В первых царствует машина и лишь стремится царствовать пролетарий, — в второй же наоборот, — правит (de jure!) пролетариат и еще только насаждается индустрия. — И потому корреляция — индустриализации — пролетаризации разве является в них всеопределяющим моментом?

— Нет.

Идет себе машина, — и знать ничего не знает про «обобществление орудий производства». А у пролетария руки коротки, — а ежели и удлиняются на то, чтобы жар загрести, то не знают, что с этим жаром делать... как расправиться.

Нет никакого взаимодействия между пролетарием и машиной, — ни в индустриализированных «капиталистических странах», ни в индустриализирующемся «пролетарском краю».

И вообще, — возможно ли это?

Нужно ли это?

Ведь это «ужасные силы». — И к чему может повести их взаимодействие? Индустрия... и вот уэльские фантазмы, его люди — марсиане.

Пролетариат... и вот «грядущий хам демократии». И даже не «грядущий», а наступающий... пришедший.

Эта тема, конечно, в особенности, существенна и насущна для России. — Ведь она «страна великих возможностей», «великих неожиданностей». Ведь — ex oriente lux!

Что же страшно ли за нее?

Страшно ли ей самой от их сил?

_____________

*) Редакция «Пути» не соглашаясь с некоторыми мыслями автора этой статьи, печатает ее, как характерное и яркое выражение некоторых течений среди молодежи принявшей революцию и вместе с тем охваченной духовными исканиями. В авторе чувствуется сильное влияние В.В. Розанова.

Черный уголь — подземный Meccия,

Черный уголь — здесь царь и жених,

Но не страшен, невеста Россия,

Мне голос каменных песен твоих

Уголь стонет и соль забелелась

И железная воет руда, —

То над степью пустой загоралась

Мне Америки новой звезда.

Каменная «песнь» индустрии и «черный Мессия» «рабочего люда», — это в 1913. «Двенадцать» красноармейцев, пред которыми «впереди Иисус Христос» — это в 1918. Так «мыслил образами» — поэт Блок, — безвольно слушавший «Музыку Революции», — поэт озаренный изменчивыми ликами «Вечно Женственного», звучавшего ему и в «зорях», где то «ante lucem», и «в страшном мире» города фабричных труб и злых бедных.

Но образ Христа, так ясно опознанный Блоком перед кончиной, — не был в токах музыки, исходивших от Ее ликов. Этот образ уже за пределами его жизни и творчества.

Вот что он записывает в дневнике от 10 марта 1918: «Я только констатировал факт. Если вглядеться в столпы метели на этом пути (т. е. пути двенадцати красноармейцев. Ю.И.), то увидишь Иисуса Христа».

И ему был ненавистен этот лик Христов. Эта ненависть всегда была у Блока, Однако, когда он воспринимал Сына «о легендах, о сказках, о тайнах», — «всепобедный Христос» — не был для него такой неопределимой и ощутительной (а значит и ненавистной) реальностью, как в годы Революции, — в пору «гибели вселенной» «крушения старого миpa», которое издавна гипнотизировало и заманивало поэта в дурной музыкальной стихии земного лика «Вечно-Женственного» (бывшего более от «Астарты» чем от «Софии», — беру терминологию Блока), ибо еще в 1900 он писал:

Пусть одинок, но радостен мой век

В уничтожение влюбленный,

Да, — я, как ни один великий человек

Свидетель гибели вселенной.

— Но это одно видение.

А вот другое, — другого поразительного и страшно-чуткого сына своего времени, который нащупал в этом своем времени — те же реальности. Я приведу два места из розановских творений, где этот удивительнейший мыслитель нашей эпохи, в маленьких интимных отрывках сумел выразить основные данности современности, — данности иногда столь чуждые и не сродные его мировчувствованию.

