Есть ходячие слова, которые никак нельзя определить, но которые имеют какую-то непонятную власть над умами. Один английский писатель, Лилли назвал их библейским словом «шиболет», которое означало в библии отличие правоверных от гоев, и написал чрезвычайно интересную книгу «О шиболетах», переведенную на русский язык Победоносцевым. Такие шиболеты имеются во всякое время и во всяком народе, во всякой культуре, и разъяснение истинного значения такого шиболета — дело не лишенное значения. В прежнее время, сравнительно недавно, не было слова более властного, чем «прогресс», и даже определенное значение было связано с этим словом. Знаменитые 14 пунктов Вильсона должны были удовлетворить именно тем требованиям, которые ставились во имя «прогресса». Прошло десять лет с тех пор, но кто станет теперь утверждать, что «прогресс» осуществился, и что содержание его заключалось именно в том, что было формулировано в 14 пунктах Вильсона, и что до известной степени и исполнено? Наоборот, именно в настоящее время человечество с особенной тревогой замечает, что очень неблагополучно в его общественной, государственной и культурной жизни, что те устои добра и блага, к которым привыкли, как к действительным предпосылкам всякого нормального быта, разваливаются, а других не видно.

Теперь с восторгом читают и слушают Рабиндраната Тагора, который в своей книге о национализме вынес строгий приговор всей европейской машинной культуре, задумываются над Достоевским, ждут чего-то нового от большевизма и так дал. Очевидно, «прогресс» отодвинулся куда-то вдаль.

Что такое прогресс? Над этим вопросом думали так много и по-разному, что одно обозрение мнений составляет целую литературу. Известно, что в античную эпоху различали между тем, что человек добывает новые навыки техники и внешней культуры, и тем, что он становится морально лучше. В мою задачу не входит обозрение соответствующей литературы, которое представлено в известных историко-философских трудах Кареева и многих позднейших писателей. Но так как Кареев считается серьезно и с формулами Лаврова-Миртова и Михайловского, то я думаю: нелишне припомнить эти формулы, под знаменем которых жило и русское общество пятьдесят лет назад, а отчасти и позже. Совершенно так же, как эти русские властители дум нескольких поколений, учили и западно-европейские писатели. Βедь было время, когда только и говорили об «эволюции» того или другого. Вспомните Спенсера, Дарвина, Бокля, Дрепера, Летурно... О чем бы ни говорил Спенсер: о развитии ли ума, нравственности, эстетических эмоций и так далее, он всегда начинал с «первобытного» общества, и иногда и дальше, чуть не от амебы, точно это «первобытное общество» нам, действительно, известно, и точно в его духовный мир мы можем как-нибудь проникнуть. Эта привычка начинать с «первобытного» так крепко укоренилась в поверхностном исследовании, которое называлось наукой, что едва ли она оставлена окончательно и те-

перь, когда после гор исследований о первоначальном и его развитии мы видим, что стоим все перед теми же самыми проблемами и с тем же недоумением. «Перед нами определенная задача прогресса — говорит Лавров: — культура должна быть переработана мыслью»... «Конечно, без борьбы между личностями, вероятно, не было бы следующего за ней прогресса; без борьбы между национальностями едва ли обобщался бы и распространялся бы успех цивилизаций»— говорит далее тот же автор, давая, таким образом, новый ключ к разрешению проблемы прогресса: это есть «успех цивилизаций». Так как понятие цивилизаций уже более ясно, то мы можем отсюда извлечь, что под прогрессом Лавров разумеет именно улучшение внешних форм общежития. Нравственный придаток к этому улучшению подразумевался сам собой: «Критика науки вносит в миросозерцание более истины, критика нравственности расширяет в жизни приложение науки и справедливости; критика искусства вызывает более полное усвоение истины и справедливости, придает жизни более стройности, культуре — более человечного изящества...» Правда ли все это, над этим поколение Лаврова не задумывалось. «Истина и справедливость» были как-то ясны сами по себе, а критика нравственности, в действительности разлагающая те эмоции, на которых построено нравственное деяние, казалась необходимым постулатом нравственности. Все это прошло, и едва ли теперь кто-нибудь верит, что действительно нравственность «эволюционирует», жизнь сама собой почему-то улучшается, и «через двести лет, как верил Чехов, жизнь станет прекрасна».

Наше время в этом отношении тоньше и разумнее. Прежде всего, что значит, что жизнь становится будто бы «справедливее»? Ведь челове-

ческая справедливость понятие очень относительное, а о Божьей правде, о высшем идеале нравственности теории прогресса, обожествляющие человека, не думают. Ни истина в том смысле, какое придавали этому понятию рационалисты, ни какая-то справедливость, ни развитие «демократии», в котором тоже долго и упорно видели осуществление человеческих идеалов справедливости, не приближают жизнь к тому идеалу «прекрасной», счастливой, для всех равно счастливой жизни, о которой грезили позитивисты и всяческие эволюционисты. Что-то другое нужно, чтобы человечество стало на той высоте, с которой открывается истинно прекрасная жизнь.

