В № 5 «Нового Града» была напечатана моя статья «Хозяйственный строй будущей России». Содержание ее следующее. В России происходит громадный хозяйственный переворот. Старое капиталистическое хозяйство снесено начисто. Носители его уничтожены. Все хозяйство страны коллективизировано и этатизировано, как во времена фараонов. Все оно ведется по плану и из одного центра — свободной хозяйственной стихии не оставлено и малого уголка. И, вместе с тем, — ценою неимоверных страданий народа, на крови и костях русских людей — произведен громадный технический переворот. В земледелии уничтожены миллионы межей и земля сбита в хозяйственные блоки, с новыми севооборотами, с парками с. -х. орудий и тракторов. В промышленности созданы новые отрасли производства, открыты новые залежи, выстроены «Днепрострой» и гигантские заводы. Городское население охватило почти треть жителей страны, и миллионы крестьян превратились в городских рабочих. Россия становится индустриальным государством и быстро приближается к тому хозяйственному типу, который представляют собой С. Ш. Северной Америки. Таково хозяйственное наследство, которое получит будущая Россия на другой день после падения большевицкой власти. Как этим наследством она должна распорядиться? Если бы советское хозяйство было только продуктом больного творчества отвлеченных фанатиков, если бы остальной мир продолжал хозяйствовать в старых формах капиталистического строя, если бы хозяйственная свобода по-прежнему вдохновляла людей на строительство, самое простое и разумное для России было бы вернуться: на старые пути: денационализировать землю и промышленные предприятия, передать хозяйство в частные руки, дать простор игре хозяйственных сил. Стихия хозяйственной свободы скорее всего другого залечила бы раны, нанесенные России большевицким безумием. Но, в действительности, дело обстоит не так.

Советское хозяйство не просто плод больного творчества фанатиков — несмотря на свою дикость и крайности, оно строится на путях, по которым движется хозяйство всего мира. Все мировое хозяйство переживает громадный переворот. Капиталистическая система хозяйствования выродилась и разложилась. Стихия хозяйственной свободы больше не «несет». Капиталистический строй — предмет ненависти всего молодого поколения. Мировое хозяйство перестраивается на новых основах — плана и управления; коллективные и государственные формы хозяйствования занимают свое место наряду с индивидуальными. Мир переживает грандиозную хозяйственную революцию — стоит на пороге новой хозяйственной эры. При этих условиях предполагать возможность возвращения России на старые хозяйственные пути — нелепость. Капиталистическая реставрация России не дана — для этого она не найдет ни капиталов, ни кадров. Попытка такой реставрации грозит новой хозяйственной катастрофой. Капитализм в одной стране так же невозможен, как и социализм. Отсюда хозяйственная программа будущей России — «50-летка» Нового Града. Послебольшевицкое государство раскрепостит русское народное хозяйство и труд — восстановит рынок и собственность, даст свободу торговли, ремесла и промышленного предпринимательства. Но все это в рамках охватывающего народное хозяйство плана и под твердым своим руководством. И оно сохранит за собой основные отрасли крупной промышленности, оптовую торговлю и верховное право на землю. Словом, послебольшевицкое хозяйство не будет советски-крепостным, но и не станет свободно-капиталистическим. Это будет плановое хозяйство с преобладающим государственным и общественным сектором. В какой-то исторической перспективе оно сойдется с мировым хозяйством на путях хозяйственной демократии. — Таковы основные положения моей статьи.

На эти положения представил свои возражения П. Михайлов в статье «Размышления у врат Нового Града», напечатанной в № 6 нашего журнала. Возражения его сводятся к следующему. Мое предвидение хозяйственного строя будущей России было бы правильным при одном условии: если бы, после падении большевицкой власти, сразу же наступило полное от-

резвление народа, готовность его приступить к восстановлению государства по самому рациональному плану. Но этого не дано. Я не предвидел психического явления, которое можно возвести на степень исторического закона. У общества нет собственной ритмики развития. Но общество состоит из людей. Человеческая же природа неизменна. Жизнь людей подчинена своей особой ритмике — ритмике «подъемов» и «депрессий». Революция и есть такой психический «подъем» масс. И русская революция в значительной степени была обусловлена накопившимся в военное время нервным подъемом народа. Но никакой подъем не может длиться бесконечно. В какой-то момент подъем сменяется «депрессией». Депрессия выражается: в усталости от революционного «строительства», в нежелании чего-то добиваться, куда-то и к чему-то стремиться, за что бы то ни было бороться. Период депрессии и есть период послереволюционной реакции. Послереволюционный режим — режим передышки, санаторного лечения, победы «обывательщины» над гражданственностью и государственностью, торжества индивидуального начала над началом коллективности. Everyman хочет, чтобы его оставили в покое, никуда не звали, не тащили, и никакой новой общественной нагрузки на него не наваливали. Такой же будет послереволюционная реакция и в России. Это будет эпоха усталости и жажды покоя. Ни о каком строительстве Нового Града русский народ не захочет и думать. Русская революция была коллективистична и строила жизнь по «плану». Реакция выразится в недоверии ко всяким «планам», к коллективным отношениям, к всему, что предполагает подчинение общественному руководительству. Обывательский либерализм и индивидуализм будут торжествовать по всей линии. В силу психических законов, управляющих душевной жизнью людей, русское восстановление будет происходить анархично, вразброд, ощупью, образуя то, что зовется «периодами первоначального накопления». Ибо для русских людей, переживших большевицкую тиранию, минимальная гарантия личной неприкосновенности и свободы личной инициативы в хозяйствовании будет единственно желанным и жизненно-необходимым. Адам Смит и Иеремия Бентам, отжившие на Западе, как раз придутся по вкусу пореволюционного русского «нового человека» и будут его идеологами.