Но ведь дело в том, что он всегда ходил вокруг да около некоторых самоочевидностей и истин, которые впитывал в себя лишь потому, что не мог не впитывать их. — Вот прекрасная формула его восприятия-понимания, — им же самим найденная: «меня вдруг поражало что-нибудь — мысль или предмет... — пораженный я выпучивал глаза».

И вот, напр., на что он «выпучивал глаза»:

1. Сгорели в пожаре Феникса отечество, религия, быт, социальные связи, сословия, философия, поэзия. Человек наг опять. («Homines novi»... 1901).

2. В теперешнем движении Poccии в революцию введены такие массы и пространства, а состав ее элементов и движущих сил до того сложен, как это и не мерцалось ни одной революции. («Ослабнувший Фетиш». 1906).

3. Вся Россия рванулась к работе, к гигантскому новому созиданию, к перевороту всех условий существования, и прежде всего — условий труда («В настроениях дня». 1906).

4. И образуется великое «товарищество»: не государство, не Церковь, но как система совестей, как мир совестей — не стесненных как воздух, сильных как электричество. Сказывают: электричество сильнее железа. Старый мир — железный, новый — электрический. («В русском подполье». 1906).

Цитирую из книги статей: «Когда начальство ушло». (1901-1910).

Здесь, Розанов, пока что, — еще лишь констатирует факты, которые в свое время с неиссякаемым удовольствием провидели — Бэкон в XVI в. касательно технических изобретений, открывших широкое поле для индустриализма наших дней и — Маркс в XIX в.—касательно роли пролетариата. («Пролетарии всех стран, соединяйтесь») (Коммунистический манифест 1847).

Правда, Розанов отметил это без «неиссякаемого удоволь-

ствия». Если в книге «Когда начальство ушло» — и можно сыскать некоторую настроенность в пользу «неиссякаемого удовольствия» — то уже в «Апокал.» никак не сыщешь. Он мог лишь ощутить, что «электричество» (индустриализация) и «революция в планетарном масштабе» почему-то «адски необходимы». (так же как напр. ненавистная для него «наглая пресса»).

Но вот — революция октябрьская! — Общий строй мирочувствительных переживаний розановских в эту пору — и в переписке с Э. Голлербахом (1915-Х-1918) и в «Апокалипсисе» — оказывается вот каким:

«Ночь. Небытие. Могила.»

«Тьма. Мгла. Смерть».

«Полное nihil»... и т. д.

И в этот страшный небытийственный момент, когда «Россия умерла», никакой веры нет и напрасен колокольный звон. — «Бом. Бом. Бом. Но уже звук пустой». ...

И это все — следствие ужасного нигилизма христианского человечества, «хохота над Богом» — которые потрясли мир в лоне Завета Сыновнего. Однако, вовсе не люди виноваты, — грешные, безбожные, бездомные люди. — Тут Розанов делает некий окончательный вывод, напрашивающийся у него за все время его жизни.

— «Посаженное Христом Дерево не Дерево Жизни. И потому: «Ужас, о котором еще не догадываются больше, чем он есть: что не грудь человеческая сгноила христианство, а что христианство сгноило грудь человеческую». Христианство не для нашей жизни; оно «не от миpa сего». — Cиe не то, что Ягве-Отец-Бог Живых, вступивший в связь с Израилем в обряде обрезания («В момент обрезания Ангел Иегова нисходит на младенца»), и не Ра египтян — Солнце Жизнедавец, которое больше Христа желает счастья человечеству (не один раз, — символически накормило хлебом, а всегда кормить!).

Ежели из «отцовской точки все растет», то евангельская правда приводит к иной «точке — молчанию, небытию скопческому».

Ложно слово: «я и отец — ОДНО». Сын — не необходимая антитеза, а кошмарное противоречие в отношении к Отцу. Тут надо отметить, что для Розанова история миpa человече-

ского, — в одинаковой мере чужда и гегелевской диалектики «философии истории» и учении о преемственности откровения.

