосердия.

Епископ Римский Климент, который был освобожденным рабам или сыном освобожденного раба в семье, находившейся в услужении у императора, чувствовал, что как гражданин он является подлинным римлянином, но что его гражданские обязанности должны осуществляться с точки зрения христианского милосердия.

Другие, являвшиеся чиновниками или находившиеся близко к властям или под их политическим воздействием, которое наиболее ясно определялось в политически лояльной Азии, постоянно верили в возможность примирения между христианством и империей я в мирное существование между ними. Они являлись экстремальными примиренцами, любившими как Церковь, так я империю я желавшими, чтобы они вместе жили в согласия, От необразованного анонимного автора, написавшего Евангелие от Петра /он жил около 120года/, который весьма умело снимал с римлян я Пилата всякую ответственность за казнь Иисуса Христа, возлагая её исключительно на иудеев и Ирода, которого он превращал в судью и до автора ещё более раннего "Евангелия Двенадцати Апостолов", который рассматривал Римскую империю как творение Божие, порученное Августу, приписывал Тиберию намерение провозгласить Иисуса императором, описывал рыдания Пилата над плащаницей Христовой, поскольку Христос был распят против его воли, до Мелитона, Феофила и Аверкия - трёх азиатских епископов, никто не признавал несовместимость интересов христианства и римской империи.

Мелитон, епископ Сардский, доводил своё подчинение властям до того, что даже не жаловался на принимаемые в Азии меры /по-видимому, эдикты/ против христиан. Он жаловался лишь на то, что "бесстыдные шпионы, стремящиеся к приобретению чужого имущества, осуществляют днём и ночью безнаказанные ограбления в домах христиан, пользуясь этими мерами. Если император действительно нёс за зто ответственность, писал епископ, то следовало бы соблюдать юридическую процедуру, осуществляя их в соответствии с законом, "поскольку справедливый суверен не может требовать ничего незаконного".

В зтом случае Мелитон преувеличивает степень лояльности и впадает в неприкрытую лесть, настолько велико его стремление к приобретению доброго расположения со стороны императорской власти.

"Только одного мы просим от вас"- продолжает он- "это того, чтобы вы лично отбирали тех, кому поручается вести расследование и справедливо судили, заслуживаем ли мы наказания и смерти или спасения и мира. Однако, если эти распоряжения и эти неслыханные эдикты, которые были бы неприемлемыми даже в отношении врагов-варваров, исходят не от вас, то с ещё большим основанием мы просим вас избавить нас от этого общественного вымогательства".

За этой просьбой последовала другая, которую можно считать более изощрённой или более смелой, а именно, чтобы христианство было признано естественным союзником империи, поскольку Бог объединял их для осуществления Своего промышления. Появление христианства в римском государстве, по его словам, было ярким признаком возвышения империи: "фактически с этого самого момента римская власть стала крепнуть и процветать, вы стали наследником этой власти под добрыми знаками, и это будет продолжаться также и с вашим сыном-наследником, если вы будете покровительствовать философии, которая развилась и окрепла в пределах империи, основанной Августом, и к которой проявляли уважение ваши предки вместе со всеми другими религиями, наиболее важный доказательством того, что наше учение развивалось ко взаимной пользе, является то обстоятельство, что со времени правленая Августа империя не испытывала никаких бедствий, но напротив того, процветала в соответствии с желаниями каждого. Среди всех императоров только Нерон и Домициан по наущению злых людей старались опорочить наше учение."

Тертуллиан также использовал этот приём. С определённой временной дистанции преследования, как представлялось, можно было ограничить этими двумя императорами, хотя бы потому что осуществляемые ими преследования были особенно жестокими и не сопровождались никакими юридическими гарантиями даже с точки зрения процедуры. Имена этих императоров были ненавистны также и для императоров-философов, вышедших из сената, поскольку эти два деспота ущемляли также и прерогативы сената и его членов.

Это был чрезвычайно хитроумный диалектический приём, но он мог быть оправдан при учёте неправильной информации, имевшей место в тот период, представляет интерес также и попытка устранить несовместимость между двумя институтами, даже несовместимость исторического характера.

"От этих двух начали распространяться ложные слухи относительно нас, которые существуют и до сего дня, поскольку сообщения доносчиков воспринималось без какого-либо осмысления".

"Однако, ваши богобоязненные предшественники предпринимали усилия с тем, чтобы исправить погрешности в законодательстве. Делали они это различными способами, среди которых следует упомянуть рескрипт Адриана Минуцию Фундану, а также рескрипт Антония таким греческим городам, как Ларисса, Салоники и Афины, где намеренно провоцировались беспорядки с тем, чтобы обвинить в них христиан. " Добрый Мелитон писал в заключение, что Марк Аврелий, поскольку он был более значительным гуманистом и философом, чем его предшественники, будет продолжать подобную политику доброжелательства.

Мелитон был не единственным, который усматривал Божий промысел в том, что империя и Церковь родились Фактически в одно и то же время. Это свидетельствовало о наивной вере в их совместимость и в возможность их гармоничного сотрудничества, что при существовавшем положении вещей было совершенно утопичным, однако этой точки зрения придерживалось политическое сознание того времени.
Ориген, который был более реалистичен, но не менее прозорлив, отмечал, что рождение Христа совпало с образованием империи, которая представляла собою объединение народов, благоприятно относившихся к евангелизации, но он предвидел победу над варварами и их обращение в христианство, поэтому он предвидел грандиозное духовное объединение всех рас во Христе, это значило единение во Христе, а не в кесаре.

В послании, направленном Марку Аврелию и Коммоду, его партнёру по правлению, Афинагор также не скупился на восхваления. Скорее, он преувеличивал их достоинства в попытке продемонстрировать свою полную к ним лояльность. Кроме того, он испытывал сердечную преданность суверенам и, будучи уверенным в их справедливости, он ожидал от них устранения недоразумения, в результате которого были приняты законы против христиан.

Они били великими среди князей", они обеспечивали мир во всей вселенной и среди всех классов общества /почему же в таком случае христиане не могли воспользоваться этим?/ "с благородством, мягкостью, миролюбием и человечностью", давая "отдельным гражданам равные права по закону, а городам - равное уважение".

Они были "величайшими, гумманнейшими, образованнейшими императорами, разбирающимися в философии, одарёнными всяческим знанием", так что "как они превосходят всех других людей в учёности и царской власть, так же превосходят они всех и в способности познавать науки, даже в сравнении с теми, кто специализируется в них". Эти - их способности включали также и познание СвященногоПисания иудеев, Афинагор также отдавал должное их непревзойденной преданности божеству.

Восхваления такого рада проходят через его сочинения. Подобно Мелитону, он пытался затронуть самые чувствительные струны человеческого сердца у таких личностей, как суверен и отец Марк Аврелий, который из любви к своему сыну на погибель себе изменял систему наследования трона.
Мы не можем обвинять Афинагора в неискренности, хотя нам приходится признать наличие в его сочинениях гиперболических преувеличений. Однако, когда мы рассматриваем их в целом, то видим его мудрость, когда он писал о христианстве, даже не упоминая имени Христа или христиан. Становится ясно, что основной его целью было дойти до души и сердца суверена с искренним изложением христианского учения и христианского образа жизни. Это могла свидетельствовать о его абсолютной гражданской
лояльности, не только на словах, но и на деле. Хорошо видно, что он испытывал глубокое сожаление и боль по поводу исключения из жизни общества такой существенной группы прекрасных граждан", выброшенных, ограбленных, преследуемых без каких-либо оснований".

Иустин также высоко ценил достижение мира внутри империи.
Он признавал, что без воздействия Автонинов иудеи продолжали бы подстрекать к преследованиям против Церкви. Он также не обвинял в преследованиях императоров, считая виновными в этом демонов, подстрекавших людей. Это было его убеждением, и об этом он писал также и иудеям: "Вы сомневаетесь в том, признавать ли Христа...чтобы вас не преследовали власти, которые, будучи искушаемы змием зла, не прекратят убивать и преследовать тех, кто исповедует имя Христово". Он предвидел, что вследствие борьбы между силами зла и христианством, последнее всегда будет подвергаться тем или иным нападкам, пока Христос не вернётся на землю и не разрушит царство зла, воздавая каждому человеку
по содеянному. Афинагор более однозначно обвинял фанатичную и безответственную толпу, и в особенности подлых доносчиков. Однако, придерживаться таких взглядов стало чрезвычайно трудно, если вообще возможно, после Септима Севера и его последователей, которые издавали соответствующие эдикты и усилили преследования.
после этого уже вряд ли можно было сомневаться в антихристианских намерениях языческой империи.
Кафолическая иерархия и империя

Церковь занимала среднюю линию. Перед лицом враждебного законодательства, которое существовало в течение почти трёх столетий, она не выступала с политической оппозицией по отношению к государству и не отвергала его. Она предлагала моральное осуждение только в отношений законодательства и политического идолопоклонства, основанного на этом законодательстве, причём этого было вполне достаточно для оправдания реакции языческого государства. В своей же собственной сфере Церковь не могла допустить вмешательства государства без саморазрушения, поэтому с такой решительностью она стремилась вынудить государство к отступлению. Поэтому её противодействие было ограничено лишь определённой сферой.

Некоторые из её бескомпромиссных членов, по-видимому, стремились бы к полному противодействию со стороны Церкви, иными словами, они хотели перевести свою нетерпимость из сферы богословия в сферу политики. Но Церковь, хотя она и осуждала идолопоклонство кесарю /государственному божеству/, хотела продолжать существовать и стремилась проводить грань между императорами, особенно Антонинами, и самим принципом идолопоклонства. Она признавала их власть, молилась за них, а церковная иерархия воздерживалась от любой непосредственной политической деятель- ности, не находившейся в её компетенций. Она не хотела быть изгнанной из имперского общества, напротив. она стремилась войти в него, развеять подозрения и завоевать элементарные права для своих членов. Короче говоря, она стремилась не подоррвать его, а обратить в свою веру. Она требовала и, в конце концов, приобрела сперва терпимость, а затем и свободу. Она добилась этого не путём компромиссов, а используя силу и убедительность своих аргументов, что доказывают апологии того времени. Следует отметить, что в спор вступали скорее добровольные защитники, чем ответственные предстоятели Церкви. В качестве правящих архиереев последние предпочитали проявлять сдержанность. Возможно, благодаря их личному вмешательству или договоренности, удавалось добиваться существенных проявлений терпимости на местном уровне. Игнатий Антиохийский знал. Что римская община могла спасти его от мученичества, используясвоё влияние, причём он обращался к ней с просьбой не делать этого. В душе большинство римских официальных лиц понимало, что христиане являлись наиболее дисциплинированными гражданами и что вся их вина могла быть сведена лишь к религиозному упорству. Поэтому, когда они могли, они стремились закрывать глаза на это упорство, не отказывались выслушивать аргументы епископов и пресвитеров, которые использовали свою силу убеждения. Власти следили за тем, чтобы общественное спокойствие не было нарушено. И если их не беспокоила толпа и не настаивало центральное правительство, они сами по своей воле не осуществляли никаких действий. Короче говоря, с точки зрения вероучения, Церковь была непоколебимой и бескомпромиссной, с точки зрения отношения к властям, она проявляла гибкость и приспосабливаемость.

Во втором и третьем веках Церковь, в соответствия с евангельским учением, проявляла лояльность к государству в политической области, но выступала против него - в религиозной. Именно языческое государство вторгалось в пределы религии и делало политическую проблему из того, что вовсе таковой не являлось. Официальные христианские требования об отмене антихристианского законодательства никогда не выходили за рамки дозволенного. Церковь проявляла значительную чувствительность по отношению к поддержанию мирных взаимоотношений с администрацией, которая именно во втором веке была наилучшей из того, с чем приходилось
сталкиваться в античности.
К этому Тертуллиан добавлял: "Ещё более настоятельным мотивом, побуждавшим нас молиться за императоров, за стабильность империи и её администрации, было то, что мы знали о той катастрофе, которая нависала над миром и которая в конце времён могла привести к огромным бедствиям, причём существование империи отдаляло её. Мы вовсе не стремились к тому, чтобы испытать эту катастрофу, поэтому мы молились за её отсрочку и за продление существования римской власти" /"Апологетика", XXXII/. "Когда сотрясалась империя, а вместе с нею и все её подданные, мы, хотя и стремились находиться в стороне от волнений, всё равно были бы потрясены в результате огромной катастрофы" /"Апологетика", XXXI/. Тертуллиан ловко истолковывал мысли официальной Церкви относительно этой проблемы в то самое время. Спасителем царств
является Бог, Которому принадлежит земля я все люди. Именно Бог наделяет властью правителей.

Людьми, наиболее приятными Богу, являются христиане. Поэтому, поскольку они молятся за императора, то именно эти молитвы могут способствовать обретению благодати на главу государства. Писание учит именно такому отношению, молитве и подчинению правителю. Тертуллиан писал: "Но было бы бесполезно много писать о лояльности и преданности христиан императору: достаточно сказать, что мы уважаем его как личность, избранную Господом, поэтому у меня есть основания говорить: кесарь более наш, чем ваш, поскольку он поставлен Богом".

Антиимперские и эсхатологические общественные воззрения. Существовало и ещё одно направление мысли, но оно было распространено значительно менее и преобладало на окраинах империи /в Сирии, Ассирии, Африке/. Оно отличалось от кафолического мышления или потому что отрицало какую бы то ни было возможность примирения с Римом, или потому что не желало никакой подобной возможности. Естественно, не представляется возможности провести чёткое разграничение между этими двумя направлениями. Гражданская лояльность Тертуллиана граничила с оппозицией, а оппозиция Татиана делала уступки по отношению к гражданской лояльности. Аргументы апостолов Павла и Иоанна, или, иными словами, политическая аргументация, основанная на принципах апостола Павла, находила различные формы практического выражения, как умеренные, так и экстремальные, причём это зависело от темперамента её авторов, времени и места. Государство отвергало их, и они отходили от него, некоторые углубляясь в Бога, другие – создавая апокалиптические схемы отмщения в своём возбуждённом сознании.
Что касается последних, то следует сказать, что преследуемые христиане и иудеи, лишённые своей родины, находили полное согласие. Ориген углублялся в метафизику и аллегорический символизм. Когда он сравнивал две системы, он видел, с одной стороны,сверкающие храмы, освещающие всю округу, а с другой - подозрительные и беспорядочные сборища, развешенные власти, лишённые достоинства: иными словами. Град Божий, со всей его прекрасной организацией, в противопоставлении граду людей. Возможно ненависть толпы я железная враждебность римского законодательства имели отношение к исходу Фригийских фанатиков, отправившихся на поиски новой, свободной и мирной страны в долину Пепузы. Со временем, по мере того как возрастали анархия и определённая
враждебность по отношению к империи, это меньшинство превратилось в большинство, причём без такого рода преувеличения, с которым пришлось столкнуться выше. Ириней и Ипполит были единодушны с Татианом, частично такой же точки зрения придерживался и Ориген, поскольку империя становилась всё более и более тоталитарной, затрачивала все больше усилий для того, чтобы разделаться с христианами, в которых она усматривала оппозиционную силу. Христиане начали проявлять всё меньше интереса к государству, отходить в сторону, отчуждаться от него, а в некоторых регионах даже проявлять враждебность.

Церковь, когда она обеспечивала мир и искала защиты у государства, не обращала внимания на полутайные документы политической оппозиции, которые распространялись в период репрессий, таким образом, многие из этих документов оказались утерянными. Некоторые из них - и это представляется важным - сохранились только на сирийском, амхарском или армянском языках. В небольшом количестве сохранившихся документов содержится сильное негодование по отношению к Риму. Империя умиротворяла, правила, объединяла, однако многие из подчинённых народов находились в тягостном социальном и экономическом положении, а в провинциях появлялись националисты, которые не соглашались с подчинённым положением своих стран в пределах в общем однородной империи. В этот период восстания представлялись невозможными, но всё же то здесь то там отдельные группы пытались восставать.
Вера придавала христианам сил для выступления против гнёта, который зачастую был чрезвычайно тяжёлым вследствие преследований, но он также вынуждал их искать согласия с государством, с которым они стремились жить в мире. Однако в немалом числе групп христианство способствовало Формированию общественного сознания, направленного против имперской структуры в целом, и они уверяли сами себя в том, что государство является империей зла, и они молились Богу за отмщение ей.

Мы можем быть уверенными в том, что большинство христиан в самом деле молилось за императора, хотя, возможно, и с тяжёлыми сердцами, однако меньшинство проклинало этот Вавилон на семи холмах, которые уподабливались головам гидры.

Татиан вступил в великий полемический турнир, будучи непримиримых врагом греческой культуры, борцом за дело варварского мира. Он изучил греческую риторику, но в душе он остался ассирийцем с присущей им националистической ненавистью ко всему римскому. Он думал о духовной мести, но одновременно испытывал чувство отвращения к тому развращённому миру, с которым отождествлялся политический Рим. Он не высказывал этих настроений открыто, мудрость побуждала его маскировать свои мысля. Но наряду с иудействующими авторами апокрифов он с удовольствием смаковал возможные последствия такой мести. Его презрение "научной проимперской точки зрения греков" связывалось и объединялось с "социально-моральными проимперскими взглядами".

Кроме того нападки на существовавшее положение вещей совершались кругами, стоявшими вне культуры, но близкими к аскетизму и мессианству. Со времени разрушения Иерусалима в 70 году от Р. X. неспокойная душа иудейского народа стремилась вновь оживить веру разбросанных по диаспоре сынов посредством фабрикации псевдоканонических книг Библии, в которых понесённые народом страдания объяснялись как временное наказание, ниспосланное от Бога за грехи как на народ в целом, так и на отдельных лиц и в то же самое время в этих книгах провозглашался палингенез,
который мог быть осуществлен посредством возрождения Иерусалима как мессианского града славы и мира для справедливых и посрамления и уничтожения для язычников.

В этих писаниях, в которых иудаизм очищался и усиливался, высказывались мысли, распространявшиеся также и среди христиан, которые часто придавали им христианское значение и использовали во славу народа Христова, подвергавшегося жестоким преследованиям.

Таким образом^ по-видимому, в то же самое время, когда апостол Иоанн находился на острове, куда он был сослан, и писал свой Апокалипсис, он усиливал его положениями из Четвёртой Книги Ездры. Позднее христианские руки прикоснулись к первым двум и последним двум главам. Они были нацелены на то, чтобы подготовить читателей к Страшному Суду, который согласно широко бытовавшим тогда вычислениям должен был положить конец Римской империи и открыть мессианскую эру.

В своём втором видении Ездра сокрушается, поскольку Закон и благоволение Божие более не сосредотачиваются на одном народе, и он рассеивается среди язычников. Однако в пятом видении он описывает появление гордого двуглавого орла, власть которого простирается над всем миром я всеми его жителями без какого бы то ни было сопротивления. Однако, его двенадцать крыльев отпадают одно за другим, его две головы повисают, пока не появляется лев, который человеческим голосом перечисляет все те обманы, которые систематически допускал орёл. Но Высочайший и Сильнейший сейчас покарает его смертью и таким образом освободит землю. Орёл представлял четвёртое царство Даниила и символизировал Римскую империю. Лев символизировал Христа. Который
устанавливал порядок, противоположный римскому, т.е. мир и радость, которые продлятся до дня Страшного Суда.

К концу правления Траяна апокрифический "Апокалипсис Варуха" /в греческий текст которого некоторые христиане внесли свои собственные убеждения/ опять ставил агонизирующий вопрос, почему Бог попирает справедливых и прославляет идолопоклонников.
В ответ на этот вопрос давалось заверение в том, что должна произойти эсхатологическая перемена, в результате которой справедливые будут отомщены и окажутся во славе, а неправедные понесут самое великое наказание посредствам разрушения последней империи, Рима, что будет осуществлено Мессией. "Паралимомена Варуха", составленная примерна через 12 лет, пророчествует о восстановлении Иерусалима. Некоторые христиане приняли и этот документ, если не они были теми, кто опубликовал его приблизительно в 130 году от Р. Х.

Горькие ощущения в отношении империи нашли выражение также и у некоторых иудействувщих христиан, составивших "Оракулы Сивиллы", в которых многовековая национальная религия иудеев наполнена стремлением к обращению язычников и воплями в отношении мести на их головы. Восьмая книга представляется типичной, это смесь иудейских, языческих и христианских воззрений, соединённых вместе в период правления Марка Аврелия. В этой книге говорится, что империям египтян, мидийцев, персов и македонцев, возникла последняя империя. Римская, руководимая жестокими тиранами и страшными законами, и конец ей будет положен последним разрушительным пламенем. Со своими чудовищными божествами Рим падёт с высоты своего величия и никогда не смажет достичь его вновь, волки и лисы будут выть на его развалинах. Ненавистный Град будет уничтожен вместе со всей Италией.
Другой автор обращался к Риму как к источнику всяческого зла в мире и объекту ненависти со стороны всех тех народов, которые он подчинял себе.
Хилиастический палингенез.

Что касается этого видения эсхатологического царства Божия, создаваемого после разрушения вселенной /о котором стоики также учили, что оно произойдёт в результате огненного катаклизма по завершении великих космических циклов/, то было не трудно даже самым мягким из христиан противопоставить его земному царству кесареву, в котором преследуются святые, в котором занимают трон в результате неизмеримого подкупа и коррупции. И самые мягкие из мучеников легко шли на смерть, открывавшую путь к вечной жизни, к освобождению от политического режима, который осуждал Церковь и легализировал разврат. По мере роста ненависти по отношению к империи, всё более распространялся апокалиптический дух. Поскольку империя преследовала Христа, христиане начали отождествлять кесаря с антихристом. В некоторых христианских кругах кесарь отождествлялся с противниками Христа, в результате чего до предела доводилась антитеза между Христианской Церковью и языческим государством. Мы должны помнить, что Церковь не следовала за этими экстремистами, она никогда не теряла надежды достичь какого-либо взаимопонимания с государством.

В иудейских апокалиптических писаниях враг Божий последовательно отождествлялся с Антиохом Епифанием, Помпеем, Иродом Великим и Калигулой. Христианские апокалиптики, находившиеся под влиянием иудейских писателей и черпавшие из тех же источников /Даниил, апостол Иоанн/, отождествляли антихриста с Нероном прежде всего, причём ожидалось, что Нерон возвратится /Неро редививус/ во главе парфян. Считалось, что в его имени содержится число 636, упоминаемое в Апокалипсисе. Ириней предлагал три других имени: Тейтапа, Эванта и Латейноса. Ипполит предпочитал последнего, поскольку он отождествлял с римлянами тиранию антихриста, который приводил всех людей к идолопоклонству. Это мнение в конечном счёта было совершенно православным: некая будущая Форма правления всегда лучше, чем существующий режим. Но в своём страстном стремлении к справедливости ранние христиане лелеяли надежду на то, что лучший режим может быть установлен в земном мире, царство справедливости для всех, в котором господствует мир и имеется изобилие плодов. В ожидании такого правления проявлялась реакция не только в отношений существующей политической коррупции, но также и против социальной и экономической несправедливости.

Идеи Иустина относительно второго пришествия Христа развивались на основе видений Даниила и возбуждались стремлением своими глазами увидеть конец отчаянного положения подвергавшихся мучениям христиан. Христиане распевали мессианские псалмы /или те, которые казались ему таковыми/ Богу, Царю земному, "Ибо Бог- царь всей земля, пойте все разумно. Бог воцарился над народами, Бог воссел на святом престоле Своем" /Пс.,46: 8-9/

В сравнений с первым пришествием в посрамления и страданиях, второе пришествие совершится во славе и силе, оно осуществится в Иерусалиме, где будет осуществлено пророчество Михея /4: 1-7/: Христос будет судить многочисленные народы, Он осудит сильнейших, в каком бы отдалении они ни находились, Он осудит оружие, я мечи будут перекованы на орала, расцветут искусства в мире, а угнетённым будут возвращены их попранные
права.
В завершение Иустин не рассматривал свою империю мира, веры, надежды и любви среди людей в качестве антитезы Римской империи. По крайней мере, в его трудах не создавалось такого впечатления. Он усматривал её скорее в прославлении Христа в противоположность отрицанию Его иудеями. Он не только перевёл многочисленные мессианские пророчества в плоскость пришествия Христа, он также определил это пришествие как начало социально-политического правления на земле, которое должно длиться в течение одной тысячи лет под скипетром Христа, восседающего в Иерусалиме.

В "Апокалипсисе Ездры" предвиделось четырехсотлетнее царство. На основании буквальной интерпритации Апокалипсиса апостола Иоанна Иустин вывел идею тысячелетнего царства, которое должно включать в себя всех справедливых иудеев во главе с пророками и патриархами, всех праведных христиан во главе с апостолами и мучениками.

Он был терпимым человеком с широким мышлением. Он знал, что не все христиане, "даже исповедующие чистое и праведное учение", верили в тысячелетнее царство, однако он и "совершенно православные христиане" твёрдо верили в него, основывая свою веру на пророчествах Иезекииля и Исайи, а также "Иоанна, одного из апостолов, автора Апокалипсиса". Будут
новые небеса и новая земля, а память о прошлых веках улетучится, поскольку будет жить только радость, и не будет слышно никаких стенаний, не будет детей, рождающихся до срока, и стариков, умирающих до срока, каждый будет полностью удовлетворяться плодом земным, а волк и ягнёнок будут жить вместе. Такое тысячелетие завершится Страшным Судом. Это тысячелетие будет последним из семи, повторяющих цикл творения мира, которое, включая седьмой день отдыха. длилось в течение семи дней, каждый из которых составлял одну тысячу лет. Иисус Христос воплотился на шестой день, т.е. в шестом тысячелетии, в конце которого Он возвратится и начнёт тысячелетие справедливого правления, отдохновения
я радости, что будет соответствовать седьмому дню Бога.

В "Послании к Варнаве" мы уже сталкивались с хилиастическими вычислениями и верованиями. Изобретательный Папий также получил от "пресвитеров" веру в тысячелетнее царство земного процветания. Подобные мечты об общественном благосостоянии роились в душах праведных христиан. Несмотря на хорошие урожаи винограда в Азии того времени, цены оставались высокими, и многое было не по карману бедным людям.

Вера в справедливое тысячелетие особенно развивалась в Малой Азии в результате неточной интерпритации Апокалипсиса и под непосредственным воздействием иудейского мира, с которым азиатские христиане были в непосредственном контакте.
Помимо Папия, который был учеником "пресвитера" Иоанна /см. Евсевий, III, 39,1/, эти идеи были также восприняты некоторыми еретиками. Среди последних был Керинф, интерпретация которого представлялась ещё более грубо-материалистической: его тысячелетие представлялось последовательностью оргий. Эти более земные чаяния, по-видимому, через простонародные каналы проникли в современное мусульманство. В такой эсхатологии, подобно современной мусульманской, различные группы как иудеев, так и христиан находили наиболее конкретное выражение своего стремления к утолению по крайней мере голода, к получению наслаждений, поскольку в течение десятилетий они были вынуждены наблюдать со стороны пиршества своих набобов, ощущая постоянный голод в своих собственных желудках.

В Лионе тысячелетие было воспринято Иринеем, который сам был учеником Поликарпа и принадлежал к традиционалистам. С другой стороны Средиземноморья эта идея была воспринята вследствие того же самого традициоанлизма Непотом в Арсиное и Тертуллианом в Карфагене. Последний уже находился под воздействием мессианских взглядов монтанистов. В третьем веке это верование стало терять почву, несмотря на то что средиего сторонников ьыли Ипполит, Мефодий Олимпийский, Коммодиан и др.

Монтанисты возрождали хилиастичесские ожидания среди своих собственных последователей и заходили настолько далеко, что призывали огромные толпы людей оставлять свои дома, родственников и имущество, в ожидании незамедлительного прихода небесного Иерусалима в долину между Пепузой и тимионом во Фригии, территории, богатой псевдо-мистическими возррениями. Поскольку хилиастический Иерусалим не был ниспослан, они превратили эти два города в свой собственный Иерусалим и практически осуществили своё строгое учение под неусыпным надзором ссвоих пророков и пророчиц, что в конечном счёте привело к анархическому коммунизму.

Хилиастические ожидания не обязательно были связаны с ненавистью по отношению к Риму, так же как далеко не все христиане ожидали эсхатологической революции в мировой экономике, как своего рода отмщения существовавшему социально-политическому устройству. Однако образованные язычники, которые изучали эти ожидания, видели в них угрозу разрушения /ср. Минуций, "Квид? Квод тоти орби..."/. Так или иначе они выражали социальные чаяния лучшего политического и гражданского устройства, идеала, который выходил далеко за рамки того, что имело место в империи. Великий и более практичный Ориген установит это Царство Божие на земле в рамках существовавшей тогда экономической системы, оно станет реальным, когда весь мир станет христианских и обновится, когда завершится создание нового "града", и этим градом станет Церковь. Он был ещё одним из авторов "града Божия".

Отечество и мир

Создавалась необходимость того, чтобы христианское общество отмежёвывалось от языческого, причём такое отмежевание имело как преимущества, так и недостатки в плане взаимоотношений с властями. Преимущества в основном относились к отдалённому будущему, тогда как недостатки приходилось испытывать каждый день. Кроме того, в соответствии с понятиями того времени, любое оправдание отношения к хрисгианам, как к людям, стоящих в стороне, приводило к признанию за ними права на своё собственное божество и своё собственное богослужение. В "Послании к Диогнету" и в "Пастыре" Ерма, первое из которых является выражением утончённого интеллекта, а второе - гонкой души мы сталкиваемся с глубоким пренебрежением к миру, с совершеннейшим пренебрежением к тому, что в нём происходит. Мы можем чувствовать, что многие христиане действительно были "не от мира сего", не только с религиозной, но и с социальной точки зрения, поскольку они выставляли вместо реальной жизни более возвышенное общество, совершенное и истинное.
И в этих двух сочинениях их авторы напоминают составителей "Дидахе" и "Послания Варнавы". В качестве аргумента Киприан выдвигал следующую мысль: "Даже если виноградник не приносит плода, даже если у нас нет елея, даже если наши луга поражены засухой, то что это значит для христиан, слуг Божиих, которым рай обещает всё милосердие и богатство царства небесного? Они всегда радуются о Господе... и они имеют силу противостоять превратностям земного мира. Христиане воздерживались от проявления любой формы идолопоклонства в отношений своей веры. В больших городах, даже если они и не образовывали большинства или четко выраженного ядра, они не могли не привлекать внимания окружающих. Что
касается проявлений их внешней жизни, то они ничем не отличались от всех других граждан. Различие проявлялось лишь в их духовной жизни, и автор "Послания к Диогнету" как раз это и отмечал. Он решительно возражал против попыток народной массы и интеллектуальных меньшинств отделиться от остальных граждан, но он настаивал на том, что они обладают специальными обязанностями в обществе, которые, хотя теоретически и могут быть терпимыми некоторыми киниками и стоиками, очевидно, становятся.
опасными, если многочисленные и хорошо организованные группы граждан пытаются их осуществить. "Христиане не отличают себя от других людей по месту жительства, языку или обычаям. Они не заселяют каких-либо определённых городов, они не говорят на определённом языке, они не ведут необычный образ жизни. Их учение не основано на понятиях деловых людей, и они не предлагают какой-либо системы взглядов, как это делают некоторые другие".

Иными словами, христиане не желали, чтобы их смешивали с любыми философскими группами или политическими Фракциями. Как граждане, они уподоблялись всем другим. Но у них было иное понимание жизни. Поэтому у них была и иная концепция в отношении гражданских и общественных обязанностей, которая проистекала из их новой концепции религии и осуществлялась в специфическом образе жизни.

Стойки любили говорить, что как люди, они представляют собою граждан мира. Христиане говорили то же самое, но они туг же подчёркивали относительную и переходную природу это/ го гражданства, которую можно было охарактеризовать как "постороннюю". Климент Александрийский учил, что обращение в христианство - это своего рода отчуждение, а Тертуллиан, сын центуриона, шёл даже настолько далеко, что утверждал, что признаёт мир "как единое государство для всех людей" Язычник Цельс писал, что объединение азиатов, европейцев и Африканцев под единым законом "до конца мира" является прекрасным, но утопическим идеалом. Ориген отвечал, что вполне возможно я разумно ожидать, что когда-либо Логос /Разум, Слово/ преобразит все души и доведёт их до совершенства в соответствии со своим собственным законом. Таким образом он выражал христианские чаяния относительно осуществления христианской всеобщности во всеобщем царстве. И это чувство помогало христианам переживать запреты и не бояться ссылок, которые представлялись гражданам античных городов величайшим и жесточайшим наказанием.
Цицерон, Овидий, Сенека, изгнанные из Рима, не могли не горевать, несмотря на свои прекрасные Философские системы. Христиане же использовали ссылку для евангельской проповеди, позднее для ведения монашеской жизни как проявления органического протеста против установленного порядка, вследствие которого они оказывались изгнанными.
Христианский универсализм и стоический космополитизм ослабляли узы национализма, которые обязывали римлян рассматривать чужаков как противников или, по меньшей мере, как людей недружелюбных, даже варвары, даже враги вступали в новое братство, и это представлялось языческим апологетам как отсутствие патриотизма или прямое предательство. Их исключительность вступала в противоречие, которое Аристон Пеллский и Иустин подчёркивали в своих спорах с последними защитниками иудейской расовой исключительности и которое толкало иудеохристианские общины на путь ереси, церковь освободилась от этого
посредством отлучения в конце второго века.

Однако сама империя была виновата в утрате патриотизма, поскольку всё её политическое устройство предусматривало наличие привилегированного класса граждан в городах в противопоставлении к классу эксплуатируемых крестьян и пролетариата.
Национальная религия уже больше не могла питать патриотическое чувства, поскольку христиане не поклонялись божествам, которые в целом представляли собою часть государственных институтов, а синкретизм лишал божества их этнического характера.

В этот период местные власти продолжили оказывать значительное влияние, на их власть также ослаблялась, поскольку их постепенно вытесняли представители центральной власти. Кроме того, этот муниципальный дух сосредотачивался вокруг религиозных традиций и местных идолов, поэтому, когда христиане полностью отказались от последних, они отказались и от последней надежды на независимость и свободу, которые всё ещё существовали, особенно на окраинах империи.
С другой стороны, концепция родины должна была пережить в христианском мышлении глубокие преобразования, потому что полис, государства, уже больше не являлся окончательной целью отдельного лица и общества. Такой целью стало Царство Божие, по отношению к которому земное государство представлялось лишь средством. То, что в прошлом казалось абсолютной ценностью, теперь стало преходящим понятием. И естественно государство, в котором грабили и убивали христиан, в котором
их считали врагами, вряд ли могло вызвать в них патриотические чувства.

По-видимому, когда диакон Санкт в Лионе во время самых изощрённых пыток отказался говорить, из какой страны он пришёл, отвечая по-латыни только: "Я - христианин", его позиция отражала отказ христиан от понятия государства, и, конечно, он выражал христианское сознание. Это отказ от родины! - говорили люди в провинциях.
Римские завоевания были религиозным мероприятием! – возражали теоретики, защищавшие идею обожествленного государства. "Хорошенькая религия и хорошенькая справедливость!" – иронично отвечал Октавий. - Рим был создан и развивался на преступлениях и терроре, освящая их, он в начале приобретал "отчаянных уголовников, насильников, первым из которых был сам Ромул, римский глава и законодатель, который для обретения властинад своим народом совершил братоубийство. Таковы были первые шаги религиозного града!" Дальнейшие шаги знаменовались аналогичными преступлениями: изнасилованиями девиц и чужих жён, войной против родителей! А затем стоило посмотреть на территориальные экспансии Рима, осуществление которых сопровождалось изгнанием местных жителей с родной земли – священной земли! - разрушая храмы и алтари, забирая в плен противников. Войны и кровь - также наследие завещал Ромул своим преемникам.

Отповедь такого рода от мягкого Октавия имела значение не только потому, что она отвергала тезис о божественном происхождении Рима, который вследствие этого, казалось, обретал верность, как писали о нём Гораций и римляне, но также и поэтому,что исходила от римского гражданина и звучала как осуждение морального наследия правительства, подданным которого он являлся.

Право ля в таком случае государстве, считая христиан своими врагами? Для того, чтобы с достаточной точностью ответить на этот вопрос, мы должны напомнить, что не все христиане разделяли взгляды Октавия. Были среди них и также, которые считали, что Римская империя существует по промышлению Божию, что обвинения в её адрес делаются в пылу полемики и что эта мнение африканца, который, естественно, не может полностьюосознавать величие империи. Минуций оказывался менее умелым, чем Тертуллиан, и как раз попадал в ловушку своих противников,
которые характеризовали всех христиан как противников Рима. Тертуллиан, как мы уже указывали ранее, сводил все противоречия к одному тезису: христиане были антиязычниками. Так или иначе, Октавий не утверждал, что, поскольку римская власть была несправедливой, то следовало восставать против римских законов или свергать существующий режим. Как добрый христианин он, по-видимому, молился за императора и
исправно выплачивал налоги. Несмотря на то, что он считал поклонение "князьям и императорам", он признавал необходимость почитать их как "великих и избранных людей"/0ктавяй, XXIX, 5/.

Как видам, он был порядочным гражданином, следовательно он не был врагом империи. С другой стороны, если мы попытаемся оценить полемику, содержавшуюся в сочинениях Октавия, мы обнаружим, что его оценка происхождения Римской империи и режима в целом носила неизбежно христианский характер. Далее эти положения были развиты св. Киприаном, и ещё более св. Августином. Таким образом позиция Октавия /или лучше Минуция/ являлась одним из аспектов прорыва старого порядка, насколько он был связан с аморальностью и идолопоклонством, с намерением создать новый порядок, направленный на принятие этических норм, иными словари, на их христианизацию.

Вполне понятно, что таким образом христианство прорывало связь с прошлым государства. В этом отношений оно вступало в столкновение с национализмом, основным фактором, предусматривавшим культ славы прошлого. Новые граждане подвергали этот культ переоценке и по необходимости отвергали его.

Реакция экстремистов, подобных Татиану, вполне понятна. Они отвергали римское "право", оправдывая свою позицию тем, что юридические нормы и обычаи варьируют от страны к стране.
Они считали, что должен существовать лишь один общий закон - закон гармоничного управления людьми. Афинагор, с другой стороны, использовал это разнообразие норм и обычаев для того, чтобы требовать право на гражданство и терпимость также и для христиан. Татиан резко выступал против своих противников, не замечая противоречий в своей собственной аргументации или обращая слишком большое внимание на практические последствия. Татиан пытался создавать некий национализм наоборот, который мы могли бы назвать духовным ирредентизмом. Его попытки лишить язычников какой-либо творческой оригинальности: в искусстве, организациях я литературе, создать источник просвещения среди варваров несомненно вытекал* из его национального неприятия больше, чем из его склонности к милосердию.
Это смешение двух различных и фундаментально противоположных идей затемняло веру Татиана и в конечном счёты выводило его за пределы Церкви. С этого времени возникли значительная часть христианских ересей, прораставших на сложной почве националистической религии или религиозного национализма.

Этот мистицизм и аскетизм, стимулируемые римскими преследованиями усиливались убеждением в том, что земной мир противопоставлен миру вечному, так что основной заботой дум! является уход из него "без страха", зная, ?что приверженность к земным благам равнозначна "отходу от пути истины". Мы не можем служить двум господам: "земной мир и мир небесный противопоставлены друг другу - один учит прелюбодеяниям, коррупции, коварству и обману, другой - отвергает всё это. Мы не можем поддерживать и одно, и другое...Но мы ^верим, что предпочтительнее ненавидеть наши земные блага".

Основной практической целью Церкви была христианизация мира, т.е. заставить его обитателей праведно Пользоваться даже земными благами. Когда же оказалось невозможным овладеть миром таким образом, христиане избегали опасности подчиняться его законам, покидая его.

"Храбрый Германик /хотя и ж молодом возрасте/... стремившийся как можно быстрее оставить несправедливое Общество злых людей/язычников/, привлекал к себе внимание дикого зверя, делая вид, что нападает на него" /Март. Пол.,111,1/
Это было конечно крайним проявлением аскетического идеала противостояния миру как социальной и гражданской организация, которая преследовала его.

Другой мученик, основываясь на ненависти к миру, принял принцип, состоявший в следующем: "ничто видимое не может сохраняться долго..." Христианство, когда оно становится воплощением ненависти к миру, оказывается проявлением не пассивности, а величия" /Игнатий, Рим. III, 3/.

Антихристианский мир был безобразным и низким, христианство швыряло ему в лицо вызов, преисполненный величия души.

Война и военная служба

"Весь мир,- ужасался св.Киприан,- пропитан братской кровью, убийство, совершаемое отдельными гражданами, считается преступлением, а совершаемое государством - считается доблестью: это значит, что не невиновность, а огромные размеры преступления обеспечивают безнаказанность". Таким образом, все государства, за исключением римского, были рождены впреступлениях и насилиях, а их развитие происходило так же, как и их рождение.

Римское государство было государством военным, созданным силой Оружия, развившимся в ходе войн, император был одновременно я главнокомандующим армией, а империя была основана на богословия имперской непобедимости. Конечно, поэтому она немогла признать принцип, осуждающий войну как преступление. Этот принцип не мог быть принят также и многими другими языческими обществами.
Однако епископ Карфагенский и большинство из тех, кто так или иначе соприкасался с этим вопросом, придерживались христианского идеала, который был идеалом мира. Война является нарушением милосердия, она разрушает братство и отвергает священное и церковное родство. Войны ведутся в стремлении к власти и богатству,"В то время как мир и милосердие являются двумя тихими сестрами, которые не нуждаются в оружия? поскольку идеалом Церкви был мир. Римская империя, являвшаяся военной организацией я имевшая в качестве идеала победу над врагами, не могла благоприятно относится к нему.
Цельс отражал чувства правящих классов, когда он называл христиан дезертирами. На этой основе между двумя системами часто происходили столкновения.

Ориген не отвергал обвинение Цельса, он оправдывал его. Военная служба, считал он, является убийством, по этой причине христианам не следует в ней участвовать. Ориген признавал необходимость лояльности по отношению к государству, но не военную службу. У христиан военная служба принимает форму молитвы. Они признают справедливую войну, но не военную службу!
Подобное разделение могло существовать лишь пока христиане составляли в государстве меньшинство, но что же произойдёт, когда государство станет полностью христианским?

Ориген, пользуясь логическими и абстрактными рассуждениями, считал, что в христианском мире /создание которого он не считал невозможным или чрезвычайно трудным/ не должно быть войн. Конфликты разжигаются диаволом, который заставляет людей нарушать договоры и нарушать мир. Но там, где христиане проявляют активность, диавол посрамляется, вследствие чего исчезают причины войн.

Если бы римляне исповедовали христианскую веру, "они побеждали бы своих врагов молитвой, они совсем не вели бы войн, поскольку Божественный промысел защищал бы их, как и ранее было обетованно защищать пять городов для пятидесяти праведных людей" /Ср. Быт., 18: 26/. Короче говоря, Бог сражался бы за римлян, если бы они были христианами. Цельс считал, что римлянам невозможно принять христианство, поскольку Бог христиан не был воином и позволял побеждать как иудеев, так и христиан.

Таким образом христиане служили обществу ещё и тем, что являли ему строгую мораль и усердное моление. Это было их духовным оружием, с помощью которого они поражали императора сильнее, чем другие его подданные. Они не сражались под его водительством, даже несмотря на то, что он стремился принудить их к этому /для Оригена война являлась убийством, следовательно её следовало избегать любой ценой/, но христиане сражалась за императора молитвой. Только в этом смысле христиане могли выступать "за отчество", Если бы Цельс прочел такой ответ, он ужаснулся бы. Ориген отвечал, что христиане могут выступать за своего суверена так абстрактно, что это граничило с нереальностью. Он рассматривал проблему скорее.как теоретик, заинтересованный в нахождении лишь логического ответа, чем как общественный деятель. Он не сумел провести соответствующих различий, и в пылу спора он забывал о том, что даже в полностью христианизированном мире всё ещё будет ощутимо воздействие первородного греха, одним из проявлений которого является война.

Отношение Тертуллиана к военной службе, вследствие его личной непримиримости, противоречило его предыдущим заявлениям и тактической практике Церкви. Церковь стремилась не волновать солдатскую совесть рассуждениями относительно законности этой профессии. Сна была полностью удовлетворена, если воинские обязанности осуществлялись в христианском духе. т.е. без ненависти и в отсутствие идолопоклонства, в отсутствие к стремлению грабить завоёванные народы и причинять бедствия мирному населению. Она призывала военнослужащих, занимающих командные посты, вести себя умеренно я достойно.

В 211 году, когда Скапула начал свои преследования, Тертуллиан рассматривал это как доказательсгво его тезиса о том, что не может быть никакого примирения между христианским и языческим обществами. Казалось, что солдаты собрались в долине Ламбезы, чтобы получить "донативум" /дары/, которые должны были распределяться в случае вступления на трон Каракаллы и Геты. Солдаты появились "украшенные лавровыми венками.
по один из них, который служил Богу больше, чем людям, я более последовательный, чем прочие братья, которые стремились служить двум господам /кесарю и Христу/, был с непокрытой головой и нёс бесполезный венок в руках, выделяясь из всех других излучаемым им светом и всем свои видом выглядя как христианин".

Он признался перед своими командирами, кем он на самомделе был, и высказал свой долг не ликовать подобно всем прочим" /Де корона, 1/.

Этот эпизод - который, в конце концов, относился только к одному христианину среда прочих "братьев" – свидетельствует о радикальных настроениях самого Тертуллиана. Он считал, что служение Христу несовместимо со служением кесарю, и ставил перед солдатами дилемму: они должны были быть или солдатами, или христианами. Вместо того, чтобы отвергать, подобно другим апологетам, антитезу, сформулированную их противниками, Тертуллиан присоединялся к ней и формулировал её весьма радикально.

Для защиты своего тезиса относительно того, что ношение венка является идолопоклонством, Тертуллиан понимал, что он не может пользоваться Писанием, которое ни коим образом не запрещает украшать голову цветами. Он говорил, что основывает своё утверждение на традиции, которая в вопросе веры имеет силу обязательной нормы. С присущим ему искусством он усиливал свои аргументы блестящими софизмами: цветы на голове противоестественны, поскольку они предназначены для того, чтобы благоухать, вследствие чего их следует располагать в естественном порядке не над носом, а под ним. В этом случае закон природы является проявлением закона Божия. Но затем он оставляют в стороне эту софистику и ставит вопрос, который затрагивает его больше всего: могут ли христиане быть солдатами? И ответ получается отрицательным, поскольку они не должны ставить клятву людям выше, чем клятву Богу, у них не должно быть иного господина, кроме Христа, они не могут отказываться от своих родителей, которых после Бога они должны почитать превыше всего, они не могут отказываться от своих ближних, которых они должны любить, они не могут пользоваться мечем, на котором лежит проклятие Христово, ибо кто с мечем придёт, от меча и погибнет, они не должны участвовать в битве, являясь сынами мира, они не должны причинять мучения другим им запрещалось мстить даже за ущерб, причиняемый отдельным лицам. Солдат, который становился христианином, должен был или оставить службу, или претерпеть мученичество. Военная профессия несовместима с долгом веры. Христине принадлежат к небесному граду, к небесному Иерусалиму, а не к земному /т.е. Риму/. Если последний смеется, христианин плачет. В конце концов, он уже больше не паломник в чужой стране, он - противник в стране чужих.

Продолжение

Страница сгенерирована за 0.04 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com