— Что же будет с эмигрантскими пореволюционными течениями и идеологами «Нового Града»? То же, что стало с пореволюционными идеологами Франции (Сен-Симон, Фурье, О. Конт): они составили не «Орден», а небольшую и поначалу весьма маловлиятельную секту, оплодотворившую впоследствии французскую политическую мысль XIXвека. Так же будет и с русскими пореволюционными течениями: они планируют Новый Град, рисующийся им чем-то вроде Чикаго или Нью-Йорка, — и скажут спасибо, если им будет позволено спасаться в захолустном скиту. На худой конец — и это ничего. Рано или поздно жизнь проложит к скиту тропинку. — Таковы основные возражения П. Михайлова.

Кто из нас прав? — Этот вопрос не заслуживал бы обсуждения, если бы дело шло о научном историческом анализе: историческое предвидение наиболее спорная дисциплина в науке. Но дело идет не о теоретическом анализе. И «Новый Град» — не научный журнал. «Новый Град» — лаборатория общественного творчества, чертежная архитектора, в которой вырабатываются планы и проекты нового общественного строя. Работа в этих условиях, без интуиции эпохи, без прозрения будущего, так же бесплодна, как чертеж здания, без указания, где оно будет строиться и из каких материалов. Нелепо чертить план величественного «Града» для людей, требующих покоя и санаторного лечения. Но так же нелепо укрываться в захолустном скиту перед поколением, полным энергии, веры в свои творческие силы и жаждущим «переделать мир».

Почему П. Михайлов думает, что в человеческой истории эпохи подъема сменяются эпохами депрессии, революции — реакциями? Ведь, он знает, что никаких «исторических законов» не существует, что у общества нет собственной ритмики разных людей, из которых и слагается общество? Но, если она существует, она действует в пределах одного и того же поколения и не распространяется на другие. Российскую революцию сделали люди, родившиеся в последние десятилетия XIXвека. Многое указывает, что они устали и хотят покоя. Потому в их среде так и развиты «реакционные» настроения. Но в настоящее время в России живут 100 миллионов людей, родившихся

после 1905 года. Они революции не делали и даже не пережили ее сознательно. Можно быть какого угодно мнения о современной русской молодежи, но одно несомненно: она крепка и упорна — полна энергии и бодрости. И, однако, именно она определяет жизнь современной России. И тоже можно сказать о молодежи других стран — Германии, Италии, а в последнее время, пожалуй, и всей Европы. Поколение, пережившее «подъем» Великой войны, устало и сходит со сцены. Историческую авансцену занимает новое поколение не участвовавшее в войне и снова рвущееся к подвигу и драке. Ясно, что ритмика жизни отдельных людей далеко не определяет ритмики развития всего общества. Да и существует ли она вообще? Разве мы не знаем эпох, когда целые поколения жили в «подъеме» — эпох великих переселений, арабских завоеваний, Ренессанса? И, с другой стороны, разве мы не знаем народов, которые веками жили в «депрессии»? Не является ли вся эта ритмика подъемов и упадков, революций и реакций простым описанием однократного исторического события, определившего и подавившего наше современное историческое сознание: «подъема» Великой французской Революции и наступившей за ним «депрессии» эпохи реакции?

Но допустим, что П. Михайлов прав, что в человеческой истории эпохи подъема сменяются эпохами депрессии, революции — реакциями. Каков темп этой исторической ритмики? Какова длина «кривой», описывающей исторический цикл подъема и упадка? Попробуем определить их на примере вышеуказанного цикла — Великой Французской Революции и сменившей его реакции. Что такое «Великая» Французская Революция, в свете современных событий? — Вулканический взрыв местного характера — небольшой глубины и ничтожного района действия. Он сменил одну правящую верхушку другой, не нарушив пирамидального строения общества и почти не затронув имущественных отношений между классами: перемещение земельной собственности из рук в руки было незначительно по размерам и коснулось только нескольких сот тысяч владельцев. И еще более ничтожен был район действия этого взрыва. Он захватил только одну «часть» земного шара — географически, маленький западный полуостров великого Северного ма-

терика — и в этой части одну европейскую провинцию — Францию с ее окраинами. Остальные провинции, если и реагировали на революционный взрыв, то обратным действием — «реакционно». По существу, исторический «цикл» Французской Революции и наступившей за ней реакции надо рассматривать не как смену одной эпохи «подъема» другой — «упадка», а как борьбу революционной Франции с остальной реакционной Европой. Реакционная Европа победила. Французская революция была удушена. Не будь это так, ритмика развития французской нации в эту эпоху могла быть иной: революционный хаос сменился бы революционной диктатурой, революционная диктатура — буржуазной республикой, т. е. тем строем, к которому революция и шла. Ни «депрессии», ни «реакции» могло и не быть. И, тем не менее, несмотря на далеко не имманентную ритмику развития революционных событий Франции, кривая подъема Великой революции охватила целую четверть века — от 1789 г. до 1814 г. Реакция эпохи Директории была поверхностна и не коснулась народных масс. «Удовлетворенные» хотели порядка и закрепления «завоеваний», но не допускали и мысли о возвращении назад. Победные марши Наполеона еще питались революционным пафосом «сынов отечества». И только свержение Наполеона Европой положило конец национальному возбуждению Франции. — Такова длина «кривой» подъема малой французской революции.