Для него все живое в каждый данный момент восходить к Богу, ибо — растет. А «рост есть молитва». Он весь в животрепещущем неподвижном сегодняшнем. В этом смысле он очень далек от своего учителя Достоевского, ибо по его же выражению «у Достоевского не было сегодня». Ему должен был бы быть ближе Толстой, (которого он однако, ненавидел). Ведь Толстой был всегда в сегодняшней «круглой живой жизни», умудривший его сказать на склоне лет: «В сущности же мы, как и Бог, стоим неподвижно», (Дневник, 1904, 2 января).

Но дальше — о Христе по Розанову.

Несмотря на вечный розановский упор в данную суть жизни, он хотя и не воспринимал религию в диалектике, — тем не менее, был чужд и морально-религиозных аспектов, (к которым льнул Толстой). Он умел видеть события религиозные и исторические лишь как большую макро-жизнь, (— но не макро-бытие).

Он писал в том же «Апокалипсисе»: Сын «довел человечество до мук отчаяния, до мыслей и о самоубийстве», Он «до бесконечности обезобразил, охаотил мир», «невыносимо отяготил человеческую жизнь».

И потому то Христос и виноват во всех ужасных для Розанова последствиях христианской истории. В этом смысле —

— «совершенно механические законы — суть христианские ответы»

и — «социализм есть воистину христианское явление».

Неживые машины и полуживой пролетарий, грозящие живому миру, — вот по Розанову результаты Христова «не от миpa сего».

Но вспомним теперь про Блока. — Удивительно схождение этих двух людей, поразительно не сродных Сыновнему Завету, (хотя они и в Лоне Его). У Блока — «подземный Mессия» и его «Иисус Христос»— впереди индустриализации и пролетаризации. — А у Розанова —та же корреляция, — но в обратном порядке. Христос — позади — и «машинного миpa» и «грядущего Хама».

При этом, Блок приветствует эти стихии, а Розанов проклинает их и их «виновника» Христа. В последнем, т. е. в проклятии Христова Дела опять таки совпадают, хотя

снова в том же обратном порядке, т. к. — Блок увидел Христа, — именно, впереди, а не позади стихии, — но — исход (ужасный, ненавистный исход!) — был по Блоку во Христе, (— «женственном призраке»).

Обольстительны и лукавы эти два прогноза, вдохновленные врагом человеков. Они — следствие полного непонимания сущности Христовой. Но это непонимание, как и вообще самый крайний атеизм и безразличие религиозное,— нашедшее столь богатую почву в 2000-летней истории христианской Европы, всегда были, в конце концов, в Завете Сына, т. е. происходили на той самой земле, которую Сын Человеческий пришел не только для того, чтобы утешить (как думал Розанов, когда пытался «симпатизировать» Христу); а для того чтобы искупить.

Он и «Утешитель души истинной» и Приявший чашу грехов человеческих. И, поэтому, — христианами (это уже как бы a priori) были и Блок и Розанов, — хотя и считали себя ответственными не перед Ним.

Первый писал:

«Перед Тобою одною отвечу

«За то, что всю жизень молчал»,

т. е. перед Женственным Ликом преображенного мира, который Блок провидел во всех мировых данностях, как некое свершение (— свершение до срока).

Второй же отвечал перед Ягве-Отцом, Ра-Солнцем, — в лоне которых был обожжен пол-жизнь-рост,(т.е. единственные розановские реальности миpa сего).

«От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его». (Mф. 11, 12.)

И дана заповедь, — заключительное слово нагорной проповеди: «и так будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный».

Эти небывалые, но истинные слова — вывод того, что Отец открыл Израилю: человек сотворен по Образу и Подобию Божьему (книга Бытия).

Но Образ и Подобие Божьи, искаженные на лице Ветхого Адама, — воссияли новым неизреченным светом — лишь милостью Отца, пославшего Сына, Который дал свободу восхищать Царствиe Небесное и осуществлять заповедь совершенства, указующую путь к Божией Полноте.