Понятие прогресса, прежде всего, не христианское. Правда, как указывает Кареев, учение о прогрессе связано с началом христианства, как учения о том, что человек очищен явлением и жертвой Христовой. Но по существу христианство не есть учение о прогрессе человечества, и ни в одном слове евангелия нельзя найти указания на то, что оно идет по пути «прогресса». Эсхатология евангелия и отцов церкви очень далека от радужных предсказаний. Будущее представляется как материальная победа над духом, именно то, что мы видим теперь, потому что рационализм, господствующий в религиозных настроениях «передовых» народов, поскольку, вообще, может быть речь об этих религиозных настроениях, есть та же победа материи над духом. Евангелие предуказывает забвение веры Христовой, и если «врата Адова» и не победят церкви, то это не значит, что Церковь будет торжествовать и господствовать в будущем миpe. Христос не знал, сохранится ли вера на земле во времени Его второго прихода на землю. Стало быть, о «прогрессе» Евангелие и не говорит ничего мно-

гообещающего. По самому существу христианства, понятие прогресса — в самом широком и каком угодно смысле этого слова — чуждо ему. Прогресс предполагает идеал не осуществленный, а христианство утверждает, что, напротив, этот идеал уже осуществлен. Своим явлением на земле Христос достиг того, что было надобно. «Мужайтесь, малое стадо, ибо я победил мир», говорит евангелие. Другими словами, цель достигнута. Конечно, это не есть тот «земной рай», достижение которого, как это прекрасно выяснил Новгородцев в своем «Общественном идеале», написано на знамени социализма да и других рационалистических учений; — напротив, именно земной рай не обещан христианством, вследствие того, что учение Христово, как это мы знаем, не должно победить всех людей. Никакого пророчества о будущих победах и успехах, которое так обычно в религиях человеческого происхождения, нет в Евангелии.

Вера в прогресс, как обет осуществления земного идеала, присуща прежде всего всяким мессианическим ожиданиям. Прогресс, как путь к достижению этого земного идеала, может рисоваться и действительно рисуется различно в зависимости от самого идеала: несомненно, что мессианизм польский (эпохи Мицкевича, Красинского и Словацкого) преследует иную цель, нежели мессианизм еврейский, но между ними, как вообще во всех мессианических верованиях, есть и много общего. Это общее состоит, как в том, что цель, которая подлежит осуществлению, должна быть осуществлена еще в будущем, и что поэтому это будущее представляется лучшим по сравнению с настоящим, так и в том, что осуществление цели мессианических ожиданий должно произойти на земле, в земной жизни человечества. Эти обстоятельства, непре-

менно, должны налагать свой отпечаток на земную деятельность людей и на их отношение к земной жизни. Если на земле же осуществится идеал мессианического «прогресса», то остается решить вопрос о том, зависит ли от усилий человеческих достижение этой цели. Если зависит, и если всякий отдельный человек так или иначе воспользуется благами этого достигнутого идеала, то ради него стоит и постараться и всю свою жизнь построить сообразно с этим. Если нет, т. е., если мессианический идеал будет достигнут, а «мне», отдельному человеку, жившему в то время, когда он еще не достигнут, от этого не будет ни тепло, ни холодно, то и не для чего «мне» как-нибудь коверкать свою жизнь ради чего-то. Если да, то есть, если мне будет лучше оттого, что мой «прогресс» будет достигнут, или если я в такой степени движим патриотизмом и национализмом, что счастье моих потомков ощущается мною, как мое личное счастье, то ради этого стоит потрудиться и потерпеть. Это в том случае, если достижение мeccиaнического идеала ставится в зависимость от человеческих усилий. Но если не ставится, то он все равно осуществится. Meccия все равно придет, все равно осчастливит свой народъ и даст ему могущество и силу и власть. Значит, вся задача заключается в том, чтобы дожить до этого времени. Чехов говорил же, что через столько-то лет жизнь на земле будет прекрасна. Сама собой, из зла, окружающего нас, через нас, злых, исполненных всякого зла, зародится прекрасная, справедливая жизнь. В этом заключается большая моральная опасность всяческих учений о прогрессе: они предполагают две опасные в моральном отношении предпосылки. Первая из них слепая вера в то, что «все образуется» само собой, без человеческих уси-

лий к добру. Глупая надежда на то, что из дурного родится хорошее. Вторая глупость — что без наших усилий к добру может осуществиться такой нравственный уклад, который кажется добрым, притом в максимальных размерах; то есть на земле воцарятся «истина» и «справедливость». В земных условиях все относительно и условно. Конечно, справедливо, чтобы каждый получал по заслугам, но что это значит, «по заслугам», какой уравнительный принцип может быть положен в основу такой оценки? Я считаю, что заслуживаю всякого уважения и поощрения за свои заслуги, а другие утверждают, что у меня и заслуг-то никаких нет. Кто прав? А если заслуги и есть, то кто определит, что за них полагается именно эта награда, и на ком лежит обязанность вознаграждения? У нас при награждении чинами и орденами такой «уравнительный» принцип и был: время состояния в таком-то чине, право получать ордена в таком-то порядке и в такие-то сроки. Но разве именно потому это и считалось «наградой за заслуги»? Просто была формальность.

Христианство стоит на совершенно иной точке зрения. Для верующего христианина идеал уже достигнут, источник добра и истинного счастья уже дан. Христос-Спаситель уже был между нами, и у ж е исполнил ту миссию, ради которой Он воплотился «от Духа Свята и Марии Девы». Поверили ли люди в это или нет, — это вопрос совершенно другой. Если бы они и не верили, и если бы на земле не осталось ни одного верующего, это было бы очень печально для земли и, вероятно, вызвало бы прекращение земной жизни, но, по существу, та «задача», которая стояла перед Христом, нимало от этого не пострадала бы. Христос «победил мир», мир в том мистическом смысле слова, как его употребляет

Евангелие. «Мир» может не понять Христа, не принять Его, но от этого ни Бог не перестанет существовать, ни те истины, которые принес Христос, не перестанут быть истинами. Пока же есть на земле люди, верующие во Христа, есть и Христос между людьми, в совершенно такой же реальности, в какой Он был, когда физически находился на земле. И теперь Его слово звучит среди нас, в церкви и в нашей совести; и теперь Его чудесная сила творит жизнь между нас: именем Его прозревают слепые, бесчисленное множество невидимых, постижимых только сознанием верующих людей чудесных случаев Божьей помощи происходит ежедневно и ежечасно, как происходило тогда, когда Христос во образе человеческом посещал скромные жилища людей. Таким образом, для христианского сознания «прогресс» осуществлен, и жизнь каждого отдельного человека имеет свою цель вне этих мечтаний о прогрессе. Для христианина может идти речь лишь о том, как осуществить в практической жизни те начала, которые вытекают из проповеди Евангелия.

Миллионы раз человечество убеждало себя в том, что на практике христианство неприменимо, а когда хотело представить себе его «применимость», то или стояло в недоумении, или уходило от жизни. Толстой закончил свое «Воскресение» тем, что его герой Нехлюдов, поняв христианство, начал жизнь по-новому, а как это было «по-новому», Толстой не рассказал уже. Св. Серафим Саровский совершенно ясно определил цель христианской жизни, как приобретение Божьей благодати. Путь к этому им также указан, и те люди, которые учили нас молиться: «Ниспосли нам благодать Духа Твоего Святого», — несомненно, знали, о какой благодати надо молиться. Следовательно, для христианина

«прогресса» и не может быть, потому что все, что нужно для осуществления идеала уже дано, это во-первых, а во-вторых, ничего общего, массового, стадного христианство и не признает ценным. Радость на небесах по поводу спасения одной человеческой души должна быть не меньше, чем от спасения сотни душ, потому что, разумеется, количество не играет никакой роли в мироздании и его тайнах.

Культура человечества должна быть построена на христианстве. Все остальное призрачно. Человек, верующий во Христа, который полагает, что вся человеческая жизнь была бы и должна быть построена на христианских заветах, отрицает ценность христианства, если думает, что это невозможно. В этом случае он принижает Христа до роли какого-нибудь Дон-Кихота, который боролся с ветряными мельницами, и принял горничную за знатную даму. Если Христос есть богочеловек, если Его учение есть учение Бога, а не человека, то оно должно быть истинно, т. е. то, чего требовал Христос от людей, может и должно быть осуществлено, и только это будет истинно, а все остальное — призрак, как бы это ни казалось реальным и разумным. Все, что не с Христом и не во имя Христово, — против Него и без Него; в известном смысле, это от «миpa сего», от «князя миpa сего», ложь и призрак. Наблюдая жизнь миpa, мы видим, что так оно и есть, какая масса всяческих попыток, устроить человеческую жизнь без Христа прошла на глазах истории, какая масса теорий и религиозных и нравственных учений, и попыток общественного и государственного устройства прошла перед человечеством! И все это творилось во имя «прогресса», а что осталось от них? Дым, две строки в курсе истории, насмешка потомка... А та вечная правда, которая сияет

в Евангелии, сияет и теперь, как две тысячи лет назад, и все еще, как неосуществленный, но осуществимый идеал стоит перед человечеством, а человечество все более разочаровывается в «прогрессе», и все с большей тоской смотрит вперед. Ни техника, ни «теория познания», наконец, ни оккультизм с его несбыточными чаяниями и дерзновениями не вносят мира в души людей, не сияют в них неугасимым светом, озаряющим жизнь, не текут в душах неисчерпаемым источником, исполненных всегда свежей воды. Однажды Серафима Саровского спросили, почему теперь нет больше святых. Он ответил: потому, что у людей нет силы воли. И этот ответ приложим и к вопросу, почему не осуществлена та мораль христианства, на которой должна была построиться человеческая культура. Люди убеждены, к сожалению, что евангелие говорит очень хорошие вещи, но что они могут оставаться в церкви, во время богослужения, и не должны выходить за стены ее, в жизнь, а жизнь должна иметь собственные законы свои, которые не имеют никакого отношения к религии. В быту христианских народов это проведено с такой последовательностью, как ни в одной другой религии: мусульманин и еврей считают своим долгом сообразоваться с требованиями своих религий, «христианин» преспокойно решил про себя, что практическое применение христианства невозможно, и решил так мало считаться с его требованиями, как он мало считается с наставлениями какого-нибудь приятеля-идеалиста, которого приятно послушать в добрую минуту, но слушаться которого и нелепо, и невыгодно.

Люди говорят о прогрессе, полагая, что прогресс может каким-то удивительным образом охватывать все стороны существования разом.

Одновременно будто бы «прогрессирует» человечество и в физическом, и в нравственном, и в умственном, и в техническом и во всяком другом отношениях. Течет широким потоком величественная, великолепная река, которая несет на себе всякие суда: это и есть прогресс. На самом деле, это не так, если даже условиться, что такое-то направление надо считать прогрессом. Напр., если признать, что путь «демократизма» есть прогрессивный (а как часто бывает совершенно неправильно такое построение), то наряду с развитием прогрессивной демократичности окажется очень много явлений, которые и оптимист едва ли признает за «прогрессивные». Напр., увеличение алкоголизма, уменьшение законных браков, «благословенных» деторождением, а с другой стороны, скажем распространение грамотности в населении, улучшение внешних условий рабочего и проч. Все это бывает иногда тесно связано между собой, и как здесь разделить, что прогрессивно, и что нет? А, наоборот, для христианского сознания не может быть сомнения в выборе критерия для определения христианского и нехристианского в этом конгломерате культурных явлений.

«Прогресс» есть мнимая величина, христианство — действительная, а в современном культурном человечестве, наоборот, твердо укрепилось убеждение, что реально, действительно существует и действительно ценно только то, что не имеет никакого отношения к религии, так как религия есть «частное дело» каждого. Это убеждение есть, несомненно, путь падения человечества, озверения и огрубения его духовных запросов, его умственных вкусов, и так оно и есть на самом деле. К сожалению, нет никакой надежды, что дело изменится к лучшему, и само Евангелие не открывает нам в этом

отношении никаких радостных перспектив. Его эсхатология полна самых печальных предсказаний, и отцы христианской церкви, жившие в то время, когда, казалось, только успех ожидал христианство, не заблуждались на этот счет. В этом отношении они резко отличаются от основателей других церквей, которые, видя распространение своих религий, ждали для них вечного успеха и безмерного распространения. Напротив, именно в ту эпоху, когда, казалось, перед христианством раскрывались такие широкие виды, его учители говорили об антихристе, о неизбежном будущем падении человечества, о зле, которое станет торжествовать. Уже это само по себе представляет замечательное явление исторического сознания.

Христианство обращается ко всякой человеческой душе отдельно, и ко всему человеческому роду вместе. Теории прогресса имеют дело с массой: целиком все человечество становится согласно ему лучше, счастливее, разумнее, одним стадом оно врывается в ворота социалистического земного рая. Иначе христианство: вне всякого «прогресса», во всякое время и во всяком месте оно взывает к отдельной человеческой душе, чтобы она одумалась, раскаялась, обратилась к Богу, и ее спасение есть дело важное и нужное для всего человечества и для всего миpa. А праведник, вроде святого Серафима Саровского, почти нашего современника, хотя он и отдельно жил и отдельно творил свое дело, оказывается так безмерно нужен человечеству, что вот и теперь мы с волнением и умилением следим за всеми подробностями его жизни, хотя от его смерти прошло почти сто лет. И каждый человек, который прочтет его житие, почувствует, что вот это есть реально нужное, что может сделать жизнь действительно счастливой,

разумной и осмысленной, а развитие техники и успехи знания делают ее только более удобной, но не отстраняют ни одного несчастья, не вносят мира ни в одну душу.

А. Погодин.

СХС. Земун. Пантелича 10 А.

4 декабря 1927 г.

Страница сгенерирована за 0.02 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино