Русское монастырское старчество в нашем дореволюционном прошлом мало было изучено и недостаточно оценено русским обществом. В последние же годы, благодаря ряду проходимцев, ложно именовавшихся старцами, понятие о старчестве особенно затуманилось, стало сбивчивым и противоречивым. На старчество взвалили столько лжи и грязи, что даже самое слово «старчество» многими стало произноситься со смущением и неловкостью, а иными даже и с презрением и отвращением, как нечто далеко не чистоплотное.

Такое затемнение понятия «старчества», впрочем, не удивительно — кто знаком с подвижническою литературою, тот знает, как трудно бывает отличить неопытному мнимого старца от истинного. Нужно близко подойти и внимательно приглядеться к монастырской жизни, нужно хорошо ознакомиться со святоотеческой подвижнической литературой, нужно узнать историю старчества, узнать жизнь и деятельность его истинных представителей, чтобы правильно судить о старчества.

Русское старчество, как и русское монашество, есть в высшей степени самобытное и своеобразное явление русской церковно-народной жизни, тесно спаянное с духом и преданиями древнего Православия.

Оно вышло из самых недр народной жизни, из самых сокровенных и самых святых стремлений русской души.

В нашем старчестве с особенною яркостью отобразился дух нашего русского православного благочестия. Было бы ошибочно видеть существо нашего благо-

честия, как некоторые полагают, в изуверном самоистязании, или в формальном обрядоверии. Тяготясь греховною грязью и суетою мира, русская душа жаждет окружить себя такою обстановкою, дать себе такие впечатления, которые с особенною силою и наглядностью напечатлевали бы в ней святой лик Христов и соединяли бы ее со Христом, подводили бы ее ко Христу. Идеалом русского православного благочестия всегда было «сидение у ног Христовых», благоговейное слушание Евангельского повествования о Его делах и страданиях, созерцание Его Пречистого Лика. Наше благочестие болee созерцательное, нежели деятельное, более индивидуальное, нежели общественное. И оно совсем не похоже на благочестие, положим, лютеран, которое состоит в изучении и сознательном исполнении заповедей Божиих, не похоже и на благочестие католическое, главная черта которого послушание духовнику. Из этой жажды быть около Христа вытекает и наша потребность быть около Пресвятой Богородицы, около Святых Угодников и все другие частичные особенности нашего благочестия, наша любовь к богослужению, к молебнам, акафистам, к чудотворным иконам и мощам, наш обычай даже и младенцев не лишать причащения Св. Таин Христовых. Все это не есть ни cyeвериe, ни фетишизм. Все это есть проявление живой и нежной любви ко Христу. И мы верим, что благодать Божия, как солнце, всем светит и всех греет, и сама находит доступ к человеческому сердцу, будет ли то сердце младенца, или преступника, и что, кроме сознательного последования Христу, которого мы, конечно, не отвергаем, есть еще и подсознательное, таинственное общение с Ним. Указанными чертами русского благочестия глубоко проникнуты и наше монашество и наше старчество. Восприняв эту свою особенность из русской верующей души, наше старчество осознало ее, и ею же оказало обратное воздействиe на народную душу. Насколько велико было значение монастырского старчества для русского народа в дореволюционное время, ясно видно из того, что десятки тысяч русских людей всех сословий приходили в монастыри не только для того, чтобы поклониться святыням, или очистить душу исповедью и причащением Св. Таин, и нравственно отдохнуть и освежиться от повседневных забот и житейской суеты, но и для того, чтобы открыть душу старцу, получить от него совет и наставление, услышать ласковое слово утешения и ободрения, найти указание выхода из затруднительных деловых, семейных и личных затруднений, подойти через старца ко Христу. Русские старцы никогда не отгораживались от мира непереходимою стеною, никогда не сторонились от жизни с ее горестями, нуждами и заботами, и двери их келлий во всякое время были открыты для всех «скорбящих и озлобленных, милости Божией и помощи требующих», к какому бы классу общества они ни принадлежали. Оптинского старца иеромонаха Льва, келлия которого всегда была переполнена больными и несчастными, высшее духовное начальство теснило якобы за нарушение «схимнических обетов», и он всегда от-

100

вечал: «придите и посмотрите на этих несчастных, которые идут ко мне, и вы увидите, могу ли я затворить перед ними двери своей келлии?». Эта близость старцев ко всем скорбящим и страдающим прекрасно отмечена на могильном памятнике другого Оптинского старца иеромонаха Амвросия, где написано: «Бых немощным, яко немощен, да немощные приобрящу: всем бых вся, да всяко некия спасу». Конечно, старцы имели свое пребывание в монастыре, вне нашей обычной мирской среды, и жили особенною, своеобразною жизнью, но это не отдаляло их от общей жизни, а только возвышало над нею, и давало им возможность в своей монастырской обстановке вырабатывать и сохранять в себе тот светлый мирный, радостный и любовный, исполненный простоты и смирения строй души, которого так недостает мирским людям и за которым эти мирские люди и тянутся в монастырские келлии. Русский монастырский старец, по справедливому выражению В. В. Розанова, как бы придвинул свою келлию и к избе крестьянина, и к палатам барина для того, чтобы смягчать и преображать их жизнь силою своего мудрого и любовно-терпеливого примера и наставления.

