Зандер Л.А. Памяти Бориса Петровича Вышеславцева

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Л. А. Зандер

ПАМЯТИ БОРИСА ПЕТРОВИЧА ВЫШЕСЛАВЦЕВА

В жизни философа есть две стихии, два пафоса: познание и учительство. Познание не нуждается в оправдании: в своем чистом виде оно есть «высшее благо», самоцель. Философия есть «самое важное», учил Плотин, для которого философия была первым долгом, созерцанием единого абсолютного. И эта оценка знания освящена и Евангелием, объявляющим знание содержанием вечной жизни: «... сия есть жизнь вечная, да знают Тебя — Единого истинного Бога и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ио. 17-3). Поэтому и состояние райского блаженства в западном богословии определяется как созерцание — visio beatifica...

Но философ отличается от мистика тем, что его созерцания носят (или вернее получают) умозрительный характер; он старается облечь их в рациональную форму, доступную всякому,

45

мысль которого причастна Логосу и следует логике. «Неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор. 12~4) лежат вне области философского мышления... А от ученого (специалиста) философ отличается тем, что предметом его созерцания всегда является общее и целое, а не та или иная специальная ограниченная область бытия.

Но рядом с жаждой знания философу присущ пафос учительства. «Всякий человек», говорит Платон, «стремится рождать... ибо зачатие и рождение являются бессмертием смертных существ» (Пир. 25). Эта мысль повторена у апостола Павла, поскольку тайну благовествования он сравнивает с тайной рождения: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос» (Гал. 4-19), «я родил вас во Христе Иисусе благовествованием» (1 Кор. 3-15).

Раз познав истину, философ неизбежно стремится передать ее другим. Этим он, в меру данного ему таланта, выполняет вторую заповедь о любви к ближнему, подобно тому, как его жажда знания всегда является выражением его любви к Богу...

Таким образом пафос познания неразрывно связан с пафосом учительства; но в действительной жизни мы часто видим, что одна из этих стихий поглощает другую и тогда образ философа, мудреца и проповедника, заменяется эгоизмом отвлеченного теоретика или профессионализмом «профессора философии».

Последний занял исключительное место в области мысли с начала 19-го века. В течение всего периода «новой философии» имя философа присваивалось почти исключительно людям занятым академическим преподаванием. Остальные считались или поэтами (Der Dichter Nietzsche, писал Виндельбанд), или публицистами (Розанов, К. Леонтьев) или пророками («Le prophète Péguy», согласно André Roussieau)....

Бориса Петровича Вышеславцева мы также знали как профессора: богатого по темам, блестящего по форме, глубокого по содержанию. Относительно же его внутренней «философской» работы мы могли только догадываться. Но вот, уже после того, как он от нас ушел, мне было дано заглянуть во внутреннюю клеть его умственной работы; и здесь я увидел философа, созерцателя, искателя и любителя мудрости, который до самого смертного часа жадно и бескорыстно учился, и познавал. Уже пораженный смертельным недугом он до самого конца, пока позволяли силы, ходил каждый день в библиотеку и читал, читал — знакомился с самыми разнообразными отраслями знания, проникая во все новые глубины мысли. А затем, вернувшись домой, продолжал читать те книги, которые мог иметь у себя. Жажда знания была в

46

нем едва ли не сильнее жажды жизни. Последними его словами были: «как все просто». Эти слова (так напонимающие «Licht mehr Licht», Гете) сами по себе заключают целую философию, но они получают особое значение и ценность, когда видение белого луча простоты увенчивает собою многоцветный спектр предварительного искания...

Плодом философской работы Бориса Петровича явились не только его, книги (он писал сравнительно немного), но и множество конспектов, выписок, заметок, цитат. Все это он делал явно для себя; не думая ни об учениках, ни о последователях. Но теперь, когда его уже с нами нет, его голос звучит для нас не только в доступных для всех книгах, но и в его «архиве», который, естественно, будет достоянием немногих.

Эти рукописи не могут быть предметом чтения; их можно изучать, и знакомство с ними может иметь бесценное значение для тех, кто занимается теми же темами, над которыми работал Борис Петрович. Поэтому супруга Бориса Петровича, Наталия Николаевна, выразила готовность допускать к пользованию рукописями Б. П. тех, кого это может интересовать. Ниже мы даем общий обзор этого архива, в надежде, что учась у Бориса Петровича и после его смерти и проникая в самую лабораторию его мысли, мы тем самым выполним самое заветное желание философа: быть учителем и наставником не только своими лекциями и книгами, но самым процессом своей работы, своей мыслью, своей жизнью.

Л. А. Зандер.

47