Писать о только что скончавшемся Антоне Владимировиче Карташеве, которого оплакивают и осиротевшая Свято-Сергиевская Духовная Академия в Париже и вся православная богословская наука, о котором весь православный мир возносит сейчас заупокойные молитвы, является задачею весьма нелегкой по необъятности своего предмета. Покойный Антон Владимирович был более, чем крупным или выдающимся человеком. Как и в ученом наследии его, которое, несомненно, составит целую эпоху в истории русского богословия, так и в самой личности его все отмечено печатью яркости, талантливости, грандиозности и стихийного размаха. Он сам, его творчество, его значение в истории русской богословской школы будут — это можно с уверенностью утверждать уже теперь — предметом многих и многих ученых трудов. Но, как этот столь обширный материал возможно охватить в скромной и по необходимости сжатой статье?!

Всех, кому дано было знать Антона Владимировича или даже, хотя бы, просто встретиться с ним, поражало количество, яркость и разносторонность Богом данных ему природных дарований. Он был увлекающим оратором, настоящим Бояном русского слова, блестящим публицистом, человеком зоркого, пытливого и проницательного ума; он с легкостью запоминал факты, встречи, лица, приобретал знания, взвешивал идеи. «Всеведущий Антон Владимирович» — так часто отзывались о нем его ученики и его коллеги. И, конечно, по своей одаренности и по своему блеску, покойный был одним из наиболее выдающихся представителей того совершенно исключительного по своей талантливости поколения русских профессоров, мыслителей, ученых и прочих культурных деятелей, которое сложилось у нас на родине перед великой войной и которое ознаменовано именами о. С. Булгакова, П. Б. Струве, Н. А. Бердяева, С. Л. Франка, о. П. Флорен-

ского и многих других, в большинстве случаев теперь уже давно ушедших... Дано ему было прожить жизнь долгую и необыкновенно богатую и насыщенную событиями, встречами, соприкосновениями с целыми историческими эпохами. Родился он в 1875-м году в Екатеринбурге и, по своему рождению, принадлежал к сословию крестьян. Он прошел все ступени духовной школы: духовное училище и семинарию в своем родном городе и Академию в С.-Петербурге. В последней он и вышел на профессорский путь по кафедре церковной истории. Ему также выпало быть председателем Философского Общества в Петербурге (в то время, как С. Н. Булгаков, будущий отец Сергий, занимал такой же пост в Москве) и заведовать богословским отделом Публичной Библиотеки. В годы начавшейся революции, он оказался товарищем Обер-Прокурора и, затем, последним Обер-Прокурором Святейшего Синода, и членом Всероссийского Поместного Собора. В эмиграции он вновь связал себя с высшей духовной школой: явившись одним из основателей Свято-Сергиевской Духовной Академии на Сергиевском Подворье в Париже, он до самой кончины оставался ее профессором и на этом поприще, как историк церкви и богослов, стяжал себе общеправославные и всеэкуменические славу и авторитет. В течение своей долгой жизни ему приходилось встречаться со всеми выдающимися церковными и культурными деятелями своего времени: иерархами, пастырями, подвижниками, богословами, а также с представителями и других русских культурных кругов и, вообще, со всеми кругами и слоями русского дореволюционного общества. Благодаря этим встречам, насыщенности своей жизни и своей талантливости, он сам, в конечном итоге, сделался олицетворением и живым синтезом русской действительности всей прожитой им исторической эпохи. Его лекции и даже простые рассказы его из области воспоминаний изобиловали еще никем незаписанными подробностями из совсем недавнего и сравнительно недавнего прошлого русской Церкви, русской духовной школы, русского духовного сословия, русской культурной, общественной и политической жизни. И потому можно с уверенностью считать, что не только ученое наследство Антона Владимировича, но и все решительно, что было связано с его мощной фигурой ценно для истории: помимо историка русской Церкви и русской академической науки, тут многое могут почерпать ценители русского быта и вообще исследователи истории России за последние полстолетия... По всем этим причинам его уход из этой жизни явился и для Свято-Сергиевской Академии, и для всей русской эмиграции, и для современной православной бого-

словской науки и всей православной культуры потерей тяжелой, утратой непоправимой, невосполнимым лишением...

Хотя Антон Владимирович пережил 85-летний возраст, хотя за последний год его жизни умножились и усилились зловещие проявления его недомогания, смерть его для всех была полной неожиданностью. До последнего дня он мыслил, творил, писал, занимался делами Академии. Несмотря на годы и немощи, он и в истекшем академическом году занимал, как и прежде, лекционные часы своих коллег, освобождавшиеся по причине заболевания последних или их временной отлучки. За несколько дней до кончины, он еще составлял латинский текст почетных докторских дипломов в виду предстоящего празднования 35-летнего юбилея Свято-Сергиевской парижской Академии. Для всех окружающих, до самого конца он продолжал быть воплощением стихийной жизненной силы и творческого вдохновения. И, однако сам Антон Владимирович, как об этом знают все близкие ему, постоянно вспоминал о неизбежности смертного часа и непрестанно и усиленно готовился к нему.