Русское старчество, как и русское монашество, не есть какое либо сословное, кастовое, узкое, замкнутое в себе установление. Оно является как бы некоторым духовным центром, где сходятся и объединяются все элементы русской жизни, Укажем на следующий замечательный факт: из пяти старцев Оптиной пустыни, преемственно заступавших место один другого — первый, о. Лев, был из купцов, второй, о. Макарий, из дворян, третий, о. Амвросий, из духовного звания, четвертый, о. Иосиф, из крестьян, и пятый, о. Анатолий, из мещан.

Хотя, как мы сказали, русское общество в общем мало знакомо со старчеством, и смутно представляет себе его всенародное духовное значение, однако сведения о нем уже давно стали проникать в русское общество и русскую литературу, и некоторые pyccкиe писатели давно вошли уже в непосредственное общение с монастырскими старцами. Так Н. В. Гоголь приезжал в Оптину Пустынь и переписывался со старцем о. Макарием. Иван Васильевич Киреевский имел сношения со старцами Филаретом (Московским) и Макарием (Оптинским) и вместе с последним занимался изданием святоотеческих переводов Молдавского старца архимандрита Паисия Величковского. Сын московского лютеранского супер-интенданта, магистр классической филологии Московского Университета, Константин Карлович Зедергольм, принял монашеский постриг в скиту Оптиной Пустыни и составил превосходное жизнеописание первого Оптинского Старца иеромонаха Льва. В Оптину Пустынь приезжал на жительство и находился под руководством старца Амвросия русский философ и писатель Константин Николаевич Леонтьев, написавший, помимо всего другого, прекрасную биографию о. Климента Зедергольма. В Оптину Пустынь приезжали в 1878 г. для знакомства с о. Амвросием, Владимир Сергеевич Соловьев и Федор Михайлович Достоевский, и по-

101

следний в своем романе «Братья Карамазовы» описал и Оптину Пустынь, и находящийся при ней скит, и соседний уездный городок Козельск, и дал художественный, хотя и бледный образ старца Амвросия в лице старца Зосимы. Непримиримый враг Православия, великий русский писатель, граф Л. Н. Толстой, очень любил Оптину Пустынь, несколько раз посещал ее, бывал у старца Амвросия и в своих письмах высказал совсем как будто к нему неподходящее суждение, что, «если в сердце русского народа сохранился живой и верный образ Христа, то этим он обязан никому иному, как монастырским старцам». Незадолго до своей смерти, переживая тяжелый душевный разлад, гр. Л. Н. Толстой пришел в Оптину Пустынь и к своей сестре Марии Николаевне, монахине Казанской Шамординой Пустыни, основанной старцем Амвросием в 12 верстах от Оптиной, как бы ища в этих обителях разрешения своей душевной драмы и облегчения своей тоски. О старце Амвросии и о сущности русского старчества написал прекрасную статью В. В. Розанов. Таким образом между монастырскими старцами и русской интеллигенцией давно уже установилась некоторая духовная связь. Русская интеллигенция протоптала дорожку к старческим келлиям. В Оптиной Пустыни на кладбище рядом лежат, русский философ Ив. Вас. Киреевский и Оптинский старец иеромонах Макарий. На могиле Ивана Васильевича начертаны знаменательные слова, которые привожу по памяти и потому не со всею буквальностью: «Премудрость возлюбих и поисках от юности моей. Увидев же, яко не инако обрящу, приидох ко Господу». Эта духовная связь, возникшая между русской интеллигенцией и русским старчеством, есть, может быть, то самое важное и нужное, что осталось нам от дореволюционной России, из чего, может быть вырастет и разовьется новая духовно-единая просветленная Россия. К этой-то именно духовной связи, может быть, и относится пророчество Ф. М. Достоевского, что из иноческой келлии придет спасение России.

Желая ближе подвести русское общество к русскому старчеству, мы предлагаем вниманию читателей несколько очерков об основателе современного русского старчества молдавском старце архимандрите Паисии Величковском, уроженце г. Полтавы. Старец Паисий является истинным вдохновителем и руководителем русского монашества XIX века. Своею жизнью, писаниями, и деятельностью он вызвал большое оживление и высокий духовный подъем в русском монашестве, Он создал старчество не только, как наличный факт (таковое было и раньше в наших монастырях), но и как школу, дав ему твердое обоснование в святоотеческой подвижнической литературе, и установив при посредстве своих учеников правила, приемы и предания старчества. Он напомнил монашеству цель духовной жизни, состоящую не во внешних подвигах, а во внутреннем приближении к Богу, в «духовном делании», в постоянном «внимании себе», в борьбе со своими греховными влечениями, в освящении и просвещении сердца «умною мо-

102

литвою». Эта цель не может быть достигнута без отречения от своей греховной воли, без подчинения себя руководству опытного наставника, или, за отсутствием его, руководству Слова Божия и писания Св. Отцов. Замечая недостаток в его время опытных в духовной жизни наставников, старец Паисий принял на себя огромный труд перевода с греческого языка многих святоотеческих подвижнических книг и исправления прежних ошибочных переводов. В этом его труде, тщательно исполненном, заключается его великая заслуга для русского монашества и неоценимый вклад в русскую духовную литературу. В основанном им монастыре, под его руководством, десятки лиц занимались списыванием отеческих книг в исправленных и заново сделанных им и его учениками переводах, и эти книги, сначала в рукописях, а потом и в печатных изданиях широко распространялись по русским монастырям. Своими литературными трудами старец Паисий возбуждал среди монашествующих интерес и любовь не только к изучению отеческих книг, но и к их распространению и издательству, в чем особенно много потрудилась впоследствии Оптина Пустынь. На строго монашеских основаниях он собрал в Молдавии многолюдное монашеское братство, послужившее образцом для русских обителей. Обладая особым даром организации и объединения он создал в своем монастыре некоторый духовно-просветительный центр, как бы опытную Академию духовной жизни, где воспиталось немало будущих русских старцев, распространивших учение и заветы старца Паисия по русским монастырям.

Таковы труды и заслуги старца Паисия, восстановителя строго общежительного монашества и основоположника русского старчества XIX века.

__________________

Предлагаемые вниманию читателей очерки о старце Паисии являются извлечением из полного жизнеописания Старца, составленного нами ко 200-летию со дня его рождения, исполнившемуся 21-го декабря 1922 года, на основании не только печатных, но и рукописных материалов, до сих пор еще не появлявшихся в печати.

«Я с великим усердием искал себе наставника и не находил. От этого я испытывал великую скорбь. Ибо спасение души не иначе может с успехом достигнуто, как только при помощи истинного духовного наставника, который и себя самого понуждает жить по заповедям Божиим. (Из бесед старца Паисия Величковского).

Старец Паисий Величковский родился 21-го декабря 1722 года в Полтаве, в старинной благочестивой и пользовавшейся общим уважением и любовью семье настоятеля Полтавского Успенского Собора, протоиерея Иоанна Величковского. По

103

имени св. митрополита Петра, память которого приходится 21-го декабря, ребенок был назван Петром. На пятом году жизни он потерял отца, а на седьмом году был отдан матерью в соборную школу, где изучал букварь, часослов, и псалтирь. Выучившись читать, Петр предался «ненасытному» чтению книг. По его словам, он в детстве прочитал все священное писание Ветхого и Нового Завета, жития святых, поучения св. Иоанна Златоуста и св. Ефрема Сирина. С раннего детства он увлекался подвигами святых и особенно пустынножителей и мечтал проводить, подобно им, жизнь в пустынь, в уединении, в скудости, в трудах и молитве, подражая нищете и простоте Христовой. Уже в это время в нем обнаружились все главные свойства его души: глубокая преданность Богу, кротость, ясность, скромность, доходившая иногда до робости, и вместе с тем настойчивость и непреклонность в достижении поставленной себе цели, постоянное самоуглубление, молитвенная собранность и умиленность духа. Когда ему исполнилось 12 лет, умер его старший брат, бывший настоятель собора по смерти отца. Тогда мать повезла Петра в Киев, к архиепископу Рафаилу Заборовскому и просила зачислить за сыном священническое место его отца и брата. Мальчик понравился архиепископу, и он по просьбе матери положил резолюцию: «быть ему наследником», и велел отдать Петра в Киевские Братские Училища, т. е. в младшее отделение Киевской Академии. Поступив в Академию, Петр первые годы учился очень прилежно, но потом «жажда монашества стала превозмогать усердие к науке». Последование Христу и строгое исполнение Евангельских заповедей — сделались его заветной целью. Имея всего 14 лет от роду, он поставил себе за правило: 1) ближнего своего не осуждать, хотя бы собственными глазами видел его согрешающим; 2) ни к кому не питать ненависти; и 3) от всего сердца прощать обиды. В Академии он подружился с единомышленными товарищами: собираясь где-нибудь, в тихом и уединенном уголке Братского монастыря, они целые ночи проводили в задушевных беседах о монашестве и пустынножительстве и давали друг другу обещания и клятвы не постригаться и не жить в богатых монастырях, где невозможно «подражать нищете Христовой» и спасать свои души «во всяком злострадании и тесноте». «Лучше уж, говорили они, оставаться в миpy, нежели, отрекшись на словах от мирских благ, проводить в монастыре жизнь беззаботную и широкую, на соблазн мирянам, на поругание монашеского образа, на вечное осуждение душ своих в день Суда Божия».

По праздникам и в свободные дни Петр посещал Киевские святыни — Софийский собор, Михайловский монастырь, Китаевский скит и, в особенности, Святую Печерскую Лавру. Здесь он нередко оставался и ночевать, среди странников и богомольцев, или на ближних пещерах, или на Лаврском дворе близ колокольни. Когда же раздавался звон к заутрени, он вместе с народом входил в «небеси подобную» великую лаврскую церковь, где его умиляли красота службы

104

и дивное пение. Посещая святые пещеры, он проникался их глубоким безмолвием и как бы живыми видел перед собою печерских угодников. В братском монастыре Петр нашел своего первого духовного руководителя, иеросхимонаха Пахомия, много лет прожившего ранее в пустыне, и в странствовании. Пахомий снабжал Петра святоотеческими книгами и своими рассказами еще больше возбуждал в нем жажду монашеского подвига. Увлекаемый своим настроением, Петр сделал было попытку поступить послушником в Китаевский скит, но его не приняли туда, опасаясь гнева матери.

Охладевая все более и более к учению, Петр, дойдя до «синтаксимы», совсем перестал учиться. Тогда один из его товарищей, его земляк, пошел к префекту Академии, которым тогда был Сильвестр Кулебяка и доложил ему, что Величковский ничего не делает, и его мать напрасно на него тратится. Префект послал двух учеников привести к нему Величковского и, когда тот явился, между ними произошел следующий разговор.

Почему ты перестал учиться? — спросил префект.