Что такое Великая Российская Революция 17-го года? — Вулканический взрыв грандиозной силы и мирового района действия. Он снес все правящие слои нации, разрушил до основания пирамидальное строение русского общества и переместил имущественные отношения десятков миллионов людей. Человеческая история, на всем своем протяжении, не знала переворота такой глубины и размаха. И еще грандиознее район его действия. Он захватил шестую часть земного шара и быстро распространяется на весь мир. Российская революция — начало мировой. Не видеть этого значит не видеть определяющего явления современности. Случилось это так.

Европейская цивилизация до эпохи Возрождения — цивилизация «материковая». Она замкнута в рамки западноевропейского полуострова и за его пределы не выходит. С эпохой «Ве-

ликих открытий» она разливается по всему миру. Но первые три века ее распространение «точечное». «Точки» западной культуры — поселенческие колонии, торговые фактории, военные укрепления — рассыпались по всем частям света, лишь медленно и постепенно расползаясь по вновь открытым материкам и почти не оказывая влияния на туземные народы. И только в XIXвеке европейская цивилизация покрывает весь земной шар. Какие идеи несет она с собою в мир? Те же, которые господствовали и в Европе XIXвека — идеи Французской революции. Французская революция, по глубине социального взрыва и по району действия, — революция малая и местная. Но, по глубине идейного переворота, произведенного ею в сознании человечества, воистину, Великая и мировая. В сознании европейских людей дореволюционной эпохи, мир устойчив и недвижим. В нем ничего не происходит и не меняется. Много веков назад, когда исполнились сроки, на землю пришел Спаситель. С тех пор история завершена. Теперь мир ждет своего конца и последнего Суда. Это средневековое европейское миросозерцание было поколеблено веками Ренессанса и Просвещения. В эту эпоху земля ожила. Про век Возрождения Гуттен писал: «Души пробуждаются — хочется жить». Нет, земной мир не неподвижен. Он движется неустанно и все в одном направлении — вперед. Человеческий разум покоряет природу и преображает общественную жизнь людей на новых началах — свободы и справедливости. Цель движения вперед — человеческое счастье на земле. Таково новое европейское миросозерцание. Но в течение долгого времени это было идейное миросозерцание элиты. И лишь Французская революция сгустила его в религиозную веру, и сделала достоянием масс. Впечатление, произведенное Французской революцией на современников и на европейцев XIXвека было громадно. Впервые в мировой истории великий народ взял на себя ответственность за свою судьбу и стал перестраивать свою жизнь наново и на чисто разумных основаниях. Пусть эта перестройка непосредственно окончилась неудачей. В сознании европейских людей родилась новая вера — вера в прогресс, в человеческое счастье на земле, в возможность устроения жизни народов по разумному плану. В начале XIXвека русская крепостная кре-

стьянка сказала про своих господ, воспитанных по европейски: «Да они не нашей, они Вольтеровой веры». И, действительно, это была подлинно религиозная вера, со своей мистикой и аскетикой, со своими мучениками и пророками. Эта «Вольтерова вера» — вера Французской революции — в несколько десятилетий захватила всю Европу и перестроила ее наново: освободила нации, передала власть из рук царей в руки народов и создала грандиозный расцвет материальной культуры. Перекинувшись в Россию, она зажгла революционным пламенем орден русской интеллигенции и разрушила величайшую Империю мира. Теперь, обойдя весь круг земель, она бушует на Востоке. Так европейская цивилизация, покорив мир, передала ему свое последнее вероучение. «Вольтерова» вера стала мировой. Правда, за полтора века странствований, она пережила реформацию и густо окрасилась в красные — социальные цвета. Но, по существу своему, это все та же вера Французской революции — вера в прогресс и человеческое счастье на земле.

Какое действие произвел взрыв Российской революции в этом насыщенном Вольтеровой верой мире? Действие грандиозного разряда. Российская революция не создала новых идей: ее идеи — идеи Европы XIXвека, доведенные до крайности и потому искаженные. Но она сделала большее, — во всяком случае, то, что больше поражает воображение людей: она претворила идеи в жизнь. Пусть это претворение кончается неудачей, пусть оно стоит миллионов жертв. Человечество этого не замечает. Оно видит в Российской революции то, к чему неудержимо влекла его его собственная вера: героическую попытку построения новой жизни, грандиозный опыт осуществления счастья на земле. Вот почему мир находится в таком волнении. Вот почему революционная Россия стала центром мирового революционного землетрясения.