Эти новые обетования,— в том проникновенное провидение Н. А. Бердяева — центральный момент Нового Завета. — И это через них «христианство создало бурную бунтующую историю», — трагичную по своему смыслу, ибо «трагизм рождается из свободы, из действительной свободы, из свободы зла, из свободы тьмы» (Смысл истории»).

Поэтому то и родился Апокалипсис, который не был страшным антитезисом нелепой «некосмологической религии Христа» (Розанов), а — пророчеством во Христе. — Апокалиптические ужасы в конце времен, — суть вольное следствие новой свободы, Нового Адама, детьми которого были — и страшные гении Ренессанса и близкие нам, — демонический Александр Блок и бесовский Василий Васильевич Розанов.

И, именно, в силу этого, — судьбы этих двух последних, — в особенности, поучительны, своеобразны и значительны. Не богоборцы, не безбожники, — а адепты Ветхого Завета и Завета еще не наступившего, (что еще более искусительно), — они, не взирая на всю свою обольстительность и лукавство свое, — были страшно чуткими и проникновенными по отношению к своей эпохе. Они лучше многих и многих, — учуяли, уловили могущественные эпохальные течения. Их антихристианская позиция, пережитая ими, — и в творчестве, и в жизни, — поставила их в положение, про которое говорят «со стороны виднее».

Оттого то и получилось такое изумительное опознание темы: машина, пролетариат и — христианство, Христос.

Но аспекты — разные. — Вот итог их видения:

«ужас наших дней» — «рев Апокалипсиса», — в хаосе «механических законов» и в хаосе социальном, — идут от Христа.

Конкретное миропреодоление в «музыке» индустриализации и нищета духовная пролетарской Poccии, — идут к Христу.

И это действительно так. Но это не Аминь. — Христос не виновник и не водитель стихий машины и революции, —которые являются сутью нашего времени, — и идут от Христа и взыскуют о Христе.—Чтобы уразуметь это, следует отрешиться от роковой категории причинности. — Христос не, индийский бог, который как и весь мир с людьми пребывает в карме (закон возмездия, который является законом причинно следственным), Слово — предвечно, до века; оно — trans и meta по отношению к нам и к всему и, если может

быть воспринято, — то не может быть подлинно узнано, ни в пределах живых destinationesrerum (назначения вещи, о которых говорит Розанов), ни в «духе музыке» блоковской поэзии.

«Слово, ставшее плотью», от иного миpa и раскрывает то, что «не от миpa сего».

Но оно не закон, не судьба,— а любовь Божия к тому, что не Бог, но создано Им по Образу и Подобию Его и усыновлено им, как свободное человечество.

Конечно, все в Руце Божией и ни один волос не спадет с головы человеческой, без воли Бога-Вседержителя-Творца.

И, конечно, Бог знал, какие «последствия» будет иметь Его Дар — Дар свободы. Но это не означает, что Он одарил в насмешку (Кириловская постановка вопроса в «Бесах» Достоевского), и не означает также то, что «бремя» свободы непосильно, как полагал Великий Инквизитор («Братья Карамазовы»). — Лишь основной смысл богосыновства может вскрыть эту проблему. — Любовь Отца и Сына есть любовь к чадам своим, — соратникам Божьего Дела и общего дела всечеловеческого.

Это богосыновство переживается на трех путях ревности к Богу — жизни и бытии:

— «В «духовном» опыте: истинного «гностика: любовь к Богу —

— В «душевном» опыте праведного «психика»: любовь к ближнему, которая по слову Иоанна (1 посл.) есть вместе с тем и любовь к Богу, — ибо всякий любящий рожден от Бога и знает Бога».

— В «плотяном» опыте томящегося «гилика»: любовь к миpy, которому дано обетование, что на него снизойдет Иерусалим Новый (Откр. 21.), украшенный, как невеста и будет новое небо и новая земля. Исход этих путей брезжится в обретенном, восполненном единстве — любви человеков — в красе миpa к Богу — и любви Бога — в красе славы Божьей к человекам. Истинный образ свершения этого исхода хранится в мистическом установлении Церкви, но становится он в временной и пространственной эмпирии исторической.

Церковь хранит семена Царства Божьего.

История разрыхляет эмпирическую действительность, дабы семена те нашли «добрую почву».

Думается, что особенно благоприятной для Лета Господня

является нынешняя почва, которая не хочет более взвращивать национальные культуры и цивилизации недостроенной «башни вавилонской?»

Вероятно для многих это утверждение будет казаться не только «искушением», но и «пустой фразой», «пустым звуком», ведь в самом деле, — «интернационализм» пролетариата «всех стран» и «нивелирующая сила» «мировой машины», — разве под знакомь богосыновства, а не под знаком той же «башни вавилонской» или быть может — некоторого хаотического nihil-я.

Ведь тут как будто бы вовсе не братское смирение, а новая ужасная гордыня сатанинская, «дух пустоты».

Но более вдумчивое уяснение «мифа» о башне, — приводит и приведет совсем к иному.

Башня есть плод творчества Ветхого Адама, некоторого библейского нарицательного вавилона, олицетворявшего, вообще, все культуры того времени с их отличительной тяжеловесностью земледельческих и торговых государств.

Налегке были лишь дети-варвары-монгольские, семитическиe и арийские, кочевники, пока они еще не усвоили быт разгромленных ими монархий. Когда же усваивали, (что делалось очень быстро) — легкое бремя улетучивалось; наваливалась тяжесть культуры.

Рок висел также над внутренними революциями, — восставшие рабы и возмутившиеся неимущие— оказывались втиснутыми в старый уклад, хотя выделяли новую аристократию, новых властителей.

Взаправду легким был лишь народ израильский, — бездомные «торгаши-жиды», (столь отличные от богатых торгашей-соседей, — осевшей средиземной державы финикиан). Единый Ягвэ, говоривший через пророков — вот единственный дом этого бродячего народа-кочевника, блуждающего среди земледельческих и торгово-земледельческих государств.

Отчий Дом был (и есть!) для них воистину единственная реальность, взаимодействующая с другой реальностью, — реальностью живой жизни, варящейся в соку их скитальческих «Geschâft»-ов — Символика культуры и быт цивилизации всегда оставались для них надстройкой (марксовским Ueberdau!) Так-же навыки мастера-художника и подданного-гражданина никогда не могли для них стать самодовлеющей самоцелью. Им не надо было устраивать жизнь, устраиваться в жизни. Они и так были как бы à priori в ней устроены. И, ежели и отходили от Отчего Завета, то все-таки неизбежно оставалось их умение жить in concreto.

Разве «субстанция» Спинозы и «исторический материализм»

Маркса не были самыми ощутительными, или же попросту живыми данностями в век «рационализма» и «позитивизма».

Всяческие великие народы давились своими культурными навыками, самоуничтожались и в пустую онанизировали «жизненную энергию». — И в конце этого беобразия — исчезали, будучи не в силах полной грудью всего народа — вдохнуть жизнь и соборно восчувствовать соборне узнанного Бога.

А вот евреи-то, по настоящему, — живут и молятся — соборне, (во всяком случае, если даже принять во внимание религиозных отступников, — говорят все на том же «понятном сердцу языке»).

A прочие народы — ловят рыбу в мутной воде своей мысли и чахнуть, и — сохнут.

Так было и в пору Закона Отца-Бога Живых, и в пору свободы во Христе, свободы от Сына-Бога, кот. о том «что не от миpa сего». Ведь о последнем затомились не только христианские народы,—но томились и народы дохристианские, ибо их культуры и цивилизации никогда не были так имманентны по отношению к живому настоящему, — в котором народ израильский ожидал своего Meccию.

А вот «из насих» — темпераментно торгуя «духовными», «душевными», «плотяными» товарами, — они что, — в самом что ни на есть живом настоящем, — в котором «нищие духом» проходят «тесные врата». А вот другие «богатеют в духе», расширяют врата жизни новыми и новейшими ценностями, потребностями, правами — обязанностями и гонятся за своей правдой «в пределах самостийного уклона» существования.

Но кто же получить Царствие Небесное.

— Нищие духом.

— Изгнанные за правду.

Только они. Другим — другое. — Они — утешатся; наследуют землю; насытятся, помилованы будут; Бога узрят; нарекутся Сынами Божьими. — Но не их еси Царствие Небесное. — обетование Христово. Однако получит ли Израиль Царствие Небесное. Получит ли?

Хоть и нищий духом, и изгнанный за правду (без дома на земле, — рассеянный)?

Тут обозначается основная черта иудаизма, — наиболее ощутительно воспринявшего Бога, — но вместившего Его Откровение — только в этой жизни, в сем мире. — Поэтому-то будет каждый еврей для всякого христианина, — чем-то

отвратным, т. к. вся христианская история — и в момент близости к Богу и в пору откровений Его, — всего о том, что если и не от миpa сего, то над жизнью мира сего.

Христианские народы — стремятся изринуться из лона хаоса, из лона жизни, — в бытие — мысль. Этим стремлением был поражен еще весь античный мир — Эллада, Рим. Греческое мирочувствование по образу Логоса или космоса и римское мироустроение по понятию ordo (порядка) — указывают на то, что эти народы были в стихии мысли-бытия, а не в стихии пола-жизни, как ветхозаветные культуры Египта, Вавилона, Хеттов, Индии, Персии, Китая и — Израиля. — Это все были не индивидуалистические, а коллективные, соборные культуры, которые—и в своем творчестве и в своей религии субстанционизировали момент пола-жизни или же хотя и отрицали его, — то именно его, т.к. были живыми, (при том, порою, с срывом в бездну-хаос), но не бытийственными.

— Наивный солнечный Египет Ра-Гороса и борьба Тифона и Озириса, загробное царствие которого всецело имманентно нашему миpy и сопрягается с ним...

— Пытливый темный Вавилон, чующий страшную хаотическую бездну богини Тиамат, таящей потенции миpa богов и людей, которые через катастрофическое богоискательство великих эпических героев Этану, Гилегамеша, Энгиду упираются в неведомую страну мертвых, где все неизвестно и страшно чуждо нашей жизни. (Тут первичное ощущение того, что транс, мета)...

— Персия с борьбой Ормузда и Аримана, — взаимно творивших мир и эсхатологическим чаянием конца миpa, — огненной смерти его (тут тоже некий смутный прорыв и транс и мета)...

— Хетты, чтившие великую Ма-Землю, — богиню, — жизнь дающую...

— Финикиане с страшным пожирателем живого — Молохом, и прекрасным обновителем жизни — Адонисом...

— И другие, другие...

— И — Израиль, ведающий одно — одна жизнь, и — один Бог...

И это все в самом центре жизни, а центр жизни, — производящее — производной жизни — есть пол.

— И о том же — арийская Индия и монгольский Китай, которые от Брахманов, Атманов и всеобъемлющего неба ри-

нулись в метафизическое «безветрие» — нирвану и трансцендентный «путь» — Тао.

И все-таки и тут — все дело было лишь «в» и «из за» жизни — пола. Иное Греция — на заре своей истории — через раннюю милезийскую философию и через мистерии — дионисовы, орфические, пифагорейские, — такая близкая по своему мироощущению к ближнему Востоку.