Петр твердо и определенно ответил: «я перестал учиться по трем причинам. Первая причина та, что имея непреклонное намерение стать монахом и сознавая неизвестность смертного часа, я хочу как можно скорее принять пострижение. Вторая причина, что от внешнего учения я не чувствую никакой пользы для души, так как слышу в нем лишь имена языческих богов и мудрецов — Платона, Аристотеля, Цицерона... Учась у них мудрости, современные люди до конца ослепились и отступили от правого пути: словеса умные произносят, а внутри полны мрака и тьмы, и вся мудрость их только на языке. Не чувствуя пользы от такого учения и опасаясь, как бы мне и самому от него не развратиться, я и оставил его. Третья причина следующая: рассматривая плоды сего учения я в духовных лицах монашеского чина и замечая, как они, подобно мирским сановникам, пребывают в великой чести и славе и во всяком телесном покое, украшаются дорогими одеждами и ездят на прекрасных лошадях и в отличных экипажах (не в осуждение говорю, да не будет!), боюсь и трепещу, как бы и самому, долго пробывши в Училищах и научившись внешней мудрости и ставши монахом, не впасть не в такие только, но и в худшие еще немощи. Вот по всем этим причинам я и оставил внешнее учение». Префект рассердился и пригрозил Петру беспощадным телесным наказанием. Тогда Петр решил бежать из Академии. Дождавшись лета, он приехал в Полтаву, чтобы в последний раз повидаться с матерью. Будучи единственным, оставшимся в живых из 11-ти детей, он был предметом ее безграничной любви и всех ее надежд. Петр попробовал было заговорить с матерью о поступлении в монастырь, но эти слова привели ее в такое отчаяние, что он должен был замолчать, не отказываясь однако в глубине души от своего намерения. Мать предчувствовала предстоящую ей скорбь и,

105

когда окончилось лето, проводила сына до Решетиловки (в 36 верстах от Полтавы), и здесь, обливаясь слезами, умоляла его не бросать учение и не покидать своей матери. Плакал и Петр и, падая к ногам матери, целовал ей руки и просил ее материнского благословения. Мать благословила его, и они расстались. Как ни больно было Петру покинуть мать, но в душе своей он испытывал глубокий мир и радость, сознавая, что преодолел самые сильные узы мира и, свободный, может теперь всецело предаться Единому Богу. По прибытии в Киев, он стал искать способа осуществить свое намерение. Его целью было — отдаться страннической жизни, уйти в пустынное и безмолвное место, найти опытного духовного наставника и под его руководством проводить жизнь в скудости, труде, молитве и в чтении Слова Божия и святоотеческих книг. В это время ему было около 18 лет.

Прежде всего Петр решил направиться в Чернигов, где в то время проживал упомянутый уже нами его первый руководитель в духовной жизни, иepoсхимонах Пахомий, и попросить у него совета и наставления. Оставив свои вещи в Киеве на квартире, Петр уговорился со стариком-лодочником, который и повез его на утлой лодке по Днепру и Десне в Чернигов. Приближался уже октябрь, и Петру пришлось много перетерпеть бед и лишений на своем пути. Наконец, он добрался до Чернигова. Пахомий принял его с любовью и направил его в Любечский монастырь, расположенный на берегу Днепра, на польской границе. В то время в Любечском монастыре был очень хороший и опытный игумен Никифор. Он ласково принял Петра и сразу же дал ему «келарное» послушаниe, поручил ему заведывать монастырскою кладовою. В Любечском монастыре Петр прожил около пяти месяцев и испытал здесь и свои первые монашеские радости и свои первые искушения. Когда он получил от игумена свой первый монашеский подрясник из грубого сукна, поношенный и ветхий, он принес его в свою келлью, как величайшее сокровище и, прежде чем облечься в него, несколько раз поцеловал его. Для духовного руководства игумен дал Петру книгу преп. Иоанна Лествичника. Книга эта так пришлась по душе Петру, что он решил списать ее для себя, пользуясь свободным от послушания ночным временем. Не имея свечи, он заготовлял длинные лучины, при свете которых и списывал книгу. Дым от лучины наполнял комнату и мешал дышать. Тогда Петр открывал на время окно, проветривал комнату и снова принимался за работу. За время своего пребывания в Любечском монастыре он списал больше половины книги. Иногда игумен назначал Петра читать в трапезе. И когда случалось какое-нибудь особенно трогательное житие, и Петр читал его таким способом, какому был научен в школе, то многие монахи приходили в умиление, плакали и переставали есть. А некоторые даже вставали из-за стола, окружали Петра и слушали со слезами. Хорошо было жить Петру в Любече. Но пришло искушение, и потерял он душевный мир. Заметили монахи его молодость и доброту. И стали чуть не

106

все, не только простые, но и иеродиаконы и иеромонахи приходить к нему и выпрашивать у него — кто муки пшеничной, кто — пшена, кто — масла, и т. д. Видя, как они перед ним смиряются, Петр от стыда не мог в лицо им взглянуть, и, заглушая свою совесть, не смел отказывать им в их просьбах. Стали приходить к нему и повара и, пользуясь его слабостью, упрашивали выдавать для трапезы двойную порцию, уверяя, что от этого трапеза будет лучше. Все братия были очень довольны и хвалили Петра за его заботливость о них. Петр выражал притворную радость, но в глубине души мучился, что раздает монастырские запасы, без ведома и благословения игумена. Чем бы это кончилось, неизвестно, но только в одно время добрый игумен Никифор был переведен в другой монастырь, а на его место назначен «ученый муж» Герман Загоровский, который стал управлять обителью «властительски». Распознав характер нового игумена, братия пришли в страх и стали разбегаться из монастыря. Наступила очередь и Петра. За небольшую оплошность он был так собственноручно избит игуменом и так был им напуган, что решил последовать общему примеру и скрыться из обители.