«Се тебе талант Владыка вверяет, душе моя, страхом приими дар». Эта стихира Великого Вторника с некоторыми другими песнопениями Страстной Седмицы была, по желанию почившего, неоднократно им выражаемому, пропета над его гробом во время его отпевания. Эта просьба покойного, как и самое содержание стихиры, вскрывая одну из главных тем внутренней жизни Антона Владимировича, показывают, что сам он, конечно, сознавая свою даровитость и непререкаемость своего авторитета, тем не менее строго судил и эту даровитость и всю свою высокотворческую важную для Церкви деятельность, никогда не забывая, что, без стяжания Св. Духа, они не составят того приумноженного таланта, который надлежит ему представить своему Создателю и Судии. Здесь мы коснулись области уже сокровенной, о которой еще тем более трудно писать, что сам Антон Владимирович прямо об ней никогда не говорил. Однако, многое в личности и в жизни Антона Владимировича объяснялось его стоянием перед Христом и свидетельствовало о нем. И не упоминать об этом, означало бы пройти без внимания мимо того главного, чем жил Антон Владимирович и чем определялось у него все остальное.

В этой связи стоит, прежде всего, его удивительная литургичность, которой дышит все его творчество, которой пронизана вся его жизнь. Антон Владимирович с детства полюбил церковное богослужение; мальчиком он прислуживал в храме и в десятилетнем возрасте он был посвящен в стихарь своим епархиальным архиереем, епископом Иринеем Екатеринбургским (Орда) и принял

звание чтеца. Красота церковная, конечно, питала его эстетически одаренную натуру, но основным для него в богослужении было созерцание раскрывавшихся в нем церковных догматов и домостроительственных тайн. В этом отношении Страстная Седмица и Пасха были для него верхом молитвенного переживания. Но он тоже любил и будничное богослужение и также питался им. Его часто можно было видеть в храме Сергиевского Подворья, стоящего на клиросе вместе со студентами, принимающего деятельное участие в церковном пении и чтении. Он, по собственному выражению, постоянно «пропагандировал» некоторые службы, как, напр., утреню Акафиста, совершаемую в субботу 5-ой седмицы Вел. Поста, службы замечательные по красоте и содержанию, но мало известные широкому церковному обществу. А своим слушателям в академии он и примером и словом неутомимо пытался внушить сколько то, что он красочно по-бурсацки называл иногда «дьячковской наукой», может открыть верующему сердцу и богословствующему уму.

В этой связи стоит тоже и библеизм Антона Владимировича. Будучи, в основном, церковным историком, он, однако, был специалистом и по Свящ. Писанию, в частности по Свящ. Писанию Ветхого Завета. Его он любил как Слово Божие и старался в нем постичь и выявить Божественное откровение, содержащееся в нем для всех времен и эпох. Для этого он прибегал ко всей научной технике его исследования, связанной с филологией и историческим методом его изучения. К сожалению, очень мало известно широким кругам об Антоне Владимировиче, как экзегете Ветхого Завета. Сам он только смог напечатать только свою, в свое время нашумевшую, актовую речь о библейской критике, сказанную им 17-го февраля 1944 года. Но этим критицизмом далеко не исчерпывался библеизм Антона Владимировича. Он вникал в Писание и через богослужение и молитву, на основании буквы и общего духа текстов оправдывал правильность их истолкования в церковном предании. И потому, несмотря на всю свою ученую аппаратуру, это был истинный церковный, христианский, подлинно богословский библеизм, которым Антон Владимирович воспламенял сердца своих слушателей, попутно свидетельствуя о своем внутреннем горении.

Но вот Антон Владимирович выходил из академического храма или из аудитории, проходил церковный двор и возвращался в свой рабочий кабинет. И тут за своим письменным столом, всегда заваленным грудами книг и бумаг, он продолжал стоять перед Христом. Об этом говорит, во-первых, его поразительное трудолюбие, свидетельствующее о его смирении и как ученого и как человека. Несмотря на свою талантливость, на накопленный им в течение долгих десятилетий колоссальный запас знаний, он непре-

станно работал, пополняя этот запас. Работая над своими «Очерками по Истории Русской Церкви», он шутя заявлял: «Я сейчас вижу смысл своей жизни в количестве прочитанных строк». И, несмотря на преклонные годы, он даже совершил поездку в Рим, чтобы поработать в тамошних библиотеках над документами по истории русской Церкви, там оказавшимися после второй мировой войны.