Особенное впечатление произвела Российская революция на Востоке, где живет большая половина человечества. Вольтерова вера проникла в сознание восточных людей не так глубоко, как в сознание европейцев. Но зато проникнув, произвела в нем действие духовного динамита. В дореволюционном сознании Востока мир не только устойчив и неподвижен, как в средневековом сознании Запада, — он и не ценен сам по себе и не

заслуживает подлинно-духовного внимания людей. Европейская цивилизация, даже средневековая, обращена к посюстороннему, временному, земному. Свою энергию она направляет на формирование «явлений». Европейцы — по выражению Кайзерлинга — «Божьи руки»: соучаствуют в творении мира Богом. Восток обращен к потустороннему «сущему», вечному — к «явлениям» он глубоко равнодушен. Отсюда пассивность восточных людей в жизни и их небрежение земными делами. Вольтерова вера произвела в этом традиционном сознании Востока глубокую перемену. Мир не только ожил и задвигался — он стал ценным для людей, если не сам по себе, то как путь и орудие достижения ценностей вечных. Характерен в этом отношении величайший вождь современной Азии — Ганди, Ганди не порвал с традиционным восточным миросозерцанием. Он мистик и аскет, его цель — Истина и личное спасение в ней. Но путь к этой вечной цели — политическая борьба за освобождение Индии. «Чтобы увидать в лицо… Истину, — пишет он в своей автобиографии, — надо уметь любить самую малую сотворенную вещь, как самого себя. Человек, который хочет достигнуть такого состояния, не может держаться вне жизни. Вот почему моя преданность Истине привела меня к политике… Те, кто утверждают, что религия и политика не имеют ничего общего, не понимают смысла религии». И еще в письме от 1924 года: «Я только смиренный искатель Истины, нетерпеливо стремящийся к духовному освобождению еще в этой жизни. Мое национальное дело — только часть того опыта, который я предпринял, чтобы освободить мою душу от рабства плоти. У меня нет никакого влечения к преходящему земному царству. Я борюсь за царство небесное… Потому патриотизм для меня только этан в моем путешествии к вечной земле свободы и мира». Так, на путях к Небу, борется Ганди за освобождение своей родины. Satyâgrahaи Ahimsâ (не насилие) — не только орудия политической борьбы, они и орудия личного спасения. Отсюда громадная сила революционного действия Ганди. Отсюда неизмеримость его влияния на народные массы Востока. Рычагом вечности он переворачивает земные глыбы.

В этом перевороченном Востоке, впечатление, произведенное Российской революцией, было громадно. Ленин был перво-

классным революционным стратегом. Он понял, что пробужденная европейской революционной верой Азия — более подходящее поле для взрыва, чем пережившая сто лет революций Европа. Идя к революции мировой, он начал ее с Востока. «Повернемся к Азии, — писал он, — мы возьмем Запад через Восток». И, действительно, эта революционная стратегия дала блестящие результаты: вся Азия в огне. Противники советской власти с удивлением говорят об «удачливости» ее мировой политики. «Мир глуп — большевикам везет». Но это не так. Трудно представить себе большее количество ошибок и преступлений, чем то, которое совершили большевики в сношении с окружающим миром. Но они идут в линии мировой истории. Отсюда их «удачи». — Три идеи Российской революции больше всего поражают воображение восточных народов: освобождение угнетенных наций Азии от господства Европы; освобождение бедных от власти богатых; покорение природы техникой, от чего жизнь трудящихся станет более легкой и счастливой. В особенности, велико влияние первой идеи. По существу своему, азиатские революции — национальные. Один из Трех Принципов Народа («Сань-мин») китайской революции — принцип нации («минцзу»). Последние слова умирающего Сун-Ят-Сена были: «Любите родину», «Работайте на ее спасение».¹⁾ На допросах индо-китайских революционеров европейскими властями, они отвечают с фанатической верой: «Я хочу спасти мою страну», «Я хочу пролить свою кровь за мою родину». И так же далеки от большевизма две другие идеи, поразившие Восток — социальной справедливости и покорения природы техникой. Все они рождены Европой. Но на Восток они идут из России. Центр революционной Азии — Москва. — Но не только идеи Российской революции, но и люди привлекают сердца восточных народов. Помимо культа ее вождей, самый тип восточного революционера взят из России. Европейских наблюдателей поражает сходство — даже внешнее — азиатских революционеров с русскими. И это неудивительно. Громадное большинство восточных революционеров интеллигенты — учащаяся молодежь. Гоминдан, управляющий революционным Ки-

¹) Л. В. Арнольдов. Китай, как он есть. Шанхай, 1933.

таем, — «Орден китайской интеллигенции. Многие из этих интеллигентов побывали в России и прошли ее революционные школы. Все исторические типы, даже революционеров, строящих новую жизнь, создаются по каким-нибудь старым, уже готовым образцам. Восточные революционеры берут свои образцы там, где светит «солнце мировой революции». Так орден русской интеллигенции, одержав победу над великой Империей, через своих «блудных сынов» распространяет свое влияние на весь азиатский материк.

Еще удивительнее влияние, которое оказала Российская революция на Европу. Всего два десятилетия назад, Западная Европа казалась спокойной и в устойчивом равновесии. Вольтерова вера, распространившаяся к этому времени на весь мир, еще продолжала завоевывать нетронутые низы европейского общества. Но на верхах ее обаяние падало. Ничто не предвещало перемены и революционных бурь. Даже крайние партии откладывали социальный переворот на дальние сроки. Теперь вся Европа, так же как Азия, — в огне. И даже старую, утомленную Францию бьет революционная лихорадка. Почему? Мировая война, несомненно, нанесла удар душевному спокойствию европейцев. Порядок, допустивший такую бойню, перестал внушать доверие. Еще больше поколебал доверие мировой хозяйственный кризис. Тысячелетия человечество жило с сознанием, что оно несет на себе Божие проклятие: в поте лица своего должно оно есть хлеб свой. Потому так покорно несло оно и свою судьбу. Недостатки общественного строя могли увеличивать тяжесть жизни, но не они были ее причиной. Мировой кризис принес с собою благую весть: Божье проклятие с человечества снято. Человечество не должно в поте лица своего есть хлеб свой — хлеба столько, что его жгут, топят и не знают, что с ним делать. Отчего же тяжесть жизни не исчезла, а стала еще непереноснее? Народному доверию к европейскому строю мировой кризис нанес смертельный удар. Все это так. И тем не менее ни война, ни кризис европейской революционной бури объяснить не могут. Общественный строй Европы так крепок и добротен, что еще долгие годы мог бы существовать и при поколебленном доверии ее народов. Нельзя объяснить европейскую революционную буру и рождением новой веры. Две

идеи захватили современное сознание европейцев: идея организованного хозяйства, где каждый будет иметь труд и пропитание; и идея сильной власти, которая будет руководить этим хозяйством и сохранять порядок в обществе. Однако, обе эти идеи сами по себе революционного возбуждения вызвать не могут. Другие идеи — расы, нации, государства — явно случайны и преходящи. Но там, где нет революции идей, там не может быть и внутреннего революционного взрыва. Причины европейской революционной бури надо искать в ином. 150 лет Европа жила Вольтеровой верой — в прогресс, движение вперед, неустанное обновление жизни. Все, что ново — хорошо; что старо плохо. Все, что движется, имеет право на опытное поле; все, что стоит на месте, должно уйти. Пока остальной мир был недвижим, Европа ограничивалась местными революциями и неустанным реформированием жизни — за сто лет она переменила в своем быту столько, сколько раньше не меняла в тысячелетия. Но вот раздался взрыв Российской революции. Ему ответила Азия. Громадное волнение охватило мир. Волны психической энергии расходятся так же незаметно, как волны энергии физической. Зато они поражают еще с большей силой и неотвратимостью. Наклоненная вперед Европа была увлечена мировым вихрем с необычайной быстротой и легкостью. Не недостатки прошлого и не идеалы будущего увлекли ее. Ее увлекли сила вихря и отсутствие сопротивляемости.

Чего хочет современная Европа? Революции — разрушения старого, построения нового. Новый строй, новый порядок, новое «третье» царство — в этом ее пафос. В чем будет это новое, она еще хорошо не знает. Муссолини поднял фашистское движение, произвел революционный переворот, захватил власть и потом стал думать, что строить. Да это Европу и мало волнует. Важно другое: действие, движение, энергия, энтузиазм, вера. Современная Европа в руках своей молодежи, переживающей громадное напряжение и героический подъем. В одних странах она уже у власти, в других идет к ней неотвратимыми шагами. И замечательно: революционный вихрь захватил не только крайние левые партии: коммунистов, социалистов, радикалов. С еще большей силой увлек он течения «правые»: фашистов, национал-социалистов, неомонархистов. Слепы те,

кто думают, что это течения «реакционные». Разумеется, это «обратное действие» на действие коммунизма. Но что они ставят в вину коммунизму? Отнюдь не его революционность. Революция для них так же свята, как и для коммунистов. «Во имя Бога и Италии, клянусь… служить всеми моими силами и, если это надо, моей кровью, делу Фашистской Революции» — пишут на своем знамени юные фашисты. Коммунистам ставится в вину другое: они делают революцию не так, как надо. Революция должна быть не интернационалистической, а национальной, не атеистической, а «христианской», не коллективистической, а корпоративной — вот в чем вина коммунизма. И так же мало «реакционны» характерные для этих течений — как и для современных левых — черты угашения личности и свободы. Конечно, в этом угашении есть «реакция» против выродившегося индивидуализма XIXвека и против бесплодности «буржуазной свободы». Но многое в этом явлении объясняется иным: психологией похода, гражданской войны, пафосом строительства, участия в «общем деле». В одном из правительственных учреждений новой Германии висит надпись: «Не приходят с личными делами туда, где строится новое государство». Идеолог ее молодежи (Benn) пишет: «Там, где говорит История, личность должна молчать». Гораздо характернее для этих течений; так же, как для всей современной молодежи, другое: новое ощущение мира. Мир стал пластичен и податлив. Его можно мять, как глину. И лепить из него, по заданию, новый образ. Если можно повернуть течение Гольфстрима и перелить Средиземное море в Сахару, почему нельзя влить в новые формы и все человечество?

Таково влияние Российской революции на Восток и на Запад, и на весь мир. Российская революция вызвала мировую. Можно не соглашаться с таким пониманием современных событий. Можно давать другое объяснение. Что не Российская революция — причина мировой. Что весь мир был готов к революционному взрыву. Что «старый порядок» отжил свой век и должен был уйти. Что Российская революция — только первый удар начинавшегося мирового землетрясения. Возможно и такое объяснение. Но, во всяком случае, бесспорно одно: Российская революция — начало мировой. Или еще точнее: то, что сейчас проис-

ходит, и есть мировая революция. Если мы ощущаем лишь отдельные ее удары, то это только потому, что наши восприятия — и даже воображение! — очень ограничены. Мы не слышим мирового гула и с трудом вмещаем в наше сознание мировое целое. Но в смысле происходящего сомневаться нельзя. — Мировая революция — что вполне вероятно — не всюду будет протекать одинаково. В одних странах она будет сопровождаться потоками крови, как в России и Китае. В других будет происходить с жестокостью, но культурно полированной, как в Германии и Италии. Будут даже страны, где она, может быть, совершится совсем мирно, как в Соединенных Штатах Америки и Индии. Так же вероятно, что не всюду будут одинаковы и ее последствия. Что в одних странах старый строй будет снесен до основания; что в других новое общественное здание будет возводиться на старом фундаменте. И еще более вероятно, что это новое здание будет в разных странах не одного стиля, хотя одной и той же «эпохи». Но, во всяком случае, одно несомненно: несмотря на свое многообразие, по существу своему, революционный процесс повсюду будет обозначать одно и то же — громадный подъем народной энергии и переворот в строении общества невиданной в человеческой истории глубины и силы. — Спрашивается, сколько времени будет длиться это мировое землетрясение? Как велика длина «кривой» подъема мировой революции? Если малая Французская революция, ограниченная одной провинцией Европы, продолжалась четверть века, сколько будет продолжаться революция Российская, распространившаяся на весь мир? Heбудем себя обманывать: это процесс вековой. Во всяком случае, на наш — XX— век его хватит. Возможно, что Россия, первая начавшая революцию, первая ее и кончит. Возможно, что, в силу исторической «ритмики» или в силу исторической «случайности», за революцией в России последует «реакция». Но это будет нескоро — через много десятилетий. Наша эпоха — революционная. Россия не может выйти одна из «поля» мировой революционной энергии. Российскую революцию будет вести современная советская власть. Или эта власть будет сметена новой «национальной революцией». Но и в том и в другом случае Россия еще долгие годы будет находиться на линии подъема и

народного напряжения. Хотим мы этого или не хотим, но для нашего поколения отдыха не дано. Покоя не будет.

Отсюда ответ — поневоле краткий — на вопрос, разделяющий нас с П. Михайловым: о хозяйственном строе будущей России. Будет ли хозяйственный строй послебольшевицкой России походить на «пятидесятилетку» Нового Града, которую проектирую я, или на форму «первоначального накопления», которую предвидит П. Михайлов? Почему П. Михайлов думает, что хозяйственное возрождение послебольшевицкой России будет проходить «анархично, вразброд, ощупью», что в хозяйственной жизни, по всей линии, будут торжествовать «индивидуализм и либерализм», что идеологами пореволюционного русского «нового человека» будут Адам Смит и Иеремия Бентам? Потому, что в России после революции наступит «реакция» и потому что так было в эпоху «реставрации» в Западной Европе? Допустим, что П. Михайлов прав — что в России реакция будет. Но вот что при этом надо принять во внимание: в эпоху «реставрации» в Западной Европе «реакция» совсем не распространилась на хозяйственную жизнь — в хозяйственной жизни не было ни «депрессии», ни возвращения назад на пройденные ступени. Наоборот, эпоха реставрации — эпоха «промышленной революции» Франции. Именно в эту эпоху промышленный переворот, начавшейся в Англии несколько раньше, распространился на Францию и вызвал в ней эру хозяйственного расцвета. Характерно, что идеолог «пореволюционных течений» Франции Сен-Симон был в то же время и идеологом «индустриализма». Его лозунг: «все через промышленность, все для нее». Из его школы вышли Фердинанд Лесепс, братья Перер и другие выдающиеся промышленные дельцы и предприниматели. И это исторически понятно. Французская революция разбудила народную энергию и сняла препятствия с пути хозяйственного развития. В период гражданских бурь и наполеоновских войн, эта энергия уходила в политическую борьбу и походы. Когда реставрация установила «порядок», народная энергия направилась в область, оставшуюся для нее открытой и, по существу, наиболее ей свойственную — хозяйственную жизнь — и создала хозяйственный подъем. Так было и в России, в эпоху Столыпинской реакции, после революции 1905 г.

Так, по всей вероятности, будет и в России послебольшевицкой. Иначе говоря: эпоха «реакции» — не есть эпоха психической «депрессии» народа, а «переключения» пробудившейся народной энергии из одной области — политической — в другую — хозяйственную. Если, при этом, в эпоху реставрации во Франции, хозяйственное возрождение проходило «анархично, вразброд, ощупью», и в хозяйственной жизни торжествовали принципы «индивидуализма и либерализма», то не в силу реакции против государственного вмешательства и коллективизма Революции, а, наоборот, потому, что эти формы и принципы хозяйствования и выражали новую веру, рожденную Революцией — веру в свободу, личность, индивидуальную инициативу. Люди эпохи реставрации — по крайней мере, хозяйствующие, — так же, как и люди Революции, верили в «естественный порядок» хозяйственной жизни, в гармонию интересов, в благодетельность для человечества свободной игры экономических сил. Всякое вмешательство коллектива в эту игру казалось им смертельным. Государство должно оставить хозяйственную жизнь в покое или, точнее, внешне охранять ее покой так, как охраняет ночной сторож покой дома. В хозяйственный дом оно входить не должно. «У мира свои пути — предоставьте людям свободно хозяйствовать. — Le monde va de lui-même; laissez nous faire, laissez passer». Такова хозяйственная вера людей эпохи. Пророки этой веры — Адам Смит и Иеремия Бентам — были для своего времени совсем не реакционерами, а революционерами. Адам Смит мечтал о благе человечества и о «богатстве народов». Иеремия Бентам ставил целью управления и хозяйствования «наибольшее счастье наибольшего количества людей». Неправильно поэтому думать, что хозяйственный подъем той эпохи создал homo oeconomicus, стремившийся исключительно к личной выгоде. Homo oeconomicusбыл, вместе с тем, и просто человеком своего времени, охваченными, как и все, Вольтеровой верой в «общее благо» и человеческое счастье. Без веры народа в его правду вообще никакой строй — ни политический, ни хозяйственный — длительно невозможен. Разумеется, не менее важно было и то, что эту веру оправдывала жизнь. Хозяйственная свобода и индивидуальная инициатива, действительно, творили чудеса. Правда, это происходило

не потому, что «у мира свои пути», ведущие к всеобщей гармонии, а потому, что Европа завоевывала мир и, вместе со своей цивилизацией и Вольтеровой верой, распространяла по всему миру свои товары. Гармония европейских интересов достигалась жертвой интересами целых материков. Но люди той эпохи этого не замечали.

Спрашивается: возможно ли, чтобы «новый человек», рожденный Российской революцией, — даже в том случае, если за ней наступит реакция — загорался той хозяйственной верой, которой горели его прадеды больше века тому назад? И что не менее важно: возможно ли, чтобы те хозяйственные формы, которые создали экономический расцвет Франции в эпоху реставрации, оказались годными для экономического возрождения России в настоящем состоянии мира и дали выход разбуженной Революцией энергии русского народа? Надо всмотреться в лицо современного «нового человека» — все равно, русского, немца, итальянца, американца и даже француза — и в лицо мира, чтобы с уверенностью ответить, что это невозможно. Современный человек не верит в «естественный порядок» ни природы, ни хозяйственной жизни. Наоборот, он видит в них «беспорядок», который надо исправить. Он зло смеется над «гармонией интересов». И он скептически относится к «свободной игре экономических сил» и «частной инициативе». И что самое важное: он ненавидит тот строй, который породили эти формы хозяйствования. Капитализм и его носители — вот зло, которое надо раздавить. В этом чувстве объединены «новые люди» всех направлений — от коммунистов и до монархистов. Верит новый человек в другое: в ведущую волю, план, организацию, коллективную энергию, «общее дело». Он хочет создать хозяйственный строй, где «порядок» и «гармония» будут достигаться не борьбой всех против всех и не свободой «делать, что хочешь», а самодержавным управлением вождя или самоуправлением хозяйствующих коллективов, где каждый найдет себе труд и место по достоинству, и где все вместе будут заново перестраивать земной шар, а, может быть, и другие планеты. Такова хозяйственная вера нового человека, за которую он готов отдавать свои силы, а, если надо, и жизнь. Этой верой объясняется многое, что кажется диким и непонятным в

«генеральной линии» большевиков. Этой верой охвачен сейчас американский народ, ненавидящий диктатуру и, вместе с тем, слепо идущий за своим свободно избранным вождем. «WedoourPart» — говорят американцы, принося жертвы на алтарь своей новой веры: «Newdeal». Этой верой пользуются и диктаторы, управляя народами, как армиями в походе.

П. Михайлову кажется, что русский народ уже переболел этой болезнью, что, пройдя большевицкую муку, он воспитал в себе «недоверие ко всяким планам, к коллективным начинаниям, ко всему, что предполагает подчинение общественному руководительству». Он ссылается на человеческий документ: «Хождение по Вузам» Москвина. Он ошибается: у Москвина напечатано письмо комсомольца, которое точно характеризует настроения нового русского человека. «Дорогой папа… — пишет комсомолец отцу. — Ты все так же недоволен жизнью, ворчишь о невозвратном, критикуешь настоящее, стремишься в прошлое. Пойми ты — конец всему. Есть проекты, значит, есть жизнь. Плоха она, знаю, но что поделаешь? Это неизбежно в новом деле, в новом начинании… Ты говоришь, нужно бежать от сегодняшней действительности. Но куда? Зачем? Предположим, нет всего этого, нет сегодняшнего дня, но что такое будет завтра? Капитализм? Реставрация? Нет, папа, этого нам не надо… Мы органически связаны с идеей будущего социализма и слепо и безропотно служим ей»… Даже тогда, когда новый человек недоволен настоящим и властью и переходит в «оппозицию», он твердо помнит: «мы остаемся на коммунистических позициях». Старая хозяйственная вера умерла «крепко». Родилась новая вера. Надолго ли? Во всяком случае, на многие десятилетия, а, вернее, на века. — И так же невозможно, чтобы экономическое возрождение России проходило в старых хозяйственных формах. От того ли, что умерла старая вера, одушевлявшая капиталистический строй; от того ли, что переменилось «строение капитала»; от того ли, что цветные материки восстали против Европы и закрыли пути ее свободного хозяйствования; или, что более вероятно, от всех этих причин вместе, — но несомненно одно: старый хозяйственный строй больше не «стоит». Относительно этого могли еще быть сомнения полутора года назад, когда мы с П. Михайловым писали