На шестой неделе Великого Поста, сговорившись с другим послушником, они ночью перешли по льду Днепр, благополучно миновали польскую стражу и начали свое странствование по правобережной Украине, направляясь к югу. И в этом новом странствовании много пришлось испытать Петру опасностей и огорчений. В то время положение православных в правобережной Украине было тяжелое. Их преследовали униаты и польские помещики. Подымалась гайдамачина. Всюду ходили польские команды, усмирявшие и ловившие гайдамаков. Когда Петр и его спутники прошли уже далеко на юг и в одном селении расспрашивали местного дьячка о том, как им пробраться в Молдовлахию, они услышали от него следующий рассказ: «Не советую вам в настоящее время идти туда. Теперь по всем дорогам ездят у нас солдаты для поимки разбойников и, если вы попадете к ним в руки, беда вам будет. Они ненавидят православных. Недавно в нашем селе был такой случай. Мой предшественник, опасаясь доноса со стороны врагов православной веры, читая за литургией символ веры, вставлял в восьмом члене символа вместо униатского «и сына» — слово «истинна», и этим способом некоторое время прикрывал свое православное чтение символа веры. Однако со временем на него все-таки донесли местному помещику, что он читает символ веры не по-униатски. Узнав об этом, помещик взял с собою солдат и пришел во время литургии в церковь. Когда дьячок выступил на середину церкви для чтения символа веры, помещик подошел к нему вплотную и стал вслушиваться в каждое его слово. Дьячок понял, с какою целью подошел к нему помещик и стал читать символ особенно медленно, громко и торжественно, а когда дошел до восьмого члена, то, исполнившись благодати св. Духа, еще громче и отчетливее возгласил:

107

«И в Духа Святаго, Господа Животворящаго, иже от Отца исходящаго...», откинув то слово «истинна», которое он раньше по малодушию прибавлял. Услышав произнесенные дьячком слова символа, помещик пришел в ярость, и, не дав ему окончить чтения, бросился на него, как дикий зверь, и схватив его за волосы, кинул его на землю и стал топтать его ногами, а затем приказал солдатам вытащить его из церкви и бить палками. О случившемся сообщили матери дьячка. Та прибежала к сыну и, обливаясь слезами, убеждала его не падать духом, но отдать и самую жизнь свою за православную веру. После долгих и тяжких побоев, доблестный мученик за веру предал душу свою в руки Божии...» Выслушав этот рассказ, Петр и его спутники пришли в страх и не решились продолжать своего путешествия. Они повернули на восток, к монастырям, расположенным на берегу Днепра. По пути Петр встретил одного пустынножителя, и ему показалось, что он нашел, наконец, желанного духовного наставника. Пустынник этот проживал на острове одной реки. Имя ему было Исихий. Он отличался большою ревностью к чтению и списыванию отеческих книг. Однажды, узнав, что в отдаленном монастыре черниговской епархии имеется еще нечитанная им святоотеческая книга, он отправился туда пешком, выпросил с большим трудом у игумена монастыря эту книгу, принес ее на свой остров, переписал и отнес книгу обратно. Замечая высокую жизнь этого старца, Петр стал просить его позволить ему жить с ним на его острове. Но Исихий не соглашался принять его к себе: «О, чадо, говорил он, я человек грешный и недостойный. Я не в состоянии направить на путь Божий и мою собственную бедную душу, как же я осмелюсь принять тебя? Прошу тебя — не отягощай меня твоею просьбою». Напрасно Петр в течение трех дней не отходил от этого старца и, обливаясь слезами, так, что все лицо его распухло от слез, умолял Исихия не отталкивать его от себя, Исихий остался непреклонным. Он с любовью отпустил Петра, предсказав ему, что он в свое время и в другом месте найдет свой путь спасения. Простившись со старцем, Петр пришел в Медведовский монастырь святителя и чудотворца Николая, и здесь радушно был принят игуменом. Месяц спустя он был пострижен в первую степень монашества — рясофор — и ему дано было новое имя — Платон. Игумен указал Платону и старца для духовного руководства. Но когда Платон попросил старца дать ему келейное правило, старец ответил: «Ты, брат, ученый, поэтому я не определяю тебе правила, а как Бог тебя вразумит, так и содержи правило в келлии своей». Упомянув об этом в своих записках, старец с грустью заключает: «Так я и остался, как овца заблудшая, без пастыря и наставника, и всю мою последующую жизнь провел в самочинии и самоволии. И нигде не пришлось мне пожить в повиновении у какого-либо отца, хотя, как вижу устроение моей души в юности было весьма удобопреклонно к повиновению.»

