Киприан (Керн), архим. Пастырская проблематика. Журнал "Путь" №58

(К ВОПРОСУ О ПРЕПОДАВАНИИ ПАСТЫРСКОГО БОГОСЛОВИЯ).

Пастырское богословие имеет свое место в ряду прочих богословских дисциплин, преподаваемых в духовных школах и как таковая вырабатывала свой план и совершенно определенную программу. Оно претендует иметь свою «систе­му», стать таким образом вполне наукообразным. Правда, долгое время оно не отделялось от дисциплины нравственного богословия и не имело своего самостоятельного положения. Те­перь уже совершенно установлена независимость пасторологии от других, сродных ему по духу богословских наук, хотя до сих пор еще некоторые и оспаривают у него самое пра­во называться наукой, приближая его к искусству (А. Винэ). Во всяком случае, если взглянуть на прошлое Пастырского богословия, то, каково бы ни было место, определявшееся ему в программе духовной школы, надо признать, что содержание и самая система его не всегда были удовлетворительны и пол­ны. Часто ему придавался характер чисто моралистический и оно мало чем отличалось от аскетики в самом шаблонном и узком смысле этого слова, или же становилось сводом прав и обязанностей. Еще чаще оно приближалось к дисциплинам практического богословия, из него создавалась так наз. «ходегетика» («путеводство» в практической жизни свя­щенника). Это самый обыденный колорит, в который оно окрашивалось и благодаря этому становилось чем-то в роде «руководства для сельских пастырей» или ответами на недо­уменные вопросы пастырской практики. Большинство наших старых дореволюционных пособий по этому вопросу, — клас­сический Певницкий, лекции еп. Кирилла (Наумова), еп. Бори­са (Плотникова) и др. — носят отпечаток чрезвычайно патриархального благополучия и бытовой устойчивости. Они впол-

15

не отражают дух своего времени. Единственно, кто до рево­люции пытался внести нечто новое и свежее в преподавание этой науки был еп. Антоний (Храповицкий). Но он не создал своей «системы». Его статьи по пастырским вопросам, вошедшие во II том его собрания сочинений и впервые напе­чатанные в Москве в 1891 г. под инициалами С. С. Б. («Слу­житель Слова Божия», как он сам объяснял), никак не могут считаться учебником или курсом. Это просто ряд журнальных статей по вопросам пастырской деятельности.

Но это не сделало «весны» в науке, и она по-прежнему не отошла от своих утвержденных шаблонов практически-нравственного и аскетического направления. Этот характер патриархальности и бытового благополучия в наших старых учебниках по пастырскому богословию прекрасно и верно отражает весь стиль и уклад церковной жизни того времени: подчиненность Церкви государственной власти, кастовую зам­кнутость духовенства, его несвободу и отсутствие своей па­стырской проблематики. Тогдашнее духовенство не имело, да и не могло иметь этой проблематики. Оно было не чутко к темам, стоявшим пред человечеством и пред Церковью. Это, конечно, не исключало возможности выявления в его среде отдельных восприимчивых и чутких умов, голос которых однако тонул в общей успокоенности того времени.

Проблемы не рождаются там, где все спокойно и где нет тревоги. Проблемы суть отражение беспокойства человеческого духа, его встревоженности. И хотя все человечество предчув­ствовало тогда надвигающуюся грозу, а русское передовое соз­нание особенно предвидело приближающееся крушение старого мира, тем не менее в толщу русского духовенства эта трево­га не просачивалась. Ей был строго воспрещен доступ и в семинарские программы и за высокие монастырские стены всех наших четырех Духовных Академий. Тревога и проблематика концентрировались тогда в вольных очагах религиозной мы­сли, не подведомственных духовной цензуре.

Наше время освободило нас от всего того, что спутывало творческую богословскую мысль и церковную независимость. Но оно же поставило перед нами с необычайной остротой ряд жгучих тем, которых нельзя обойти. Оно требует от нас вполне сознательного и честно-прямолинейного ответа на те вопросы, которые нам задает историческая действитель­ность. Замалчивать их, уклоняться от них, пребывать самим и удерживать других в блаженном сне неведения не­возможно. Те, кто это чувствуют, кто слышит трагический темп истории, должны будить спящих, те, кто все еще спять, должны проснуться, чтобы не проспать грозного и решающего

16

момента в истории и человечества и христианства. Это зовет и духовную школу, ее то может быть даже и в первую оче­редь, и громче всего не убояться этой жгучей тематики сегодняшнего дня, и беспощадно поставить перед будущими кан­дидатами священства ребром те вопросы, которые ставит са­ма жизнь. К этому и сводится то, что я называю «пастырской проблематикой». Попробую пояснить свою мысль.

Этим прежде всего никак не предполагается упраздне­ние того материала, который до сих пор составлял и составляет сущность пасторологической науки. Современная реаль­ность нисколько не обесценивает того, что пастырю предла­галось знать по программе семинарии или Дух. Академии. Все главы и отделы о пастырском призвании и подготовке, о се­мейной жизни пастыря и его деятельности богослужебной и учительной и т. п. должно остаться в силе. Им только должен быть придан несколько иной стиль и тон. Их нельзя уже больше трактовать в духе того безмятежного благополучия и безоблачности, с которым это делали наши классиче­ские учебники. Всему этому должен быть придан характер, соответствующий трагизму и катастрофичности нашей эпохи. Нельзя зачеркнуть опыта наших лет и забыть уроки истории.

Но кроме всех этих традиционных параграфов школьного курса надо говорить и о тех вопросах, ко­торые должны быть предложены как неминуемые и острые для пастырского сознания. С этими темами кандидат должен быть ознакомлен еще на школьной скамье, этим темам должно быть еще в школе дано совершенно законное место и на них должно быть поставлено ударение со всей не­умолимостью. Замалчивать и обходить эти вопросы пастырски непедагогично и евангельски неоправдываемо. Еще в школе должно быть внушено будущему священнику, что его делание не есть вовсе тихое и обыденное требоисправление или попе­чительство в рамках патриархального быта, (которого кста­ти, уже нет в том прежнем виде и восстанавливать каковой есть ложно театральная безвкусица и эстетическая стилизация), — а горение на огне и трагическая борьба со всем, что про­тивно Евангелию, хотя бы это и быль веками освященный предрассудок.

Что это значить? Прежде всего это значить требование внушить определенную и бескомпромиссную чисто евангель­скую (конечно не евангелистическую и призрачно первохристианскую, а церковно-евангельскую) аксиологию и критериологию. Это значить аксиологию противоположную языческой, со­циальной, узко-национальной, сословной и т. д. Это значить приятие евангельской иерархии ценностей как базы всего де-

17

лания и всей проблематики. Это значит, например, что лич­ность выше государства, нации, сословия; что духовная свобо­да и истина выше авторитета власти; что человек есть мери­ло христианских и в особенности пастырских отношений; что человек есть комплекс противоречий, не разрешимых одни­ми нравственными категориями добра и зла, греха и доброде­тели и т. д. Это значит не бояться противоречий и острых углов. Эта аксиология не может знать никаких компромиссов, и всякое подчинение христианских принципов преходящим ценностям государства, расы, сословия, класса или ка­кой бы то ни было человеческой, преходящей идеологии должно почитаться как великий грех, как осквернение Евангелия и хула на Христианство.

Пастырь должен быть носителем и проповедником этой евангельской критериологии в ее чистом виде, не урезанной никакой цензурой. Евангелием с радостью будут играть и всегда играли другие, ничего не имеющие общего с Христианством. Чистыми Христовыми и апостольскими словами слишком часто пользовались в истории для прикрытия грязных дел мира сего. Евангелие должно быть проповедуемо совер­шенно свободным голосом, неоплачиваемым никакими жалованиями, пенсиями и рентами, получаемыми от государства, «Глаголы вечной жизни» должны передаваться верующему на­роду не в ущербленном и приспособленном к интересами государства, класса и расы виде, а во всей их евангельской, церковной интегральности. Слово Христово и жизнь духа ни­когда не могут быть подвергнуты никакой проверке и ника­кому гнету государственного или консисторского чиновника, Звучит одинаковой фальшью цензура Министерства Внутренних дел (или что тоже Г.П.У. или Гестапо) и «духовная» цензура Правительствующих Синодов. Может ли быть боль­шей дерзостью и осквернением Евангелия цензурирование слов Христовых? А подчиненное государственной власти и казне Министерство Культов или Духовная Консистория делали это в истории неоднократно. По духу Евангелия пастырский голос не подведомствен ни одному из этих факторов. И пасты­рю должна быть еще в школе внушена предельная откровен­ность и прямолинейность ко всем иродам и Пилатам, Аннам и Каиафам, князьям и владыкам. Над Евангелием ни у кого из них нет никакой власти. И посему никто, — ни полицейский чиновник, ни первосвященник не могут ума­лять или приспосабливать евангельскую проповедь к своим временным интересам, государственным или иерархическим. Кстати сказать, Православие не знает и в нем никогда не было харизмы иерархической непогрешимости. Оно знает толь-

18

ко одну непогрешимость: всего соборного единства Церкви и эта соборно осознанная истина всегда выше авторитета отдельных первосвященников и учителей. Посему и евангельская аксиология не смеет подчиняться никакой цензуре. Неподчинен­ность Церкви Государству, равно как и свобода богословского исследования суть наиболее священные принципы евангель­ской аксиологии. Пастырь должен меньше всего беспокоиться тем, насколько его евангельское церковное делание неприятно агентам государственной власти или иным внецерковным факторам и никаких компромиссов в этом не допускать. Это и значить евангельская аксиология и критериология.

Если пастырской проблематики не было и не могло быть места в классических дореволюционных курсах пасторологии, то это потому, что они писались в казенной школе, для которой самое понятие; проблем и запросов, могущих кого то беспокоить и внести какую то критическую работу мысли было принципиально неприемлемо. В тех условиях могли быть допустимы не проблемы, а только готовые ответы на шаблонные вопросы вроде того как это в катехизисах. Для проблемы нужна тревога мысли, неудовлетворенность существующим положением вещей, искание новых путей. В ус­ловиях нашей жизни и в наше беспокойное время это не только возможно, но именно иначе и не может быть. Совре­менность ставить все новые темы с неумолимой жестокостью и остротой. На эти темы нельзя не реагировать и их нельзя обойти. Они и не могут быть незначительными и неважными для тех, кто сами являются носителями и проповедниками евангельской аксиологии. Они в своей работе должныбудутдать ответ на эти задачи. Если же у них не будет своего пастырского евангельского взгляда на них и они не сумеют дать свое решение, то придет кто то другой и решить эти за­дачи по своему, и можно быть уверенным, что это решение не будет на пользу Церкви и в согласии с Евангелием.

Надо не побояться закидать кандидатов священства и пастырей всеми этими жгучими и больными проблемами. Надо растолкать пастыря в его устоявшемся благополучии духа и разбудить его от долгой и безмятежной спячки. Нет ничего страшней и губительней в религиозной жизни как духовный сон. Он есть показатель духовного безразличия ипризнакблизкой духовной смерти. Человечество больно. Гибнет и рас­падается с зловещим треском христианская культура. Самой Христианской Церкви угрожает опасность обратиться в не­значительное сообщество меньшинства, раздавленное коммунизмом, расизмом, тоталитарными государством и т. д. Мир зашел в тупик.

19

Носители христианской идеологии и проповедники Евангелия не могут в такое время быть равнодушными свидете­лями всего совершающегося. Говорить в таких условиях в духовной школе только о спокойном охранении каких то осколков недопустимо. Слишком ответственно время и слиш­ком мрачны грозовые тучи, нависшие над горизонтом. Толь­ко люди лишенные исторического слуха не слышат роковых и зловещих подземных гулов и толчков. И именно священник не смеет затыкать уши, повторяя, что ничего особенного не происходить, и пребывать и дальше в вековом спокойствии. Как раз спокойствие и безмятежие опаснее все­го, когда кругом все пришло в движение и рушится. Не ус­покаивать надо, а как раз вселить тревогу и беспокойство у тех, кто еще спокоен. Повторять надо, повышать голос надо, вопиять надо о необходимости откликнуться на поставленные задачи. Не препятствовать запросам и исканиям, а поощрять и толкать ищущие умы.

Кончилось время безмятежного уклада священнической жизни. Белый уютный домик с зелеными ставнями, семинария, епархиальное училище, довольство и вся, соответствующая этой символике идеология, — это все достояние минувшего и вряд ли легко реставрируемая быта. Жизнь под опекой го­сударства и совершенная отделенность русской церкви от других поместных церквей и общая уверенность во всем мире, не ставили тогда перед нашей Церковью и ее служите­лями тех задач, которые поставило наше время.

И от пастыря теперь с правом ожидается если не исчер­пывающий ответ на все заданные историей вопросы, то во всяком случае определенный взгляд и свое евангельское, па­стырское отношение к ним. Вот несколько наиболее острых тем сегодняшнего дня.

1. Послевоенная ситуация, освобождение балканских народов, создание ряда автокефальных церквей ставят вопрос о единстве Православной Церкви при наличии национальной диф­ференциации. Сотни крупных и мелких вопросов церковного уклада, литургической жизни, канонической практики, местных условий и т. д. встали и ждут своего решения. Теперь уже больше нельзя жить своими поместными интересами, не выхо­дящими за пределы своего провинциального частокола. Восемь­десят лет тому назад один из наших церковных дея­телей на Прав. Востоке архим. Антонин Капустин писал на­шему Синоду по поводу этих разностей и особенностей в отдельных поместных церквах: «При увеличивающихся бы­строте, удобстве и поводах сообщения, нет сомнения, что вскоре Россия встанет лицом к лицу с Греческой Церковью,

20

и чего доселе могла избежать, то увидит вблизи и в подробностях, т. е. разницу в лоне одного и того же Православия». Слова эти оправдались вполне, и теперь уже русские не могут больше почитать себя главным фактором в Правосла­вии, как они это делали в течение последних веков в силу сложившихся исторических условий. Действительность показа­ла недостаточность и односторонность нашего церковного опы­та. Для полноты необходимо ознакомление и приобщение к опы­ту и других православных церквей: греческой, сербской, араб­ской, румынской. Пастырское сознание не должно было бы оставаться инертным к этим вопросам.

2. Не менее остро стоит вопрос экуменический. Работа мировых конференций в течение двух десятилетий после вой­ны при участии представителей всех православных церквей выдвигает свои темы. И это не может быть безразлично для пастырского сознания. Судьба христианского мира и единство Христовой Церкви не может быть не дорога христианскому па­стырскому сердцу. Экуменическая проблема ждет своего ре­шения, и отмахнуться от нее во имя охранения чистоты Пра­вославия, а в сущности из-за присущей многим лени, не­желания подумать и боязни потерять свой покой — недопусти­мо. Именно в интересах чисто православного церковного разрешения этого вопроса надо им заинтересовать пастырское сознание и привлечь к этой работе пастырей, чтобы в увлечении прекрасными целями работа не соскользнула на легкийизаманчивый путь новаторства, неумеренного соглашательстваиуступок того векового богатства, Церковного, за которое бо­ролась богословская мысльи которое выстрадано Церковью. Экуменическая проблема состоит не в пренебрежении догма­тическойи канонической традициии не в забвении векового опыта Церкви, а в разрушении предрассудков, мешающих сближению и нахождению путей к осуществлению евангельского обетования об Едином Стаде.

3. Проблема тоталитарного государства, расизм, классо­вая борьба, интегральный национализм и т. п. по-новому по­ставили ряд вопросов. Не заметить их невозможно. Тут можно только или подчинить Церковь новым формам раб­ства, правда за соответствующие репарации и вознаграждения, или же бескомпромиссно бороться против новых форм государственного или национального идолопоклонничества.

4. Вопрос кризиса брака и все с этим связанное (развод, евгеника, стерилизация, аборты и т. д.) также ожидают своей мудрой и бескомпромиссной оценки в пастырской идеологии.

5. Особенно был |болезнен для духовного сословия во-

21

прос материальный. Проблема денег, богатства, «искушение хлебом» тесно связано с отношением к капитализму, тру­ду, социализму. Пастыря стережет тут особая опасность не устоять против этого искушения и не начать защищать и оправ­дывать наиболее легкие пути и воззрения. Деньги — кровь бед­няка, это знал Леон Блуа, желчный, и предельно правдивый мирянин, но это же никак не должны забывать пастыри, уче­ники Бедняка Христа. Богатство и бедность должны быть му­чительной проблемой для пастыря, а не слишком легким компромиссом. Здесь идет речь не столько о слабости сребролю­бия в индивидуальных случаях сколько о буржуазной идеологии всего духовного класса.

6. Наше время выдвинуло для пастырей с особенной рез­костью интересную проблему интеллигенции. Если когда то мож­но было отожествлять интеллигенцию с богоборческим течением, и считать народные массы оплотом Православия, то подобные обобщения уже давно стали немыслимы. Начало нашего века видело небывалый переворот мысли и возврат к Цер­кви тех, кто когда то был вне ее. В среде когда то неблагонадежного элемента «левой» профессуры и марксистов мы имели и имеем наиболее сильных апологетов христианства. Их апология не ограничивающаяся одними традиционными ар­гументами, оперирует первоклассным научным аппаратом и, что самое главное, идет из глубины личного религиозного опыта, не продиктованного никакими профессиональными или со­словными выгодами. Однако пастырствование в этой среде требует и иного отношения, более чуткого и терпимого иной ар­гументации, иной методики, иного языка. Здесь выдвигается вопрос об уровне культуры пастыря, не всегда достаточно высоко стоявшем. Нельзя также забывать и того, что прихо­дящая к Церкви интеллигенция может иметь свой религиозный опыт, пренебречь которым грешно и неразумно. Здесь, конечно, крайне важны мудрость и чувство меры.

7. Вопрос исповеди всегда занимал свое определенное место в программе пастырского богословия и ему как цен­тральному в отделе о душепопечительной деятельности свя­щенника уделялось немало внимания. Прекрасные руководства по этому вопросу, основанные на аскетической святоотеческой литературе и опыте старцев-духовников дополняли учебные курсы. Но этого недостаточно. Это давало одностороннее осве­щение вопроса. Не умаляя нисколько всего аскетического опыта, нельзя не признать, что в тайниках духовной жизни не все разрешается одними нравственными категориями греха, и добро­детели. Экзистенциально-персоналистический подход к чело­веку вскрывает в нем глубины такого трагизма и таких

22

противоречий, что их нельзя не учитывать прежде чем брать на себя ответственную задачу врачевания души и руководства духовной жизнью пасомых. Западная пасторологическая наука давно уже выработала особые приемы и принципы в этой об­ласти. Существуют попытки создания пастырской психиатрии, пастырской психологии, применяющие данные психоанализа (это отнюдь не должно означать безоговорочного принятия всех Фрэйдовских положений) к духовной жизни и т. д. Па­стырская психиатрия — проблема почти неизвестная для массы православного пастырства.

Нельзя обойти дипломатическим молчанием или же апологировать, как это делалось слишком часто, социальную не­справедливость, войну, смертную казнь, рабство личности в том или ином виде. Это все должно иметь свое освещение в духе неущербленной евангельской критериологии.

Здесь намечены только некоторые острые вопросы совре­менной церковной действительности, далеко не исчерпывающие ряд тех проблем, которые стоять перед пастырским сознанием. Можно было бы продлить список подобных задач, но для настоящей статьи достаточно и этого. Считаю нужным для пояснения своей мысли сделать еще одно разъяснение. Хо­чу подчеркнуть различие между пастырской проблематикой и программой пастырской деятельности.

Проблематика и программа не одно и тоже. Различные настроения вложены в них. В проблематике не только искание ответов на неожиданные и острые «злобы дня», но и по­становка еще более острых и мучительных новых задач; программа же свидетельствует о возможности спокойного со­ставления плана работы, о предвидении всех мелочей и воз­можностей. В проблематике постоянная неудовлетворенность и искания; в школьной программе все удовлетворительно и твердо стоить на месте; искать нечего. Духовная жизнь сотка­на из противоречий, человек источник противоречий, или как говорить Плотин: οὺκἄραἡφυχὴἁρμονία (Эннеада IV, VII, 8) и проблемы то и рождаются из этих противоречий; в программе все это отклонено, предусмотрено и разрешено мудростью составителя программы. Разные тональности и настроения руководят человеком проблемы и составителем программы. Тогда как у первого основным является пафос искания и тревога, у другого доминирует стремление к закон­ченности и совершенству своей программы. Первый никогда не успокоится, он весь — искание и стремление, второй боится выйти из состояния покоя и равновесия, и основное в его складе мышления устойчивость достигнутой формы и охране­ние ее. Программы составляются с осторожностью и их цель

23

предусмотреть все возможное, тогда как проблематика не знает и не хочет, знать осторожности. Ее основное качество беспощадность и прямолинейность. Тут два типа в духовной жизни: искатели и охранители.

Посему я резко отличаю пастырскую проблематику от программы пастырской деятельности. В программе нет ни­чего нового. В наших учебниках была начертана программа священнической деятельности не замысловатая и узкая, но не было проблематики, искания путей и выходов. Программа таит в себе упомянутый опасности превратить пасторологию в своего рода рецептурную книгу с заранее готовыми стерео­типными решениями и ответами. Там же, где противоречия, нет места трафаретам.

Все сказанное нисколько не направлено против вековой традиции и нисколько не означает не только революции в Церкви, но даже и реформации. Постановка тех или иных проблем пастырской деятельности никак не может поку­шаться на веками накопленные богатства литургического и аскетического опыта. Наоборот вживаться в него и укреплять его призван пастырь нашего малоцерковного времени. Про­блематика направлена не против опыта Церкви, говорит не о умалении ее святыни, а лишь о покушении на безразличие ума, на спячку и на теплохладность успокоившихся в беспечности образа мысли. Пастырская совесть должна быть призываема к охранению этого сокровища от покушений со стороны различных непрошенных новаторов и людей, пришедших еще не так давно к Церкви, и не освободившихся от чисто мирских, нецерковных влияний, но уже претендующих на менторство и радикализм в той среде, где они сами еще новички*). Чув­ство меры и пастырского такта должно быть постоянным коррективом в работе пастыря.

Нельзя бояться этого призыва к пробуждению и бодрости. Надо вселить в священника чувство беспокойства и тревоги за судьбу человека, христианства, мира. Эта тревога не должна мешать пастырю в его литургической, евхаристической жиз­ни, в его деятельности мистического преображения мира. Это чувство тревоги никак не должно противоречить тому душев-

 *) Редакция не считает возможным посягать на свободу мысли Архим. Киприана, но она считает нужным отметить противоречие этого места статьи с общим ее духом. Оно может быть понято, как признание права религиозного творчества лишь за духовной иерархией и отрицание этого права за мирянами. Но это было бы клерикализмом в такой форме чуждом и католической церкви, которую православные всегда обвиняют в клерикализме и авторитарности.

Редакция.

24

­

ному миру, который есть отличие христианского нравственного достижения и который священник преподает молящемуся на­роду. Мир душевный не есть синоним беспечности и равно­душия. «Мир всем» не значить: «спите, почивайте и не вол­нуйтесь». Преподание мира, традиционный библейский «шалом» не мешал тем, кто его преподавал реагировать на жизнь, скорбеть, гневаться, плакать о судьбе народа, мира и т. д. и хотя многие памятники первохристианства начинаются этим «шалом», тем не менее в них все полно тревоги и нет в них равнодушия и боязни огненного искушения.

Надо будить будущих кандидатов священства. Нельзя бояться того, что проблематика помешает благочестию или верности церковной традиции. Настоящая пастырская проблема­тика может быть только церковной, выходящей из недр церковного сознания. Много уродливых явлений современной церковной жизни, навеянные новаторством и жаждой дешевой популярности отдельных «реформаторов» не должны иметь места, но и не должны отпугнуть нас от приятия на себя боль­шого креста настоящих, жгучих и насущных проблем. Не возьмемся мы пастыри и церковные работники решать их па­стырски и церковно, в соборной полноте Церкви, тогда возь­мутся решать их другие, «прелазящие инуде» и вряд ли уже в духе Доброго Пастыря и на пользу Святой Церкви.

Архимандрит Киприан.

25