наши статьи. Теперь в этом сомневаться нельзя. Капиталистический строй за эти полутора года катастрофически быстро разрушался. И так же лихорадочно быстро создавался новый хозяйственный порядок. Вот уже год, как в Америке производится грандиозный опыт Рузвельта. Почти половина мирового производства, сосредоточенная в Соединенных Штатах (40%), перестраивается на новых началах — плана, управления, «кооперации». Американский народ ведет «величайшую битву своей истории». Почему? Потому что старый хозяйственный строй грозил разрушиться до основания. Нельзя было терять ни минуты. Рузвельт может делать тысячи ошибок — американский народ все ему прощает за его мужество и решимость. Ибо он твердо знает, что на старых путях спасения нет. И то же происходит в других странах: Италии, Германии и даже, хотя и более робко, в Англии и Франции. ¹⁾ В этом логика новых хозяйственных отношений — логика не только людей, но и «вещей», а потому и логика истории. У хозяйственной жизни, действительно, есть свои «законы», хотя они и оказались не теми, какими их предполагали экономисты старой школы. Или, вернее, — у каждой эпохи — свои экономические законы. Не уйдет от этих законов и послебольшевицкая Россия. Разумеется, это не значит, что сохранится нетронутым большевицкий крепостной строй. Жизнь уже выработала целый ряд форм нового «планового» хозяйства: от крепостных коммунистических, через корпоративно фашистские, до форм «хозяйственного самоуправления» американской демократии. Опыт укажет еще другие формы. В этом и коренится наша надежда на раскрепощение русского народного хозяйства после падения большевицкой власти — наша «50-летка». Но, какие бы при этом перемены в хозяйственном строе ни были произведены, все равно, будущее послебольшевицкое русское хозяйство будет хозяйство новое — «плановое», «управляемое» и, в значительной мере, «коллективизированное», а не старое, дореволюционное. Такое хозяйство вынуждена будет вести в России

¹) В 4 странах, перестраивающих свое хозяйство на новых началах — Соединенных Штатах, Германии, Италии и России — сосредоточены 64% мирового промышленного производства.

любая власть, пришедшая на смену большевицкой, как бы далеко ни пошла она назад в политической области. Как вынуждены вести его власти всего мира — реакционные и революционные. — Так будет в том случае, если в России наступит реакция.

Но мы уже условились выше, что реакции в России еще долгие годы не будет. Что еще долгие годы в России, как во всем мире, будет продолжаться революционный «подъем». Что еще долгие годы Россия, как и весь мир, будут идти по линии народного напряжения и коренной перестройки. Что Россией, как и всем миром, будут управлять новые люди и в особенности молодежь. Что, вообще, наша эпоха героическая. Новые люди любят движение и борьбу. Они ненавидят тишину и бездействие. «Je suis un marcheur», — говорит Муссолини: «Мы против удобной жизни». То же могли бы сказать и все новые люди. Современная бурная эпоха, которая так ужасает людей старой культуры, кажется им самой прекрасной в человеческой истории. Если они бывают недовольны настоящим, то всегда во имя будущего, а не во имя прошлого. Если и вспоминают о прошлом, то о прошлом героическом и революционном. И, когда они попадают в тихую заводь старой Европы, они умирают от тоски. Идти к такому поколению с проповедью программы, рассчитанной на «покой и санаторное лечение», значит совершать политическое самоубийство. Новые люди даже не будут спорить с нею — они ее просто не услышат. Потому, как это ни трудно людям старшего поколения, пережившим революцию и утомленным ею, они должны сделать другое. Если они хотят сберечь вечные ценности, заключенные в старой культуре, и передать их культуре новой, если они хотят действенно, а не «созерцательно», бороться против «зла» за «добро», они должны пристально вглядеться в лицо современного человека, в лицо эпохи, и найти в себе мужество и силы идти с ними в ногу. Ибо надо твердо помнить, что и за вечные ценности можно бороться только в линии, темпе и воздухе эпохи. — Отсюда проекты чертежа Нового Града. Я сказал бы П. Михайлову, внешне парадоксально, но, по существу, точно: планы Нового Града в виде Чикаго или Нью-Йорка, для нашей эпохи более реальны, чем планы «захолустного скита». Чикаго или Нью-Йорк новые люди еще, может быть,

и построят, хотя, наверно, сильно изуродуют их. Но захолустный скит обязательно откроют и разорят.

Я слышу ответ П. Михайлова: в таком случае, Новому Граду, в нашу эпоху, делать нечего. Какие бы ценности мы ни клали в его основу, он может быть построен только «на мере». В эпоху безмерности и мирового безумия, в состязании на скорость между добром и злом, победит зло. Или, как сказано в передовой статье № 7 «Нового Града»: «Злу побеждать жизнь много легче, чем добру: добро закипает только при 100 градусах Цельсия; зло уже при 50». На это я возражаю с полной уверенностью: это не так. И в нашу эпоху Новому Граду есть что делать. Да наша эпоха, и вообще, не такая плохая. Разумеется, для нас Ганди — не абсолютное добро. Но все-таки добро, особенно в сравнении с кровавым хаосом китайской революции. И, однако, Ганди ведет за собой 300-миллионный индусский народ. Разумеется, не абсолютное добро для нас и Рузвельт. Но он кажется нам гением свободы в сравнении с тиранией Сталина. И, однако, Рузвельт ведет за собой 120-миллионный американский народ. В чем сила и Ганди, и Рузвельта? В доброй вере, которая горит в них. Значит, и в нашу эпоху добро может бороться со злом и побеждать его. Да иначе и быть не могло бы: это противоречило бы нашей собственной вере. Что же касается вышеприведенного положения о температурах кипения добра и зла, то оно противоречит и законам духа и законам физики: добро закипает раньше зла так же, как чистая вода закипает раньше всякой смеси. Только надо, чтобы под добром горел огонь.

И. Бунаков

Страница сгенерирована за 0.14 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com