В Медведовском монастыре Платон прожил около полугода. Монастырь

108

был закрыть униатами, и церковь запечатана. Богослужение прекратилось. Монахи разошлись. Не зная, что делать, Платон присоединился к двум послушникам, направлявшимся в Киево-Печерскую Лавру и, после многих затруднений, пришел вместе с ними в Киев. Таким образом, пройдя левобережную и правобережную Украину в поисках безмолвия и духовного руководства и не найдя ни того, ни другого, Платон возвратился туда, откуда вышел. Вместо бедного, пустынного пребывания, которого с детства жаждала душа его, он оказался в великой, богатой и шумной Киевской Лавре. В то время в Киевской Лавре жило немало подвижников высокой жизни, о которых старец Паисий подробно рассказывает в своих записках. В Лавре Платона полюбили, послушание ему дали в граверной мастерской, а по праздникам он должен был петь на правом клиросе и читать акафисты и каноны для богомольцев. В Лавре Платон встретился со своими родственниками из Полтавы, пришедшими в Киев на богомолье и узнал от них о судьбе своей матери. После отъезда Петра из Полтавы мать, долго не получая от него писем, очень волновалась и часто плакала. Когда же дошло до нее известие, что он скрылся из Киева, она в суровую зиму отправилась его разыскивать. Она обошла все Киевские монастыри и скиты, но нигде не отыскала ни малейших следов его. Усталая, разбитая и измученная она вернулась домой. Целые дни и ночи она проводила в тоске и слезах и, наконец, в отчаянии решила уморить себя голодом. Никакие уговоры не могли заставить ее съесть маленький кусочек хлеба. Она дошла до полного изнеможения и не в силах была подняться с постели. В это время ей было видение. Она увидела себя окруженной злыми демонами, которые готовились завладеть ее душой. В ужасе она потребовала акафист Божьей Матери и стала читать его. Поднявши с молитвою свой взор к небу, она увидела над собою ангела и услышала его слова: «Безумная, что ты делаешь! Ради своей безрассудной любви к сыну ты отвратилась от Бога и Создателя своего и задумала уморить себя голодом и навеки погубить свою душу. Знай, что сын твой не без воли Божией избрал монашескую жизнь. И ты не скорби об этом, но покорись воле Божией и сама отрекись от мира и иди в монастырь!» Услышав эти слова, больная радостно воскликнула: «если такова воля Божия, то я уже никогда не буду скорбеть о своем сыне». С этого момента она успокоилась, пришла в себя, стала понемногу употреблять пищу и, наконец, совсем поправилась. Выздоровев, она поступила в Полтавский женский монастырь, где и прожила мирно и спокойно до самой своей смерти. Испытав неудачу в поисках безмолвия и духовного руководства, Платон стал понемногу свыкаться с лаврской жизнью и пишет в своих записках, что никогда бы и не подумал об уходе из Лавры, если бы не случилась неожиданная встреча с товарищем по школе, с которым они когда-то проводили в беседах целые ночи в ограде Братского монастыря и давали друг другу клятвы не поселяться и не жить в богатых и шумных монастырях. Этот

109

товарищ напомнил Платону их клятвы и уговорил предпринять новое странствование.

С величайшими предосторожностями, под руководством опытного проводника, беглецы направились к польской границе. Но проводник оказался предателем и предупредил об их бегстве мать товарища Платона, и она с помощью своих родных задержала сына на границе, предоставив Платону одному продолжать свой путь. Великим постом 1743 года Платон пришел в Мотронинский монастырь. Там в это время проживал молдовлахийский старец, русский уроженец, иеросхимонах Михаил, который очень полюбил Платона, часто с ним беседовал, давал ему книги для чтения и, наконец, после праздника Пасхи отправил его вместе с другими своими учениками в Молдовлахию, куда и сам собирался придти в скором времени. Со страхом проходили путники польскую Украину, опасаясь встречи с военными разъездами. Однако, все обошлось благополучно. Достигши Днестра, они на лодке переплыли реку и вошли в пределы Молдовлахии.

Первое пребывание старца Паисия в Молдовлахии продолжалось около трех лет. Эти годы можно назвать самым лучшим, счастливым временем его послушнической жизни. В Молдовлахии он нашел и желанное ему пустынное безмолвие, и опытных наставников в духовной жизни. Вследствие неприятных в то время для монашества условий в России, молдовлахийские монастыри и скиты были переполнены русскими иноками высокой жизни. Обходя разные обители, Платон присматривался к жизни старцев, слушал их беседы, учился у них. В скиту «Долгоуцы» Платон увидел старца Досифея, жившего в стороне от скита, в уединенной келлии, в очень живописной местности. У старца был небольшой огород, который давал пропитание ему и жившему с ним единодушному брату. Приветливый и благоговейный старец учил Платона крепко держаться заповедей Христовых и ни в чем не отступать от правил и учения Церкви.

В скиту «Трейстены», куда собственно и был послан Платон иеросхимонахом Михаилом, он нашел 12 братий, живших вместе в общежитии, и около 15, живших уединенно вокруг скита, каждый в особой келлии. Все они добывали себе пропитание и одежду трудами рук своих. Здесь впервые услышал Платон церковные службы, совершаемые строго по Афонскому чину «с великим благоговением и страхом Божиим». В этом скиту Платон нашел своего земляка, уроженца Полтавского полка, схимонаха Протерия, большого любителя птиц. Он приучил их слетаться к его келлии. Когда он открывал окно, птицы влетали в комнату и клевали приготовленные им зерна. Когда Протерий шел в церковь, птицы летели за ним, а некоторые садились ему на плечи и голову и звонко распевали. Когда он входил в церковные двери, птицы взлетали на крышу церкви и ожидали его выхода. Как только он появлялся, они снова окружали его и провожали до келлии. Старец Паисий рассказывает в своих записках, как он на-

110

учился в этом скиту варить пищу и печь хлебы. Между тем из Мотронинского монастыря пришел в Трейстены иеросхимонах Михаил и с ним, к удивлению и радости Платона, тот самый его товарищ, который уговорил его бежать из Kиево-Печерской Лавры. Оказалось, что ему удалось усыпить бдительность своей матери, и он на лодке уплыл из Киева вниз по Днепру, а потом пробрался в Мотронинский монастырь. Прибытие старца Михаила в скит доставило всем большую радость. Все очень любили этого старца, который был их общим духовным наставником. С его прибытием жизнь в скиту стала одушевленнее. Старец имел обыкновение по воскресеньям и праздникам после обеда собирать братию около церкви на траве под деревьями и вести беседу. Здесь каждый мог обращаться к нему со своими вопросами и он отвечал им. Он говорил с большим одушевлением, а нередко и со слезами. Он особенно любил уговаривать братию не поддаваться духу времени, не вести жизнь «бесстрашную», но свято хранить закон Христов и заветы древних отцов Церкви.

