О вере, неверии и сомнении. Чудеса Божии

В заключительной части этой работы я приведу целый ряд чудес, — притом доселе в печати неизвестных, но лично мною пережитых или слышанных от безусловно достоверных мне лиц. Цель и заключается в том, что они утверждают бытие так наз. “сверхъестественного” мира; потому что факты сильнее всяких доказательств, — как для интеллигентных, так в особенности — для непредубежденных “простых” людей. И таким образом этот отдел является доказательным дополнением ко всей нашей работе о вере.

Тем более, что и неверующие, и сомневающиеся задают всегда вопрос:

— А кто приходил с того света?

Верующие же будут несомненно радоваться фактам из иного мира, — хотя мы приводим немного.

1. ВИДЕНИЕ ВО СНЕ

Хотя снам вообще не нужно верить, но когда они сбываются — не будучи известными дотоле, — то это можно назвать уже “явлением” из того мира.

Это было около 1925 года. Я из Сербии ехал в Париж, чтобы быть инспектором Богословского Православного института. Но мой путь лежал через Берлин, где я должен был заехать к одной семье, перед близкой смертью мужа и отца. Из Берлина я направился в Париж через г. Аахен. Здесь в мое купе подсела пассажирка из Швеции, русского происхождения, жена шведа. Она ехала к родной сестре в Испанию. Других пассажиров в купе не было. Скоро мы познакомились. Между прочим, разговорились о вере. Она была православная:

— А что, — спросила она, — ныне чудеса бывают?

— Каких же вам чудес, — говорю ей, — после Евангелия и Христа?

— Да-а, — протянула она недовольным голосом, не смея возражать по существу, — но это так давно было! А вот теперь бывают ли чудеса?!

И я рассказал ей о чуде, слышанном мною от архимандрита (после — архиепископа) Т-на, в 1923 г. в Берлине. Теперь он умер. Но да будет он свидетелем, что я точно передаю рассказ его! Буду вести беседу от его имени — для живости.

— Меня, — начал он, — пригласили в г. Н. отслужить заупокойную литургию по давно уже умершей бабушке М. А. Мне отвели комнату. И я ночью хорошо спал. Во сне слышу почти детский голос:

— Батюшка! Помолитесь и о мне!

— Я приехал сюда, чтобы молиться об умершей М. А.

— Я это знаю. Но вы помолитесь и о мне.

— Но кто же вы такая?

И тогда передо мной появляется голая до локтя детская ручка и чертит в воздухе большую букву “Е”. И тут я проснулся. Вижу, что я — не в постели, а стою на полу. Этого никогда не было в моей жизни, чтобы я слез с постели — не просыпаясь. Сон был настолько живой, что я будто только сейчас видел и детскую ручку и букву “Е”.

Кто же такая “Е”? И в уме промелькнуло два имени: “Елизавета” и “Екатерина”. Спросить ночью было некого: завтра спрошу!

Служу проскомидию и из просфоры за усопших вынимаю, между прочим, частицу за рабу Божию “Елизавету-Екатерину”. После обедни пригласили меня пообедать. А нужно сказать, что до обедни я спросил старого слугу: не жил ли здесь кто-нибудь с именем “Елизавета — Екатерина”; он ответил, что такой здесь не было.

За обедом мне предложено было место против хозяйки; а рядом со мною сидела подруга ее. Я ей вполголоса рассказал о видении. Когда дошел до буквы “Е”, она остановила меня:

— После. — Но хозяйка заметила перерыв.

После обеда она сказала мне:

— Да ведь это дочь хозяйки, Елизавета. — И рассказала, как она за обедом, видимо, чем-то заразилась и через часа два — скончалась.

В это время подошла и хозяйка к нам с вопросом:

— Чего это вы секретничаете?

Пришлось и ей рассказать все. Она — в слезы:

— Она (т. е. Елизавета) и мне не давала спать, как следует, всю ночь: Мама! Ты больше молишься за бабушку, а не за меня!

Меня, говорит он, это удивило: почему так? Оказалось, дочь ее родилась еще тогда, когда она и первый муж ее были протестантами.

А в Церкви такой обычай, что за инославных не полагается в храме, да еще на литургии, молиться. Следовательно, и Елизавета была протестанткой; а матерь потом вышла замуж за К. В., православного, и сама приняла православие. Бабушка М. А. была православной, но вышла замуж за протестанта, оставаясь православной. О ней каждый год, в день ее смерти, и совершали поминание. А дочка была протестанткой; и, однако же, просила молитв и поминовения у православного священника.

Дальнейший рассказ я сокращаю: после я проверил по дневнику родственника этой семьи: все оказалось верно.

Вот этот случай я и рассказал шведке. Она вполне удовлетворилась. И на другой день привела ко мне двух своих знакомых старичков и подарила корзину фруктов.

2. СОШЕСТВИЕ ОГНЯ

Это было в алтайской деревне, в Азии. Я был викарным епископом в г. Севастополе. Жил в Херсонском монастыре (1919—1920 гг.). До меня там настоятелем был епископ Иннокентий. Потом он ушел на покой; и я заменил его. Он был праведной жизни и прозорливый. Но я не о нем хочу рассказать, а о чуде, расследовать которое он был послан архиепископом М. Тобольским.

Одного алтайца крестили в храме. Стоял большой чан воды, в которой он должен был креститься. Крестным отцом у него был его дядя, тоже алтаец, и, конечно, уже крещеный.

Во время чтения священником молитвы с призыванием Святого Духа на ту воду новокрещеный был спокоен. А его дядя вдруг, в ужасе и удивлении, закричал:

— Это и со мной так было? Это и со мной так было? Оказывается, в этот момент он увидел, что с купола церкви сошел огонь на воду.

Крестивший священник (после, вероятно) подробно допросил его и доложил архиерею. Вот он и послал о. Иннокентия под присягой расследовать это дело; что и подтвердилось. Бумаги об этом я видел и разбирал по смерти еп. Иннокентия.

Все люди — совершенно добросовестные. Епископ — святой жизни: алтаец-дядя — “дитя природы”: он бы и выдумать чего-либо подобного не мог; и все было проверено специальной ревизией; а я — читал обо всем этом.

Дух Святой сошел на воду, как и в день Пятидесятницы на апостолов в виде огня.

3. “МЕРЗЛЫЕ”

Этот случай я расскажу в сокращении: он — длинный. В Уфимской области (это было за семь лет до революции) на одном “погосте”, т. е. на церковном хуторе, жил псаломщик: с ним жила жена и (кажется) четверо детей, и бабушка. Жизнь была бедная. К несчастью, он был еще алкоголик. С ним пила и мать. Печь топилась плохо. И зимою бабушка сидела на печи, к ней лезли дети: Христина (лет 12), Степка (лет 7) и Мария (лет 3), а четвертый ребенок был еще на руках.

Отец помер. Жить стало еще труднее. Детей пустили “по миру” нищенствовать. Ходила и маленькая Мария. По вечерам они приходили домой и, замерзшие, лезли к бабушке на печь. Там они, вероятно, “ужинали”: хлеб да вода. А бабушка учила их молитвам. Особенно она заповедовала читать “Богородицу”.

Потом, по смерти отца, мать отправилась с 3 детьми в город Уфу и хотела пристроить детей в приюты. Исходила все, что могла; везде отказывали: мест нет! А уже наступил вечер. Тогда мать, купив им по калачику, велела им дожидаться ее, а сама бросила их на произвол [судьбы] и отправилась домой...

Они ждали-ждали мать и стали сами ходить по городу, ища ее. Это было зимою, за неделю до праздника Рождества Христова. Так случайно они дошли до храма Успения Божией Матери.

Самая маленькая, Мария, говорит, что в трудную минуту бабушка велела читать “Богородицу”. И они втроем стали читать эту молитву. Вдруг из Церкви выходит “тетенька в черном”, с закрытым лицом, — как после рассказывали они о Ней, — взяла одной рукой Марию и повела всех троих в дом против церкви, отворила калитку и ввела их в дом, а Сама исчезла. Хозяйка дома лежала больная в постели. В кухне шли разговоры; шум, плач... Кучер, татарин Абдул, хотел уже отправить детей в полицию, но заступилась экономка, Анисия Ивановна. Хозяйка вызвала горничную Пашу в спальню к себе и распорядилась оставить детей: их вымыли, одели в чистое белье (оставшееся от детства девочки и мальчика) и уложили спать. Хозяйка, по телефону, упросила архиерея Н-ла приехать к ней. И он старался выяснить все. Вызвали сторожа: оказывается, в этот вечер не было никакой службы; а от “тетеньки в черном” не было по снегу никаких следов.

Архиерей решительно и сразу пришел к заключению, что была Божия Матерь, так как дети читали “Богородицу”.

На другой день архиерей поехал в женский монастырь: Христину определили в женскую школу при монастыре, Марию взяла на воспитание м. казначея, веруя, что за это поправится ее больной брат. К этому же дню воротились с зимней охоты муж и сын хозяйки: Степку приняли в приют.

Мать, видя, что ради ее детей можно эксплуатировать “господ”, была отделена от них; и им дали новую фамилию: “Мерзлые”.

О последующем не буду рассказывать. Упомяну лишь об одном: брат казначеи К-ой (не знаю: тот ли, за которого она взяла на воспитание сироту Марию, или другой) пришел к нашей, самой бедной церкви, прося себе приюта. Мы его устроили; таким образом, Божия Матерь отблагодарила казначею.

Все это рассказывала та самая хозяйка, в доме которых приняли сирот. Она и сейчас жива: ей идет 90-й год.

4. ЯВЛЕНИЕ УМЕРШЕЙ

Она же мне рассказывала другой случай — совершенно необыкновенный.

До Уфы они жили в Волынской губернии. Там муж затеял создать фарфоровую фабрику: глина для этого была прекрасная. Но дело кончилось крахом. И им грозила нищета. Хозяйка однажды лежала после обеда в спальне — поперек кровати, чтобы не пачкать ботинками одеяла. И мрачные мысли шли ей в голову.

Вдруг она слышит, что кто-то вошел в соседнюю комнату. Она тотчас же вышла туда. Перед ее главами стоит живою старая ее знакомая по имению — давно умершая.

— Прасковья Димитриевна! Это — вы?

Но та, не отвечая на ее вопрос, говорит:

“Ваше положение трудное, но не впадайте в отчаяние. Сына Николая не отдавайте никому. А С. Н. тотчас же пусть едет в Петербург к сыну моему (он тогда был секретарем у генерала Куропаткина. — М. В.), и от моего имени прикажите ему устроить дело”.

И она — точно растаяла.

С. Н. скоро пришел домой. Жена рассказала ему про явление умершей. Тотчас же, без малейшего сомнения, он выехал в СПб. И все дело их устроилось прекрасно.

А сын Николай должен был быть усыновленным дедушкой (отцом самой рассказчицы). А после этого дедушка и его знакомый купец выкупили их имение. Все кончилось благополучно.

А если бы рассказывать подробно, то мы увидели бы целый ряд сплетений, которые совершенно ясно свидетельствуют о дивном Промысле Божием...

Но я хотел рассказать о явлении умершей — из загробного мира.

5. ИСКУШЕНИЕ ВРАГА

Я был еще молодым иеромонахом и служил секретарем у архиепископа Финляндского (впоследствии — патриарха) Сергия. Он был членом Синода. Жил на Ярославском подворье, и я с ним.

Однажды вечером приходит сельская женщина, лет 45—47. Высокая, здоровая, но очень смиренная. Муж ее, тоже высокий, был пожарным на судостроительном заводе, и тоже скромный. Жили они очень дружно; детей у них не было — Бог не дал! Казенная квартирка, приличное жалованье, здоровы. Казалось, все хорошо. Муж на работе. Она, сидя пред “красным углом” с образами, около правого окна, вдруг говорит сама с собой:

— Уж как нам хорошо живется!

Вдруг из иконы Иоанна Предтечи выходит совершенно явственно будто Креститель, во весь рост, и говорит ей:

— Если хорошо живется, то принеси жертву Богу — зарежь себя!

Ей стало так страшно и так мучительно забилось сердце, что она взяла уж нож, чтобы пырнуть себя в грудь... Как это не случилось — я теперь не помню ее рассказа. Но только с тех пор стало “представляться” (или: “вержиться”; русское слово от корня — ввергать, бросаться в глаза), — так она сама мне сказала: то кошка по потолку бегает головой вниз, ногами вверх, то в храме ведро с огурцами падает и т. п. Иконы Иоанна Крестителя она стала уже бояться: я велел ей принести ее ко мне. Икона в высоту вершков в 8, а в ширину вершка 3. За стеклом. В коричневой рамке.

И вот она меня спросила: что же ей делать? Молодой монах, я не мог сказать ей чего-либо особенного, — и потому посоветовал ей исповедаться и причаститься, а потом я с ней пойду до квартиры и отслужу молебен с водосвятием. Она послушалась без возражений. У меня же исповедалась: какая чистота и смирение! Я дивился. После обедни и причащения мы сходили к ней и отслужили молебен.

Прошла еще неделя. Она пришла снова в храм наш. Я спросил у нее, каково у нее теперь состояние? Она спокойно ответила: — Все благополучно!

После я спросил у своего духовного отца: отчего это случилось с ней?

Он сказал: оттого, что она похвалилась — “хорошо живется”. Враг не выносит этого и после похвал старается всячески вредить. Но конец этой истории был в Валаамском монастыре. Там я увидел юродивого, лет 30... На другой день он лежал в страшной горячке (вероятно, у него было до 40°). И среди разговора он вдруг, — ни с того ни с сего, — начинает рассказывать мне:

— А я знаю женщину: у нее кошки бегали по потолку, огурцы падали в церкви и проч.

Я поразился! Он же никогда и не был в СПб (родом он — олонецкий); а я в это время даже и не думал, и не вспоминал об этой женщине! Вдруг он, умно смотря мне в глаза, говорит, как совершенно здоровый:

— А ты думаешь, ты большое дело сделал?

Я молчу, удивленно смотря на него. Он же продолжает:

— Если бы она вытерпела, из нее вышла мученица, а теперь нет страданий, нет и награды!

И опять стал говорить, как глупый.

6. ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ БЕДЫ

Это мне рассказывала одна почтенная интеллигентная старушка в Сан-Франциско, в Америке. Я расскажу об этом кратко. Ее зазвала подруга прогуляться в лес: они тогда были еще девушками. Но там уже оказались два юноши: у них были худые намерения. Эта девушка бросилась бежать и дорогой читала “Богородице Дево, радуйся”. Но впереди оказался крутой овраг. Перекрестившись, она с молитвой, не размышляя, бросилась вниз. И благополучно вышла на другой берег.

А бежавший за ней юноша — тоже бросился в овраг; но сломал себе ноги. Богородица спасла девушку.

7. ИЗГНАНИЕ БЕСОВ

Известный о. Иоанн Кронштадтский († 1908 г., 20 дек. ст. ст.), между прочим, был приглашен епископом Назарием в Нижний Новгород (в 1901 г.) и епископом Михеем в Сарапуль (в 1904 г.) побеседовать с городским духовенством. Эти беседы были вкратце записаны. Вот что он говорил своим собратьям.

“Я сам знаю, и другие передают, что исцеления по моей молитве совершаются.

Ко мне часто приносят больных, так называемых бесноватых, и просят, чтобы я помолился о них. В этих случаях я действую простотою своей веры. Обыкновенно подобные больные — очень беспокойны: когда их приводят ко мне, то они плюются, пинаются и при этом, — как замечено мною, — закрывают свои глаза. Но я приказываю открыть их. И так как больной не открывает, то я настойчиво требую: “Открой глаза!” При этом сам устремляю на него свой взор. Больной, наконец, открывает глаза, а я, смотря ему в глаза, говорю: “Именем Господа нашего Иисуса Христа запрещаю тебе, дух нечистый: выйди из него!” — и благословляю больного. Больной успокоится, начинает молиться: и я приобщаю его.

По прочтении мною над ним молитв больной делается радостным, покойным, принимает покойно Св. Тайны, от которых ранее он всеми силами старался уйти. И замечательно, что такие больные ничего почти не помнят из того, что они говорили в состоянии беснования... Ясное дело, что они творили чью-то, а не свою волю, противную воле Божией — бесовскую.

Часто бесы долго удерживают власть над больными, или одержимыми, долго сопротивляются. Тогда больные произносят слова: “Мы — застарелые, мы давно получили над ним власть”. — Но сила Божия, которой трепещут бесы, их побеждает.

Быть может, в моей деятельности было бы и гораздо более успехов, если бы я устроил жизнь с более аскетическими условиями”.

О. Иоанн Кронштадтский был вообще великим чудотворцем; вероятно, им были совершены тысячи чудес: из них сделались известными, нужно думать, 1/100 часть. Был случай, что бесноватый, никем не поддерживаемый, — пролетел в храме по воздуху. Но и сказанного — довольно.

8. СИЛА ЕВАНГЕЛИЯ

Дальнейшее чудо взято мною “Из рассказов странника”. Эта книжка, небольшого размера, в двух выпусках (I—184 и II— 162), рассказывает о силе молитвы Иисусовой. О ней мало кто знает. И потому я решил выписать оттуда о дивном событии — о силе книги Евангелия над бесами. Вот что рассказал сам участник этого чуда:

— “Любвеобильный Господь, хотящий всем спастися и в разум истины прийти, открыл мне по великой милости Своей сие познание”, — о силе Евангелия, — чудным образом, без всякого посредства человеческого.

Пять лет я был профессором в Лицее, проходя путь жизни мрачными стезями разврата, увлекаясь суетною философией по распутиям мира, а не по Христу. И может быть, совершенно погиб бы, если бы меня не поддержало то, что я жил вместе с благочестивой матерью своей и родною сестрою моею, внимательной девицею.

Однажды, прогуливаясь по общественному бульвару, я встретился и познакомился с прекрасным молодым человеком, объявившим о себе, что он француз, аттестованный студент, недавно приехавший из Парижа и ищущий себе место гувернера. Превосходная его образованность очень мне понравилась; и я пригласил его к себе, как заезжего человека. И мы подружились.

В продолжение двух месяцев он нередко посещал меня; и мы вместе иногда прогуливались, ветреничали; вместе выезжали в общества, разумеется, самые безнравственные.

Наконец, он явился ко мне с приглашением в одно из вышесказанных обществ и, дабы скорее убедить меня, начал восхвалять особенную веселость и приятность того места, куда меня приглашал. Сказавши о сем несколько слов, вдруг начал просить меня выйти с ним из моего кабинета, в котором мы сидели, и усесться в гостиной. Это мне показалось странным; и я, сказавши, что уже не раз замечаю неохотность его быть в моем кабинете, спросил его: какая этому причина? И я еще далее старался удержать его здесь потому, что гостиная была подле комнаты матери и сестры моей; а потому там разговаривать о пустой материи было бы неприлично. Он же поддерживал свое желание разными увертками, наконец, откровенно сказал мне следующее:

— Вот у тебя на этой полке, между книгами, поставлено Евангелие: я так уважаю эту книгу, что мне тяжело в присутствии оной разговаривать о наших рассеянных предметах. Вынеси, пожалуйста, ее отсюда, и тогда мы будем говорить спокойно.

Я, по ветрености своей, улыбнувшись на его слова, взял с полки Евангелие да и говорю: давно бы ты сказал это мне! И, подавая ему в руки, промолвил: на вот, сам положи его в ту комнату!..

Лишь только я коснулся его Евангелием, он в тот же миг и исчез.

Это меня так поразило, что я от страха упал на пол без чувств. Услышав стук, вбежали ко мне домашние и целые полчаса не могли привести меня в чувство. Наконец, я, очнувшись, ощутил сильный страх, трепет, мучительное волнение и совершенное онемение руки и ноги, так что я не мог двигаться оными. Призванный врач определил болезнь названием паралич, вследствии какого-нибудь сильного потрясения или испуга.

Целый год после этого случая, при аккуратном лечении от многих врачей, я лежал и не получал ни малейшего облегчения от болезни, которая впоследствии указала на необходимость выйти в отставку от ученой службы.

Престарелая мать моя в скорое время умерла; сестра “расположилась посвятить себя монастырской жизни”. И постепенно “я совершенно выздоровел”. И решил “посвятить себя отшельнической жизни... В настоящее время и пробираюсь в уединенный скит при Соловецкой обители на Белом море, называемый Анзерским”.