— Но — мирообразующее число Пифагора, текучее «Бывание» Гераклита Эфесского и неподвижное «бытие» Парменида Элейского — уже совершенно об ином. Пифагоровская и гераклитовская закономерность миpa, мирового процесса и единый Сфайрос парменидовского «бытия», которое есть «мысль», а «мысль» есть «бытие» (и ничего нет кроме «бытия-мысли»), все это говорит о новом уклоне от жизни — в бытие, от производящего пола к производящей мысли. Полюс миpa сего (жизни) заменяется полюсом миpa иного (бытия). И вот открылись новые просторы, — которые — и для идеально-мужественного эллина и вместе — для реально-мужественного римлянина; — Просторы небывалого преображения и преодоления миpa жизни — миром мысли.

Пол-Рост-молитва благодарственная, — жизни Востока — заменяется бытием Запада, которое — мысль-движение — молитва взыскующая. — Но тут уже не только противоположение «античного миpa» и «древнего миpa», а вместе с тем противоположение Нового Завета Ветхому Завету.

Действительно, Сын человеческий — Бог Сын, — учивший о Царствии Божьем, что «не от миpa сего», — становится скалой не Отчего миpa, в который он пришел, — а скалой арийской Европы бушующей, томящейся в мысленных трех измерениях Эвклидовой геометрии и в нормах римского права.

А ведь к последним логически и, вообще, генетически, восходят и «христианские ответы» Коперника (см. выше цитаты из Розанова) и «христианское явление» — Маркс (ibidem)... А значить и индустриализация и пролетаризация. — Так индивидуализм мысли, бытийственный гуманизм, — через Элладу — Рим, через Ренессанс и «века великих открытий» XVI-го столетия и через «позитивный» XIX в., разорванный между «свободой, равенством и братством» 1789 и «пролетариями всех стран, соединяйтесь» 1847, —приводит к коллективизму машин и пролетариата «передовых стран» — U.S.A. British Empir, Deutsches Reich, СССР. — т. е. в этих последних странах начинается переход к некоторой новой эпохе.

10.

Этот переход имеет такое же значение в смысле передвижения «рамок сознания» (кругозоров), — какое в свое время имел переход от кочевья к земледелию и торговле с их анти-стихийной, систематической оседлостью и систематическим передвижением и — систематичным делением на богатых и бедных.

Ныне же на морях крови, напитавших «черты оседлости» — восходит повсеместный пролетарий и уравнительная машина, иначе... — «злой» хам и «злой» фантазм!

И, имеющий глаза, не видит;

И, имеющий уши, не слышит,

— что же это такое...

— А это то, что — машина и около нее поставленный, жадный до жизни, но нищий духом, убогий пролетарий, — суть конец всевозможных роскошеств духа — (и в жизни и в были), и, — именно поэтому, — становление лицом к лицу перед той свободой, которую даровал, открыл нам Бог-Сын.

И поэтому — машина и пролетарий — не «новое варварство» а воистину и взаправду — завершение страшного и страстного и искупительного пути христианской истории.

Примитив мысли, воплощенной в машине и примитив пролетарской жизни, убого «пролетающий в трубу» фабричную —вот «добрая почва» для Сеятеля — Доброго Пастыря. — Но тут «все дело», конечно, — не в пролетарии, вообще, — а преимущественно, в русском пролетарии.

— И лишь через него, — в пролетарии вселенной.

Заданность бытийственной индустриализации с корневой данностью Славяно-Туранской «крови и плоти» русской, — свершают и свершат доселе не свершенное не совмещаемое, т. е. — жизнь живую и мысль устроящую, которые нераздельно, воедино взыскуют не об «Царе Иудейском», не об «идее Бога», — а только о Боге. И Бог через жертвенную судьбу России, (равную жертвенности народа Израильского) — говорит мировому пролетариату — сильному, но сирому жизнью. Думается, для того, чтобы наилучшим образом «расчухать», возыметь вкус к тому что на самом деле есть пролетариат, — следует вдуматься в страшно-унылую, но вместе жадно-живучую и главно-бесконечно сирую думку «бескрылого» Горького.

11.

Копоть индустриализации и нелепое «тыканье носом» пролетария — рисуются нам какой то однообразной монотонно серой мешаниной, которая извивается под «лепной синью» богов - олимпийцев... и у ног собора Св. Петра... и «Кельна дымных громад»,... и могучего здания английского парламента... и иных еще живых памятников «старого миpa» — языческой и христианской Европы арийской, которая все сирые пустоты заполняла «символикой культуры» и «прагматизмом цивилизации» (замечательные эпитеты Н.А. Бердяева в его «Смысле истории»).

Слишком ощутительные выводы последних и заставили говорить чуткого, но слепого Блока и глухого, но «вытаращившего глаза» Розанова, — о том, что Сын Человеческий — двусмысленный Виновник и Водитель....

И это было не парадоксом, — но некой наизнанку вывороченной правдой. Ведь Сын Божий — действительно открыл христианскую историю со всеми ее «последствиями» и ведет ее со всеми ее «результатами».

Но это — не «вина» (как по Розанову) и «не такого рода» водительство, (как у Блока).

История христианская задана воле рук человеческих; и — воля исказилась, — но это искажение—ныне аннулируется. В итоге получается ноль, ничто (которое творческий гений арийства всегда так устрашался и не хотел понять!), — т. е. — машина и пролетарий около нее — и с нею.

И тут уж одно из двух — или это ничто— действительно ни что или что-то, которое устремится к Богу и будет чем-то у Бога, — если Бог примет, если будет Воля Его. Перед этой Волей можно лишь всецело раскрыться и ждать, — ничего не требуя, но беспрерывно ожидая — ибо — «да будет Воля Твоя», — которая может ответно свершиться, но может и не свершиться, — ибо воистину — «да будет Воля Твоя».

И это подлинное смирение и настоящая вера. И это Аминь, которое может выговорить лишь русский народ, (хотя может и не выговорить, но возможность только у него) и вот тогда тут скажет вся земля — всей волею своею человеческой: да будет Воля Его. — И будет Воля Его.

12.

И потому —

— Скрежещите машины, —

— Вы мысль преодолевающая мир сей;

— И хрипите пролетарии, — вы нищие духом, гонимые за правду своего «материалистического» хлеба насущного и вовсе не домовитые в своей бездомной сирости, (как и Израиль), — и более чем что-либо и когда-либо — самым наиконкретнейшим образом (хоть еще и без слов), взывающие вовсе не о «коммунистическом рае», а о Царствии Небесном «не от миpa сего».

У пролетариев нет роскошествований духовных (когда-то так необходимых); что же касается «мелко-буржуазных потребностей — столь аппетитных для всякого пролетария, то они не страшны, — ибо близ машины всякий быт — бескрасочен и безвкусен и — вообще ничего нет кроме ответственного дела миропреодоления, которое пока что заключается в железных дорогах, аэропланах, радио, тракторах, станках, печах... а потом, что потом, «с разрешением, хотя бы, проблемы об использовании солнечного тепла, или же — «планетарной» (от слова планета!) — электрификации?..— Вот просторы, в которых мысль будет работать для жизни, а жизнь кормить мысль, — которая не оторвется от жизни,—a вместе с нею дело сделает... —

Это ведь не то что фанфаронски-гордая, хотя и фантастически-прекрасная башня вавилонская, построенная на рабском труде — для осуществления мечты руководствующих, мечты, которая была паразитом в жизни подчиняющихся. Теперь — сживающееся воедино — мысль в машине и жизнь в пролетарии — оставляют далеко позади все возбудительные мечты и — скопом прут в такую нескончаемость, все сильнее раздвигающуюся и ускоряющуюся, что — или никто ничего не увидит или же соборно увидят Бога.

И это через блудную, «всечеловеческую», Россию — для всей земли, для земли индустриализирущейся и пролетаризирующейся.

Ю. Иваск.

Страница сгенерирована за 0.01 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com