Такие же беседы он вел иногда и по вечерам: в светлую лунную ночь собиралась братия на той же поляне около церкви и слушали старца до полуночи. Эти беседы имели большое влияние на Платона — они одушевляли его, возбуждали и укрепляли в нем решимость всецелого служения Богу. Но он понимал, что христианская жизнь не исчерпывается разговорами, хотя бы и самыми высокими, и самыми искренними. Христос требует от нас, чтобы наши пожелания и решения непременно закреплялись бы живым, хотя и не большим делом: «Сотворивый и научивый, той велий наречется в царствии небесном». «Верный в малом, и во многом будет верен, а неверный в малом, и во многом будет неверен». Поэтому Платон старался все слышанное им сейчас же, по мере сил, осуществлять в своей жизни, и таким опытным и жизненным путем достигать все большего и большего духовного возрастания, приобретать все больший и больший духовный опыт. Однако мирная жизнь Платона была нарушена одним неожиданным искушением. Начальник скита поселил Платона в келлии, находившейся недалеко от скита, но довольно далеко от церкви. Живя там, Платон однажды так крепко уснул, что не слышал звона к заутрене, день был воскресный. Когда он проснулся и пришел в церковь, то оказалось, что уже прочитали Евангелие и пели канон. От стыда Платон не вошел в церковь и вернулся в свою келлию, обливаясь слезами. Он не пошел и к литургии, но отойдя подальше от своей келлии, лежал на траве и плакал. Когда, после литургии, братия собрались в трапезу, то все удивлялись необычному отсутствию Платона в церкви. Наконец, старец Михаил сказал: «Отцы и братия, прошу вас ради Господа — потерпим немного с трапезою и пошлем узнать, что случилось с нашим братом Платоном». Посланный монах (Афанасий, переписчик книг) не без труда отыскал плачущего Платона и стал его расспрашивать, что с ним случилось. Вместо ответа Платон

111

стал только сильнее плакать. Наконец, после долгих уговоров, он едва мог объяснить монаху причину своих слез. Тогда монах стал успокаивать его и убеждал его идти в трапезу, гдe без него не хотят садиться за стол, ни старец, ни начальник, ни братия. Платон не соглашался идти и умолял оставить его. «С каким лицом, говорил он, я покажусь на глаза братии после всего случившегося!» Но монах не отставал от него и, наконец, убедил Платона идти в трапезную. Когда они вошли в трапезную и Платон увидел перед собою старца и всю братию, сидящих за столом в ожидании Платона, он упал на пол и залился слезами. Узнав от монаха причину его слез, старец и братия подошли к нему, подняли его, стали утешать и успокаивать, посадили за стол и уговаривали есть. Но Платон от стыда, горя и слез едва мог съесть маленький кусочек хлеба. Когда после трапезы Платон ушел к себе в келлию, старец задержал братию и сказал: «Посмотрите, какую ревность и какую огненную печаль имеет этот юный брат наш! Невольно пришлось ему пропустить молитву, и как он опечалился душою, как горько скорбит и плачет. Молитесь и вы Христу Богу от всей души, понуждая себя на все заповеди Его, да даст Господь и вам всем такую же ревность и печаль огненную по Боге!». С этого случая Платон положил себе за правило во все время пребывания своего в скиту не ложиться для сна в постель, но спать сидя.

Во время пребывания старца Михаила в Трейстенах пришел к нему для свидания из отдаленного горного скита «Кярнул» старец Онуфрий. Он много рассказывал братии о своей жизни в пустыне, о красоте своего места, о его здоровом воздухе и чистой, вкусной воде. Его рассказы возбудили в Платоне сильное желание посмотреть его скит и вот, с разрешения старца Михаила, Платон и еще несколько братий отправились вместе с Онуфрием в Кярнул. Шли они превеликими лесами, высочайшими горами и глубокими долинами, и на третий день достигли Онуфриева скита. Онуфрий жил в уединенной келлии, на горe, около часа ходьбы от скита. Платона и его спутников поместили в скиту, откуда они и ходили ежедневно к старцу Онуфрию. Келлия старца стояла на краю горы, откуда открывался чудный вид на окрестные горы, долины и леса. Пониже келлии струился источник светлой, чистой воды, и старец по ступенькам спускался туда за водою. Старец проводил время в молитве, чтении, псалмопении и рукоделии, выделывая отличные деревянные ложки, чашки, тарелки и коробки из липового луба. Платон и его спутники, приходя к старцу, слушали его рассказы о его жизни в уединении, в недоступных горах и глубоких ущельях, где он в летние месяцы должен был запасать себе пропитание на всю зиму, так как в течение восьми месяцев, вследствие непроходимости дорог, совсем не видел лица человеческого. Старец рассказывал «о страстях душевных и телесных, о страшной и неотходной мысленной брани с бесами, о их невообразимых кознях и ухищрениях...» Если

112

бы, говорил он, не защищал своих людей человеколюбец Христос, не спасся бы воистину ни один из них. Но кто припадает ко Христу Богу с верою и любовию, со смирением и слезами, тому скоро подаются неизреченные утешения, мир и радость о Господе и любовь к Богу горячая: свидетелями тому являются нелицемерные слезы от великой любви, самоукорение, смирение и ненасытное благодарение Христу Богу, так что от любви к Богу человек становится нечувствительным к благам мира сего». Слушая речи старца Онуфрия, Платон все больше и больше разгорался любовью к Богу и желанием пустынножительства. Под влиянием возраставшего в нем чувства, он уходил в глубину леса, падал на землю, бил себя в грудь и со слезами просил помощи у Христа - Бога, произнося свои обеты. В своей келлии он непрестанно занимался молитвою, чтением Слова Божия и отеческих писаний, ежедневно со вниманием испытывал свою совесть, сокрушался о своих грехах и ежедневно полагал начало своему исправлению и духовному восхождению.