О глубокой христианской настроенности Антона Владимировича, как и о его удивительном смирении, говорило, также, и его отношение к человеку. Он был доступен решительно всем, в нем не было ни капли снобизма, который -заставлял бы его гнушаться людьми. Если же он с кем-нибудь расходился или же по поводу кого-нибудь впадал в негодование, то это было только по причинам принципиального характера, в частности, по своей непримиримости к советской власти и по нетерпению в этой области никаких компромиссов. Но и эти случаи были редким явлением. Вообще же он был заранее открыт всякому приходящему к нему: он с таким же вниманием и радушием принимал коллег, соратников, представителей культуры или общественности, как и какого-нибудь заурядного студента, пришедшего к нему для разрешения незадачливого вопроса. Всех он понимал, когда надо поддерживал, воодушевлял своим примером непоколебимой верности Христу, Церкви, России, идеалу Святой Руси. Всем давал обильно питаться от своего колоссального опыта, жизненного, научного, церковного, духовно-благодатного, над умножением которого он, как раб и ученик Христов, не переставал трудиться до последнего вздоха.

II.

«Не может укрыться город, стоящий на верху горы; и зажегши свечу, не ставят ее под сосудом» (Мф. 5, 14-15). Так не могло не прорываться наружу одновременно с научным и небесное сокровище, накопляемое Антоном Владимировичем в тайниках сердца. И потому неудивительно, что даже за долгие годы перед концом своего земного поприща он. во многом перерос в себе профессора и ученого, приближаясь к харизме учительства церковного и благодатного наставничества, порою даже выступая в обличим пророка. Он удивлял глубиною своего проникновения в тайну Церкви, как богочеловеческого организма. В церковной истории через ее человеческую оболочку, часто запятнанную человеческим грехом, он умел прозирать в скрывающемся за ней, видеть действие Св. Духа, живущего в Церкви и ведущего ее, делать очевидным это действие и своим слушателям. Ему становились близкими все сотрудники Христовы по

созиданию этой истории, великие Отцы, святые. Он их чувствовал и понимал до такой степени живо, что могло иногда казаться, что он их знал лично, на подобие всех тех работников на ниве церковной, с которыми ему дано было встречаться и сотрудничать в течение своей долгой жизни. В отношении к современной ему церковной действительности этот, ставший присущим его духу, Дар проникновения в истинную сущность событий церковной истории сопровождался у него и подлинным даром различения духов: очень многое из того, с чем Антон Владимирович не соглашался, что он обличал, как нецерковное, неподлинное и порочное в действительности проявляло себя как таковое по истечении некоторого временного срока; напротив, то, что он принимал и приветствовал, оправдывалось почти всегда, как начинание жизненное и полезное для Церкви,

Как все те, которые богословствовали от живого опыта, покойный Антон Владимирович не смог превратиться в узкого специалиста в какой-нибудь частной области церковных наук, но, занимаясь по преимуществу церковной историей, он был и оставался всеобъемлющим в этих науках, духовно и творчески живо воспринимая каждую из отраслей богословия. Эго тоже приближало его к примеру великих отцов. Часто его упрекали за то, что он всех своих богословских взглядов никогда и нигде не старался синтезировать. По собственному признанию он эго делал вполне сознательно. Причиной этому было его опасение впадения в односторонность или в стилизацию, неизбежные при всякой систематизации, нежелание этим обеднить то, что открывалось ему в непосредственном опыте, как необъятное богатство предания церковного.

В отношении будущих судеб Церкви, да и вообще в отношении всякого будущего, Антон Владимирович проявлял дерзновенную уверенность в победу правды над всякой ложью, жизни над всем мертвящим ее, света над всякой тьмой. Он скромно называл эту проявляющуюся у него уверенность своим оптимизмом. Но это далеко не было природной чертой характера или результатом жизненного или научно-исторического, но чисто человеческого опыта, а зиждилось на опытном знании законов Царствия -Божия, уже пришедшего в силе и неприметно действующего в нашем еще непросветленном мире. В науке эта вера связывалась у него с его проповедью о восстановлении Святой Руси, составлявшей одну из его любимейших тем. В жизни она проявлялась и бывала решающей в трудные минуты жизни Свято-Сергиевской парижской Академии. Всем памятны темные дни качала второй мировой войны, трагические для мира-, критические для Академии. Академия в эти дни оказалась отрезанной от поддерживавших ее друзей; более половины ее профессоров, выехавших на лето заграницу, не смог-

ли вернуться в нее из-за начавшихся военных действий. Из профессоров, возглавлявших ее, в Париже в сентябре 1939 года находились только Антон Владимирович и только что перенесший тяжелую операцию о. Сергий Булгаков. Все обрекало Академию на закрытие. Антон Владимирович решил не прекращать работу, несмотря ни на какие обстоятельства. И Академия сохранилась, выжила, вопреки трудным условиям, связанным с войной и оккупацией. Более того, это были годы напряженной, творческой, плодотворной работы. Академии пришли в помощь новые друзья. Она воспитала в эти годы то младшее поколение священнослужителей, богословов, церковных деятелей, которое обеспечило смену старшему поколению и которое в настоящий момент занимает профессорские кафедры и ответственные церковные посты, как в Западноевропейском Русском Экзархате, так и bi других местах русского рассеяния. Те, кто учились в Академии в эти годы, преисполненные материальных лишений, ознаменованные мировыми потрясениями, сохранили воспоминание о своем пребывании в ней, как о светлой, благодатной полосе своей жизни, оставившей в их душах неизгладимый след. И многое, многое из этих воспоминаний у лих связывается именно с только что умершим Антоном Владимировичем, с его вдохновляющим словом, с его примером подлинной церковности, дерзновенного стояния на страже дела Церкви, непоколебимой веры в незыблемость данных ей обетовании.

В этой связи нельзя не упомянуть и о другом замечательном даре, стяжать который также дано было почившему. Это дар создавать людей, пробуждать заложенное в них призвание, направлять их по намечающемуся для них пути, снабжать их на всю жизнь духовным зарядом для следования по нему. Из молодого поколения богословов, речь о которых была немного выше, большая часть была непосредственными учениками покойного, оставленными им по окончании курса при кафедрах истории и библейского богословия. Но его любят и почитают, как наставника, сыгравшего решительную роль в их жизни, не только люди богословской науки: многие и многие приходские батюшки несут ему в своем сердце благодарность как за знания, полученные от него, так и за ту любовь, которую он породил или укрепил в них ко Христу и к Церкви, и к воспринятому ими в ней служению. Его считают своим наставником и идеологом и многочисленные миряне, никогда не бывшие в богословской школе. Он был любимейшим оратором на Дне Русской Церковной Культуры, устраиваемом одно время каждый год на Сергиевском Подворье в праздник всех святых в земле русской просиявших. О его популярности и о любви к нему во всех слоях церковного общества свидетельство-

вали Епархиальные Съезды нашего Русского Западноевропейского Экзархата, на которых он неизменно избирался в Епархиальный Совет, собирая всегда наибольшее количество голосов. По всему этому все православное русское рассеяние, если не весь православный мир, провожает его сегодня в вечную жизнь, как своего любимейшего и глубокопочитаемого духовного вождя, повторяя за него слова Апостола: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия...» (I Тим. 4, 6-7). И потому, воистину «блажен путь, во онь же идеши днесь, душе...».

* * *

Вспоминается только что пережитое погребение А. В. Карташева. Хмурый сентябрьский день. Часто срывающийся сильный дождь бьет в окна храма. Небольшая Успенская церковь на русском кладбище в Sainte-Geneviève-des-Bois полна молящихся, прибывших, несмотря на непогоду и на дальность расстояния, воздать последний долг усопшему. Тут и сверстники, и соратники покойного, его коллеги, его русские и иностранные друзья, представители русского и греческого духовенства, его ученики и немало молодых, никогда не бывших его слушателями по Академии. Епископу Кассиану, ректору Академии, совершающему заупокойную литургию и чин отпевания, сослужат ученики покойного, облеченные в священный сан. В алтаре присутствует епископ, представляющий Вселенского Патриарха. Хор, состоящий в значительной части из студентов и бывших студентов Академии, вместе с погребальными песнями исполняет и некоторые песнопения Страстной седмицы, которые особенно любил покойный. С этим хором часто пел сам Антон Владимирович. Иногда кажется, что и теперь к его пению присоединяется и его голос.

Гроб Антона Владимировича из церкви выносят и окружают его ученики, священнослужители или молодые церковные деятели. В эту минуту вспоминается другое погребение и слова, с которыми тому назад шестнадцать лет Антон Владимирович обратился к уходящему в иной мир о. Сергию Булгакову: «Дорогой, незабвенный отец Сергий! Возносясь от нас, подобно восходящему на огненной колеснице Илии, брось нам, остающимся, как это сделал Илия Елисею, твою милоть пламенного вдохновения, упорного трудолюбия и неоскудеваемой любви к Церкви!» С этой же просьбой невольно обращаешься к ныне также ушедшему Антону Владимировичу. И крепко верится, как верил сам покойный, что, хотя умер он на чужбине и лег

костьми на эмигрантском кладбище, непременно устоит все дело, которому он служил, что наступят дни, когда на горячо любимой им родине снова воссияет во всей своей красе и славе богословская школа, а на ней почиет его дух. И сможет снова Русь давать таких, как он, могучих богатырей Христовых, строителей церковной культуры, истинных ловцов человеков, во сто крат умножающих в себе и в других от Бога дарованные таланты.

Страница сгенерирована за 0.18 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com