Казалось, что жизнь Платона сложилась, наконец, так, как он желал — его окружало глубокое пустынное безмолвие, у него был опытный духовный руководитель и преданный, единодушный друг. Но «пути Божии — не пути человеческие и мысли Божии — не мысли человеческие». Платону предстояло пережить еще один подготовительный период своей жизни, быть на время предоставленным только самому себе, и в этом одиночестве и, казалось, полной духовной беспомощности окончательно созреть для своей будущей духовной деятельности, и из застенчивого, робкого, слабого юноши превратиться в самостоятельного, твердого и мудрого руководителя жизни и совести ищущих его духовной помощи. Новой перемене в жизни Платона посодействовало следующее обстоятельство.

До Платона стали доходить тревожные слухи о том, что старцы, несмотря на его молодость, поговаривают о возведении его в сан священства. Строгий блюститель церковных правил, старец Досифей из скита Долгоуцы первый прослышал про это. Он пришел в скит, где проживал Платон и, подозвав его к себе, сказал: Если ты хочешь принять от меня добрый совет, то позволь мне сказать тебе несколько слов. Платон ответил, что он примет слова старца, как внушенные ему самим Богом. Тогда старец Досифей сказал: Я хочу сообщить тебе, что у нашего общего духовного наставника, который должен скоро придти сюда, старца схимонаха Василия был ученик, именем Паисий. Он с детства вырос при старце и старец очень любил его. Паисий всех превосходил и своим разумом и своей жизнью. В виду недостатка у нас священников, старец убедил его против воли принять священство раньше установленного церковными правилами возраста. Года три тому назад Паисий скончался. Старец не перестает скорбеть о нем, частью потому, что потерял в нем любимого ученика,

113

частью же потому, что лишился священника. Когда он придет сюда и увидит тебя, то, несомненно, захочет взять тебя в скит и будет через твоего духовника спрашивать тебя, нет ли у тебя какого-нибудь препятствия к принятию священства. И если такого препятствия не окажется, он будет уговаривать тебя идти к нему жить и, если ты пойдешь, то он будет склонять тебя к принятию священства. И если ты послушаешь и примешь священство ранее установленного церковными правилами возраста, то ты потом во всю жизнь не найдешь душевного покоя, так как окажешься нарушителем церковной заповеди, установленной св. Апостолами и св. Соборами.»

Выслушав старца, Платон поблагодарил его за предостережение и ответил, что, зная свое недостоинство, он имеет намерение во всю свою жизнь не принимать священства. Эти слова понравились старцу и он с радостью сказал: Бог да поможет тебе, брат.

Предостережение старца Досифея не было напрасно. Скоро, действительно, пришел в скит особенно уважаемый старец схимонах Василий, бывший еще в России наставником вышеупомянутого старца Михаила. Схимонах Василий обратил внимание на Платона и поручил начальнику скита узнать от него, не имеется ли у Платона какого-нибудь препятствия к принятию им священства, и когда узнал, что значительного препятствия нет, просил начальника уговорить Платона перейти на жительство к нему в Поляномерульский скит. Начальник стал уговаривать Платона, но тот, помня предостережение старца Досифея, решительно отказался. Тогда старец Василий, догадываясь о причине отказа, велел начальнику передать Платону, что он ни в каком случае не станет принуждать его к принятию священства раньше установленного возраста. На это Платон ответил, что он положил в сердце своем и по достижении установленного возраста не принимать на себя столь страшного и ответственного сана. Услышав этот ответ, старец Василий не настаивал более на своем предложении. «Такова причина, замечает в своих записках старец Паисий, по которой мне не пришлось пожить вместе со старцем Василием в его скиту, хотя я и очень желал этого».

Этот случай имел решающее значение для Платона. Он увидел, что у старцев есть намерение сделать его священником, и это его крайне смутило, встревожило и испугало, так как должно было нарушить весь намеченный им для себя план жизни. Глубоко сознавая свое недостоинство, всегда стремясь к жизни скромной и незаметной, всегда желая быть учеником, а не наставником, Платон сознавал, что служение священства является для него непосильным подвигом и помешает ему осуществить с детства им взлелеянный путь жизни.

114

Это заставило его глубоко задуматься. Продолжая по внешности вести прежний образ жизни, слушая беседы и наставления старцев, нести свое послушание, он в глубине души уже наметил и обдумывал новый жизненный шаг. Он решил покинуть Молдовлахийские скиты и удалиться на Святую Афонскую Гору, чтобы там найти глубочайшее и ненарушимое безмолвие.

ПРОТОИЕРЕЙ СЕРГИЙ ЧЕТВЕРИКОВ.

Братислава I. III. 1925, Прощеное Воскресение.

115

Страница сгенерирована за 0.03 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино